Грани Эпохи

этико-философский журнал №91 / Осень 2022

Читателям Содержание Архив Выход

Владимир Калуцкий,

член Союза писателей РФ

 

Вечера над Тихой Сосной

Легенда о Марии Босой

 

Груша кроной большая, а плодом крупная. Первый год уродила. Пятилетние сёстры-двойняшки Маша и Марфуша спрятались под ветками от дождя.

Пробежал мимо городской дурак Филька Стручок, погрозил

– Ужо будет вам молочко от небесной коровушки.

Молóнья заполаскивает – жуть. Как ударила небесная стрела в крону – так Марфуша и обмерла, почернела. Маша испугалась, трясёт сестру. А от плеча её – только мурашки по телу.

Сидит Маша, плачет. И дождь кончился. Солнышко бóком высунулось из-за тучи, залило радостным светом поляну.

И идёт по поляне женщина. Вся из света выткана. Подошла, к девочкам наклонилась. Сняла с мёртвой Марфуши серебряный крестик, протянула Маше:

– Надень, дитятко. А свой крестик мне подай.

– А зачем, тётенька?

Женщина теплой ладонью погладила девочку. От ладони – тоже мурашки. Только добрые-предобрые.

– Имя у нас одно, – сказала женщина, – и судьбы похожие. Но будет у тебя две жизни. Одна святая, а другая грешная. И от грешной избавишься лишь, когда найдёшь свой крестик. Может – под землёй. Может – на воздусях. Вот я его у тебя взяла – я и верну. Когда искупится через тебя смертный грех твоей покойной прабабки.

– Какой грех, матушка?

– А то тебе знать не надо. Расстанемся теперь до встречи, дитя. Храни тебя Господь.

Женщина из света наклонилась и поцеловала Машу в макушку.

Солнце в небе задвинулось за тучу.

А из Бирюча уж бегут люди. Впереди – отец, сотник Костянтин Босой. Упал на колени в мокрую траву, трясёт неживую Марфушу, плачет…

Шёл 1745 год.

…Минуло ещё пятнадцать лет. Отшумела Покровская ярмарка, но улицы и площади Бирюча ещё плотно унавожены, ещё не приподняли флаг торжища, а на островý у гребли ещё лежали, подняв морды и зелено перетирая грубую траву, верблюды калмыков-торгашей, задержавшихся в расчётах с городом. Вечером, в каменный дом Константина Босого, на улице Московской, пришли гости. Купец второй гильдии Осип Шерстюков с двумя сыновьями. Принесли большой баул с напитками и закусками.

Пока выставляли всё на скатёрку, хозяин сообразил: что-то просить будут!

А цену себе Константин Босой знал. Был он уже подполковником в отставке и магистром губернской Межевой Палаты. На несколько уездов вокруг без его подписи сажени земли никто не мог ни купить, ни продать.

И он угадал.

Купец Осип Шерстюков распустил наборный пояс, разгладил бороду:

– Оно, хощь мы и старообрядцы, а дело блюдём. Я в нонешнем годе чистого барыша полторы тысячи имею, – начал он хвастаться, разливая из стеклянного гранёного пузыря красную настойку.

– То нам ведомо, – вставил слово хозяин.

Выпили все четверо. Крякнули.

– А коли ведомо, – продолжил гость, – то есть у нас купец, а у вас товар. Сватать мы пришли твою Марью.

Подполковник засуетился, словно меньше ростом стал.

Купец ещё налил.

Крякнули.

Босой прокашлялся и хрипло выдавил, словно у него репей в глотке:

– Да я хоть за Якова, хоть за Авдея. Сыны у тебя – соколы…

Купец раскинул полы кафтана по скамье и веско выдал:

– А не торопись, Костянтин Романович. Жених – я. А сыновья у меня нынче – мои сваты.

– Так тебе ж, Осип Матвеев, поди лет шестьдесят? – опешил хозяин.

