Ольга Ерёмина

 

Фестиваль «Звёзды над Донбассом»

Предисловие

С 3 по 7 мая 2023 года в Мариуполе и окрестностях под эгидой Общественной палаты ДНР проходил V Международный фестиваль «Звёзды над Донбассом». Первые разы он проводился как фестиваль писателей-фантастов в Донецке, что в условиях воюющего города было и дерзко, и необходимо: через фантастику город стремился увидеть и своё собственное будущее.

В этом году фестиваль получил поддержку Президентского фонда культурных инициатив, в него влились участники «Интерпресскона» и Интернационального союза писателей. Вследствие этого рамки фестиваля внезапно расширились: свои заявки на участие прислали не только писатели, но и поэты, и музыканты, и режиссёры, и актёры. Итого собралось около трёхсот человек. Приглашать всех в Донецк, где в апреле чрезвычайно усилились обстрелы и где каждый день гибли люди, было не просто рискованно, а невозможно. Александр Кофман и Карина Павлючкова, стоящие во главе организационной группы, приняли решение провести всё в Мариуполе – на базе МГУ имени Архипа Ивановича Куинджи – и в окрестностях города.

Участников, приехавших издалека, поселили в посёлке Урзуф. После открытия общество фестиваля три дня делилось на три части: одни ехали к линии фронта, в войска, с агитбригадами; вторые ехали в Мариуполь и окрестные посёлки и выступали в университете, школах и клубах перед студентами и детьми; третьи участвовали во внутренних мероприятиях, связанных с собственно фантастической направленностью.

7 мая в клубе посёлка Сартаны прошло торжественное закрытие, на котором в качестве зачина выступил со своей скрипкой Пётр Лундстрем.

На фестивале я записывала-конспектировала лекции, выступления, дискуссии. Впечатления – не фиксировала, они вспышками просверкивали в душе. Дома я поняла, что их необходимо записать. Это не объективно-отстранённый рассказ о ходе событий, это личные мои чувства и размышления.

 

Грань 1. «Серёга Санин»

В последний день проехали через весь Мариуполь, через «Азовсталь».

Уже во время банкета я вышла на улицу. Там была беседка, в ней мужики пели под гитару. На улице дождило. Я в беседку зашла, гитару взяла, народ подтянулся – и мы прекрасно попели старых визборовских и городницких песен. Мужики меня потрясли. Голоса роскошные. Среди мужиков этих был Миша Тырин, с которым я знакома ещё со школьных лет, которые отчасти прожила в Калуге.

Спела «Как бы крепко ни спали мы, Нам подниматься первыми…». Владислав Петрович Крапивин. Это его стихи. И мне казалось, что Крапивин, книги которого я так люблю, ушедший из этого мира в ковидный год, сейчас здесь, с нами.

«Маркитантка», «Когда воротимся мы в Портленд…», «Кожаные куртки…», «По судну «Кострома» стучит вода…»

Был один момент – товарищ из Питера попросил спеть «Серёгу Санина». Я начала – два первых куплета пели дружно. А третий куплет – «Два дня искали мы в тайге капот и крылья, Два дня искали мы Серёгу…» – все вдруг замолчали, я пела одна и чувствовала в сумраке, что мужики сглатывают боль. Припев подхватили.

Да, среди писателей-фантастов были те, кто воевал, и донецкие – те, кто каждый день живёт под обстрелами.

 

Грань 2. Павлиния

В день открытия фестиваля, после встречи в «Куполе», нас привезли обедать в… зоопарк. Да, тот самый зоопарк, где животных в прошлом году приходилось буквально спасать от голода и ранений. На его территории есть кафе, где накрыли столы для всех участников.

И вот мы останавливаемся возле тополей со светлой корой, на которой вырезано: Маша+Игорь=любовь. Проходим мимо цветущих газонов. Ворота зоопарка – и сразу за ними – сгоревшая карета, настоящая, с рессорами, служившая аттракционом для фотосессии. И ещё какие-то штуки, в которых когда-то люди фотографировались.

Слева – целая аллея медведей. То есть вольеров с медведями. Прямо – вольеры с тиграми. Тигры белые, огромные. Мы поворачиваем вправо, мимо детского городка. Впереди – фонтан, окружённый стеной кустов. Струя не бьёт, но чаша полна воды. В ней плавают разноцветные пластиковые шарики, и ребёнок лет трёх залез на стенку и пытается достать зелёный шарик. Мама рядом, но она зачарованно смотрит в сторону. Ребёнок почти падает в фонтан, и я осторожно трогаю маму за плечо. Она оборачивается и кидается к малышу.

А я смотрю туда, куда смотрела она так пристально.

Справа от фонтана, в голубом небе, висят дивные венчики цветов. Дерево стоит без листьев, и похоже оно на древо королей из книги Толкина.

Я никогда его не видела, но сразу узнала это редкое растение: павловния! Цветы нежно-лиловые, крупные, с фиолетовыми прожилками, по два-три цветка на ветке, и повёрнуты они вниз, будто громкоговорители. И шмели летают вокруг. Чей же голос усиливает эта павловния? Голос неба?

Но раз она растёт в зоопарке, где живут павлины, значит, не павловния, а павлиния. И звучит красиво!

И все наши увидели, что я смотрю вверх, и тоже стали фотографировать нежные цветы на фоне нежнейшего неба.

 

Павлиния мариупольская.

