Дмитрий Барков

 

РАССКАЗЫ

Иллюстрации автора

 

 

ТРУБКА ГРОМА

В пылу жаркой схватки я даже не успел понять что, собственно, произошло. Словно на глаза и на все чувства разом упала какая-то завеса, мгновенно отделившая меня от этого мира. Зрение, слух, осязание, мышление... всё резко встало и исказилось. Я даже не осознавал, где нахожусь, кто я такой и что со мной происходит...

Зрительное восприятие стало возвращаться первым. Оно с удивлением зафиксировало копьё, длинный стальной наконечник которого глубоко вошёл в левое подреберье. Ни боли, ни какого-либо осознания ситуации. Лишь тупая фиксация наблюдаемого, зыбкая и вязкая, будто в идеально прозрачной, но слегка искажающей всё толще воды.

Пошевелиться было невозможно. Я лишь мог наблюдать, как мои товарищи осторожно вынимали то копьё и укладывали моё тело поперёк спины лошади.

Ну, значит, наша взяла, и эта столь неожиданно выскочившая на нас банда, по меньшей мере, отброшена. А кто это мог быть? Да, конечно, эти проклятые ассинибойны. Ну кто ещё потащится вдаль от дома, когда зима уже на носу и вот-вот начнутся сильные снегопады?

Медленно, но неуклонно нарастающая боль пронзила все внутренности и стала просто невыносимой. Уж не знаю, как бы я это вынес, если б не спасительное забытьё, в которое меня затянуло словно в мощный водоворот...

Все ориентиры пропали. Исчезло всё – пространство, время, имена... Осталось лишь чистое «Я» в каком-то пугающем и влекущем к себе безвременье...

Вдруг будто из тумана выступила совершенно ясная картина мира, и она была необычайно прекрасна, ибо переливалась непривычно яркими, полупрозрачными красками. Я видел всё с огромной высоты: горы, реки, равнины, озёра, долины, леса, рощи, холмы, урочища... Самое удивительное – я слышал их голоса; и хотя не мог разобрать ровным счётом ничего, поскольку все эти сотни и тысячи голосов сливались в единый гул, но точно знал, что могу приблизиться к любому из них, вникнуть в его речь и даже поговорить. От растерянности я не знал, что мне делать, и только заворожённо впитывал всё это зрелище и музыку голосов.

Вдруг всё стремительно потемнело от того, что небо надо мной заволокло тяжёлыми тучами. Они тоже что-то говорили и пели. Их голоса звучали до тех пор, пока не заговорил Гром. Тут уж остались только его удары и раскаты, переходящие один в другой и перекрывающие собой всё остальное. Молнии били в землю повсюду вокруг. А прямо среди них кружили вороны, и свет ослепительных вспышек лишь яркими отблесками мерцал на их блестящих чёрных крыльях.

Я не сразу понял, что меня смущает во всём этом великолепии. Потребовалось время, чтобы осознать – эти существа были единственными из всех, кто хранил молчание... Ни один ворон так и не испустил ни звука вплоть до того момента, как гроза завершилась и небо прояснилось, а мудрые птицы просто исчезли.

Весь мир подо мной радостно впитывал пролившиеся на него небесные воды. Я совершенно ясно слышал этот лейтмотив восторга в едином полнозвучии голосов.

Новый, медленный, но могучий вихрь властно закрутил и повлёк меня дальше. Тут вновь не было ничего зримого или слышимого. Я уже смирился с этим и подумал о смерти. Не она ли это и есть? Но как же тогда теперь мне искать дорогу в Песчаные Холмы, эту страну душ?

 

– Это тебе ещё рано, сын мой. Не спеши. Успеешь. Придёт время, и эта тропа сама ляжет перед тобой.

Голос Красного Журавля был так явственен, что я, хоть и не чувствуя ни глаз, ни самого тела, словно оглянулся вокруг, и образ старого знахаря проявился. Полупрозрачный, но видимый и узнаваемый, он сидел прямо передо мной.

– Ну что? Ты увидел, что следовало?

– Грозу, дедушка, и воронов.

– Замечательно. Так теперь тебе всё ясно?

– Но ведь они одни не сказали ни слова. А их вождь Древний Ворон^[1] и вовсе не показался.

– Да с какой же стати им говорить с тобой, дорогой? Они и так дали тебе понять всё, что нужно.

– И что же это?

– Так ты действительно ничего не понял? Это удивительно. Ведь ты видел Землю, жаждущую сил роста; видел Гром небесный, одаряющий её водой. Видел мудрых птиц, этих единственных существ на свете, которые неподвластны Грому, чей вождь когда-то стал твоим тайным помощником. Видел восторг Земли от пролившихся на неё вод. И ты чего-то не понял? Тебе неизвестно, что грозы нисходят с Небес на Землю благодаря тому, что мы возжигаем Трубку Грома? Ты забыл, что мне скоро уходить и я предложил тебе выкупить её? Забыл, что ты, находящийся под покровительством Ворона и носящий его имя, отказался? Или ты думаешь, что и впрямь сам властен решать такое?

 

 

– Я не подумал.

– А следовало...

 

Всё опять закружилось... Когда же душа моя вернулась в тело, то первым, что в него ворвалось, была ужасная боль. Однако она медленно, но неуклонно стихала, вытесняемая звуками песни моего деда. А первым, что я увидел, была дымящаяся Трубка Грома в его руках.

– Ну, ну, дорогой. Просыпайся, просыпайся. Мы так боялись за тебя. Но теперь я вижу, что всё позади. Ты будешь жить. Без сомнения будешь. А теперь отдыхай.

– Подожди, дедушка, мы же ещё не договорили. Я беру твою трубку. Беру.

– Да ты видно ещё не отошёл от странствия своей души. Не знаю, что там у тебя было, но ты сделал правильный выбор. А пятьдесят лошадей... Ты же знаешь, что мне их не надо. Но таково достоинство Трубки. И этого нельзя изменить…

 

 

 

СОЗЕРЦАНИЕ

Откуда взялся этот мир, где мы живём? Откуда взялись мы сами? Как нам жить там, где мы есть? – Эти вопросы и всё, что с ними связано, так занимали меня, что я просто замучил своих родителей, но всегда имел на все лады лишь тот ответ, который сводился к одному: мир создал Творец, или Старик, заправляет в нём Солнце, ну и Луна; а если хочешь подробностей, то вот подрастёшь ещё немного, пойдёшь на детские посиделки к дедушке Древнему Солнцу, так он тебе всё и растолкует. Так что я, тогда совсем ещё малыш, ждал этого момента с вожделенным нетерпением.

И вот мой час настал: я сидел в кругу ребят, а мой дед, знахарь и сновидец Солнца, его жрец и сказитель, Древнее Солнце, рассказывал нам истории, сказки, предания, были…

Этот мир ошеломил меня: творец всего и вся Старик, отец наш Солнце, его женщина Луна, сын их Утренняя Звезда, добравшийся к ним Лицо в Шрамах… У меня кружилась голова и захватывало дух…

Но потом, когда всё улеглось, возник вопрос: а откуда же взялся сам Старик; ведь какой бы ни оказалась причина, а встаёт вопрос – что же стало причиной причин. Я ждал, пока не останусь последним в палатке деда перед его догорающим очагом и спрашивал. Но всегда слышал в ответ одно и то же. Это было что-то вроде:

– Малыш, твой вопрос прекрасен. Я рад слышать его. Но ты ещё мал и не готов вместить ответ. Подрасти ещё малость, и тебе откроется многое, гораздо больше, чем это уготовано другим. Я ясно вижу это в тебе и вокруг тебя. Подожди, дорогой…

 

* * *

Я был ещё подростком, когда как-то уж далеко за полдень отец вдруг сказал:

– Пойдём-ка, сынок, посидим на Вождь-Горе.^[2]

Я просто опешил.

Он, как и все мужчины, нередко отправлялся посидеть в одиночестве на высоком месте неподалёку от лагеря. Считалось, что это помогает тому, кто успешно прошёл через поиск видения^[3], держаться верного пути. Но к подросткам, ещё не имеющим незримого покровителя, это не имело никакого отношения. Да и самих ребят это вовсе не интересовало. Однако мне уже давно нравилось уединиться и совершенно бесцельно уставиться куда-то вдаль. Я делал это совершенно неосознанно, повинуясь лишь какой-то инстинктивной тяге.

При этом в те прекрасные минуты мне казалось, что я о чём-то глубоко задумался, хотя потом никак не мог вспомнить, о чём именно…

 

 

Порой я стал впадать в это созерцательное состояние прямо дома, в нашей палатке, сидя на своём ложе и непроизвольно устремив взгляд за горизонт в открытый проём входа. Мать пугалась моего совершенно отсутствующего выражения лица с разошедшимися в стороны зрачками. Она расталкивала меня и долго старалась выпытать, что такое со мной происходит. Отец же лишь улыбался и говорил, что это наш чисто мужской секрет, который просто открылся мне удивительно рано, дескать, наверное, какой-то сильный дух уже приметил меня, взял под свою опеку и только и ждёт, когда я подрасту и отправлюсь на поиск видения, чтобы явиться мне и утвердить наши отношения.

Но до священного поста ради таинственного видения и договора с существом из мира духов в мои четырнадцать зим было ещё далековато. Однако отец зовёт меня с собой, и по его взгляду я вижу, что это вовсе не шутка. Это не то, что пару лун назад, собираясь в последний поход за лошадьми в страну головорезов^[4], он решил припомнить мне испорченную в сердцах куклу моей язвы-сестрицы и в шутку позвал с собой, насмешливо заявив, что я ему просто необходим. Ведь враг конечно кинется в погоню отбивать обратно своих коней, и тогда будет просто чудесно, если рядом с ним окажется мастер по отрываю рук, ног и голов.

И вот, первый раз в жизни он обращался ко мне, как к мужчине. Я совершенно растерялся…

Наконец, я обрёл дар речи, но так ничего и не сказал, а просто встал. Он шагнул к выходу, и я, как хвост за собакой, последовал за ним. Мы так и прошли через весь лагерь в полном молчании. А выйдя на безлюдье он заговорил:

«Знаешь ли? Когда вчера я вдоволь насиделся на Вождь-Горе, а потом встал и пошёл вниз, то вдруг ясно осознал, что ты должен был сидеть рядом… Конечно, тебе вроде бы и рано, ведь ты ещё не вышел на тропу своей жизни, когда человек самостоятельно идёт по ней, принимая собственные решения. А жизнь – штука непростая, и ошибиться в ней так легко, и иная ошибка может обойтись слишком дорого. Потому-то нечего и думать пройти по ней без незримого помощника, покровителя и вне благосклонности вышних^[5], и в первую очередь самого Солнца.

Ты знаешь, что человек находит себе покровителя из запредельного мира, заступая туда одной ногой в длительном одиноком посте, когда один из духов тех или иных существ этого мира может снизойти до него, открыться и вступить в постоянную связь. Лишь после этого мужчина может отважиться на такое опасное дело, как военный поход. А тому, кто не ходит с оружием в земли врага, не достичь ни благосостояния, ни чести в глазах людей; ему даже семьи не создать, ведь ни одна девушка не решится пойти за него.

Но и получив надёжного покровителя, человек вовсе не обретает безошибочности, а за ошибки всегда приходится платить. Как же найти свой верный путь во всём хитросплетении происходящего? – Только пользуясь подсказками своего помощника, которому из его мира видно всё. А как услышать его подсказки? – Конечно помогают вещие сны. Но они дают лишь намёки. А как по-настоящему осознать суть происходящего? – Только сидя в тишине и одиночестве, ни о чём не беспокоясь, ни о чём не думая, ни к чему не прислушиваясь, ничего не рассматривая, ничего не желая; он сам вложит тебе в голову нужные мысли.

Потому-то со вчерашнего вечера я твёрдо знаю, что у тебя уже есть тайный помощник, который пока ещё не открылся тебе. Он сам выбрал тебя и взял под свою опеку. Это он побуждает тебя, которого никто ещё не учил сидеть на вершинах, впадать в то волшебное состояние, когда он может тихо подсказать тебе всё, что считает необходимым.

В общем-то тебя уже и не надо учить. Подскажу тебе только кое-что из важных деталей. Надо выбирать место повыше, которое ближе к Солнцу, где ему тебя лучше видно и откуда тебе самому открывается как можно более дальний вид, чтобы взгляд не цеплялся ни за что конкретное. Ну и ты сам знаешь, что думать не надо ни о чём. Вот только имей в виду – о чём ты думаешь сейчас, какой вопрос волнует тебя больше всего, на то ты и получишь ответ от своего покровителя. Но ответ этот проявится в тебе не когда ты будешь сидеть, не думая ни о чём, а потом, на обратном пути или даже ещё немного позже, но не позднее завтрашнего утра. Если же этого не случится, значит ты должен оставить свой вопрос в себе и пойти посидеть ещё, а если понадобится, то ещё и ещё.

Сам я понимаю в этом деле не так уж много, только самое необходимое. Но когда придёт время твоего поиска видения, Древнее Солнце, конечно, расскажет тебе куда больше…»

Он говорил долго и увлечённо, как никогда в жизни (во всяком случае, при мне), ведь, несмотря на весёлый и язвительный нрав, вообще-то он был молчуном. И его неспешная, наставительно размышляющая речь изливалась и впитывалась в меня, как дождевая вода в песок.

 

* * *

Да, Древнее Солнце действительно открыл мне такое, что я и представить себе не мог.

Когда он провёл меня через священный пост и мне открылся мой покровитель, Кролик^[6], то в числе прочего дедушка сказал:

«Дорогой, я так рад за тебя. Я знал, что тебя выбрал кто-то из самых могучих и древних духов и думал об Орле, Медведе и Вороне, но даже не подозревал о столь редкой удаче. Ты знаешь, сколь многим юношам я помог обрести незримого помощника, но ни разу это не был сам Кролик. Удивительно, что он выбрал тебя. Видно, решил открыть тебе что-то особое… Значит, и мне следует поведать тебе не только то, что даётся всем, а много больше, что только знахарь Солнца передаёт своему ученику.

Все знают, что Старик создал наш мир, а Солнце – его хозяин. Благодаря его лучам мы имеем свет, тепло и саму жизнь. И мало кто задумывается, что даже Солнце имеет какое-то начало и откуда-то берёт свой свет. А ведь именно Свет даёт жизнь всему сущему и он не порождается Солнцем, он даёт жизнь Солнцу, который, в свою очередь, передаёт её всему в этом мире. Великий Свет – вот что изначально возникло в Великой Тьме. Он появился, как лёгкий проблеск рассвета, как белый мех кролика, мелькнувший в тёмной зимней ночи. Однако он стал разрастаться – медленно, но неуклонно – и, в конце концов, заполнил собой абсолютно всё. Тогда Кролик стал терять сам себя и понял, что должен разграничить жизнедеятельный Свет и забирающую жизнь Тьму. И он придумал, как сделать это, приняв облик Старика, высокого, красивого, белокожего, голубоглазого и с волосами цвета утреннего неба перед самым восходом, каким он и открылся первым людям. И он осуществил свой замысел создания баланса Света и Тьмы. Так и возникли небесные Светила (главное из которых – Солнце) и земной огонь. Открою тебе больше – Солнце в небе это как верхнее отверстие у палатки, в которое льётся Свет, свет Великого Кролика, как открылось первым знахарям на заре появления нашего народа.

Свет, это всё: и жизнь, и всеправящая сила, и любое познание, в том числе и познание твоего собственного верного пути. И не важно, через кого изливается на тебя этот свет – непосредственно через Солнце, его женщину Луну, их сына Утреннюю Звезду или же через кого-то из существ, покровительствующих людям в качестве тайных помощников; всё равно это единый изначальный Свет, Свет Кролика.

В этом свете тебе может открыться всё, что ни пожелаешь. Но само по себе не откроется ничего. Сначала ты должен крепко подумать о чём-то, задаться каким-то вопросом так, словно нет ничего важнее. И тогда, когда ты сядешь на высоком месте и отложишь в сторону зрение, слух, мысли и прочие чувства, предавшись лишь чистому внутреннему созерцанию, Свет войдёт в тебя, наполнит тебя и высветит всё, что тебе необходимо. Это запечатлеется глубоко в тебе и проявится в твоей голове чуть позже.

Если же тебе особо повезёт – а я полагаю, что всё к тому и идёт, – то в какой-то момент Свет начнёт заполнять тебя всего, станет переполнять, и тогда ты вдруг будто вывернешься наизнанку и сам словно сольёшься со всем миром. Поверь, ничего нет и не может быть блаженнее этого. Ты не заметишь как, потом тебе покажется, что это были лишь краткие мгновения, но здесь пройдёт день-два или даже больше. Но ты вернёшься, точнее, будешь возвращён обратно, ибо пока ты не исполнишь всего, назначенного тебе Солнцем в этой жизни, тебе не оставить этого мира. Но драгоценный дар, который ты получишь в том волшебном состоянии, останется с тобой и согреет всю твою оставшуюся жизнь. Он не спасёт тебя от жизненных бед, но покроет их собой так, что тебе станет ясно – любые невзгоды не больше, чем пыль под ногами, а любые удачи это лишь как полевые цветы вдоль твоей тропы…»

Он говорил мне тогда ещё много и вдохновенно, но сейчас мне вспоминается именно это.

Сегодня я созерцал мир на том же месте на вершине Вождь-Горы, рядом с тремя бизоньими черепами, где когда-то впервые сидел как настоящий мужчина рядом со своим отцом. И тот Свет, который всегда озаряет меня в созерцании, вдруг стал наполнять меня всё больше и больше… Но он остановился как раз в тот момент, когда я почувствовал, что меня или разорвёт, или вывернет наизнанку… И тут всё прервалось. Ну ничего, ведь мне остался даже не шаг и не полшага, а лишь лёгкий сдвиг, за которым лежит желанная Бездна…

А кто это маячит там в кустах шалфея? Ну разумеется, Апикуни^[7]. Отличный парень. И, пожалуй, это единственный чисто белый человек, который пришёл к нам, стал жить рядом, выучил язык, добился уважения и доверия; и я уж чуть было не подумал: «стал одним из нас». Вообще это так и есть, если не считать того, что он не рос среди нас и потому не может смотреть на мир нашими глазами. Он удивительный человек, тот, кто давно стал одним из нас и всё же никогда не станет им вполне.

И по лицу вижу, что опять начнёт расспрашивать. Его же просто мучает жажда узнать о нас всё.

 

* * *

Черноногие, как и индейцы многих других племён, имеют весьма странную привычку забираться на вершину холма или горы неподалёку от лагеря и сидеть часами, замерев как статуи. Зачем они это делают – загадка. Я часто спрашивал их об этом, но неизменно получал один и тот же ответ: «Просто так». Иногда я даже прятался неподалёку, чтобы понаблюдать за ними, но это ничего не дало. Их лица были застывшими, а взгляд – совершенно отсутствующим. Но ведь это невозможно, человек всегда о чём-то размышляет.

И вот теперь этот парень проторчал на лысой вершине Вождь-Горы битых два часа; и хоть бы пошевелился. Но раз уж он спускается, я его возьму в оборот, и ему не отвертеться.

– Хороший вечер.

– Отличный.

– Послушай, ну хоть в этот раз признайся, о чём ты думал, глядя на эту бескрайнюю равнину? Я же прекрасно понимаю, о чём только и можно думать, вглядываясь в эти прерии, когда-то благодатные, а теперь так скудно усеянные могучими бизонами и грациозными антилопами. Ты можешь либо предаваться сладким воспоминаниям изобильной и прекрасной юности, либо, и это скорее всего, исполняться скорбью при виде того, как всё изменилось, и посылать самые тяжкие проклятия на головы белых людей, виновных в этой трагедии. Зачем скрывать это от меня? Ведь я всё понимаю и полностью разделяю.

– Я знаю, друг мой, и клянусь тебе, что ни о чём таком я вовсе не думал. Я вообще не думал ни о чём.

– Ну а что же ты тогда проторчал там столько времени, даже не шевелясь?!

 

* * *

– Просто так, дружище, просто так…

И ведь это чистая правда, хоть и не вся, далеко не вся…

Но в самом деле, что же ещё я могу ему сказать?

 

 

ПРОКЛЯТЫЙ ВОСТОРГ

Уильям, присядь, надо поговорить. Вернее, мне есть что тебе рассказать. Ты – мой внук и носишь моё имя. Мать сказала, что ты решил пойти духовной стезёй и станешь методистским проповедником. Я этого не ожидал... Ты же знаешь, я и сам был пророком красных жезлов, и далеко не последним.

Я не особо тянулся к миру духов и не был знахарем. Но как вождь, водивший воинов в походы, конечно, владел военной магией. И знаешь ли, это работало, и весьма неплохо... Думаю, это меня и подвело, как и всех нас, кто прислушался к речам Сикабу и его людей, говоривших голосом Тенскватавы.

В своё время мы не пошли за Текумсе вовсе не потому, что его пламенная речь нас не тронула. Она глубоко запала в наши сердца. Но чтобы это пламя разогрелось и вырвалось наружу, нужно было время. То, что он говорил, было бесспорно и увлекательно. Однако пойти на тотальную войну с американцами? Конечно это было непросто.

Теперь я думаю, что этот великий человек понимал, в чём дело. Ведь когда он ушёл, с нами остался его пророк со всеми своими помощниками. Они учили нас Озёрной Пляске и говорили, говорили, а мы плясали вместе с ними и слушали, слушали... Постепенно перед нами встало гигантское видение возврата к старым добрым временам, и оно было прекрасно. А обещание Владыки Дыхания хранить тех, кто будет верен Его завету? Ну действительно, какой же враг устоит против воинства под началом самого Владыки?

Знаешь ли, когда это прекрасное видение поселилось в наших глазах, а в сердце и впрямь разгорелось пламя, пляска стала приводить нас в экстаз. Это было настоящим Откровением. Тут-то всё и началось. Наши вожди один за другим стали принимать эту веру и посвящение в неё. Это были Далёкий Воин, Пэдди Уэлш, Номатли Эматла, Талмучес Харджо, а ведь добрая половина из них была сыновьями белых отцов.

