Решающий тест - или один из таких тестов - справедливости политической системы состоит в выяснении ее отношения к диссидентам. Наивная вера в то, что благие пожелания служат достаточным оправданием системы, сменились сначала подозрениями, что в благообразии может крыться какой-то подвох, а затем детальным анализом и диагнозом, который нашел классически четкое выражение в работах Достоевского (см. ниже цитаты из "Миросозерцание Достоевского" Бердяева).
В политической утопии Платона, да и не только в ней, всё прекрасно, если субьекты согласны с правилами игры. А если находятся несогласные и инакомыслящие? Ninniku и другие обходят эту проблему молчанием, но Платон ничего не скрывает. Он предписывает суровые меры подавления инакомыслия, а для его избежания - абсолютный контроль над всеми сферами общественной жизни и над жизнью каждого человека в отдельности. Н. Бердяев , следуя Достоевскому, показывает, что самая прекрасная утопия ("хрустальный дворец") превращается в тиранию, если она проповедует принудительное добро и отнимает у человека свободу выбора, включая свободу совершать ошибки и даже зло. "Принудительное добро не есть уже добро, оно перерождается в зло."
Это и есть то, что называется тоталитаризмом; я раньше употребил этот термин (политическая утопия Платона как "детально разработанный тоталитарный бред") не как ругательство, а как резкую характеристику.
Что, господа, забыли об этом? Никогда не слыхали о тоталитаризме, родившись или прожив часть жизни в тоталитарном государстве? Некий учитель пишет:
"Разговаривал тут с двумя своими учениками, 8-классниками. Им сейчас, соответственно, 14 лет, год рождения — 1987-88. Зашел разговор о «Повелителе мух» Голдинга и о «Драконе» Шварца. В ходе разговора выплыло слово «тоталитаризм». Дети спросили: «А что это такое?» Я сначала как-то опешил, а потом подумал: «Это же просто здорово, что появилось поколение, не знающее, что такое тоталитаризм!»."
Здорово? Нет, это страшно: эти дети не усвоили исторический опыт, выстраданный своей родиной, и поэтому если гидра тоталитаризма опять подымет голову, они ее, возможно, не распознают и примут.
---------------------
Истина делает человека свободным, но человек должен свободно принять Истину, он не может быть насильственно, по принуждению к ней приведен. Христос дает человеку последнюю свободу, но человек должен свободно принять Христа. "Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобой, прельщенный и плененный Тобой" (слова Великого Инквизитора). В этом свободном принятии Христа - все достоинство христианина, весь смысл акта веры, который и есть акт свободы. Достоинство человека, достоинство его веры предполагает признание двух свобод: свободы добра и зла и свободы в добре, свободы в избрании Истины и свободы в Истине. Свобода не может быть отождествлена с добром, с истиной, с совершенством. Свобода имеет свою самобытную природу, свобода есть свобода, а не добро. И всякое смешение и отождествление свободы с самим добром и совершенством есть отрицание свободы, есть признание путей принуждения и насилия. Принудительное добро не есть уже добро, оно перерождается в зло. Свободное же добро, которое есть единственное добро, предполагает свободу зла. В этом трагедия свободы, которую до глубины исследовал и постиг Достоевский. В этом скрыта тайна христианства. Раскрывается трагическая диалектика. Добро не может быть принудительным, нельзя принудить к добру. Свобода добра предполагает свободу зла. Свобода же зла ведет к истреблению самой свободы, к перерождению в злую необходимость. Отрицание же свободы зла и утверждение исключительной свободы добра тоже ведет к отрицанию свободы, к перерождению свободы в добрую необходимость. Но добрая необходимость не есть уже добро, ибо добро предполагает свободу.
Христианская мысль была сдавлена двумя опасностями, двумя призраками - злой свободы и доброго принуждения. Свобода погибала или от раскрывавшегося в ней зла, или от принуждения в добре. Костры инквизиции были страшными свидетельствами этой трагедии свободы, трудности разрешить ее даже для христианского сознания, просвещенного светом Христовым. Отрицание первой свободы, свободы в вере, в принятии истины должно вести к учению о предопределении. Сама Истина приводит к себе, без участия свободы. Мир католический соблазнился свободой, склонялся к отрицанию свободы, отрицанию свободы веры, свободы совести, к насилию в истине и добре. Мир православный не так был этим соблазнен, но и в нем не была еще вполне раскрыта истина о свободе.
Путь свободы есть путь нового человека христианского мира. Античный человек или человек древнего Востока не знал этой свободы, он был закован в необходимости, в природном порядке, покорен року. Только христианство дало человеку эту свободу, первую свободу и последнюю свободу. В христианстве открылась не только свобода второго Адама, вторично в духе рожденного человека, но и свобода первого Адама, не только свобода добра, но и свобода зла. Греческая мысль допускала лишь рациональную свободу. Христианство открывает также иррациональное начало свободы. Иррациональное начало раскрывается в содержании жизни, и в нем скрыта тайна свободы. Эллинское сознание боялось этого иррационального содержания, как беспредельного - апэйрон, как материи, оно боролось с ним началом формы, внесением предела - пэрос. Поэтому грек созерцал мир замкнутым формой, пределом, не видел далей. Человек христианского мира не боится уже так бесконечностй, бесконечного содержания жизни. Ему раскрывается бесконечность, разверзаются дали. С этим связано иное отношение к свободе у человека нового христианского мира, чем у человека античного.
У Достоевского была идея, что без свободы греха и зла, без испытания свободы мировая гармония не может быть принята. Он восстает против всякой принудительной гармонии, будет ли она католической, теократической или социалистической. Свобода человека не может быть принята от принудительного порядка, как его дар. Свобода человека должна предшествовать такому порядку и такой гармонии. Через свободу должен идти путь к порядку и гармонии, к мировому соединению людей. Нелюбовь Достоевского к католичеству и социализму, как будет видно дальше, связана с этой невозможностью примириться с принудительным порядком и гармонией. Свободу человеческого духа противополагает он и католичеству, и социализму. В этом смысл бунта джентльмена с насмешливой и ретроградной физиономией. Достоевский не принимает ни того рая, в котором невозможна еще свобода духа, ни того рая, в котором она уже невозможна. Человек должен был пройти через выпадение из принудительного миропорядка, должен через свободу своего духа провести миропорядок. Вера, на которой хотел Достоевский организовать общественный порядок, должна быть свободной верой. На свободе человеческой совести покоится эта вера. "Через горнило сомнений моя Осанна прошла",- пишет Достоевский о себе. И он хотел бы, чтобы всякая вера была закалена в горниле сомнений. Достоевский был, вероятно, самым страстным защитником свободы совести, какого только знал христианский мир. "Свобода их веры Тебе была дороже всего",- говорит Великий Инквизитор Христу. И он мог это сказать самому Достоевскому: "Ты возжелал свободной любви человека". "Вместо твердого древнего закона,- свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея в руководстве Твой образ лишь перед собой". В этих словах Великого Инквизитора Христу чувствуется исповедание веры самого Достоевского. Он отвергает "чудо, тайну и авторитет" как насилие над человеческой совестью, как лишение человека свободы его духа. |
Дерево сообщений
Поиск
Новая тема
Настройки