№78 / Лето 2019
Грани Эпохи

 

 

Александр Балтин,

член Союза писателей Москвы

 

Рассказы

Нина

Плавно изгибаются, текут лиловыми и фиолетовыми созвучиями, живут на дне и стенках аквариумов: сложные, суставчатые, с названиями, звучащими поэзией…

Кто они?

Растения, кораллы, камни?

Подвал давно переоборудован, и, вступая в него, не ожидаешь длинного лабиринта, уставленного аквариумами, заполненными такой красотою…

Глаз не оторвать…

Обычные, как в детстве были, гуппи – и то представляют солнечные, радужные стаи, а уж экзотические рыбы…

Жалко, названий не запомнить – больно сложны, но можно долго вглядываться в пёстрые движения, в игру оттенков, в…

Думал, что один в магазине, куда заходит иногда: просто так, поглазеть, но…

– Меня моллинезии, знаете, интересуют, у вас тут такой выбор, запутаться можно, что, где…

– Пойдёмте, покажу. Вы только заводите аквариум?

– Да, сын мечтал, вот ему в подарок, пока в банке поживут…

– Что Вы, это опасно. Не хотите у нас взять полную комплектацию: возможно с доставкой?

Пожилой человек оборачивается, видит: молодой, высокий, сухощавый сотрудник, и женщина, чем-то неуловимо напоминающая…

Да, она тоже смотрит на него.

Вдруг:

– Володь, ты что ли?

– Нина?

– Не узнал…

Он смешивается:

– Ну нет, почему…

Молодой торговец не показывает растерянности, и женщина тут же переключается на него.

Он ведёт её к определённым аквариумам, они говорят, он начинает орудовать специальными приспособлениями, извлекая рыб, запуская их в специальные пакеты…

Не о чем будет говорить.

Около дверей – круглые огромные аквариумы, с корягами, с большими, цветными рыбинами; узкая лестница, ведущая к выходу, дворы, дворы.

…опалённые ленты романа с Ниной мелькают в памяти, и острые лепестки пепла падают в душу.

Надо ж, считал, уехала из района, а жила тогда через пару улиц, а магазин подобный один тут.

Значит, вышла замуж за того, кто…

Неважно уже.

Сынишка у неё…

Пожилой человек закуривает, проходя сложно перетекающими друг в друга дворами, и неотвратимо следует домой.

Где никто не ждёт.

 

 

Чёлка берёзы прекрасно-желта

Сколько раз проходил мимо этого калужского дома, не замечая сине-белую вывеску с торца: Дантист.

Сегодня надо сюда – всегда ездил лечить зубы в Калугу: дешевле, да и город – в сущности, родной – столько родственников, знакомых.

Старшие всё больше и больше на Пятницком теперь, и шёл сюда, в клинику, уютно расположившуюся на первом этаже, с тёткой: некогда работала в другой поликлинике, и тогда была своя врач, но…

Теперь у неё диагноз, с которым редко выздоравливают.

…интересен взгляд из маленького холла, сквозь широкие стёкла – по улице идут люди, которым не надо к стоматологу, шуршит осенняя листва, уже скукоженная, не такая красивая, но чёлка берёзы, растущей у подъезда, прекрасно-желта…

Нервничал очень.

Тётку отправил сразу, как нашли дом, хотя и сам бы справился, всё знакомое, но видимое… словно сквозь плёнку определённую, янтарного отлива: мол, родина-то – Москва.

Врачу, которую не знает, нужно сказать, что он двоюродный брат Марины: сестры, какая умерла в конце того года, поразив всех родственников, и думать о ней, как о мёртвой, не может, нет-нет…

Ждать тяжелее всего.

Мысленно повторяет совершённый с тёткой маршрут: по кривым и гнутым, невыразимо колоритным переулкам, мимо пёстрой мешанины домов: тут отстроенный, девятнадцатого века, здесь современный, во много этажей, а вот – пятидесятые, и фасад обшарпан донельзя.

На стойке – рекламные брошюры: пропагандируется туризм.

Взял Исландию, полистал, и картинки, в другое время вызвавшие бы приступ кратенького счастья, никак не действуют.

Наконец-то…

– Так отчего Марина-то умерла, я не поняла что-то?

– Воспаление лёгких. Не удалось спасти.

Дальше – распяленный рот, и ярчайший, бьющий в глаза свет, и полное ощущение незащищённости, и…

Кровь не останавливалась, врач спрашивала про давление, или – не пьёт ли таблетки, разжижающие кровь…

Положила вату с лекарством, и снова ждал в холле, глядя на мир под определённым ракурсом: снова – идущие по делам люди, листва шуршит…

В общем, всё известно: через полчаса мука закончится, расплатится, поблагодарит, выйдет, ощущая рот чужим, и, купив чекушку, отправится к жене и сыну, ждущих его в квартире недавно скончавшейся тёщи: на чьи сороковины и приехали.

А зубная проблема – так, дополнительно.

 

 

Вариант развития сюжета

Остров показался красивым, спокойным; и, бросив якорь в бухте, пираты отправили первую шлюпку на берег…

Никакого разбоя: просто отдых, и так перегружены разных товаром, равно потеряли многих…

Шлюпка вернулась через несколько часов, и – ражие, бородатые, часто редкозубые лиходеи ржали, что есть сил…

– Умора! – рёк Свиное Ухо капитану. – Там, знаешь, существа какие-то: на людишек похожи, но – голые, дикие, волосатые… Мы подстрелили парочку, они разбежались, воя…

– И всё? Людей нет? Туземцев…

– Так это и есть туземцы. Дикие совсем… Об оружии не слыхивали…

Шлюпки, набитые пёстрыми ватагами, причаливали к берегу.

Остров был хорош: он цвёл и благоухал, он казался безмятежным…

– Во, Лысая башка, глянь-ка!

На толстой ветке дерева сидели два препротивнейших существа: завидев пиратскую братию, они соскочили и, голые, волосатые, рыча и воя, принялись улепётывать…

– Однако, – сплюнув, сказал капитан. – Таких дикарей ещё не видали…

И вдруг Свиное Ухо заорал:

– Смотри, смотри, кэп, ну и краля…

По полю среди травы шла лошадь…

Она была хороша: статная, с роскошной гривой, и великолепным, точно ухоженным хвостом…

Капитан глядел на неё.

Потом – посмотрел на подручных.

– Что-то здесь не так.

– Да чё, кэп, чё? – заголосили.

– Ну, смотри, какая ухоженная. Значит, где-то есть нормальные люди, не эти выродки, что спрыгнули с дерева. Ну-ка, ребята, пистолеты достали… Пойдём-ка вглубь.

– Кэп, – хрюкнул Живопыра, – давай лошадь сперва поймаем.

– Зачем?

– Продадим. Действительно красавица.

Лошадь стояла и смотрела на них.

Взгляд её выпуклых глаз казался удивлённым, и глубокая мысль читалась в них: если бы пираты сами относились к мыслящим существам, непременно увидели бы…

Они заходили, окружали, готовили аркан.

Миг, и взлетел: но лошадь, заржав как-то необычно, взбрыкнула, и передними ногами задела Подкидыша, выбив ему зуб.

– Ах ты! – замахнулся тот…

Более ловкий пират набросил-таки аркан на шею, но лошадь рванулась так мощно, что повлекла его за собой.

Он не бросал аркан, волочился по траве, потом по тропинке, орал…

Стали палить.

Лошадь была убита.

Остров был роскошен: тихая, казавшаяся золотистой трава чуть гнулась под лёгким ветром, и многочисленные деревья райских пород созидали значительную часть пейзажа.

Пираты – с оружием наготове – шли вглубь.

Они шли, переговариваясь, почему-то вполголоса, и рослый капитан был первым.

Они шли, пока не наткнулись на странное поселение: низкие, аккуратнейшие домики, очевидно хозяйские строения, аккуратные ограды.

Никаких людей.

Пёстрая пиратская группа встала, недоумевая.

Потом ватагой вломились в дом.

Одна из лошадей сидела на полу, нечто перетирая бабками, два жеребца сидели также на циновках, глядя в странные свитки.

Пираты выскочили.

Стали орать.

Они звали людей.

Отовсюду появлявшиеся кони и лошади вызывали у них уже ужас.

Пираты стали палить: зарядов и пороха было у них в достаточном количестве: и мудрые, добрые, великодушные гуигнгнмы, впервые столкнувшись с такой разновидностью еху, падали, заливаясь кровью, умирали…

Иные, восставая, пробовались наброситься на смрадных животных, откуда-то раздобывших грохочущую смерть, но… что они могли противопоставить быстро летящим пулям…

Селение было разорено, пираты, ошалевшие от случившегося, бежали к шлюпкам, одержимые внезапно появившейся идеей исследовать весь остров…

 

 

Каждый выглядывает из своей норки

Махала рукой из недр маленького, полуобнажённого скверика возле двадцатипятиэтажки – дома на куриным ногах, где жил Митька: единственный, с кем дружила всё школу насквозь, разойдясь после оной; махала, сообщив, что опоздает, приехав раньше.

Махнул в ответ с другой стороны улицы.

Вместе работали: он называл это ходить на службу, а служба была в библиотеке модного вуза, и ушёл с неё шесть лет назад, а её сократили – назад тому месяц.

Встречались по делу: она отдавала некоторые вещи своего позднего сына его – ещё более позднему; он нёс ей стиральные порошки: той фирмы, где работала жена.

– Привет!

На скамейке пакет.

– Привет… Ну ты всё? Свободна от работы?

Она шумна, грубовата, добра, располнела после родов, но идёт это ей, идёт…

– Свободна. Встала на биржу, пока ото всего отбазариваюсь, чтобы денег ещё с Академии срубить – по пределу.

– А Танька?

– Слушай, не знаю. Кажется, тоже сократили. Она ж на другой территории.

Два пакета на скамейке.

Начинает рассказывать, что принесла, отмахивается: жена, мол, разберётся.

Детская площадка в середине сквера практически пуста: будний день, рабочее время, никто не пришёл с малышнёй.

– Слушай, для тебя сокращение неприятно, но не смертельно ведь…

– Нет, конечно, вторая же квартира есть.

– А муж?

– Тоже сократили. Сейчас, правда, ремонт делает, потом начнёт работу искать.

– У вас ремонт?

– Да не, за деньги подрядился…

Они идут к остановке.

Приехала просто так.

– Скучно стало. Не с кем общаться же теперь…

– Сын? Муж?

– Ну тебя… Сын – друзья, спорт да гаджеты. А муж…

– Понятно.

Они переходят улицу, останавливаются возле киоска прессы.

Женщина вспоминает резко:

– Пойду лучше вниз, на конечную 714.

– А куда тебе?

– На рынок хотела, да что-то… Мне на разном транспорте тут можно. Пройдёмся?

– Давай.

Они идут.

Пёстрая толпа обтекает – впереди, сзади, мелькают разноцветные машины.

– Что за клиника здесь? Давно не была на этой улице…

– Главная, что ль… Не знаю. Давно построили.

Разномастные дома: современность мешается с брежневским временем.

…всё мешается: мужчина отвечает на автомате, вспоминая, сколько промелькнула служебных лет, как были с этой женщиной в одной компании, у неё роман закрутился с его одноклассником…

Она спрашивает что-то, он отвечает, продолжая перебирать ленточки и открытки воспоминаний.

Внизу улицы стоят, курят…

Потом расходятся.

…каждый выглядывает из своей норки: только мордочку можно высунуть, целиком не выйти.

Целиком вытаскивает только смерть, но это страшно…

…он проходит симпатичным бульваром и ныряет в прихотливо соединённую систему дворов, чтобы раствориться в своём пространстве.

 

 

Не дождавшийся

Люди, стоящие у входа в церковь, держали цветы, гвоздики и были одеты в чёрное и тёмное, и, хоть пересмеивались, очевидным стало, что ждут скорбную машину; и он – пожилой человек, выходивший из церкви, решил вдруг дождаться – сам не зная зачем.

…кладбище – старое, уходящее в низину – начиналось сразу у церкви, и, сворачивая в боковую дорожку, подумал: раз люди, ждущие отпевания, в основном молодые, вероятно и умерший…

Когда-то любил ходить по кладбищу, впитывая необыкновенную тишину, стараясь представить бессчётные жизни лежащих здесь.

Космос в телесной оболочке или бездна – любой: сколько воспоминаний, принадлежащих только тебе! Сколько планов, разлетающихся от атак реальности, и надежд, выцветающих с годами…

Гранит, железо, на надгробие сидящий ангелок, а похоронена девочка совсем…

Почему оборвалась нить?

Самые банальные мысли – самые томительные, и не выяснить правды, не узнать, как ни тщись.

Огромный, глыбастый камень плотно придавил могилу известного художника, и, стоя возле, вспоминал картины его, будто калейдоскоп мелькал в голове.

А вот – сын и отец, они чем-то похожи, отец более одутловат, а сын явно погиб, и отец пережил на год всего, не выдержал, гордился им, любил – сначала мальчишку, потом взрослеющего…

Что-то сжимается в недрах сердца: не там ли исток души?

Что-то томит – но и покой вливается широкими струями во внутреннее устройство, в сознание, или…

Матери и отцы, отцы и матери, чиновники, врачи, богомольные старухи.

Есть богатые могилы: генерал лежит рядом с женой, а тут вообще – из мрамора что ли? Высеченное распятие, отдельный, у дорожки участок, и кто же был этот – умерший в сорок один год?

Чувствуешь ли родство с ними?

Тесные дорожки, осенняя грустная пора…

У церкви стояли те же люди – машины не было; и он – пожилой, седобородый, не решивший ни одного из острых вопросов – вышел с территории, пересёк асфальтовый большак, и отправился по своим делам, унося где-то в глубинах сердца и тайны чужих, завершившихся жизней.

 

 

Ночные больницы

Церкви в темноте кажутся одновременно таинственными и страшными…

Больница ночью – если много корпусов и обширная территория – настораживает, но мать, идущая с ребёнком впереди… переговариваются вполне мило, вспоминая были они тут, или нет…

Пожилой отец следует сзади, и тяжёлые стволы деревьев, трудно определимых в темноте, рассекают отдельные горящие окошки.

…два дня назад малыш (хотя какой уж теперь малыш – восемь лет, второй класс) показал отцу вечером палец, спросил:

– Па, это у меня мозоль?

– Да, сынок, надо проколоть.

– А больно?

– Да нет, чепуха…

Не придал значения, а проколоть сынок не решился.

На другой день палец мальчишки распух, якобы мозоль налилась тяжёлым кровяным соком, и поздно вернувшаяся из офиса жена звонила в скорую помощь, узнавала, как и что.

Потом ещё уговаривали мальчишку ехать; затем ночной город рассекало такси, и пестротой огней валился он в лобовое стекло, отражаясь во взгляде воспоминаниями.

…мальчишке три года, он играет с пуговицами, которые забрал у бабушки в коробке, и вдруг подбегает к отцу, показывает в рот, держа кусочек цепочки.

Плохо говорил.

Принёс курточку, точно убеждая – надо ехать, и поняли с бабушкой, наконец, проглотил звено цепочки…

Вызывали скорую, она же везла в филатовскую, и тоже там была тёмная таинственная церковь на территории, и так же мерцали окошки, рассекаемые телами деревьев…

– Сюда, – предполагает жена: это уже в настоящем.

Объявления на закрытой двери многочисленны, но по переговорному устройству сообщают – надо в другой корпус.

Снова ищут.

Приёмный покой озарён светом, золотисто выпадающим на асфальт, и две машины скорой помощи не оставляют сомнений.

Длинный коридор, разноцветные диванчики, прозрачный блеск стёкол…

Решается довольно быстро – надо вскрывать.

Но дальше начинается тягомотина: привозимых на скорой помощи принимают в первую очередь.

Мальчишка прижимается к отцу.

– Не бойся, сынок, сделают укол, больно не будет.

Ночь шурует вовсю, работая локтями, как паровоз, и в это время они обычно спят.

Отец говорит, что пойдёт покурить, во дворе спрашивает санитарок, есть ли на территории место для курения или надо выходить за корпуса; получив ответ и рекомендацию, как быстрее выйти, двигается вдоль забора.

Кусты и деревья черны.

На такси ехали – не понимает, где находятся, курит у ворот.

…был ещё раз: мальчишка занимался айкидо, тренер спускался по лестнице со второго этажа, забирал малышей, они прыгали, кричали, радуясь: Тренер! Тренер!

И – зацепился сынишка ногой за ступеньку, шарахнулся носом, кровь брызнула.

Он рыдал, отец, подхвативший на руки, сел на диванчик, и вокруг закипел взрослый фейерверк: кто совал салфетки, кто платок; одна дама, очевидно пришедшая играть в теннис, сбросив с плеча сумку, сказала властно: Разойдитесь. Я врач. Сейчас обработаю.

Довёз до дома отец одного из приятелей мальчишки, – которого жена, страхуясь, увезла также в ночь в больницу.

Ничего страшного не оказалось.

Сигарета кончается быстро.

Мерцает серовато под фонарями ночной асфальт.

Когда отец возвращается в приёмный покой, сынок с туго забинтованным пальцем сидит на синем диванчике, глядит в экран, где пестреет действие мультика.

– Всё?

– Ага, па…

– Ревел?

– Не очень.

Жена выходит из туалета.

Через какое-то время город в обратном порядке валится ночными огнями в глаза.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№89 дата публикации: 02.03.2022