Владимир Калуцкий,

член Союза писателей России

 

С любовью из России

Лет двадцать назад в поисках экспонатов для краеведческого музея я колесил по сёлам и хуторам района. Мало-помалу грузовик отдела культуры пополнялся то старой иконой, то прапрабабушкиной поневой, то книгой с непривычной глазу дореформенной орфографией...

На этот раз вместе с замечательным краеведом Александром Тихоновичем Харыбиным мы завернули на хутор Липовый Лог. Притаившаяся под сенью гигантских верб единственная улочка хутора встретила нас звенящей тишиной. По обе стороны дороги стояли крытые соломой избы, в основном заколоченные. Политика «неперспективных» деревень была в самом разгаре, и приговорённый хутор стал тому свидетелем

Остановились у колодца, чтобы подлить воды в радиатор. Пока поднимали из немыслимой глубины окованное двумя обручами ведро, сюда подошла старушка. Маленькая, сгорбленная, чёрная – она отвечала всем требованиям классической русской бабки. Признаться, именно её и не хватало, чтобы дорисовать картину полузаброшенного хутора.

– Что же ты, мамаша, внуков-то за водицей не послала? – спросило кто-то из нас.

– Так одна осталась.

Старушка охотно подставила своё ведёрко под струю, которую мы вылили из поднятой бадейки. Разговорились. Оказалось, Дарья Васильевна Пупынина (так её звали) была старожилом хутора, значилась тут в числе первых переселенцев из Верхососны. Памятуя о том, что село это богато на предметы старины, я спросил:

– А у Вас-то, Дарья Васильевна, не сохранилось ли чего из прошлого, что Вам не нужно?

Вместо ответа старушка пригласила нас в свою избу. Мы прошли почти в конец хутора, миновали ничем не огороженный дворик, где сквозь буйные сорняки едва различалась дорожка, и попали в просторную горницу. В отличии от улицы тут была абсолютная чистота. В святом углу полузадёрнутая рушниками золотилась икона, земляной пол был слегка присыпан свежесорванной травой. Высокая деревянная кровать ручной работы, стол, накрытый клеёнкой с весёлыми цветочками и патефоном.

Оба мы молча и алчно уставились на почти игрушечную по размерам прялку, что стояла в противоположном от иконы углу. Уж очень красиво был отделан этот атрибут ещё недалёкого прошлого каждой крестьянской избы. Хозяйка перехватила наши взгляды и несогласно покачала головой:

– Нет, пряху не отдам: одна у меня утеха осталась. Вот разве что из сундука выберете…

И она откинула крышку деревянного короба, который мне сначала и не заметили за громоздкой кроватью. Вся внутренняя часть крышки, как это водилось, была оклеена страницами старых газет. Желтели тут листки выходившей некогда в колхозе многотиражки «Кировец», районной газеты «Буденовец», куски «Социалистического земледелия» времён становления колхозов.

Сама по себе эта крышка сундука уже была экспонатом. Но и дальше мы увидели много интересного. Вот хозяйка достала лежавший сверху старинный женский костюм, ниже свёрнуто ещё что-то из одежды, а дальше...

Дарья Васильевна развернула перед нами штабс-капитанский мундир русского артиллерийского офицера времён Первой мировой войны. Погоны с поблёкшей позолотой и четырьмя звёздочками, офицерский Георгиевский крест с бантом, стоячий воротничок, защитный цвет полотна... О таком экспонате можно было только мечтать.

– Мужа, Петра Васильевича, мундир, – тихо сказала старушка, и по голосу её мы поняли, что при жизни она с этим мундиром не расстанется.

А дальше лежали три книжки подшитого журнала «Нива» за 1905–1907 годы, крупная пачка облигаций послевоенного займа и... опять неожиданность: вертикально, вдоль стенки сундука в развёрнутом виде стоял японский веер. Даже в полумраке комнаты он играл невыцветшими красками, а когда Дарья Васильевна повернула его к окну, то мы ясно увидели на веере тонкий рисунок гор, облаков и летящего дракона. Но внимание наше в этот момент привлёк не столько веер, сколько лицо старой женщины. Столько щемящей тоски, может быть, скорби было в глазах старой женщины, что мы не могли нарушить молчание первыми.

...Сухо щелкнули бамбуковые палочки, старушка ловко сложила веер и поведала нам историю, которую мы тогда так и не восприняли всерьёз. Ведь Дарье Васильевне, по её словам, шёл девяносто третий год.

 

* * *

Пётр Васильевич Пупынин был вторым денщиком командующего русской Дальневосточной армией Куропаткина. Призванный из состоятельной верхососенской семьи, до службы он успел закончить уездное училище, за что штаб и выделил его из серой солдатской массы. Находясь в услужении у Куропаткина, молодой солдат почти не участвовал в боевых действиях против японцев. Чаще он выполнял деликатные поручения главнокомандующего, отвозя в Россию всё, что генерал считал своим личным трофеем.