– Шестьдесят шесть, – уточнил гость.

В горнице запнулась тишина.

Нарушил её купец. Всё так же веско и уверено он заговорил:

– Ты не спеши, тестюшка. Весь город знает твою непутёвую Марию. С бражниками хороводится, у дьяка грамоте выучилась. Виданое ли дело, чтоб баба бабам Писание толковала? По городским подземельям шарится, всё какой-то крестик ищет. Взяла блажь дьявола из бесноватых выгонять! Да она сама бес! – купец распетушился, испарина по лбу пошла. – А вот я её возьму в ярмо, да обломаю по древлему чину. К бабе нельзя входить без кнута. Знай своё место. И тебе, подполковик, позору меньше.

И опять потянулся к пузырю.

А хозяин прошёл в святой угол, из узкого ковшика подлил масла с лампады. Иконы ожили, в горнице посветлело.

– Небось – чего взамен попросишь? Знаю я вашего брата, рвача? – спросил он.

– И попрошу, – согласился Шерстюков. – Отпиши за мною пустошь у села Белогорье, за Доном. Я там кирпичный заводик устрою.

На том и сошлись.

И стала дворянская дочь Мария Босая купеческой женой.

А зимой, по твёрдой Тихой Сосне, переехала она с мужем и скарбом из Бирюча в Белогорье.

И прошло ещё двадцать лет.

В Горлицком монастыре в Иерусалиме принимали странницу. Пришла странница пешком из России, налегке, только посох да котомка. Монашка со слов странницы записала в книгу паломников. «Именем Мария Босая, купеческая вдова Шерстюкова. От роду сорок лет. Грешница, а грех в том, что в припадках себя не помнит, а о других людях всё знает. Когда вне себя, то её страшатся бесы. Много молится, раздала много имения с тем, чтобы и за неё молились многие. Считает свои беды расплатой за раннюю смерть сестры, винится перед Господом. Пришла в Иерусалим молить Бога и за сына – воина Исая, пропавшего в Туреччине. Ещё винится в том, что родила сына не от мужа, а от кого – то Богородица знает. Просит самого строгого послушания, лучше землеройного. А пострига не ищет, потому что считает себя недостойной».

Марии отвели келью. Послушанием ей стала работа в подземелье Гроба Господня. Мести полы, скрести стены, чистить потолки.

И так прошли годы. А вместе с ними исчезли припадки. Она стала словно принадлежностью пещеры Гроба Господня. Видела насквозь каждого, кто приходил сюда, многим помогала. Слава о Марии Босой шла по всей Иудее, и к ней в келью всегда была очередь из тех, кому надо что узнать от провидицы.

А однажды с утра почуяла неладное. Принёс это неладное калека из России. Назвался давним сотоварищем её сына Исая. И рассказал калека, что в плену турки распяли солдата за то, что не отказался от православной веры. «А я, говорит, отказался, и меня пощадили, только искалечили. А спустя годы выгнали от хозяина, как старого пса, за ненадобностью».

В тот же день взяла Мария свой посох и пошла в Россию.

Долго ли, коротко ли шли дни, но однажды в Бирюче, у дома покойного подполковника Босого, увидели люди пожилую женщину, одетую монахиней. И только тогда признали в ней буйную Марью Босую, когда стала она спрашивать о могилке строго землемера.

Ей показали. До вечера пробыла гостья на кладбище, а в сумерки прошла к старой груше на выгоне. А когда марево накрыло веки, увидела она вьявь рядом с собой пятилетнюю девочку. Девочка плакала и просила вернуть ей крестик. «Без крестика в Царство небесное не пускают».

Утром наняла Мария дрожки и поехала в своё имени Кирпичи. Там ещё неделю готовилась. Покупала заступы, вёдра, верёвки. А на Рождество Богородицы, в первые дни сентября, принялась копать ход в массивной меловой горе.

Приступилась она к этому месту не случайно. За много веков до неё тут уже трудились неведомые старатели. В горė и природных ходов много, а ручные перемычки сделали Белогорское лбище похожим на сырную голову – сплошь в ноздрях келий да в прожилках ходов. Но за века всё тут обвалилось, и проникнуть внутрь без огромного труда стало невозможно.

Поначалу местные жители посмеивались: «С глузду съехала, старая. Как южиков в Ерусалиме завела, так в святцы себя записала. Ей, вишь ли, Богородица велела вручную подземный монастырь заложить. Во искупление. А небось, колдунья старая, клад ищет».

Но со временем разговоры поменялись. К весне заметили Белогорцы, что слово Марии лечит. Что те, кто ей помогают, избавляются от хворей. Что младенцы перестали мереть по округе.

– По всей губернии оспа гуляет, а Белогорье Господь миловал.

– А ещё ей ангелы помогают. Она за день набьёт мелу, да и заснёт тут же. А ангелы к утру всё и вынесут, чтоб с утра ей без помех трудиться.

К лету, когда Мария так углубилась в гору, что уже не выходила к людям, слух о ней ушёл далеко за пределы губернии. И праведный труд её напугал и поставил в тупик власти. Приезжали архиереи, увещевали Марию в подземелье. «Как можно возводить монастырь без благословения Владыки? Гордыня это, самый страшный грех».

Приехал генерал из столицы. О чём беседовал с Марией – неизвестно. Но когда на Троицын день Белогорье сгорело дотла, так, что даже храмовый колокол упал и от жара поплыл юбкой – тут только все поняли, что имеют дело с чудом. Потому что в огне не пострадал ни один человек, ни одна животина.

А тут из Петербурга, от самой Императрицы, пришёл «Указ о всяческой помощи Марии Босой в её святом деле». И деньги на обустройство нового монастыря.

И ещё долго, несколько лет дробила мел Мария, наравне со всеми. Постепенно вырос под землёй настоящий монастырь, с церквами и службами.

Но чем больше двигалось дело, тем мрачнее становилась Мария. И однажды она поняла, что силы её иссякли.

Она вышла на поверхность, как казалось всем, победительницей. Люди падали перед нею на колени и целовали края рваной хламиды. В её честь звонили колокола.

Но Мария почти не понимала, что происходит. Она вышла за село. Ей подали лодку и перевезли на другой берег. Здесь её тоже ждало множество народу. Но она прошла сквозь толпу и долго уходила прочь. Пока исправник не догадался пустить ей вдогонку дрожки.

На этих дрожках Мария вернулась в Бирюч. Она не узнала отчего дома. Новые хозяева изменили переднюю стену и навесили новые ворота. В одиночестве прошла она на пустырь, к старой корявой груше-дичке.

Ветер вихрил по улицам клоки сена, и дыхание грозы загоняло кур из пыльных луж под навесы.

Мария села на траву, рядом с маленькой девочкой.

– Ты принесла мой крестик? – спросила девочка.

Сильный удар грома был ей ответом. И внезапно солнце плеснуло на поляну поток золота. И в этом потоке Мария увидела женщину, сотканную из света.

Женщина подошла и положила Марии руку на голову. Лёгкая радостная дрожь пошла по телу.

– Вот ты и вернулась к себе, – сказала женщина. – И ты сделала всё, о чём я тебя просила. Ты искупила грех прабабки. Ты лечила людей, вырастила сына, построила монастырь. Ты прожила две жизни – святую и грешную. И теперь вы свободы обе – Мария и Марфа. Вас ждут всеблагие.

– Но я не нашла крестика! – воскликнула – и не услышала себя Мария. – А без крестика Марфушу не пустят в Царство Небесное.

Женщина улыбнулась и сняла крестик с ветки, прямо над головой Марии, и подала ей:

– Крестик ещё с первого дня нашей встречи висел здесь.

…Ещё не схлынула гроза, как Бирюч вздрогнул от новости: в городе Мария Босая!

Открылись дома, наполнились улицы, ударили в колокола. Кинулись искать: где святая, у кого остановилась?

И тогда вышел городской дурачок Филька Струч и прокричал, что видел бесноватую:

– Где?! – выдохнул город.

И привёл их Филька к старой груше на пустыре.

Она была там. Сидела мёртвая, с двумя одинаковыми крестиками. Один на шее, другой в руках.

Похоронили Марию Босую за алтарём Покровского собора.

 

 

Легенда о чёртовом яблоке

Дьячок Седмисвешников отравился.

За неделю до того привёз ему сын из Харькова уклунок с ягодами. Ягоды с чернослив размером, зелёные. Сын велел припрятать до весны, а весной высадить семена из них на огороде. На рассаду.

– Это называется земляное яблоко, отец. Вся Европа только им и выживает. Из самой Америки корень. И мы в семинарии, на аптекарском огороде, первый урожай сняли. Вот студентам и рóздали по три фунта, чтоб дома родители занялись.

Стояла осень 1839 года. В Гредякино, как и по всей почти России, свирепствовал голод. При Свято-Михайловском храме, в сторожке, открыли точку сбора пожертвований. Рядом, под навесом, закурили огонь грибоварни, и удушливый смрад отвратительного варева повис над селом. Но он не разгонял голода, а лишь дополнял картину повального уныния.

На Рождество Богородицы алексеевский купец Штруба прислал воз мелкой репы и дюжину кос чеснока. Чтоб не передрались при делёжке, становой пристав велел десятникам самим разносить по хатам харч.

Вечером у дальнего колодца нашли десятника Фому Коровина с проломленной головой. При нём ни сумки с репой, но новых верёвочных лаптей.

Село затаилось.

Дьячок Седмисвешников жил один. Как раз у того колодца. И он видел, как убивали десятника Фому. Но с перепугу и от пустого живота из хаты высунуться побоялся. Лишь глядел в мутное окошко и мелко крестился.

Жил он один. Дьяконицу похоронил ещё в прошлый голод, два года назад. Тогда же собрал мелкие пожитки в узелок, нанизал на палку и положил на плечи тринадцатилетнему сыну:

– Ступай, куды Бог укажет. А тут ты помрёшь.

И ушёл Гедеон.

А неделю назад объявился. Семинарист. Добрёл он тогда до Харькова, где бродячих мальчиков духовного сословья принимали в учёбу.

Ну вот.

А как увидел дьячок убивство Фомы, то совсем закручинился. Взял он сальную свечку, поднёс к белёному потолку и чадящим кончиком вывел между колосниками слова: «Сего дни десятника убил Кирюха Острогин».

И так у него в животе заныло, что надумал от те ягоды, что сын привёз, сварить или изжарить.

Или сначала сварить, а потом изжарить?

Или их сырыми едят, как чернослив?

Только развязал уклунок, высыпал ягоды на доски стола – гость на порог. Дьячок глянул – обомлел. А гость стукнул его кулаком в темя, и заклял:

– Молчи, дурак, что у колодца видел. А то и тебя пришибу.

И глазами зырк на стол:

– Шо за зёрна? Где взял? Давай суды!

Ну, половину сгреб в полу армяка – и был таков.

От досады и боли в темени начал дьячок жевать ягоды прямо сырые. Тьфу! горькие, язык вяжут. Може – не спелые? Или не все такие поганые?

Пока перепробовал, не заметил, как все и съел.

А к вечеру умер.

Нашли дьячка через день, когда он не явился к вечерне. Отчего преставился – понять не могли. Язык зелёный, кожа синяя. Только учитель Другов догадался:

– Отравился дьячок картофелем. Вот, – поднял с пола, от ножки стола, ягоду – этой штуковиной.

Селяне заволновались:

– Да что ж за яд такой, что ягодами убивает?

