Владимир Калуцкий,

член Союза писателей России

 

Охотники за цеппелинами

Первый свой сентябрьский урок в 1914 учитель естествознания Захар Платонович Ряполов начал с демонстрации огромной карты Российской империи. Стриженая паства Подсереденского начального училища внимательно следила за кончиком указки, которой остробородый щеголеватый учитель водил вдоль линии фронта:

– Германия и Австро-Венгрия уже потеснены на некоторый участках. Дивизии генерала Самсонова громят их сейчас в Восточной Пруссии. (В село ещё не пришли газеты с вестью о катастрофе Самсонова под Сольдау). Высок боевой дух царских войск, которые обязательно добьются победы над супостатом. И ваши отцы и братья под знаменами нашей армии непременно сокрушат германцев и австрияков.

– Господин учитель, – подал голос Ванюшка Литовкин, – Вы-то почему не на фронте?

Учитель опустил указку, на минуту задумался. Как объяснить этому десятилетнему мальцу, почему его отец, Степан Афанасьевич, в первый же день войны получил повестку, а он, здоровый сорокалетний мужчина, остался дома? Объяснения, что его возраст не подлежит призыву, тут вряд ли уместны...

– Видишь ли, Ваня, – сказал учитель. – Я своё отвоевал в японскую кампанию, в Манчжурии. Твой отец ведь в то время был дома?

Мальчик согласно кивнул. Но чувствовал учитель, что его слова мало кого убедили в классе. И тогда он взялся за эту тему с другой стороны.

– Сегодняшняя русская армия, – заговорил учитель, опустившись на стул, – совсем не та, что была ещё девять лет назад. Сегодня у нас есть целые боевые части аэропланов, громадные морские крепости – дредноуты, подводные лодки. Поэтому нынешняя война – это война техники, в которой люди лишь управляют умными машинами. И вот я, ваш учитель, хоть и не нахожусь нынче на фронте, но сделал уже многое для победы. Вы спросите – как это? И я отвечу, что до того, как стать учителем, я проработал на Русско-Балтийском заводе, где собирают боевые аэропланы, и ещё учился в городе Севастополе на боевого пилота. И хоть воевать в небе мне не пришлось, но я, можно сказать, тоже участвовал в обеспечении армии самолётами. И если Государь призовёт, то я вновь вернусь на службу. Однако надеюсь, что война закончится раньше, чем возникнет необходимость в призыве на фронт моего 1874 года рождения резервистов...

Но напрасными оказались надежды учителя. В апреле 1916 года Бирюченский воинский начальник вызвал его в призывную комиссию. Подполковник Троицкий, высоченный военный с пышными бакенбардами, показал Захару Платоновичу телеграмму:

– Извольте видеть, распоряжением шефа русской авиации, Великого князя Александра Михайловича, Вы подлежите призыву на фронт с одновременным присвоением вам чина вольноопределяющегося. Поэтому я не буду записывать Вас в эшелон новобранцев, а рекомендую самостоятельно отбыть в Севастополь, в лётную школу. Там формируется ваша часть. С Богом, господин вольноопределяющийся.

Через час в цейхгаузе Захар Платонович получил солдатскую форму с нашивками, отличающими её носителя от рядовых, а вахмистр цейхгауза прогудел:

– Господин вольноопределяющийся, Вашему чину не положено иметь бороды и усов. Извольте к цирюльнику...

Так и отбыл Захар Платонович Ряполов к месту назначения, бритым, в солдатской форме. Уже в вагоне, закрывшись в теплушке проводника, подгонял под свою фигуру гимнастерку и брюки. На вокзале в Севастополе из вагона уже вышел аккуратный военный. Взяв извозчика, попросил отвезти себя в Мамашанскую долину, на речку Кача, где располагался учебный аэродром.

Полковник Стоматьев, начальник школы, принял сухо. Но когда узнал, что вольноопределяющийся Ряполов имеет диплом пилота-авиатора Императорского авиаклуба, то расплылся в улыбке:

– Голубчик, это же совсем другое дело! Сейчас я Вас познакомлю со штабс-капитаном Евграфом Николаевичем Крутенем. Знаете его?.. Ну, тем более! Так вот, Евграф Николаевич уже сбил на фронте четыре немецких аэроплана, а сейчас набирает экипаж для воздушной крепости – самолёта «Илья Муромец». Вам, право, повезло, вольноопределяющийся!

Штабс-капитан Крутень с прищуром осмотрел Захара Платоновича, потом достал записную книжку, полистал её:

– Старший урядник Ряполов?.. Это с Вами, батенька, в 1909 году мы едва не столкнулись над Финским заливом? Вы ещё летели на «моране»? Ух, и зол же я был на Вас... Впрочем, мы тогда сделали неверный разворот через крыло, и я уж грешным делом считал, что такой пилот долго не пролетает. Рад, что ошибся.

Крутень подобрал в экипаж «Ильи Муромца» ещё шестерых молодых расторопных парней. Правда, летать до того им не приходилось.

– Не беда, – успокаивал их офицер, – ваше дело уметь стрелять да метать бомбы. Самолётом будем управлять мы с вольноопределяющимся.

С сим и отбыли на фронт. Летели на новеньком четырёхмоторном самолёте. Оба лётчика знали, что в мире ещё нет подобных крылатых машин, способных поднять на борт до 90 килограммов взрывчатки. Устойчивая и в меру комфортабельная машина оторвалась от лётного поля училища 2 мая и уже вечером опустилась на поле киевского аэроклуба. Здесь располагался штаб Великого князя Александра Михайловича, и формировались лётные команды. Два дня «Илья Муромец» Крутсня простоял на запасной полосе. Пилот и штурман Ряполов в город не ушли, время праздно не проводили. Изучали машину, проверяли её, делали замечания техникам аэроклуба. Те в сотый раз отвечали Крутеню:

– И это уже подтянули, Ваше благородие... И ланжероны проверили... Так точно, и растяжки отрегулировали!

Вечером 4 мая лётный состав собрали в помещении аэроклуба. Сам Великий князь, видный красивый мужчина в полевой форме, знакомил пилотов с фронтовой обстановкой.

– Войска измотаны позиционной войной, – приятным баритоном гудел он, – но летом фронт двинется. Пока это, естественно, не подлежит огласке, но чтобы провести подготовку к наступлению в тайне, мы должны нейтрализовать разведку противника. И если её лазутчиками на земле занимается главный штаб, то воздушные шпионы – целиком на нашей совести. И здесь особую роль мы отводим самолётам типа «Илья Муромец» и «Русский витязь». Их командиров я попрошу остаться после общего собрания офицеров.

И спустя час, когда пилоты истребительных машин ушли, Великий князь продолжил для оставшихся:

– В целях разведки противник использует дирижабли типа «Цеппелин». Это циклопические сооружения, представляющие из себя начинённую водородом сигарообразную оболочку и подвесную вместительную кабину с двигателем. В воздухе дирижабль, в силу его предельного оснащения пулемётами, практически неуязвим. И с земли мы пока не можем с ним эффективно бороться из-за отсутствия орудий вертикального обстрела. Поэтому вся надежда – на авиацию. Сразу скажу, что Государь император обещал каждый уничтоженный «Цеппелин» отмечать орденами для господ офицеров и Георгиевскими крестами для нижних чинов. Словом, вы и будете заниматься охотой за дирижаблями. А теперь, господа, потрудитесь выслушать приказ о вашей росписи по армиям и корпусам.

 

* * *

12 мая 1916 года «Илья Муромец» штабс-капитана Крутеня приземлился на лётном поле аэродрома под Черновцами. Коноводы подвели битюгов, чтобы отбуксировать самолёт к месту стоянки, и тут Ряполов окликнул высокого светлоголового урядника:

– Никак – Степан Афанасьевич?! Да не отмахивайся ты, это, действительно, я – учитель Ряполов. Ты что, служишь тут?

Вместо ответа Степан Литовкин крепко пожал Ряполову руку, распустил кисет. Когда закурили, сказал:

– Я тут аэродромной конюшней командую. Десять человек в подчинении да сорок лошадей. Вчера ночью обстреляли нас с дирижабля, двух битюгов покалечили, да аэроплан спалили.

– Ночью? – удивился Ряполов. – А как же они видят?

– Прожекторами светят. И ведь повадились, подлецы: как полночь, так тут как тут. Сейчас, чуете – ветерок с запада тянет? Так они идут без шума, двигателей не запускают. Небось, и нынче прилетят. С новостью этой Ряполов сразу же поделился с командиром. Тот призадумался.

– Ночью мы летать, увы, не можем. Так что выкиньте из головы, вольноопределяющийся, самое эту мысль. А самолёт надо увести с поля и получше замаскировать. Сами же поподробнее узнаем, где у немцев стоят их причальные мачты, и разгромим дирижабли днём в ближайшее время. Такой мой приказ, и я от него не отступлюсь.

 

* * *

Но отступиться Крутеню пришлось. Уже вечером этого же дня он вызвал к себе в палатку Ряполова. На удивление вольноопределяющегося, штабс-капитан говорил, тщательно пакуя
свой чемодан:

– Вот – уезжаю немедленно в Москву для тренировок на новых аппаратах-истребителях. Вместе с прапорщиком Арцеуловым получили такой приказ. Знаете Константина Константиновича?.. Ну, ничего, ещё узнаете. Да, «Илью Муромца» оставляю на Вас. Полетайте с недельку осторожненько, попривыкните к аппарату. Я уже попросил начальника штаба не давать Вам пока боевых заданий. Помню ведь, что у Вас разворот через крыло неважно выходит... Ну, давайте на прощанье поднимем стаканы!

 

* * *

Так в одночасье из штурмана вольноопределяющийся Ряполов оказался пилотом. Выйдя от Крутеня, он распорядился укатить самолёт с лётного поля под сень небольшой рощицы. Потом в свою палатку пригласил Степана Литовкина. Тот явился, неся за пазухой ясно выпирающую бутылку:

– Вообще-то, хмельное у нас запрещено, – улыбнулся он, – ну да тут удочки взял, айда на Прут, там во-от такие лещи водятся! Посидим, да ещё ужин неплохой состряпаем.

По тому, какие у Степана Афанасьевича были снасти, в нём сразу угадывался испытанный рыболов. Дома, на Тихой Сосне, он имел свою лодку, привязанную в Малобыково у свояка в огороде. Закидушки, верши, саки да удилища с крутушками – всё это он имел и здесь. Теперь Степан нёс на плече два длиннющих удилища, на леске каждой поблескивали по целой гирлянде крючков.

На подходе к реке остановились, пропуская колонну забайкальских казаков. Те гарцевали, в такт приподнимаясь в седлах, и лихо пели, разом втыкая в небо кончики пик. Высокий тенор-запевала петухом выводил:

 

 

Тут же вся колонна рвала припевом воздух:

 

 

Пыль густо висела над казачьими сотнями, делая их пёстрые значки и вымпелы на пиках совершенно серыми.

Колонна прошла, оставив на большаке кучи дымящегося конского навоза. Но ещё долго в зыбком предзакатном небе звенел голос запевалы:

 

 

Степан Афанасьевич вновь кинул на плечи удочки, которые во время прохождения казаков держал у ноги, и только и сказал:

– Сила-а-а...

 

 

– словно подтверждая слова урядника, мощно донеслось от ушедшего войска.

...А потом они сидели у костра, пили можжевеловую настойку, и вспоминали, вспоминали, вспоминали... Стемнело.

– Ванюшка мой будет голова, – твердил Степан Афанасьевич. – Колёса такие соорудил, что верхом на них ездит. Лисапед, твердит, называется. А чего ж Вы так поздно женились, Захар Платонович?

– Судьба, брат, то служба, то учёба, всё было недосуг. А теперь вот супругу оставил беременной. Условились: коли что со мной случится, то сына Филиппом назовёт. В честь деда – гренадёра генерала Гурко. Был такой в Балканской войне.

И тут оба разом увидели, как с неба, вытекая из яркой точки, словно световая спица, в землю упёрлась яркая полоса.

– «Цеппелин», – почему-то шёпотом сказал Степан, и тут же вскочил, словно подброшенный недалёким взрывом. Дирижабль начал бомбить лётное поле. И пока урядник и вольноопределяющийся добежали до палаток аэродрома, луч прожектора погас, унеся тёмный небесный силуэт в сторону. А на поле горели два «ньюпора, только накануне полученные в часть.

 

* * *

Утром вольноопределяющийся Ряполов был в палатке начальника штаба. Моложавый полковник пригласил его сесть, предложил стакан чаю:

– Штабс-капитан Крутень просил подержать Вас недельку в резерве, чтобы Вы привыкли к аппарату и небу. Но у меня, Захар Платонович, этой недели нету. Если мы не разгромим этот чертов дирижабль, то нам будет скоро вообще не на чем летать. База нашего «цеппелина» расположена под Раховом, извольте взглянуть на карту. Каждый день наши авиаторы пытаются прорваться туда, но у австрийцев сильна зенитная артиллерия. Мало того, что мы теряем аэропланы от пиратских ночных набегов, ещё и днём гибнут лётчики на подступах к их летнему полю. Единственная возможность снять этого мерзавца с неба, – подстеречь его на выходе из зоны обстрела их зениток, ведь цеппелин используется и в дневных операциях. Посему, господин вольноопределяющийся, сейчас же снимите с самолёта всё лишнее и загрузите его канистрами с бензином, и барражируйте по линии Сучава-Сторожинец-Коломыя. Учтите, что на пулемётный выстрел дирижабль вас не подпустит. Посему вооружитесь лёгкой пушкой и бейте его издали. К слову: на пилотской корзине нашего разбойника ясно читается надпись готикой «Фердинанд».

Самолёт заправили «под завязку». Напихали во все отсеки канистр с горючим, на переднюю открытую площадку установили лёгкую пехотную пушку. Штурмана у Ряполова не было, и из всего экипажа он один мог вести самолёт. Стрелки заняли свои места, техники ушли к моторам.

Взлетели. Самолёт «Илья Муромец» был совершенно уникальной конструкцией. Гигантская фанерная птица-биплан выглядела чем-то вроде летающего барака. Громадные размеры позволяли ходить по нему, как по казарме, а перед пилотской кабиной была открытая площадка, с которой широко открывались окрестности. Это был настоящий небесный грузовик. Но его внешняя неуклюжесть являлась обманчивой. Конструктор Игорь Иванович Сикорский создал его именно как боевую машину, многоцелевой аэроплан, небесный танк. Истребитель мог взять «Илью Муромца» разве что тараном и зенитки, даже пробив плоскости, не выводили самолёт из боя: на своих громадных крыльях он легко планировал.

Но самолёт вольноопределяющегося Ряполова, начинённый горючим, был легко уязвим. Ведь достаточно одной пули в канистру, и последствия не надо предугадывать. Поэтому командир велел всем членам экипажа постоянно вертеть головами, не прозевать австрийских самолётов.

...Летели. Земля легко проворачивалась под аэропланом, горбясь у горизонта цепью Карпат. У Коломыи повернули на юг, поплыли к Сторожинцу. Внизу, словно серные головки, брошенные на горячую плиту, вспыхивали снарядные разрывы. У дубового леска лагерем стояла вчерашняя казачья дивизия, а её разъезды виделись в разных местах впереди русских окопов... У Сучавы легли на правое крыло, вновь ловя стрелкой компаса север.

Дирижабль увидели внезапно. Крупная голубая сигара почти слившись с небом, скользила в сторону Черновиц. Возможно, наши авиаторы и не заметили бы небесного пловца, если бы дирижабль не начал стрелять первым. Троссирующая нить крупнокалиберного пулемёта запульсировала у самого носа самолёта, потом, сделав круг, ткнулась в обшивку хвостового oперения. Оттуда потянуло дымком, пилот бросил машину вниз, и тут же стрелки аэроплана в два пулемёта застрочили в сторону дирижабля. Но тот поспешно уходил, сияя на Солнце блестящим диском пропеллера. «Илья Муромец» лёг на курс следом за цеппелином, но дирижабль открыл столь плотный огонь, что самолёт пришлось придержать. Тогда ударила пушка «ИльиЯ Муромца». Попасть в воздушного пирата, увы, не удалось. Дирижабль ушёл за линию фронта и оставил о себе в намять лишь название. «Нахтигаль» – выведено было белой краской на его синей кабине. Это был не тот аппарат.

...А ночью вновь пожаловал «Фердинанд». По нему налили из винтовок и пистолетов, пытались повернуть жерлом кверху мортиру. Но дирижабль ушёл, повредив продовольственный склад и в щепки разнеся блок дощатых отхожих мест. Остатки ночи солдаты тушили огонь, кривясь от тяжелого духа, шедшего от развороченных ям.

В десятом часу утра вестовой принёс сообщение в штаб авиаотряда о том, что минувшей ночью австрийский дирижабль разбомбил на станции санитарный состав и выбросил баллоны с газом зорин. Погибли несколько сотен человек. Ряполов узнал обо всём этом, со злостью садясь в пилотское кресло перед патрулированием на прежнем маршруте.

«Илья Муромец» улетел. Но если бы командир авиаотряда подполковник Терещенко мог проследить за его дальнейшим маршрутом, то мало, что понял бы. Потому что аэроплан через полчаса после взлёта опустился на выгоне у селения Залещики. Пилот развернул машину точно против ветра и выключил мотор.

– Отдыхай, ребята! – велел Ряполов экипажу, а сам достал карту-двухвёрстку. И начал буквально ползать по ней карандашом, стараясь накрепко запомнить наземные ориентиры. Особенно внимательно Захар Платонович изучал подступы к своему аэродрому. Ведь то, что он задумал, не допускало вероятность ошибки.

И поднял он воздушный корабль в небо уже в сумерки. Он понимал, что подполковник Терещенко уже очень волнуется, ведь по прикидкам подполковника, горючее в самолёте давно кончилось...

Солнце уже упало за Карпаты, затемнённые села и фольварки просматривались внизу тёмными пятнами. «Илья Муромец» медленно плыл над Прутом в надежде увидеть в небе «Фердинанда».

 

* * *

А по взлётной полосе аэродрома нервно прохаживался подполковник Терещенко, бессмысленно поглядывая на циферблат наручных часов. Он уже раскаивался что, вопреки воле Крутеня, доверил боевой самолёт необстрелянному «вольноперу». Наверняка сбили его, иначе бы давно вернулся.

И тут внимание подполковника привлекла солдатская тень с громадным мешком на спине. Тень кралась по кромке лётного поля к рулежной дорожке.

– Стоять! – рявкнул подполковник, и тень уронила мешок. Подполковник несколькими прыжками нагнал тёмного незнакомца и схватил его за гимнастёрку:

– Стоять, шельма, а то застрелю!

И когда запыхавшийся офицер поставил солдата «во фунт», тот чётко произнёс:

– Извиняюсь, Ваше высокоблагородие, но я исполняю приказ вольноопределяющегося Ряполова!

– Кто таков, шельма?!

– Старший урядник Литовкин! По приказу вольноопределяющегося Ряполова велено сразу после пролёта австрийского дирижабля разложить на земле знак «Т» из простыней, чтобы аэроплан мог сесть.

– Так значит... Ряполов решил дождаться в небе дирижабля?

– Так точно, Ваше высокоблагородие!

Подполковник застегнул кобуру и несколько раз прошёлся мимо солдата. Потом велел:

– Выполнять приказание пилота. Но пока дирижабля нет – шагом марш в палатку!

Подполковник перекипел в душе, пока прохаживался вдоль полосы. Теперь он одобрял поступок «вольнопера». Ведь сам отдать приказ на его ночной вылет подполковник не мог, а сбить дирижабль днём – пустая затея.

И ещё подполковник сразу понял, что воздушный бой произойти может только над лётным полем, ведь именно здесь дирижабль обнаруживает себя, включая прожекторы. Значит – с минуты на минуту в небе разыграется трагедия.

И впрямь, он уже различал вдалеке ровное гудение моторов «Ильи Муромца». Словно невидимый гигантский шмель летал где-то в округе, не приближаясь, впрочем, к аэродрому. «Соображает, что близко подлетать нельзя, иначе «Фердинанд» услышит!» – отметил про себя Терещенко.

 

* * *

Коротка майская ночь. Уже занималась заря на востоке, но ещё не погасла на западе. Вот на всё тускнеющем фоне и заметил Ряполов хищное тело «Фердинанда». Из-за безветрия сегодня тот довольно быстро шёл на двигателях, держа курс на русский аэродром. Впрыснув своим моторам большую дозу бензина, Ряполов резко двинул самолёт навстречу дирижаблю. Бить решил наверняка, с самой короткой дистанции.

А цеппелин, надвинувшись на город, заглушил моторы. К аэродрому он подходил по инерции. Вскоре его яркий луч затанцевал по земле, освещая лежащие на земле кресты аэропланов, крыши конюшни, купола палаток. Но, видимо на дирижабле услышали рев шумящих самолётных моторов, потому что слепящий столб света метнулся по небу и стал резать его в разных направлениях. «Илья Муромец» был уже в сотне метров, когда резкий свет прожектора ударил в глаза пилоту, ослепил его стрелков.

– Огонь! – отчаянно крикнул пилот, и самолёт начал вытряхивать из себя по светящемуся лучу прожектора содержимое пулемётных магазинов. Прикрывая глаза рукой, артиллерист на носу дернул шнур орудия и упал рядом.

И в тот же миг, делая тусклым даже свет прожектора, в небе вспыхнул огромный огненный факел. Мощно вспучившись, горящая начинка дирижабля осветила реку, лес, недалёкий город, лётное поле и мечущихся по нему людей. Но за миг до взрыва цеппелин успел пустить по лучу прожектора несколько очередей, сразив артиллериста у пушки и угодив двумя пулями в грудь пилота. Ряполова отбросило на спинку кресла, он на миг потерял сознание. Лишь безотчётным усилием воли удержал штурвал, не дав самолёту завалиться на крыло. Он глянул вниз, и в отсвете летящих на землю пламенеющих частей дирижабля увидел, как шустрые солдатские фигурки растягивают на полосе громадной буквой «Т» белые полотнища. «Не подвёл, земляк, сделал, как надо!» – улыбнулся сквозь силу Ряполов, заводя самолёт с одним горящим двигателем на посадочную полосу. Самолёт коснулся земли, побежал, наматывая на колеса простыни, и остановился, завалившись левой стороной в воронку из-под разлетевшейся тут тремя минутами раньше вдребезги корзины дирижабля. Потерявшего ещё раз сознание пилота извлекли из кабины, едва разжав на штурвале его закостеневшие пальцы. Он не видел, как затушили мотор, как сняли от пушки мёртвого артиллериста, не чувствовал, как подполковник Терещенко поцеловал его в лоб, сказав:

– Спасибо, герой...

А потом урядник Степан Литовкин гнал двуколку с лучшими своими жеребцами в город, где целую ночь не отходил от хирургической палаты в госпитале. И заснул тут же, у двери, лишь пожилой фельдшер в халате с красными пятнами сказал ему:

– Кризис миновал, выживет.

 

* * *

Французский журнал «Аэрофиль», июль 1916 год. «Нам телеграфируют из Петрограда, что русский авиатор Ряполов уничтожил ещё один дирижабль австрийских войск. Это не вызывало бы интереса, если бы не шла речь о ночном бое. Сомнителен факт использования тяжёлого русского аэроплана «Илья Муромец» в тёмное время суток. Если же эта телеграмма верна, то фамилия русского лётчика прапорщика Ряполова достойна быть поставленной в ряд лучших авиаторов Антанты».

Эту заметку уже в сентябре в харьковском госпитале дал Ряполову нашедший его Крутень. Тепло обняв, Евграф Николаевич признал, что был неправ, усомнившись в лётных способностях Ряполова.

– Кстати! – Крутень раскрыл чемодан, достал плоскую голубую коробочку:

– По поручению Великого князя Александра Михайловича я передаю Вам крест Святого Георгия IV степени. Награда солдатская, потому что Вы в момент совершения подвига ещё не были представлены к офицерскому чину. Примите, Захар Платонович, заслужили.

Врачебная комиссия уже в октябре начисто списала прапорщика Ряполова с военной службы. Через неделю он, исхудалый и постаревший, появился па окраине Подсереднего. Стоял бесснежный морозный день. Захар Платонович шёл от дома к дому, здоровался со встречными сельчанами, делился с мужиками папиросами. И уже почти у школьного порога его настиг непонятный деревянный стук. Захар Платонович обернулся и увидел мальчугана в валенках и зипуне, который лихо катил на деревянном самокате, ловко объезжая мёрзлые кочки.

– Ваня Литовкин? – угадал учитель.

– Он самый! – лихо ответил наездник. Остановившись рядом, утёр нос рукавом зипуна и спросил:

– Батьку на войне не видели, господин учитель?.. Он у генерала Брусилова воевал, да вот с июня не пишет нам с маманей.

 

Но Степан Афанасьевич Литовкин так и не вернулся с войны. И сам Захар Платонович прожил на пенсионе всего несколько месяцев – умер от туберкулёза в марте следующего, 1917 года. Его жена с маленьким сыном Филиппом уехала куда-то к родственникам, и нахлынувшие революционные события вытерли из сознания земляков память о Георгиевском кавалере – замечательном русском авиаторе Захаре Ряполове. Старики говорят, что ещё в пятидесятые годы прошлого века на сельском кладбище можно было найти его могилу.

 

 

---

№93 дата публикации: 01.03.2023

 

Комментарии: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore