Грани Эпохи

этико-философский журнал №80 / Зима 2019-2020

Читателям Содержание Архив Выход

Александр Балтин,

член Союза писателей Москвы

 

Монеты дней, медали событий

Монеты дней, медали событий

 

Солнце похоже на новенькую, сверкающую гинею?

Нет, оно подобно уходящей в перспективу, компактно слаженной веренице ангелов; и Блейк, склоняющийся над новым листом, чтобы оживить его гравюрой, видит то, что не укладывается в рамки физической обыденности.

Где: не заметен райский сад его созвучий, не хватает денег на еду и детей, мусор сплетен важнее знания, и ценится одна торговля.

Где: знать считает, что всё принадлежит ей по праву, а устремленья лучших душ остаются без внимания.

Блейк творит холст за холстом: все они таинственно волнующие, яркие, с нарушением земных, столь условных пропорций; и Навуходоносор ползёт на четвереньках, а дикое лицо его проглядывает сквозь спадающие рыжие волосы; число зверя расплывается чудовищной силой, и вновь концентрируется в образах невыносимых драконов, красный из которых пока ещё помахивает хвостом, как рукою, без особого усилия и претензий на господство.

…садовник в монастыре – монастырь, вестимо, на других широтах – проснувшись утром, обнаруживает красные, болящие, кровоточивые раны на руках, и ещё одна, синеющая пока на боку, вот-вот прорвётся.

О, страшно ему, столь привычному к монастырскому огороду, к цветам своим, чьи лепестки драгоценны, страшно, он, брызгая кровью, заснувший только на три часа, а до того бившийся в конвульсиях молитвы, бежит по белом коридору, спешит к настоятелю – властному старику с лисьей мордочкой, и, пав на колени, протягивает к нему свои пламенеющие рубиново конечности.

Облизнувшись, настоятель спрашивает:

– И на боку есть?

И задирает дерюгу несчастный, не знающий, что участь его предрешена, что ни помощи, ни снадобий никаких не получит он, призванный стать источником дохода – о! человек в таком образе страдает вдвойне; но тянутся, заслышав шорохи слухов, люди: богатые и бедные – первые готовые жертвовать изрядно, чтобы увидеть чудо стигматов, вторые, несущие стёртые свои гроши за возможность лицезреть то же…

А настоятель с казначеем, внешне напоминающим полный карман с неказисто приделанной к нему головою, будут подсчитывать разные кругляши, да наслаждаться бенедектином; и упорные, каменноголовые братья будут сторожить келью садовника, дабы не случилось бы чего: готовые раздражать раны, лишь бы не утихала идущая кровь.

Пусть ещё не долго! А! – лишь бы росла слава монастырская.

И настоятель, беседую с кем-то властным, кого увидим мы только с затылка, будет гнуться, говоря, что всё истинно, всё правда, чудо свершилось, и будет обладатель затылка, посмеиваясь, говорить:

– Ох, и хитры вы с вашим казначеем, ох и хитры.

…а где-то за много веков до оного Робер Сорбон, поднаторевший в красноречии и богословии, снискав покровительство сначала могущественного графа, потом и самого короля, основывает Сорбоннский дом, чтобы два десятка бедных студентов постигали премудрости словесных распрей и учились фехтовать фразами, как дворянские дети учатся владеть шпагой…

 

– Знаешь, в одном мгновенье могут сойтись такие события, что непонятно, как мозг выдерживает тени или отблески их…

– А?

– Да нет, я о своём…

– Слушай, твои умствования меня пугают. Давай лучше о коллекционировании – как-то приятнее.

Один собирает монеты, другой медали.

Мартовский снег чист, как первый, декабрьский, и тонкая скань ветвей украшает улицу, не сообразуясь с желаниями многих, и точно опровергая наличие календарной весны.

Монеты дней стираются от долгого употребления, а медали событий долго ли сохранишь на бархате памяти?

Вороний грай порою мнится приговором: и сыплются чёрные шарики его на белую, когда таковой не должна бы уже быть, мартовскую, такую не весеннюю реальность…

 

 

Рано ещё Ривареса

 

Прыгал на ступеньках лестницы – как всегда, среди других малышей – той лестницы, которой поднимались, отправляясь в зал, где занимались айкидо; радостно ждали тренера, кричали, приветствуя: четырёх-пятилетние малыши, как вдруг один, зацепившись ногой за ступеньку, упал на другую прямо носом.

Он тут же вскочил, и непонятно было, что раньше закапало – кровь или слёзы.

Малыш рыдал; подхваченный отцом, тут же был перенесён на диван; отец вытирал кровь платком, и все, столпившиеся вокруг, старались помочь – кто чем…

Отец Саши протягивал влажные салфетки, кто-то ещё открывал аптечку, доставал пакет со льдом, предлагал перекись; молодая дама, кинув на пол чехлы с теннисными ракетками, решительно сказала:

– Я врач, сейчас сделаю, что надо.

Отец держал малыша, сам растерянный, не ожидавший ничего подобного.

Молодая женщина легко ощупала нос.

– Перелома нет, ушиб сильный.

Она промывала перекисью:

– Ну, ну, маленький, потерпи, ничего страшного.

Ватный скатанный жгут, смоченный снадобьем, аккуратно ввернула в ноздрю и достала присыпку: белый порошок.

Малыш рыдал.

Взрослые склонялись.

Высокая, красивая Лена подошла, держа на руках второго своего карапуза.

– Саш, сейчас Лёша приедет, отвезёт, куда надо…

– Спасибо, Лен, – отвечал отец, чувствуя себя даже несколько неудобно из-за суеты такой…

– Какой Лёша? – рыдал малыш.

– Папа Димы, сынок. Потерпи.

…нёс мальчишку на руках, не переодевая, а высоченный, худой, спортивный Лёша спрашивал:

– Саш, ваши вещи?

– Ага, – отвечал на ходу.

И – уже в машине:

– Ну что, в травмпунтк поедем?

–Слушай, не знаю, я и денег не взял… и вообще, жене сейчас позвоню…

–Зачем там деньги? Я дам, если что. Сейчас по навигатору посмотрю.

Малыш рыдал.

Кровь не шла, под носом чуть кровянила ранка.

Решили всё же домой, и в комнате своей уже, укрыв малыша, промыв нос ещё раз перекисью, предлагал сок, поесть, мультики на планшете…

Тот отказывался, ждал маму – допоздна сидевшая в офисе, мчалась теперь, но Москва с бесконечными потоками и ежесуточной суетой противоречила скоростному прибытию домой.

А малыш попросил перенести его в кресло, мультики захотел.

Он отходил явно – лёгкий, подвижный, такой весёлый, спортивный малыш.

Отец рассказывал, сидя рядом, как в детстве на него упала люстра.

– А тебе больно было?

– Больно, конечно, сынок. Меня возили в ту больницу… ну, помнишь, куда тебя, когда цепочку маленьким проглотил?

Слепящая суета, кровяные сосульки волос, и – в больнице: света много, бьющего в глаза света, склоняющиеся врачи, что-то делающие в бедной, крошечной голове.

Поздний отец, за пятьдесят.

Мать, которую не вышел встречать мальчишка, – сидел, прижавшись тесно к отцу, – вызвала скорую.

Две молодые врачихи, сюсюкая, как и положено, осматривали малыша, предложили, хотя ничего страшного не нашли, ехать, он плакал, не хотел.

Пока собиралась мать (один сопровождающий), отец держал малыша на руках, говорил:

– Помнишь, я тебе про дядю кино ставил, какой своим расстрелом командовал? Помнишь? Вот какой сильный. Не плачь, малыш, всё нормально будет.

Рано Ривареса.

В недрах неотложки расположившийся сынок, мать рядом, закрывающаяся дверь, и машина почему-то не едет.

Уехала.

Рано Ривареса.

Всё будет хорошо.

Одинокая, какая-то чужая, страшная навалившейся пустотой квартира, где надо мыть посуду, стелить постель, или…

Всё будет хорошо.

Хоть и рано ещё Ривареса.

 

 

Музыканты в электричке

 

Гладко льющиеся ленты стёкол в электричке пыльновато сглаживают, уравнивая: лесные массивы, пёстрые дачные поселения, лодочки и каравеллы облаков – заурядность пейзажа превращая в нечто домашнее, тёплое, млечное.

Пёстрая сумма людская – содержание каждого вагона; можно встретить и бабок с корзинами, наполненными дачными дарами – бабок, точно из недр двадцатого века выпавших, будто и не длится двадцать первый давно.

Потёртые мужички с картофельными лицами и лаковыми залысинами; шумящие дети…

Резко открывающиеся двери пропускают двоих музыкантов, и, эксплуатируя гитару, молодой белокурый парень поёт известную довольно песню, где образ Христа трактуется вольно настолько, что поэт, сидящий у окна, и глядящий в открываемые им недра жизни, вспоминает, что когда-то слегка завидовал тексту; девушка, сопровождающая певуна-гитариста, ударяет в бубен, вызывает в сознание цветовые испанские разводы.

Идут по вагону, и в сумочку, хитро притороченную к поясу девушки, летят монеты и мелкие купюры: песни хватает на вагонную длительность.

А вот уже скоро провинциальный откроется городок, довольно крупный в сравнение с посёлками, мелькавшими многопёстро, и люди встают, теснятся к первым вагонам: всем охота поскорее выйти.

В одном из первых вагонов девушка качает упоительную девочку с бантами, в пышном платьице; приглядись – это же девушка, помогавшая гитаристу; а вот и он – с гитарою за спиной, что напоминает плоские крылья: ангел песни или же нищеты?

Интересно, с кем была девчушка, когда они шли по вагонам?

Поезд останавливается, с лёгким змеиным шипением расползаются двери, и люди сыплют на перрон…

И ещё раз увидишь музыкантов: девушка в девочкой на руках, и очевидно, парень скрылся в примитивных дебрях придорожного магазинчика…

А дальше, от вокзала, напоминающего пышный каменный торт, город начинает пыльное – и одновременно зелёное – движение: к реке, что вспыхнет на солнце (если дойдёшь) драгоценной церковной парчой.

 

 

Праздничная улица

 

– Пас! Пас! – кричал малыш, когда играли с отцом в настольный футбол…

Отец спросил вдруг:

– Малыш, а ты знаешь, что такое пас?

– Не-а, па…

– Как же ты употребляешь слово? Пас – это когда игрок передаёт мяч другому игроку своей команды…

– Гол! – радостно закричал малыш, воспользовавшись тем, что отец отвлёкся…

Тот засмеялся.

И – продолжили вертеть ручки, заставляя игрушечных, плоских ребят перекидывать друг другу пластмассовый мячик.

Как мы изначально понимаем значенье слов?

Какое количество их заложено в нас?

Иногда ужасом наплывало на отца – малышу придётся объяснять, что такое хлеб, вода, лицо…

Не пришлось – слова, стало быть, живут в нас, идут с непредставимого предрождения, дальнего, как хвост реинкарнации, в которую мало кто верит, а осознаёт…

…я любуюсь высотой нашего острова, где роскошные, строгие, избыточно украшенные: самые разные дома, сияя драгоценными материалами, громоздятся чуть не до неба. Надо ли говорить, что я в Атлантиде?

Я поднимаюсь по лестнице, не имеющей стержня, и полы одежды моей развеваются: она цветная, богатая; и в комнате, что поражает строгостью, сажусь на странной формы стул, чтобы листать книгу, размещённую на поставце. И Константинополь шестого века за окнами пышнее, нежели павлиний хвост.

– Па, ты опять гол пропустил. Что с тобой?

– Ну, ты же выигрываешь, малыш? Значит, должен был счастлив.

Малыш откатывает мяч, пасует другому игроку.

– Что такое счастлив, па?

– Это… как солнышко в груди…

– Да? А у меня всегда оно, пап.

Отец улыбается.

Солнечный, подвижный, очень общительный малыш.

Вчера вспоминал – а Адиля Халитовна уже месяц, как ушла?

Одна из воспитательниц детского сада – была уволена за недосмотр, некоторые родители возмутились, ибо недосмотр заключался в том, что девочка, заигравшись с мальчишками, упала и набила шишку, а Адиля не вызвала скорую помощь…

Милая молоденькая татарка, очень любившая малышей; её не восстановили, и очень попросили родителей не гнать волну; а детям сказали, что Адиля ушла за маленьким, и будет у неё сынок.

Но мальчишка знал откуда-то, что Адилю уволили, и вот спрашивал – месяц назад ушла?

– Нет, сынок, – отвечал, – полгода.

Нет ощущения времени – пять с половиной лет, нету его.

Когда-то оценкой времени у малыша было – как вчера.

Потом – десять минут.

– Опять гол тебе, па!

– Хорошо, малыш. Доволен?

– Ага…

Май льётся в окно чудом зелени и солнца, воздух плавится, перекипая в жидком золоте, и жизнь кажется праздничной улицей – причём не интересно думать, какая она на самом деле.

 

 


№79 дата публикации: 02.09.2019

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020