Этот ли свет иль не этот ли свет,

В Праге, в Тамбове или в Саласпилсе –

Где ж пребывал я все тысячи лет,

Вплоть до того, как однажды родился?

С ношей забот – содержанием сумы,

С ненавистью или даже с любовью,

Помню конец внутриматочной тьмы,

А вот начала её и не помню.

Только бессмертная знает душа,

Как, растворяя в себе бесконечность,

Там, за спиною, в затылок дыша,

Тихо закончилась первая вечность.

Я начитался сивилловых книг,

С каждой страницею всё сатанея –

И для меня небывалость как миг,

А вот бывалость намного длиннее.

Жизнь утекла, не заметив сама,

И, развернув свое тёмное тело,

Смотрит в лицо моё новая тьма,

Та, что уже не имеет предела.

Я всё ему сказал со злости –

Что он без чувств и без души,

Что он ломать умеет кости,

Но не способен он решить

И самой маленькой задачи,

И здесь торча который год,

Он над несчастьем не заплачет,

И под веселье не споёт.

Что тянет от него могилой,

И сам покойник он, кажись,

И всей своей весомой силой

Он задавил чужую жизнь.

Я бы растряс его руками

За то, что путь мне перекрыл!..

...Но он смолчал, дорожный камень.

Предельным напряжением сил

(А оказалось – всё на вате) –

Я ничего не накопил,

А потому и не растратил.

Тонка преступной мысли нить,

Негромок звук, нечётки лица,

Друзьям мне нечего дарить,

Врагам мне нечем погрозиться.

И, словно возложивши груз,

При каждом слове всё желéзней

Мне нагадал один индус,

Что я умру не от болезней.

Вот потому-то, налегке,

Боясь мелькнуть в просвете жалюз,

Я так притих в своём мирке,

Что в зеркале не отражаюсь.

Поскольку просто камнем был.

Мы все под гербом дефилируем птичьим

И чтим камуфляж и защитный погон,

И я трепещу перед нашим величьем,

И тоже причастен к деяниям его.

Хоть с детства я, вроде бы, не был уродом,

Но в нынешних бурях настолько смешон,

Что даже руки я себе бы не подал,

И я бы в разведку с собой не пошёл.

Молчат гробницы, мумии и кости.

Иван Бунин

Они в музей пришли не славы ради,

Дарителями переданы в фонд –

Старуха-прялка из чердачной клади,

Из брошенного дома патефон.

Уже теперь хозяева – не гости,

На полках разместились по годам,

Ярмо, фитиль, полосовые гвозди,

И дембельский потёртый чемодан.

И грампластинка с гимном коммунизму,

И камень с отворотом от чертей,

А через гимназическую призму

И то, что нынче, видится верней.

Их жизнь была земная быстротечна,

Перемещений и хозяев ряд,

Но перебрались из кладовок в вечность

Предметы, превратившись в экспонат.

Так, скромно собираясь по частице,

Ушедшее они вернули вновь,

А старых книг затёртые страницы

Шуршат опять под пальцами веков.

И, словно передачу в тонкой нити,

Зарубкою заметною в судьбе

За это получает в дар даритель

Возможность видеть прошлое в себе.

Как хорошо на склоне лет

Угнать чужой велосипед,

И прокатиться по аллее

Грозы и ветра веселее.

И расшибиться просто так,

И бросить лисапед в кустах.

И будь ты дьявол или кесарь,

Но только уясни сперва –

Не надо классику в довесок

Свои приписывать слова.

И вот, когда б меня спросили,

В устах кого, как слышишь ты,

Звучит «Клеветникам России»

Как оправдание беды?

И тут я вам отвечу снова –

У них не сходятся концы,

Когда, корёжа смысл и слово,

Читают Пушкина глупцы.

Высокий зал. Свет с потолка,

Ордена, позументы, круглая дата.

Вдруг на плече чья-то рука,

То ли героя, то ль депутата.

Словом, снизошёл ко мне чего-то лидер,

Из тех, кого возят в длинном автомобиле:

– Знаешь, твоя книга есть в Антарктиде.

– А Вы там были?

– Да, я её там видел.

И как бы похолодел высокий зал,

Хоть от меня отошёл уже чего-то лидер.

А мне обидно, что он не сказал «читал»,

А сказал «просто видел».

За себя не отвечая,

Не задев судьбу ничью,

Я пошёл по следу чая,

По зелёному ручью.

По лесам, по горным склонам

Шёл сквозь ночи и туман,

Но добраться до Цейлона

Помешал мне океан.

Здесь когда-то правил вильсон,

Утвердив порядок свой,

Здесь ручей зелёный слился

С океанскою водой.

И скажу теперь с печалью

У окрашенной воды –

Мне от них не надо чаю,

Из колоний и орды.

Я уйду назад, к истоку,

Разверну ручей, как лик:

Пусть теперь течёт к востоку,

В славный город Канбалык.

Там уже для нас, не скрою,

Как о будущем мечты

За Великою стеною

Зреют чайные кусты.

Тётя Маша, дядя Петя,

Для румяных для ланит,

Вы других чаев не пейте,

Очень вредные они.

Уже в загоне пёс и стадо,

И гаснут угли очага.

Мне этим утром срочно надо

Успеть уехать на юга.

Какой-то сумрачный мазила

Зарю и ночь смешал, увы,

И осень землю обделила

Кленовым золотом листвы.

И вот стою теперь без денег –

Пути-дороги далеки,

А над землёй небесный мельник

Рассыпал три мешка муки.

Дед Мороз, как медведь после спячки,

Через снежный порог перелез,

Прошлогодние сверил заначки

С новогодним набором чудес.

Посчитал в поленнице поленья,

Заморозил колодезный сруб,

О глобальном забыв потеплении

Влез в огромный овечий тулуп.

Отхлебнув из берёзовой чашки,

Придремнуть напоследок прилёг,

В ожидании оленьей упряжки,

Да устойчивых зимних дорог.

И, тряся бородёнкою жидкой,

Лёгкой стужей сперва обеляя,

Он отправил разведку снежинкой,

Сообщить, не промерзла ль земля.