Неистовую Магию, которого ещё звали Джозайей Френсисом, посвятил сам Сикабу. Джозайя десять дней пел и плясал в посте и молитве, пока силы свыше не вняли ему. Когда он вышел к нам, то двигался как слепой. На время он отказался от зрения, чтобы обрести его вновь вместе с даром прозрения будущего. Ещё несколько дней он бродил вокруг без дороги, а когда его глаза вновь просветлели, то сказал, что готов посвящать новых пророков. Тут я пошёл к нему и всей душой принял тот завет и прямую связь с Высшим.

Поверь, я ощутил эту связь всем своим существом. Ничто, пережитое мной в этой жизни, не сравнится с тем священным восторгом. Ничто...

Казалось бы, мы творили чудеса. Номатли завёл дружбу с духами вод и по нескольку дней проводил на дне реки, выспрашивая у них будущее и множество других вещей. Джозайе явился сам Владыка Дыхания и благословил даром говорить и писать на разных языках, чтобы нести слово истины любым народам. Я не сподобился ничего такого, но со мной тоже происходили удивительные вещи, которые убеждали и меня самого, и окружающих в реальности моего дара.

Духи говорили с нами и обещали такое, от чего перехватывало дыхание в груди: дар призвания молний на головы врага и обеспечения неуязвимости воинам веры от любого оружия неверных. Тех, кто не принимал Откровения и не желал вступать в нисходящий свыше Новый Мир, ждала ужасная участь. Их города должны были погибнуть в землетрясениях и других катаклизмах.

Ты бы только видел, что это было! Люди действительно отрекались от всего, пришедшего из проклятого мира чужаков. Они забивали скот, отказывались от железа и соли, даже спиртного больше никто не брал в рот. Пламя наших сердец слилось в один костёр, который поднялся до небес. Красные жезлы подняли почти все Верхние Реки, почти половину нашей Конфедерации. Мы даже выстроили священные города – Икана-Чаку, Хойтливали и Тохопеку – и своей магией сделали их неприступными для врага.

А когда большинство нижних городов не прислушались к нам и отвергли слово истины, война между нами стала неизбежной. И во многом это была наша вина. Мы были так охвачены своим фанатичным восторгом, что просто требовали безоговорочной веры в каждое своё слово. Ну ещё бы, ведь Владыка Дыхания постоянно говорил с нами, являл себя в Солнце и нисходил на нас в его лучах. Мы просто впадали в бешенство при любом проявлении неверия и готовы были убивать на месте всякого, кто дерзал усомниться.

Когда от белых жезлов из Тукабачи к алабамам пришло разумное послание с приглашением к пророкам прийти и реально продемонстрировать свою силу, люди так разъярились от одного только не слишком уважительного тона, что убили и оскальпировали вестника. Более того, они кинулись в поход на Тукабачи. Это было священное безумие, и сдержать его было невозможно.

Едва-едва вступавший в возраст мужчины зелёный юнец Летеко из Абокучи, став пророком, сам позвал вождей на демонстрацию своей силы, но в разгар Озёрной Пляски впал в буйный раж и набросился на них. Он убил нескольких, пока люди опомнились и прибили и его самого, а за ним и всю его свиту.

Тут уж перемешалось решительно всё. Джозайя и Пэдди принялись обличать недостаточно верного слову истины Номатли как лжепророка и слугу сил зла. У того хватило ума бежать в Тукабачи и перейти к белым жезлам.

Одарённый прозрением языков Джозайя отправил своих людей в Пенсаколу за оружием и боеприпасами, снабдив их письмом, которое собственноручно написал по-испански, которого он не знал, но которым овладел в своём наитии. Однако испанский губернатор заявил, что не может понять ни единого значка на той бумаге.

 

Одно за другим произошло и многое другое, что заставило бы задуматься любого, только не нас, лишённых трезвого ума в своём высоком восторге. Головы людей пылали и всему легко находилось должное объяснение. А любая сколь-нибудь благоприятная мелочь превозносилась до небес. Бой на речке Горелой Кукурузы был не очень-то крупной случайной стычкой с небольшим отрядом. Но уши полнились рассказами о рассеянии целой армии американцев благодаря чудесам волшебной силы на нашей стороне. Подтверждение всем нашим словам свершилось. Сомнений больше не было.

Пэдди был так окрылён, что когда пошёл с Билли Уэзерфордом брать форт Мимс, заявил, что парализует врагов своей магией, и наши воины смогут перебить их ножами и палицами, а собственных убитых у нас будет не больше троих. Он сам отобрал четверых, провёл над ними особый обряд неуязвимости и назначил первыми идти в атаку. А сам объявил, что трижды обежит форт и обездвижит врага, лишив способности сопротивляться. Все были охвачены эйфорией восторга.

 

 

Подлинная реальность быстро расставила всё по своим местам. Трое из неуязвимой четвёрки сразу же пали убитыми. Пэдди был ранен на исходе своего священного бега, но так верил в себя, что кричал воинам прекратить стрельбу и перебить засевших в форте холодным оружием...

Но чуда так и не случилось. Да, мы перебили почти всех, около трёхсот человек, многие из которых были женщинами и детьми, но и сами потеряли две сотни бойцов! Это стало для людей таким ударом, что они искали винимого во всём Пэдди для расправы. Алабамы спрятали своего трижды раненого и посрамлённого пророка и скрытно отправили по реке домой.

Тогда же Джозайя отправился помогать Порождающему Пламя и его воинам брать форт Синкефилд. И опять высшая сила не пожелала выступить на нашей стороне. Форт взять вообще не удалось. Были только потери, и совершенно напрасные. Один из пророков, пытавшийся открыто демонстрировать свою силу, был застрелен...

Сейчас ясно, что это было уже катастрофой. Но тогда мы быстро нашли объяснение всему, и духи всё подтвердили. Мы были виноваты сами, имея недостаточно веры и нарушая мелкие табу. Удивительно, какая это могучая сила, человеческая вера; однако действует она лишь на самого человека, а вовсе не на обстоятельства.

Так что мы ещё ничего не осознали. Даже не начали догадываться...

 

А между тем грозный час уже пришёл, и американские вожди повели своих солдат брать наши города. И надо же было так случиться, что первым из них стал мой родной Атосси. Для нас это был священный город. Ведь мы надёжно укрепили его самой могучей магией так, чтобы ни один враг не мог выжить, ступив на его землю. Нам даже не надо было ничего делать, лишь подождать, пока идущие на приступ солдаты упадут замертво. Мы действительно верили в это, ибо все духи и сам Владыка Дыхания свидетельствовали нам. Люди видели нашу беспредельную веру и неизбежно проникались ею сами. У нас было около тысячи воинов и мы чувствовали себя абсолютно уверенно. Старшим из нас, пророков, там был Тевасаббакли. Он руководил и нашей магией, и частью обороны.

И вновь силы небес не пожелали проявить себя, а вся наша могучая магия оказалась пустышкой. Тевасаббакли пал уже в начале штурма, артиллерия крошила в щепки дома, где спокойно сидели те, кто верил в нашу колдовскую силу, а кавалерия пробила ряды тех, кто вышел сражаться. Разгром был полным.

Однако объяснения произошедшему были найдены так же легко, как и прежде, и люди вновь охотно приняли их. Моя же собственная вера стала рушиться именно тогда, хотя я не мог рискнуть высказываться об этом вслух. Восторг оставил меня, словно его и не было. Ему на смену пришли боль, тоска и тупое желание пройти свой путь до конца...

 

Икана-Чака – Святая Земля – эта «Могила Белых Людей» пала точно так же. Всё повторилось с точностью до идиотизма, только в гораздо большем размере. Это была резиденция наших пророков. Десятки из них под началом Джозайи провели не помню уж сколько непреодолимых магических кругов, лишь заступив любой из которых враг должен был падать замертво. В случае штурма они должны были зажечь на этих линиях особые священные огни, которые уж точно ввели бы в действие самые могучие силы.

Итак, всё повторилось: никакого заступничества свыше, никакой магии, лишь грубая сила и уничтожение. Как только ряды атакующих преспокойно одолели неодолимую черту, Джозайя настолько растерялся, что попросту бежал со всеми своими подручными. Реальный бой дал только Уэзерфорд со своими тремя десятками воинов, которые сражались как принято у белых. Но что они могли?

Там пал не один пророк, искренне веривший в свои силы и честно пытавшийся их применить. А вскоре в одной из меньших схваток точно так же пал и сам Сикабу.

Шанс одержать хоть одну победу блеснул перед нами на Калаби-Крик когда мы застали отряд Флойда на марше, а сами остались незамеченными. И ведь оказавшийся с нами Уэзерфорд говорил, что засаду надо было делать на броде... Но что до него было тем, кто прямо говорил с Владыкой? Все дружно возопили против. Ну как же? Как можно действовать по тактике белых? Это же оскорбит Владыку! А я смолчал... Да и разве кто-то когда-то мог бы переспорить такого краснобая, как Пэдди Уэлш? Да ни за что на свете.

Билли говорил, что это безумие – нападать на солдат, когда они стоят лагерем. Но что нам было в том? Мы пошли в атаку на рассвете и дали хороший бой. Но победа нам не далась. Мы лишь потеряли ещё полсотни бойцов, а Пэдди был снова ранен.

И снова упорствовавшие в «истинной вере» нашли объяснение всему. И люди вновь слушали их! Оказалось, что для большинства легче расстаться с жизнью, чём с ложной верой, если то, что эта вера сулит, слишком сладко для их сердец. Поразительно, но это так.

 

Потом была Тохопека, Твердыня, прозванная Подковой. Там окончательно сошлись все те, кто ещё не утерял веры или просто был готов биться до самого конца. Около тысячи последних воинов безнадёжного дела, многие с семьями.

Это был не столько город, сколько место, словно созданное для обороны и укреплённое всем, чем мы только могли его укрепить.

Здесь умами владел Монахелл. Пришёл час его триумфа. Больше не надо было мириться с положением за спинами опозорившихся Джозайи и Пэдди. И он развернулся как мог.

До сих пор Владыка Дыхания испытывал своих преданных воинов. Но теперь, на самом последнем рубеже, Он выступит вперёд и утвердит свою священную волю. Здесь Он, наконец, даст своему воинству обещанную неуязвимость от пуль. Здесь дарует великую и окончательную победу. Возможно, ради неё и придётся пострадать, но великая помощь придёт, и знаком её будет вещее облако посреди чистого неба.

Видно, он и впрямь всё ещё верил в реальность своей связи с Владыкой. Перед самым боем он устроил экстатическую пляску, приведя остальных пророков и воинов в священную ярость.

Ты сам знаешь, что ничего не помогло. Солдаты накатывали волна за волной, и их пули поражали нас, как и прежде. И опять эти их проклятые пушки сделали своё дело. Но люди сражались насмерть, как никогда прежде.

Пал Монахелл. Один за другим погибали другие пророки.

Когда всем стало ясно, что плачевный конец близок, Джексон послал парламентёра с предложением сдаться. И надо же, чтобы именно тут на горизонте появилось еле заметное облачко! Сердца в последний раз радостно вспыхнули верой и восторгом... И почти все сгинули в этом порыве...