(Для ботаников: павловния войлочная)

 

Грань 3. Дорога на Сартану

У меня, наверное, замедленная психическая реакция. А может, пригашенная, потушенная. Может, возраст, может, привычка гасить. Защита от боли. Когда видела все эти разрушения в Мариуполе и окрестностях, особенно когда после короткой стоянки возле проходной «Азовстали» на Сартану ехали, а там сгоревший трамвайный парк с обугленными вагонами, все частные дома вдоль дороги разбиты в хлам, ни одного целого, лишь белая и фиолетовая сирень буйно цветёт над развалинами и синие полосы пышных ирисов тянутся вдоль разбитых заборов, на воротах порой видны надписи: «Люди и дети»… я как-то замерла, мне не хотелось всё это фотографировать, делала снимки буквально через силу, чтобы потом показать другим. Словно надеялась отодвинуть от себя всю эту беду.

Как мы в прошлом году переживали за Мариуполь, как смотрели новости оттуда! С надеждой, что люди останутся живы, и дикой болью.

И вот сейчас, уже дома, увиденное начинает отдаваться снами.

 

Грань 4. «Одолеем Бармалея»

Самым крупным культурным событием фестиваля я считаю спектакль по сказке Корнея Ивановича Чуковского «Одолеем Бармалея». Сам спектакль называется «19 Айболит 42» – в названии зашифрован год создания сказки.

На представление мы все шли пешком по мосту через речку Зелёную до хорошего поселкового дома культуры – от пансионата больше двух километров.

Над речкой, совершенно не заметной среди свеже-зелёного тростника, носилась стая городских ласточек. На железном обрезке трубы, изображающем столб, лежал в непринуждённой позе белый каменный лев. Такой же – на противоположной стороне дороги. На берегу, на вымахавшей за тёплые дни траве, паслась чёрная с белыми пятнами корова.

Завернув на рынок и купив коробку кубанской клубники, мы добрались до Дома культуры.

Сцена. На ней слева на заднем плане скромно сидит Сергей Летов, то самый, который брат Егора. А справа на медицинской каталке лежит к нам спиной человек в белом халате. И все рассаживаются. А действие уже началось. Сцена уже живёт и работает.

Ну вот, сели. Сначала – видео о Корнее Ивановиче Чуковском, о том, как он в эвакуации писал весёлую детскую сказку о победе над Бармалеем. (В каких условиях он это делал – отдельная тема, не для коротких заметок.)

И вот видео заканчивается, и начинается театр – одного актёра и нескольких музыкальных инструментов – саксофона и аэрофона. Он необыкновенный звук даёт. Что-то вроде электронного саксофона.

Человек в белом халате встаёт, одевает индейское одеяние и головной убор с перьями, как на Чуковском на фотографии, и становится ясно, что это Леонид Краснов, «Театральный особнякъ». И начинается лицедейство. Шаманизм. Детская сказка становится подлинной драмой.

Айболит говорит:

 

 

И подключает нас всех к действию. Я сидела на первом ряду – и ко мне Айболит обратился как к орлице-партизанке.

По рядам прошёл тревожный шепоток: это те, у кого были работающие симки, прочитали в новостях: взорвана машина, в которой ехал Захар Прилепин.

Передо мною встают имена. Федерико Гарсиа Лорка. Виктор Хара. Дарья Дугина. Владлен Татарский. Теперь – покушение на Прилепина.

Когда зал вздрогнул? Весь вздрогнул, как один человек?

Когда – про лисицу-шпионку:

 

 

Когда вздрогнула я?

Когда Леонид Краснов, товарищ Айболит, произнёс, указывая на меня:

 

 

И начал говорить следующие слова, давая мне знать, что я должна повторить за ним эти строчки. Я ещё раз вздрогнула и повторила:

 

 

И вся похолодела.

Так я тоже стала участником спектакля.

Зал аплодировал стоя.

Но на этом закончить нельзя. Надо сказать о чудодее-музыканте, который сделал текст Чуковского максимально выразительным, подсветил его так, что всё ожило, как начинает сверкать капли дождя, когда на них светит Солнце. Сергей Летов – браво.

До вечера народ в кулуарах обсуждал этот спектакль.

Да, накануне он был показан в соседнем населённом пункте – Мангуше, и дети восприняли его очень хорошо.

Вывод: читайте Чуковского!

Переиздайте его!

И – кто в Москве – ходите в «Театральный особнякъ».

…Уже вернувшись в пансионат, я столкнулась с «Айболитом». Он говорил:

– На обед не пойду.

Он отдал всю энергию спектаклю, и идти ещё километр до столовой и обратно у него просто нет сил. Я пообещала принести обед. Принесли.

Меня этот спектакль так зарядил, что я по дороге на обед прочитала своим спутникам полностью главу «Смерть и воин» из «Василия Тёркина». Улицы под названием Набережная как раз хватило на полную главу.

Через пару часов я взяла в руки коробку с орехами и изюмом, туда же погрузила кипятильник, заварку, чашки и печенье и постучала в комнату Леонида и Сергея.

Они удивились, но предложили: лучше мы к вам.

У меня в комнате был лёгкий переносной стол. Я быстро его выдвинула, расставила печенье, орешки, чашки и стала ждать гостей. Через пару минут они пришли – Леонид Краснов и Сергей Летов. Я, по очереди наливая в чашки воду из бутыли (из крана течёт солёная вода, её пить нельзя), кипятя воду в каждой чашке кипятильником, немного рассказала о себе – кто я и почему здесь, и заговорила об издании переписки Ефремова. В которой письма на многих языках мира, в том числе, и на японском. И что с японского языка мне переводила настоящая японка, жена Эрвина Гааза, режиссёра и актёра Таганки.

Леонид и Сергей услышали знакомое имя, оживились. Оба они, как я поняла, знали и Эрвина, и Катю-сан. С этого имени разговор по ассоциациям перешёл на театр на Таганке.

Сергей Летов говорил (Боже, как я жалела, что нет человека в камерой или хотя бы с диктофоном! Как он строил речь, как говорил! А самой в ходе разговора включить запись было неудобно)… про то, что в бытность его на Таганке ему выделили для гримёрки каморку, где стоял стол, за которым работал Высоцкий. Старый такой стол. Ну, стол – и стол. И когда пришла новый директор, она решила сделать тотальный ремонт и приказала этот стол выкинуть. И когда его разбирали, за выдвижными ящиками обнаружили автограф стихотворения Высоцкого.

– А я за этим столом столько лет сидел и не знал, что там автограф Высоцкого!

Я показала гостям книгу, которую привезла с собой, – «Мои женщины» Ефремова. Полистали.

Сергей живо спросил меня: что, по моему мнению, привлекает женщину в мужчине? Деньги?

Я ответила честно: витальная энергия. Энергия жизни – вот она притягивает, как магнит.

Сергей: на Таганке был у нас один актёр – совершенно некрасивый, невысокий, но все женщины были его – от актрис до уборщиц. Однажды я пришёл в театр со своей девушкой, и ей надо было позвонить, а она не знала, где ближайший телефон. Этот товарищ вызвался её проводить – и вернулись они через три дня. Даже Любимов потом говорил: ну это неприлично – отобрать девушку у Летова.

Разговор перешёл на «Таис Афинскую» – дальше на античность. Леонид был уставшим, он устроился удобно, подложив под локоть подушку. Сергей рассказывал, как он ездил выступать в древних амфитеатрах Италии и Греции. Городок, где рядом сохранился амфитеатр. Там дают только пьесы античных авторов. Множество театров мира стремиться выступить там. Для местных жителей, давно и прочно знающий содержание каждой пьесы, это целое действо: они приходят в театр заранее, с подушками, чтобы удобнее было сидеть на каменных ступенях, занимают места, пьют кофе, едят. Для них это ритуал – и представление о незыблемости мира, о цикличности времени.

И как это удивительно: играть там, где играли актёры две с лишним тысячи лет назад! Без микрофона, вживую. Чувствовать непрерывность театральной традиции, где спектакль – мистерия, которую ты проживаешь вместе с героями…

Тут вернулась из поездки в Мариуполь моя соседка Ксения – ей надо было переодеться, привести себя в порядок перед ужином. Мужчины ушли.

Потом мы ещё поговорили недолго и обменялись контактами.

Единственное, о чём я жалею, так это о том, что чай был невкусный. Вода в большой бутыли, которую мы купили в магазине, оказалась не обычной водой. На ней была надпись: реликтовая, как будто солоноватая, какие-то примеси в ней ощущались. И чай заваривался как-то очень жёстко.

И да: Сергей сказал, что книгу «Мои женщины» он бы хотел купить. Но у меня не было свободного экземпляра. Будет возможность – подарю.

 

Грань 5. Как я кормила баранов

Вторая ночь прошла под гул кондиционера, который был поставлен на тепло. В пять утра я внезапно проснулась, сердце сильно билось: в комнате ощущался ядовитый запах дыма. Я вскочила и выдернула из розетки кондиционер. Выглянула в коридор – там запаха не было. Значит, кондиционер не выдержал. Ох, нехорошо. Но выхода не было: от холода, пропитавшего стены корпуса, мы и так натягивали на себя всё, что можно, и укрывались всем, чем можно.

Вышла на улицу. Косые солнечные лучи рассеивались в утренней дымке, создавая оранжево-золотой ореол вокруг каждого дерева, вокруг каждого тюльпана – тюльпанов этих, сочно-красных, было великое множество, они давно сбежали с клумб и разбрелись по газонам свободно и непринуждённо, создавая впечатление прекрасной дикости. Крупные белые анемоны, тоже вольно разросшиеся меж деревьев, светились розовым.

Громко ворковали горлинки. Голоса их неслись со всех сторон. Я постояла в утреннем косом свете и пошла по аллее.

На ветках густой голубой ели самочка и самец – в брачном танце. Я стала подходить ближе, чтобы сфотографировать, но боялась спугнуть.

Ступеньки к площадке у другого корпуса. Наверху стоит мужчина и тоже смотрит на горлиц. Я поздоровалась, встала рядом, вглядывалась в сплетения ветвей.

– Что, нравится?

– Очень. У нас таких нет.

– Это где?

– В Москве.

Слово за слово – оказалось, что мужик из Ейска, водитель, что их тут много живёт – строителей, которые заново, с нуля, строят клиническую больницу в Мариуполе. Что каждое утро они ездят в город, работают, а вечером возвращаются. Причём строители из Питера и из Сибири. Когда узнал, что тут писатели и поэты, что в городе для детей работают, к бойцам выступать ездят, протянул мне руку:

– Алексей!

Пожал крепко.

Сказал прочно:

– Нужное дело. А то народ… Что они тут творили! Чёрное дело. В больнице всех стреляли: беременных, стариков. Просто развлекались – стреляли… Люди трупы родных во дворах ховали. – И тут же сам поправил свой суржик – без спешки: – Хоронили. Фашисты. Чёрное дело.

Из столовой выходили его товарищи, кто-то удивлённо взглянул на меня и попросил у Алексея закурить.

Мне захотелось что-нибудь сделать для этого водителя. В кармане сумки у меня был пирожок, и я ничего лучшего не нашла, чем достать его и предложить Алексею.

– Оставь себе. Там барашки пасутся – можно их покормить. Вот туда иди!

И я пошла к барашкам мимо зацветающего ветвистого багряника, сиречь иудино дерево. Трава за два тёплых дня успела вымахать – ого! Вымочила ноги в росе. Овцы ломанулись ко мне навстречу. Их было штук семь: три взрослых и четыре маленьких. Взрослые выжидающе смотрели. Я нарвала травы – свою траву они подъели. Овцы встали ногами на переплет сетки и, отталкивая друг друга, рвали у меня траву.

Накормив этих сущностей, я пошла назад, но Алексей, спешащий к своей машине, меня окликнул – как давно знакомую. Он сунул мне в руки два куска хлеба:

– Вот, покорми.

Два оставил себе и пошёл со мной к баранам – с другой стороны, где было посуше. И вдруг отдал мне эти два куска:

– Я ещё покормлю, а тебе надо.

Это он меня как ребёнка воспринял, которому удовольствие – покормить барашков.

Строители, собираясь ехать в город, подходили к баранам и протягивали им припасённые заранее для этого кусочки хлеба.

Ягнята подбегали, но овцы (жадные мамки) отталкивали их и выхватывали хлеб. Я попыталась обмануть взрослых: правую руку протягивала в одну сторону, а левую, с хлебом, в другую. Не сразу, но всё же мне удалось скормить хлеб малышам.

Строители уехали.

В аллее возле корпуса я встретила Елену Хаецкую. Мы познакомились накануне. Она записывала на видео для мужа голоса горлинок. Я рассказала ей про баранов – и мы устремились к ним. И снова я рвала траву, кормила прожорливых, а Елена снимала.

Мы ещё говорили с ней – веной 2023 года – о Ленинградской блокаде, и я рассказывала о бабушке моего мужа, пережившей первую зиму в Ленинграде и увезённой по Дороге жизни. Как её потом, в эвакуации, на Волге, с мостков сдувало, так она исхудала. И она говорила о своих родных...

Война была рядом. И та. И эта.

 

Грань 6. Правило двух стен

На четвёртый день, сидя в столовой, мы услышали гул вертолётов. Я обратилась к Нелли Владимировне, заведующей столовой: что это?

Она, неизменно улыбающаяся, ответила:

– Не бойтесь, это учения. Если просто гудит – живите спокойно. А если гудит и бабах – то в подвал.

Я снова почувствовала, что ко мне обращаются, как к ребёнку.

– А у столовой есть подвал?

– А как же! И в каждом корпусе. Правило двух стен! У меня даже внуки – 4 и 5 лет – все знают правило двух стен.

Мне стало стыдно: я смутно слышала об этом правиле, но не помнила наверняка. И когда мы заселились, мне даже в голову не пришла мысль спросить про бомбоубежище.

Мы душой, мыслями – не на войне. А они несут её в своём сердце, как занозу.

Вспомнила Геннадия Исааковича Беленького, прошедшего всю войну – Великую Отечественную. (Ещё недавно, говоря о человеке, прошедшем войну, мы понимали, что речь именно о Великой Отечественной. Теперь требуется уточнять.) Под Сталинградом он был командиром противотанкового взвода. Он говорил, что даже спустя 15 лет после войны не мог воспринимать пейзаж. Сразу начинал прикидывать, где поставить орудия, где рыть окопы, откуда танки пойдут.

Нелли Владимировна, с лицом некрасивым, но одухотворённым, обаяла нас своей заботой обо всех голодных писателях и поэтах. Она так распоряжалась кормёжкой, что никто подолгу не сидел и не ждал, когда ему принесут. Она показывала подавальщикам количество порций – и они быстро обслуживали приходящих.

Когда мы уезжали, Нелли Владимировна нарвала огромный букет сирени – белой и густо-фиолетовой, которые еле влез в трёхлитровую банку. Я попросила разрешения вынести сирень на веранду, и мы фотографировали её и фотографировались с ней.

– Приезжайте к нам, когда всё кончится.

– Обязательно!

 

Грань 7. Валентина Петровна

Я не решилась её расспрашивать.

Она была горничной в нашем корпусе. Комната её – первая на втором этаже. Она там жила постоянно. Ей мы сдавали ключи, когда уходили куда-то, чтобы второй жилец комнаты, у которого были свои дела, мог вовремя взять ключи. В тёплые дни она часто сидела на лавочке у подъезда – с мягкой и как будто чуть виноватой улыбкой, полная, круглолицая, приятная. Улыбалась нам. Я старалась сказать ей что-нибудь ласковое.

На второй день вечером я, когда вернулась из столовой, почувствовала запах гари. Валентины Петровны уже не было – она рано ложилась спать и нас об этом предупреждала. Но сначала я об этом не знала и разбудила её, постучав в дверь.

– Пожар был! – сказала она. – Один мужчина ушёл и забыл выключить кипятильник. И холодильник загорелся.

Наутро я подсела к ней.

– Я пожаров боюсь. Я ведь не всегда была горничной, я долго жила в Москве. Мы с девочками снимали комнату на первом этаже в доме, где почти все жильцы были – полиция. И вот нам однажды в окно кинули – зажгли.

Она чуть не заплакала.

– За что? – причитала она.

– Может, думали, кто из полиции живёт, хотели им навредить, – неуверенно предположила я.

Угостила её орехами с изюмом.

…В этом пансионате жили фашисты-азовцы перед тем, как уйти на «Азовсталь».

Говорила она на чистом русском языке. Я живала в Днепропетровской области, знаю, как звучит суржик. Здесь суржика не было – да, кстати, суржика не слышала ни от одного местного человека, с которым общалась. Чистая русская речь, без акцента и регионализмов.

Ольга Вавилина в день перед отъездом, когда вдруг стало жарко, купила белую шляпку от Солнца – и как только купила, сразу набежали тучи и задул ветер. И ещё в первый же день эта женщина, которая привыкла решить проблемы самостоятельно, купила в магазине обогреватель. Без него на первом этаже она бы просто не выжила.

Так вот: позвали мы Валентину Петровну в комнату, и Ольга подарила ей шляпку – поднесла зеркало, чтобы та посмотрелась, и Валентина Петровна, примеривая её, улыбнулась не печально, а чуть кокетливо, по-женски. И обогреватель её тоже подарили. От меня – шоколадка.

Со стыдом думаю, что в круговерти прощальных сборов я машинально отдала ей ключ от комнаты. А моя соседка не уезжала в этот день насовсем, она должна была вернуться поздно вечером! Надо было ей отдать!

И я с горечью думала, что Ксении придётся будить Валентину Петровну…

Одинокую женщину, для которой комната горничной – её единственное жильё.

А подробно расспрашивать её я не решилась.

 

Грань 8. Бумбараш

По дороге в столовую – сирень везде. Местные жители прибираются в своих двориках, пропалывают клумбы. Я протягивая руки – наклоняю ветку сирени – понюхать. Мужчина во дворе говорит мне приветливо: нарвите себе! Я отказываюсь: пусть цветёт, пусть все любуются.

На второй вечер после ужина мы вышли на песчаный берег. Полная Луна вставала над совершенно тихим, умиротворённым морем. Даже лунная дорожка в волнах не дробилась, не бликовала. Ещё не стемнело окончательно, и небо отражалось в водах всеми оттенками лилового и дымчато-синего.

Тихо шли мы втроём по берегу, в ту сторону, где стоял одинокий рыбак. Спросив (наверное, мы были в этот день сотые, кто его об этом спросил), что здесь ловится, мы двинулись дальше, и Ольга внезапно запела «День Победы». Мы подхватили, по дороге прихватив Елену Хаецкую, которая довершила квартет. Затем Оля завела «Дан приказ – ему на запад…», и ещё, и ещё.

Когда мы дошли до городского пляжа, и надо было поворачивать в город, я даже расстроилась: так хорошо, слаженно нам пелось, что хоть сейчас концерт давай.

Елена Хаецкая отстала – фотографировала Луну.

Дмитрий Федотов неожиданно упомянул о песнях из «Бумбараша». И пели (на торговой узкой улочке, где закрыты все ставни и нет деревьев, звук множился): «А вот я на фронте был», «Журавль по небу летит…» и, уже входя в пансионат, «Ходят кони…».

…Туго скрученная энергия того вечера – живёт во мне.

 

Грань 9. Преломить хлеб

В моём романе «Сказание об Иргень» есть глава «Преломившие хлеб». У древних народов совместная трапеза, питие из одной братины, вкушание хлеба – ритуалы важнейшие, скрепляющие братство. И того, кто преломил с тобой хлеб, предать – невозможно.

И вот заключительный концерт фестиваля – он начинается с выступления Петра Лундстрема, произнёсшего необходимые слова о единстве и борьбе, которая не ограничивается фронтом. Потому что накануне был взорвана машина Прилепина, он ранен, погиб водитель – Александр Шубин, Злой.

Затем – танцы ансамбля из Сартаны, греческие мотивы. Девушка в красивом народном костюме спускается в зал и дарит на вышитом рушнике большой хлеб. Не русский каравай, а пышный, высокий, в виде кулича, белый хлеб.

Вскоре в первых рядах слева возникла какая-то возня, и минуты через три-четыре нам передали этот самый хлеб с рушником, причём рушник отдельно, а хлеб чуть не уронили – ну неудобно же передавать по рядам и при этом отрывать от этого душистого хлеба куски. (К тому же в этот день у нас не было обеда, и народ решил, что пора проголодаться.)

Взяла я тогда в свои руки – инициативу. То есть хлеб. Ухватила его крепко, чтобы не выпал, когда будут тянуть. И пошла с ним дальше по рядам, давая оторвать по кусочку всем. Народ потянулся к хлебу.

Окинув зал взглядом и оценив количество народу (а было больше трёхсот человек), я поняла: если я хочу, чтобы хватило всем, надо ограничивать страстность жаждущих приобщиться.

Я продвигалась от ряда к ряду, протягивая хлеб, и приговаривала:

– Рвём по кусочку!

И шипела на тех, кто ухватывал слишком много:

– Символически! Символически рвём!

Не отказался никто! И почти все говорили:

– Как вкусно!

У верхних рядов меня поймала хореограф и сказала с опаской:

– Рушник только верните!

Вернула, конечно.

Удивительно, но этого пышного хлеба с изюмом хватило на всех! Даже мне в самом конце кусочек достался.

И важнейшее было вот это – ощущение приобщения, причастности, причащения.

 

Грань 10. Здравствуй, миф!

С первых недель ковида, когда Сергей Борисович Переслегин начал с Натальей Луковниковой записывать свои видео – философские, злободневные, исторические, и выкладывать в сеть, а мы начали эти видео смотреть, в моём доме он стал мифологической фигурой. Дети видели и слышали, что я смотрю и слушаю Переслегина, и привыкли к нему на экране, и стал он восприниматься как мифологический персонаж. И даже то, что я была лично знакома с Сергеем Шиловым, не мешало мне воспринимать Переслегина не просто как миф, а как мифологему.

И тут на фестивале мы оказывается в одном флаконе. И я подошла к нему – он сидел на скамейке возле «Купола», и мы разговаривали, а Ольга Вавилина снимала, как мы беседуем, а в это время фотограф фестиваля снимал, как Ольга снимает, как мы беседуем.

Через два дня на третий я сидела на террасе пансионата в Урзуфе и слушала лекцию Переслегина (он говорил без микрофона). И по студенческой привычке (как приятно оказалось вспомнить студенческие привычки!) конспектировала.

Как он сформулировал тему выступления, я пропустила, пришла на минуту позже начала. Для себя записала так: «Культурные коды: алгоритм вычисления» или «Культурный код: способ решения когнитивных задач». Сейчас рада, что вела эту запись: тогда было слишком много того, что отчаянно привлекало внимание помимо размеренно-привычного голоса лектора.

Что же отвлекало-привлекало?

Терраса эта находилась на самом берегу Азовского моря, на бетонном основании над белым песчаным пляжем. День был солнечный, тёплый, совершенно спокойное ласковое лазоревое море сияло миллионами бликов. На газоне вразброс цвели крупные алые тюльпаны. Солнце грело правое плечо моё, обращённое в сторону моря, я сняла обувь и наслаждалась теплом после холодной ночи в номере.

У кромки воды гомонили четыре подвыпивших фантаста, они то с воплями залезали в море, то вылезали из него. Акустика была такова, что в какой-то момент эти товарищи совершенно заглушили Переслегина. Я тихо сидела (надо быть скромной) и ждала, пока кто-то из мужчин, слушающих лекцию, таки одёрнет распоясавшихся, точнее, растелешившихся товарищей. Но все молчали, и пришлось мне опять, мысленно проклиная свою неспособность выносить такие ситуации, брать инициативу в свои руки. Я попросила Переслегина остановиться, подошла к бортику веранды и обратила внимание выпивших на то, что рядом проходит лекция, а они заглушают выступающего. (Здесь надо вчитать самоиронию.)

Переслегин закончил в спокойной обстановке.

Он ещё провёл пару лекций, но я на них не попала: он жил в другом пансионате и там выступал уже вечером, после девяти. А мне возвращаться одной по комендантскому часу, по почти неосвещённому посёлку было неуютно. Но я рада, что послушала его вживую.

Он не сидел в пансионате, у него с группой была своя программа, и он ещё сумел съездить в Бердянск. Если бы я знала о предполагаемом маршруте, я бы попросила Наталью узнать, сохранились ли в Бердянске на набережной старинная пушка, из которой в 1915, кажется, году выстрелил смышлёный мальчик Ваня Ефремов, после чего пушку залили (или это называется «запаяли»?). Но я не знала о поездке, и загадка бердянской пушки пока осталась нераскрытой.

По итогам нашего первого разговора я отправила Переслегину текст своего романа «Не страшимся!», посвящённого осаде Троице-Сергиева монастыря. Мы говорили о том, что явилось дикой картой для разрешения той – неразрешимой, казалось бы, – ситуации. Я утверждаю, что это был Давыд Жеребцов. Прочтёт ли Переслегин роман (пробежит ли глазами, это не суть важно) – время покажет.

 

Грань 11. Драгоценное

В поезд мы сели в Москве – нашим оказался почти целый вагон. В моём купе оказалось три женщины и один мужчина – писатель и одновременно врач-кардиолог Дмитрий Федотов. Женщины – не писательницы: одна – актриса, режиссёр, преподаватель ВГИКа Татьяна Бондаренко, другая – заведующая библиотеками города Тольятти (моё детство!) моя двойная тёзка с красивой фамилией Вавилина.

Мы подружились. Татьяну на фестивале унесло в сторону людей театральных, а мы втроём так и держались вместе всю дорогу. Да так крепко держались, что мне потом некоторые с удивлением говорили: как, вы разве не жена Федотова? – Спокойный, хитрый сибиряк, гедонист и философически настроенный человек.

 

Ольга Александровна – феерия. Это я, какой я могла бы быть, если бы моя жизнь в самом начале сложилась немного иначе, если бы отец вопреки моему желанию не увёз меня, двенадцатилетнюю, из моего любимого вольного города Тольятти в мещанскую мелкотравчатую Калугу. Что заставило меня на пороге подросткового возраста много плакать и много думать. И изменило мой мир.

Общаться со своим зеркалом – объёмным, многоцветно-витражным – удивительное ощущение.

 

Из тех, с кем полтора десятка лет была знакома заочно и один раз очно встречалась на вручении АБС-премии – Антон Первушин и его жена Елена. Пообщались – но мало, мало. Елена рассказывала о своём выступлении перед школьниками Мариуполя, как она им про Пушкина вещала. С такими интересными людьми хочется говорить – свободно проходя под звёздами среди цветущей сирени – долго-долго. Мы уже вернулись в наш пансионат после ужина, Первушин повернулся в сторону левее от входа и – коротко воскликнул, будто увидел старого знакомого:

– О! Марс!

Я сначала и вправду подумала (по интонации), что это у какого-то человека позывной – Марс. Оказалось, над горизонтом встал и смотрел на нас красным глазом Бог войны.

 

Елена Хаецкая. Известная писательница! Но я могла бы спеть: «Она сказал – все вас знают, а я так вижю в первый раз!» Вечером я проходила по коридору к комнате Ольги – её дверь была закрыта – зато открыта дверь в комнату, где видно было женщину с детским лицом и пышными белыми волосами. У неё на холодильничке стоял чайник. Я зверски хотела чаю – и заглянула, попросила её о милости (в номерах у нас не было чайников, а у неё – на опыте – был личный). И мы немного поговорили. Вскоре вернулась с гуслями в чехле из поездки к бойцам Мария Семёнова (та, которая «Волкодав»). Её я тоже не знала. Мы поговорили немного. А в шесть утра я встретила Елену в аллее – записывающей голос горлинок. И мы говорили – на утреннем свежем ветерке – о блокаде, о родственниках, эту блокаду переживших. А потом фотографировали цветущую возле дальнего корпуса жёлтую, похожую на золотые шары, но на кустарнике, японскую керрию и кормили баранов, которые овцы.

 

Андрей Лисьев. Холодные звёзды и цветущие сады. И вновь звёзды, запутавшиеся в длинных иглах крымской сосны. Его короткий рассказ о себе: я был богат. А потом – рак. Понял, что у гроба карманов нет. И стал писателем. Присыпанные пеплом глаза: воевал. Чтобы суметь написать правду.

И ещё он говорил: у меня была яхта. Ходил по Средиземному морю среди островов. Сейчас полнолуние – а в полнолуние ветер меняется. Яхтсмены это знают и учитывают это, когда прокладывают маршрут. – Теперь знаю и я.

 

Наталья Луковникова – полчаса: море сияет от Солнца, ноги мои на горячем песке, я сижу на деревянной ступеньке, Наталья, миниатюрная, с непроницаемым лицом, стоит рядом, чертит ногой по песку. Говорим о роли языка в современной культуре. Потом я замечаю два цветущих мака на песке, нанесённом на бетонную балку стены, ограждающей пляж, малюсеньких мака с длинными стебельками. Вспоминаю рассказ Платонова «Неизвестный цветок». Фотографируем эти маки.

Тезаурус наш во многом общий.

На прощание – совсем прощание – обнимаемся тепло.

 

Борис Лукин. В автобусе рядом сидели. Наверное, ему хотелось помолчать, но начали разговор – он, вероятно, задавал вопросы сначала из вежливости. Я сказала, что раньше очень много писала методических разработок для учителей литературы. Он спросил – как фамилия? – Ерёмина. – Да, Ерёмина была, – после короткого раздумья отвечает он. Я поняла, что ему приходилось преподавать литературу в школе. – Спасибо, – сказал мне Борис, – это были хорошие методички, они помогали.

Он рассказывал мне об многотомной антологии поэзии, посвящённой Великой Отечественной войне. Об идее пройти по годам: деды – отцы – внуки. Война в восприятии тех, кто был зрелым поэтом, когда она началась. – В восприятии молодых на момент войны. – В восприятии родившихся в войну и после неё. Я внутренне восхитилась, понимая, какая это огромная работа и как это на самом деле необходимо! И вновь убедилась, что самые важные культурные дела в нашей стране делают не государственные структуры, не кафедры с коллективом учёных, а отдельные люди. Подвижники. Горящие.

Необходимо, чтобы в каждой библиотеке была эта антология, в каждой школе.

Я спросила у этого сурового седого человека, какие мероприятия он будет проводить здесь. Он ответил, что у него свои дела будут в Донецке и Луганске. Что он везёт бойцам книги – подарить.

Уже выйдя из автобуса, он остановил меня – говорит, хочу книгу подарить. Я было засмущалась, вдруг она бойцам больше нужна. Но что-то было в голосе Бориса, что меня остановило. Некая печальная властность. Он протянул мне маленькую книжечку – такую, что её удобно положить в мужской карман.

– Это – моего сына. Возьмите. Он тоже учился по вашим методичкам.

И я всё поняла. И захлебнулась бедой.

На книге было написано:

«Поэт-воин

морпех

Иван Лукин».

И дата гибели – 14 марта 2022 года.

 

Дмитрий Артис. Читал свои стихи на презентации во второй день. И я увидела, насколько он не похож на всех других – волчара, глаза пепельные. Ничего о нём не знала, и в сети не могла посмотреть – не было у меня там симки. Когда вернулись в пансионат – увидела: сидит на скамейке, курит – словно стремиться справиться с наваждением. Я подсела, стала рассказывать о своих любимых воеводах XV века. О Смуте, о том, что и тогда воевали, – и были доблести, подвиги и слава. О трёх тактах борьбы с поляками. В первом тогда погибли от предательства лучше воеводы – Скопин-Шуйский и Жеребцов. А потом понадобилось Первое ополчение с Прокопием Ляпуновым, затем – второе с Мининым и князем Пожарским. И сейчас – всё сходится: первый такт – гибель по его окончании Мозгового, Моторолы и Гиви; сейчас – второй такт. И помню про себя: Прокопия-то Ляпунова предали. Поляки подставили под удар своих же. И он погиб…

Уже потом до меня дошло, что Леонид Краснов – «Одолеем Бармалея» – брат Дмитрия. Артис – поэтический псевдоним, фамилия – Краснов-Немарский.

 

Михаил Тырин. Ещё когда я училась в калужской школе, был в городе туристический клуб. Мы с Мишей знали друг друга, пели одни песни, но особенно близко не общались. Я, зная, что он стал писателем, следила за его творчеством. Однажды, приехав в Калугу, встретила его на Кирова, но он меня не узнал. Здесь тоже не узнал – я сама к нему подошла. Вспомнил.

А вечером, когда сидели они на скамейке, он усадил меня рядом и спросил, какие стихи я пишу. И я поняла, что он ничего не знает о том, чем я занималась. Но он меня тронул необычайно: начал мне читать мои стихи двадцатипятилетней давности. Ну, если быть точной, не мои стихи, а свою пародию на меня. Но – я-то вообще не знала, что ему эти стихи знакомы! Удивилась сильно. Поговорили немного. Простились тепло. Хорошая встреча.

 

6 мая после круглого стола, посвящённого фантастике, перед ужином у нас был вечер хохота. Сошлись Андрей Леонидович Звонков, писатель и врач, автор книги «Когда спящий проснётся. Медики шутят» и Дмитрий Вячеславович Федотов, фантаст и медик. Как начали они травить медицинские байки! Рассказчики – мастера. Собравшиеся вокруг хохотали до неприличия громко. Особенно если учесть, что недалеко, на веранде, шёл круглый стол, посвящённый поэзии. Мы отошли подальше. Но удержаться от смеха было совершенно невозможно.

Смех – лекарство.

…Люди – самое драгоценное моё сокровище этих дней.

 

Грань 12. «Белогривые лошадки»

2 мая. Время заполночь. Мы кружим по Мариуполю на двух автобусах – водители не здешние, не знают дороги. Навигаторы не работают. Узнаю даже в полной темноте проспект, который многократно год назад видела в репортажах, с теми самыми пирамидальными тополями. Тот, на котором по многу дней лежали без погребения убитые мирные, пытавшиеся добыть еды и воды.

Ловим машину ГИБДД. Гаишники – питерские, как нам выехать на нужную дорогу – они не знают. Водитель напряжён. Наш автобус едет первым. Никаких прохожих, никаких ночных магазинов. Комендантский час. Ещё кружим. Таки выезжаем куда надо. Едем по ровному новому асфальту. И вновь заезжаем в населёнку – в тупик. Когда становится ясно, что это тупик совершенный, пятимся назад – развернуться невозможно.

В автобусе ощутимо напряжение. Все устали, хотят есть и спать. Выезжаем назад, где кольцевое движение. Сворачиваем в другую сторону. И тут асфальт кончается – и начинается то, что было асфальтом при Советском Союзе. Местные потом так и говорили: со времён СССР эту дорогу не ремонтировали. Силы – лично мои – на исходе. И я начинаю делать то, что с детства делала всегда, когда мне было совсем трудно, – петь. Так я пела в шесть лет, двигаясь против пурги и таща с мамой на саночках брата из детского садика. Так пела на Тянь-Шане, рубя в снегу ступени на сорокапятиградусном склоне.

В этот раз в голову мне приходит только одна песня – из детского мультика:

 

 

Дико петь про белогривых лошадок ночью на разбитой мариупольской дороге. Но Оля звонким чистым голосом подпевает мне, и неожиданно сзади вступает сильный мужской голос:

 

 

Потом я запеваю: «Ничего на свете лучше нету…»

Тут – мне кажется – поёт уже весь автобус. Потом мне уже не надо было запевать – народ запевал сам.

Реплика сзади: «Похоже, у всех в детстве была пластинка с «Бременскими музыкантами»».

Одна за другой – это всё были песни из нашего детства. Потом «День Победы». И там мы пели почти до самого пансионата, до которого всё же добрались, кажется, в третьем часу ночи. (Сотрудники столовой дождались нас и покормили ужином!)

Главное же – под огненные звёзды Приазовья вылезли не ворчащие от усталости литераторы, а бодрый, даже весёлый коллектив.

На этом я, наверное, закончу свои заметки. Двенадцать – хорошее число.

 

Послесловие

Мне не удалось на фестивале выступить ни перед школьниками, ни перед студентами: я не представляла себе особенностей аудитории и указала в анкете не те мероприятия, которые могли бы заинтересовать слушателей. Я не съездила к бойцам: туда поехали в основном те, кто давно знаком друг с другом, а я была в этом обществе впервые, и никто не знал, насколько я могу быть полезной. Но я была – наблюдателем и слушателем. И нашла те точки приложения сил, которые не столь очевидны, но не менее необходимы.

Во-первых, я привезла 4 толстые книги издательства «Престиж Бук» – по две для Луганской и Донецкой библиотек. Среди них книга «Последний карантин» Геннадия Мартовича Прашкевича (лауреат АБС-премии 2020 года, я в ней обозначена как корректор) и роман Ивана Антоновича Ефремова «Час Быка». И персонально для Кофмана в подарок – «Мои женщины» Ефремова.

Во-вторых, я поговорила с поэтессой, заместителем Председателя Общественной палаты ДНР Анной Ревякиной и переслала ей книгу, которую готовила к изданию несколько лет назад. Это книга о русских добровольцах, погибших 26 мая 2014 года в Донецком аэропорту, в первый день войны. Книга по не зависящим от меня обстоятельствам не была издана. Но мне важно, чтобы имена этих ребят были сохранены. Когда будут писать историю этой войны, их имена не будут потеряны. Анна обещала мне сберечь текст и фотографии. И подарила платок с авторским рисунком и стихами (прямо на платке), посвящённым Донецку.

В-третьих, я завязала контакты с кафедрой русского языка и литературы Мариупольского государственного университета имени А. И. Куинджи. И переслала сотрудникам все свои сборники упражнений по русскому языку, тексты всех поурочных разработок по литературе, и разрешила использовать. В регионе, где 10 лет не преподавали русский язык, всё это сейчас особенно нужно.

В-четвёртых, встретилась уже в Москве с ректором МГУ им. Куинджи, и она чётко сказала, в чём именно особенно нуждается университет сейчас. Этот запрос я передала людям, которые умеют решать подобные проблемы. Возможно, здесь тоже что-то получится сделать.

Тексты мои тоже работают – не быстро, но уверенно. И связи. Фестиваль этот будет долгоиграющим.

10–17 мая 2023

 

 

---

№94 дата публикации: 01.06.2023

 

Комментарии: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore