Будто прожита жизнь за дубовыми стенами,

Будто не было в небе зари и светил.

Было много дано, да немногое сделано,

Что нельзя позабыть – напрочь я позабыл.

Мне по жизни друзья и враги не потрафили,

Потому-то, ушедшему в нети вослед,

Не напишет биограф моей биографии –

У меня никакой биографии нет...

Вхожу в музей под вечный свет,

В круг умниц и ярил,

Я здесь хочу оставить след –

Я это заслужил!

Но трёт уборщица паркет,

Кляня мой глупый пыл.

Я так хотел оставить след,

А только наследил…

А я уже гораздый перестарок,

Ушли мои желания и стать,

И что той жизни мне, друзья, осталось,

И надо ли о будущем гадать?

Но мысль вчера цыганка мне доверила,

Запомнилось на будущее чтоб:

– Уймись. Ещё не посадили дерево,

Которое пойдёт тебе на гроб.

Помню тонкий дым от нашей печки,

И во снах я вижу до сих пор,

Как туман, поднявшийся от речки,

Заполняет луг, село и двор.

Ремешок в моей ладони новый –

Я пастух на ближние часы –

И мычат, невидимы, коровы,

В молоке белесой полосы.

Мне помощник в деле – конь мой пегий,

Звёздочкой на лбу его печать.

Слышно – на мосту гремит телега,

И копыта по доскам стучат.

В целом мире день занялся ранний –

Мне по старость не забыть о нём,

Как я шёл, невидимый, с тумане,

Словно волхв с олеговым конём.

Дни уходят, покорно ложатся на плаху,

Как когда-то стрельцы на Москве,

И ноябрь, что палач, оправляя рубаху,

Их кладёт головой к голове.

Серый волк на пригорке добычу унюхал,

Конь буланый хромает старó,

Птица Финист кричит по болотному глухо,

Птица Сирин роняет перо.

Я живу, крику дней уходящих не внемлю,

Ставший к боли людской, как сухарь.

Нас декабрь закопает в холодную землю,

И на том оборвёт календарь.

Как хороша в деревне непогода!

Я был неправ, сердясь на небеса,

Когда стекали на окрестность воды

И заливали крыши и леса.

И косогор, скользивший под ногою,

И стадо, убежавшее с него, –

Всё это и теперь ещё со мною,

А прочее не значит ничего.

В сердцах селян всегда жила тревога,

Унять её не в силах даже Бог.

Плыла в уклон грунтовая дорога,

И по канавам чах чертополох.

Я был влюблён, бродя по тем дорогам

В свою деревню, клевера и гром,

Я был влюблён в пастушку-недотрогу,

С которой целовались под зонтом.

Уже огнями звали города,

Но в оны дни ненастные такие,

Пронзительно, до свиста в проводах

Меня уже томила ностальгия.

И пролетели месяцы и годы.

Но помнит беспокойная душа,

Как хороша в деревне непогода.

...Да и погода тоже хороша

Телега жизни – жёсткая коляска.

Уже по срокам, как и угадал,

Я не увижу русскую Аляску.

Но, может быть, увижу Магадан.

Версальские увижу галереи,

Ведь в свете угасающих годин

Мечты живут, со мною не старея,

И есть немало планов впереди.

Успею, может, в Англию. И даже

Из сказки, так похожей на мираж,

Однажды позвонят и тихо скажут,

Что я зачислен в лунный экипаж....

Как хочу я в языческий век,

К тем, аскезой отмеченным ликам,

Чтоб с волхвами, как Вещий Олег

Толковать о могучих владыках.

Я в дружину бы вызвался сам,

Не дождавшись, пока поверстают,

Чтоб по северским гнать ковылям

Половецкие лёгкие стаи.

Я нашёл бы простые слова

Для степного великого спора.

И упруга моя тетива,

И опасны шипы шестопёра.

И, начав восхождение отсель,

Повелителем камню и глине,

Я б вошёл в трудовую артель

По строительству Курской твердыни...

...ах. верните, верните меня

В ковыли над крутыми холмами,

Где, себя от сегодня храня,

Я общаюсь с седыми волхвами.

Где протаял пригорками снег,

И такая ж, как нынче, погода,

Где с дружиною Вещий Олег

Ждёт меня у Оскольского брода.

Тогда притихли лютые метели,

Земля дождалась первого дождя,

В тот день мне было ровно три недели,

И я не знал, что потерял вождя.

Как принадлежность к настоящей эре,

Я был тогда в терзаниях храним

Гражданством величайшей из империй,

Которой позавидовал бы Рим.

Но мне ли отделять зерно от плевел,

И толковать, что небыль, а что быль?

Был император очень страшен в гневе,

И даже милосерден в гневе был.

И кто-то заикнулся там о плахе?

Да, было всё – и темень, и гроза,

Империи и держатся на страхе,

Как мне об этом Постум рассказал.

И потому там всё покрыто тенью,

И это подтвердит вам даже Брут –

Бесплатным приложеньем к смиренью

Вручаются хомут, седло и кнут.

Она всё время проходила мимо.

Я звал, – но не ответила она,

Как будто перед ней у пилигрима

Какая-то вселенская вина.

Была, при том. сто крыла и сто лица,

И всех она заметила и жгла,

Я был уже согласен измениться,

И для неё совсем сгореть, дотла.

Но лишь напрасно полыхало пламя

Моей души, не знающей оков.

И искры не пробило между нами,

Меж мной, и тою, что звалась любовь.