№78 / Лето 2019
Грани Эпохи

 

 

Ольга Ерёмина

 

Записки экскурсовода

Часть 12

Часть 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12.

 

Руса на Порусье

Это сейчас на картах пишут – Старая Русса. А в XIII веке, когда строили этот собор в честь Спаса, говорили просто – Руса. А река называется по-прежнему – Порусья.

Посмотрите: собор сам небольшой с нашей точки зрения, он ведь монастырский, а монастыри в то время многочисленными не были.

Справа – трапезная с большим окном, думаю, растёсанным позднее. Изначально, видимо, окно было уже. Внизу мощный подклет – там явно были, фигурально выражаясь, банковские ячейки. Добро хранили: серебро обительное, запасы. Крыльцо справа, думаю, позже пристроено, в XVII веке. Изначально деревянное было. В таком сборе осаду выдержать можно.

Много ли городов у нас могу похвастаться тем, что у них собор XIII века стоит?

Только вот с двух сторон его окружают пятиэтажки. От этого впечатление нарушается. И с дороги не видно: спрятан за домами. Ирреальность: проходишь пятиэтажный, заросший лопухами двор – а там такое.

Рядом ещё одна церковь и колокольня, но это уже XVII век. Сейчас здесь музеи.

Да, полоски на стенах из красного кирпича – это специально реставраторы оставляют, чтобы показать, что кладка подлинная.

 

Цнинский бейшлот

Местные краеведы в Вышнем Волочке на свои средства поставили перед плотиной со стороны Бейшлотской набережной камень с табличкой. Табличку уворовали, сдали на цветмет.

Меня приводит в восторг мысль, что вот реальное сооружение, которое построили при Петре, и оно работает!

На Бейшлотской набережной пятиэтажки, на другой стороне частные дома. Ещё один восторг: местные ребятишки выходят из подъезда уже в плавках и с плавательными кругами в руках. Тридцать метров, ну, пятьдесят – и ты в воде! Вода у бейшлота исключительно чистая, приятная. Ширина реки здесь метров пятьдесят (если с заводями – больше), и довольно глубоко. Дно на входе песчаное. Цветут кубышки и кувшинки. И детей полно. Вот настоящее летнее детское счастье: в речку прямо из подъезда.

Делаю фотографию с сильным зумом с мостков в заводи ниже плотины. На бейшлоте красная штука, похожая на кран, – это заслонки шлюза поднимать или опускать. Она на рельсах стоит. Работает!

 

Про кокошники

Свечная башня Борисоглебского монастыря в Торжке.

Посмотрите на окна: они завершены как килевидные кокошники с московском узорочье XVII века. Но килевидные кокошники в то время никогда не завершали окон. Значит, не XVII век. И все три окна (среднее из которых не окно, а дверной проём, предполагающий деревянную галерею вокруг, но изначально не имевший её, то есть опять же ложный) объединены одним закомарным покрытием опять же с килевидным завершением, но это не закомара конструктивная, а опять же ложная, для изобразительного эффекта. Потому как следующий ярус держится на угловых столпах.

Вот это даёт нам указание на модерн, точнее, неорусский стиль. Причём очень ранний неорусский стиль: проект 1868 года. Это как кокошники для фрейлин в XIX веке при дворе – шёл поиск новой русской идентичности.

И в результате башня выглядит эффектно и живописно.

(В Туле на церкви в Кремле, где был первый музей оружия, такие же килевидные штуки.)

 

Семьдесят верблюдов

Когда Савва Мамонтов в студенчестве чрезвычайно увлёкся театром и всякими там идеями, отец не на шутку заволновался и решил выбить из него студенческую дурь. Сам ли придумал или Кокорев подсказал, но отец отправил сына в Баку, в «Закаспийское торговое товарищество».

В 1862 году Саввушка прибыл в Баку, чтобы изучить суть дела, и сразу начал жаловаться отцу на скуку, проситься домой. Отец ему ответствовал так: вот тебе деньги, найми семьдесят верблюдов с погонщиками, купи товару по своему усмотрению и отправляйся сам с караваном в сердце Персии. Из Шахруда в Мешхед. Полтысячи вёрст. Продай там товар с выгодой и вернись с деньгами.

Саввушке 21 год. Совершеннолетний. При этом одни пустяки в голове: то ваять хочет, то в театре изображать, то петь в опере. Но такая задача – это же приключение! Авантюра! Тут ещё таможню надо пройти, впереди земли пустынные и горные. Разбойники опять же.

Савва справился. Через год после отъезда из Москвы он вернулся под отцово крыло, и тот позволил ему ехать в Милан – изучать торговлю шёлком. Ну, в Милане Савва пустился во все тяжкие: брал уроки скульптуры у Антокольского, рисовал, пел и допелся до того, что его в Ла Скала пригласили.

Ну, тут уж отец не вытерпел: какой вокал? Какие статýи? Кому по наследству железные дороги и вся торговля перейдёт? Тут как раз тётушка при смерти оказалась, и отец под этим предлогом вытребовал Саввушку в Россию.

 

Иван

В одной двухдневной экскурсии попался мне интересный турист с именем Иван, а вот фамилия не наша. С девушкой был. У той губы были ярко алым накрашены, она явно моложе. А ему лет сорок, хотя выглядит подтянуто и молодо. Но – морщины у глаз.

Интересен Иван был, во-первых, особой учтивостью, показавшейся мне слегка старомодной, и явным незнанием некоторых современных деталей.

Когда я говорила, что вот с этой горки катаются дети на ватрушках, он оборачивался к своей девушке с вопросительным лицом: дескать, что такое ватрушка?

В Спас-Клепиках, когда мы вышли на берег речки Совки, маленькой, с крутыми берегами, с рыжей от примесей железа водой («Над скудной глиной жёлтого обрыва…», Блок), Иван и его девушка разулись, залезли в воду по щиколотку, шлёпали по глине. Потом я заметила, как уже возле музея Есенина она, прислонясь к бревенчатой стене, подставляла по очереди стопы, а он, присев на колени, лил на них воду из бутылки и отмывал от глины. Трогательно.

Оказалось, он из Германии. Родился в Казахстане, из немецкой семьи, а потом его родители уехали на историческую родину, и он с ними.

Как внимателен он был ко всему! Как пристально обращал внимание на детали!

Я ему благодарна – за чуткость. Он увлечён русской культурой. От встречи с таким человеком хочется дальше работать.

 

У мельницы

В Твери, в картинной галерее, встретила картину Коровина «Мостик у мельницы». Сразу вспомнилась усадьба Коровина – Охотино, река Нерль и его рассказ о том, как Шаляпин впервые услышал «Лучинушку». Коровин повёл друга рыбачить на мельницу. Туда же еду принесли, закуски. Художник рыбачил, а бас закусывал с мельником, и тот спел ему «Лучинушку». Шаляпин выучил с голоса и потом всегда исполнял в концертах.

Вечером мы ехали в Москву, и закат был пленительно-алым. Я записывала:

 

Из пурпурной кудели облаков

Вытягиваю шёлковые нити.

Луна встаёт тугим веретеном

Над чёрным краем зубчатого леса,

Над дикими туманами болот.

И песня у костра не умолкает.

Чу! Мельник вновь «Лучинушку» поёт,

И второю Шаляпин подпевает.

 

Щедрость

Домотканово. Бегут над возвышенностью низкие облака. Белеет колоннами усадьба Дервизов. Солнце зажигает вершины клёнов. По усадьбе таблички: «Здесь Серов писал такую-то картину».

Сдав группу в музей, возвращаюсь к автобусу – взять свой термос. К калитке дома напротив, тщательно выкрашенного, с резными наличниками, идёт женщина с пакетом яблок. Останавливается:

– Вы яблок не возьмёте?

– Сколько Вы просите? – спрашиваю я и уже тянусь к кошельку.

– Просто так, без денег, – и, словно оправдываясь: – нынче много уродилось. Падают, гниют. А мы уже и варенья наварили, и соку.

– Спасибо! Как Вас зовут?

– Наталья.

– Вы здесь живёте?

– Это не мы, это бабушка наша живёт. Она не такая, она бы просто так не дала. Подождите меня, я ещё принесу.

И исчезает за калиткой. Я угощаю яблоками водителя, сама вонзаю зубы в румяный штрифель – сок брызжет.

Вскоре появляется Наталья – большой пакет чуть не рвётся от яблок.

– Они не с дерева, а с земли, упавшие, с бочком, долго лежать не будут!

– А мы им долго лежать не дадим. Вот сейчас придут туристы – всех угощу! Спасибо Вам за щедрость.

И я ловлю себя на мысли, что это слово – щедрость – мы произносим сейчас предельно редко. И счастье, когда произносим.

Через полчаса туристы с наслаждением хрустят розово-красными домоткановскими яблоками.

 

Синхрония

За пять лет моей работы гидом я ни разу не возила экскурсии в Сергиев Посад. Мимо – многократно. Туда – нет.

И вот в ноябре 2021 года я начала писать историческую повесть об осаде Троице-Сергиева монастыря поляками и литовцами в 1608–1610 годах. Для описания событий мне нужно точное расположение всех оврагов монастыря и полей вокруг. Конечно, там сейчас город. Местность я могу представить мысленно, с топографической памятью у меня всё в порядке, но хорошо бы увидеть всё в реальности ещё раз. Выискивала время, чтобы самой съездить туда, ногами обойти.

Осада началась в сентябре. Я в своих описаниях дошла до ноября 1608 года – и вот получаю экскурсию в Лавру с заездом в Гефсиманский скит и на Гремячий ключ. Получите и распишитесь.

Правда, не всё так просто. Экскурсия выпадает на самый промозглый и ветреный день. В Москве выпавший было снег стаял, а там лежит, в ледяную корку превратился. На горе Маковец – ветер рвёт. Это чтобы я не просто ясную осень описывала, а чтобы поняла, каково было защитникам обители мёрзнуть на стенах в ожидании приступа.

 

Шилёнок

В Туле, в Кремле, поставили к шестисотлетию города дворы посадских людей. Восстановили по раскопкам. Здорово сделано.

Экскурсовод рассказывает новую тему как по нотам. В одном дворе по описи в качество сторожа-дворника жил некто по имени Шилёнок. Говорит, что, возможно, этот Шилёнок умел тачать сапоги, работать с шилом, потому и получил такое прозвище.

На переходе от одной станции к другой я говорю экскурсоводу: да, умел работать с шилом, но иначе. Шильники в Новгороде – это наёмные убийцы. Убивали не ножом, а шилом.

– Разве мог хозяин двора на посаде нанять сторожем убийцу!

– Да запросто. Сейчас же в качестве охранников нанимают как раз мордоворотов. А какое у них там прошлое – одному Богу известно.

– Да, но ведь суффикс -онок. Значит, не он сам шильник. Ребёнок.

– Ну, сын шильника. Есть же Ворёнок.

– Воришка?

– Нет, Ворёнок. Сын Тушинского вора и Марины Мнишек.

– Надо нашему методисту сказать, – задумчиво говорит экскурсовод.

Туляки – молодцы. Великолепно сделали прогулку по Кремлю и исторический центр города.

 

Кондуки

Когда мне сообщили, что водителем будет тверитянин Евгений, я поняла, что до Романцевских гор за деревней Кондуки мы не доедем. До самих Конуков докатимся по асфальту, а вот дальше – нет. Машина у него своя, он бережёт её пуще глаза и подвергать риску не будет.

В тупике за Кондуками оказалось, что дорога к горам, точнее, к терриконам, уже отсыпана щебнем. Свежим, только что битым, с острыми краями. Мы поехали было по ней со скоростью 2 км в час, подпрыгивая и охая, потом я предложила остановиться и дойти пешком. Всего-то с километр.

И мы пошли. Ветер, ветер на всём белом свете. Чёрная и коричная первородная глина, ржавые куски бурого угля, который не так давно добывали здесь открытым способом, сухой татарник и низкие корявые дикие яблони, рваные слоистые тучи, сивая шелестящая трава.

Подъём. Узкие разрезы промоин меж терриконов. Кажется, вот-вот высунется оттуда морда какого-нибудь доисторического чудища. Зелёно-синие карьеры-озёра обманчивы: купаться там нельзя: кислотность воды равна уксусу.

В промоинах кое-где угнездились мелкие корявые берёзы. Стволы белые, чуток жёлтых листьев – на прощанье с годом оставлено.

Сверху видно – вдали, за зелёными озимыми полями, на востоке, церковь в Епифани, на Федосьином городище – белым корабликом.

Странное место, притягательное и отталкивающее одновременно. Где люди разрыли вглубь недра земли, достали уголь – и бросили землю: дальше сама-сама. И она плачет обманной красой затопленных водой карьеров. И вода отравленная – ни птице не попить, ни рыбе не жить. И не держится на оплывающей глине ни семя травы, ни семя дерева. Только берёзы… Но они, терпеливицы, и на кирпичной кладке могут прорасти.

Туристы радуются: зато фотки классные получаются.

 

Концепт Дороги

Путь.

Путе-шествие. Шед-ствие по пути. Чередование ход-//шед-.

Дорога.

Первое слово – исконно русское. Путь – он в просторе, в лугах, в полях.

Дорога – отсылает к индоевропейскому корню «дорг» со значением «дёргать, драть». То есть дорога – нечто, продёрганное, продранное в лесу.

И в то же время дорога странно связана с татарским-тюркским даруга. То есть человек, ответственный за сбор дани в улусе, и само направление этого сбора дани.

Наши, русские дороги – через степи и леса. Находить по приметам затерявшееся направление в бескрайности степей – и расчищать от завалов и поросли в лесах. Может, потому возникло фольклорное удвоение путь-дорога?

Есть выражение торный путь.

Есть торба – дорожная сума, котомка. Дорогу торят. Там, где путь из варяг в греки, где древнее Торопецкое княжество (мать Александра Невского была торопецкой княжной), есть река Торопа – индоевропейское tor up. Путь водный.

Тор – путь, направление, прокладываемое волей человека.

Дорога подразумевает точку выхода и входа. Отправления и прибытия.

Следовательно, расстояние.

Расстояние существует лишь в корреляции со временем.

Помню: шли мы по Кавказу на Ворошиловские коши. На карте, в легенде, так и было написано: 4 часа. Не сколько километров, а сколько часов.

У Ивасей: «Менять часы на километры В пропорции один к пяти».

В горах иные пропорции. В степях – тоже.

Расстояние и время – не постоянны. Они относительны.

И цивилизации, существующие в пространстве и времени, смещают центр тяжести: одни смещены к пространству, как Россия, другие к времени, как цивилизация Западной Европы.

Следующая составная часть концепта Дороги в русской культуре выражена картиной Васнецова «Витязь на распутье».

Точка бифуркации. Развилка. Ветвление пространства.

Часто мы пролетаем свою точку бифуркации, не замечая и вообще не задумываясь о ней, и потом, спустя время, оглядываемся назад и думаем: эх, если бы вот тогда я поступил иначе!

Глупец вообще не оглядывается и не думает.

Думает о пропущенной точке ветвления, то есть выбора, умный. Значит, в другой раз он попробует её распознать заранее.

А витязь на распутье – мудрый. Он не проскочил мимо, он заметил этот камень с надписью, остановился, прочитал – и думает.

Если вы считаете, что это легко, – оглянитесь на свою жизнь. Это мудрость – вовремя заметить развилку.

Таким образом, в концепт Дороги входит понятие бифуркации, развилки, следовательно – выбора и возможной ошибки.

Шахматист прочитывает вперёд ходы. Он знает правила, знает, как может ходить та или иная фигура.

Жизнь несёт в себе непредвиденные вводные. Какой путь будет верным? Ты в степи, и кажется естественным поставить походные шатры возле реки. Но вот ты, степняк, в горах – и ставишь шатры у реки. А в верховьях дожди, и ночью сходит селевой поток.

То, что кажется ошибкой сейчас, через десятилетия назовут Судьбой.

Дальше идём: о самостоятельности выбора.

Это вообще дебри.

Обусловленность выбора – тут многогранник рассуждений.

Возвращаемся к точке выхода и входа.

Выход есть, а вот всегда ли будет станция прибытия? Может, эта дорога – не отрезок, а вектор? А если вектор не через одну судьбы, а через судьбы поколений?

Растеряев гениально поймал: «Подожди немного, русская дорога».

И Гоголь со своей птицей-тройкой, которая есть Русь, за спиной маячит. И Блок:

 

О Русь моя, жена моя, до боли

Нам ясен долгий путь.

Тот путь стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь.

 

Дорога: намерение-интенция, цель и задача. Стратегия и тактика.

Если отправились в путь – то зачем?

Западный ответ конкретен.

Русский – «поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».

И тогда результат будет – «вдруг откуда ни возьмись».

Через концепт Дороги выходим на русский характер. Если он ещё есть.

Деформируется, раскалывается, дробится, ветвится. Так остался ли ещё?

 

Вся русская литература – это Дорога.

Радищев едет из Петербурга в Москву.

Пушкин спустя 30 лет едет ему навстречу. А потом ещё и в Арзрум.

Александр Сергеевич – вот кто знал всю тогдашнюю Россию – от Кавказа и Крыма до Петербурга, от Молдавии до Оренбургских степей.

А Лермонтов? «Сквозь туман кремнистый путь блестит…»

Имплицитно – дорога присутствует везде.

«Горе от ума»: Чацкий приехал в Москву и уезжает.

«Вишневый сад»: Раневская приехала в имение и уезжает.

«Мёртвые души»: Чичиков приехал в город N и уезжает.

«Евгений Онегин»: приехал и уезжает.

Пьер Безухов: откровение приходит ему в дороге – когда он пленником идёт по русской земле вместе с Платоном Каратаевым.

И сам Толстой, ноги которого ступают по заскорузлой глине Козельской земли, а вдали, за Жиздрой, маячит Оптина. И чертополох растёт, несгибаемый.

И Некрасов:

 

В каком году – рассчитывай,

В каком году – угадывай,

На столбовой дороженьке

Сошлись семь мужиков.

 

И Тургенев с Некрасовым, исходившие с ружьями леса не столько в поисках дичи, сколько в поисках истины.

Путь-тор-дорога – поиск, искание места, Беловодья, и искание Правды.

Абсолютное попадание в архетип – песня Анатолия Новикова на стихи Льва Ошанина, знакомая всем «Эх, дороги…»:

 

Эх, дороги…

Пыль да туман;

Холода, тревоги

Да степной бурьян.

 

Знать не можешь

Доли своей.

Может, крылья сложишь

Посреди степей.

 

И высокая нота Рубцова:

 

Всё облака над ней, всё облака.

В пыли веков, мгновенны и незримы,

Идут по ней, как прежде, пилигримы,

И машет им прощальная рука.

 

Чего нет в русской Дороге – так это темы вознаграждения.

У Ланцберга: «И дело не в том, что отыщешь потом, / А в том, что подарит дорога».

 

Великие события Европы вершились в городах.

В России – на дорогах. Даже цари в пути рождались, как Фёдор Иоаннович. И даже битва за город оказывалась битвой за дорогу – как в Малоярославце в 1812 году.

И остаётся заданный Гоголем вопрос: Русь, куда же несёшься ты?

2017–2021

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№91 дата публикации: 01.09.2022