 

Это стало концом нашей борьбы. Дальше каждый был сам за себя в стремлении выжить. Кто-то скрывался, кто-то бежал. Больше нам не осталось ничего.

Пэдди прятался в заболоченных лесах на правом берегу Алабамы и клялся, что будет мстить белым людям за всё, что они сделали с его народом. Его слова не расходились с делом. Но то, что было в его силах, уже не имело никакого значения. Всем остальным это несло лишь новые беды, и в конце концов сам Порождающий Пламя сдал его американцам. Тот бежал, но попался вновь и был повешен.

Неразлучные Джозайя и Талмучес тоже попались, но всё же бежали во Флориду. Они изо всех сил пытались сойтись с британцами, выпрашивая поддержку своему уже проигранному делу. Джозайя смог даже побывать в Лондоне и, вернувшись, уверял вождей в том, что договорился о помощи, но было ясно, что это пустые слова. Он старался как мог, но Джексон получил и его. Я слышал, что, уже приговорённый к казни, он справедливо требовал расстрела как военный вождь, но в итоге болтался в петле как преступник.

Меня, по-счастью, сочли павшим в бою на Калаби-Крик и потому не искали. А двадцать лет спустя, когда пришла пора убираться на запад, в надежде заслужить снисхождение я даже отправился в поход во Флориду против своих старых соратников, ставших семинолами. Многие из нас сложили там головы, а те, кто вернулся живым, нашли свои дома уже разорёнными и побрели сюда, не зная, ждёт ли нас новая жизнь или лишь оттянутая смерть.

Вот таким вышел мой путь священного восторга.

Теперь я думаю, что Владыка Дыхания вовсе и не говорил с нами. Мы обманывались собственными мечтами.

Ты вот веришь, что Он говорил с пророками Библии и сам породил Иисуса? Хм... Я уже не способен верить в такое...

И ты знаешь? Я ведь не раз слушал чтения Евангелия. Увы, но я не услышал ничего, кроме давно знакомого: беседы со Всевышним и его Духами, обещания чудес, свидетельства видевших эти чудеса, обещания скорой гибели неверных и спасения верных... Как это всё знакомо и грустно.

 

 

Похоже, Всевышний не считает нужным разговаривать с людьми, возглашать им свою волю, указывать что-то. И в самом деле, зачем Ему это, если всё и так в Его воле? А возможно, Его воля в том и состоит, чтобы дать людям свободу и посмотреть, что из этого выйдет? И ещё никто из тех, кто пытается с видом знатока толковать об этом, так и не смог подтвердить свои речи чем-то убедительным...

Надеюсь, что не зря рассказал тебе это.

 

* * *

Дедушка, прими все мои благодарности. Я рад, что ты рассказал мне всё это. Боюсь, ты даже не представляешь, как это важно для меня. Наверное, я буду думать об этом долго, не год и не два. Твои слова останутся со мной навсегда. Я буду их помнить и буду думать о них. Я, как и ты когда-то, ищу свой путь к той Силе, из которой исходит всё то, посреди чего мы живём, да и мы сами.

Я не знаю, куда приведёт меня та стезя, на которую я встал. Но людям нужна вера; и раз уж мы встали на путь белого человека, то почему бы не попробовать его религию? Я верю в то, что прочёл в Библии, верю в Иисуса. И это работает в моей жизни, как в твоём далёком прошлом работала военная магия. Эта вера приводит мою душу в священный трепет, и я пойду по этому пути до конца.

Куда он заведёт меня? Я, конечно, увижу. Но не сейчас, дедушка. Не сейчас.

 

 

ОЧИЩЕНИЕ

Как же это чудесно – приближаться к родной деревне, к недавно выстроенному собственному дому, к молодой любимой жене, которую почти сразу пришлось оставить одну, чтобы идти в этот поход по следам проклятой банды апачей^[8]. И хотя душа изломана убийством и придавлена тягостным чувством, в ней уже затеплился светлый огонёк.

 

* * *

– Здравствуй, милая! Какая же это радость – снова видеть тебя.

– Здравствуй, дорогой! Какое счастье, что ты жив и снова дома. Ваш поход длился так долго.

– Да, не скоро мы выследили этих апачей. И хорошо, что с нами были марикопа^[9]. Мы застали их ночью и перебили практически без боя. Поэтому никто не погиб.

– Неужели и ты кого-то убил?

– Да.

– Ты не шутишь?!

– Нет. Какие уж тут шутки?

– Как же ты смог?

– Я же мужчина.

Долгий вопросительный взгляд.

– Конечно, ты права. Как я ни настраивал себя, но когда встал над тем спящим апачем, то просто не мог себя заставить нанести смертельный удар. Но когда все уже начали, поднялся шум. Тот проснулся и вскинулся. Только тут в каком-то животном страхе я вонзил копьё ему в грудь. А он задрожал всем телом, откинулся назад, ещё раз дёрнулся и затих. Меня охватил такой ужас, какого не передать словами. Я не мог и пошевелиться. Так и стоял, вцепившись в древко копья. Меня привёл в чувство один марикопа. Он дружески, но крепко ударил меня и заставил выдернуть копьё. Потом он ещё шутил над душевной мягкотелостью пима, но я даже не помню того, что он говорил. Видимо, по мне было видно, как потрясло меня это. Оказывается, убить человека – это совсем не то, что застрелить оленя. Меня даже стошнило. А уж как всю душу вывернуло наизнанку, я и передать тебе не могу…

– А как ты сейчас? Тебе надо начинать пост.

– Я и так ничего не ел последние четыре дня, как мы расстались с отрядом марикопа. Лишь молился Итою^[10], ни с кем не разговаривал и спал чуть в стороне ото всех. Спасибо нашим, что они понимали моё состояние. Как думаешь, к кому из знахарей теперь лучше пойти? Может, к твоему отцу?

– Не беспокойся, дорогой. Я сама помогу тебе. Ты пока ещё не представляешь, как многому я научилась у него, пока ещё не вышла за тебя. Я не только знаю нужные песни, но и что надо думать при этом. А ведь это главное. Именно своим воображением мы участвуем в творении этого мира, как делали это Творец и Итой. Ведь всё это не закончилось, а продолжается дальше. И потому продолжается мир.

– Раз так, я буду только рад, если это сделаешь ты. И знаешь, что интересно, в последнюю ночь мне приснилась птица с трепещущими крыльями^[11], этот вестник запредельного мира. Сначала я даже испугался, не пришла ли моя пора переселяться туда…

– Ну что ты. Это как раз добрый знак твоего близкого выздоровления, исцеления души. Сейчас твоё сознание искажено. Нам с тобой надо очистить его, исправить, чтобы твоё воображение вернулось на естественный путь. Садись. И не думай ни о чём. Расслабься. Слушай лишь мою песню. Но не вслушивайся. Она и так войдёт в тебя и сделает свою работу.

А ещё я займусь твоими волосами. Их надо расчесать и уложить заново. Ведь не зря нам даны такие волосы, каких нет больше ни у одного народа…

 

* * *

А она оказалась настоящей знахаркой. У неё нашлись и нужные перья, и травы, и раковины для их воскурения…

Я послушно сел, закрыл глаза и отдался внутреннему созерцанию. Вдыхая разгоняемый орлиными перьями священный аромат и ощущая, как она проводит ими по моему обнажённому телу, я уже впал в какое-то особое состояние. А вторивший биению моего сердца ритм трещотки и вовсе отправил меня в настоящий транс. Столь измучившая меня внутренняя тягость стала понемногу отпускать сердце. Темнота перед глазами расцветилась какой-то непрерывно движущейся фантасмагорией цвета и формы, в которой вновь стремительно затрепетали птичьи крылья.

 

 

Слова знахарской песни звучали в ушах то некоей неопределённой красивой музыкой, то вдруг в сознание врывался их смысл.

 

 

И я понял... Ну конечно, надо пройти священным путём Силы на запад, к Великой Воде, где мы собираем соль, соль этой земли, о которой говорит и священник в чёрной одежде. Оттуда приходят те ливневые грозы, которые приносят жизнь земле. Сам этот путь очистителен. Именно он исцелит мою душу.

И я пошёл… Точнее, как-то полетел…

Картины были очень ясны и красочны, но сменяли одна другую порой каким-то неуловимым образом.

Гряды горных цепей… Знойная, но прекрасная пустыня… Бабочки… Одинокое тенистое дерево… Край земли и Великие Воды… Кристаллы соли… Дом Дождей… Синий ветер… Феерия туч и молний… Блеск дождевых струй… Залитая водой земля… Колышущееся поле маиса… Образ Итоя…

И снова её песня:

 

 

Я только теперь почувствовал, как она расчёсывает мне волосы и та скверна, которую я был вынужден принять на себя, уходит по их освобождённым волнам. Это было долго… и очистительно…

 

 

Честное слово, я совершенно явственно ощутил, как она закрывает вход в мои душу и тело для всего дурного, нарушающего гармонию нашего мира, которой я весь наполнился в своём священном пути. И я вновь готов идти по лабиринту жизни, подобно Итою, в Красоте.

 

 

– Ты можешь открыть глаза.

– Ты – волшебница.

– Я знаю, дорогой.

– А почему так темно?

– Солнце уже садится. Нам пора соединиться и зачать дитя, новую жизнь. Она начнётся в чистоте…

 

 

[1] Древний Ворон – единый дух, правящий всем «народом» воронов. В мировоззрении народа черноногих каждый вид животных имеет своего прародителя, который олицетворяет их всех и правит ими.

[2] Вождь-Гора – последняя холмообразная гора в одной из боковых гряд Скалистых Гор, что выходят далеко на восток вглубь Великих Равнин. Она столь заметно возвышается над своими предшественницами, что кажется, словно ведёт их за собой.

[3] Поиск видения – 3-4-дневная процедура уединённого медитативно-молитвенного поста в стремлении получить, наяву или во сне, особое видение с целью обретения постоянной поддержки из запредельного мира. Юноше из племенной группы черноногих (к которым принадлежит рассказчик) было необходимо получить согласие духа какого-либо животного стать его незримым спутником и покровителем.

[4] Головорезы – прозвание племени ассинибойнов (из числа западных сиу) в племенах группы черноногих.

[5] Вышние – у индейцев черноногих прозвание божеств, высших существ, таких, как Солнце, его жена Луна и их сын Утренняя Звезда.

[6] Здесь и далее названия животных пишутся с заглавной буквы в тех случаях, когда речь идёт не просто о самих животных, а о том духе, который животворит их всех и руководит ими.

[7] Апикуни – индейское имя известного писателя Джеймса Уилларда Шульца, данное ему в племени черноногих-пикуни.

[8] По-видимому, здесь речь идёт о юмаязычном племени явапаев. Собирательный термин «апачи» (то есть враги) применялся земледельческими народами американского Юго-Запада в отношении многих кочевых охотников и собирателей.

[9] Марикопа – юмаязычное племя, издавна вступившее в тесный союз с пима, среди которых и проходят события этого рассказа. Этот воинственный народ стал прекрасным союзником для миролюбивых пима.

[10] Итой – мифический первочеловек и культурный герой пима и папаго, который сам участвовал в акте творения земного мира и стал образцом праведной жизни.

[11] Колибри.

 

 

---

№99 дата публикации: 23.09.2024

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore