Грани Эпохи

этико-философский журнал №82 / Лето 2020

Читателям Содержание Архив Выход

Ольга Ерёмина

 

Дима Латышев. «Когда-нибудь, страшно подумать, когда…»

Недавно старинный калужский знакомый, с которым мы когда-то вместе ходили в походы, сказал, что 4 года назад умер Дима Латышев.

Несколько дней до меня доходило это известие. Дескать, служил Латышев в МЧС, выполнял водолазные работы на Оке под Каширой, получил баротравму. Её не диагностировали вовремя. 3 дня пролежал в больнице и умер от тромба. У него осталось две дочери.

И сейчас в памяти встало то, что было связано с этим человеком – и временем.

Мы общались с Димой последний раз в двухтысячном году. Больше 18 лет назад…

Когда я училась в школе (закончила в 1987 году), в городе постоянно проводились туристические слёты, соревнования по спортивному ориентированию, песенные слёты. Тогда я впервые услышала фамилию Латышев. Её обычно произносили с уважением. Но турклуб «Горизонт» нашей школы № 5 города Калуги был довольно самодостаточный, к тому же втягивал в себя ребят из других школ, иногда уже закончивших учиться. События буквально бурлили, нам хватало самих себя. Даже закончив школу, я ещё год продолжала ходить в походы с нашим клубом под предводительством Сергея Вадимовича Зеленова.

Летом 1988 года я открыла для себя, что в городе, совсем рядом со школой, всего-то надо перейти улицу Театральную, существует ещё городской взрослый турклуб. И оказалось, что разрядники и даже мастера спорта по туризму, альпинисты, мужики (им было по 27–28 лет, но мне они казались мужиками) проводят там обучающий семинар. Каждую неделю лекции по технике восхождения, по медицине, по снаряжению, по выходным – практика, и в конце – экзамен и документ. Документ меня не интересовал тогда, а вот большой поход – да. Помню, как на первое занятие набился полный кабинет народу, яблоку упасть было негде. Вели семинар пижонистый красавец Сергей Кашкаров и высокий, мощный, интеллигентный Дима Волошин. Мне они тогда казались совершенно недоступными мастерами.

Туда же начал ходить и Дима Латышев. Он был младше меня на год, закончил школу и поступил в какой-то техникум (он находился за Лампочкой, в новом районе, именуемом Тайфун). Стали называть фамилию Линкова, который был в этом техникуме то ли преподавателем, то ли руководителем туристического клуба. Про него говорили, что он ведёт тренировки и собрал из студентов сильную команду, чтобы ходить в серьёзные горные походы. Сам Линков был маленького роста, и рядом с гвардейцами, которых он собрал вокруг себя, он выглядел немного нелепо. Но ребята с уважением говорили, что он их гоняет.

Постепенно выкристаллизовалась компания из трёх высоких красивых ребят: Игорь Травкин, Граф (Миша Образцов) и Дима Латышев, который чувствовал себя среди них авторитетно. На семинарах клуба они держались вместе.

Я тогда работала в 12-й школе вожатой, мои вечера и выходные были свободны. Ядро – взрослое – городского клуба ходило на тренировки в зал ДК Машзавода, но только по понедельникам, один раз в неделю. (Душ там был только холодный.) Я знала, что для участия в хороших горных походах нужна неслабая физическая подготовка, и мне одного раза в неделю было явно мало. Я бегала по утрам в городском парке. Но в квартире, где я жила, вообще не было ни горячей воды, ни ванны, ни душа, и это затрудняло тренировки.

Как-то случилось, что Лена Овчаренко после осенней Школы песни (она проходила тогда на Обвале) предложила мне тренироваться с Латышевым. Оказалось, зал, где они занимаются, находится на пересечении Суворова и Энгельса. Рядом жила моя школьная подруга Настя Маева. Лена сама ходила с ребятами в этот зал, и ей хотелось девчачьей компании. Я стала ходить – два раза в неделю. Парни тренировались под руководством Линкова, а мы с Леной сами занимались-разминались, наособицу. Потом парни играли с баскетбол. Я играть не умела и вообще правил баскетбола не знала, но смотрела внимательно. Моя любимая троица – все были высокими, яркими, не ребячились, вели себя солидно, старались казаться старше. Граф играл хорошо. Латышев был немного ниже других, он чаще бросал трёхочковые, но попадал не всегда и коротко как бы сплёвывал с досады. Когда он бросал, то всегда подпрыгивал, закидывая ноги назад. Мне это казалось забавным и неудобным.