Однажды утром, принеся в кабинет чай и яичницу, Пётр Васильевич попросил:

– Ваше высокопревосходительство, от солдат проходу нет – лакей да лакей. Позвольте поучаствовать в настоящем деле!

– Скоро под Мукденом будет жарко, – сказал генерал, заправляя салфетку за воротник. – Позволю повоевать. А ежели после битвы уцелеешь – поедешь в Петербург с моим поручением. Ступай...

Солдаты Восточно-Сибирского полка смогли убедиться, что денщик главнокомандующего – человек не из робкого десятка. Когда во время штыкового удара погиб офицер, все сразу положились на человека, близкого к генералу. И Пётр Васильевич вывел полуроту в японский окоп.

А днём позже сибирские стрелки разгромили штаб крупного японского отряда. Рядом со штабом был госпиталь, где ещё до пленения самураи сами вырезали весь персонал и раненых. В палатках, когда туда вошли стрелки в лохматых шапках, были лишь трупы.

Здесь-то, под столом походной операционной, и нашёл Пётр Васильевич живую душу. Сестра милосердая в забрызганном кровью халате, почти девчонка, затравленно глядела на сибиряков, испуганно приседая при каждом звуке.

22 февраля русская армия начала отход. Поражение её было страшным. Но Пётр Васильевич избежал крушения. На госпитальной фуре он вывез в тыл армии и японскую девушку.

Вскоре перегруженный эшелон по транссибирской магистрали вёз в Россию урядника Пупынина с поручением генерала и юную японку. На промороженных станциях духовые оркестры выстанывали новый вальс «На сопках Манчжурии», во встречном направлении паровозы натружено тянули составы с артиллерией, конями и притихшими новобранцами…

Через месяц в столице девушка приняла православие, а потом в Верхососенском соборе обвенчалась с Петром Васильевичем Пупыиным под именем Дарьи. Отчество она взяла как у мужа. Урядник уехал в действующую армию, а Дарья осталась невесткой в его семье. Свёкор и свекровь, люди хоть и прижимистые, но добрые, души в ней не чаяли. А на селе поговорили о «Петровой татарке», да и умокли. Через два года, когда Пётр Васильевич в чине подпрапорщика приехал на побывку, у него уже подрастала дочка Татьяна, а жена вполне сносно говорила по-русски.

В двенадцатом году свёкор Василий Савватеевич перебрался из Верхососенска на хутор. И земли больше, и хозяйского размаха. А в сентябре семнадцатого пришёл домой и Пётр.

– Хватит, навоевался, – сказал он жене и подхватил на руки вторую дочку, Варвару.

...Конечно, Дарья помнила Японию, тосковала, но постепенно полудетские воспоминания тускнели в памяти, вытесняли их заботы по дому.

Жизнь свою она считала сложившейся. Хотя муж ушёл военспецом в Красную Армию, но после гражданской войны забрал её с дочерьми к себе в гарнизон. В тридцать втором где-то на севере затерялись следы раскулаченных стариков Пупыниных.

А пятью годами позже как враг народа был расстрелян офицер Пётр Васильевич Пупынин. Дарья Васильевна не стала накликать беду на семьи замужних дочерей и в день страшного известия уехала на хутор.

Представители НКВД навестили её лишь в сорок восьмом. Когда открыли сундук для обыска, Дарья Васильевна с ужасом подумала о веере. Это было всё, что осталось у неё от родины, от юности, от мужа, но этого было достаточно, чтобы прослыть японской шпионкой.

– Вы русская? – приподняв расписную поневу, спросил лейтенант-особист.

– Из сибиряков, – ответила она (нужную метрику ей выправили ещё в штабе Куропаткина).

Лейтенант опустил крышку.

Так и скоротала она оставшийся век. Без семьи, в одиночку. Как все, работала в колхозе, на пенсию ушла после семидесяти.

 

* * *

Совсем недавно я вновь переступил порог этого дома. Теперь к выбитой двери не вела никакая тропинка. Густой бурьян едва позволял преодолевать себя.

В избе не было ни иконы, ни кровати, ни сундука. В провалившуюся крышу просвечивалось дневное Солнце. Ничто уже не напоминало о Дарье Васильевне… Уже уходя, я поднял узкую золотистую полоску. Погон с дырочками от звёздочек.

А чуть в стороне от дверного проёма лежал искалеченный патефон. Поднимаю разбитую пластинку. Тщательно протираю этикетку и читаю «Чио-чио-сан. Романтическая история любви лейтенанта американского флота и японской девушки».

Мир вашему праху, Дарья Васильевна и Пётр Васильевич.

г. Бирюч, май 1996 г.

 

 

---

№98 дата публикации: 01.06.2024

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore