Грани Эпохи

этико-философский журнал №83 / Осень 2020

Читателям Содержание Архив Выход

Александр Костюнин,

член Союза писателей РФ

 

Дагестан

Дневник поездки

 

Продолжение. Предыдущую часть см.: http://grani.agni-age.net/index.htm?issue=60&article=6018

Публикуется по материалам сайта автора: http://kostjunin.ru/

 

 

Беседка Шамиля

Орёл, перед тем, как проглотить кость,

прикидывает, сможет она выйти или нет.

Гусейн Гусейнов

 

«Живая краса Дагестана», – окрестил Гуниб Расул Гамзатов.

Гуниб

 

25 августа 1859 года здесь разыгрался последний акт пятидесятилетней драмы. «Гуниб взят, Шамиль в плену и отправлен в Петербург» – донесение лапидарного стиля было послано главнокомандующим князем Барятинским императору Александру II. Это означало, что сложил оружие человек, который четверть века возглавлял борьбу народов Дагестана и Чечни против царской России.

Гуниб-гора.

Она воспета в прозе и поэзии своего народа, через предполагаемую скорбь Шамиля:

 

Небесный знак во сне глубоком

Послала нынче мне судьба –

Раздался вещий глас пророка:

«Состарилась твоя борьба…

 

Спаси израненных и слабых,

И тех, кто держится едва.

Пускай Гуниб – твоя Кааба,

Аллаха воля такова».

 

Не мне Всевышнему перечить.

Гроза врагов, я – раб его…

Хоть бурка лет сдавила плечи,

Мне всё равно под ней легко.

 

Пусть ритм торжественно-тревожный

Бубнит походный барабан,

Кинжал войны я прячу в ножны –

Прощай, мой бедный Дагестан. [1]

 

 

 

 

 

 

 

 

Имам Шамиль – один из самых ярких, самых дальновидных горцев Кавказа, ставший символом мужества, мудрости, гордости. И чем жарче потомки хвалят Шамиля, тем отчётливей предстаёт перед нами его могущественный Победитель. Клинком можно разрубить сталь, но им нельзя разрубить воздух. Беседку в Гунибе, построенную на месте пленения Шамиля русскими войсками, в последние годы неоднократно взрывали, однако люди не властны над прошлым. В Кавказской войне легендарный имам не мог потерпеть поражение перед людьми, но пред волей Всевышнего оказался бессилен даже он. И бездушное строение – лишь напоминание о выборе, который сделали небеса. Сделали навсегда.

Стараясь любой ценой выставить Шамиля непримиримым борцом с Россией, потомки-поэты сильно сгущают чёрные краски, излишне драматизируют ситуацию в угоду литературной коллизии. Описывая воображаемые чувства Великого имама, они забывают важное обстоятельство: Шамиль не покончил с собой, не был ранен в бою, не посвятил остатки жизни джихаду. Духовный правитель Кавказа осознанно, добровольно сдался на милость Победителя. Более того, он завещал потомкам: «Быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему отечеству». В России по православной традиции не мстили ни ему, ни его близким… (В этом, наверно, и есть наша сила.) Он в довольстве жил вместе с семьёй до глубокой старости в живописном уголке средней полосы (не в Сибири в кандалах!), читал книжки (у него была богатейшая библиотека!) и миловался с любимой женой-христианкой.

Естественная человеческая жизнь слишком коротка…

А если бы Великий имам дожил до наших дней, я думаю, он ходил бы сейчас вместе со мной из школы в школу на пионерские сборы (по линии общества «Знание»), встречался с ребятами, рассказывал им о красотах Дагестана, о необходимости борьбы за мир во всём мире.

Потому как нет рая под тенью сабель!

 

Если б только он был жив…

На почётный пост руководителя дагестанской диаспоры в Москве даже не раздумывали бы, кого ставить…

 

Примечания:

[1] Расул Гамзатов «Сказание о двуглавом орле».

 

 

 

Осторожно: дикий камень!

– Бамбарбия, кергуду.

– Что он сказал?

– Он говорит, если вы откажетесь, они вас зарежут.

– !

– Щютка.

Фильм «Кавказская пленница»

 

Не отвлекаясь от управления машиной, Халид рассказывал:

– …Природа у нас первозданная, сам видишь: первобытные альпийские луга, дикое море, дикие пляжи, водопады, ущелья, горы… Природа дикая!

У карьера по добыче Мекегинского камня, висел самодельный аншлаг:

 


Дикий камень
 

 

Халид увидел объявление и, словно наткнувшись на невидимую преграду, резко затормозил, сложил руки в священном поклоне:

– Александр, умоляю, только не пиши, что «в Дагестане и природа дикая, и люди дикие, и все до одного камни дикие». В сетях Интернета лишь такую информацию и найдёшь. Раздувают миф: кавказец – зверь. Да нет тут зверей. Никого не кусают. Сам видишь!.. А идиоты, бандиты есть везде.

– «Ответит он: – Не верь молве. / Их там не больше, чем в Москве…» [1]

– Вот, вот… Мы бандитов сами ненавидим. И с оружием в руках боремся против них.

– Халид, о чём разговор…

– Ты не подумай, мы тоже любим над собой иронизировать… Анекдоты про себя сочинять. Вот тебе три древних, но, на мой взгляд, остроумных:

 

Приходит кавказец к врачу, выкладывает на стол своё хозяйство:

– Пасматры. А!

Врач:

– Ну, что могу сказать? Внешне – нормальный.

Мужик:

– Какой «нармалный»? Зачем, обижаешь, слюшяй?! Палюбуйся, какой красавэц!

 

Или такой:

 

Гость из России заходит в дагестанский ресторан, садится за столик.

Подбегает официант:

– Чэго желаете?

– Мне чего-нибудь остренького, национального.

– Кынжал …опа хочэш?

 

И ещё:

 

Заспорили горцы, кто из народов Дагестана самый смелый.

Даргинцы:

– Мы! Даргинец один с кинжалом выйдет против толпы и победит!

Аварцы:

– Нет, мы! Нам кинжала не нужно: железо зубами перекусываем.

Лезгины:

– Самые смелые – мы! На канате над пропастью спляшем лезгинку, а потом голыми руками порвём любого.

Кумык сокрушённо покачал головой:

– Нет, пожалуй, самые смелые русские.

– Вай! Почему?!!

– Потому, что среди таких зверей живут.

 

Омар Ханапиев, родом из Хунзаха

(фотография редакции газеты «Буйнакские известия»)

 

 

Мы летели по горному серпантину в небо.

Я поглядывал по сторонам, изумляясь волшебным пейзажам, вспоминая радушные встречи с кунаками. Перебирал в уме наши традиции, привычки, отличные от дагестанских, и зачастую становилось неловко… Даже мысленно. Здесь совсем не сквернословят, мат-перемат не услышишь (я даже соскучился!), уважают старших… Да взять хотя бы «живые дорожные знаки»: мужиков, справляющих малую нужду вдоль трасс, – такого в Дагестане нет. «Как устойчивы кривые психологические штампы!» Оказывается, не нужно даже врать. Достаточно, рассказывая по TV об этом уникальном крае, замалчивать положительное, хорошее, доброе… И – картинка готова. Прямо как в стишке у Корнея Чуковского:

 

Закаляка

 

Дали Мурочке тетрадь,

Стала Мура рисовать.

«Это – ёлочка мохнатая.

Это – козочка рогатая.

Это – дядя с бородой.

Это – дом с трубой».

«Ну, а это что такое,

Непонятное, чудное,

С десятью ногами,

С десятью рогами?»

«Это Бяка-Закаляка Кусачая,

Я сама из головы её выдумала».

 

«Что ж ты бросила тетрадь,

Перестала рисовать?»

 

«Я её боюсь!»

 

«Боюсь!»

Понятное дело, страшно, коль рисовать одной чёрной краской.

А, кроме того, существует ещё такое понятие «пропаганда»: скажи человеку сто раз «свинья», он захрюкает. И кто от этого выиграет?..

Был такой Джон Хеджкоу, профессор Королевского колледжа искусств, поэт в сфере фото. Имя его знакомо каждому профессиональному фотографу: Джон – автор знаменитой книги «Искусство цветной фотографии». Большинство положений, наблюдений, выводов скучны для массовой публики. Но есть один закон, открытый Джоном, он касается каждого. Постулат гласит: цвет любого предмета меняется в зависимости от угла зрения, и, следовательно, от освещения, при котором мы его рассматриваем. Памятуя об этом, я описываю Дагестан, наблюдая за жизнью горцев при реальном свете: розовых и чёрных очков у меня нет на глазах. Я не использую кривое зеркало СМИ. (Верблюд, рассказывая о скакуне, непременно изобразит его горбатым.) Это дружеский взор не со стороны, из-за угла – изнутри. Неверно писать о Дагестане, сидя в московском кабинете.

Понятно, когда в 90-х на Кавказе шла полным ходом война, когда нельзя было даже предположить, чем всё закончится, старались не хвалить «потенциального противника». Любой командир старается не допускать, чтоб солдаты выходили из окопов «брататься».

 

 

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землёй на Страшный Господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает! [3]

 

Я бесконечно рад, что это трагичное, страшное время позади.

Теперь мы стоим не «лицом к лицу», вместе смотрим в будущее.

Рад, что наш общий дом – Российская Федерация.

Обязательно расскажу на страницах своей книги всем, кому не улыбнулось счастье побывать в Стране Гор, что в Дагестане дикая первобытная природа и цивилизованные гостеприимные люди. А не наоборот…

 

Левашинский район, 30.08.2010 года

 

Примечания:

[1] В. С. Высоцкий. «Мой друг уехал в Магадан».

[2] Корней Чуковский. Стихи и сказки. «От двух до пяти».

[3] Киплинг.

 

 

 

Узелки дагестанского ковра

Хабар Мугутдина

 

Если Дагестан разгладить утюгом – получится пол-России.

Аварская пословица

 

На богатом столе хинкал, фрукты, местное сухое вино… и прочия, прочия, прочия… Хозяин налил по бокалу, предложил тост за «дорогого гостя». Я для виду поломался, смущение изобразить не удалось, потому с большим удовольствием выпил (кстати, советую попробовать всем именно дербентское розовое сухое вино).

– Раньше холодильников не было, мясо, молоко, сыр хранили в колодцах глубиной до сорока метров. За питьевой водой женщины с кувшинами ходили за километр на ключ. Техническую воду брали в речке: мутную, грязную… В ней стирали, затем в огромной корзине тащили бельё на голове. В некоторых семьях горянка должна была обстирать, накормить, обслужить десять-двенадцать человек. Сейчас кран открыл – вода бежит, туалет, ванна; на кухню зашёл, тут тебе и плита, и свет, и холодильник тот же. А детей двое-трое.

– И всё-таки лучше жить сегодня или тогда?

– Тогда. Раньше начинаешь строительство, не успеешь ударить в землю лопатой, соседи услышат – бегут на подмогу: «Что-то Магомед строит, пойдём поможем!» Всем миром. Копают траншею под фундамент, носят камни… Дальше уже строят мастера. Теперь такого близко нет. Раньше пацаном один раз без дела прошёл по улице, два прошёл, если тебя увидели, затрещину имел право влепить любой посторонний: «Нечего слоняться!». Воспитывали детей сообща. Отправят чистить речку от зарослей, яму копать. Сейчас сыну скажешь: «Полей пару грядок. Для всех выращиваем!» – «Ага, ага…» Сам – боком, боком… Раньше ребёнок провинится в школе – накажут, дома – отец добавит. Сейчас попробуй отругай ученика: родители сразу напишут на учителя заяву, посадят в тюрьму. Каждый отец чувствует, когда сын болтается без дела, однако в цивилизованном обществе у него нет властных рычагов. А сын сперва болтается, потом начинает покуривать, выпивать, покалываться, подворовывать, постреливать… На все проделки отпрыска отец в городе вынужден смотреть безучастно.

Директор школы на перемене сделал замечание ученику. Тот в ответ:

– Петух!

Директор погнался за ним, на третьем этаже догнал:

– Что ты ска-зааал?

– Я сказал «петух», но не зоновский… домашний.

В горах – по сию пору не так.

Раньше чувство локтя было, отношения теплее… Друг к другу ходили в гости, оставались на день, на два, вместе работали, сообща кулинарией занимались. Сейчас время летит на бешеной скорости, что-либо планировать невозможно. У всех транспорт: приедут на час-два и назад. Всё бегом, на ходу. Темп совсем другой.

– Люди не довольны всегда.

– …Задница была одинаково голая у всех. Делить нечего! – настойчиво продолжал гнуть свою линию Мугутдин. Зачем сейчас вурдалаков по телевидению показывают, как в Древнем Риме при Нероне незадолго до крушения империи. Помнишь: «Хлеба и зрелищ!» Несправедливости стало больше в жизни. Раньше… Если он партийный, агроном, бригадир, управляющий отделением, его вызывали на ковёр в райком партии – это ЧП вселенского масштаба. Такую чувствовал ответственность: «Дадут нагоняй! Он невовремя опрыскивал виноградники, урожай погиб…» Сейчас ответственности нет. Люди стали какие-то… Моя хата с краю! Завтра кто-нибудь исправит. Но жизнь-то уходит сегодня, второй раз не дадут пробовать. Все закрылись, друг другу не доверяют. Говорят, равенства не достигнуть, поскольку каждый стремится стать равным с тем, кто выше.

– В итоге все тянутся к Богу.

– Да, люди на Кавказе знают себе цену. Мы можем грабить, убивать, резать, но никогда не пойдём просить милостыню с протянутой рукой, попрошайничать по вокзалам. Нам гордость не позволит. Это считается позором, как и пьянство. Студентом я два года работал в стройотряде. Ну, как это можно? Деревянная деревня в Сибири, Тюменская область, лето. Не поверишь… Дом по крышу зарос травой, крапивой, тропиночка к сеням… Прямо пройти невозможно: бочком, бочком пробирался. Но он не возьмёт серп, косу… Бездельник! бухает круглые сутки, шляется по деревне с синяком-фингалом. Такого у нас не встретишь: упиться-забыться, носом под стол… Это тоже национальная традиция. Узелки нашего дагестанского ковра. Ответственность, страх перед публичным позором – сильный сдерживающий фактор. Родственники не смолчат, принудят остановиться. Мы стараемся быть красивыми во всём: в отношениях к старшим, к женщине… Абдула установил дома «тревожную» кнопку: нажимает, на кухне – сигнал. Жена, домочадцы, кто дежурит, несутся к столу: «Что прикажете, мой господин?»

Я выбросил этот сигнал в окно. Он оценил:

– Как ты красиво поступил!

– А потом, небось, жену отправил на улицу кнопку искать.

– Не, не…

– Про кнопку запишу, идея хорошая.

– Алек-сааандр!..

– Это так, о своём… В прошлой жизни, теперь точно знаю, – я был дагестанцем.

– …Хотя не означает, что мы люди совсем без эмоций. В студенчестве пришли к другу в Махачкале в общежитие. Его нет. Наудачу вставил ключ от своей комнаты, замок открылся. Заходим. Ну, нагадить как-то надо, мы ведь живые люди: всё перевернули вверх дном, ничего не взяли. Дождались на улице его, заходит впереди нас: «Обокрали! Обокрали!!!» Какой обокрали?.. Кому нужно?! Не скажу, что у нас совсем не воруют… Просто это «не принято». И вот тебе притча: «Вор схватил папаху с головы аксакала и убежал. Старику не догнать, он побрёл на кладбище и там стал ждать вора: «Это место он не минует». Шалости в детстве, в юности допустимы. И педагог не должен забывать детство своё, тогда легче понять учеников, и школьникам – учителя. Это как тест на профпригодность. На сельском празднике, пятнадцать лет назад, парень стрельнул из автомата, выпускник нашей школы. Наутро милиция к нему: «Отдай ствол!» – «Буду разговаривать только со своим учителем». Я работал в ту пору директором школы, поехал к нему. Он послушался моих слов, отдал автомат.

– Записано.

– Я рад, что ты посетил мой дом. И это тоже наша святая традиция… У нас верят: гость – от Бога. Он не объедает тебя, своё несёт, свой баракат. То, что он кушает, Аллах тебе специально дал для встречи гостя. Во время душевной беседы двух близких людей за ночь можно незаметно целого быка съесть. Притчу записывай!

Сидят кунаки в гостях у своего друга в Дагестане. Кушают, отдыхают, поднимают бокалы, говорят красивые слова. В этот момент прибегает соседский мальчик:

– Напали на дом твоего отца!

Хозяин сначала хотел подняться, но потом передумал, у него в гостях за столом кунаки.

Второй раз прибегает соседский мальчик:

– Украли твою невесту.

Хозяин опять порывался встать из-за стола и снова передумал. Адаты нарушать нельзя.

Третий раз прибегает мальчик:

– Украли твоего вороного коня!

Настроения пировать у хозяина уже не было, хотя виду не подал, поддерживал беседу, смеялся, оказывал радушие. Наконец друзья пожелали прилечь отдохнуть. Хозяин отправился готовить им постель и решил, едва только они лягут отдыхать, он займётся своими проблемами: сначала – родительский дом, потом – невеста, затем – конь. Но едва он успел приготовить гостям ночлег, как зашёл кунак:

– С обидчиками твоего отца я разобрался и наказал их по закону гор.

Только сообщил, заходит второй кунак с украденной невестой. Не успел он обнять невесту, во дворе послышался конский топот. Все глянули в окно: третий кунак держал под уздцы вороного коня. Тогда хозяин дома поднял полный бокал бузы, и произнёс:

– Слава Аллаху, есть законы гор и у меня верные кунаки, которые без слов понимают, что у меня на душе и помогают в трудную минуту.

И мне не дай, Аллах, столько денег, столько власти, чтоб я забыл своих друзей, своих родственников. Раньше кунаком становился каждый, кто приглашал путника к себе в дом. А люди разные… Жил в стародавние времена в горном селе Дагестана Молла Насреддин, бедного достатка, но хохмач неунывающий. Особым гостеприимством на селе не славился, в радушии замечен не был. И вот однажды пришёл в село путник. Все сельчане наперебой приглашали странника к себе. Тот отказывался наотрез. Молла смекнул: «Удачный случай продемонстрировать своё кавказское гостеприимство на людях! Раз он ни к кому не идёт, значит, не пойдёт и ко мне». И давай звать пришельца к себе в гости.

– Пойдём ко мне! Пойдём ко мне! Пойдём ко мне!

Он перестарался, приглашая. Тот устал от навязчивого Моллы и согласился:

– Ну, ладно, пойдём!

Деваться некуда, сельчане смотрят, пришлось вести незнакомца к себе домой. Молла в мыслях ругает себя самыми грязными словами: «Шайтан дёрнул меня за язык! Надо было молчать. Сунулся со своей добротой, щедростью, теперь придётся кормить, поить».

Подходят к дому. Молла привязывает своего ишака, путник спрашивает:

– А мне куда привязать коня?

Молла сорвался:

– К языку моему привяжи!

Да, бывает и так, но редко. Месяц назад я ездил в Левашинский район к однокласснику. Давно планировали встретиться, созванивались… Запланировали дату. Приехал на подъёме, с шутки – на прибаутку… Он принял, накормил, а через несколько часов во дворе я случайно от соседей узнал… Гляжу, все тихие, не по-праздничному кучкуются, лица траурные… Сын у него умер. Пока мы кушали, его тело, оказывается, лежало в соседней комнате. Друг важнее! Гость важнее!!!

 

(Сознаюсь, мне стало внезапно холодно.)

 

– Притчу записывай! Жил в горах аксакал и было у него три женатых сына. Решил он пойти посмотреть, как им живётся. Высоко в горах морозы, снег, слякоть, ветер студёный. Зашёл в гости к одному: тот сидит вдвоём с женой, у них холодно, неуютно. Кое-как живут. Отправился ко второму – там ещё хуже. Пошёл к младшему сыну – там уютно, тепло. «В чём секрет?» – спрашивает он. – «Отец, в моём доме постоянно друзья». А теперь за это выпьем. Да ты не держи подолгу бокал, пей. За задержку тары Кутузову глаз выкололи…

– Серьёзно!? Тоже запишу… У нас историки об этом умалчивают, а ведь люди должны знать правду.

– Вот тебе ещё притча: «Бравый джигит за столом разгордился: «Хоть Бог позволит, хоть нет, съем этот хинкал». Не успел кусок до рта донести, залетают в саклю нукеры, хватают его, садят в тюрьму. Не удалось джигиту попробовать хинкал... Через несколько лет освободили, стучится он в дверь родного дома: «Жена, если Бог позволит, твой муж вернулся».

– Воробей – это орёл, выросший в неволе. [1]

– Дагестанцы сейчас повернулись лицом к своей традиционной вере – исламу.

– Вижу. Только скажи мне, почему сто лет назад на православной Руси и в исламском Дагестане Бог позволил своим крещёным и правоверным детям разрушить церкви и мечети, расстрелять священнослужителей? Не пришлым завоевателям!

– ?..

 

Ответ на этот, один из самых важных для меня вопросов, я нашёл… не поверите: в Библии, в Ветхом Завете, лишь на четвёртый раз внимательного, вдумчивого чтения. По аналогичной схеме Господь наказывал египетского фараона: умышленно многократно подстраивал, чтобы раз за разом, несмотря на бедствия, тот отказывался поверить в НЕГО. Отказывался поверить, и за это щедро огребал для своей страны, своего народа, новые и новые наказания, беды… Ещё и ещё… И снова… И опять… Из года в год, из десятилетия в десятилетие. Пока, наконец, последний тупой-слабоверующий не поверил искренне в существование ЕДИНОГО. Один Бог знает, сколько ещё бед обрушится на человеческий род, пока на планете Земля это поймут все.

И вот так, узелок за узелком, я ткал свой дагестанский ковёр. Ткал, как умел.

 

Примечания:

[1] Михаил Жванецкий.

 

 

 

Ивановны

Русская женщина в Хучни:

Нюра, Нура, Нурджаган.

Эффенди Капиев «Поэт»

 

Меджид спрятал обрез под полой гужгата [1], украдкой оглянулся и проскочил безлюдным переулком. По обломкам саманных кирпичей, упираясь ногой в выбоины стены, цепкой кошкой забрался на крышу сенного сарая, лёг на спину, передёрнул затвор, загнав патрон в патронник, поставил карабин на предохранитель. Осторожно приподнял голову… С крыши хорошо простреливался весь переулок и подход к дому Ильяса: горянка, согнувшись в три погибели, тащила копёшку сена; два юнца в мохнатых папахах промчались с гиканьем. Солнце устало клонилось к земле и – Меджид мог поручиться – опускалось за дальнюю саклю на краю села, прямо к нему во двор. Сладко пахло зрелыми яблоками. Воздух был свежим, чистым, каким бывает только в горах в начале осени после череды дождей. Он напряжённо вслушивался… Из дома Ильяса доносилась приглушённая музыка, потом стихла. Меджид нежно, как холку верного коня, огладил полированный затвор, ребристую рукоять приклада, словно успокаивая их, сам внутренне группируясь, концентрируясь. Скрипнула дверь… вышли два парня, за ними девушки и неспешно разными улочками направились в сторону годекана. «Теперь дождусь…» – Меджид успокоенно лёг на спину, не выпуская карабина из рук. Прошло не меньше часа, ещё столько же – Ильяс не возвращался. Стемнело. Меджид окоченел и, чтоб немного согреться, по очереди напрягал, расслаблял мышцы рук, ног. Он ждал. На небо бесшумно выкатилась половинка ночного светила, разрубленного саблей, и осветила холодным голубым светом крыши домов, верхушки деревьев, отразившись, как в зеркальце, в окошке старой лачуги. Длинные ломаные тени от садовых деревьев стрелками лунных часов отмеряли томительное время.

Вдалеке забрехала собака…

Лай недружно подхватила пара цепных псов… уже ближе.

Меджид повернулся на бок, притираясь небритой щекой к карабину. В ярком свете луны отчётливо выделялся чёрный силуэт человека. «Ильяс», – облегчённо выдохнул он. Спокойно выцелил, вёл его на мушке, пока тот не потянул на себя входную дверь, и плавно нажал на курок.

 

 

* * *

 

Август на Кавказе дышал нестерпимой жарой, будто в небе палило семь солнц.

Раскалённый, битком набитый тряский автобус закручивал на дороге пыль вьюном. Пока добирались от столицы до Унцукульского района, несколько раз останавливались. У родника встали надолго: водитель набирал воду в канистру, в армейскую флягу, потом не спеша потягивал из неё; две юные девушки – по виду не местные – искристую студёную воду тянули жадно, погрузившись лицом в струю, умывались, плескались, брызгались, смеялись и опять пили, покуда не напились вволю… Горцы степенно дожидались, давая гостям утолить жажду, затем сами по очереди приникали к живительной влаге, истекающей на поверхность из неведанной глуби гор. Приникали с почтением, с молитвами… Пассажиры разбрелись по обочине. Горянки были одеты, точно из музея, во всепогодные длинные платья от запястья до лодыжек, национальные головные уборы «чохто» или платки до бровей. Трое мужчин – в запылённых габардиновых костюмах, блестящих хромовых сапогах и все, как один, в смушковых папахах. Местные хмуро поглядывали на девчат-хохотушек с непокрытыми головами, изредка буркая что-то на своём. Света – низенькая пышечка, Аня – хрупкая тростинка на ветру. Среди однообразных сумрачных горцев они смотрелись ярким весёлым миражом. Поминутно одёргивая короткие платьица с оборками, девушки присели на прохладные камни в тени у дороги. Стараясь не замечать нацеленных на них откровенно-колючих, изучающих взглядов, всматривались вдаль:

– Неужели село там… за облаками?

– Такое чувство, будто очутилась на другой планете. Как они по этим горам лазают в вечерних платьях? Как живут тут, на этих камнях? Везде жарища. Одно успокаивает: мы сюда не навек, отработаем три года – и домой, – Аня крепче прижала к груди томик Лермонтова.

– Но какая красота вокруг! Дух захватывает…

Они смолкли, покорённые величественной симфонией гор, примеряя свою судьбу к этому незнакомому и потому чужому для них надоблачному, надзвёздному, орлиному краю.

Шофёр призывно сигналил…

Дорога, выписывая арабский алфавит, стала уходить в горы, выше и выше взвиваясь к нещадно палящему белому солнцу. Каждый раз перед очередным подъёмом, когда водитель переключал рычаг скоростей, в механизме начинало болезненно «кры-крыкать», словно грецкий орех между шестерён. Автобус, как слон-туберкулёзник, принимался кашлять через все отверстия, дрожать корпусом. Временами Ане казалось, что вот… сейчас! – не возьмёт высоту, не разбирая пути, попятится назад и тогда… с краю – в бездонную пропасть. От страха она зажмурилась, во рту пересохло, кровь, отхлынув, уходила из головы:

– Анька, ты белая, как полотно! На воды!

Липкими от пота руками она приняла стылую бутылку и, стараясь не глядеть на километры обрывов, сделала несколько мелких глотков: «Когда всё это кончится?»

В районный центр – селение Унцукуль – добрались под вечер. Из автобуса девушки выбирались чуть живы, отвисшими руками вытаскивая чемоданы. Их с нетерпением поджидали: шумная стайка чернявых босоногих мальчишек, припрыгивая, окружила, и самый бойкий, сверкнув карими глазёнками, спросил:

– Учительницы? Вай!.. Мы поможем. Я – Гасан.

Мальчишки весело подхватили и, по очереди меняясь, потащили пожитки в серый узкий проулок, мимо лачуг из дикого камня, под изучающе-пристальными взглядами прохожих, прямо к дому директора школы. Краткое знакомство… С порога – глиняный кувшин холодной ключевой воды… Девчатам показали, где можно умыться, накормили досыта хинкалом из молодой баранины с домашней сметаной и отвели комнату с прохладной мягкой постелью. Опьяняющий вкус горной воды вплетался в сытую дрёму, сглаживая все страхи, успокаивая тревожные ожидания, умиротворяя молодое естество. «Какой он будет… первый рабочий день?» – эта последняя мысль почему-то совсем не тревогой – сладкой истомой погрузила Аню в глубокий сон.

Проснулись, когда первый луч солнца заглянул в тусклое окно. Помылись, «причепурились». На улице их поджидал всё тот же Гасан:

– Йорчъами! – радостно выпалил он. – По-аварски это – «зыд-рассьте! Добры утра!». Так у нас для женщин.

С нескрываемой гордостью Гасан повёл учительниц к школе.

Хижины селения осиными гнёздами густо облепили гору, дорога между ними – то вверх, то вниз, ни одного шага не сделаешь по прямой. Того и гляди сломаешь каблук! А по самой крутизне травянистого косогора, вслед за большерогим козлом, текла с разноголосым блеяньем отара овец. Как они не падали?..

До начала учебного года оставалось четыре дня, стояла краткая тихая пора безученичества. В школе приторно пахло свежей краской, не гулял по коридорам счастливый гул, не заливался колокольчиком детский смех. В учительской молодых специалистов радушно встретила русская женщина, укутанная с головы до ног:

– Заждались мы вас, здравствуйте! Давайте знакомиться. Я заведующая учебной частью Нурджаган Ивановна.

– Света, – пышечка задорно тряхнула мальчишеской стрижкой.

– Аня.

– Ну и славно, – завуч по-доброму, как-то даже по-матерински улыбнулась, поймав на себе вопросительный взгляд девушки. – А лёгкий прозрачный платок на моей голове называется «гурмендо». Таковы мусульманские традиции…

«И она туда же, – с неприязнью подумала Аня, несогласно мотнув рыжим хвостиком. – Зачем унижаться перед бусурманами?! Она же русская! Неужели забыла?»

В кабинет степенно прошагал пожилой усатый горец в чёрной суконной кепке.

– Махмуд Абасович – преподаватель математики, ветеран, заслуженный человек.

Юные учителки, как на школьном выпускном, встали в линеечку. Старик окинул взглядом неприлично-открытые девичьи коленки, лукаво ухмыльнулся в усы, затем долго расспрашивал, из каких краёв, кто мать-отец, нравится ли в Дагестане? Света охотно выбалтывала разные подробности, Аня отвечала сдержанно. Дверь с лёгким скрипом то открывалась, то закрывалась, впуская эхо гулкого коридора. Учительская оживала. Девчата понемногу осваивались с незнакомой обстановкой, когда в кабинет зашёл стройный молодой человек в безукоризненно-белой сорочке и отутюженных брюках. Лучистый открытый взгляд его вежливо скользнул по лицам коллег… остановился на Ане. Приятная горячая волна окатила её.

– Вот и наш Ильяс! Окончил Дагестанский университет, филолог. Прошу любить и жаловать.

– Лучше… любить, – смущаясь, произнёс он.

Для девчат это был день встреч, знакомств, новых впечатлений…

Аня чувствовала, что они переступили порог какого-то неведомого, чужого, зеркально другого мира, лишь отдалённо напоминающего привычный с детства.

– И завуч тоже хороша… гурмендо напялила, в монашки записалась. Мракобесие какое-то. Ведь образованная, советская. Как ей не стыдно?..

– А встретила по-доброму, – не согласилась пышечка.

 

Первого сентября заведующая учебной частью пришла с Аней на урок и официально представила её детям:

– Это ваша новая учительница русского языка и литературы Анна Ивановна.

Гасан с задней парты не утерпел:

– Мы знаем! Зыд-расьте!

– Здрав-ствуй-те! – чётко поправила Аня.

Все засмеялись, услышав слово на чудном непонятном говоре, смысл которого понимали не все. Ане достались три класса: мальчишки, девчонки – как везде, неугомонные, общительные, любознательные. С чего начинала? Читала на уроках литературы повести Пушкина, стихи. Ребята, в свою очередь, знакомили её с аварским. Ахмед на одном из уроков, дабы продемонстрировать певучесть, красоту родного языка, выразительно прочёл скороговорку:

 

Микъазаралда микънусиялда ункьоялда микъго

Къверкъ кьода гъоркъ къвакъвадулел рукIана.

 

Чужая речь остро ранила слух. Там, где согласная буква вцепилась в твёрдый знак или арматурину, звук со всего маху налетал на преграду, раздавался треск, как в ломаной коробке передач: «к-кррр, к-кррр». Точно рыбья кость в горле никак не отхаркивалась… Ахмед успокоил, что своим гортанным клёкотом, орлиному сродни, он не хотел напугать и ни о чём таком страшном не вещал. Всего-то на всего:

 

Восемь тысяч восемьсот восемьдесят восемь

Лягушек квакали под мостом.

 

Да. Из уст матери для любого дитя нет слаще, ласковее, желанней этих трелей.

А сама аварская речь, оказывается, и есть тот дивный певучий язык великого Расула. Волшебный родник его поэзии.

Появление в школе, в глухом горном селении юных девушек, одетых шокирующе модно, стало событием. Одна стройная, воздушная, интересная… светло-рыжие волосы собраны на затылке в соблазнительный хвостик, другая – полненькая блондинка, стриженная под мальчишку. Что-то новое, восхитительное исходило от каждого их слова, жеста. Они для горцев – инопланетяне. На перемене мальчишки то и дело заглядывали в учительскую, желая полюбоваться на нездешнюю красу. Восхищались, однако, не все… Махмуд Абасович пристально наблюдал за молодыми коллегами день, два, неделю, покашливал в сухой кулачок и в конце концов не стерпел:

– Девочки! Вы думаете, обрезали себе наряды и стали интересны? Абсолютно вы нам, мужчинам, неинтересны в таком виде.

– Почему? – оторопела Аня.

– Когда женщина в длинном платье, когда у неё при ходьбе лишь лодыжки мелькают, женщина – загадка. Не терпится узнать: что же там, выше?

Однако проблемы длиной платья не ограничились…

Другая сложность – где помыться по-людски? Бани-то нет!

В первое же воскресенье девчата пошли на речку, подальше за село. За ними, крадучись, ватага мальчишек: подглядеть – куда? Что? Как? Для них кино: девушки разденутся до купальника! Оказывается, в Дагестане позволено купаться только мужчинам. Здесь буквально на всё имелись свои вековые национальные традиции, свои адаты, ограничения. Девушки осторожно помыли лицо, руки, ноги, вернулись. Ещё раза два пытались незаметно улизнуть из аула – бесполезно. «Каникулы Бонифация»! Детвора бдительно караулила каждый их шаг.

– Придётся таскать воду с родника, – Аня раздражённо вышла в коридор и вернулась с медным кувшином в руках. – Теперь я точно знаю: Бог – мужского пола! Только мужик мог выдумать такие правила. Пошли! Некрасиво на уроках смердеть и чесаться.

Изящно, с видимой лёгкостью, нести мучал [2] на плече, как это делают местные женщины, не получалось. Таранили вдвоём, уцепившись одна за ручку, другая – за носик. Горянки ухохатывались до слёз… Воду грели в кастрюле, занимали у хозяйки тазик: экономно наливали – смывали, наливали – смывали. «Как можно к этому привыкнуть?» – с тоской думала Аня.

– Не нравится мне здесь, чужое всё. Вот послушай Лермонтова, – Аня раскрыла томик на закладке и с выражением прочитала:

 

И дики тех ущелий племена,

Им Бог – свобода, их закон – война,

Они растут среди разбоев тайных,

Жестоких дел и дел необычайных;

Там в колыбели песни матерей

Пугают русским именем детей;

Там поразить врага не преступленье;

Верна там дружба, но вернее мщенье;

Там за добро – добро, и кровь – за кровь,

И ненависть безмерна, как любовь.

Темны преданья их…

 

– И сам признавался: «Люблю я Кавказ».

– Не хочу оставаться…

– Это просто баловь и привычка. Аня, ты же сама говорила: мы советские. Как в песне:

 

Наш адрес – не дом и не улица,

Наш адрес – Советский Союз.

 

Бесстрастный отрывной календарь тем временем сбрасывал, словно осенний тополь, свои листки. У Ани со всеми коллегами вроде бы складывались ровные отношения, за исключением Ильяса… При его появлении она как-то вся напрягалась, на редкие вопросы отвечала колко, едко. Ильяс в ответ терялся, замолкал.

– Анька, он к тебе неравнодушен, – нашёптывала перед сном пышечка.

– Пускай!

– А, по-моему, хороший парень.

День уходил за днём, одни уроки заканчивались, другие начинались.

Вот уже сентябрь отпылал золотой листвой, октябрь встретил знобкими дождями… Вспыхнула белым цветом назло осени ароматная мушмула, обтрясли с веток урожай хурмы. Семнадцатого ноября у Ильяса день рождения. Утром в учительской, как и положено, коллеги его хором поздравили. Дождавшись, когда учителя разойдутся по классам, он подошёл к девчатам – у них было «окно» – и, с трудом подбирая слова, рассеянно произнёс:

– Света, Аня, приходите вечером… ко мне в гости… домой. Я буду ждать, – и вышел.

– Ань, ты как?

– Говорят, он давно помолвлен.

– Мы ж не под венец!

Дом Ильяса, сложенный из битого камня, располагался рядом с мечетью. Мама с сёстрами накрыли на стол и удалились. Ильяс с приятелем затворили плотнее дверь, включили негромко магнитофон и пригласили девушек танцевать. В Дагестане медленные танцы запрещены и поэтому – не-ле-галь-но! – под музыку из передачи «В мире животных», песни Ободзинского, Эдиты Пьехи, пары, едва обнявшись, плавно заскользили по кругу. Разыгрался аппетит – присели за стол. По центру стола дышал горячим ароматом знаменитый хинкал – отварные крупные куски баранины с варёными ломтиками теста, чесночным соусом и бульоном; чуду – по-нашему блины с начинкой из творога, крапивы, черемши (правда чудные!); а ещё овечья брынза, домашняя сушёная колбаса, и мёд, и халва… Ильяс выставил бутылку сухого вина. Приятель сразу оживился, бесенята в его глазках заигра-аали:

– Девушки, помните у Александра Сергеича:

 

Лучше отдавайтесь этим усачам,

Чем слюнтяям-ленинградцам

Или москвичам.

 

Аня от возмущения вспыхнула ресницами…

– Это он так неуклюже шутит, – смутился Ильяс.

– Проводите нас!

Яств так и не вкусили…

Светлана с приятелем отправились домой напрямки, а Ильяс накинул на плечи Ане пиджак и повёл окольным путём нескончаемыми тропками, сам всё рассказывал про детство, учёбу в школе, ДГУ, про родное село… Ночь была прекрасная… лунная, тихая-тихая. Расставались за полночь. Аня шагнула к дому, закрыла за собой дверь, переступила порог в кунацкую, разделась. С улицы донёсся сухой щелчок, словно калиткой хлопнули. Мимолётная тревога рассеялась, Аня легла и забылась сном.

Утром Ильяс в школу не пришёл. Не появился он и на следующий день. В коллективе все молчали, как-то особенно поглядывая на Аню. «Не успел познакомиться, и уже видеть не хочет! – с неприязнью думала она». Вечером не находила себе места, машинально проверяла тетрадки, бесцельно перекладывала книги… Безмятежный вид Светланы начинал раздражать. Ночью не сомкнула глаз. Сладко сопела пышечка, сонно разметавшись по кровати, давно угомонились все в доме, стихли звуки улицы, а она беспокойно ворочалась: «Не привыкну я здесь… Может, домой уехать? Завтра же откровенно поговорю обо всём с этой Ивановной».

Завуч была в кабинете одна.

На Аню посмотрела внимательно, отложила в сторону ученическую тетрадь с красными пометками.

– Нурджаган… Ивановна, мне необходимо с Вами объясниться… Я, наверно, не смогу работать в Вашей школе.

– Понимаю. Мне бы сразу с вами побеседовать, но всё как-то недосуг.

Она задумчиво встала, подошла к окну, открыла створку… С улицы долетал требовательный крик ишака да лениво брехали собаки.

– В юности я сама, как и ты, не могла подумать, что судьба забросит меня за тридевять земель сюда, в Дагестан. Видно, правду говорят: человек предполагает, а Господь располагает… Я расскажу тебе свою судьбу, а там решай…

 

 

Хабар русской учительницы

Родилась я в Курской области, рано осталась круглой сиротой. День тот перед глазами стоит… Случилась страшная гроза – Илья Пророк на колеснице мчался по небу, не разбирая пути, грохотал! Молнии метал! Мама с братом Федей – на три годочка меня постарше – выскочили загнать гусят с речки. Слышу вопль с улицы, соседка опрометью летит:

– Настя-аа!.. Мамку твою… гроза убила!

Федю отбросило на несколько метров, он выжил. В себя пришёл, сразу – к мамочке. Подбежал, жива ещё, волосы у неё растрепались, липли к рукам. Он в рёв! Соседка – на подмогу. Маму забросали землёй, думали, электричество в землю уйдёт, успеют спасти. Не спасли… Отец без хозяйки помыкался, женился на молодой. В доме появилась мачеха. Год вместе успели прожить, война началась. Мне в аккурат минуло девять лет. Отца забрали на фронт, и – ни письма, ни весточки, ничего. Так и сгинул! Помню первую бомбёжку. Ужас один!.. Мы ж не знали, что такое война. Глядим: самолёты с чёрными крестами летят. Никогда не видели, чтобы сразу несколько самолётов летело. Кто просто выбежал на улицу, кто забрался на крышу сарая, чтоб ближе разглядеть… Интересно ведь! И тут гул такой тяжёлый: из самолётов что-то посыпалось. Федька смеётся:

– Картошка!

Нет, это была не картошка. Вой. Свист. Как рванёт за домом… Бомбы! И пошло всё плавиться, гореть. Крик, шум, разруха, стоны, кровь, плач, раненые, убитые… Горит земля и небо. И бомбят самолёты. И пушки. То ли наши, то ли немцы. Мы – врассыпную. Люди скотину гонят, сами бегут в конец деревни, дети за ними. А куда податься нам с братом? Присели на корточки в тени за сараем, вроде нас не видно. Федя меня за руку держит, крепко-крепко. Вдруг, как подпрыгнет:

– Айда в погреб!

Там и спрятались. Собачонка наша первой туда – шмыг! Следом мы. Над нами родные стены, образа. В подполе дрожим и плачем, не знаем, что делается на земле. Гарью едко тянет… Федя вылез тишком, тут же мчит назад:

– Иконниковых крыша пылает!

Хаты соломой покрыты, пули трассирующие как пустят – займутся огнём.

Тогда мы узнали, что такое война.

На себе узнали.

 

К утру позатихло.

Сначала появились одиночные немцы: искали партизан, коммунистов, уж после, как проверили, полным-полно наехало. Брата, хотя несовершеннолетний, угнали в Германию. Я осталась с мачехой на чёрные годы бесконечной войны. Мачеха была взята из соседней деревни, она частенько бросала меня, уходила к своим. Я оставалась в холодной, пустой хате одна. И днём одна, и ночью одна.

 

Страх Божий!

Не было у меня юности.

Сразу после детства, кажется, и постарела.

 

Немцы хозяйничали, как у себя дома. Сначала переловили всю птицу: гусей, уток, кур. Когда птицы не стало, добрались до скотины: коров, поросят. Похлёбку варили прямо во дворе. Если дров нет, берут стол, тащат лавки, рубят и – в костёр. Мы старались не попадаться им на глаза. Летом прятались по щелям, зимой – в уголке на печке. Не смели ни спорить, ни возражать, ни спрашивать… Соседка кинулась на немца, у неё пятеро малых детей, а тот корову уводил со двора: «Не отдам!» Достал пистолет и – в голову.

После войны брат вернулся. Фёдор никогда не рассказывал про ту жизнь. Ни словечком не обмолвился. Где работал? На заводе ли, у бюргера какого – не смели спросить. Боялись даже разговор заводить на эту тему. После плена выбор у него оставался небогатый – разнорабочим в колхоз.

А я с детства мечтала стать учительницей, любила читать и после школы поступила в педучилище. В сорок восьмом окончила. К нам за месяц до выпуска приехал представитель из Минпроса Дагестана. Бравый такой: орлиный нос, чёрные брови, сросшиеся на переносице, по-русски смешно говорил: «Ми вас хатым…» Повесил на школьную доску карту СССР, показал, где находится Дагестан. Начал расхваливать страну гор, языков, национальностей… Для меня этот край тогда – белое пятно. Сдаём мы Госы и целевой выпуск – в одну кавказскую республику. Желания никто не спрашивал: «Государство учило вас, теперь вы поезжайте учить дагестанцев». В те годы строгость держали. Девчонка из группы отказалась ехать – её судили.

Дагестану требовались специалисты не только по русскому. Не хватало врачей, финансовых работников, по сельскому хозяйству. Своих дочерей горцы учиться не отпускали, сыновья с фронта многие не вернулись… Что там осталось? Молодых специалистов организованно направляли в столицу, в Махачкалу. Мы группой добрались туда, ходим по улицам, глазеем… Встретилась русская женщина, мы с радостным визгом, расспросами – к ней. Та вся в лице изменилась: «Милые, куда вы попали, куда едете? В горы!.. Там убьют, украдут, изнасилуют». Нагнала таких страхов! Мы в ужасе… А куда деваться? Стали распределять по районам. Для нас они все одинаковые, нет разницы, в какой. Вот по одной ехать – боязно. И четверо из нашего выпуска записались сюда, в Унцукульский район. Заведующий РОНО троих девчонок направил в детдом, а меня – в семилетнюю школу в аул Ашильта преподавателем русского и литературы. Девчат до места повезли на арбе, запряжённой двумя быками, а мне завроно говорит:

– Сегодня тут представитель из Ашильтинской школы – Мирзабеков, завхоз – можете до аула вместе с ним.

А «вместе» – это значит топать своими ножками. Из Унцукуля до Ашильта восемнадцать километров, да с поклажей – одеяло солдатское перетянуто бельевыми верёвками и сделана деревянная ручка. В бауле самое ценное: любимые книжки, постель, платье, туфли… Хотелось выглядеть современно, мы ведь совсем молодые были. В одной руке узел понесу-понесу, устану, руку сменю. Мирзабеков рядом идёт, простой, – балагурит, развлекает. По дороге встретилась ледяная речка, разулись и – вброд… К вечеру добрались до аула, меня из стороны в сторону шатало. Женщины у родника увидели, примолкли и осуждающе глядели вслед… Завхоз отвёл на квартиру: хозяйка, старушка Сакинат, по-русски полслова; у неё уже квартировала Валя, москвичка – русская учительница, на год постарше меня, преподавала в начальных классах – она и помогла обустроиться. Я от усталости языком ворочать не могла, кусок в горло не лез. Едва разделась, провалилась в сон. А утром достала из заветного узелка наряд и, благословясь, шагнула за порог сакли.

Аул Ашильта висит над знаменитой горой Ахульго, внизу беснуется зажатая скалами Андийское Койсу [3], на ржавых склонах каменные террасы, с крошечными наделами земли, кругом высоченные серые стены (как в тюрьме), дома с глинобитными крышами, узкие тропы, крутые обрывы, водопады. Дикая красота эта вызывала восторг и беспокойство. Мне отчего-то так жалко себя стало… чуть не расплакалась. Прихожу в школу, а дурная новость вперёд меня добралась: «Вчера в аул заявилась русская пьяная учительница». Мало того, оказывается, я прикатила незваная. Жена директора, без педагогического образования, вела и математику, и русский с литературой, а тут с бухты-барахты у неё часы отбирают. Директор было заартачился, но остальные учителя – в коллективе работали в основном мужчины – за меня вступились. И он не посмел завернуть, тем более с бумагой из РОНО.

 

Стала я преподавать дивный русский язык.

Объясняться с учениками приходилось на пальцах, мимикой… Таскала в класс соль, хлеб, какую тему изучаем – то и несла. Дети любят наглядность. Рассказывала, как что называется по-русски. Инспектор РОНО посоветовал:

– Настя, если гора не идёт к Магомеду, Магомед идёт к горе. Попробуй сама учить аварский. Аксакалы говорят: «Сколько языков знаешь, столько раз ты человек».

Так и учились вместе: я – их, они – меня. Завхоз Мирзабеков, бывало, подойдёт, что-нибудь спросит, выслушает ответ и уйдёт озадаченный. Весной, к концу учебного года он откровенно признался: «Раньше я считал, что “настя” – хороший погода, “ненастя” – плохой». Мы от души смеялись, и после частенько вспоминали это. Аварский я усваивала из разговоров. Сначала запомнились отдельные слова, потом стала понимать, когда меня ругали. Уже не мало! Но у них есть свои ударения, свои произношения, которые труднодоступны.

В зимнее время занимались при керосиновых лампах, подвешенных к потолку. Сначала настоящих чернил не было – сажу, накопившуюся под лампой, разбавляли тёплой водой, тем и писали. Зимой в классах было холодно, железные печки, которые топились кизяком [4], спасали отчасти. Ребята занимались в овечьих шубах. Но, когда ученики прогуливали уроки, не холод служил причиной. Многие родители не пускали детей учиться, особенно девочек. Дочь в семье горца с малолетства до замужества выполняла по дому всю работу: кормила-доила коров, убирала навоз, носила воду… Мальчишки сутки напролёт пасли овец. Ребята признавались: школу любят за то, что здесь можно отдохнуть. Если ученик прогуливал уроки, администрация школы докладывала в сельсовет, там принимали меры. Чаще всего в наказание забирали необходимую домашнюю утварь. Директор школы организовывал подворные обходы, проводил разъяснительные беседы с родителями.

– Какая нашим детям польза от урок? – возмущалась хозяйка Сакинат. – Выучат три суры курана и – лъик І! [5]. Ты князь и я князь, а кто лошадям сено даст?

У неё правда своя, однако была и другая правда…

В седьмом классе у меня учился Ахмед, сын Муталиба, трудный мальчишка. Вызываю его к доске:

– Я не учил.

– Два.

Через урок сызнова поднимаю, надо же исправлять двойку.

– Не учил…

– Как же так, Ахмед? Останься после уроков.

Все идут по домам, мы сидим, разбираемся. Никак не давался ему чужой язык, но он корпел, старался овладеть, и удалось: исправил двойку, стал получать пятёрки. Ахмед окончил школу, выучился, стал профессором, знаменитым на всю страну. Он до сих пор с благодарностью называет меня второй матерью… У него – такая правда. Налитый созревший колос всегда смиренно клонится, лишь пустой держится горделиво и заносчиво.

Вот только с дисциплиной у Ахмеда не всегда было гладко, как, впрочем, у любого нормального мальчишки. Однажды смотрю, шпионит за учительским туалетом.

– Ахмед, ты чего? – удрал проказник…

Через минуту слышу из уборной львиный рык: выходит наш педагог истории – высокий, сухой, степенный старик… строгий такой, немногословный. Выходит: в правой руке кумган [6], левая – в чернилах… Наверное, не только рука… Он брёл в учительскую, неестественно широко расставляя ноги, и матом крыл смущённых, ничего не понимающих детей на языке Пушкина и Лермонтова…

Я мигом в класс:

– Ахмед, рассказывай, что натворил?!

Тогда вот только-только появились сухие чернила. Из Азербайджана начали привозить тёмные шарики «Термиз», мы растворяли их в воде и заливали каждому в чернильницу. Мусульмане в туалете бумагой не пользуются, подмываются водой из кувшина. Ахмед не пожалел двадцати копеек, купил один шарик сухих чернил, кинул в учительский кумган и выжидал: что будет? Интересно же!

– Настя Ивановна, не выдавай. Убьют меня!

Я никому не рассказала. Да и сам историк помалкивал. В райкоме партии как считали: раз омовение совершают, значит, молятся, а раз мооо-лятся… О! За соблюдение религиозных обрядов из школы могли запросто турнуть.

 

Брат, когда в Дагестан провожал, наказывал мне строго-настрого:

– Ты смотри там, нашу фамилию не позорь, блюди себя!

И я, как могла, старалась ни с кем не встречаться, ни с кем не знакомиться. Но, после окончания университета в село на работу вернулся прекрасный юноша Джалил. Наверно, полюбились… Два года мы встречались. Хвостиком за мной ходил, ходил, а в один прекрасный день отрядил двух сватов: дядю своего, Мирзабекова, нашего школьного завхоза, с женой Рахинат. Хозяйка и Валюша помогли накрыть на стол.

Уселись мы, начали договариваться о свадьбе. Они предлагают:

– Давай, на март.

Я стою на своём:

– На июнь!

Если честно, свадьбы я боялась. Сама думаю, учебный год доведу, положенный трёхлетний срок доработаю, отказывать не стану и соглашаться не буду – тихонько сяду на попутку и уеду. Боялась я его. Он человек хороший, но не своя нация, не свои люди… Этого боялась. Хотя ехать-то мне толком было некуда, да и не к кому…

Я в слёзы. Мирзабеков на Джалила сердито закричал:

– Ты нас пачему прывёл? Сам не договорылся… Пайдём засватаем другую…

И мне сурово:

– Настя, гавари «да» или сэйчас уйдём…

– Идите, куда хотите.

Подались… Там у них тоже не выгорело: отец за дочку большой калым запросил. Они разругались в пух и прах. Джалил вернулся:

– Настя… Неужели опозоришь меня?

Джалил тоже был сирота: у него мать, отец погибли в аварии. Он остался из мужчин старшим в семье. Его сестра Эспет поклялась мне: «Пока я жива, тебя никто не обидит, только соглашайся. Если уедешь, он бросит всё – помчится за тобой. Дом, семья, дети маленькие пропадут». Тогда я согласилась и ни минуточки не пожалела. Таких заботливых мужей, как мой Джалил, ещё поискать…

Денег особых не было, но «бахIаралъул партал» [7] справили мне, как полагается.

– Это «обмундирование невесты», – пояснил Джалил. – От нижнего белья и особого свадебного платья «хъабало» [8] до белой шали из крепдешина.

Свадьбу играли в Ашильта. Гости съехались из всех окрестных сёл. Вино из кумторкалинского винограда текло рекой, тост «Сахли!» [9], зурна и бубен не смолкали три дня, а танцующие, как вначале три круга образовали, так потом просто по составу менялись. Раздавались, конечно, исподтишка ахи-охи: «Как это так: русс-каая?!». После свадьбы Эспет накрыла стол, собрала всю родню, обняла меня за плечи и во всеуслышание заявила и по-аварски, и по-русски:

– Настя – жена моего брата. Кто хочет любить, уважать меня – должны уважать, любить её.

 

И с тех пор перестала я быть сиротой.

Говорю – у самой комок в горле…

 

Слово своё Эспет сдержала, и никто никогда меня, вот столечко, не обидел.

Здесь такой закон: в течение месяца после свадьбы приглашают молодых по очереди к себе домой, делают угощение, подарочки. Я счастлива, что попала в их тухум. Они меня берегли, уважали, жалели. Я его младших сестёр, брата выучила… Они все меня звали не иначе, как «Настя-Эбел!» [10]. Это большое уважение. Все забыли моё отчество – Ивановна. Везде я для них – Настя-Эбел. Никто за всё время не бросил в лицо: «Уезжай! Зачем приехала?» А через год меня перевели на работу сюда, в среднюю школу села Унцукуль.

Брат в Дагестан приезжал пять раз. Когда навестил впервые, ещё молодой неженатый был. Муж его вниманием окружил, водил по гостям, резали барашку, ездили на природу, в рощу. Ну, конечно, Фёдор мне один на один:

– Как ты живёшь в этом каменном мешке? От своих отбилась, к чужим не пристала. Сделают наложницей!

– Здесь я своя.

– Брось! Что я, не вижу… С нами за стол не присела, не выпила, не спела.

Да разве это главное – «выпила»? Тут взаимопомощь, какая-то особая доброта. Что случись, люди бегом бегут. Нет нужды зазывать. Идёшь по улице, тебе прохожий:

– Иш кин бугеб? [11]

– Баркалла, лъикI буго! [12]

Как могу, так и отвечаю. Аварский не стал родным, хотя по-русски уже говорю с акцентом.

Я хоть крещёная в детстве, но всё сладили по шариату и местным адатам: сватовство, магар [13], свадьбу. Нарекли меня мусульманским именем Нурджаган – по-тюркски «свет вселенной». С тех пор соблюдаю здешние порядки. Как иначе? В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Тоже задираю вверх руки, хотя не знаю ничего, кроме слова «бисмилля». И к платку до того привыкла, с непокрытой головой – будто лысая. В православной церкви в Махачкале два или три раза была, а так посещаю мечеть. Мой Бог всегда со мной в душе! У нас в Новом Завете какое главное слово? Любовь!.. Нельзя нам душой черстветь и ожесточаться в ответ на зло, иначе между нами разницы не заметят. Мы ведь люди-то православные…

Любовь сильней, чем ненависть!

Это я теперь точно знаю.

 

 

* * *

 

Аня слушала Ивановну и невольно примеряла её судьбу на себя.

– Может, ты ещё хочешь спросить о чём-нибудь, – завуч проникновенно смотрела Ане в глаза.

– Спросить?..

– …Об Ильясе.

– Нет, не хочу.

– …В Ильяса стреляли… когда он тебя проводил. Говорят, Меджид, старший брат наречённой.

– Что-оо?!.

– Да, такое здесь бывает. Ильяс засватан к троюродной сестре, моей ученице. В прошлом году школу окончила: две чёрные, смоль! Косы до пояса… покорная. Его родители давно калым уплатили…

– Где Ильяс?

– Дома уже, обошлось. Он с самого начала знал, на что идёт… Я думаю, Ильяс и есть твоя любовь. Решай сама…

Дни и часы теперь едва тянулись… время почти остановилось. Проведать Ильяса Аня не смела, но думала лишь о нём. Каждый миг, каждую секунду в учительской, в классе, дома, ждала, что вот сейчас откроется дверь, и… она увидит его. Хотела этого, страшилась… И жаждала! Ей чудился тихий голос с хрипотцой. Аня ловила себя на мысли, что разговаривает с ним… и боялась во сне назвать его имя.

Наступил однообразный серый декабрь. Низкие ватные тучи укрывали вершины гор, прижимали к талой земле печной сизый дым с запахом кизяка, вынуждая его стелиться по аулу пряным ковром. Крупными ошмётками валил липкий снег. Она тянулась из школы, задумчиво бороздя пальчиком по мёрзлой саманной стене, стряхивая тяжёлым портфелем снег с уснувших веток кизила, переворачивая носком сапожка снежные комья. Мокрые хлопья снега иступлённо целовали её лицо, руки и таяли. Зелёная вязаная шапочка и ворсистое суконное пальто были усыпаны алмазными каплями…

Он стоял на дороге и ждал, когда она заметит его.

Аня подняла глаза и… от неожиданности сладко замерло сердце:

– Ильяс?!

– Ты вся в снегу…

– Ильяс…

– Я ждал тебя.

Они смотрели друг на друга и… мир исчез.

– Аня…

– Ильяс…

 

Холодный снег заметал их одинокие следы…

 

Летом Аня уехала в отпуск на Кубань.

Маме рассказала, что полюбила аварца, выходит замуж. Мама поплакала и благословила. Ковёр дала, деньгами помогла: «Тебе видней. Если человек хороший, что ж…» Они месяц забрасывали друг дружку страстными весточками, а потом Ильяс приехал к ней. Расписали их в сельсовете станицы Староминской. Устроили небольшую свадебку. В Дагестан они вернулись мужем и женой, но свекровь по традиции встретила мёдом и заявила:

– Ильяс, ступай в дальнюю комнату, она – с нами, пока махары не будет.

Мула торжественно произносил суры, а молодые за ним повторяли…

Свекровь ещё долго причитала: «Вай, богатый калым пропал: платки цветастые, отрезы на платье, золото». Потом смирилась… Свекруху Аня сразу назвала мамой. Пришлось аварской родне принять и это.

Отпуск закончился, начинался новый учебный год. Утром первого сентября Аня спрятала рыжий хвостик под гурмендо, Ильяс взял её за руку (хотя здесь это тоже не принято) и они направились к школе:

– Ты, главное, не волнуйся и ни на что плохое внимания не обращай, – Ильяс успокаивал Аню, а сам переживал, чувствовалось по всему.

Неожиданно из ворот вышла страшная чёрная женщина с клюкой.

Он сжал её руку:

– Это мать моей невесты. Терпи!

Когда приблизились, старуха сорвала с головы чёрный платок, дико завыла, стала рвать на себе седые волосы, злобно проклинать весь свет, плевать на дорогу перед ними, грозить иссохшими кулаками коварному небу. Ильяс, бледный, по-своему что-то резко бросил ей, она осеклась… лицо посерело, разом вся обмякла и побрела прочь.

А он крепче сжал руку молодой жены, и они пошли вперёд, не оглядываясь.

 

Так они и шагают по жизни до сих пор рука об руку.

У них родилось семеро детей: три девочки и четыре мальчика. Они счастливы, потому что любят друг друга.

 

 

* * *

 

За годы Советской власти в Дагестан по распределению Министерства просвещения РСФСР были направлены на работу тысячи молодых специалистов.

Нет такого аула, где бы ни обучала грамоте русская женщина.

В 2006 году, по решению администрации города Махачкалы, в столице Дагестана установлен памятник русским специалистам от благодарных горцев. Монумент увековечил образ русской учительницы, которая в далёкие послевоенные годы несла дагестанцам свет и любовь братских народов России.

 

 

село Унцукуль, 1972 год

 

Примечания:

[1] Гужгат – разновидность мужской одежды аварцев из тёмных плотных тканей и домотканого сукна, на подкладке.

[2] Мучал – большой водоносный металлический кувшин.

[3] Андийское Койсу – река.

[4] Кизяк (от тюрк. Täzäk) – спрессованный кирпичиками и подсушенный навоз, идущий на отопление.

[5] ЛъикІ! (авар.) – нареч. Хорошо!

[6] Кумган (тюркск.) – узкогорлый сосуд, кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой, для умывания и мытья рук, а так же подмывания, исходя из традиции отправления естественных потребностей на исламском востоке. Кумганы изготавливались из глины или из металла (латуни, серебра).

[7] БахIаралъул партал (авар.) – свадебный наряд невесты: от нижнего белья и свадебного платья до белой шали из крепдешина.

[8] Хъабало» (авар.) – свадебное платье.

[9] Сахли! – тост на аварском языке с пожеланиями здоровья и всего хорошего.

[10] Настя-Эбел! (авар.) – Мать Настя!

[11] Иш кин бугеб? (авар.) – Как дела?

[12] Баркалла, лъикI буго! (авар.) – Спасибо, хорошо!

[13] Магар (арабск.) – обязательный мусульманский ритуал «венчания», который проводит мулла до свадьбы.

 

 

 

Расстрелянные встречи

В дерево, которое не даёт плодов, никто не бросает камней.

Азербайджанская пословица

 

С ними у меня были назначены встречи…

 

  • Начальник управления по информационной политике администрации президента РД, Курбанов Гарун Магомедович. Авторитетный порядочный человек. Его убили ваххабиты.
  • Ахмед Абдуллаев, подполковник, начальник отделения ФСБ РФ по Цумадинскому району РД. Террористы подорвали его в служебной «Ниве» по дороге на работу. Остались жена, трое ребятишек…

 

Время такое… военное.

Предлагаю поднять за них бокал и выпить… стоя и молча.

 

 

 

Руслан Керимханов

Над головой мужчины всегда должен быть дым – либо табачный, либо пороховой, иначе какой же это мужчина!

Ахмедхан Абу-Бакар

 

– Традиции?.. Ну, вот сейчас скажу, может, Вам покажется мелочью: когда въезжаю в село, хоть чужое, хоть своё, магнитолу выключаю, чтобы даже случайно не попасть в неловкую ситуацию. Вдруг там кто-нибудь умер, хоронят кого… Чтобы не обидеть. Некрасиво радоваться, когда у людей горе.

– Это не мелочь.

– Машины стало модно тонировать, и люди не видят лица друг друга, не могут поприветствовать, кивнуть головой. Вроде машина едет… Но что я должен с машиной саламкаться? Может, там какой негодяй. Начинают сигналить: это уже издевательство. А ведь у нас принято здороваться друг с другом, и человек, который сидит, должен хотя бы привстать. Это древний-предревний наш обычай… Из молодёжи сейчас его почти никто не соблюдает. Школьник младших классов может запросто подойти, первым протянуть руку: «Салам аллейкум!» Раньше такого близко не было. Не принято. Дети должны знать своё место, взрослые своё. Если ты себя не уважаешь – ты других не будешь уважать. Всё связано. Забудешь традиции – забудешь предков. Забудешь предков – забудешь своё имя.

Ругать напрямую в Дагестане не принято, неприлично. Но как-то пожелать проклятия ближнему тоже хочется, люди всё-таки… Использовали иносказательные формы. Раньше в саклях печку топили кто – кизяком, кто дровами, кто углём, и обязательно из дымохода валил дым. Если дым не шёл, все знали, в этой сакле нет очага, нет тепла, нет семьи. И поэтому, ругаясь, желали недругу: «Чтоб у тебя дым не шёл из трубы!» По-лезгински звучит красиво: «Гурмадим ыбр атуй!» «Гурма» – дымоход, «гум» – дым, «атуй» – срезать, отключить. (Чтобы у тебя дым над саклей исчез!) По сути, это мелодичное пожелание означало: «Чтоб твой род исчез! Чтоб твоя семья вымерла!» Сейчас над саклями дым не поднимается, в дома пришёл газ. Вот и думай, как хочешь… Мы все изменились. Спроси у молодых, что такое «маша»? Не скажут. А раньше в каждом доме были. Это такие металлические щипцы, ими доставали из печки угли, головни. Раньше девушки ходили с косами. Если горянка нарушала адаты, вела себя недолжным образом, ей косу отрезали. Позор, стыд на всю округу. К чему мы сейчас пришли: девушки с косой редко ходят… Конечно, это не означает, что все стали распутными, но и ни о чём хорошем тоже не говорит. Девушки ходят без кос, может, потому, что все мы согрешили в чём-то серьёзном. Забыли дедовские обычаи, традиции, заветы… Потому, что отступили, переступили через что-то важное… Отказались от него.

 

 

У нас коровы на дорогах, хотя их не считают, как в Индии, священными животными: государство развалилось, вот скот и оказался на улице… Ну, мусор выбрасывают везде, это общефедеральная черта. А ведь ещё выдающийся врач, профессор медицины Николай Семашко, уверял: «Без санитарной культуры нет культуры вообще».

Напоследок покажу тебе святое место – пир. Здесь похоронен святой человек. Здесь нельзя не только мусорить, плохо думать. Всё должно быть светло. Загадай сейчас какую-нибудь чистую, словно роса, мечту, она обязательно сбудется.

Моя мечта – написать о Дагестане достойную книгу. Пусть будет так!

 

Магарамкентский район, с. Гильяр

 

 

 

Пехлеван-канатоходец

А ещё я полюбовался искусством канатоходцев Ямудина Эхмедханова…

Ни где-то там, под куполом цирка, а живьём, на природе. На опушке реликтового самурского леса.

– Я с детства любил это искусство. Мне лет девять было, когда во сне увидел: с одного большого дерева на другое протянута нитка, и я по ней иду. Такой сон. Проснулся весь возбуждённый. Не могу заснуть. Хотелось тут же идти, в темноте по канату ходить. Еле дождался рассвета. Тянуло сердце, без этого невозможно. Утром давай искать шест, верёвку натягивать. Сначала на верёвке и занимался, она часто рвалась, падал, получал травмы. У нашего тракториста Серажутдина нашёлся стальной трос, он и закрепить помог. Стойки делали на высоте двух метров над землёй, шест из длинной чинары. Пока не научился, падал много, ревел. Отец не хотел, чтобы я играл на канате, думал, разобьюсь. Я – единственный сын. Взял мой канат, оторвал, спрятал. Мне приходилось тайком, в лесу… Мама ничего не сказала: здесь в Дагестане мамы ничего сыновьям не говорят. «Что хочешь, сынок, делай! Сохрани себя и старайся быть хорошим канатоходцем. Если плохим – лучше не надо».

– Значит, всё-таки говорила…

– Как свободное время – я сразу на канат. Друзья тоже пробовали – ушли. На ногах кеды, мать сшила ватные штаны, чтобы не так больно падать. Сначала тренировался во дворе год, два, три. Затем решил на празднике показать перед всем селом. На площади перед клубом натянули канат, заиграл бубен, зурна, народу собралось... Вот это был успех, так успех… До этого в нашем селе пехлеванов не было.

Дагестан объединяют хинкал, зурна и канатоходцы.

Канатоходцы – традиционное древнее искусство Дагестана, им от джамаата отдельное уважение бывает. Сейчас в нашем коллективе четыре человека, в девяностом году получили звание «народного». Мой племянник Ренат – на сегодняшний день самый классный пехлеван в Дагестане. К высоте у нас нет страха. Если страх заползёт в душу, на канате невозможно работать. Мы, даже если падаем, нам не больно, честное слово. Как железный становишься.

Мне шестьдесят лет, обучаю молодых: так хорошо, так делай, так красиво. Кто не умеет, поставит ногу на канат – трясётся канат. Кто знает, поставит – не шелохнётся. Если Бог даст, только тогда можно стать канатоходцем. Научиться этому нельзя.

 

А потом Ренат показал мне, как танцевать лезгинку на канате.

Не знаю, почему-то меня не манило даже пробовать… Да и троса такого, чтоб выдержал мой тяжеловес, пока не изобрели.

 

P. S.

А всё же прародительницей канатоходства в Дагестане считается женщина, которая таким способом приспосабливалась к ведению хозяйства в труднодоступных горных условиях [1]. Допускаю, что и сегодня где-нибудь в глухих отдалённых аулах горянки переносят через пропасти вязанки сена, кувшины с водой, детей, балансируя на канате. Просто никому в голову не придёт их назвать «пехлеванами», аплодировать им. Ведь всё это обычные женские заботы, заурядная хозяйственная деятельность…

 

Селение Чахчах-Казмаляр, Магарамкентский район

 

Примечания:

[1] Х. Г. Магомедсалихов. «Культура и традиции народов Дагестана».

 

 

 

Дорожные адаты

Панымаэш, да: машинy кyпиль, пpава кyпиль. А вот как кyпыть, чтобы ездит на ней yмэт???

 

О дорожных адатах Дагестана мне скупо поведал Ибрагим, водитель попутного грузовика.

В кабине я обратил внимание на потёртую, местами поцарапанную бейсбольную биту:

– У вас все с такими ездят?

– Да. Это нужней аптечки, – Ибрагим бережно переложил биту с сиденья на пол. – Своя у меня «Приора», без «волшебной палочки» в неё не сяду. Вы, наверно, слышали, у нас много разных народов, язык у каждого свой… Не все понимают лезгинский.

– Так это и есть хвалёный «эсперанто»?

– …Универсальный переводчик, язык межнационального общения. ГАИ не вызывают, сами разбираются. В Каспийске железнодорожный переезд, перед ним «стоп-знак»: «Проезд без остановки запрещён». Из России приехал ко мне приятель на машине, законопослушный весь, перед знаком тормозит. Чайник! По правилам хотел проехать. Забыл, где находится… Смотрю: за нами джигиты летят, вот-вот припечатают. Кричу:

– Газу!

Поздно: тук сзади. И орут:

– Ле! Чё встали?

А у приятеля машина не оборудована: с собой ни пистолета, ни бит. «Пусть едут». Джип сдал назад, объехал нас и пролетел перед поездом, метрах в трёх. Машинист загудел: «Ва-ааа!». Там шлагбаум дня три держится, затем пацаны отпиливают. На дорогах, когда видят российские номера, джигиты прижимают его: вот так, вот так. Начинают, короче, веселиться. Знают, что из России, наших дорожных адатов не знает. Они там себе законы придумали!.. Не курицам устанавливать правила движения для орлов! Ну, переехал я сплошную линию, поломал её что ли?

Ибрагим аж заёрзал от удовольствия сказанного.

 

Дорожный знак «Конец всех ограничений»

 

Фотография редакции газеты, Гуниб

 

– В Дагестане смотрят не на правила – на шею. Если у тебя тачка навороченная, значит спина хорошая, шея толстая: можешь за себя постоять, с тобой лучше не связываться. Если у тебя вéлик, значит шея цыплячья: «Ату его!!!» У нас, если пахан начальник, сын может ехать, как заблагорассудится.

– Хотя бы начальник почты?

– Да. Уже давить на газ можно без оглядки.

– Какой русский не любит быстрой езды?

– Вчера в селе похороны были, народу собралось… И земляк приехал из Эстонии, рассказывает: «Министр юстиции Эстонии превысил скорость на 20 км, был остановлен инспектором, получил штраф. Наутро подал Премьер-министру прошение об отставке, типа: “Не имею права далее исполнять обязанности Министра юстиции, раз сам нарушил закон!”»

– Дети!

– …Похороны, горе кругом, мула причитает, родным-близким соболезнование, он такое рассказывает… Мужикам нести покойника на кладбище, а их смех распирает… краснеют, синеют от натуги. Шайтан!

 

В такие моменты ясно понимаешь: мы с Дагестаном – единая страна!

 

– В Избере сын «бобра» сидел за рулём. Ему бригада на перекрёстке: «Братан, куда прёшь? Дай проехать по главной». У них пять человек в машине, мастера спорта, отметелили его. Он достаёт пистолет, уложил всех. Короче, самый культурный водитель – это я, – с гордостью сообщил мой возница.

За всю дорогу Ибрагим ни разу не включил сигнал поворота. А водила на «Семёре» нас обогнал и ни с того ни с сего включил поворотник:

– Он чё, больной? – поинтересовался я.

– Нет, здоровается, – осклабился Ибрагим. У нас покупают новую «Приору», сразу амортизаторные пружины режут пополам. Мода такая. Хвастаются: «Трассу держит после этого хорошо». Меняют колёса на бóльшие, чтобы подкрылки задевали. Делают подачу топлива обильнее, чтоб красава летела. Моя машина девушкам не нравится, в ней всё заводское. Стёкла не затонированы: ни боковые, ни лобовое. Нет загадки, видно, куда едешь. У нас обычно чёрные делают, днём – ночь. Вслепую рулят, по памяти.

– Воображение развивают?

– Кошмар.

Ибрагим, изумлённо мотнув головой, замолчал, а я всё думал. Да, в центральной части России тоже происходит всякое, но дорожное движение в Дагестане заслуживает отдельной песни, особой книги. (По статистике, каждая третья! свадьба в Дагестане заканчивается ДТП [1].)

В Кайтагском районе я поинтересовался:

– Казимбек, почему у вас вместо ворот для автомобилей – двойные калитки.

– Чтобы не могли проехать грузовики. Один умный человек догадался, что земляки ни слова не понимают ни по-даргински, ни по-аварски, ни по-арабски. Язык дорожных знаков не понимают тоже. Не будет толку, если повесить, к примеру, знак «Проезд для грузовых автомобилей запрещён!» Он дагестанца лишь подстегнёт прогрохотать именно на «КАМАЗе», именно здесь. Каждый джигит посчитает, что государство таким образом берёт его на «слабо».

 

 

А Начальник РОВД г. Кизилюрта высказался ещё ярче:

– Если на красный свет остановишься, уступишь дорогу «Запорожцу», тебя «западло» посчитают. Любой ребёнок скажет, что ты «чмошник» и «лох». Хоть стой после этого, хоть падай, хоть гаишников наказывай. У нас такой менталитет: поставить сирену «Бэ!» на «Приору», воткнуть колонки, как этот стол, включить музыку погромче, открыть окна и заехать на рынок… Вот наше счастье.

 

Ибрагим, гляжу, никак не успокоится (уж больно тема актуальная):

– Сегодня утром, до тебя, тормозят на посту, права подаю: «Ле!!! Зачем мне твои документы? Делай, как надо!» – «Что делать?» – «Делай почин! Твоя машина – первая. Если ты не дашь, потом весь день так и пойдёт наперекосяк».

– Ибрагим, в России везде так.

– Ладно бы брали, лишь бы на дорогах порядок. Я сам водила со стажем, но в Махачкале машину ставлю на стоянку, по городу передвигаюсь на такси, на маршрутках. Если стукнулись, никто не вызывает никакую страховую компанию, ни ГАИ (таких сразу «валят»). Каждый начинает звонить в своё село: приезжают две бригады с одной и другой стороны. Если ГАИ случайно увидит, сначала тихонько подъедет, узнаёт, кто такие. Есть ли смысл составлять протокол, а то ещё самим придётся платить… Обрати внимание – у нас частенько на машинах надписи: «Не хочу в Махачкалу!» Якубович объявил в «Поле чудес»:

– Кто в Махачкале ездил за рулём?

– Я.

– Приз в студию!

Ибрагим выпустил руль и с хохотом схватился за живот…

 

 

* * *

 

Байка от Саида.

Дагестанца спрашивают:

– Что б ты сделал, если бы у тебя была машина времени?

– Затонировал бы!

 

Примечания:

[1] http://www.rgvktv.ru/news/10806

 

 

 

Творческий псевдоним «Тажидин Юхвари»

Добрую душу хоть к ране прикладывай.

 

– У нас Магомедов слишком много. В зале кликни «Магомед!» – половина обернётся. Я родился в селении Юхвари Сулейман-Стальского района. Место рождения прилипло, словно второе имя. Так и зовут: Тажидин Юхвари. В детстве учился в интернате Каспийска. Все воспитанники обязаны были посещать какие-то кружки, по желанию. Выбрал фотокружок. Участвовал в городском конкурсе, занял первое место, подарили фотоаппарат «Зоркий» и целый ящик химикатов – это стало хорошим стимулом. Фотоаппарат до сих пор храню, как память.

Выходит, фотографией я занимаюсь пятьдесят лет. Если в году случается три-четыре удачных снимка, считаю год удачным. Фото – остановленное мгновение. А если сумеешь вдохнуть в него жизнь – высокое искусство.

 

«Он и она»

 

Я всем советую: фотографируйтесь хотя бы раз в году и берегите пожелтевшие снимки в семейных альбомах. Это наша история.

Успешный снимок – его не ждёшь, он как манна небесная падает. Ты заметил, щёлкнул, как подарок. Просто оказался в нужное время в нужном месте. Специально ходить, искать бесполезно. Я за снимками не гоняюсь. Вообще, не каждому это дано… Должно быть чутьё, внутреннее зрение. Нужно уметь замечать вокруг себя красоту. А просто статистом… щёлкать от пояса может всякий.

Мы беседовали и перебирали его архив фотографий.

 

«Теракт. Г. Каспийск 11 мая 2002 г.»

 

– В Каспийске во время праздничного парада, посвящённого Дню Победы, совершили теракт. В результате взрыва погибли 43 человека, более 100 ранены. Я прибыл на третий день. Там, где кровь пролита, – красные гвоздики, венки. Невинные люди. Те, которые организовали, чего добились? Этому нет оправданий. Это дикость… Трагедия всего Дагестана, всей России. Фазу Алиева [1] тогда правильно сказала: «Милые, родные русские матери, молодые вдовы! Простите нас! Вы послали своих сыновей защитить нас, а вынуждены провожать их в гробах. Но знайте, что дагестанцы вас любят».

 

 

– Был в больнице. Ребёнок раненый. Глаза его… спрашивают: «За что?» У него ниже колен ноги перебиты осколками.

 

 

– Могила начальника погранзаставы Радима Халикова. Это его жена с сыном. Фактически малыш не видел отца, родился после его гибели, но внутренне он чувствует отца, тянется к нему… Жена в чёрном, памятник чёрный, а малыш в белом. Он – надежда. Радима я знал лично, хорошо знал… – Голос Юхвари задрожал. – Человек, творение Божие, должен нести людям добро. Это моё кредо, этим живу. Сейчас, к сожалению, наступили времена, когда мораль ушла в неизвестность, в тень; честность и порядочность остановились на перекрёстке, ожидая зелёный свет; дружба и братство буксуют, пропуская вперёд бартер, доллар, евро… Притча есть:

Слуга заработал у бая рубль и радуется:

– Теперь мы с тобой равны!

– Как так? – выпучил от удивления глаза бай.

– На этот рубль я куплю точно такой же саван, как у тебя. А больше мы в тот мир ничего не можем забрать.

Долгое время я был аккредитован в Народном собрании Дагестана. Когда длиннофокусный объектив наводишь на человека, ты словно просвечиваешь его. Очень легко определить: хороший – плохой. Как будто насквозь его видишь. Аура чувствуется, что-то внутреннее – не могу объяснить. Кто занимается фотографией, у них ощущения совсем другие. Это особые люди, очень ранимые, чувствительные. Обмануть их можно один раз. Если человек меня подвёл, я вырываю его из сердца.

 

«Подвинься!»

 

Жизнь – могучее дерево, смерть – могильный камень. Вечное противоборство. И неизвестно, чья возьмёт. Жизнь и смерть – вечная тема. Однажды в Каспийском море я утонул совсем. Успел крикнуть:

– Спасите!

Метров сорок от берега. Помню: ухожу, не за что цепляться. Глотаю солёную воду, опускаюсь. В сознании, но чувствую безвыходность… И внезапно мощные руки выталкивают меня наверх. Кадыр Кадыров спас. Он здоровый был, учился на три класса старше. Стал мне потом старшим братом. Тогда моя смерть была вынуждена отодвинуться…

Мне вообще по жизни везло. Я только сейчас, в старости, понял почему…

Есть такая легенда:

Умер старик. Но перед тем, как попасть в рай, увидел всю свою жизнь в виде песчаного берега моря, а на берегу следы ног: будто бы два человека шли рядом. И спросил он у Бога:

– Чьи следы рядом с моими?

Бог ответил:

– Это Я иду рядом с тобой.

Тогда старик присмотрелся получше и заметил, что в счастливые моменты жизни он шёл рядом с Богом, а в тяжёлые дни оставался один. Укорил старик Бога:

– Почему Ты покидал меня в трудные моменты жизни?

И ответил ему Бог:

– Ты всё неправильно понял, старик. В минуты счастья Я действительно шёл рядом, а в тяжёлые времена, нёс тебя на руках.

 

«Пятничный намаз в одиночестве», Мула

 

Чем бы я другим ни занимался, всё бросал. В итоге стал простым фотокорреспондентом в газете. Облазил весь Дагестан. Будь моложе, я бы непременно поехал с тобой по всем районам, столько ещё планов… – произнёс Тажидин с грустью.

Кто всего достиг – уже не человек.

 

Примечания:

[1] Фазу Гамзатовна Алиева – аварская поэтесса, народная поэтесса Дагестана.

 

 

 

Глава Республики Дагестан

Глава Республики Дагестан Рамазан Гаджимурадович Абдулатипов – да прославится его имя в веках! – высказал интересную мысль: «Если хотите иметь хорошего врага – лучшего врага, чем кавказец, вы не найдёте. Если хотите иметь хорошего друга – лучшего друга, чем кавказец, вы тоже не найдёте. Поэтому давайте искать в своём Отечестве друзей, а не врагов» [1]. На этой странице хочу разместить материал о руководителе республики. Мы, простые смертные, встречаемся каждый день, Президенты беседуют с нами по строгой записи, по делам исключительной важности. Лишь Бог с нами не встречается никогда. Мне не раз давали понять, что написание книги о Дагестане – дело важности исключительной.

И...

22 июля 2014 года, по приглашению Заместителя руководителя администрации Главы и Правительства РД Артура Анваровича Исрапилова – пусть на небе все метеориты будут подобны ему – я прибыл в Дагестан... Прошло шесть дней. Посетил Дербент, Левашинский район...

Однако, время идёт, а согласовать встречу с Главой РД пока так и не удалось.

Рамочка для портрета остаётся пустой...

 

 

 

 

 

Я вспомнил встречу с Саидом-Афанди:

– Твоя книга о Дагестане будет лучшая в мире, – пять лет назад заверил меня Смотрящий за Востоком. Звёзды рухнут на Землю, если не так.

Значит, всё в итоге должно устроиться...

 

Примечания:

[1] Рамазан Абдулатипов, интервью центральным каналам TV 30 января 2013.

 

 

 

Рекрутские адаты

Армейский анекдот от Хамида:

Аварца призвали в армию. Лей-пей и отправили. Через полгода матери приходит конверт с фоткой. Мама открывает, смотрит: на фотографии просто танк. Она с испугом, в непонятках, а на обороте надпись: «Эбель, я в танке!»

 

Дагестан – уникальный край.

Всё здесь зеркально иначе.

Например, в этой северокавказской республике молодые люди с особым желанием идут служить в вооружённые силы. «Особое желание» привело к тому, что в Хивском районе, по словам Главы МО Камиля Мустафаева, на одно призывное место претендуют десять желающих. Десять парней, жаждущих исполнить свой конституционный долг.

Да, пока на срочную службу удаётся прошмыгнуть одному из десяти…

«Счастливчики!», «Баловни судьбы!» – завидуют им сверстники и… нажимают на свои тухумы с просьбой «подключиться к решению вопроса». В ход, как при любом дефиците, будь то услуги, товары, идут взятки.

Сын моего кунака, Хамид, разоткровенничался:

– Год ждал призыва. Не дождался. Подсказали: нужно сняться по месту жительства с прописки, с воинского учёта, прописаться у родственников в России и призываться уже оттуда. Вот, на днях уезжаю к тётке в Тверь, другого варианта нет. Иначе ни на госслужбу, ни в милицию не поступить. Сейчас призыв в Дагестане практически приостановлен. Объясняют тем, что с горячими кавказскими джигитами в армии одна уголовщина.

 

Лично я бы так категорично заявлять не стал, хотя особенности у призывников из кавказского региона, безусловно, есть. В бытность работы на оборонном заводе я занимался ремонтом противоминных тральщиков, и постоянно, то на одном, то на другом военном корабле вспыхивал бунт. Офицеры ситуацией не управляли и матросов откровенно боялись. Директор докладывал мне: «Там, как в 17-м, главный не командир – революционный комитет». Мне стало интересно, чисто с писательской точки зрения. Я пригласил в свой кабинет «вождя» революционных матросов – Магомед из Дагестана. За чашкой чая с ним расхабарились:

– Ле! От тяжёлой работы не отказываюсь, а таскать воду, драить палубу, гальюн не стану.

И его можно понять: в родном ауле всё это – «женская работа». Причём, на службу в армию, на флот, ни сестёр, ни жён, ни матерей, ни бабушку, в качестве прислуги, с собой брать не разрешают. В вооружённых силах все работы должны выполнять сами военнослужащие, призванные с Кавказа в том числе; либо заставлять русских, а это всегда уголовщина. К тому же, любая женщина при появлении горца обязана встать, подобострастно приветствовать, но в армии женщины частенько по званию выше, и вековые, священные адаты Дагестана соблюдать не желают. Разве можно воинские Уставы вооружённых сил писать без учёта дагестанских адатов?

Магомед убеждён: «Это дикость, средневековье».

Но ведь, наверняка, должен быть выход…

В той же Российской империи добровольцы из числа горцев служили царю-батюшке в отдельных национальных подразделениях под командой русских офицеров. И, считают, прекрасно служили. Восток – дело тонкое!

Не скрою, «призывные адаты» обескуражили меня…

Мы свыклись с тем, что чиновники берут мзду по всей необъятной стране, но «дача взятки должностному лицу за право исполнить свой конституционный долг» – изобретение дагестанское. Не за «отмазку» от армии – за право служить России рядовым…

Это ещё один парадокс Дагестана. Ещё один узелок.

Такая вот, как говорил первый Президент России, «загогулина».

 

 

 

Рафик-Смерть

Хабар владельца футбольного клуба «Леки»

 

Он брёл по узкой каменной тропе, висящей над бездной.

Едва передвигал немыми ступнями…

Приходилось часто останавливаться – спутник впереди то и дело терял равновесие, отчаянно балансируя руками, извиваясь… на краю Тьмы и Света. Он отводил взгляд от его белого савана, тогой обвитого вокруг немощного тела, растерянно глядел по сторонам…

Каменистый гребень отклонился от прямой и, сколько хватало глаз, впереди себя Он видел длинную нескончаемую череду усталых людей в белом – затылок в затылок друг другу. Украдкой обернулся – и сзади беспрерывная цепь: одни брели на заклание, смиренно склонив голову, другие в страхе озирались. Среди белых одежд разноцветными вкраплениями тянулись люди в повседневной, мирской одежде, тоже застигнутые смертью врасплох… насильственно. Он ступал босыми ногами по острым камням и не чувствовал боли… Слева багровел ненасытным зевом пылающий кратер. «Преисподняя…» – сразу догадался Он, и ледяной страх побежал по спине, пересохло во рту. Далеко внизу, у самой геенны огненной, толпилось обречённым гуртом несметное множество людей, точно песок в песочных часах. Временами сполох пламени из жерла слизывал часть уготовленных и, рассыпав искры над пеклом, сыто стихал…

Послесмертье. Час расплаты…

 

 

* * *

 

Буквально пару лет назад знакомство с владельцем футбольного клуба (любым! Хоть того больше золотым!) меня заинтересовать не могло. К тому же имя такое необычное – Рафик-Смерть – с кавказским колоритом. Ладно, хоть провожатого звать Замир. За-мир! В сумме должно сложиться нормально.

О встрече Замир условился заранее. Мы тряслись туда на стареньком «Опеле» краем реликтового лианового леса, вдоль своенравно-кипящей пограничной реки Самур, через селение Яраг-Казмаляр. Замир успевал рулить и вести экскурсию:

– Гляди! – он восхищенно тыкал указательным пальцем по очереди в лобовое стекло, затем в боковое, заднее.

Проезжаем громадную новую мечеть, рядом восьмилетняя школа в здании бывшего скотника, ещё одна мечеть… третья, четвёртая, да сколько их тут? Посреди пыльной дороги одинокий ослик – дагестанская «Ока» – ну, тако-оой грустный!..

Я послушно вертел головой.

В Магарамкенте перед базарной площадью Замир резко притормозил. В полуденном мареве сказочным видением переходила дорогу томная красавица. Вслед ей гид мечтательно процокал бейт [1] восточного классика:

 

Дэвушка идёт, бёдрами качаэт,

Сумачку нэсёт – маладэц какая!

 

Чёрные с проседью роскошные усы его ожили…

Я тоже заценил девушку (ничего!), однако никакие строчки на память не пришли, думал о предстоящей встрече с Президентом клуба «Леки».

Игра «футбол»… Не знаю, не знаю… Сам в детстве мячик любил попинать, но следить, как мельтешат на голубом экране малюсенькие фигурки, «болеть» за них?! Увольте. А тут, два года назад, очутился зимой в Испании, Барселоне… Стоим группой у трапа теплохода, обсуждаем варианты заморских утех:

– Подожди, «Барселона»… знакомое что-то… – стал вслух размышлять я.

Парни из соседней каюты ошалело запереглядывались.

– Крутится в голове, ну… О! Баски ЭТА [2].

– Ты что… футбол не смотришь?

– Я-аа?..

– Клуб «Барселона» – один из лучших в ми-ииире – «Барса»! Чемпионат Испании!.. Сегодня вечером матч: «Барселона» – «Эспаньол». Вы зачем сюда ехали?

– А-а-аа… Так, может, сходим?

– Мы точно идём. Вы – как хотите.

Говорю своей:

– Идём за компанию?

Отыскали по карте стадион, сориентировались. Я грешным делом, думал, на трибуне одни будем торчать, как волоски на лысине… Куда там! На подходе за два-три квартала – толпы народа, конная полиция. Открытый стадионище на сто тысяч зрителей наполняется, наполняется, наполняется… Неудержимо, как сель! Ещё и билетов нормальных нет: «распроданы». Места достались на самом верху за клеточным ограждением: сетка-рабица натянута, будто в зверинце; сидения – стылая бетонная скамья. Хотя вдали на двух трибунах зияли свободные медежи-пустоты:

– А почему туда не пустили?

– Это для болельщиков «Эспаньол». Засса… испугались приехать, – скорчил злорадную гримасу фан.

За кого «болеть», вопроса не возникало: разумеется, за «Барсу», за своих, мы же в Барселоне. В начале первого тайма наши распечатали ворота супротивников. Гости почти сразу отыграли – 1:1. И два периода счёт ни туда ни сюда… Команды бьются насмерть и, как опасный момент, стадион стотысячным зевом… единым порывом вдыхает: «О-ох!» Парни нервозно грызут ногти:

– Мама мия, Санта Мария!

За двадцать секунд до конца матча форвард «барсов» забивает красивейший гол.

Счёт – 2:1. Наши! Победили!

Весь мир возрадовался. Ликующие трибуны! Дух праздника! Болельщики дико прыгают, скандируют не по-нашему. Я орал громче всех:

– Ура-ааа!!! – обнимал жену, растроганных парней, тряс клетку… охрип.

Видавшие виды фанаты заученно отдирали мои пальцы от решётки, умоляли-заклинали – «главное, не волнуйся»:

– …Ты думаешь, все футбольные матчи такие? Как же! Жди. У нас на стадионе можно и закимарить, и выспаться…

Не помню, как покидали трибуны… Улицы запружены возбуждённо-радостными людьми, в одночасье ставшими родными. Столкнулся нос к носу с полицейской лошадью, в избытке чувств расцеловал её в тёплые бархатные губы… Неизбалованная лаской испанская кобыла заржала от счастья.

Вот тебе и футбол… Групповой перепёх с мячиком на деле обернулся зрелищем грандиозным, ярким, каких в жизни видывал мало. Оказывается, тут понимать нечего. Не обязательно даже любить – достаточно просто попасть на такой чемпионат. Наяву, живьём увидеть настоящую игру.

 

«Опель» вынырнул из тесной улочки. Перед нами, словно по воле джина, нарисовался евростадион под открытым небом: реют флаги Дагестана, футбольного клуба «Леки», государственный флаг России. Вот тебе и аул!

Замир заглушил двигатель:

– Приехали.

У ворот – улыбчивый крепкий горец, лет сорока, с мобильником, в китайских шлёпанцах. Южное кипящее солнце разморило, он с ленцой вышел встречать нас:

– Салам алейкум!

– И вам – салам!

«Не похож он на “смерть”!» – невольно подумалось мне. Нарочитая вялость не могла скрыть и лишь подчёркивала собранность, внутреннюю энергию. От него за версту веет удалью, напором, жизнью!

– С дороги пивка холодного? – радушно предложил хозяин.

– Не откажусь.

В прохладном ангаре, рядом с трибунами, размещалось кафе, где на всю стену – огромный монитор: транслировали, разумеется, футбол.

– Может, выключим телевизор? – несмело предложил я.

– ..? Выключить не надо, потише сделаем. Через десять минут чемпионат мира в Африке. Сюда пацаны приходят, на широком экране смотрят, балдеют. Аргентина с Южной Кореей играют. Вдобавок и Северная Корея участвует: те заранее объявили о своей победе в чемпионате, походу, с голодухи совсем очучхели.

Принесли разливное пиво «Ячменный колос» – живое. В сорокоградусную жару холодное пивко с кутумом [3] – благодать.

Рафик сделал несколько неторопливых глотков из массивной стеклянной кружки:

– С чего начинать?

– С самого начала…

– И рад бы всё начать с начала, да где оно? – он ухмыльнулся какой-то своей потаённой мысли. – Ну, ладно. От русских не раз слышал: «Мужчина – что есьм?» Местные таких вопросов не задают. Помнишь старый анекдот?

Отец с сыном в зоопарке проходят мимо клетки с обезьяной. Сын дёргает за рукав: «Папа, эта обезьяна мужчина или женщина?» – «Это самец». У следующей клетки сын опять: «Пап, а это мужчина?» – «Запомни, мальчик, мужчина тот, у кого деньги! А это – самец!»

И ещё на Кавказе настоящий мужчина тот, кто… пожёстче.

– Рафик, будь мужчиной! – призывал меня с детства буба [4], упрекая в малейшем проявлении доброты. – Зачем тебе футбол? Э-ээ!

Он подтаскивал меня к единоборствам, зрелищам острым… прививал культ силы. Мужчина, в понятии горцев, – воин, всегда готовый к смертному бою. Мужчинам-кавказцам не достойно таранить на себе, вместо женщин и ослов, копны сена за полтора десятка километров с дальних горных сенокосов, воду из родника. Допускается женщину сопроводить. По традиции, джигит идёт впереди, руки свободные, чтобы, в случае опасности первым выхватить кинжал. Горцу не пристало и дома хвататься за работу: важнее отдохнуть, посидеть в тенёчке на годекане, наблюдая как дочери, сёстры, жёны, бабушки проплывают мимо с изящными ичичалинскими [5] кувшинами на плече, негодными для переноски, но благостными для созерцания.

– Вдруг завтра война, а ты уставши! – грозно одёргивали аксакалы малодушных юношей, пытавшихся помочь матерям.

Однако войны всё не было и не было…

Жуткая мысль, что вдруг не доведётся озарить себя славой в ратных делах и жизнь пройдёт тихо, тускло… мирно, не давала покоя войнолюбивым джигитам. В томительном ожидании кровавой сечи утекало драгоценное время… А чтоб как-то скоротать скучные будни до прихода завоевателей, резались между собой за воду, за землю и воспитывали будущих воинов в духе бесстрашия, суровой выносливости, отваги. Буба, например, чтобы выковать твёрдость духа, отправлял меня ночью в дальний конец кладбища ставить папаху на могилу прадеда Сулеймана, племянник должен был принести её назад. Трусость, слабость, нежность осуждаются джамаатом [6] и строго наказываются.

И отдельное спасибо законам гор – не дают кинжалам ржаветь в ножнах.

В конце девятнадцатого века в селе Тпиг случай был: девушка шла к роднику с медным кувшином на плече, навстречу – всадник. Когда проезжал мимо, лошадь случайно коснулась головного покрывала горянки. По закону гор джигит этим обесчестил девушку и весь её род. Отец стал свидетелем позора дочери – из окна сакли всё видел. Наказание одно – смерть. Он выскочил с саблей и отрубил голову беспечному верховому. Весть о трагедии пулей долетела до родственников погибшего. Они вытащили клинки из ножен, чтобы наказать убийцу, на защиту которого тоже поднялся весь род. Сабельно-кинжальная резня растянулась на столетия, и уже в нашем веке, не так давно, юноша полюбил девушку из тухум [7] кровников [8]. Благо, отец поведал сыну богатую историю рода, свадьба не состоялась. Об этом писали [9].

В Дагестане мало укромных уголков, где сохранились эти дедушкины обычаи и бабушкины обряды. А в старину адаты были прикольные.

Вам и не снилось…

 

Меня, вопреки всем адатам, с малого детства тянуло к футболу, хотя игра командная, мирная…

Посреди Магарамкента – пустырь: коровы эти, барашки паслись. Власти решили сделать футбольное поле. Втайне я мечтал об этом больше других. Огородили участок железным забором, два дня трактор рокотал. «Неужели правда, настоящий стадион будет?» На третий день остыли, забросили. И тишина… Года ходят, ходят… Никаких движений. Пустырь стал колючками зарастать, народ – напрямки через поле бродить, барашки вернулись… В итоге чуть картошку не посадили.

Я уже вырос, занимался поставкой российских грузовых автомобилей в Баку. Появились деньги свободные. Думаю: «Свою мечту, наверно, придётся своими руками… Никто ведь не сделает». Давай прикидывать: как землю оформить, сколько нужно на всё?

Потом – ыб! Очухался: «Выходит, на свои бабки буду строить общий стадион?.. Я чё, совсем?! Что люди скажут? Лично мне земли нужно немного. По-любому два метра дадут в конце». И успокоился. Что было, так тихо-тихо расходовал.

Однажды дома растянулся на полу – футбол смотрю… Вдруг – ба-баммм!!! В прихожей грохот: залетают амбалы в масках, с автоматами, в полной боевой. Думал, ОМОНы, маски-шоу. Вломились, встать не успел. Как начали рихтовать. Удары спортивные, грамотные… Профессионально: туда-сюда. И потом битуха такая… по затылку. Как свет вырубили.

Пока я на больничной койке в несознанке валялся, друзья этих шакалов переловили… По своим связям. Слухи были: они до этого кодлу собирали, в разговоре назвали моё имя. На их волну подсели, выследили. Кого надо – посадили, кого надо – убрали. Оказывается, «наколку» дал мой сосед-ваххабист: «Деньги есть, туда-сюда». Другие – залётные с гор. Даже из банды Хаттаба один «дух». Дерзкие пацаны, но всех пятерых отыскали: и в Баку, и в горах. Одновременно брали. Иначе нельзя: стоит одному убежать, потом – всё, потом надолго. Я до этого думал: сосед молится, ну, и пусть себе молится. Чётки перебирает, Коран читает, глаза закатывает, в Аллаха верит – ведь здорово, правда? Вот как оказалось… Если б настоящие мужики были, пришли бы открыто, сели за стол: «Так, так и так?» А стрелять из-за угла… Детей, женщин. Это не горцы. Проститутки конченые – не мужчины. Ничего святого. Любого могут убить. Я смерти не боюсь. Коли суждено умереть, значит, так тому и быть.

В себя пришёл: весь в трубочках каких-то, в пластыре, бинтах, ломота по телу, голова кружится, гудит. Медсестра улыбается: «Жить будешь». Подлюги бросили меня, думали, мёртвый, но я выжил. Хорошо, сознание тогда потерял. Могли кончить. Редко кто от разбоя остаётся живым. Всё на изменах держится: «А вдруг узнает? Лучше уберём!» Считаю – повезло: заживо умер и повторно родился.

Пацаны толпой пришли навещать, фруктов натащили, мяса сушёного, красного вина… Гогочут, орут, руками размахивают… Для прикола кличку дали «Рафик-смерть». Ржут надо мной:

– Бог его на том свете спрашивает: «Ты стадион сделал?» – «Нет» – «Ну, тогда ты здесь на х… не нужен!»

 

Ушли.

Я остался один.

Один на один с собой. Было время подумать, в душе покопаться. В голове сильно мысли меняются после такого. Человек сильно другим становится.

Ради чего жить стоит? Ради денег?! Ха-а…

Нужно исполнить дело своей жизни.

И никто меня этому не учил, не подсказал. Сам до всего дошёл.

Понятно, скажут «ненормальный»… Пускай! Теперь я уверен: на ненормальных людях мир держится!

 

Подкатываю к Главе администрации:

– Отдайте место мне, пустырь. Ничего там посадить не хочу, дом строить не буду. Хочу для людей сделать спортивный комплекс. Чтоб дети играли, народ футбол смотрел. Сколько можно другим завидовать? Если сами свой край не поднимем, со стороны никто не придёт, не сделает.

Он понял:

– Давай, сынок, забери.

Оформил я аренду на сорок девять лет. Ближний конец поля в низине был, два-три метра, тот наверху. Скрепер нашёл, год выравнивал, нивелиром проверял, двести-триста машин грунта привёз. Где ямка, где чё… Думал так: чтобы твёрдое не было – слой чёрного песку: влагу держит и мягкий. Если упал, чтоб не больно. Посадил траву. Сначала большой возможности не было кому-то деньги давать, сам работал. Сам поливал, сам косил, ухаживал. Тихо, тихо… А потом деньжата посыпались, будто с неба. Хаа-а… Я – дальше. Люди под солнцем, под дождём сидят – навес соорудил. Раздевалки появились, душевые, гостиничные номера. Деревья фруктовые насадил. Смотри, какая красота! Черешню попробуй, ягоды спелые, сладкие. Траву газонокосилкой косим: шёлковая бывает, ровная, как биллиардный стол… В углу голубятня. Открываем турниры торжественно. Когда белые голуби взлетают в небо, над трибунами кружат, дух захватывает, как здорово! Такой красавчик-стадион вырос. Так тихо-тихо его построил.

Потом собирал команду. Тренера подтянул: знакомый пацан, футболист Кемран Нурахмедов. Большой спорт оставил, дома сидел, но человек футболом болеет…

Упирался поначалу:

– Тренером никогда не был.

– Ничего.

Пацанов набрали, команду назвали «Леки».

Раньше всех жителей нагорного Дагестана так звали. Джигиты были лихие. Грузины маленьких детей ими пугали: «Спи сынок, а то леки придут! Украдут тебя». Историческое название. Иначе ещё говорят – «лезгины». Произносишь – и слышится лязганье наточенных кинжалов…

В первый же год чемпионат Дагестана выиграли. Чем-пи-оонами стали! Люди отказывались верить. Лезгины ни разу так в футбол не играли. Потом перешли в третью лигу в ЮФО – Южный федеральный округ: Астрахань, Краснодар… и Магарамкент. Наше село на карте-то не найдёшь! Все команды приезжали сюда. Даже из Сочи. Те, правда, сперва побаивались… А как приехали, обзавидовались: «Стадион-сказка! Нам бы такой… потренироваться, поиграть». Встречали их, как принято на Кавказе, хлебосольно.

Короче, я доказал: желание будет – человеку всё по силам. Понимаешь?!

Раз негров из Ганы… позвал на Международный турнир. Не поверишь, приехали, – Рафик задорно рассмеялся. – Письмо через Махачкалу туда-сюда. Сам не ожидал, что приедут. Смотрю… ба! Короче, тут играем… Они к началу не успели, на финал попали. Как раз перерыв был и, б… – живые негры заруливают! Все: «Смотри!..» Забыли про футбол, весь стадион на них уставился, аплодировать начали, гуртом повалили навстречу. Для народа – зрелище!

Детская спортивная школа здесь тренируется. Я их пускаю, ничего не беру, наоборот, сам помогаю. Только одному тяжело всё тянуть… Двадцать человек одеть, обуть, накормить, купить мячи, организовать поездку. Шесть-семь миллионов. Думал, кто поддержит… Никто копейки не дал. Хотят футбол смотреть, зрелище видеть и не платить. «Плохо играют», «хорошо играют» – такие слова ещё говорят. У нас в Магарамкенте богатых людей хватает. Предлагаю: ну пусть один дорогу возьмёт на себя, другой – парк, третий – больницу, четвёртый – воду. Всем джамаатом! Нет. Придут домой, закроются на все запоры, деньги с утра до вечера считают. Тихушники. Как я раньше. Собрать все бабки, что ушли сюда на строительство, я бы, наверное, в Майями мог дворец прикупить или где-то на машине хорошей кататься. Но у меня других планов – море…

– А что ещё? Вроде всё блестит, – искренне изумился я.

– Мечтаю выстроить рядом бассейн, благоустроить вокруг… Прикинь, районный центр, а воды в домах нет. Стадион – мой аккордный наряд. Живу заново, вторая попытка дана. Считаю: нельзя заднего ходу давать, раз не умер. Пойду вперёд, жизнь покажет. Хочется след оставить после себя. Имя. Чтобы дети говорили: «Наш буба строил!» Гордились чтоб. У меня два пацана растут и дочка-лапочка.

Говорят: «Бог помог». Причём здесь?.. Что, землю лопатой за меня Бог кидал? А?! Всё я – лично своими руками. И ещё, если бы в своё время Глава администрации не отдал пустырь, ничего бы не было вообще. Глава, Абрек наш, – лезгин. Его убили… От души хороший человек был. За десять лет здесь третьего Главу администрации подряд валят, хоть в книгу Гиннесса включай.

 

Друг за другом в прохладное кафе вваливались с уличной жары спортивные парни, здоровались с нами, подсаживались к монитору, следили за матчем. Когда у ворот создавался опасный момент, Рафик прерывал рассказ, оживлялся, блестящим взором следил за игрой:

– У-ааа! Гол!!! Южная Корея – Аргентине. Марадонна! Вон, смотри: этот именитый Марадонна – тренер у них. Гляди, какой стал… колобок.

– Рафик, брат, ничего в этом не смыслю. Лучше пойду, поснимаю твой рукотворный оазис – и в путь…

Мы попрощались.

Я увлечённо фотографировал нереально-красивый, как с глянцевой рекламной обложки, стадион, уютные вместительные трибуны, Замира в компании счастливых мальчишек, азартно гоняющих мяч на ярко-зелёном ухоженном поле…

Если б каждый человек, вот так на куске земли своей сделал всё, что ему по плечу, прекрасна была бы земля наша! Прямо как мечтал былинный Васька Буслаев [10]:

 

Эхма, кабы силы да поболе мне!

Жарко бы дохнул я – снега бы растопил,

Круг земли пошёл бы да всю распахал,

Век бы ходил – города городил,

Церкви бы строил да сады всё садил!

Землю разукрасил бы – как девушку,

Обнял бы её – как невесту свою,

Поднял бы я землю ко своим грудям,

Поднял бы, понёс её ко Господу:

– Глянь-ко ты, Господи, земля-то какова, –

Сколько она Васькой изукрашена!

Ты вот её камнем пустил в небеса,

Я ж её сделал изумрудом дорогим!

Глянь-ко ты, Господи, порадуйся,

Как она зелено на солнышке горит!

 

 

* * *

 

…Он брёл, едва переставляя немые ступни, по узкому каменному гребню, висящему над бездной.

– Куда меня: в джаханнам [11] или джанет? [12] – острая, единственная мысль эта воспалённо стучала в мозгу.

Часто приходилось останавливаться.

Спутник впереди терял временами равновесие, отчаянно балансируя на краю Тьмы и Света. Тогда Рафик отводил взгляд от его белого савана, свисающего тогой с плеч, потерянно оглядывался по сторонам…

Слева широко зиял огромный кратер, по склону серпантином спускалась дорога. Бесконечный поток «рисовых зёрен» медленно стекал по ней к пыхающему жерлу – в стонах, мольбах, в удушливом запахе палёного мяса. Время от времени огненный смерч с гулом вырывался из ненасытного чрева, слизывал часть грешников и, рассыпав веером искры, сыто стихал. Лишь сполохи багряного зарева продолжали тревожно реять над Вселенской преисподней, да густая жирная копоть тяжело оседала чёрным пеплом на дно…

А по другую сторону от каменного гребня…

Пропасть далеко внизу заканчивалась плавным подъёмом на высокую-превысокую гору, поросшую нежной сочной зеленью. Снежная макушка величавой горы терялась в белых кучевых облаках, золотое солнце плыло вкруг вершины, озаряя лесистые склоны и каскады жемчужных водопадов. Отвесные бурлящие реки впадали в тихие бирюзовые озёра. Временами ветер свежел и радужная водяная пыль долетала до Рафика, приятно освежая лицо. На цветочных лугах паслись вальяжно-грациозные лани, наслаждаясь чистыми трелями волшебно-красивых птиц.

И вокруг ни души…

 

Наконец, тропа уткнулась в каменное плато.

Люди неотвратимо приближались к судной черте, за ней двое ворот: чёрные строгие вели в ад, сверкающие небесным светом – в рай. Суровый ангел смерти каждого знал в лицо и направлял одним взглядом. Рафик заметил, как, хромая, проковылял его сосед, весь окровавленный, с ним двое. Азраил [13], гремя ключами, прогнал их в адовы врата, а затем остановил пронизывающий взор на нём…

Какая-то сила вытолкнула Рафика из колонны.

Громогласный шёпот сверху повелел:

– Я не звал его, пусть исполнит дело своей жизни… Надо помочь ему. Азраил, удали из памяти то, что он видел здесь, и верни на Землю.

Азраил протянул руку к его лицу…

 

 

Селение Магарамкент, 2010 год

 

Примечания:

[1] Бейт – двустишие, форма лирической восточной поэзии.

[2] Баски (баск. Euskaldunak) – народ, населяющий т.н. баскские земли в северной Испании и юго-западной Франции. Дискуссионными остаются вопросы о родстве басков с кавказскими народами. В конце эпохи диктатуры Франсиско Франко образовалась подпольная баскская организация Эускади Та Аскатасуна (Баскония и свобода), известная под аббревиатурой ЭТА. Её целью было освобождение от диктатуры и основание независимого баскского государства. Для этого она использовала тактику террористических актов, которые она проводила по всей Испании. В качестве одного из методов финансирования ЭТА шантажировала предпринимателей и принуждала к уплате так называемого «революционного налога», занималась также ограблениями банков и похищениями людей для получения выкупа. ЭТА продолжает деятельность до настоящего времени.

[3] Кутум (Rutilus frisii kutum) – рыба семейства карповых; подвид вырезуба. Длина тела до 60 см, весит около 2 кг. Обитает в Каспийском море.

[4] Буба (лезг.) – отец.

[5] Село Ичичали, Гумбетовский район. Не только в Дагестане, но и на базарах Кабардино-Балкарии, Грузии, Казахстана творения рук ичичалинских мастеров воспринимаются в ряду надежных изделий, пользуются спросом, и в деле изготовления медных кувшинов у жителей этого аула нет конкурентов.

[6] Джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман, с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой.

[7] Тухум – родственная группа у народов Кавказа.

[8] Кровник – у кавказских народов человек, находящийся в отношениях кровной мести с другим родом, семьёй.

[9] «Агулы в XIX – нач. XX вв. Историко-этнографическое исследование» Булатова А. Г. ИД «Эпоха», Махачкала, 2008.

[10] Пьеса «Васька Буслаев» А. М. Горький;

[11] Джаханнам – ад.

[12] Джанет – рай.

[13] Азраил – ангел смерти в Исламе.

 

 

 

Дагестан – фотовзгляд

 

 

 

 

Служение свету

Никто тебе ни друг, никто тебе не враг, но всякий человек тебе учитель.

 

Уникальнейшее образование Нагорного Дагестана – Лакия. Сотворённая по высшему повелению самой природой она представляет собой своеобразный чан, краями которого выступают сплошные горные вершины вместе с главным Кавказским хребтом. А символическими естественными воротами в эту землю является Цудахарское ущелье. Там и расположено красивейшее село Куркли.

Директор школы с. Куркли Даниял Магдиев неожиданно спросил:

– Вы когда-нибудь слушали Пушкина на лакском?

– К стыду своему, нет. Но интересно!

– «Буря мглою…»

 

Ссавруннайх цьан дакьлай буран бищлай бур,

Марххалттанул занчру гьанагьи буллай.

Жагь жанавар кунма га ав-ав тьий бур,

Жагь чьиви оьрчь кунма га вев-шев тьий бур.

 

Даниял несколько откинулся на спинку стула, светясь от восторга:

– Ну, как?

– Лихо! – честно признался я.

– Везде есть писатели, поэты, в каждом ауле свои звёздочки. Но Пушкин – не русский писатель, мировой. Человек планеты! Пушкин – начало всех начал. Великий художник слова! Его гений принадлежит всем-всем! Дагестанцы любят Александра Сергеевича, считают своим поэтом. Невозможно воспитать человека, не познакомив его с творчеством Пушкина на родном языке. А ведь главная задача учителя – воспитать!

«Будь человеком!» – такое краткое, весьма жёсткое требование выдвигают горцы перед ребёнком, едва только он начинает понимать. Под словом «человек» аксакалы подразумевают носителя определённого кодекса морали, этики поведения в обществе и быту. Это первосуть представлений о чести, об обязанностях перед отцом и матерью, своим родом, аулом. Самым ёмким оценочным словом в горах является «человек». Горец клянется: «Человеком родился – человеком умру!» Правило горцев: продай поле, дом, утрать всё имущество, но не продавай, не теряй в себе человека. Отсюда проклятие: «Пусть не будет в вашем роду ни человека, ни коня». Когда начинают рассказывать о каком-нибудь промахе, недостатке, горцы прерывают: «Не тратьте на него слов. Он же не-человек». Либо наоборот: «Он человек, этот грех ему можно простить». Об ауле, в котором нет порядка, об ауле тесном, неряшливом, склочном, непутёвом говорят: «Человека там нет». Об ауле, в котором порядок и мир, говорят: «Там есть человек». Человек – первая необходимость, драгоценность, великое чудо.

Максим Горький сказал: «Человек – это звучит гордо!» Он не уточнял национальность. Сказанное относится ко всем народам: аварцам, чеченцам, белорусам, грузинам, таджикам… Если задумаемся над этими словами, мы сможем дать ответ на самый сложный вопрос: «А для чего человек живёт?» Живёт, чтобы совершать дела, которыми мог гордиться не только он, но и дети его, дети его детей, когда самого человека не будет.

Служение свету, служение образованию и есть главное дело наставника. Когда-то в юности я сделал этот судьбоносный выбор благодаря русским учителям. В нашем районе их было сорок. В День учителя мы обязательно вспоминаем первых русских педагогов.

 

 

Российская империя посылала сюда лучших генералов, но они смогли завоевать лишь горы, не наш маленький гордый народ. А когда к нам пришли молодые девушки, вооружённые книгами, мы покорно сдались им сами!

И ничуть не жалеем!

 

 

 

Дорога из Чароды

Лаг ахъиби хьатхlалла ихъу

Кто одолел подъём, тот одолеет и спуск.

Даргинская пословица

 

Из Чародинского района в Гергебель я добирался по горному серпантину вместе с Гасаном Жахбаровым на служебной «Волге». Гасан самый главный в Чароде, он Глава района, и автомат Калашникова, мирно уткнувшийся стволом в пассажирский резиновый коврик (чтоб, «в случае чего», быть под рукой) – весомое тому подтверждение.

Дорожная лента озорно петляла… Машина то взмывала ввысь, то вдруг ныряла в крутом вираже там, где дорога внезапно надламывалась. В одном месте мы чуть не угодили под камнепад. Как проскочил водитель впереди идущей «Нивы», мне до сих пор непонятно…

 

 

Мастерства здешним водителям не занимать. И, скорее повинуясь шоферской привычке, нежели выражая недоверие к способностям водителя, на крутом вираже я надавил на воображаемую педаль тормоза. Гасан заметил моё движение:

– Вы тоже водите?

– Да… Не могу спокойно с незнакомцем ехать… Так и тянет самому порулить: где тормознуть, где газку поддать.

Перед закрытым поворотом на краю пропасти водила остановился, посигналил, словно постучал в чужую дверь, перед тем, как войти.

– Слепой участок! Если навстречу вылетит горячий джигит – машины «саламкнутся». Сто лет назад здесь вообще не было дорог. К нам в Чароду можно было добраться только по узким горным тропам. Причём, когда два путника встречались на горной тропе, проложенной через Кулабский перевал, то одному из них приходилось сталкивать своего осла в пропасть. Позже построили балконную дорогу, она местами сохранилась. Скоро будем проезжать мимо – покажу.

Машина остановилась над бездной. Внизу гудела порожистая бурая река. На другом берегу, прямо по обрывистой скалистой стенке, на страшной высоте проложена узкая дорога. Без всяких ограждений. По ней идти-то жутко, не просто ехать…

– Наша балконная дорога. Когда строили, горцев спускали с вершины на канатах с кайлом, с киркой в руках, и они, зависнув над пропастью, вручную долбили скалу. Так у нас впервые появилась устойчивая связь с внешним миром. До этого мало кто выбирался в соседние сёла, не говоря уже о других районах. И к нам гости редко наведывались. Может, поэтому, чародинцев считают немного замкнутыми, обычаи, язык отличаются от аварских. Камнепады, обвалы то и дело перекрывают движение, дорогу приходится расчищать. Иногда с большим риском. Но снова и снова движение восстанавливаем. Раньше и машин-то особо не было. Моя бабушка, когда впервые увидела рядом с саклей грузовик, принесла охапку сена, положила на капот: чтоб ночью шайтан-конь мог подкрепиться. Всё это осталось в прошлом. Теперь диковинка – лошадь. И дороги по всему Дагестану изменились, ты, наверное, видел, идёт строительство современных трасс…

Я приблизился к краю жуткого обрыва, столкнул ногой небольшой камень. Он улетел, огрызаясь недобрым грохотом и бесконечным эхом. Действительно, все байки подсказывает сама жизнь.

Горец сорвался в пропасть, кунак кричит ему вслед:

– Магомед, ты живой?!

– Живой!

– Голова целый?

– Целый!

– Рука целый?

– Целый!

– Нога целый?

– Целый!

– Так вылезай!

– Я ещё падаю-ууу!!!

 

 

 

Россия и Дагестан?

Врач гордеца – Аллах.

Арабская пословица

 

Сократ велел в споре выслушать обе стороны.

Логично!

Но где повстречать идеолога экстремистского толка – «истинного воина Ислама», как они сами себя называют? Моё желание подогревалось ещё тем, что некоторые жители Дагестана (хотя таких мало) лесных «братьев» воспринимают как заступничков, народных мстителей.… Робин Гуды! «Ворошиловские стрелки»…

– Дубровский! – перевели мне однажды этот же образ на язык классической русской литературы.

 

Неожиданно повезло. Доводы другой, «лесной» стороны, мне удалось выслушать в Хасавюрте. Собеседника анонсировали, как «соратника Радуева, Гелаева, Салманова»… Ехать никуда не пришлось. В мой гостиничный номер в назначенный час прибыл гость: доброжелательный благообразный мусульманин с окладистой седой бородой – Абдурахим.

– …Я любому, хоть Вам, скажу прямо, хоть ФСБ. Хоть кому… Меня арестовали ни за что! Отсидел восемь месяцев в тюрьме. Наши беды будут и будут, пока Дагестан в составе России.

– Мне говорили, здесь живут более тридцати национальностей: даргинцы, аварцы, лезгины, кумыки, лакцы, ногайцы… Они, действительно, все, хором, единодушно требуют самостийности?!

– …Дагестан после отделения от России станет свободной, независимой страной.

– Такой, как Пакистан? Афганистан? Саудовская Аравия? Ирак?

– Нет. Там правит США.

– Ну, назовите страну-идеал, к чему нужно стремиться? Вы знаете хоть одну страну независимую?

– ? Нет…

 

Полтора часа продолжалась неторопливая интересная беседа-взаимоузнавание.

Мы попрощались. На память старец оставил мне книгу.

 

– Кто этот приятный дедушка? – поинтересовался я у Сайгидпашы Умаханова, Главы Хасавюрта.

– Палач.

 

 

* * *

 

Я остался в номере один, но присутствие благообразного старца чувствовалось почти зримо… Взгляд упал на книгу… Взял её в руки, стал аккуратно перелистывать.

Некоторые изречения были помечены:

 

•  «O вы, которые уверовали! He берите иудеев и христиан друзьями: они – друзья один другому. A если кто из вас берёт их себе в друзья, тот и сам из них. («Трапеза», 56(51));

•  «O те, которые уверовали! Сражайтесь c теми, кто не верует в Аллаха…» («Покаяние», 29(29));

•  «…И сражайтесь c ними, пока не будет искушения, и религия вся будет принадлежать Аллаху». («Добыча», 40(39));

•  «He вы их убивали, но Аллах убивал их, и не ты бросил, когда бросил, но Аллах бросил, чтобы испытать верующих хорошим испытанием от Него». («Добыча», 17(17));

•  «O пророк! Побуждай верующих к сражению. Если будет среди вас двадцать терпеливых, то они победят две сотни; a если будет среди вас сотня, то они победят тысячу тех, которые не веруют, за то, что они народ не понимающий». («Добыча», 66(65)).

 

Глянул на обложку. Перевод: «И. Ю. Крачковский».

Книга называлась «Коран».

Занятно…

 

И только Магомедкамиль, алим из селения Акуша, разъяснил мне эту странность:

– Нельзя вырывать фразы из контекста, аяты из конкретной суры.

Джихад объявляют, когда существует препятствие для веры: не дают молиться, уразу держать, насильно толкают в другую религию… Сегодня нужно объявлять джихад против своих слабостей, недостатков, против собственных греховных деяний… А от того, что убил иноверцев, женщин, детей… Зулму – если я иду к слабому человеку и отбираю, обижаю его. Обычный рэкет. Если у тебя есть сила – убери с дороги камень, добивайся спортивных достижений, помоги соседу. А не создавай проблем семье, которая тебе ничего плохого не сделала.

 

 

 

8 марта в Дагестане

Шейх шепчет одной из своих многочисленных жён: «Твои глаза горят, как полночные звёзды, твои губы – драгоценные рубины… Передай дальше».

 

Столкнувшись с такой темой, как «Международный женский День 8 марта» понимаю, сколь скудны мои творческие средства, как недостаёт мастерства, запаса слов, чтобы с огоньком, приплясом, нарисовать радужную, лучистую картинку праздника… А хулить Дагестан не хочется.

Указание приходит с самого, что ни на есть Сверху, всё-таки праздник международный...

 

Дорогой читатель, извини душевно!

Заполни этот пробел в моём повествовании своим воображением…

 

 

«Празднование международного дня 8 марта» (Редакция газеты, Чародинский район)

 

 

* * *

 

Бабаюртовский район.

Мы из гостей – в гости…

Добрались до нового дома Солтана далеко за полночь.

Забора пока нет, фундамент до щиколотки, а ворота уже стоят: ажурные, высокие, восточные – на ночь закрыты, как положено. Хозяин жмёт-жмёт-давит на звонок…

Грохочет в ворота кулаком.

– Солтан, может, не стоит жену будить? Обойди ворота и заходи.

– Зачем я тогда вообще их ставил?! Ворота, которые не открывает меч, открывает золото. Ворота, которые не открывает золото, открывает женщина.

Стыдно признаться, я не нашёлся ему возразить.

 

 

 

Праздник День Победы

Великая Отечественная война. Дагестанец посылает с фронта радостную весточку домой: «С первого дня отступаем. Аллах даст, весной дома будем!»

 

Сабир из Дербента вспоминал:

– У нас по соседству жил аксакал, любил рассказывать: «Из пулемёта строчу, вдруг сзади кто-то по плечу. Оборачиваюсь: «Подожди, товарищ Сталин!» А сам на войне не был.

Наверно, на фронте всякие попадались вояки, однако правда состоит в том, что дагестанцы проявили на полях сражений в борьбе с немецко-фашисткими захватчиками чудеса героизма! Горцы плечом к плечу с другими народами СССР стояли на защите Родины. Лучшее доказательство тому – количество Героев Советского Союза, уроженцев Дагестана.

Вот их яркие, золотые имена:

 

Абакаров Кади Абакарович

Абдулаев Абдурахман Ягъяевич

Абдулманапов Магомед-Загид

Абдулмеджидов Ахмед Дибирович

Абдурахманов Зульпукар Зульпукарович

Абрамов Шетиель Семёнович

Акаев Юсуп Абдулабекович

Алиев Араз Казимагомедович

Алиев Газрет Агаевич

Алиев Саид Давыдович

Алиев Шамсулла Ферезуллаевич

Алисултанов Султан Кадырбекович

Амет-Хан Султан

Байбулатов Ирбайхан Адылханович

Бовт Василий Афанасьевич

Бондаренко Владимир Илларионович

Велиев Мирза Довлетович

Волкодав Иван Егорович

Гаджиев Магомет Имадутдинович

Гальченко Леонид Акимович

Гамзатов Магомед Юсупович

Горбачёв Иван Петрович

Гражданкин Виктор Иванович

Громаковский Владимир Александрович

Джумагулов Эльмурза Биймурзаевич

Дмитриев Павел Павлович

Жердев Николай Прокофьевич

Земцов Николай Андреевич

Исрафилов Абас Исламович

Калуцкий Николай Александрович

Кузнецов Дмитрий Игнатьевич

Манаров Муса Хираманович

Нурадилов Ханпаша Нурадилович

Овчаров Александр Михайлович

Подорожный Николай Алексеевич

Пряничников Николай Иванович

Салихов Эсед Бабастанович

Селивантьев Фёдор Григорьевич

Ситковский Александр Николаевич

Сулейманов Ризван Баширович

Сулейманов Яков Магомедалиевич

Сумин Андрей Васильевич

Султанов Иса Клычевич

Сухов Константин Васильевич

Эмиров Валентин Аллахиярович

 

Сорок пять Героев Советского Союза – дагестанцев!

Сорок пять!!!

Что к этому добавить?..

 

Магомед Гаджиев в годы войны был командиром подводной лодки. В истории подводного флота он первый в надводном положении атаковал вражеский корабль! И потопил его, показав фашистам свой горский характер. В 42-м году Магомеду Гаджиеву, дагестанцу, аварцу, Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоили звание Героя Советского Союза. Одной из военно-морских баз на севере присвоили его имя. В годы перестройки, когда все святыни подвергались переоценке, осмеянию, закрытый город Гаджиево пытались переименовать. Моряки северного флота, общественность не дали этого сделать. Русские моряки выступали на заседании Государственной Думы в защиту ветерана, героя. Мне случилось побывать в Гаджиево и беседовать с офицерами.

 

Слава такому воину!

Слава такому народу!

Слава таким офицерам!

 

Нет противоречия между русскими, аварцами, карелами… Есть дистанция между невеждами, не признающими, не уважающими историю своего народа.

Позор на их головы!

А праздник Девятое мая – будет святым для всех нас, для детей наших, для детей детей наших… на все времена. И всегда, завидев в небе клин журавлей, мы будем вспоминать павших солдат…

 

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю эту полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей [1].

 

Примечания:

[1] Расул Гамзатов. «Журавли».

 

 

Продолжение следует

 

 


№61 дата публикации: 04.03.2015

 

Комментарии: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020