Потом Ленка Овчаренко стала приходить реже, она жила далеко, в Аненках. Я продолжала. После тренировок я шла к Насте, она разрешала мне принять у неё душ. Иногда Насти не было дома. И как-то стало получаться, что мы постепенно сближались с ребятами. Приходили после тренировок втроём к Игорю Травкину – если я не ошибаюсь, то улица Энгельса, дом 17. Его бабушка хорошо относилась к нашим посиделкам, видимо, считая меня положительной. Готовила нам чай. Я играла на гитаре и знала уйму песен. Тогда Графа я стала называть Графом – у него были волосы как у маршала Мюрата, тонкое лицо. И мы, цыплята, любили тогда песню Визбора «Вставайте, граф…».

Потом откуда-то взялся Саша Здонов. Иногда мне хотелось назвать его Александром Ивановичем. Он был старше меня лет на четырнадцать, тоже выпускник 5-й школы, опытный турист. Как это всё возникало – непонятно, броуновское движение какое-то, общая питательная среда, которая приводила людей друг к другу. Вот эти трое: Травкин, Граф, Латышев – четвёртый Здонов – и я пятая – в феврале 1889 года пошли на Любовец. Нас со школьным клубом туда впервые привёл Зеленов, я любила туда шастать в любое время года и хорошо знала дорогу от разъезда Перерушево. Надо было доехать на дизель-поезде до Перерушева и затем 15 км идти на юг с отклонением в несколько градусов к востоку – по просеке, затем через поля, через овраги. Я в любое время дня и ночи выходила точно на Михайловку, рядом с которой и было урочище Любовец с пещерами.

Парни собирались в горный поход на Западный Тянь-Шань, ожидалось, что у них будет много снега на перевалах, и для них это была необходимая тренировка. Поход состоялся – через Чаткальский хребет. Я этой же весной тоже побывала на Чаткальском хребте, но с группой городского турклуба.

 

Дмитрий Борисович Линков, Миша Образцов, Игорь Травкин, Дима Латышев (слева направо).

1989 год, май. Западный Тянь-Шань

 

Почему они взяли меня? Не знаю. Может, потому, что я хорошо знала дорогу, а ребята там не были раньше. Может, потому, что ходила с ними в их зал. Может, потому, что я немного была тогда влюблена во всех троих сразу, и они чувствовали это.

Отправились рано утром в субботу. До Перерушева на дизеле было ехать минут сорок. Ни станции, ни платформы – просто лесок и переезд. По укатанной дороге мы бодро двинулись в сторону деревни Перерушево. Немного не доходя, свернули под острым углом влево, на просеку, уже прилично заросшую.

Вот сейчас разглядываю google-карту и вижу эту квартальную просеку – едва заметной складкой она уходит на юг, к полям возле деревни Караваинки, где важно было не потерять направление. Тогда прямиком выходили к северной окраине Михайловки.

Латышев шёл с новыми, только появившимися тогда лыжными палками из какого-то химволокна. Он их только что купил и решил испробовать в походе. Тогда появилась мода ходить с палками. Когда мы возвращались из Кольцова к Ферзиково, он их забыл в пазике, вспомнил уже в Калуге и очень огорчился.

Как только мы свернули, начался снег. Снега в лесу было почему-то намного больше, чем в городе. Чем мы занимались в этот день? Тропили тропу. Шли по пояс, проваливаясь ещё и в колеи, оставленные тракторами. След в след – целый день. Свернуть с дороги и уйти в чащу даже для отправления естественных надобностей не было сил. Пару раз парни просили меня отдохнуть немного, подождать, и уходили вперёд. За всё время пути меня вперёд они ни разу не запустили, держали обычно в серединке, а тропить тропу – штука весёлая. Кто не пробовал ни разу – тому не объяснить. В рюкзаках у нас была полная выкладка: палатки, спальники, котёл, топор и прочее. Снег был сухой, пушистый.

Латышев, кажется, подражал тогда Кашкарову. А, может, он сам был такой – щеголеватый. Он сам сшил себе фонарики из плотной оранжевой ткани – типа нарукавников, такой фонарик к горным ботинкам крепится, под коленом завязывается, защита от попадания снега. Часто проверял их крепление к ботинкам.

В середине дня под ёлкой устроили привал, развели костёр, натопили снегу, вскипятили чаю. Ели, помню, хлеб с салом. Никто из ребят не ныл, не жаловался, все подшучивали над снегом и дорогой коротко и жестковато, по-мужски.

Зимний пасмурный день короток. Пока мы прошли по лощине между полями и выскочили к окраине Михайловки, стемнело. Резко похолодало. До пещер оставалось около километра по снегу. Тут мы наткнулись на дом, стоявший к западу от деревни на границе поля, в лесочке. Дом был пуст. Парни осторожно потянули дверь веранды – она открылась. Дверь же в сам дом была заперта. Может быть, не было сил уже, может быть, сказалась полная темнота, но мы почему-то решили ночевать здесь. Да простят нас хозяева дома. Ребята залезли на чердак, обнаружили, что можно спуститься в сам дом и открыть дверь изнутри, но я решительно запротестовала: ночевать на холодной веранде, ничего там не повредив, не испортив – одно, а вторгаться в чужой дом, явно обустроенный, – другое. На веранде зажгли несколько свечей, в поленнице мы взяли дрова и в уличной печке-буржуйке развели огонь. Быстро приготовили еду, чай.

Спали на веранде, постелив на пол палатки, в спальниках. Ещё там нашёлся матрас, набитый сеном. Под утро я замёрзла и потому встала рано, растопила буржуйку, сварганила кашу, заварила чай. Мы тогда очень просто питались, не было никаких разносолов.

Дошли до Любовца, по дороге оценив правильность нашего решения заночевать на веранде. На поле, под наклоном уходящем к Оке, было столько снега, что мы бы там до полуночи барахтались.

Потом было как всегда на Любовце – лазили по ходам-переходам, спускались к водопаду, разводили костёр, пили чай, говорили про то, кто эти пещеры сотворил, когда и зачем. Все легенды припоминали.

В 4 часа дня отправлялся автобус из Кольцова. До Кольцова – 4 км. Опять полями доковыляли до грунтовки, по которой пару раз кто-то проехал и утрамбовал снег. Потом довольно спокойно дотопали до главной площади Кольцова. В парк усадьбы генерала Кара, кажется, тогда уже не пошли.

Мы серьёзно рисковали со временем: несколько раз перед этим, когда мы рассчитывали доехать на автобусе, в Ферзиково на автостанции висело объявление: «Автобус на Кольцово не ходит в связи с большой ямностью дороги». Но в этот раз обошлось, доехали.

Ферзиково – райцентр, славный тем, что там жили зеки. Там погрузились на дизель и через час были в Калуге.

Весной на Тянь-Шане мы прошли с командой Линкова одним и тем же ущельем с разницей в день. О ребятах тогда вспоминали. Потом, в начале лета, помню, всей компанией мы завалились к кому-то в гости – из старших туристов, и думали – ненадолго, но пошёл сильный ливень, а в доме нашлась гитара, и я много пела, и смеялись, и они были все вместе: и Латышев, и Травкин, и Граф. Ребята ещё собирались идти в Татры, в Чехию, и это звучало тогда очень круто. Я так и не помню, сходил или они тогда.

 

Дима Латышев, Д. Б. Линков, Миша Образцов, Игорь Травкин

 

А потом я поступила в институт, кто-то из ребят ушёл в армию. Через год я успела ещё съездить в альплагерь «Уллу-тау», получить значок «Альпинист СССР». Наверное, это был предпоследний или последний год, когда эти значки выдавали. Всё стало жёстким и злым: страна развалилась, есть нечего, денег ни у кого нет – галопирующая инфляция. На Кавказе, куда все ходили, опасно, война.

Но внезапно в 1993 году словно что-то развиднелось, зашевелилось. Городской турклуб получил какое-то финансирование на проведение походов. И две группы стали собираться на Кавказ. Руководство одной взял на себя Дима Латышев. Город был готов оплачивать питание (точнее, выделить продукты) и дорогу в один конец. Это было невероятно по тем временам.

В то время уже не действовал, как прежде, семинар, и группа подобралась довольно слабая. Семь человек, три парня, три девушки – и одна женщина 36 лет. Мне она тогда казалась очень пожилой. Почему я отдельно про неё говорю: они вместе с ещё одной молодой девицей 20 лет были слабыми физически, и приходилось на них ориентироваться.

И был ещё один странный тип, который появился в группе в последний момент. На вид лет двадцать восемь. Тощий, помятый, полное отсутствие подготовки, и он постоянно всё записывал за нами: кто что сказал. С блокнотом не расставался. Я сначала недоумевала, потом стала откровенно смеяться над ним: подсадная утка!

Я собралась пойти в горы, не зная даже маршрута. Лишь бы куда-нибудь пойти! Я только что сдала диплом, закончила институт, моей дочке было 6 месяцев. Я её отвезла родителям мужа в райцентр на Украине, где можно было купить хорошее молоко. У меня молоко пропало рано от недостаточного питания и сильного стресса, когда муж сломал позвоночник: междугородний автобус слетел с трассы и несколько раз перевернулся под откос через крышу. За дочку я не волновалась: когда приехала её забирать, она была такая щекастая, что я её не узнала. Откормилась на молочке.

Всё происходило молниеносно. Конец июня. Мы уже в поезде, сидим вместе, поём. Одно окно разбито, ночной ветер дует в вагон, но нам весело и легко. Мы тогда решили попробовать, сколько часов мы можем петь песни, не повторяясь. Вторая группа, которая ехала вместе с нами, зависала в нашей части вагона. Мы пели всё подряд: Городницкого, Визбора, Окуджаву, песни никому не известных авторов, которые заканчивались примерно таким припевом: «Эгей, эгей, на бронетранспортёре! Эгей, эгей, на суше и на море».

Когда надо было обедать или ужинать, мы отсекали время. Гитара переходила из рук в руки. В итоге подсчитали, что пели мы 16 часов подряд, не повторяясь.

Дима Латышев на гитаре не играл, но песен знал много, напоминал те, которые ещё не пели. И пел, попадая в ноты, что немаловажно.

Так мы доехали до Нальчика и пересели в автобус на Верхний Баксан. Как мы утолкались в этот автобусик всей толпой с рюкзаками – неясно, но, видимо, местные водители к подобному привыкли за долгие годы. Утолкали нас.

Перейдя реку Баксан, мы поднялись вверх по ущелью реки Сылтран-Су до озера Мукол, покрытого льдом и снегом. Утром через хороший снежный перевал спустились в долину реки Кыртык, заночевали на её берегу. Там нас чуть не накрыло сильным ливнем, граница дождя прошла рядом с нами. Мы с испугу поставили палатки за минуту.

Наутро шли на перевал Кыртыкауш. Он некатегорийный, через него когда-то наши солдаты 70 голодных детей из детдома Армавира выводили от немцев. Через перевал грунтовка. Сильно пахло свежей полынью. Мы шли рядом с Димой Латышевым, и он говорил, что хочет сюда обязательно вернуться. Он спросил, знаю ли я ключ. Я не сразу поняла, о чём он. Оказывается, у Визбора песня есть – «Ключ», я её раньше не слышала. И мы шли через перевал, и Дима пел мне под хруст турботинок о камни дороги:

 

Когда-нибудь, страшно подумать, когда

Сбудется день иной.

Тогда мы, дружище, вернёмся туда,

Откуда ушли с тобой.

Туда мы прорвёмся сквозь полчища туч

И через все ветра.

И вот старый дом открывает наш ключ,

Бывавший в иных мирах.

 

Когда мы вернёмся,

Разлуку изъяв из груди,

Мы вам улыбнёмся

И скажем, что всё позади.

И может, удастся нам снова

Достичь рубежа неземного,

Который легко достигался

Тогда, в молодые года.

 

Мне так понравилась тогда песня, что я попросила Диму проговорить мне куплеты – и выучила её сразу, с голоса. Странно, но с тех пор я её вживую ни от кого не слышала, и так она и осталась у меня навсегда связанной с Латышевым. И сейчас я говорю, зная, что Димы уже нет: дружище, мы вернёмся.

С перевала открылся Эльбрус – такой близкий в чистом синем небе.

На Джилы-Су погода испортилась. Мы посмотрели на водопад Султан, искупались в горячих источниках и пошли вверх по долине. Там нас настиг основательный дождь, всё заволокло тучами, Эльбрус исчез в мутной пелене. Дорога покрылась потоками воды. День мы стояли, готовя себе чай на примусе под навесом скалы. Ночью дождь перестал, и утром Эльбрус явился во всей красе – с двумя своими вершинами. Кажется, пройди несколько зелёных холмов – и вот ты уже на снегу. Но горный воздух обманчив.

Утром вышло солнце, и мы двинулись по плато Урахиксырт на перевал Балкбаши. Туда ведёт длиннейший каменистый тягун, осыпные склоны не дают рассеяться или задуматься. Первая группа встала раньше и ушла далеко вперёд. Мы растянулись по всему склону. Дима Латышев шёл сзади, страховал самых слабых. Шагаешь, думаешь: вот перевал, поднимаешься – а это лишь складка, а перевал выше. Слева – сияющие ледники Эльбруса, ослепительные сколы ледопадов, хрустальный воздух.

Я вылезла на широкую седловину перевала и поняла, что нам тут сидеть придётся долго. А те, кто плетётся в хвосте, придут сюда обессиленными. У камня устроился Дима Гущин. У него в рюкзаке был примус и котлы. Я как официальный заместитель руководителя стала поднимать Гущина, чтобы сделать чай. Гущин заныл, что это не его дежурство, что он не должен делать чай для отставших, что у нас перекуса здесь по плану нет. По уровню опыта я в группе была старше, пожалуй, чем даже Дима Латышев. Альплагерь, два Тянь-Шаня, Карпаты, Кукитанг-тау, Хибины… Это не считая водных походов. Гущин опыт признавал и нехотя раскрыл рюкзак. Мы натопили снегу, порезали хлеб, достали сахар – и через час, когда отставшие поднялись-таки, мы вместе с ними пили чай. Мы бы ещё полчаса сидели там, чтобы отставшие отдохнули и смогли спускаться вниз, но тут из-за скал наползли облака, они стали быстро заволакивать перевал, и нам пришлось спускаться очень быстро, чтобы не переломать ноги на камнях и не вылететь на сбросы.

К границе леса мы с Димой вышли вдвоём – и остановились. Далеко внизу текла река, начинались еловые леса, а мы застыли над дивной долиной, полной жизни, пения птиц, шелеста деревьев – и не могли наглядеться. Разувшись, мы устроились над обрывом и ждали отставших. Потерять их не боялись: в долину вела торная тропа, мимо которой не промахнёшься. Так мы сидели, и Латышев читал мне наизусть Омара Хайяма. До этого я Хайяма не знала, кроме имени. Я написала: мне. Нет, он просто читал Хайяма – потому что мир был свеж, и вечный Омар был неотъёмен от него. Подобные минуты близости – самое ценное, что есть в моей жизни.

Дальше всё шло как по маслу: мы переночевали в пустом коше, спустились к аулу Хузрук, оттуда дали телеграмму, купили хлеба в магазине. Потом по попутном лесовозе доехали до реки Кубань, где она выходит из ущелья. И начался самый прекрасный путь – путь до Ворошиловских кошей. Это самая красивая горная долина, которую я видела. Справа, глубоко внизу, грохочет Кубань, слева цветущий луг – пышные розовые султаны горца поднимаются над травами, вверх за ним поднимаются скалы, в далеко впереди – белые снега.

Заночевали на Ворошиловских кошах. На другой день поднялись вверх по Уллу-Ёзеню, откуда начинается река Кубань, стали лагерем под самым ледником, чтобы утром, пока снег не растаял, рвануть на перевал.

Мы шли несколько часов. Я маршрута не знала, доверяя Латышеву. А старшая группа на день обогнала нас. Часа через четыре пути я заметила, что Латышев нервничает. На перевале должны быть скалы. Когда мы вылетели на перевел без скал, стало ясно, что попали мы не туда. Мы стояли вообще не на перевале, а на гребне огромного цирка, и виден был почти отвесный спуск. Но куда этот спуск? Должны быть скалы, а на них мемориальные таблички в честь боёв Великой Отечественной. Азау-Баши отсюда не казалась высокой.

Группа была измотана подъёмом по леднику. Нехотя жевали чернослив, плюя косточки. Я заметила бугорок – явно рукотворный, раскопала тур. Там в банке лежала записка: три года назад группа студентов ленинградского мединститута поднялась на этот перевал. В записке всё было честь по чести: состав группы, время, руководитель, категорийность похода. Метеоусловия: пурга, ветер. И приписка: нашедшим записку просьба сообщить по такому-то адресу, какой перевал мы взяли. Мы долго хохотали, а потом закопали записку назад: мы не могли ответить на вопрос.

И мы оставили всех на неизвестном перевале и вдвоём с Латышевым без рюкзаков пошли налево искать нужный нам перевал. Латышев был уверен, что он совсем рядом.

По скальному гребню, с которого сползал ледник, мы шли 4 часа, тропя тропу в высоченных сугробах. Однажды чуть не прошли по козырьку, нависшему над пропастью. И через 3 часа мы нашли-таки перевал Азау!

Назад возвращались по леднику, напрямик. Шли час. Однажды остановились на минуту передохнуть. Я чувствовала облегчение и особую нежность к заблудившемуся Латышеву. В долине завечерело. Точно вышли на то место, где оставили группу. Но группы не было. Латышев говорил: это не то место. Я говорю: вот косточки от чернослива! Заметили новый турик: в нём записка: группа такая-то (наша) ушла искать руководителей по их следам. Мы кинулись назад – напрямик по леднику. Заметили Диму Гущина (это он принял решение) с народом уже на полпути. Крикнули им: катитесь вниз. Ледник закрытый, порядок. Они спустили сначала наши рюкзаки по пологому склону ледника в его центр, потом спустились сами.

Ночевали на леднике с видом на синеющую долину с Ворошиловскими кошами. Довольно даже полого палатки стояли. Правда, из еды у нас оставалась только манка, сварили её – в ложке три крупинки. Но зато было немного изюма. Ставили палатки – и одна порвалась, крыша лопнула. Смотрели ночью на звёзды. Как хорошо, что не было ветра и снега.

Утром быстро добрались до перевала по натропленному и начали спускаться в новый мир. Дама, которая мне тогда казалась пожилой, почувствовала себя плохо после ночёвки на высоте (3428 м – высота Азау). На спуске её накрыла горняшка. Она плакала в голос, иногда рыдала, шаталась, падала, кого-то ругала, обвиняла. Латышев вместе со всеми ушёл вперёд, а я осталась её страховать. Надо было спустить её вниз как можно быстрее. Её крики и рыдания я слушала одна, благо спуск по леднику был несложным.

В Терсколе мы нашли первую группу, которая уже начала за нас волноваться, заночевали в палатках в окружении коров (пастух налил мне целый котелок молока, вся группа получила по кружке) и утром рано поехали на поезд – едва успели вовремя.

В августе, через месяц, я уехала из Калуги на 5 лет. Когда вернулась, встретила Латышева. Он ещё раньше подружился с Алексеем, моим первым мужем. Мы жили тогда очень голодно и холодно. 1998 год – время экономических потрясений и нестроения. На 8 марта Латышев взял свою жену, а Алексей снарядил меня – и мы пошли, как когда-то, на Обвал, чтобы там отметить праздник. Опять по глубокому снегу. Что-то пили там, пели, но главное – Латышев взял из дома сырую курицу и фольгу, нафаршировал курицу чем-то и запекал её. Такой был подарок для нас, постоянно голодных тогда.

Потом я два года моталась в Москву в попытках заработать на жизнь. Рассталась тогда с Алексеем, и мне казалось, что связь со всеми, с кем мы были вместе дружны, оборвалась.

И ещё – в двухтысячном Латышев предложил мне провести экскурсию на Любовец. Он пытался заняться туризмом в городе, арендовал большой автобус, собрал группу и повёз всё толпу – кто на каблуках, в коротких юбках, кто в маечках – лето было – в Любовец. Я что-то рассказывала по дороге. В пещерах потащила всех в Хату Хама, там погасили фонари и свечи, сидели в полной темноте: как бы заново проживали своё рождение.

Вскоре после этого я уехала в Москву насовсем и больше Диму не видела.

Но осталось: мы вдвоём на трёх с половиной тысячах метров, на леднике Азау. Осталось: Омар Хайям. Осталось: 15 км по снегу на Любовец. Другое время. Иные песни. И:

 

Когда-нибудь, страшно подумать, когда

Сбудется день иной.

Тогда мы, дружище, вернёмся туда,

Откуда ушли с тобой.

 

P. S. Игорь Травкин написал, что Миша Образцов – Граф – умер год назад. Мишке было 46 лет. У него, у Игоря, слава богу, всё хорошо. Младшей дочери 18 лет.

Мы вернёмся.

5 марта 2019 года

 

 


№78 дата публикации: 01.06.2019

 

Комментарии: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020