Дьячка схоронили и тут же забыли.

И прошло три года.

Весной 1842 года на почтовую станцию Гредякин Колодец прибыл из Воронежа багаж. Четыре больших ящика с крупными ровными клубнями. Староста, выбранный в прошлый голод по смерти своего предшественника, принял груз и при нём предписание на гербовой бумаге. Привлекли учителя, и зачитали распоряжение губернатора, чтобы «сей земляной яблок, именуемый картофель, всецело распространить и впредь иметь на столах рядом с хлебом».

Пока читали бумагу и да разглядывали клубни – по селу полетела молва. Дескать, тот картофель прислали немцы, чтобы извести православный народ. И что прозывается он правильно не земляное, а чёртово яблоко. И что от него три года назад отравился дьячок Седмисвешников.

Староста велел кликать сход – а мужики с косами и кольём и так уже у съезжей избы. Которые даже к крыльцу подступают, норовят старосту стянуть вниз за бороду.

Староста уж пару скул свернул. Даже признался, что сам тех ягод ел "и только глаже стал".

Дело поправил учитель. Угомонил толпу. Стал изъяснять, что к чему. Посоветовал охотникам взять по дюжине клубней, и высадить, как земля поспеет.

И тут бы всё и затихло.

Но некоторые буйные заговорили, что клубни сии – никакой не картофель. А настоящий картофель был у дьячка Седмисвешникова, от чего тот и отравился. Что-де пойдём в избу дьячка, и ещё раз обшарим. Чтобы сравнить, что есть картофель – ягоды или клубни?

Толпой и пошли.

Изба дьячкова покосилась, крыша просела, в сенцах снег не растаял. Кинулись искать по сырому земляному полу, паклю для света зажгли.

Тут и открылась старая надпись на потолке.

– У-у-у! – заревела толпа и кинулась искать старосту. Но Кирюха Острогин исчез. Тогда принялись ловить и бить десятников. Зажгли избу сотского Александрова, и к вечеру пламя беспорядков переметнулось в соседнее Раздорное.

Случился картофельный бунт.

Несчастные клубни кинули в огонь нового пожара – в головни от избы старосты.

На следующий день пожары заполыхали уже по всему югу Верхососенской волости. А к вечеру из Успенки прибыла военная команда и жестоко навела порядок. Мужиков начали на скамьях сечь голых, а бабам задирали понёвы и сыпали горячих в стоячем положении, пока те не падали.

Дети остались без при смотра. На пепелище старостиной хаты к мальцам, что как птицы облепили ещё дымящиеся головни, подсел путник. В рясе, с иерейским крестом на груди, с дорожным мешком.

– Что едите, белобрысые?

– А земляные яблоки, дядя! Вон, как они испеклись в золе! Откушай с дороги.

Гедеон Седмисвешников принял у пацана чёрный кругляш, разломил в пальцах. Мягко пахнуло на него печёной картошкой. Он откусил горячей мякоти вместе с твёрдой коркой и сказал:

– Стало быть, вырастил мой отец урожай... А скажите, мальцы, что за праздник в селе? По какому поводу секут християн?

– Так за картошку, батюшка, и секут!

 

 

Легенда о пришельцах

 

Странную историю эту я нашёл в архивах Бирюченского уездного суда и не смог удержаться, чтоб не пересказать её здесь своими словами.

 

I

Молодой учитель Сергей Васильевич Божья Воля неприлично ездил на громоздком велосипеде с огромным перед колесом, при этом ещё умудряясь и зонт держать над собой. Околоточный Ефрем Голопузов почтительно прикладывал ладонь к козырьку форменной фуражки при подъезде учителя:

– Наше Вам, господин учитель...

А потом свирепо плевался вслед:

– Чтоб ты расшибся, антихрист!

Но «антихрист» не расшибался, а всё прокатывался под горку на Засосну, расшатывая и без того неустойчивые нравы городской публики. Слыл молодой естественник за вольнодумца, хотя к концу царствования Александра III и поприжали их, «социалистов проклятых».

В тот год, совсем по Некрасову, «необычайная звезда гуляла по небу». Туманная комета Холмса, в один из дней явившись на небе вдвое больше Солнца, не на шутку перепугала обывателей. Ждали войны и конца света и, как водится, искали виноватых всем несчастьям. А тут учитель на дьявольском самокате! Из-за таких нечестивцев сам сатана может в небе померещиться.

Учитель, как мог, объяснял причину появления кометы. И если до его стриженной под горшок паствы кое-что доходило из астрономических познаний, то взрослые на все доводы резонно замечали:

– На все воля Всевышнего. А ты бы, барин, не садился на этот самокат: глядишь – и беды не будет.

А вот приказчик из скобяной лавки купца Ковалищенко Терентий Чубуков заинтересовался кометой. Почуяв это, учитель толково и терпеливо разъяснял сорокалетнему щёголю Терентию азы небесной механики и отмечал, что слушатель науку воспринимает.

– Стало быть, вертятся сии бродячие звёзды по регламенту? – переспрашивал он и тут же порывался сам подсчитать, когда возвратится к Земле недавняя гостья. А Сергей Васильевич подсказывал.

– Коли доживём до 1910 года, то узрим ещё и комету Галлея.

– Доживем! – приказчик опять прикинул несколько цифр:

– Всего-то 18 лет осталось.

И помог учителю взобраться на жирафоподобный велосипед.

А потом было донесение околоточного Голопузова капитану-исправнику Георгию Семенцову. Оно достойно того, чтобы быть приведённым полностью: «Сего месяца 16 дня на службе во вверенном мне околодке ко мне подошед прикащик Терентий Прокопов Чубуков и показал камень в кулак величиной с жёлтыми прожилками. Указанный приказчик убеждал, что это золотой самородок, даренный ему некими людьми, прилетевшими с неба в воздушной карете на манер бочки. На мой вопрос дыхнуть я учуял малый запах смирновской водки, из чего вывел, что оный Чубуков почти тверёз. Он провёл меня на луг против церкви Успения Богородицы на болото и указал круг примятой и прижжённой травы. Тут, по словам прикащика, и стояла небесная карета. К сему донесению прилагаю изъятый камень. Урядник Голопузов».

Далее в «Деле» серым листком приколот «Протокол осмотра места происшествия. В присутствии земского лекаря Ежевского, настоятеля отца Павла и учителя Сергея Божья Воля я, капитан-исправник Георгий Семенцов, осмотрел сей участок луга в пятнадцати саженях от берега Тихой Сосны и в двух верстах от моста через неё против церкви Успения Богородицы на левом берегу по течению. Установил, что круг болотистой луговины диаметром в три сажени представляет собой совершенно сухой участок почвы, утрамбованный до великой плотности. Рядом найдены тонкие ленты из блестящего мягкого металла чрезвычайной длины...»

Удивительный документ! Но протокол допроса Терентия Чубукова ещё удивительней. Попробую пересказать его словами самого приказчика.

 

II

Они сидели в саду домика на Бирючке, где квартировал неженатый учитель. Сергей Васильевич взял из вазы крупное краснобокое яблоко и с сомнением уставился на собеседника:

– Но ведь это чушь, дорогой Терентий Прокопьевич! Простите скромного учителя, но Вы попросту свихнулись после наших космических разговоров. От переутомления да спьяну черт-те что может показаться!

– Нехорошо браниться, Сергей Васильевич, – приказчик тоже взял яблоко.

– А! – махнул рукой учитель. Но поубавил пыл, увидев обвесивших ограду сада пацанов. За Чубуковым теперь толпами ходили и взрослые, и дети, просили рассказать о дармовом золоте. И никак не хотели верить, что камень теперь в полицейском участке.

Из дома вышла сухощавая старушка-хозяйка, пристроилась неподалеку на чурке из-под дров.

– Вы только послушайте, Марфа Васильевна, что плетёт наш гость, – сокрушённо разведя руками, обратился к хозяйке Сергей Васильевич. И тут же – к Терентию: – Впрочем, извольте ещё раз пересказать Вашу сумасбродную историю. Мы не откажем себе в удовольствии послушать этот бред сивой кобылы.

– Ну, зачем Вы так-то? – укоризненно протянул Чубуков и в который раз за эти дни начал свой рассказ.

...В тот день с утра с отточенной косой он пошёл на луг. Из-за болезни тестя и собственной лени всё никак не доходили руки до личного покоса. А тут жена разбрюзжалась – пошёл. Уже на лугу отметил, что какой-то негодяй оттяпал-таки на полручки участок, кое-где даже потравы виднелись.

Поплевав на ладони, начал. Луг был пустынен, лишь верстах в двух паслись привязанные к колам коровы, да неподалёку ловили рыбу и купались трое мальцов. «И это после Ильина дня!» – мысленно отругал пацанов и тут заметил, что на него накатилась тень. Поднял голову: батюшки-светы! Громадная деревянная бочка, посверкивая новенькими обручами, медленно стремилась к земле. Наконец, бесшумно скользнув над головой косаря, странная посудина мягко плюхнулась в траву. Чубуков заметил, как перепуганные мальцы с берега кинулись врассыпную. А к нему, отодвинув квадратный лаз в крутолобом боку бочки, шли мужчина и женщина. Одетые в какую-то серую сермягу, навроде пожарных, остановились совсем рядом. Мужчина мягким приятным голосом спросил:

– Скажите, из вашей речки можно пить воду?

Ошарашенный приказчик лишь мотнул чубатой головой. А женщина пошла к берегу с появившимся невесть откуда большим деревянным ведром наподобие их самолётной бочки. Мужчина же протянул Терентию яйцеобразный камень:

– Это Вам за воду.

И пошёл к своему аппарату. Там приподнял люк, пропустил внутрь женщину с ведром, и странное сооружение заскользило вверх. Оно поднималось прямо к солнцу, и следить за ним глазами было мучительно больно. Словно струи лазури, от аппарата скользили к земле блестящие полосы. Когда же Терентий кинулся к месту посадки, то нашёл там придавленную и высушенную землю. Забыв про косу, кинулся в город, где и налетел на околоточного.

– Дальше Вам всё известно, – он безнадёжно махнул рукой. Метнул яблоко в вазу, не попал, и то мягко покатилось по прижухлой траве.

Молчавшая во всё время рассказа хозяйка перекрестилась и вдруг некстати сказала:

– Вот Вам и лисапед, прости нас, Господи.

 

III

Но оказалось, что не одна Марфа Васильевна увязала воедино эти два несовместимых явления: чудо на лугу и поездки на велосипеде. В тот же вечер засосенские парни избили учителя, а велосипед закатили в речку. Капитан-исправник, читая в Воронежских губернских ведомостях о мощной стачке в Юзовке, тоже сказал супруге:

– Эти неболёты да самокаты до добра не доведут. Уже и бунт, видишь ли! Пока у нас обстановка не очень накалилась, – передам-ка я дело в суд.

...И так возникла эта серая папка. В судебном заседании, на которое стремился попасть весь город, присяжные заседатели из перепуганных горожан признали Терентия Чубукова виновным в разжигании страстей и клевете на Святое Писание, где есть прямое указание на то, то человек летать не может. И сидеть бы Терентию в тюрьме, если бы уездный начальник не погасил этого судебного решения, о чём есть размашистая резолюция прямо на обложке «Дела»: «Отменить за глупостью судейских чинов. Уездный начальник, действительный статский советник Шидловский».

 

 


№68 дата публикации: 01.12.2016

 

Комментарии: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020