№78 / Лето 2019
Грани Эпохи

 

 

Алексей Борисов

 

ДОРОГА И КОЛЕСО

Некатегорийный велопоход

по маршруту экспедиции Н. К. Рериха на Алтае

 

Окончание, начало см.: http://grani.agni-age.net/index.htm?issue=58&&article=5836

 

 

8 сентября 2004 года. Среда

 

Когда мы достигли

Границы возможного,

Мы эту границу

Нарушить отважились.

Быть может, тогда нам была прощена

Наша вина –

Наше счастье.

Гильвик

 

Вывожу эпиграф замёрзшими руками, сидя у костра. Ночью был чудовищный ветер, настоящая буря, и дождь… Дождь лил стеною. Холодный, ледяной дождь. Не спал полночи, не мог уснуть. Казалось, что мы в центре какой-то неземной мистерии, в эпицентре столкновения великих космических сил. Тент над палаткой трепетал, как крыло бабочки, случайно оказавшейся в этом чудовищном хороводе.

Натянутые растяжки жалобно стонали, нечеловеческая сила подбрасывала тент вверх, пытаясь сорвать, и тут же мощно вдавливала его вниз. Рёв волн на «озере М» дополнял эту грандиозную психоделию. Включаю фонарик, выглядываю из палатки, считаю растяжки – все на месте, тент мечется, жалобно стонет, а вокруг творится нечто невероятное.

Дождь с шумом обрушивается на нашу крышу. Ощущение такое, словно мы оказались где-то на середине реки и на нас падают огромные бешеные волны.

Забираюсь в тёплый, уютный, сухой спальник, сохраняю человеческое «я», невольно берегу его в силу изначальной «Абхинивеши» и слушаю, слушаю, слушаю… Отец спит; иногда проснётся, ужаснётся дождю и ветру и вновь уходит в своё внутреннее блаженство. Мне тревожно. Чувство подавленности не покидает. Кажется, что мы всё-таки влипли, и этот урок будет нам не по зубам. Мастер сурово толкнёт в пропасть, неумолимо, неизбежно. Сдвигай свою точку сборки и лети! Выпадет снег, в метр, в два метра. И вокруг ни души.

Я всё-таки уснул. Под утро дождь сыпал реже, а ветер не утих. Вылезли мы из тепла и уюта палатки на мороз. Вокруг мокрый, поникший, замерший лес. По небу с невероятной скоростью проносятся рваные клочья тумана. В разрывах появляется синее небо и тут же затягивается серой пеленой.

Озеро бурлит и пенится, словно ведьмин котёл. Пики гор исчезают в дождевых облаках. Разводим костёр. Чай и гречка. Я собираюсь в путь на Среднее озеро, а потом дальше, там будет видно. Отец даёт наставления на благополучное возвращение. Палец на ноге у отца болит, но теперь терпимо. Он хотя бы может ходить. Я опять бинтую свою руку, убираю белое, края мажу зелёнкой, трогаю…

Однако, болит! Собираю маленький рюкзачок для радиалок, фотоаппарат, объективы, лёгкий перекус. В путь. Отец остаётся. Тропа идёт вдоль озера. Тропа узка, в камнях, в кореньях. Вокруг невероятная сырость. На мне дождевик и непромокаемые мощные ботинки.

Сумрак леса, ещё подавленного ночной бурей, ещё не пробудившегося… На озере свинцовые волны. И всё равно озеро великолепно. Оно притягивает взор, завораживает. Останавливаюсь лишь на миг и уже заставляю себя идти. Нарастающий гул воды, словно рёв реактивной силы. Это водопады «Шумы», соединяющие Нижнее озеро со Средним. Обхожу озеро, и вот я уже на другом берегу.

 

Озеро М. (Нижнее Мультинское)

 

Иду на шум воды. Тропа не пропадает. Выхожу к водопадам. Широкая морена – каменная река, отделяющая Нижнее озеро от Среднего. И через эту преграду многочисленными бурными потоками перекатываются каскады воды. Тысячи потоков несутся в едином направлении, создавая просто невероятный грохот. Музыка немыслимых, нечеловеческих инструментов.

Зрелище грандиозное. Вокруг громоздятся огромные каменные валуны, и стремительные мощные потоки срываются с них, огибают, падают, летят, обдают брызгами. Делаю бесполезные фотоснимки, роняю крышечку от объектива, её уносит потоком. В окошке кадра этот величественный ансамбль утрачивает своё величие, свою непередаваемую мощь, утрачивает всё…

 

Водопады Шумы - перемычка между средним и нижним озёрами М.

 

Водопады Шумы - перемычка между средним и нижним озёрами М.

 

Водопады «Шумы» надо видеть своими глазами, их надо слышать, чувствовать. Прыгаю по камням, выхожу на середину водного потока. Вокруг меня сплошной рёв и движение, я в центре водной мистерии. В принципе, можно по камням перейти всю морену, но я решаю не рисковать. Камни скользкие, вода быстрая. Возвращаюсь назад и по тропе выхожу на берег Среднего «озера М». Оно чуточку меньше Нижнего и, пожалуй, ещё чуточку красивее.

Низкие серые тучи и пелена дождя заслоняют красоту, как-то подавляют её своей суровостью, мощью, неумолимостью. Делаю несколько снимков Среднего озера в непогоду. Иду правым берегом. Встречаются следы турстоянок. Совершенно очаровательные полянки. Чисто, ухоженно. Просто поразительно. Естественно, полное безлюдье. Я совершенно один! Чувство, признаюсь, космическое.

 

Среднее озеро М.

 

Среднее озеро М.

 

Правый берег представляет собой широкую морену, круто падающую в озеро и взбирающуюся на склон колоссального хребта. Высота его северного отрога 2150 метров, а южное повышение до 2556 метров. Вершина в снегу.

По склону стекают бесчисленные водные потоки, образуя десятки миниатюрных, круто падающих водопадов. По ложбине одного из ручьёв решаю подняться на вершину хребта, скрытую в облаках. Иду по траве, затем узким скалистым ущельем, рядом с водным потоком, карабкаюсь вверх. Встречаются совершенно неприступные стеночки, с которых вода падает отвесно. Снизу эти стеночки казались значительно проще и меньше.

 

Один из множества водопадиков озера М.

 

Вставляю пальцы в щели, подтягиваюсь, ноги нащупывают неровности в камне, на которых, оказывается, можно удержаться, а я и не знал… Теперь чуть правее, дальше пологий жёлоб, тут можно идти прямо по воде, по камням. А тут надо перейти через реку и взять левее. Пот течёт ручьями. Ветер, холод – всё разом покинуло арену сознания. Остались я и подъём, я и моя работа. Оглядываюсь вниз. Два озера правильными прямоугольниками вырезаны в складках древней морщинистой земли. Тайга по берегам с высоты выглядит ровной бархатной травкой. Делаю снимок.

 

Озёра М.

 

До вершины осталось не так уж и много. Вон там, слева, видна хорошая, ровная площадка. Поднимаюсь на неё. Карликовая ель и отличный обзор на юг. Накручиваю длиннофокусник, выбираю композицию. Теперь пора и перекусить. Оглядываюсь в поиске места «куда бы сесть» и обнаруживаю медвежью лежку. Хозяин покинул эту площадку перед самым моим приходом. Медвежий кал ещё парит на морозном воздухе… Тут только замечаю наличие медвежьих троп. Одна вниз, другая наверх. Поднимаю глаза: одна из троп как раз выводит на вершину хребта. Осталось метров двадцать до верха. Справа и слева от тропы совершенно неприступные, отвесные скалы. Медведь ушёл по тропе наверх, и сейчас он где-то у меня над головой. Я как на ладони. Да ну его, этот хребет. Вершина манит, но не настолько, чтобы обниматься там с медведем. Древний Ведун – зверь, конечно, мудрый, но боюсь, что в сознании Адвайты совершенно без разницы, жив ли я или же съеден медведем… На зеркале успокоенного ума это никак не отразится. Авалокитешвара-медведь, я оставляю место твоей медитации, прости неразумного садху…

Скатываюсь вниз по почти отвесной круче. Камни летят из-под ног, и я качусь вместе с камнями. Легко, как на крыльях. Страх тоже имеет свои крылья. Вокруг отвесные стены, потоки воды обдают с головы до ног своими благодатными брызгами. Более-менее нормальный путь по тропке, но я почему-то предпочитаю не тревожить пути Хозяина… Я как-то так, ты уж меня пойми, но я лучше спрыгну со скалы, чем уткнусь в твою бурую мохнатую грудь. Сползаю на корточках, цепляюсь за можжевельник, камни, висну на руках, прыгаю на уступ, перемещаюсь по нему, вновь висну на руках, прыгаю. Кажется, что я никогда не спущусь. А в сознании наступило успокоение. Как-то вдруг, ни с того ни с сего, словно ветер, вздымавший волны ума, неожиданно стих, успокоился, и наступило блаженство.

 

Среднее озеро М.

 

Замечаю, что только что пересёк красивый водопадик. Меняю объектив на широкоугольник, делаю снимок. На противоположной стороне озера вижу избушку и, кажется, слышу лай собаки… а может, показалось. С успокоением ума изменилась и погода, причём так же неожиданно, вдруг. Появились частые разрывы в пелене тумана. Дождь прекратился окончательно. Лучи солнца озарили «озеро М». Вода засияла голубым бездонным алмазом. И лишь ледники на юге по-прежнему окутаны снежной мглой, похоже застрявшей там надолго. Брр, не хотел бы я оказаться сейчас там, в снегу. Спускаюсь вниз, оказавшись в долине реки, текущей от верхнего озера. Я сильно взял на юг, обходя эти скалы и тропы. Пытаясь уйти от медведей, оказался за озером в самом что ни на есть медвежьем буреломе.

 

Катунский хребет. Озеро М.

 

«Царь лесов – медведь, бережливый в семействе, довольный обилием пищи, могучий и добродушный, быстрый и тяжёлый, свирепый и благостный, достигающий и уступчивый. Многиенароды чтут в медведе человеческого оборотня и окружают его особым культом».

Н. Рерих. Об искусстве.

 

Едва заметная тропка вдоль реки на юг. По ней можно попасть на верхнее озеро, но сегодня не успеть. Бросаю последний взгляд на горную кручу. Серебристый зигзаг водопада. Решение возвращаться. Выхожу на берег среднего озера. Небо над головой расчистилось. Чаша голубой хрустальной воды передо мной. Куст рябины на берегу. Заросли бадана – красные, коричневые листья. С каждой точки открывается новый пейзаж, новая перспектива. Умещаю в кадре рябиновый куст, цвет осени, заснеженные вершины. Медленно иду по самому берегу и вдруг начинаю слышать какую-то торжественную мелодию.

Вздрогнул, замер. Звуки Алтая, опять вы касаетесь моего слуха… Так было десять лет назад на реке Становой, что на Вышеивановских Белках, тогда стройный хор голосов – глубокий, чистый – приворожил нас. Голоса слышали все: и Олег Иваныч, и Косминский, и Витерих. Мы сидели на тёплом белом камне и слушали, слушали, а в ущелье гремела Становая и голоса, поющие гимны, казалось, исходили из самой земли…

 

«И чудь, не желая оставаться в подчинении у Белого Царя, ушла под землю. Только иногда вы можете услышать пение святых людей; сейчас их колокола звонят в подземных храмах. Но придёт славное время человеческого очищения, и в эти дни великая чудь снова появится в полной славе».

Н. Рерих. Подземные жители.

 

Преображённый и уставший, я слушаю гимн «озера М». Не так же ли точно древние Риши, создатели Риг Веды, слушали звучание пространства, сумели разобрать слова, понять их значение?.. Я напрягаю слух, пытаясь услышать. Торжественное, стройное, возвышенное звучание тут же отдалилось. Как странно: пытаясь услышать, я не слышу, и лишь перестав слушать, начинаю СЛЫШАТЬ. Быть может, перестав смотреть, я начну ВИДЕТЬ?

 

«Прежде чем душа услышит, человек должен стать одинаково глухим как к громам, так и к шептаниям, как к крикам ревущих слонов, так и к серебристому жужжанию золотого светляка…

Ум есть великий убийца Реального.

Ученик должен одолеть убийцу…

Седьмой звук поглотит все остальные звуки, и не будет более слышно их…».

Несколько строк из книги «Голос Безмолвия» в переводе Блаватской. В нескольких страницах – весь Путь. Прочитать легко, пройти трудно. Моё человеческое «я» пытается жить…

 

То ли правда искры летят из меня – не знаю,

Только кажется мне, что опять я что-то теряю,

Не достиг, видно, той высоты СМИРЕНЬЯ,

Только пульсом в висках отдаётся, стучит стремленье.

 

И никак не найти этот край, чтобы там уцепиться,

Покидаю вас вновь за душою, что вечно стремится

Вдаль куда-то, неясно куда, да видно к Богу,

И бегу, выбиваясь из сил, бегу по дороге.

 

И встречаю глаза, голубые глаза – бездонны,

Бег сменяю на шаг и в рыданье склоняюсь к Мадонне.

Всё, устал, опускаюсь без сил. И плаха…

Снова плаха, и тут тюрьма! Рубаху

 

Поднесут! Поднимаюсь, как встарь, рву ремни,

Ускоряю шаги. Нет, и здесь лишь мираж. Огни

Вновь зажглись вдалеке, и в сердце моём тревожно…

Да что ты, что ты, беги, беги! Осторожно

 

Поднимаю глаза я свои – неспокойные грозди,

И блестят вдалеке огни, словно гвозди

Кто-то вбил в покрывало тьмы Беспредельной.

Да, похоже, и мне кто-то в сердце вбил гвоздь смертельный,

 

Если снова срываюсь и снова бегу к грёзам,

Только что там вдали? Смотри, смотри… ЗВЁЗДЫ!

Звёзды?! Тихо-тихо срываюсь то ль в плач, то ль в стон…

Звёзды – и душа, как струна, зазвенит в унисон.

 

Звёзды – и комок в горле точно ножом режет,

И смотрю, что дышать как-то странно стал – реже,

И смотрю – не дышу, а лечу в небо…

Да видно колос пророс, можно снять урожай хлеба.

 

Обхожу среднее озеро. Гимн, звучащий, пока я шагал по морене, отдалился, едва я вступил под тёмный свод леса.

 

«Твой прах и твой ДУХ не могут встретиться никогда. Один из двух должен исчезнуть, ибо не могут они пребывать вместе.

…прежде чем разум твоей души прозреет, зародыш личности должен быть разрушен, червь чувственности уничтожен без возврата к жизни.

Ты не можешь идти по Пути, не сделавшись сам этим Путём».

 

Тропа по лесу. Я часто выхожу на берег и не могу оторвать взор от сияющей каким-то внутренним светом водной глади. Кажется, что на ярком солнце, под бездонным синим небом сама вода превратилась в некую светоносную субстанцию, Амброзию… Теперь озеро напоминает чашу лотоса. Окрестные горы – это его лепестки. Выглянуло солнце. Ночная мистерия посвящения отгрохотала и ушла. И лотос раскрылся… И я услышал, как тысячи небесных музыкантов-гандхарвов исполняли гимн Пробуждения. И вода в озере перестала быть просто водой… А я перестаю быть собой… Кто-то во мне начинает СЛЫШАТЬ и ВИДЕТЬ. Я зачёрпываю ладонью сияющий жидкий свет…

 

«Твоя благодать наполняет

руки мои. В избытке льётся

она сквозь мои пальцы. Не удержать

мне всего. Не успеваю различать

сияющие струи богатства. Твоя

благая волна через руки льётся

на землю. Не вижу, кто подберёт

драгоценную влагу? Мелкие брызги

на кого упадут? Домой не успею

дойти. Изо всей благодати в руках,

крепко сжатых, я донесу только

капли».

Н. Рерих. Капли.

 

Отец у костра. Шишкует, щёлкает кедровые орешки. Вокруг отца множество белок. Отец очищает шишки, складывает орешки, белки воруют их, отец ругается на белок, белки ехидно цокают. Белки на Алтае не рыжие, а чёрные, с белой грудкой. Вот полосатый бурундучок с набитыми, как у хомяка, щеками перебегает дорожку, останавливается возле дерева и что-то роет, роет. Вспоминаю нашего Хомячо, скучаю и по нему тоже. Ощущение такое, что я на другой планете совершенно.

Горит костёр, отец – хранитель пламени. Обедаем. Отправляю отца на среднее озеро, он должен увидеть это чудо Алтая. Грею воду, бреюсь. Ледяной ветер с озера заставил надеть все тёплые кофты и анорак. Озеро шумит, мечет ледяные волны. Костёр дарит тепло. Я заложил большие брёвна. Сижу на походной лавочке у самого огня и пишу дневник. Отпотевшие за день ботинки сохнут возле костра. Периодически проверяю их, отодвигаю подальше, переворачиваю на другой бок.

Солнце на западе, из-за гор его не видно уже давно. Отец возвращается, осмотрев «Шумы», среднее озеро, морену, по которой я взбирался наверх и на которой услышал «Гимн озера М.» Готовлю палатку к ночным неожиданностям. Вбитые колья с оттяжками приваливаю ещё камнями. Теперь никакая сила не сорвёт наш тент. Но лучше без ночных мистерий… Я прошу, чтобы в сознании установилась ясная погода.

Долгий спокойный вечер. Вечер возле костра, под шум волн. Вечер молчания и воспоминаний…

 

«Мальчик, с сердечной печалью

ты сказал мне, что стал день короче,

что становится снова темнее.

Это затем, чтобы новая радость возникла:

ликованье рождению света.

Приходящую радость я знаю.

Будем ждать мы её терпеливо.

Но теперь, как день станет короче,

всегда непонятно тоскливо проводим мы

свет».

Н. Рерих. Свет.

 

 

9 сентября 2004 года. Четверг

 

В час восхода Я уже найду

тебя бодрствующим. Ловец!

…ты приготовился.

Ты умыт и бодр. Тебя

не стесняет одежда. Ты

препоясан. И свободны

мысли твои.

Н. Рерих. Ловцу, входящему в лес.

 

А лес весь полон тропинок.

Неизвестно, кто ими прошёл,

проходили жители ночи.

Молчаливо прошли и ушли.

Днём пустынно в лесу.

Птицы молчат и ветер молчит...

Замолчали пути и тропинки.

Н. Рерих. Тропинки.

 

Раннее утро застало меня бодрствующим. Раннее морозное утро. Чистота. Синь небесная, бездонная. Звенигород! На небе ни единого облачка. Белые горы отражаются в зеркале озера. Ни ветерка, ни дуновения. Мой путь к этим горам. Где-то там, у самых снежников, притаилось верхнее озеро. Моё намерение увидеть его непреклонно. Иду быстро. Идти долго, далеко. Нужно успеть вернуться до наступления темноты. Обхожу среднее озеро. Стремительно, почти бегом. Созерцаю его раскрытый лотос. Обхожу его правым, западным берегом по каменной осыпи лепестков, окаймляющих чашу. Гроздья рябины, заросли бадана – всё вчерашнее, всё знакомое. Долина реки Мульты – моя путеводная нить «сушумны». Медвежий бурелом. Зигзаг серебристого водопада… Вот место, где я вчера спустился с хребта. Вот тут сидел, отдыхал.

Дальше на юг, вхожу в неизвестность. Странно, но хорошо натоптанная тропа исчезла. Непонятно, как же проходит основной поток туристов, ведь было их тут немеряно в августе-то. Одна тропочка, едва заметная, ведёт к самой реке. Там жёлтая заболоченная долина, непроходимая, в общем-то… Другие направления поднимаются ближе к хребту и идут по чёрным, мрачным глыбам курумника. Раннее утро, синь неба, звонкий морозный воздух – и чёрный, контрастный, камень. Иду по курумам. Прыгаю с камня на камень. Курумов на Урале исходил предостаточно, навык есть. Камни порою огромные, мрачные. Нечеловеческой мощью веет от этих громадных валунов. В них тысячи, десятки тысяч лет, застывшая первозданная чернота – «Кришна». Чертог вечности. Я белым зайчиком «Арджуны» мечусь с камня на камень, мимолётным солнечным зайчиком…. Камни оживают озорным свистом. Алтайские пищухи комментируют моё быстротечное пребывание на этих камнях. Курумы закончились у входа в чёрный дремучий лес. Река идёт значительно ниже и левее.

Обхожу границу леса, пытаясь подсечь основную тропу. Ведь как-то же люди ходят через этот сумрак. Время вытекает сквозь сжатые пальцы. Тропы нет. Углубляюсь в дремучий сумрак. Попадаю сразу же и мгновенно в царство зловещей тишины. «Птицы молчат и ветер молчит. Замолчали пути и тропинки…»

Ага, вот и тропинки. Выбираю одну и иду по ней. Она странная, эта тропинка. Забирается в какие-то овраги, делает совершенно ненужные круги и петли. Её пересекает множество других, но таких же странных, нечеловеческих троп. Я перехожу с одной на другую, пытаясь выдержать свой азимут. Лес молчит. Молчит мрачно, угрюмо. Недобро молчит. Тропинки эти, ведущие в никуда… Нет, люди тут не шли, люди вообще так не ходят. Чьи это тропы? А вот и ответ. Лежка медведя. Примятая трава, медвежий помёт… и, смотри-ка ты, совсем свежий. Ложбина ручья и отпечаток мощной когтистой лапы на прибрежном песочке. Вот ещё один след… Сердце сжалось. Тишина навалилась тяжёлым грузом. Стало по-настоящему жутко в этом лесу. Надо пробираться к реке, и как можно скорее. Иду к реке. Иду по тем же медвежьим тропам. Падаю в овраги, пробираюсь через бурелом валежника. Вот опять медвежий помёт, вот разрытая нора барсука. Стих Рериха «Ловцу, входящему в лес» непрекращающимся внутренним диалогом звучит в сознании, словно кто-то включил радио:

 

«Собери знание. Соблюди

путь твой. Почему ты

озираешься?

Под красным камнем залёг

красный змей. И зелёный мох

скрыл зелёную змейку. Но

её жало так же остро. Уже

с детства тебе твердили

о змеях и о скорпионах.

Целое учение страха! Но

много щебечущих и свистящих

полетит за тобою. И шорох

переползёт тропу твою. И

завывание пронзит твоё

ухо. Из червей вырастают

киты. И крот становится

тигром. Но ты знаешь

сущность, ловец. Это всё –

не твоё…

Спеши! Не медли! Вступивший!».

 

Многочисленные ложбины. В них чистые ручьи. Текут тихо, словно шёпотом, словно боятся зашуметь. Шуршат по камням. Журчания не слышно. Странные это ручьи… Со мной серебристая кружка. Пью воду. Становлюсь частью леса.

 

«Но если и ты

подвергнешься опасности –

не спускайся в овраг и не

скройся за деревом. У тебя

пути без числа, и только

один у врага. Из преследуемого

сделайся ты нападающим.

Как сильны нападающие и

как бедны оправдывающиеся.

Оставь защищаться другим. Ты

нападай».

 

Как бесконечная мантра звучат в голове эти строки: «Из преследуемого сделайся ты нападающим».Даже не заметил, что уже повторяю эту мантру вслух: «из преследуемого сделайся ты нападающим». Словно в утверждении этой формулы есть для меня какая-то особая защита. А ноги шагают. Шагают быстро. В теле прыгучесть, подвижность. Пружина страха распрямилась. Я уже не человек. Я зверь. Сильный, ловкий, крадущийся, и моя добыча на высотах.

 

«Ибо ты знаешь, для чего

вышел ты. И почему ты

не устрашился леса. Священный

и страшный и благословенный

лес. Дай ловцу пройти тебя.

Не удержи его. Не скрой

пути и тропинки. И не

испугай. Я ведь знаю, ты

многоголосый. Но я слышал

твои голоса. И ловец мой

возьмёт добычу свою. И ты,

ловец, путь свой знай сам.

Не верь зовущим и не

обращайся к сообщающим.

Ты, только ты знаешь

добычу твою. И не предпочтёшь

малую добычу и препятствиями

не огорчишься.

Удивляющийся уже открыт

для врага. Впавший в раздумье

теряет сети свои. А

потерявший возвращается

назад в поисках. Но пойдёшь

ты вперёд, ловец! Всё

оставленное позади – не твоё.

И ты знаешь это так же,

как я. Ибо ты знаешь всё.

И припомнить всё можешь.

Ты знаешь о мудрости.

Ты слышал о смелости.

Ты знаешь о нахождении».

 

Шум реки. Постепенно нарастающий гул пробудил спящий сумрак, наполнил лес шумом и светом. Вижу реку. Широкая, бурная, в сиянии солнца, в одеянии жёлтых трав. Выхожу в долину реки. Дальше заболоченность, к воде не подойти. За рекою показались первые альпийские стены Катунского хребта. В сиянии солнца и снега они напоминают волшебные замки. Развилка реки. Левый рукав ведет к «поперечному озеру», говорят, оно очень красиво. Но мне не перейти реку в этом месте. Идя вдоль реки, я попаду лишь к верхнему озеру. Иду по самой границе леса. По левую руку солнечная, радостная, в золоте трав река Мульта, а с правой стороны стена чёрного леса. Звериные тропы, тут и там, выходят из лесной чащи и ведут к реке. Тропа, по которой я иду, сильно заболочена, и местами я её совершенно теряю. Углубляюсь в лес, обхожу болото, вновь выхожу на берег. Перепрыгиваю многочисленные ручьи, стекающие с гор.

Лес отступает. Передо мной в сиянии солнечном открылась панорама Катунского хребта. Красиво, как на открытке. Другое измерение жизни! Восторг и усталость. Бездорожье вымотало страшно, иду весь в мокром поту. Прыгаю по кочкам. Тропы пропали окончательно. Вокруг болотистая кочковатая равнина золотого цвета, поля золотоносных энергий, места силы, преддверие Шамбалы…Проваливаюсь в воду. Подхожу к самой реке. Белый, пенистый, бурлящий поток. Он и вывел меня к озеру. Берег, заваленный белым, как кость, высохшим на солнце плавником (упавшие деревья). И вода сине-зелёного цвета, словно выписанная маслом, не прозрачная, а похожая на камень. За водной чашей каменные осыпи, круто падающие в воду, и высокие скальные стены с большими висячими снежниками на вершинах. Я у цели! Я на берегу Верхнемультинского озера. В душе спокойствие и отрешённость. Я достиг цели, и можно возвращаться назад. Каменные исполины на ярком солнце излучают фиолетовое сияние…

 

Катунский хребет. Район озера М.

 

«И будет лучший загон не

у подножия холма. Но твоя

добыча пойдёт через хребет.

И, пылая на небе, поднимаясь над

вершиной, она остановится,

И будет озираться. И ты не

медли тогда. Это твой час.

И ты, и добыча будете на

высотах. И ни ты, ни добыча

не пожелаете спуститься

в лощину. Это твой час…»

 

Приходит понимание момента ВСТРЕЧИ… Встреча должна состояться на вершине, где-то на вершине… Осматриваю гряду островерхих скал, взгляд задерживается на перевальной седловине в юго-западной оконечности озера. Смотрю на часы, прикидываю оставшееся время. Два часа на восхождение. Должно хватить, если быстро. Усталость отодвинулась. Точка сборки поползла вверх. Обхожу озеро западным его берегом и постепенно набираю высоту. Некое подобие троп встречается на моём пути и бесследно исчезает. Невидимый путник просто взлетел в воздух, очевидно. Деревья остались внизу. Передо мной склон, осыпной, каменистый.

Начинаю подъём. Камни сползают, отбрасывая меня назад. Надпись в классификаторе перевалов: «осыпной характер препятствия» дома, на диване, читалась как романтическая изюминка, почти детская забава. Оказывается, скакать по привычным «мёртвым» курумам гораздо проще, чем сползать по сыпучей «живой» мелочи. Сверху, справа и слева – серебристые ленты водопадов. Шум воды и какое-то завораживающее пение. Сине-зелёное озеро каплей масляной краски остаётся внизу. Я наконец-то вышел к более-менее стабильным курумам. Они шевелятся, но зато не ползут вниз. Иду по курумам, изнемогая от жары. Снежники на берегу озера остались ниже. Я выхожу на перевал «абитуриентов» – 1А всего-навсего, осыпной характер препятствия. Спина мокрая.

 

Катунский хребет. Район озера М.

 

Катунский хребет. Район озера М.

 

На перевальной седловине оказалась достаточно большая горная долина, эдакая чудо-страна. Миниатюрные озера, обильные снежники, сотни ручьёв и тёплый космический камень. Душу наполнила детская радость. Захотелось прыгать, кричать, смеяться. Озеро далеко-далеко внизу. Посмотрел на часы, и сжалось сердце: прошло почти два часа, назад нужно уже бежать. А хочется остаться тут, в этом чудном месте, стать камнем, Буддой и просто быть… Не остановился, не присел, не замер… Тут же по нисходящей дуге пошёл в обратный путь. Встреча на вершине состоялась… А была ли встреча? Может быть, цель ловца – это не добыча, а путь к ней?

 

«Но, закидывая сеть, ты знаешь,

что не ты победил… Не считай

себя победителем…

…Расскажи также, как ловец

несёт на себе все признаки

лова…»

 

Беглые фотоснимки с разных уровней. Фрагменты фантастической реальности, неописуемой словами. Спуск по сыпухе приятнее подъёма. Ботинки играют роль сноуборда. Обхожу озеро, нахожу оборудованную стоянку. Пью чай. Жажда душит нестерпимо. Готов выпить весь термос. Пью кружку, закрываю термос, оставляю запас. Времени на отдых уже нет. Давно. И даже подумать страшно про обратный путь через этот чёрный молчаливый лес. Надо найти туристическую тропу.

За стоянкой изба. Должна же быть тропа от избы. Вот она идёт. Вот овраг, вот поднимается на бугорок. Вот развилка. Иду по правой. Опять развилка. Что ж… попробую опять по правой. Огромный поваленный ствол. Тропа обходит его и исчезает. Просто исчезла. Обошёл вокруг ствола. Тропы нет нигде. Возвращаться назад и пробовать левые отвороты от развилок нет времени, вот-вот стемнеет. Выбираю азимут и иду напрямик.

Погружаюсь постепенно в лесной сумрак. Молчание и тишина накатились стремительно. Веер звериных тропинок. Выбираю одну из них и иду по ней. От усталости, бездорожья, дефицита времени наступило безразличие. Страх исчез. Стало всё без разницы. Иду по самым звериным местам. Овраг, медвежий бурелом. Хаос сознания. Бесконечный поток внутреннего диалога «ни о чём». Просто мусор в голове. Обрывки фраз. Космическое чистилище. Топливо для набирающего свои обороты РЕАКТОРА ЭВОЛЮЦИИ. Усталость. Усталость такая, что еле поднимаю ноги. Спотыкаюсь, падаю, валюсь куда-то в бесконечные ямы, равнодушно выползаю из них и пру в самый бурелом, напрямик, как Человек. Как человек, который устал, которому нечего терять, который сам как Медведь… В конце концов, медведь тоже существует в моём сознании. Я ЕСМЬ Лес, Я ЕСМЬ Хаос, Я ЕСМЬ Медведь. Поваленные брёвна, кусты норовят вырвать клок из одежды.

Я даже не искал выхода к реке. Прошёл весь лес по самой сердцевине. Я почти услышал хлопок одной ладони – звук «АНАХАТ», разрывающий чакру сердца, круг «ХРИДАЙА». Учитель в форме медведя милосердно повременил с моим прозрением. Чакра сердца выдержала. Ветка больно хлестанула по лицу, но это был всё-таки хлопок двух предметов. Я вышел из леса на чёрные курумы.

 

«Не внимай часам

утомления. В эти часы ты

не ловец. Ты – добыча! Вихрь

пройдёт. Промолчи. И опять

возьмёшь рог свой. Не опаздывая,

не бойся опоздать. И, настигая,

не оберни голову. Всё понятное

непонятно. И всё объяснённое

необъяснимо. И где предел

чудесам?»

 

Долина реки Мульты. Долина приведёт меня к среднему «озеру М». Должна привести. Вдоль реки заболоченная равнина, выше – чёрный остывший курумник. Выбираю камень. Прыгаю с валуна на валун. Ноги от усталости потеряли чуткость, ступни вихляются. Пробую пройти болотом. Кочки, ямы, вода… тоже не сахар. Лесной перешеек. Где-то тут я вчера спустился с хребта. Зигзаг водопада… Это, кажется, было уже. Вот это самое место. Дальше тропа.

Вот и тропа. Берег среднего озера. Раскрытый лотос. Коричневые листья бадана среди камней. Крик. Выстрел. С противоположного берега отвалила лодка, и идут на вёслах мне наперерез. Делаю вид, что не вижу их и спешу к лесу. Снова крик. Замер, жду выстрела. Не стреляют. Сел на камень. Камень ещё тёплый, мудрый, молчаливый. Как хорошо вот так вот сидеть и смотреть, смотреть… Лодка подплывает. В ней двое с карабинами – молодой парень лет двадцати пяти и мужик. Парень спрыгнул на камни. Я поднимаюсь, здороваюсь. Они приглашают в лодку.

– Вы нарушили границу Катунского заповедника.

Я соглашаюсь с обвинением.

 

«Ловчие и загоновожатые пусть

будут друзьями. И после лова,

отдыхая на холме, призови

ловчих и загоновожатых.

Расскажи им, как ты шёл

до холма. И почему ловец

не должен ждать по оврагам.

И как на гребне встретил

добычу. И как ты будешь знать,

что эта добыча – тебе. И

как надо миновать малую

добычу. Ибо кто идёт

к ней, тот с ней и

пребудет.

Расскажи также, как ловец

несёт на себе все признаки

лова. И как он, только он,

знает уменье и добычу свою».

 

Мужики дивятся моему рассказу. Весла волнуют ровную поверхность ума.

– А ты разве не заметил, что тропы нет?

– Заметил, – говорю, – а что было делать?

– А тропа-то идёт с другой стороны реки, и тебе надо было по камням перейти водопады «Шумы».

– Я подходил к водопадам, но чтобы перейти их по камням …?

А они:

– Все так ходят. Да, да, по камешку, по камешку… Там, на восточном берегу озера, идёт хорошая тропа. Но на ней наш кордон, и на озеро мы бы тебя не пустили, так что считай, что тебе повезло.

– А за деньги пустили бы?

– И за деньги не пустили бы. Нельзя! Путёвки оформляются в Усть-Коксе, в лесничестве.

 

«Не разгласи о лове не знающим

о добыче. В час огорчения, в час

бедности они наймутся

загонщиками и через заросли

примут участие в лове. Но

пойми, ловец, пойми ты ловчих.

С ними испей воду у костра

отдыха. Пойми, понимающий.

И, кончая ловлю, почини сети

твои и задумай лов новый.

Не пугайся и не пытайся

пугать. Ибо если не испугаешь,

страх обернётся на тебя

ещё больший. Задумывай просто.

Ибо всё просто. Всё прекрасно

прекрасномысленное.

Всякий страх ты победишь

непобедимою сущностью

твоею».

 

На берегу дом. Там ещё один мужик – третий ловчий…. Нормальные дядьки с усмешкой в душе. Но протокол упорно составляют.

– Давай, – говорят, – свой паспорт.

– Да паспорт-то на стоянке, на нижнем озере.

– Там у вас синяя палатка?

– Да-да, это наша, других там вообще нет.

– А вчера по хребту тоже ты лазил?

– Я лазил, – говорю.

– А мы тебя ещё вчера хотели словить, да ты исчез. Иди-ка, Дима, с ним к палатке, бери данные с паспорта.

Парень живо засобирался. Вышли в путь. Он первый, карабин на плече, я за ним. Действительно, отличная тропа. Ведёт по восточному берегу озера, подходит к «Шумам». Дима шустро форсирует водный поток по камням. Маршрут ему хорошо знакомый, хоженый не раз и не два. Я едва поспеваю за ним. Разговорились. Парень он хороший. Природу любит, работу свою ценит. Вахтовый метод в такой красоте! Да, денег, конечно, мало, но зато душа радуется. Я ему про наш маршрут рассказал, про велосипеды. Он говорит: «А не страшно было через лес идти без ружья? Там медведей полно».

– Я, – говорю, – это понял. Но мне надо было, понимаешь, надо…

 

«Всякий страх ты победишь

непобедимою сущностью твоею.

Но если задрожишь, то –

поражённый, уничтоженный,

не кричащий, не молчащий,

утративший сознание времени,

места и жизни – лишишься

остатков воли. И куда

пойдёшь ты?»

 

Я чистоту ищу, понимаешь, чистоту.

Дима понимающе кивает. Он тоже хочет сохранить чистоту этих озёр. Сюда нельзя прокладывать дорог, строить кемпинги. Люди, идущие пешком, очищаются в пути. Люди, приехавшие на машине, не очистятся никогда.

В вечерних сумерках дошли до нашей стоянки. Отец в лёгкой панике, уже не знал, что делать, если в сумерках я не появлюсь. Но я появился, правда под конвоем… Полез в палатку, достал паспорт, подписал протокол. Предложил Диме деньги. Лучше ему заплатить, чем чиновникам из лесхоза. Но Дима деньги не взял. «Не положено мне», – говорит. Изучил наши велики, подивился на достижение прогресса. На традиционный вопрос, как добраться до Ини, ответил утвердительно.

– На великах или пешком можно, на мотоцикле уже не проехать.

Что ж, будем пробовать.

Дима уходит. Отец раздувает вечерний костёр. Я отдыхаю.

 

«И ещё последнее, о ловец

мой! Если в первый день

лова ты не встретишь

добычу. Не сокрушайся.

Добыча уже идёт для тебя.

 

Знающий ищет. Познавший –

находит. Нашедший изумляется

лёгкости овладения. Овладевший

поёт песнь радости.

Радуйся! Радуйся! Радуйся!

Ловец,

трижды позванный».

 

Бадановый чай утолил, наконец-то, жажду. Выпил два котелка чаю. Ветер стих, озеро спокойно. Лепестки окружающих его вершин отражаются в зеркале успокоенных вод. Йога есть прекращение волн на поверхности ума, тогда Пуруша становится видим… Вспоминаю свои переводы с санскрита бессмертных сутр Патанджали – труд, наверное, всей моей жизни.

 

Катунский хребет. Район озера М.

 

О том, как завтра будем выходить, думать не хочется. Брод, крутой подъём, на который придётся по очереди заносить байки и рюки. Травма плеча не позволяет отцу надеть рюкзак на плечи. Я выхожу на берег озера. Последний прощальный взгляд. Снежные пятна вершин окрасились в розовое сияние. Розовые горы Рериха... Я беспомощен описать вашу вечернюю мистерию, вашу прощальную палитру. Я слишком устал сегодня. Почему-то вспомнил строки с описанием горного озера из книги Владимира Шмакова «Основы Пневматологии». Вот он сумел, ему удалось, и в его зачётке есть отметка о прохождении этой категории… КРАСОТЫ:

 

«Я вышел на берег озера. Средь причудливо нагромождённых скал и нависших снежных великанов оно расстилалось спокойной зеркальной гладью. Чистое и прозрачное, оно то кокетливо хвасталось разноцветными камешками на дне, то, переходя как бы в застывший металл, недвижно отражало девственные ледники горных цепей. Прямо на том берегу исполинский глетчер спускался к самой воде и незаметно сливался со своим отражением.

Быстро вечерело, и я не успел оглянуться, как всё подёрнулось синим прозрачным туманом. Туман с каждым мгновением всё густел, и далёкие горы как бы таяли в нём и расплывались. Настала ночь, и всё небо заискрилось мириадами звёзд, ярких и блистающих. Воздух был тих и неподвижен, и благодаря его изумительной чистоте небесные алмазы горели с неописуемым великолепием. Но вот где-то в бесконечной дали снежный горный покров неожиданно вспыхнул кровавым огнём. Тьма под ним стала ещё непроглядней, и рубиновые переливы льдов казались пылающей Валгаллой… Небесный пожар всё разгорался, рубиновая полоса плавно спускалась к подножью горных великанов и окрасила, наконец, спящие воды озера. На противоположной стороне, на самой вершине цепи ярким пламенем вспыхнул ответный костёр. Разгораясь всё сильнее и сильнее, этот костёр превратился в сплошной рубиновый ореол исполина. Ещё немного – и, купаясь своими лучами в глубоких водах, взошла и как бы задумчиво остановилась среди сонма ледников луна.

Я бежал от людей, от их криков и шума, от их глупого жалкого света, и незаметно очутился далеко от всей их суеты. Среди могучих кружев зелёного царства озеро казалось расплавленным серебром; все рубиновые тона поблекли и растворились в каскадах серебристого света; снеговые вершины мерцали каким-то задумчивым матовым блеском, а ночь! Она была так хороша, так хороша…

Неведомым путём и незаметно у меня распылилась всякая мысль о родине, о близких, вообще о всех людях. Вся моя жизнь стала казаться ненужным воспоминанием о пустом и тягостном сновидении. Весь привычный мир куда-то исчез, растаял, затерялся. Ведь всё это было так бесконечно давно, это было там, где сон почитают жизнью… Но это чувство длилось лишь несколько мгновений. Всё прошлое исчезло, погасла и самая о нём память. Всё мое существо жило только созерцанием дивной красоты природы, и в этом созерцании тонули без следа все мысли и желания.

Мало-помалу стало изменяться и самоощущение: сознание начало безмерно расти и приобретать невиданные оттенки. Оно освобождалось от прикованности к телу, бесконечно расширялось и охватывало всё. Оно улавливало каждое движение всякого листка прибрежных дубрав; оно не видело их, но как-то чувствовало изнутри. Оно сливалось с гладью озера, нежилось под серебряными лучами луны и трепетало в каждом изгибе чуть слышных всплесков. Оно засыпало в тёмных пучинах вод, предчувствовало ласку серебряных нитей и томилось желанием слиться с их поцелуем. Оно исполнило собой груди снежных исполинов, струилось в их подземных ручьях, искрилось в каждом их кристалле, гордо высилось в ледяном убранстве и сладостно любовалось своим отражением в водах. Оно населяло собою всё, млело в серебряной пыли воздуха, упивалось игрой света и тени. Оно продолжало тянуться вверх и вширь, оно чувствовало себе близкое и родное в светильниках неба, тянулось по их лучам и жаждало с ними единения Любви…

Ещё дальше, и сознание стало скидывать с себя и этот покров. Оно чувствовало внутреннюю ткань жизни, и для него не было уже ничего мёртвого. И лес, и вода, кристаллы гор и утёсов, лучи света и воздуха, – вся природа чудилась исполненной внутренней жизни, спокойной и величавой, исполненной вечного радования, трепещущей и переливающейся. Над всем миром царствовала единая Песнь победной Жизни, и её ритм, то струящийся почти бесшумно, то звучащий мощными аккордами гимна, уносил душу в страну дивных грёз. Всё чудилось грёзой, и торжествующая в своей гордой красоте природа внимала сама этой Песне Жизни и силилась вторить ей эхом, млела желаньем навеки застыть в этом сладостном миге…

Новые и неведомые развёртывались пучины. И звуки Песни звучали уже где-то в выси, и бездна всё углублялась… Где-то в бесконечной дали уже чудилась граница Вечного Мрака. Как исполинский чёрный алмаз, приближалась Последняя Грань, за которой бытие более не существует…»

 

 

10 сентября 2004 года. Пятница

 

Студёная ночь. Всё крепко замерзло.

Весь день прошёл в свете красивых

жёлтых и красных тонов.

 

Приветлива Катунь. Звонки синие горы.

Бела Белуха. Ярки цветы и успокоительны

зелёные травы и кедры. Кто сказал, что

жесток и неприступен Алтай?

Чьё сердце убоялось суровой мощи и красоты?

Н. Рерих. Алтай – Гималаи.

 

Вырвались на просторы Уймонской степи. Очарованы Катунью. Просто очарованы. Какая смена пейзажей. Какая восхитительная красота вокруг! А какое утро! Утро безоблачное, чистое, звонкое! Вода в котелке замёрзла, чай в кружке покрылся корочкой льда. Озеро как зеркало, в котором отражаются белые снежные вершины. Тишина хрустальная, звенящая. Замерло, застыло буквально всё. Делаю снимок этой зеркальной тишины. Не говорю более, слова вызовут рябь на воде, даже слова…

Уходим молча, быстро, не оставляя следов. Рюкзаки на спины, байки на плечи. Глухомань буреломная. Брод через Крепкую. Крутой подъём (казавшийся когда-то крутым) со свежими силами взяли на удивление легко. Перевальное шаман-дерево, за ним спуск, спуск, спуск – до самой Уймонской степи. Возле дерева навьючиваем рюкзаки на велосипеды и начинаем путь вниз. Пытаемся ехать. Стон тормозов пробуждает застывший утренний лес. Броды через Михайловку. Минуем их на удивление легко. Чистое, безоблачное небо ума растворило в своей бесформности нашу усталость и нашу боль. Обратный путь показался лёгкой прогулкой по осеннему парку.

Категория трудности в походе есть лишь экзистенциальное отражение состояния ума. Рейнгольд Месснер покорил в одиночку Нанба-Парбат, суровый ледяной восьмитысячник. Покорил его без кислорода и имея в рюке один-единственный крюк, которым, по-моему, так и не воспользовался. Прекрасно состояние Буддовости. Привет Месснеру, как сказал бы Рерих.

Урочище Ойбок. Оно снова одиноко, безлюдно и очаровательно. В астральном свете синеет пятно нашей палатки… Это было три дня назад. Тщательно исследуем ограду маральника. На высоте метров двух находим прореху в колючей проволоке. Протискиваем в неё по очереди байки и рюки. Мы в парке. Осталось повстречаться с живыми маралами и спросить их: как дела, приятели? Но для встречи с волшебным оленем нужно бы постоять предварительно на голове… а у нас на это, увы-увы, нет времени. Через парк маральника ведёт отличная лесная дорожка, ровненькая и весьма под уклон. Летим по ней куда-то вниз, куда-то с кручи, и не чувствуем тела. Ощущение полёта. Сознание превращается в птицу и, расправив крылья восприятия, парит на воздушных потоках. Спуск, поворот, вираж и опять спуск. Мимо проносятся деревья, скалки – их не замечаешь. Последняя широкая равнина под уклон, под уклон. Душа жаворонком взмывает ввысь и поёт, поёт. Поёт буквально всё: шины, протектор спицы, ветер, степь, травы, птицы…

У входа в парк закрытые ворота. Пока мыслили, как их пройти, с полей пришла машина. Ворота отворили. Мы за ней! Спасибо, мужики! Мараловодческое хозяйство. Одна длинная улица, дома у лица друг друга, и опять же под уклон. Отпускаю тормоза и лечу через деревню. Легко обгоняю уазик. На спидометре под 60 км/ч. Руль держит живущее во мне весёлое сияющее существо, полное жажды познания, которое и есть моё настоящее «Я». Спуск, поворот, пыль и камни летят из-под колёс – и я на мосту через Мульту. Отец спускается значительно тише. После падения в Солонешном у него прогрессирует «уклонофобия». Я не настаиваю на скорости. В нашей ситуации, действительно, тише едешь…

За мостом начался знакомый речной гравий. Но всё равно под уклон ехать по нему проще, чем в гору. Камни больно бьют по колёсам. От этих безжалостных ударов я внутренне сжимаюсь. За время пути велосипед и сознание слились в единую систему и существуют как целое. Велосипед в сознании – волшебная машина счастья на колесах Татхагаты.

Велосипедное колесо – один из основных архетипов Буддийского трансмифа. Сам Великий Раудра Чакри, Держатель Колеса, двадцать пятый калкин Шамбалы изображён с велосипедным колесом Закона в руке. Я вращаю молитвенный барабан ведущей звёздочки, я визуализирую двадцать пятого наследственного Учителя Шамбалы Раудру Чакри. Он восседает в центральном внутреннем дворе дворца в Малае, столице Шамбалы, и выглядит могущественным воином, защитником всех путешествующих. И мы с отцом творим молитву, обращаясь с просьбой о защите и просветлении к Держателю Велосипедного Колеса:

 

«Почтение доброму духовному наставнику,

Неотделимому от блистательной Калачакры,

Который достиг состояния пустого тела,

С Великим неизменным блаженством,

Обладающему всеми достоинствами,

В постоянном объятии с прекрасной возлюбленной –

Дхармадхату (пространством дхармы).

К северу от Индии лежит легендарная земля Шамбала,

С драгоценным камнем – городом Калапой – в центре.

Там, в её центре, сидит на троне,

Усыпанном самоцветами,

Словно верхом на волшебном летучем коне (Маунтибайке)

Раудри Чакри, Грозный Держатель Колеса…

Я взываю к нему, воплощению трёх драгоценностей:

Приди со своим оружием непостижимой мудрости;

Убей во мне все заблуждения

И мою привычку цепляться

За действительно существующее Я.

Благослови меня, чтобы я мог увидеть Тебя

В Шамбале,

Мудро направляющего своих многочисленных приверженцев.

А когда придёт время смирять варваров,

Держи меня в своем внутреннем круге.

Если я умру, не достигнув просветления,

То пусть я рожусь в Шамбале, в городе Калапе,

И буду иметь счастье пить мёд

Возвышенного учения Мастеров-калкинов.

Пусть я приду к завершению сокровенной

Не-двойственной миссии

Двух йогических стадий тантрической практики,

Как тому учат Гухьясамаджа, Ямантака, Херука Чакрасамвара и Калачакра;

Таким образом в этой самой жизни

Пусть я достигну осознания

Совершенного слияния ясного света

И иллюзорного тела,

Или пустого тела, соединённого с неизменным блаженством».

Молитва шестого Панчен-Ламы

 

Для обеденной церемонии съехали с дороги к речке Мульте. По дороге отец мечтательно визуализировал аккуратный такой, быстренький костерок… Подъехав к реке, обнаружили на небольшой уютной полянке сложенный очаг и наколотые дрова. Осталось довершить ритуал, возродив огонь из его ноуменальной сущности. Быстрый, лёгкий обед. Грязные, тяжёлые горные ботинки моем в реке и убираем в рюкзаки. На ногах опять лёгкие кроссовки. Солнце с небес дарит радость. Река Мульта исполняет свою торжественную мантру. Тёплый воздух звенит чистотой. Таков Алтай! Таков каждый миг на Алтае, каждое мгновение. Такова комбинация дхарм.

Байки прислонены к склону бугорка, рюкзаки открыты, клапана откинуты, рядом на траве лежат пенки-коврики, палатка. Возле костра два солдатских котелка, две тарелки с ароматной картошечкой типа «кнорр»… не так вкусен, зато скор. Оживший костёр, лёгкий человеческий беспорядок преображают поляну в уютное подобие дома – квартиру под открытым небом. Безоблачное небо Алтая придаёт этой комбинации дхарм особое очарование.

Я очень люблю и ценю такие вот остановки в пути, когда с особенной силой проступает Великое Чувство Бездомия. Трогаешь рукою шершавый камень, гладишь тёплый бархат земли, берёшь горсть её на ладонь, сжимаешь в руке – и душу начинает щемить… И словами я не могу выразить этого щемящего чувства, оно сопровождает меня с самого детства, оно всегда во мне, это чувство, смесь радости и боли, как сама жизнь, являющаяся слиянием неслиянного, союзом Пуруши и Пракрити, их самйогой, лезвием бритвы, режущим голые души поэтов… Настоящих ПОЭТОВ, тех, которые проходят все семь кругов «беспокойного лада» и уходят от нас на восьмой… как Башлачёв…

Пора собираться. Так же быстро умещаем лёгкий хаос проявленного в гравитационный коллапс рюкзака. Стягиваем ремни, формируя изначальное «бинду» – походный вариант. Экспликативный, раскиданный по поляне походный бивуак свернулся в импликативный.

Один из основателей квантовой физики Дэвид Бом видит проявление всех форм во Bселенной как результат бесконечного процесса свёртывания и развёртывания между двумя порядками. Мы прибываем на стоянки в определённое время, разворачиваем лагерь, затем сворачиваем его, снова движемся куда-то, ведомые парусом случайности, оказываемся в каких-то новых местах… А на самом деле никуда мы не движемся. На поверхности океана Соляриса возникают интерференционные волны, сталкиваются друг с другом, накатывают, опадают бесконечной чередою приливов и отливов. В глубине океана-сознания волн нет, а значит, там отсутствуют предметы и явления, отсутствуют соответственно и желания, отсутствуют клеши, отсутствует самоё понятие «Я».

Понятие «Я» – АХАМКАРА на санскрите (буквально «делание я») – это всего лишь индивидуальная и неповторимая воронка, водоворот субстанции на поверхности океана Соляриса, явление жизни, названное однажды Ильёй Пригожиным диссипативной структурой. Эта структура, эта личность, эта индивидуальная неповторимость крутится вихрем, пропуская через себя поток энергии-материи-сознания, от неё во все стороны расходятся интерференционные волны, обусловленные ею и, в свою очередь, обусловившие её. Вот он, замкнутый порочный круг существования, чакра индивидуальности, колесо сансары, змей-искуситель, закусивший свой хвост и искушающий себя собою… Желание жить, абхинивеша – это желание вот этой самой воронки существовать. «Хочешь жить – умей вертеться» – не что иное, как русский вариант древней санскритской поговорки: «Чакрават паривартанте дукхани ча сукхани ча». Санскритское «варта» – слово, означающее одновременно вращение, жизнь и страдание… Потрясающий язык!

Вращение воронки обусловлено окружающим волнением, и для своей жизни она должна поддерживать это волнение. Вот и вся метафизика! Концентрационные лагеря НКВД и Гестапо – это всего лишь сжатое, сконцентрированное, подобно порошку «инвайта» или кубику «магги», ЖЕЛАНИЕ ЖИТЬ. А жить можно лишь за счёт других, вращение воронки обусловлено окружающим движением. Психология палача: если не я, то меня… Вот АБХИНИВЕША в действии. Желание иметь «Я» любой ценой!

Разрушенные «освенцимы» и «гулаги» – это открытые и высыпанные в толщу жизни порошки страдания. Они никуда не делись. Импликативный принцип выживания одних за счёт других, предельно, до страшного абсурда сжатый колючей лагерной проволокой, был развёрнут в экспликативный. Но ничего не изменилось. Ничего! Подлинное изменение, избавление от ужаса такой жизни – это успокоение от воронок, вихрей, волн. Там, в толще Океана, нет этих индивидуальных и неповторимых… Там находится НИРВАНА. Там нет места страданию, оно там невозможно.

«Йогам читта вритти ниродхих»: «йога – ума вибраций прекращение», таков буквальный перевод самой первой сутры Патанджали, сутры, дающей определение самой науке ЙОГИ. Ребята, желающие ЖИТЬ, осваивающие асаны и практикующие пранаяму на семинарах по шейпинг-йоге! Опомнитесь! О какой йоге вы говорите? О чём можно вообще говорить дальше, если не понята самая первая, можно сказать – вводная, определяющая сутра?

«Когда ум в Боге, то мир забыт совершенно», это изречение старца Силуана Афонского. О каком христианстве может идти речь в мире, где основные, базовые понятия православной аскетики не то что не реализованы, какое там… но в этом направлении даже никто и не смотрит. «Истинно любящий Бога считает себя странником и пришельцем на этой земле, ибо в стремлении к Богу душою и умом созерцает только его одного» – слова Серафима Саровского.

Или вот ещё: «Нельзя вполне отречься от мира и прийти в состояние духовного созерцания, оставаясь в мире…» Какой удар по абхиневеше наносит подлинное христианство, должно нанести… Но где оно, это христианство? Жажда жить! Вопиющая ПЛОТЬ! Вот оно, сегодняшнее христианство.

Однажды мы ехали с Сашей Косминским зимою в горы у нас, на Южном Урале. В электричке кто-то пнул замёрзшую, голодную бродячую собаку. Плач этой живой души сопровождал меня весь Путь. А за окном проносились заснеженные бескрайние поля, несущие успокоение. Хотелось не думать о боли, о страдании, хотелось уйти куда-то в ВЕЧНОЕ. Люди вокруг создавали себе комфорт как могли – читали, играли в карты. И Косминский тогда сказал очень короткий, но пронзительный мантрам Бодхисаттвы о том, что пока вот так страдает хотя бы одно живое существо, не может быть счастья в этом мире, не может быть счастья во Вселенной. Он сказал не именно так, он сказал лучше, это было как пробуждающая пощёчина дзэнского Учителя, как раскрытые, глядящие на распинающий его мир глаза Христа, как взмах плётки, изгоняющий позитивно настроенных сетевиков-торговцев из храма, забывших о сострадании в своём чудовищном, бесчеловечном позитиве. Какой-то шустрый сетевик-иеговист пулей вылетел из вагона, а точнее, пушечным ядром со своей сторожевой башни…

А мне до того запали в душу эти строки, что весь Путь, весь этот зимний поход по Ицилу я переживал то, что заставило Будду перестать быть Буддой, отказавшись от абсолютного СЧАСТИЯ НИРВАНЫ и начать линию Бодхисаттв. Не может быть СЧАСТИЯ в этом мире, НЕ ДОЛЖНО ЕГО быть, пока страдает хотя бы одна живая душа!

Страдание на поверхности Океана-Ума – это всего лишь волны, волны той же самой воды, той же самой субстанции-пракрити, что находится и в толще этого же Океана. Это одна и та же материя, один и тот же УМ. Нирвана и Сансара – это на самом деле одно и то же. Но сансара – это ДЕЛАНИЕ. Любое действие порождает волны, а волна, любая волна будет погашена лишь в силу изначального покоя, заложенного в ней же. Но желание формы, желание вещи, желание вещей БЫТЬ и ИМЕТЬ вызывает всё новые и новые волны… Интерференционная картина интерпретируется нашим Манасом (интерпретатором мира) как мир вокруг нас.

 

«Наш мозг математически конструирует объективную реальность путём обработки частот, пришедших из более глубокого порядка существования. Мозг – это голограмма, свёрнутая в голографической вселенной. Объективный мир не существует – по крайней мере, в том виде, к которому мы привыкли. За пределами привычного мира находится огромный океан волн и частот, в то время как реальность выглядит вполне конкретной только благодаря тому, что наш мозг преобразует голографические пятна в палки, камни и другие предметы, составляющие наш мир… Гладкая поверхность фарфоровой чашки и ощущение песка под ногами на самом деле всего лишь утончённая версия синдрома фантомных болей (присутствующая рука болит точно так же, как и отсутствующая, ибо нет руки…). Это не означает, что не существует фарфоровых чашек и песка на берегу. Это просто означает, что фарфоровая чашка имеет два совершенно различных аспекта своей реальности. Когда она пропускается через линзы нашего мозга, то проявляет себя как чашка. Но если снять эти линзы, мы ощутим её как интерференционный паттерн. Какой из этих образов истинный, а какой ложный? Истинны оба, или, если хотите, оба ложны».

Карл Прибрам, нейрофизиолог

 

Я давлю на педали своего маунтибайка и вижу образы, образы, образы… Стремительно проносящиеся камни, палки, кусты на обочине, стройные колонны вечнозелёной тайги, шум реки, движение ветра. Через волны моего ума проносятся другие – волны Всеобщего УМА. Каждый всплеск мысли любого существа тут же создаёт волну и мгновенно преобразует действительность. Мы в буквальном смысле делаем свой мир. Все мы вместе и каждый в отдельности. Этот прекрасный и чудовищный мир. Эти восхитительные снежные вершины и плач голодной собаки…

Будда, создавая восьмиспицевое колесо, предложил НЕ ДЕЛАТЬ этот мир, хотя бы ради того, чтобы никогда не слышать плача. Ведь Сансара и Нирвана – это одно целое… Нужно перестать создавать сансару. Каждый делающий – это палач в Освенциме, хотя он и не осознаёт этого. Я осознал… Но как дальше жить с этим осознанием? Гуманист Чернышевский спросил: «Что делать?» Принц Сидхартха ответил: «НЕ ДЕЛАТЬ» и подарил миру восемь спиц и колесо. Подобное лечится подобным. Гомеопатия. Вращая свои колёса, я в это мгновение не вращаю общий аттракцион страданий. Конечно, его с успехом вращают другие… Но единственное, что я действительно могу, это изменить себя. Я не могу заставить других не делать, я могу лишь не делать сам.

 

«Убей желание, но убивая его, берегись, чтобы оно не воскресло вновь.

Убей любовь к жизни <…>. Не желай ничего. <…>

Борись только с личным, преходящим, колеблющимся, подлежащим уничтожению.

Помогай природе и работай заодно с нею, и тогда природа признает в тебе одного из своих творцов и станет покорна тебе. И откроет перед тобой широко вход в свои сокровенные недра, обнажит перед взорами твоими сокровища, заключённые в глубинах её непорочной девственной груди. Незапятнанная плотским прикосновением, она раскрывает свои сокровища только духовным очам, никогда не смыкающимся, для которых нет покровов на протяжении всех её царств.

Тогда она укажет и средства, и направление, и первый вход (ГАТИ, ведущий к просветлению, открыть его можно лишь УНИЧТОЖИВ своё «Я», свою обособленную личность. – Прим. автора), и второй, и третий, вплоть до седьмого. И за ними – цель, за пределами которой, купаясь в лучах духовного Света, обретается несказанная Слава, невидимая иному взору, кроме взора души».

«Книга Золотых Правил» в пересказе Е. П. Блаватской.

 

Будда совершил первый поворот своего колеса, мы с отцом по мере сил пытаемся продолжить…

Деревня Мульта. На центральной улице магазинчик. Затариваемся продуктами, быстро пролетаем деревню. Дорога под уклон. Мост через Катунь. Прогромыхали по железу. Шлагбаум открыт. Мужики сидят в будке, не выходят. Машем им руками и под уклон скатываемся в Уймонскую долину.

Чувство простора, необъятности в окаймлении горных хребтов наполняет грудь каким-то протяжным вдохом без выдоха: вдох и ещё раз вдох. И сразу скорость. Ветер попутный – это подарок, грандиозный и самый лучший подарок велосипедисту! Даже дорожный щебень не в силах омрачить восторг попутного ветра. Летим по степи. Именно летим! После таёжного сумрака оказавшись на просторах межгорной долины, мы словно бы взлетели в небеса.

Земля и небо слились в едином бескрайнем пространстве. Волны Земли и Нирвана Небес воспринимаются одним целым. Они и есть одно целое. Лучезарная песня Пракрити, которую танцовщица Земля – планета Бхуми исполняет на арене сознания. Всё это отражается на чёрном зрачке Пуруши – Вечного Зрителя. А кто я, летящий по горной степи на своём прекрасном железном коне – маунтибайке? Пуруша или Пракрити? На подобный вопрос Василий Иванович Чапаев стрелял из маузера по банке с воском, разрушая последние опоры для «Я».

Поворот дороги. Короткий взлёт вверх, резкий крутой спуск, вираж, равнина, вновь подъём и новое падение вниз. Расправив крылья, птица моей души парит на восходящих и нисходящих потоках. Шины поют песнь дороги. В голове мелодия и незамысловатые, но чистые и искренние стихи Визбора: «Нет прекрасней и мудрее средства от тревог, чем ночная песня шин…»

Урочище Сухой Лог, слева прижим Теректинских отрогов – гора 1371 м, а справа, совершив большую дугу, река Катунь подошла к самой дороге. Жму на тормоза, гашу скорость и инерцию. Прислоняю байк к придорожному столбику, приглашаю отца остановиться и посмотреть на Катунь. Зрелище действительно потрясает! Отец в неописуемом восторге! Говорит, что ради одного этого вида стоило поехать на Алтай.

В молчаливом величии движение воды сине-зелёного цвета напоминает движение самой первозданной светоносной субстанции, Материи Лючида. Катунь наполнена светом настолько, что сама по себе является источником света, иллюминируемая изнутри. Это внутреннее, присущее самой воде сияние, излучаясь от реки, начинает насыщать светом окружающие камни, берега, упрятанные в осенние жёлто-красные тона. Поднимаясь выше, свет Катуни заполняет небо такой же зеленовато-синей глубиной… А душа, созерцающая этот текучий свет, наполняется чистотой и звучанием. Волны красного, жёлтого, огненно-коричневого цветов расходятся по морщинам древней земли. Прибрежные холмистые горы в осеннем убранстве уходят вдаль и вырастают до огромных снежных исполинов Катунского хребта. И такое ощущение, что сама река Катунь дала начало всему этому ландшафтному многоголосью. Это от неё, от её сине-зелёного фосфоресцирующего сияния берут начало эти осенние холмы, эти сияющие снежные великаны, это безоблачное небо, эта дорога под нашими ногами… И только мы, мы с отцом, словно оказались здесь случайно, образовав мгновенные, случайные водовороты на поверхности жизни.

Уймонская степь остаётся позади. Мы мчим вдоль Катуни, по самому её берегу. За рекою осенние холмистые горы – урочище Конгай с высотами от 1485 до 2123 метров. Слева прижим Теректинского. Дорога забирается вверх на самые скалы и так же отвесно падает вниз. Попутный ветер добавляет скорости нашему экстазу.

 

Где-то на выезде из Уймонской долины

 

Катугь

 

Я останавливаюсь, смотрю в видоискатель своего «Зенита», пытаясь убрать границы кадра, уместить бесконечное в конечном, создать Янтру окружающего великолепия. Каждый поворот колеса меняет, неповторимо меняет пейзаж. Один ракурс, одна композиция плавно трансформируется в другую. И так всю дорогу. Пейзаж приобретает пластичность, какую-то подвижную волнистость. Он действительно становится воплощением интерференционных волн, пропущенных через линзу нашего ума, нашего осознания. Именно велопоход делает такую подвижность ландшафта наиболее ощутимой. Ни один поход не сравнится с вело- по частоте смены пейзажей.

Перед селом Катанда очаровательная горная равнина. Дорога делает петлю к северу. По берегам Катуни редкий осенний – пёстрый, радостный – лес. За лесом стены трёхтысячников сияют на солнце вечными снегами. Дорога идёт по равнине. Тут и там белеют разбросанные в кажущемся беспорядке каменные валуны, от больших до маленьких камешков. И каждый камень наполнен светом, кажется радиоактивным, сияющим изнутри. Одинокая берёзка выросла на полянке, тоже будто случайно. Художник сделал мазок и отложил кисть.

В сторону Катанды голые коричневатые высоты: 1263, 1498 метров – гора Ельбедей, за ними хребет Солган и Тюнгурские горы – 2500, 2800 метров. Отец в восторге остановился на дороге. Успеваю поместить его в кадре.

 

Катунь в районе Катанды

 

Путь к селу Катанда

 

Минуем Катанду. Река Малая Катанда у самой деревни. Хорошо бы встать на ней, но деревня слишком близко. Стоянка здесь нежелательна. Дальше, согласно путеводителю, должны быть «плачущие камни». Поворот дороги. Справа, на юге, за Катунью, река Кураган, вырываясь из гор, впадает в Катунь. Слева прижим горы Енахташ – 1436 метров. Ощущение древнего пустотного кургана. Чувствую, что тут очень давно была древняя мудрая жизнь. Ушедшая под землю… цивилизация. Камни вот плачут…

Находим кладку «плачущих камней». Следы от «слёз» остались, но воды нет. Проезжающий на лошади пастух сказал, что уже давно не плачут, а жаль. Мне тоже жаль. Но всё равно решаем устроиться здесь на ночлег.

Съезжаем с дороги под укрытие каменной стеночки. Дорога проходит верхом над нашими головами. Мы на берегу Катуни. Тут устроенная турстояночка. Доски-лавочки вокруг костровища, каменный стол. Долго брожу в поиске места под палатку. Наконец, под самой каменной стеночкой, сложенной из причудливо выветренных округлых валунов, умещаем свою «синюю птицу».

Катунь совсем рядом. Выходим на берег. Сине-зелёный поток света. Потрясающе! Широкий берег, весь в больших белых валунах. Высохшие, белые, как кости динозавров, стволы выброшенных на берег деревьев. Под скалой обнаружили памятник погибшему мальчику. Набираем сушняка среди белых камней. Разводим костёр.

Замечательный вечер. Закат окрашивает небо в малиновые тона. Я брожу по берегу. Стою на белых камнях. Река фосфоресцирует, а на самой поверхности воды вспыхивают огненные искры, постепенно покрывая всю реку розовым закатным светом. Мистерия заходящего солнца… Долго и завороженно слушаю торжественный гимн вечера. В наступивших сумерках река преобразилась. Перестав быть просто рекой, она становится чем-то другим – чем-то, чему я не нахожу названия. Всё вокруг стало другим…

 

«Смотри, пока мы говорили,

кругом уже всё изменилось.

Ново всё. То, что нам

угрожало, нас теперь призывает.

Звавшее нас ушло без возврата.

Мы сами стали другими.

Над нами и небо иное.

И ветер иной…».

Н. Рерих. О вечном.

 

 

11 сентября 2004 года. Суббота

 

Шамбатион-река стремительно катит

по порогам и камням. Кто не пострашится,

перейдёт её. А на той стороне живут люди М.

М – самая священная буква алфавита,

она скрывает имя грядущего.

Каббала помнит Шамбатион.

Катит камни – Катунь настоящая.

И не построен ещё город на месте новом.

 

Катун – по-тюркски «женщина».

Додэкаэдрон женского начала обозначается

в географических понятиях, связанных

со сроками эволюции.

Н. Рерих. Алтай – Гималаи

 

Катунь! Зеленоглазая женщина в осеннем убранстве. Хозяюшка Катунь! Мы очарованы твоею красотой. Но труден Путь к сердцу твоему, красавица Катунь.

Ранний подъём. Холодное утро. Катунь закуталась в туманную шаль. Не видно глаз её бирюзовых. Белое молоко колдуньи сокрыло мир. Чистота и свежесть утра. Отсыревшая палатка. Нет желания выходить, хочется нежиться в тепле и уюте спальника.

Ночью Катунь подарила мне яркие сны. Видел её верховья. Белые снега вершин Белухи, альпийские луга и долина Катуни. Я не был в тех местах, но узнал эти пейзажи по картинам Косминского. А тут в своём сновидении сам бродил по этим чистым местам, прикасался ладонью к траве, гладил шершавую поверхность камня. Полусон, полуявь… Вечерний шум Катуни. Закрытые глаза – и тут же, по сути даже не погружаясь в сон, перед глазами сами собой возникают пейзажи, пейзажи. Смотрю их, как цветной фильм. Пребывая одновременно и тут, и там. Одной частью сознания понимаю, что лежу в палатке, отчётливо осознаю это, а другая часть в это же время созерцает пейзажи верховий Катуни, и всё это в каком-то странном зеленоватом свете. За весь поход это, пожалуй, первый такой опыт сновидения, я бы назвал его «осознанное сновидение».

Утром, проснувшись, всё ещё пребывал в раздвоенности сознания и, пожалуй, запросто мог бы проснуться и там, в долине Кокколя…

Вышел на берег. Белый туман и зеленовато-синий свет от воды.

 

«В жизни так много чудесного.

Каждое утро мимо нашего берега

проплывает неизвестный певец.

Каждое утро медленно из тумана

движется лёгкая лодка, и

всегда звучит новая песнь.

И так же, как всегда, скрывается

певец за соседним утесом.

И нам кажется: мы никогда

не узнаем, кто он, этот

певец, и куда каждое утро

держит он путь. И кому

поёт он всегда новую песнь.

Ах, какая надежда наполняет

сердце и кому он поёт?

Может быть,

нам?»

Н. Рерих. Нам?

 

В белом тумане исчезли наши одинокие фигуры. Растворились на дороге.

До Тюнгура долетели быстро. Деревня Тюнгур, Тюнгурские горы… Топоним «Тюнгур» переводится с тюркского как «шаманский бубен». С сожалением в сердце минуем отворот на Кучерлу. Заманчиво посетить и Кучерлинское озеро, и Аккем. Совсем рядом. Но уже нет времени. Удавкой на шее аркан времени затягивает свою петлю.

В Тюнгурском магазине берём три булки хлеба, три пачки масла, печенье, вафли, конфеты «Былина» и сыр. До Чуйского тракта дня два-три, наверное. Мужик в поиске денег умоляет нас купить у него молоко. Мы соскучились по молоку, мужик – по деньгам. Берём «соску».

Проезжаем Тюнгур. За деревней лесопарковая накатанная дорожка, радует душу. Идёт в нужном направлении, вдоль Катуни. Весь путь вдоль Катуни. Широкое поле, подобие горной долины, белые живые камни выглядывают из пожелтевших трав тут и там. Древние камни…

За полем красавица Катунь. Свет движущейся бирюзы. На солнце вода начинает сиять изумрудом. Решаем устроить лёгкий перекус на этом дивном месте. Валимся на траву. Земля тёплая, мягкая, живая. Долина плавно поднимается к северу, переходя в склон горы Байда – 2070 метров. Голые, рыжевато-коричневые травянистые склоны, на солнце они излучают доброжелательность, тепло и уют. Ломаем свежий тёплый хлеб, мажем его маслом, запиваем молоком, ощущаем себя на вершине блаженства, в состоянии, приближенном к «Ананда».

Снова в путь. Дорожка балует. Чувство такое, что едем по парку в неизвестной дивной стране. Наверное, так и выглядит западный рай Амитабхи, небесная Страна Будд и бодхисаттв. Земля Счастья и Блаженства, страна СУКХАВАТИ, где рождаются наделённые способностью наслаждаться духовно. Пребывающий здесь Амитабха есть объект медитации, безмолвно обучающий адептов абсолютному единству сущего. В его мифологической семье сам Будда Шакьямуни – земное воплощение Амитабхи и бодхисаттва Авалокитешвара – идеал махаянского сострадания. «Амитаюс, Амита-айус» – шепчут мои губы, словно призывая Будду беспредельной жизни, чьим созерцанием, бесспорно, и создан этот окружающий нас в настоящий момент ландшафт. Мы сами каждой своей мыслью создаём внешний мир. Один психолог из Вирджинии, Кит Флойд, так и заявляет: «в противоположность тому, что знает каждый, вполне вероятно, что не мозг создаёт сознание, а сознание создаёт видимость мозга, а с нею заодно и видимость материи, пространства, времени и всего остального, что мы привыкли интерпретировать как физическую вселенную».

Ему вторит Кастанеда: «Мы не объекты, а чистое осознание, не имеющее ни плотности, ни границ. Представление о плотном мире лишь облегчает наше путешествие на земле, это описание, созданное нами для удобства, но не более. Однако наш разум забывает об этом, и мы сами себя заключаем в заколдованный круг, из которого редко вырываемся в течение жизни».

Расширив круг сансары – не разрушив его, а лишь расширив, – мы с отцом мчим по одному из затерянных миров Алтая. Окружающий нас мир – не более чем описание, компьютерный сайт… Но он был создан до нас, его визуализировали какие-то древние мудрые существа. Об их мудрости, силе и чистоте я сужу по невероятной ухоженности, буквально сиянии окружающего пейзажа.

Долгий подъём. На берегу Катуни группа школьников-туристов. Небольшой участок через тёмный лес. Два бродика через безымянные речушки. На берегу снова туристы – водники. Собирают свои катамараны, рядом уазик. Похоже, только забросились.

Мы покидаем людей. Наши тела – средства передвижения для нашего сознания, так же, как и наши велосипеды, всего лишь аномалоны на поверхности древних волн. За рекою Деты-Кочек, которую проезжаем по мостику, начались изумительные пейзажи. Останавливаемся и подолгу любуемся ими.

Леса отступили, открыв нашим взорам зачарованную долину. Жёлто-коричневая холмистая поверхность, каменные россыпи тут и там, встречающиеся изредка странные, одинокие каменные столбики… Кто они такие? Доринги? Менгиры? Следы ушедших цивилизаций? Или, быть может, сами они являют собою ЦИВИЛИЗАЦИЮ. Сидят тут тысячи лет, погрузившись в САМАПАТТИ, каменные Будды, создающие этот потрясающей чистоты ландшафт, освобождённый от человеческого…

Почему бы вот этому каменному столбику не быть вместилищем сознания? Я оставляю велосипед на тропе и иду к небольшому кургану. На его вершине одинокий камень. Останавливаюсь рядом с ним. Внизу бирюза Катуни, группы редких живописных ёлочек и потрясающее успокоение. Тысячи, десятки тысяч лет под ногами. Полый курган. Я чувствую его древность и его жизнь… Я не могу сказать об этом, я не знаю нужных слов, да и есть ли они, эти слова? Молча возвращаюсь к своему велосипеду. Отец спрашивает: «Ну, что там?». Я пожимаю плечами: «Да так; красиво…».

 

«Однажды после целого дня путешествия по бесплодным холмам и скалам Транс-Гималаев мы увидели те длинные камни, которые полны значения для каждого археолога. Даже издалека можно было различить особый вид их конструкции.

"Что за камни на склоне? " – спросили мы нашего проводника.

"О, – ответил он, – это доринги – длинные камни; это древнее священное место".

"Кто поставил эти камни вместе?"

"Никто не знает. Но этот район с древних времён назывался Доринг – длинные камни. Люди говорят, что неизвестный народ прошёл здесь давно"».

Н. Рерих. Подземные жители.

 

Дорожка вдоль Катуни. В этом месте ощущение живого рукотворного парка наиболее сильно. Выходим на берег реки. Те же белые камни. Старая турстоянка, возле которой нашли аккуратно сложенный картофель – подарок от недавнего пикника. Взяли несколько картошин, рассовали их по карманам рюкзаков. Очередной снимочек на берегу.

И опять курганы, опять древность и мудрость. Опять придорожные камни провожают нас взглядом. Я слышу шёпот за своею спиной. Невольно оглядываюсь.

Отец спрашивает: «Ты чего?»

– Да так, показалось…

Камни я люблю с детства. Не ювелирные, не минералы даже, а именно простой булыжник. Берёшь его в руки, а он тёплый, шершавый, живой… В нём десятки, сотни тысяч лет, он есть сконцентрированный Первозданный Свет, сокрытая спящая радиация, энергия Святого Духа, которой суждено однажды пробудиться и преобразить этот страдающий мир… Для меня каждый камень – «Сильмарилл».

Помню, давно, в детстве, гуляя с отцом в окрестностях Катав-Ивановска, вышли на склон холма. Эти голые холмы, Катавские Шишки, сами по себе явление весьма меня вдохновлявшее. Встанешь на вершине такого холма и начинаешь чувствовать такую силу, что вот-вот – и оторвёт от земли, и полетишь… Только что-то мешает взлететь, совсем чуть-чуть, кажется самая малость, но мешает. И это что-то – глубоко человеческое, падшее что ли, не знаю… в материю, может быть. Рождённое клешами и рождающее клеши… И от него не уйти, оно как тень, как «страж порога» у последней черты, за которой… ПОЛЁТ…

А потом мы бежали огромными прыжками с этих холмов, почти летели. И вот там, в этих самых Катавских горах, в одном месте я увидел разодранную землю: склон осыпался, обнажив твердую скальную породу, составляющую самую суть холма. И там были камни. Я взял один из них в руку и… пронзившее меня чувство смутно помню до сих пор. Было ощущение, что держу в руке самое начало мироздания, застывший свет звезды, который словно таял в моей руке и стекал сквозь пальцы, а я стоял и смотрел, и я был частью этого света… И я понял, что полечу, обязательно полечу. Встану на вершине холма и полечу, когда человеческое во мне ослабит свою хватку. После этого случая и начались эти странные сны…

 

«На вершинах Алтая, на хребтах Урала, далеко, на самых холмах Новгорода, высятся еловые и кедровые рощи. Издалека-далёка можно видеть их тёмные шапки. Под корнями елей великим трудом собраны камни. Прекрасные места! Древние места! <…>

"Жальники", места сострадания – так названы эти прекрасные места молчания. Они также называются Дивинец-диво-город (Дивий город, или город Дэв – Прим. автора). Дивинец, место чудное, звучит с восхищением. Но "жальник" – место сострадания – ближе сердцу. В этом выражении есть много любви, деликатного жаления, так много покоя и слов вечных. Гигантские сосны охраняют это место своими могучими ветвями. Только верхушки шелестят. Ниже – тишина и тень. Седой можжевельник. Только две или три былинки травы. Повсюду черника и сухая хвоя. Высоко на сосне сидит старый ворон. Он настолько стар, что у него когти не только на лапах, но даже на крыльях. Поскольку мы смотрели на него с благоговением, как на доисторическую реликвию, он упал замертво. Камни установлены рядами и в круги. Все они напоминают морены ледникового периода. Белые, сероватые, фиолетовые, голубоватые и почти чёрные. От Востока до Запада можно видеть эти камни, покрытые белым лишайником. Повсюду седой мох. Повсюду древняя седина. В седине спят "тихие". В белом – "покойные".

О, через какие страдания они прошли! Свидетели многому они были. Знают мудро и без смятения!

"Как на небесах, так и на земле". Как вверху, так и внизу. Что было, то будет опять».

Н. Рерих. Жальник, место сострадания.

 

Брод через реку Тургунда. Река берёт начало на горе Кулаш-Тайга (2750 метров) и впадает в Катунь; весьма широка, камениста. Развьючиваем байки. Переносим по очереди рюкзаки, за ними переводим велосипеды, сами прыгаем по камням. За бродом крутой короткий подъём и голый склон горы Кулаш-Тайга. Дорога кончилась, дальше ведёт конская тропа. Вылезли на подъём и устроили лёгкий обед. Свет. Тишина. Умиротворённость. Никуда не хочется идти, хочется стать дорингом, окаменеть и быть тут десятки, сотни, тысячи лет.

Нехотя загружаем байки, привязываем привычным, отработанным до автоматизма движением рюкзаки, начинаем движение. Ещё с километр тропинка баловала, ведя живописным берегом Катуни. Летний домик на берегу, утопающий в высоких травах. Он напоминает жилище доброго волшебника. Затерянный тихий домик. За ним тропа сразу полезла в гору. Круто, почти в лоб, на склон горы Кулаш-Тайга.

Тропка сантиметров в тридцать шириной. Вначале ещё ехали, но быстро исчерпали весь набор пониженных передач и встали на 1:1. Дальше пешком. Узкая тропка вскоре превратилась в нависающий над рекою карниз, постепенно поднимающийся всё выше и выше. Идти по нему сложно. Человек и велосипед не умещаются на столь узком пространстве. Осыпной склон круто падает к самой реке. Катунь уходит всё ниже и ниже, пока не превращается в крохотный ручеёк. На ровных участках карниза я пытаюсь ехать, используя передачу 1:1. Отец панически боится вильнуть в пропасть и потому тащит гружёный велосипед на себе, естественно устаёт.

На следующем участке подъёма решили снять рюкзаки и занести их отдельно. Поскольку отец из-за повреждённого плеча нести рюкзак не может, то заброску совершаем в два этапа. Я несу рюкзак, отец ведёт велосипед. На приличной высоте оставляем первую заброску и возвращаемся за второй. И снова подъём. И снова я несу рюкзак, а отец толкает велосипед. Проходим нашу первую заброску, движемся выше, подрезаем, наконец-то, верхнюю тропу и на ней оставляем груз. Возвращаемся за второй партией и выползаем наверх вновь. Отдых. Сбор чёрного шиповника на чай. Усталость. Медленные механические передвижения ногами.

По верхней тропе можно попробовать ехать. Вьючим байки. На передачах 1:1, 1:2 завинчиваем в поднебесную. Усталость очищает сознание от мыслей. Я хотел быть дорингом, я хотел быть камнем… Теперь я ничего не хочу. Я просто кручу педали.

Живописен лог Ядрушка, оживил восприятие. Уютный оазис в этом пустынном затерянном царстве. За Катунью, напротив, стеною неприступною высятся горы: Актаринский хребет, хребет Тукмеш, неприступная гора Большой Сынык. В ущельях пробиваются реки Аккем, Колюштей, Берткем… Грохот порогов доносится даже до наших ушей, пробуждает подавленные усталостью чувства.

 

Путь на Иню. Катунь

 

Катунь. Вечер

 

Плачущие камни

 

Путь на Иню. Катунь

 

Путь на Иню

 

Местечко Берёзовый Пал. Небольшая долина в закатных лучах. Дорога пошла на север, теряя высоту. Отец в лёгкой панике: «а туда ли мы едем?». Я показываю карту: вот наша петля. Огибаем вершину… Правда, что-то долго огибаем, и особенно жалко высоту терять, до боли жалко, ведь завтра придётся опять её же и набирать. Но окружная дорога, показанная на карте, всё равно проще прямой. Отец сомневается. Я настаиваю.

На открытых пастбищах табуны лошадей. Пастухов не видно. Долина затеряна и окружена горами, лошади отсюда никуда не денутся. Летим вниз, вниз, вниз.

Река Казнахта. Рядом старенький полуразрушенный домик. Место ночёвки. Оставив байки у столба, исследуем дом. Полы разобраны, в крыше дыры. Печку когда-то сняли и утащили на улицу, перед домом. Стёкла выбиты. Печальное зрелище. Но нам уже всё равно. Стелим коврики на нарах. На печи, возле дома, готовим ужин. Чай из чёрного шиповника. Два пастуха-алтайца проехали мимо. Спросили про табун. Мы показали направление, в котором видели лошадей.

 

Стоянка на реке Казнахта. Гора Кулаш-Тайга 2750 м.

 

Стоянка на реке Казнахта

 

Вечерняя темнота. Запах старого заброшенного жилища. При свете фонаря пишу свою тетрадь. Перед глазами, как сны, проносятся образы Катуни, путаются, меняются местами и, как фон, волны необъяснимой тоски откуда-то из глубины сознания… Тоска по дому, по Тонечке, Наташецу. Как они там, в далёком Челябинске, на другой планете? Дай Бог, чтобы всё у них было хорошо. Тоня в школу ходит… Как это далеко отсюда. Отсюда ещё до Ини выйти надо. Завтра должны выйти. Глажу ладонью округлые брёвна сруба. Закрываю глаза. Сжимаю ладонь. А в руке пустота.

 

 

12 сентября 2004 года. Воскресенье

 

Камень – дивный камень. Тигерецкий камень.

И просто камень. И весь край – сплошной камень.

Элен-Чадыр, Куеган, Карагай, Ак-Кем, Яконур,

Чеган, Арасан, Уруль, Кураган, Алахой, Яломан,

Тургунда, Аргут… Это всё имена.

Эти названия речек, урочищ и городищ

слышатся как напевный лад, как созвучный звон.

Столько много народов принесли свои лучшие созвучия

и мечты. Шаги племён уходят и приходят

Н. Рерих. Алтай – Гималаи

 

Утреннее солнце осветило избушку. На стене, которую гладил вечером рукой, обнаружил надпись: «Москва – Майтрейя АУМ». Причём слово «АУМ» написано на санскрите, шрифтом деванагари. В том году тут были москвичи, рериховцы, наверное. Надпись на санскрите вызвала воспоминания об оставленных дома незавершённых переводах. Захотелось погрузиться в разбор и анализ текстов шести систем Брахманизма, продолжить путешествие вглубь веков за письменным столом.

Юрий Рерих, вернувшись из Индии в Россию, пытался возродить школу отечественного востоковедения в лучших традициях «даршан». То есть таких систем Видения, когда подлинное постижение – «прамана» имело в своей основе непосредственное, интуитивное соприкосновение с истиной, называемое «пратьякша», последующим строгим логическим анализом интуиции – «анумана» и обоснованием постигнутого на базе уже существующих авторитетных систем философии – «агам». Рерих прожил в России три года, не понятый современниками, в окружении, с одной стороны, бюрократов-академиков от так называемой политизированной науки, не способных ни на какие духовные интуиции, глубоко равнодушных и к Востоку, и к истине; а с другой стороны – толпой новоявленных «агни-йогов», не имеющих под ногами серьёзной базы, образования, традиции, увлекающихся видениями «учителей», впоследствии быстро повзрослевших и ушедших либо под крыло батюшки Кураева, сменив живой огнь души на еврейскую Тору, либо ударившихся в коммерцию, попав в широко расставленные сети «МММщиков», превративших Дом Господа Нашего в грандиозный супермаркет.

Да и Бог с ними, кесарю кесарево…. Распятый на кресте непонимания Рерих оставил Россию, обедневшую сразу на тысячу лет, предавшую в очередной раз великую идею, так и не увидевшую своей возможной миссии… Кулачки дьякона Кураева до сих пор вздымаются в небо с требованием: «Распни его, распни!»

Завтрак на печи, возле дома. На небе облачно. Живописен склон горы Кулаш-Тайга, словно вижу его впервые. Взял фотоаппарат, отошёл от домика, по-новому увидел место нашей ночёвки. Захотелось пойти вдоль реки широким ущельем, подняться в гору, выйти на вершину. Ведь это тот же самый, загадочный, непостижимый Теректинский хребет, мы вновь у него в гостях. Щелчок сработавшего затвора, подпрыгнувшее зеркало восприятия, поворот часовой стрелки, заведённая пружина наших часов неумолимо толкает в путь. Мы сами завели эту пружину на двадцать дней. Мы всё равно пленники золотых шестерней сансары.

 

Путь на Иню. Отроги Теректинского хребта

 

Перешли реку Казнахту по ветхим брёвнам. Рюкзаки не стали крепить к велосипедам, несём их за плечами. За рекою сразу крутой осыпной подъём. Утром силы на нашей стороне, и подъём преодолеваем достаточно успешно. Оборачиваюсь назад, нахожу далеко, далеко внизу нашу гостеприимную избушку, которую про себя окрестил почему-то «Москва-Майтрейя», как название некоей метафизической станции.

Пока смотрел в окошечко видоискателя, отец умотал наверх и, остановившись вверху, на широкой площадке, машет мне руками и восхищается открывшимися ему оттуда видами. Я поспешаю к нему.

Порыв ветра ударил в грудь. Пространство зазвенело, запело. Мы на скальном карнизе, и бирюзовый ручеёк Катуни далеко-далеко внизу, а вокруг горы, горы, горы. Отвесные, скалистые стены – Большой и Малый Сынык (1779 и 1628 метров) – и яркая палитра осени. Древние курганы, пожелтевшие травы, красные, жёлтые, зелёные акварельные пятна, мазки Величайшего Художника, Его Величества Алтая.

 

Путь на Иню. Катунь и гора Бол. Сынык

 

Путь на Иню. Катунь и гора Бол. Сынык

 

Идём по карнизу. Камни, сорвавшись из-под ног, летят в пропасть, равнодушно провожаю их взглядом. Вьючим байки.

Перевалив через отрог горы 2354 метра, тропа пошла вниз, к реке. Пытаюсь ехать. Под колёсами острый камень. Но другой дороги здесь нет. Обсуждаем оптимальный вариант спуска, замечаем нечто вроде серпантина троп. Идут в обратном направлении, но при этом вниз. Я уверяю отца, что это наш серпантин. Он традиционно сомневается, произнося своё дзэнское «так ли это?». Я молча осуществляю намерение – сажусь верхом и, придерживая тормоза, падаю по тропе вниз. Отцу ничего не остаётся, как последовать за мной.

Тропа, как я и рассчитывал, повернула в нужную сторону и пошла великолепным парком. Зелёная ещё листва берёз, жёлтые кустики, свечки пихт, чистый воздух и невероятная ухоженность ландшафта. На подходе к самой реке началось нечто потрясающее!

Широкое, ровное поле – плато, окружённое горами и погружённые в Самадхи каменные воины Калбак-Таш или Кезер-Таш. «Когда меня спрашивали: "Почему вы так радуетесь этим менгирам? " – я отвечал: "Потому, что моя карта сказок была подтверждена…"» (Н. Рерих).

Отец укатил вперёд. Я воздал поклон небольшому, но могучему каменному изваянию. Остановившись, смотрел в душу камня, пока не почувствовал холодную поверхность стекла, разделяющую нас…

 

«Закали свою душу против обольщений своей самости; заслужи для неё наименование "Алмазной Души".

Ибо как алмаз, погребённый в глубоких недрах земли, не может отражать земные огни, да будет так же и с умом и с душою твоею; погружённые в глубины "Истинного Познания", они не должны отражать призрачного царства Майи. <…>

…ты должен чувствовать себя Всеобщей Мыслью и в то же время изгнать ВСЕ МЫСЛИ (выделено мной – Прим. автора) из своей души.

Ты должен достигнуть такой сосредоточенности ума, когда никакой вихрь, даже самый сильный, не в состоянии вдохнуть в тебя земного помысла. В очищенном святилище не должно быть ни действия, ни звука, ни света земного; как мотылёк, застигнутый морозом, падает бездыханный на пороге – так всякая земная мысль должна пасть мёртвой перед дверями храма».

Е. П. Блаватская. Голос Безмолвия.

 

Миг, секунда, мгновение подлинной тишины, исходящей от каменных воинов, тишины, изменяющей время и создающей пространство. Я словно очнулся от долгого сна. Отец ещё виден – далеко, далеко впереди. Переключил передачи на 2:4, быстро догнал его.

Перед нами стадо коров, загоняемое пастухом-алтайцем на узкий карниз тропы. Напротив, за Катунью, ущелье реки Аргут. Прорезая скалы, могучий поток сливается с Катунью, добавляя ещё один неповторимый голос в ансамбль катунского многоголосья. Широкий галечный берег сияет на солнце ослепительно белым светом. Взбираемся на скальный карниз и движемся следом за стадом. Поражаемся неожиданной ловкости коров, едва умещающихся одна за другой длинной цепью на узком карнизе. На передачах 1:2, 1:1 потихонечку вращаем свои молитвенные барабаны. Отвесная стена из какого-то сине-фиолетового камня. Местами видны вбитые альпинистами крючья. Шествие коров напоминает высокогорные пастбища Тибета, монотонный звон колокольчиков, крик пастуха-алтайца, смещённая точка сборки… мы и вправду в Тибете. Куда заведёт нас дальше эта тропа?

 

Катунь в Аргутском ущелье

 

А дальше развилка. Левый рукав взбирается на скалы весьма отвесно и выводит на вершину плато. Правый рукав, напротив, спускается к самой реке, попадает на мягкий сочный луг и, следуя по самому берегу, скрывается за поворотом. Я изучаю карту. Правая, низкая, тропа на карте не отмечена, а вот верхняя как раз должна через плато привести к деревне Инегень. Отец традиционно сомневается: «Так ли это?». Спускается к реке вслед за стадом и вопрошает пастуха-алтайца. Пастух отвечает, что и по берегу можно попасть в Инегень. Верхний путь короче, но для подъёма на плато нужно опять снимать рюкзаки и по отдельности заносить их и велосипеды. Нам, естественно, лень, и мы выбираем «широкие врата»…

Скатываемся к реке, набираем скорость, оставляем позади пёстрое стадо. За поворотом тропа пропала. Пастух на лошади машет издали руками, дескать, иди, иди, дальше иди, дальше! Едем по траве. Слева отвесная стеночка Инегеньского плато, которая угрожающе приближается, всё ближе и ближе, и я уже не без оснований опасаюсь, что злополучного подъёма на это плато нам не миновать. Ещё одна дорожка выводит наверх, её отчетливо видно на склоне. Оборачиваемся. Пастух опять машет рукой, показывая, что идти надо всё-таки низом.

Идём берегом реки. Пейзаж совершенно изменился. Напротив, за Катунью, высятся абсолютно голые и какие-то сказочные, ирреальные горы. Высоты в 2007, 2068 метров напоминают груды хрустальной крошки. Нашему взору открылись просто-таки Ваджрные горы, Алмазные вершины совершенного ума. И небо. Расчистившееся от туч, космически синее, словно бездонный, лишённый любых образов ум Вайрочаны, Дхьяни-Будды изначальной Пустотности Пространства, Держателя Велосипедного Колеса Закона – Дхармачакры; такое небо излучает на хрустальные горы поток своего Ваджрного Света. Красавица Катунь приобрела в этом месте совершенно синий, небесный оттенок, и в окружении Алмазных вершин эта картина явлена нашему взору нерукотворной танка.

Дошли до места слияния отвесных стен Инегеньского плато и Катуни. Дальше, в любом случае, только вверх. Тропа есть, но очень крутая, осыпная. Преодолеть такой подъём можно лишь с поочерёдной заброской рюкзаков и велосипедов. Решили вернуться чуть-чуть назад и подняться по более пологому следу, тем более что след этот явно автомобильный. Заводим на вершину плато свои гружёные велосипеды. Изнемогаем от жары и усталости.

 

Подъём от реки Казнахта к Инегеньскому плато

 

Подъём от реки Казнахта к Инегеньскому плато. Внизу Катунь

 

Вершина плато – потрясающий круглый стол, шаманский бубен с натянутой кожей пожелтевших трав, тревожимых ветром. Поперёк «бубна» прорезано несколько глубоких оврагов, протянувшихся от края до края. И овраги эти нам никак не объехать. След, по которому мы поднялись, поворачивает налево и обходит «бубен» по шаманскому кругу, возвращаясь тем самым назад, к той самой первой развилке, на которой мы ощутили порог бифуркации… Поверхность шаманского бубна оказалась магическим аттрактором нашего пути.

 

Каменный воин

 

На Инегеньском плато

 

На Инегеньском плато

 

На Инегеньском плато

 

На Инегеньском плато

 

Странная, совершенно невиданная земля. Такого пейзажа просто не должно быть, такого не бывает. Это магическая визуализация обкуренного Шамана, пейзаж, созданный «дымком», планета «союзников». Жёлтотравный ШАМАНСКИЙ БУБЕН в окружении невысоких, но островерхих, совершенно голых и каких-то белых, серебристых, хрустальных гор. Мы остановились на вершине плато в восторге и отчаянии. Смесь дуальностей вызвала чувство непонятно откуда взявшегося раздражения. Волна гнева, взяв своё начало где-то в чёрной бездне моего человеческого «Я», нахлынула и накрыла с головой.

Я начал кричать на отца, что он своим проклятым вечным недоверием вывел нас на этот круг, по которому мы вынуждены вернуться опять к началу пути, потерять драгоценное время и, главное, силы. Отец, в свою очередь, обвинил меня же самого в том, что я не сумел настоять на своей правоте, если был так уверен. Я, поняв, что сам же ещё и виноват, впал в какое-то бессильное бешенство, которое вылил в яростное надавливание на педали, готовый рыть землю колёсами своей «рок-машины». Смиренная машина – победоносный инструмент Будды быстро погасила мой гнев, направив его на вращение колёс.

Найдя едва заметную тропку, решили срезать полукруг «бубна». Тропа привела к широкому логу и упала в него. Подумав немножко, решили последовать за тропою и скатились в ущелье. На дне его течёт речка Сок-Ярык и устроено одноимённое зимовье. Домик, оградка загона для скота. Пасутся коровы. Неожиданно умиротворённая и как бы неестественная для этого места картина. Бродом пересекли реку и вылезли по другую сторону опять на вершину Инегеньского плато, оказавшись на противоположной стороне «бубна», возле отвесных скальных прижимов горы 2354 метра – отрогов Теректинского царства.

Дорога, на которую мы должны были попасть ещё три часа назад, если бы сразу пошли верхней дорогой и так называемыми «узкими вратами», идёт краем плато в направлении деревни Инегень. Теперь и мы на этой дороге, совершив полукруг по карте Шаманского Бубна, и теперь эта дорога приведёт нас в деревню.

Мчим по дороге. Она хорошо укутана и мягка, как ладонь доброго шамана. Ветер дует в спину, степь горит на солнце ярко-жёлтым светом, горы сияют белым хрусталём своих камней. Отворот к паромной переправе завершает магический круг. Азимут, взятый на Инегень, говорит, что прямой путь короче. Пролетаем прямо и останавливаемся у края оврага.

Река верхний Инегень проточила колоссальное ущелье на нашем пути. За ущельем видны крыши домов этой злосчастной деревни, прозванной отцом в сердцах «Финегенью» – за её офигенную удалённость и неприступность. В полном бессилии слезли с байков и смотрим через ущелье на крыши деревни. Ущелье нам не пройти, и придётся возвращаться назад, до того самого отворота на паром, который призван завершить наш магический круг. Осознание этого почему-то наделило меня странным, точно так же неизвестно откуда появившимся спокойствием. Минувшее раздражение и вспышки гнева показались нелепыми и смешными. А окружающий пейзаж стал ещё чище, ещё прекраснее. И почему бы не совершить круг по этой красоте? К чему эта нелепая гонка к цели? Какая в ПУТИ может быть цель?!

 

«Предоставленная изменчивым дуновениям светильня заколеблется, и трепетное пламя отбросит обманчивые, тёмные и вечно меняющиеся тени на белый ковчег души твоей. И тогда мысль твоя уподобится обезумевшему слону, который беснуется в чащах джунглей. Принимая лесные деревья за живых врагов, он погибает в напрасных усилиях уничтожить блуждающие тени, которые в изменчивой игре сменяют одна другую на солнцем освещённых скалах».

Голос Безмолвия

 

И мы возвращаемся назад, смиренно внимая пению бубна под нашими ногами. Пустыня наполнилась ЗВОНОМ. Я начинаю слышать мириады крохотных колоколец, наполняющих пространство своим золотым звучанием. Пронзительный, непередаваемый словами звон. Я еду, потрясённый этим звоном, этим пением зачарованной долины.

 

«Великая пустыня звучит. Несётся звук раковины. Слышите? Долгий звенящий зов несётся и тонет в ущельях.

Что это? Монастырь или отшельник?

Но мы находимся в самом пустынном месте. Откуда в этих горах может быть лама с его зовущим заклинанием?

Но это не лама. Разве вы не знаете, что мы находимся в горах Дунбуре? С незапамятных времён это значит ЗОВ РАКОВИНЫ.

Далеко в горах звучит этот зов. Может быть, эхо скал? Что может сказать этот Мемнон Азии? Звучит ли ветер в узких ущельях? Или звенит где-то горный поток? Но ведь родился где-то этот протяжный зов. И тот, кто назвал эти горы нежным словом "Зов Раковины", тот слышал тайны священной пустыни».

Н. Рерих. Свет пустыни.

 

Спокойные и преображённые, мы докатили до поворота, за которым грандиозный спуск к Катуни. Спуск по свету и звону шаманского бубна, спуск на огромной скорости. Мы словно летим на глиссере по сияющим волнам звука и света, едва касаясь земли.

Солнечный жёлтый курган. На его вершине установлен геодезический знак. Решаем устроить обед. Валимся на траву. Земля пышет жаром. И это сентябрь месяц! Заливаем из термоса кипяток, разводим вкуснющее неимоверно какао с сухим молоком. На хлеб мажем сыр «Хохланд». Пряники, конфеты. Ложусь на спину. Вокруг белые хрустальные горы! Лента Катуни и ЗВОН! Звон, не смолкающий ни на секунду. Убиваю, наверное, кадров десять на съёмку, пытаясь поймать неуловимое.

 

«"Белый Чортен" – называется место нашего стана. Две мощных скалы образуют огромные врата. Не есть ли это одна из границ? Белые знаки. Белые камни. Известны эти границы».

Н. Рерих. Свет пустыни.

 

Вот здесь действительно надо жить! Но мы уходим. Такова наша судьба, наш путь, наша карма. Какао и шоколад вернули утраченные совершенно силы. Прощай, Шаманский Бубен, услышу ли я ещё раз твой странный пробуждающий звон?

Влетели на скорости в деревню. Селение Инегень столь же дико и неприступно, как и окружающая его со всех сторон природа. Дороги нет. Её нет даже в деревне. Каменная россыпь центральной улицы. Брод через реку Инегень. Пьяные, добродушные и какие-то сонные алтайцы лет сорока, сорока пяти. Бухая колесами по камням, медленно минуем деревню. На выезде группа молодых парней лет 16-18-ти, узкоглазые, круглолицые. Завидев меня, пошли наперерез с призывом остановиться и поговорить. Чувствую неприкрытую агрессию. Шагают быстро. Рукава засучены.

– Стой, стой! Разговор есть…

– Да нам, ребята, некогда…

И жмём на педали, пока, как говорится… Вослед летит грязная ругань, мат. Спиною ощущаю растущий ком агрессии. Однако как бы «Шаманская долина» не сыграла злой шутки. Что стоит этим ребятам накрутить себя, сесть на лошадей или мотоциклы…

Подгоняю отца. Давай быстрее! Чувство тревоги не покидает. Противный такой страх холодом заползает в душу, как змея… Сама жизнь показалась ветхой конструкцией, совокупностью случайностей. Как назло, за деревней крутой подъём по сыпухе на новое плато. Дорога вьётся зигзагами. Конца подъёма не видно. Пришлось спешиться и вести байки, упираясь в руль и придерживая их за седло. Медленно, противно, как страх. Деревня ещё виднеется вдали. Камни летят из-под ног, осыпаются. Скользим почти на одном месте. Велосипеды с грузом кажутся неподъёмными. В тревоге оглядываюсь назад. Погони не видно.

 

«В толпе нам идти тяжело.

Столько сил и желаний враждебных.

Спустились тёмные твари

на плечи и лица прохожих.

В сторону выйдем, там

на пригорке, где столб стоит

древний, мы сядем.

Пойдут себе мимо.

Все порожденья осядут внизу,

а мы подождём.

И если бы весть

о знаках священных возникла,

устремимся и мы.

Если их понесут,

мы встанем и воздадим почитание.

Зорко мы будем смотреть.

Остро слушать мы будем.

Будем мы мочь и желать

и выйдем тогда, когда –

  время».

Н. Рерих. Время.

 

Визуализирую синий, спокойный защитный круг, гашу в его толще красные вспышки агрессии. «Михаил впереди, Михаил позади…»

Вышли на вершину плато. Вокруг сплошной фиолетовый камень…

 

«…да будет тело твоё в движении, ум в покое, а душа прозрачна и светла как горное озеро. <…>

Уподобляйся терпеливому, не боящемуся неудач и не домогающемуся успеха. Устреми взор души твоей на Звезду, из которой излучается твоё духовное Я, на пламенеющую Звезду, сияющую в бессветных глубинах Вечного Бытия, в беспредельных полях Неведомого.

Облекись в постоянство подобно тому, кто терпит до конца. Твои тени живут и исчезают, "познающий в тебе" – пребывает вовек: он тот, который был, есть и будет, для которого час не пробьёт никогда. <…>

Разыскивай Пути. Но будь чист сердцем, прежде чем тронешься в странствие. Ранее чем сделаешь первый шаг, научись отличать истинное от неистинного, преходящее от пребывающего. И стремись более всего отделить знание ума от душевной мудрости, "Учение Ока" от "Учения Сердца"».

Голос Безмолвия.

 

Спуск с плато и узкий карниз по отвесной стене. Внизу Катунь. За поворотом река Чуя. Мы в месте слияния двух рек, Чуи и Катуни. Даже смотреть вниз страшно. Отвесная, с отрицательным углом, стена и белая бурлящая пена невероятного водоворота. Крутим педали, прижимаясь к скале. Вокруг царство вечного камня. Ни единой зелёной веточки, ни травинки. За рекою Чуйский тракт. Совсем рядом, были бы крылья… Усталость серой пеленой заслоняет сознание. Тела превратились в роботов, механически передвигающих ноги.

 

По пути к Чуйскому тракту

 

Наконец-то спуск. Спуск к Катуни. Через реку висячий мост. Ищем место ночёвки. Не находим. Как-то всё не то… Да и деревня эта, Инегень, рядом достаточно, мало ли что там шаманский бубен ещё выдумает. Решаем продолжить путь. Время позволяет.

Переходим по мостику Катунь. Она течёт в глубоком ущелье. Дорога, выводящая от моста на Чуйский тракт, круто взлетает из ущелья Катуни наверх. Идём пешком. Толкаем байки. Отдыхаем. Вновь идём. Бросаю свой велик на дороге. Упираюсь руками в отцовый велорюкзак. Толкаем вдвоём. Выталкиваем один велосипед на Чуйский тракт. Прячем в кустах. Возвращаемся за вторым. Выталкиваем мой. У дороги на обочине пара джипов. Мужики обдумывают маршрут. На нас не смотрят.

От усталости дрожат ноги. Но мы победили! Мы на Чуйском тракте. Под ногами ровный асфальт. Дорожные знаки. Цивилизация. Изредка проносящиеся машины. А вокруг всё те же скалистые неприступные горы. Это так называемые бомы Чуйского тракта.

 

Чуйский тракт

 

Справа от дороги отвесная скала Бичикту-Кая – стеночка в 1700 метров! Хребет Салджар каменистый, серовато-фиолетовый. Слева ущелье Катуни, за ним Теректинское горное царство, вздымающееся вверх почти на три тысячи. Дорога Чуйского тракта пробита практически в камне и звучит каким-то каменным созвучием, манит в путь.

Наконец, начинаем свой бег по ровному асфальту. После каменных осыпей, отвесных стен и подъёмов мы практически отдыхаем. Правда, мой велосипед опять разрегулировался и скорости заедают. Убили его горные переходы. Ничего, вечером на стоянке отрегулирую.

На асфальте, да под уклон, включил 3:6 и лечу под 30 км/ч. Краем глаза замечаю четыре каменных стелы, четыре мегалита на берегу Катуни, слева от дороги. Хотел затормозить, передумал, пролетел деревню Иню, долгожданную и казавшуюся ещё сегодня утром такой далёкой и словно бы мифической. Она так и осталась в моей памяти (Смритти) нереальной страной, со странными каменными стелами и современными «чипками» у дороги. Со своими жителями-алтайцами, провожающими нас долгими взглядами.

Мост через Катунь. Река ушла вправо. За рекою живописная гора Хрустальная – 1151 метр, отвесные скалы сияют серебром. Долгий поворот дороги. Ощущение, что едем в каменном туннеле.

Река Малый Яломан и, сразу за ней, одноимённое селение. Я рассчитывал встать на этой реке, но она, как оказалось, течёт практически через деревню. Давлю на педали, пролетаю Малый Яломан. Отец остановился и покупает у местного мужичка яблоки. Я, миновав деревню, жду отца у дороги. Дальше, судя по карте, нас ожидает река Большой Яломан, впадающая в Катунь.

Проезжаем ещё километра два, огибая каменный выступ, и попадаем на мост через реку Большой Яломан. За рекою, напротив, скалистый великан Яломан-бом. Влево, сворот от тракта, вдоль реки, в сторону деревни Большой Яломан. Съезжаем на отворот. Опять пыльный острый гравий режет наши босые души.

На берегу реки живописные турстоянки, целый комплекс самодеятельного туризма. Яма для мусора, оборудованный деревянный туалет, следы костровищ, берег реки и мягкая, ещё зелёная прибрежная травка. И всё это в осенней пралайе. Природа очищена от людей, кроме нас ни души.

Сворачиваем на тропу, проезжаем небольшой лесок, надёжно скрывающий все эти полянки от дороги и от посторонних глаз. Выезжаем на зелёный ковер прибрежных трав и катим вдоль самого берега. На последней стоянке делаем свой долгожданный выбор. Прислоняем велосипеды к стволам дерев, снимаем рюкзаки, вынимаем палатку. Она примостится вот здесь, на зелёном лужку, на самом берегу. Река будет течь буквально в двух метрах от палатки. А река течёт восхитительным чистым серебром. От одного взгляда на живую хрустальную текучесть приходит успокоение, снимается усталость.

Начинаю разворачивать палатку. Шум машины. Остановилась. Сквозь чащу идут четверо. Идут прямо к нам. Парни лет 25-30-ти… что за чёрт… Отец замирает у рюкзака в немом ожидании. Я незаметно нащупываю в своём рюкзаке рукоять топора.

– Здорово, мужики! Да вы туристы?!

Лица пьяные, но добрые. Чувства тревоги не возникло. Не так, как в Инегене, совсем не так… Здороваемся с ними за руку.

– Первый раз в жизни видим туристов. И вот так вот крутите? А нам через реку…

– ???

– А там конопля растёт, вы разве её не курите?

И полезли прямо по воде на тот берег. На середине реки один упал, ругнулся, перешёл-таки на ту сторону и исчез в кустах. Остальные вернулись назад, сели в машину и укатили встречать своего взявшего, по-видимому, чёткий азимут товарища.

Мы успокаиваемся. Нормальные ребята. Ищут кайфа или «просветления». Или какая разница? Мы ставим палатку, не тревожимые более никем. Разводим долгожданный огонь. Устраиваем стирку. Купание. Отец, зайдя почти на середину реки, ухватился руками за поваленный ствол и погрузился с головою в поток, всецело отдавшись чувству сатори. Я нашёл глубокую заводь и окунулся в живительный источник. Вода мгновенно унесла усталость. Осталась пронзительная чистота. Непередаваемая словами Чистота. И за нею вечер. И листы тетради, освещаемые фонарём, вот эти самые листы. И целое море чая. И сочные алтайские яблоки…

 

«Слушайте! Слушайте!

Вы кончили споры и ссоры?

Вот молитва моя!

Порази в корень нищету

моего сердца.

Песня, которую я должен спеть,

ещё остается неспетой.

Ты призвал меня на праздник

этого мира, и тем благословенна

жизнь моя.

Могу ли я принести Тебе

моё безмолвное поклонение?

Мою молитву без слов,

без песнопения?

Мою молитву, которую будешь знать

только Ты?

Я пополню сердце своё

Твоим молчанием и претерплю его.

Но придет солнце и утро,

и Твоё слово

вознесётся песнею над каждым

птичьим гнездом. И Твои напевы

расцветут во всех лесных чащах».

Н. Рерих. Молитва Гайятри.

 

 

13 сентября 2004 года. Понедельник

 

Бывало, не раз на дороге

Тебе повстречается

Неведомый страж,

 

У которого нет лица,

Но есть подобие взгляда,

Подобие рук.

 

Иногда ты как будто

К нему прикоснёшься, упрёшься в него.

 

А ведь, пожалуй,

И нет никого

На дороге.

Гильвик

 

И пришло Солнце и Утро, и Твоё Слово вознеслось песнею над каждым птичьим гнездом! А ночью река Яломан подарила мне удивительные сны. Сны наяву.

Начало своё Большой Яломан берёт с Теректинского хребта. Гора Сары-Сет – 2233 метра, высоты в 2508, 2463 метра, озеро Ключ Аржан водопад Кюр-Кюр-Кюре… Едва закрыл глаза. В полной темноте слышен лишь шум реки, её всплески, её пение. И слилось сознание с текучестью воды. И в тот же миг исчезло всё – палатка, сон… И в странном белом свете, почти дневном, но именно в белом, увидел истоки реки. Свободно, без усталости возносился на хребты. Видел скалы, ущелья, водопады. Я был в верховьях реки Яломан, я понял это мгновенно. Хрустальная текучесть воды увела сознание моё вверх по течению. Я не был никогда ранее в этих местах, но я узнал почему-то их... И было потрясающе легко. Я бродил так всю ночь, до утра. И я полностью осознавал происходящее…

Утром жёлтые листья сыпались на палатку, думали – дождь. Вышли из-под тента. Небо голубое с редкими облаками. Сильный, почти ураганный ветер. Ветер срывает листву, и она опадает золотым дождём. Под ногами целый ковер жёлтой листвы. Тент весь покрыт ею. А река Яломан в утреннем свете стала ещё чище, ещё прозрачнее, ещё милее сердцу.

 

«Помните о бодрости предрассветного часа.

Холод утра – чудесный напиток для вашего существа.

Спешите пользоваться им.

О, расцветание цветка Лотоса!

Грёза снов избранных, жемчужина о семи концах!

В Тебе сокрыто понимание мира.

В Тебе рождается устремление к познанию Тайн.

Сокровенное хранилище Тайн.

Податель живой воды.

Великий целитель мира.

Душа, бодрствующая над страхами мирскими.

В Твоём сиянии купается твой верный слуга,

Избравший Тебя своим достоянием.

О Владыко Премудрости Врат Небесных!

Престол Свой воздвигни на Высочайших Вершинах,

Оттуда Тебе видней тревога человеческих сердец.

О Владыко, наречённый Состраданием!

Узри своих сынов во тьме людской.

Тьма, тьма, тьма.

Свет, свет, свет.

Без тьмы не было бы сияния света,

Ибо только во тьме свет виден.

Где находится Он, Владыко, – нет ни света, ни тьмы – всё Едино.

Это Тайна из Тайн, Сокровенное из Сокровенного.

Не понятое людьми, Оно остаётся ясным.

Понятое людским разумом, Оно теряет свою прозрачность».

Листы Сада М.

 

Выехали на тракт Чуйский. Грунтовка. Подъём. За рекою Яломан аккуратный сказочный домик фермы. Асфальт Чуйского тракта. Мы на мосту через реку Большой Яломан. С моста видно, как Яломан сливается с Катунью. За мостом отвесная скала Яломан-бом. Пейзаж тёмно-коричневый с тёмно-красным. Сплошной камень. Каменное царство и бирюза Катуни. Медный перстень с драгоценным бирюзовым камнем. Катунь уходит на восток. Временно прощаемся с ней. Снимок на память.

Скала Коргучубом отвесною стеною прижимается к дороге. Дорога в этом месте узка. Дорожный знак ограничивает скорость до 40 км/ч, я разгоняюсь под уклон до 42-43 км/ч. Пролетаю нависающий над головой мрачноватый каменный прижим. Меня обгоняет джип, останавливается. Мужик лет 45-ти выходит из джипа, просит остановиться. Он тоже велотурист. Интересуется маршрутом. Говорит, что зря мы не поехали дальше на юг по Чуйскому тракту, до Ташанты. Там Чуйская степь и ледники, доступные даже для велосипедов. Я отвечаю, что, мол, нет времени: завод часового механизма всего на двадцать дней, и дальше река времени смоет нашу песчаную мандалу, песчинка за песчинкой…

Он спрашивает: «А что же останется?»

– А ничего не останется, – отвечаю.

– А велики у вас так себе, средние… «Диора».

– Да уж не до жиру…

– А за рубеж не пробовали?

– Да нет, нам бы тут… Урал, Алтай.

Мужик уезжает. Он из Новосибирска, и из породы «холёных» туристов. Вряд ли мы ему интересны. Да и он нам так себе. Двойное «Шимано» не заменит восьмиспицевого колеса Будды. И лишь в просвете надломленной чакры мелькнёт прозрение.

За отворотом Катуни началась полоса препятствий. Дорога превратилась в совсем узкое ущелье, прижимаемое с запада отрогами Теректинского – 1800, 1900 метров, а с востока – 1600, 1800 метров – хребтом Салджар. Ураганный ветер, попавший в этот каменный плен, дует прямо в лицо. Деревья гнутся до земли, стонут. Ехать невозможно. На передаче 2:3 еле-еле вращаем педали. Проехали 25 километров, и уже без сил.

Деревня Купчегень. Поворот дороги. Ветер задувает, как в трубе. Упорно встречный, он поворачивает вместе с дорогой, направляемый стенами ущелья, и бьёт в лоб. Порыв ветра, и я совсем остановился. Не могу тронуться. Беспомощно обернулся в растерянности и обнаружил, что пробито заднее колесо. Кричу отцу. Тот не слышит. Ветер свистит, ревёт, закладывает уши. Отец отдаляется и скрывается за поворотом. Стаскиваю велосипед с дороги. Умещаюсь среди коричневых камней, снимаю заднее колесо, меняю пробитую камеру. Ветер, как живое существо, хохочет, ходит кругами. Отец возвращается. Ставим колесо. Щелчок эксцентрика, и снова в бой.

За Купчегенью подъём, поворот на запад, северо-запад. Хохот ветра бьёт по ушам. Порыв, как из пушки, норовит остановить, повернуть вспять, опрокинуть. Остановились. Что же делать? Оглянулся на заднее колесо. Опять спущено, что за наваждение! Слева долина реки Большой Ильгумень с живописным лужком на берегу. Впереди неприступный пока перевал Чике-Таман – 1460 метров. Ветер дует как раз с этого перевала.

Сворачиваем к реке. Обедать! Надо обедать! Может, остановка в пути изменит намерение ветра. Прячу среди прибрежных камней газовую горелку, защищаю её от ветра. Быстрый кипяток. Разводим в нём картофельное пюре. Чай из термоса. Масло, хлеб, печенье. Становится жарко. Солнце в зените. Небо безоблачно. Река Ильгумень необыкновенно чистая, живая. Опускаю ладони в воду. Гора Ильгумень – 2618 метров. Теректинский хребет, ловлю пальцами твой жидкий текучий свет. Он просачивается сквозь пальцы. Опускаю в воду пробитую камеру, ловлю пузырьки воздуха, заклеиваю пробоину, ставлю заплатку, водружаю колесо на место.

Ложусь на спину. Закрываю глаза. Ветер стихает. В закрытых глазах красное бездонное сияние.

 

«Как увидим Твой лик?

Всепроникающий лик,

глубже чувств и ума.

Неощутимый, неслышный,

незримый. Призываю:

сердце, мудрость и труд.

Кто узнал то, что не знает

ни формы, ни звука, ни вкуса,

не имеет конца и начала?

В темноте, когда остановится

всё, жажда пустыни и соль

океана! Буду ждать сиянье

Твоё. Перед ликом Твоим

не сияет солнце. Не сияет

луна. Ни звёзды, ни пламя,

ни молнии. Не сияет радуга.

Не играет сияние севера.

Там сияет Твой лик.

Всё сияет светом его.

В темноте сверкают

крупицы Твоего сиянья.

И в моих закрытых глазах

брезжит чудесный Твой

свет».

Н. Рерих. Свет.

 

Нас, кажется, отпускают… Неужели? Выходим на трассу. Ветра нет. В душе успокоенность, умиротворённость. Наверное, я всё-таки уснул на берегу Ильгумени и дальнейший путь мне только снится. Впереди четырёхкилометровый подъём на перевал. Экономя силы, едем в одном ритме на пониженных передачах. Солнце освещает желтоватый камень. Нас окружают золотые горы.

Из-за поворота налетел порыв сильного ветра, крутанулся вокруг нас, попытался уронить на бок, еле удержали руль. Затем новый ветер резко ударил в грудь, набрал силу и задул с постоянным напором. Перешли на передачи 1:3, 1:2. Пробую общение с ветром. Такой опыт у меня уже есть.

Однажды на велосипеде, ещё на стареньком верном «Туристе», ехал на озеро Кум-Куль и очень спешил. И как назло сильный встречный ветер. Не могу набрать скорость и войти в ритм. Ветер останавливает, гасит инерцию. А я, как борец, упорно толкаю своей грудью эту подвижную могучую массу воздуха. Силы вытекают, кажется, что ветер вырывает клочья моей силы, отбрасывает их назад. Поняв тщетность борьбы, я начал говорить с ветром. Говорил вслух. Объяснил, что спешу, что надо успеть. А потом предложил ему, Ветру, оказать помощь: подуть в спину, почувствовать, как здорово нести меня на своих волнах. Такому сильному, могучему ветру…

И произошло чудо. Ветер подул в спину. Воздушная масса образовала коридор. Вокруг деревья и травы гнутся во встречном направлении, а меня невидимая рука толкает в спину.

Сейчас, похоже, пришло время вспомнить этот опыт. Ветер живой, безусловно, живой и очень древний. Этот ветер живёт тут давно. Бродит среди этих золотых гор… Хозяин перевала Уленгем. Я прошу ветер позволить нам одолеть перевал. Ведь перевал и сам по себе есть препятствие весьма серьёзное на пути велосипедиста, а тут ещё ураганный ветер. А мы любим Алтай, любим дорогу, любим эти горы и этот перевал, и мы полны смирения перед Тобою, о Ветер! И ветер стих. Он стих ненадолго, но этого хватило, вполне хватило. На передаче 1:1 не спеша, в медитативном ритме, с небольшим отдыхом в кармане серпантина, мы поднялись на перевал Чике-Таман. Мужики на встречных автомобилях показывают большим пальцем, поднятым вверх, мудру восхищения нами. Дескать, молодцы, ребята!

Вершина перевала Чике-Таман, или Уленгем – это его второе имя, более древнее. Оставляю свой велосипед у дороги. Карабкаюсь на ближайшую вершинку хребта, делаю снимки на память, в обе стороны от перевала.

 

Чуйский тракт. Вид с перевала Чике-Таман 1460 м.

 

Чуйский тракт. Вид с перевала Чике-Таман 1460 м. Скорость на спуске выше 70 км в ч.

 

Перевальное дерево. Ленточки дьялама. И сумасшедший, чудовищный спуск вниз. «Полёт Валькирий» – так окрестил про себя этот спуск. Асфальт достаточно ровный, с бесконечными крутыми виражами. Отец в лёгкой панике безжалостно стирает тормозные колодки.

Я, пролетев пару поворотов, наметил курс и рискнул отпустить тормоза. Краем глаза глянул на спидометр. 50 км/ч – это сразу, через пару секунд. И дальше пошло: 58… 60… 62… 65… 68 км/ч. Становится страшно. Не по себе становится! Тормозить ещё страшнее. Масса велосипеда с рюкзаком огромна. Поворот. Почти лёг на асфальт, ещё один поворот – и вылет на прямую. Тут на спидометре за 70 км/ч. Своими глазами увидел эту фантастическую цифру. Стало страшно за отца. Вспомнил путь на Солонешное, пробую остановиться. Нажал слегка-слегка на оба тормоза. Противное шипение и запах гари. Скорость не снизилась ни на толику, что за чёрт… Отпустил. Опять нажал. Стиснул зубы, словно торможу всем своим существом, и так же точно, всем существом, страдаю вместе с велосипедом. Наконец, остановился. Обода раскалены. Покрышки дымят. Переднее колесо спустило – похоже, камера в нём всё-таки расплавилась.

Жду, когда остынет. Смотрю на дорогу. Смотрю с замиранием сердца. Миг подлинной тишины. Кажется, что в такие минуты и само сердце способно остановиться в ожидании. Лента дороги видна далеко-далеко. Отца всё ещё нет. Долго. Почему так долго? Взглотнул слюну, втиснул её в пересохшее мгновенно горло. Сердце замерло. Нет. Вон вдали показалась крохотная точка. Живой! Слава Тебе, Господи! Живой. Сердце забилось с силой и радостью. Живой.

Подъезжает. Кепка застёгнута на подбородке. В глазах ужас пережитого спуска. И ветер в спину. Теперь он дует в спину.

Накачиваю переднее колесо. Вроде, держит. Отпускаю тормоза, и тут же набираю 50 км/ч, не крутя педалей. Пролетаю деревню Хабаровку по её центральной и единственной улице. Пролетаю на скорости в пятьдесят с лишним километров в час. Торможу на мосту через реку Малый Ильгумень. Жду отца. Он медленно сползает, по-прежнему на тормозах. Время 16 часов. Впереди подъём к Онгудаю. Нужно ночевать где-то здесь.

Место живописно. Вдоль реки Ильгумени просёлочная дорога. Оставляю велосипед у моста, иду пешком на разведку. На берегу реки редкий лес, кусты, много стоянок. Дохожу до места слияния Ильгумени с рекой Урсул. Урсул могучим потоком вырывается из каньона. Дорога всё так же вдоль реки, вниз по течению. Иду дальше. Открытая голая степь, небольшие каменистые горы – 1512 метров, 1700, 1900… Вдоль реки есть действительно хорошие стоянки, но слишком на виду. Палатку будет видно с любой точки степи.

Возвращаюсь к отцу. Решаем встать на Малой Ильгумени, спрятавшись в зарослях кустов и дерев. Спускаемся к реке и исчезаем в зелёной полосе. Становимся невидимыми. На уютной ровной полянке разбиваем лагерь. Сегодня есть время на отдых. Проехали-то всего ничего – 47 километров, но зато взяли Чике-Таман и поговорили с Ветром.

 

Чуйский тракт. Стоянка на реке Малый Ильгумень в районе каньона реки Урсул

 

Вечерний ветер тёпл. Под ногами ковер жёлтой листвы. Небо безоблачно. Золотая осень Алтая. Жаркий костёр. Боярышниковый чай. Завтра путь на Семинский перевал. Районный центр Онгудай. Требуется закупка хлеба, масла, печенья, ещё чего-нибудь для души… Путь к дому, это для души. Стараюсь не думать о доме. Какая-то невозможная тревога опустошает сердце. Кажется, что это не мы тут выживаем, а они там, дома, без нас, без моей помощи. Далёкие и родные Наташец и Тошец… Мама и дочка. Скучаю по ним. Очень!

 

«Я нашёл, наконец, пустынника.

Вы знаете, как трудно найти

пустынника здесь, на земле.

Просил я его, укажет ли

он путь мой и примет ли

он благосклонно мои труды?

Он долго смотрел и спросил,

что у меня есть самое любимое?

Самое дорогое? Я отвечал:

"Красота". – "Самое любимое

ты должен оставить". – "Кто

заповедал это?" – спросил я.

"Бог", – ответил пустынник.

Пусть накажет меня Бог –

я не оставлю самое прекрасное,

что нас приводит

к Нему».

Н. Рерих. К Нему.

 

 

14 сентября 2004 года. Вторник

 

…А как выросла белая берёза в нашем краю,

так и пришёл белый царь и завоевал край наш.

И не захотела чудь остаться под белым царём.

Ушла под землю. И захоронилась каменьями.

 

Оленьи камни, керексуры, каменные бабы,

стены безымянных городов хотя и описаны

и сосчитаны, но пути народов ещё не выявлены.

Н. Рерих. Алтай – Гималаи

 

Порывы ветра, текучесть воды очистили душу, освободили сознание от образов городской суеты. Перестали сниться сны, связанные с городом, с работой. Я, подобно ветру, брожу в своих сновидениях по неизвестным долинам, поднимаюсь на хребты, пролетаю вдоль рек. Сознание не очистилось ещё полностью от всякой образности мира, ступень дхйана, естественно, недостижима для меня сегодня, но образы перестали быть человеческими, образы стали частью алтайского ландшафта. Древние, лишённые человеческого образы… Странные земли. Некоторые места совершенно необычайны.

Сегодня проехали Каракол и Туэкту. Чудовищный встречный ветер не позволяет набрать скорость, выматывает все силы. За Караколом и Туэктой стоят, тут и там, каменные бабы, стрелы, менгиры. Видны насыпи камней – каменные курганы. Камни выложены кругом. И жёлто-коричневая степь, окруженная невысокими, скалистыми, почти лишёнными растительности горами.

Встречный ветер не даёт ехать. Медленно крутим педали. Хочется совсем остановиться и побродить в этих местах, посидеть в тишине и неподвижности. Тут вообще нужно бродить днями, неделями. Странные места. Глубокие и какие-то далёкие, далёкие… Места Силы. И ветер. Ветер, словно вызванный кем-то из древнейших. Таким он и запомнился, сильный встречный ветер. Я даже не говорил с ним. Кощунственно говорить мне с Таким Ветром. Я внимал Ему, слушал Его, пытался понять Его. И я молчал.

Ветер забирает силы, курганы дарят её. Но ветер забирает именно человеческие силы, он словно сбрасывает одежду, скрывающую в глубине что-то подлинное НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. Одна за другой отлетают оболочки человеческого, и остаётся лишь ТРАНСЦЕНДЕНТНОЕ.

Я схожу с велосипеда и иду к курганам. Делаю снимки. Сегодня ветер холодный. Рано утром был ураган с дождём. Хлестал по палатке. Нашёл наше жилище и призывал покинуть его. Оставить знакомое прибежище имманентного и войти в контакт с трансцендентным.

 

«Раз уподобился ты чистому снегу горных долин, холодному и застывшему на поверхности, но хранящему и греющему семена, которые спокойно дремлют под его защитой, тот снег должен принять на себя и леденящий холод морозов, и жгучий напор северных ветров, прикрывая собою от их мертвящего дыхания земную грудь… ибо в груди той покоится обещанная жатва, та жатва, которая напитает голодного.

Обрекший себя жить на протяжении грядущих Времён, не знающий благодарности и неведомый людям, как камень, пребывающий среди других бесчисленных камней, из которых возникла "Стена Охранителей", – таков твой будущий удел, если перейдёшь ты Седьмые Врата. Построенная руками многих Учителей Сострадания, возведённая их муками, скреплённая их кровью, стена та защищает человечество с тех пор, как человек стал человеком, ограждая его от дальнейших и ещё более тяжких скорбей.

И всё же человек не видит её, не хочет признать её, и не желает он внимать глаголу мудрости… ибо мудрость неведома ему.

Но ты, Душа которого сильна и безгрешна, ты слышал, ты всё познал, и ты должен избрать. И посему внимай ещё раз.

На пути СОЗЕРЦАНИЯ ты в безопасности. Воистину, на той стезе, где кроме темноты ничто не встречает усталого странника, где истерзанные терниями руки источают кровь и стопы изрезают острыми каменьями, куда соблазнитель Мара направляет своё жесточайшее орудие – там великое воздаяние обретается немедленно.

Бесстрастно и спокойно соскользнет Странник в поток, ведущий к Нирване. Он знает твёрдо, что после семи коротких и быстротечных воплощений Нирвана будет его уделом.

Таков путь Созерцания, верная пристань Йога, благословенная цель, которой жаждет вступивший в Поток. На том пути любовь к миру сему разрушается без возврата, воля к жизни (Абхинивеша) вырывается с корнем навсегда».

Книга Золотых Правил. Пересказ Е. П. Блаватской.

 

Село Онгудай – районный центр. Закупаем продукты на окраине, в голубом вагончике – хлеб, масло, сахар, пряники, вафли.

– Берите больше, чего так мало? – обижается продавщица.

– Да нам больше не увезти, мы ведь на велосипедах. В Бийск едем.

– В Бийск на велосипедах?! – смотрит как на сумасшедших, – и откуда?

– Да из Бийска же и едем, по большому кольцу, через Усть-Коксу.

– ???

Для продавщицы название «Усть-Кокса» не говорит ровным счётом ничего. В глазах холодное непонимание.

На выезде из Онгудая чудные крылатые ворота. Нелепая деревянная постройка эпохи двадцатого съезда. Сейчас смотрятся как колонны Херсонеса на Крымском побережье.

И ветер. Упорно встречный. Ураганный. Он начался с утра и сопровождает нас весь день.

До Онгудая был долгий подъём. Каньон реки Урсул в окружении древних гор, воплощающих пустотность ландшафта. Высоты 1512, 1311, 1541 метр. Перед Онгудаем мост через Урсул. Река перешла на другую сторону, и теперь слева от дороги. Бурная, порожистая. В село заезжать не стали, проехали окраинкой, зацепив лишь голубой вагончик ЧП.

За Онгудаем степь и горы. Контора огундайских электросетей, оперативный уазик у входа. Потрясающее место работы! У кого-то есть возможность трудиться здесь, рядом с этими курганами.

Минуем Шашикман, селение с рунической наскальной письменностью. Встречный ветер остановил. В степи, справа от дороги, отчётливо видны два каменных столбика. Менгиры. Кладу велосипед в придорожные жёлтые травы, иду по степи к менгирам. Ветер стихает. Ветра нет совсем! Долго смотрю на ближайший каменный столп. Небольшой, слегка наклонённый к северу, изъеденный дождём, ветром, временем. Гость из далёкого прошлого. Хочется вспомнить что-то важное. Не вспоминаю. Отец ждёт у дороги. Иду к нему.

 

Менгир в районе Онгудая

 

Опять вращение педалей. Опять встречный ветер. Ураганный ветер. Передачи 2:3, в лучшем случае 2:4, медленно, утомительно. Как память, как время, как менгир… Что же я должен вспомнить?

С отцом поравнялся уазик. В нём двое подвыпивших алтайцев, молодые, лет двадцати-тридцати. Прицепились. Вы откуда да куда? Да дайте прокатиться. Да сколько такие велики стоят.

Я притормозил, поравнялся с отцом, посмотрел в глаза этим двоим. Они, изучающе, на меня.

И снова отцу: «Ну, дед, дай хоть денег».

Я отвечаю за отца, за себя: «Нет, мужики, денег нет, и не будет».

Подумали, помолчали и уехали, махнув рукой.

Чувства страха не возникло. Не так, как в Инегене, совсем не так…

И опять ветер. Он почти остановил. Минуем Каракол. Справа гряда невысоких коричневых гор окружает небольшую долину. Жёлтая трава образует правильные круги и овалы. Вот они, могилы Чуди Алтайской! Схожу с велосипеда, иду к ближайшему кругу. Это тоже курган своего рода, но уже плоский и весь из чёрного, чёрного камня. Эдакий каменный круг. По кругу трава, по периметру. Редкие берёзки. Стою на камнях в самой середине круга. Дальше в степи видны точно такие же каменные круги. Метров 10-20 в диаметре, одни больше, другие меньше. Но ровные, отчётливые каменные круги. С высоты птичьего полёта это поле выглядело бы не слабее известной долины Наска с её космическими знаками, видимыми лишь с околоземной орбиты. Кто-то же выполнил этот титанический труд, натаскав, во-первых, камней в эту степь – ровную, дышащую своими травами степь. А во-вторых, сложив из этих камней правильные круги. И опять то же чувство. Опять хочется что-то вспомнить… Но что именно?.. Не помню. Не понимаю. Не знаю. Взгляд через объектив. Пустой, ничего не значащий фотоснимок. Это чувство нельзя передать серебру фотоплёнки. Я и бумаге-то не знаю, как передать его.

 

«Я докажу вам, что легенда о чуди, подземном народе, не фантазия! Я приведу вас ко входу в подземное царство.

По дороге через долину, окружённую снежными горами, мой хозяин рассказал мне множество историй о чуди. Замечательно то, что "чудь" на русском языке имеет ту же самую основу, как и слово "чудо". Вероятно, поэтому мы можем считать чудь чудесным племенем. Мой бородатый проводник рассказал мне, как давным-давно в этой плодородной долине жило и процветало могущественное племя чуди. Они знали, как изыскать минералы и как вырастить богатый урожай. Самым миролюбивым и трудолюбивым было это племя. Но потом пришёл Белый Царь с неисчислимыми отрядами жестоких воинов. Миролюбивая и трудолюбивая чудь не смогла сопротивляться насилию завоевателей и не хотела терять свою свободу, они остались слугами белого царя. Потом впервые белая берёза начала расти в этом районе. И, согласно старинным пророчествам, чудь узнала, что пришло время их ухода. И чудь, не желая оставаться в подчинении у Белого Царя, ушла под землю. Только иногда вы можете услышать пение святых людей; сейчас их колокола звонят в подземных храмах. Но придёт славное время человеческого очищения, и в эти дни великая чудь снова появится в полной славе.

Так закончил старовер. Мы приблизились к низкому каменистому холму. Он гордо показал мне: "Вот здесь вход в великое подземное царство. Когда чудь вошла в подземный ход, то закрыли вход камнями. Сейчас мы стоим прямо около этого подземного входа"».

Н. Рерих. Подземные жители.

 

Могилы Чуди в районе Туэкты

 

Могилы Чуди в районе Туэкты

 

Отец торопит. Я покидаю каменный круг. Ещё раз оглядываюсь. Белая берёза выросла в самом центре круга…

За Туэктой населённые пункты кончились. Река Урсул отвернула на запад. Пост ГАИ. Нас традиционно провожают насмешливым взглядом. Перед нами долгий и утомительный подъём на Семинский перевал – самый высокий перевал Чуйского тракта.

С последними «Чудными могилами» закончились и голые коричневые горы. Ландшафт сменил свою палитру. Слева от дороги новая попутчица – река Туэкта, в осенней аранжировке, берет своё начало с Семинского хребта. Наш путь к её верховью. Вокруг мягкие, покрытые лесом, по-осеннему пёстрые, жёлто-зелёно-красные невысокие горы, отроги Семинского хребта – 1604, 1779, 1802 метра.

Чудный Ветер сменился на холодный, северный, Семинский, и по-прежнему встречный. Но это уже другой ветер. Всё стало другим за Туэктой, словно пересекли незримую границу. Прежним остался лишь путь. Давление на педали, вращение колёс.

Время обеда. Выбираем просвет, куда захочется свернуть, куда потянет душу, где красиво и необычно. Руки, сжимающие руль велосипеда, словно держат некую биолокационную рамку и в какой-то момент сами находят место привала.

Съезд с тракта, через поле, в осенний нарядный лес с ковром золотой листвы под ногами. Так и есть. Тут уютная стояночка, столик, подобие скамеечки. Вокруг золото, настоящее золото осени! Отец приносит воду с реки Туэкты, я настраиваю «летающую тарелку» газовой горелки. Кипяток. Мюсли, полные чашки! Горячее какао с молоком. Хлеб с маслом! Свежий деревенский хлеб! В ногах усталость. Усталость как постоянный фон, как необходимое натяжение струны. Интересно, кто же маэстро? Незримый зритель – Пуруша – наблюдает струнную партию Пракрити. Их союз – Самйога – породил усталость. Встречный ветер оторвал часть человеческих сил. Они остались там, в голых курганах, в долине Чуди Алтайской. Просочились сквозь камни…

Впереди затяжной подъёмище. Впереди 39 километров перевала. Для восстановления сил не помешала бы днёвка. Я планирую днёвку на вершине Семинского перевала.

После плотного обеда едется с трудом. Постепенно восстанавливаем необходимый ритм. Постоянный, словно медитация, ритм. И долго-долго подкрадываемся к перевалу. Бесконечные подъёмы, спуски, повороты, встречный ветер. Когда же перевал?

Наконец впереди показался синий квадрат дорожного знака: «Внимание! Начинается горный перевал Семинский. Подъём 11 километров!». Втыкаем первую скорость (1:1) и не торопясь закручиваем на подъём. Семинский хребет отчётливо виден. Он закрыл собою весь горизонт. Он практически весь покрыт лесом. Он напоминает мне нашу южноуральскую Уреньгу. На ближайшей вершинке вышка-ретранслятор. Встречные водители таращат глаза, прикалываются. На такую высоту да на велосипеде.

Поднимались около часа. Выползли на перевал. Широченное плато. Маленькие кедры. Обелиск в честь присоединения Алтая к России. Каменные пирамидки, заменяющие ленточки-дьалама. Десятки пирамидок, они напоминают японский сад камней. Слева от дороги большая турбаза горнолыжников. Справа виден голый купол горы Сарлык – 2507 метров; белый, припорошенный снегом купол – высшая точка Семинского хребта. И жуткий совершенно холод. Мороз. Замёрзшие, покрытые льдом лужи. На небе свинцовая туча, упорно нависшая над перевалом и посылающая на наши головы колючий снег. Ледяной ветер пронзает насквозь. Да, а я хотел делать тут днёвку… Да тут даже заночевать жутко, на таком морозе.

 

Чуйский тракт. Семинский перевал (Дьяал-Менку) 1894 м.

 

Чуйский тракт. Семинский перевал (Дьяал-Менку) 1894 м.

 

Отец возмущается: «Да ты ещё думаешь?! Давай вниз!»

Надеваем шапки, свитера, ветровки. Отпускаем тормоза. Выше шестидесяти км/ч не разгоняюсь, безжалостно сдираю в кровь тормозные колодки. Но отпустить тормоз смертельно опасно. Скорость вырастет чудовищно, а лужи на обочине блестят скользким льдом. Даже машины спускаются медленнее меня. Ледяной встречный ветер вышибает из покрасневших глаз слёзы. Руки в перчатках теряют чувствительность от мороза. Тормоза горят. Скорость всё равно страшная. Делаю остановку. Остужаю колеса. Жду отца.

Спустились до речки Сарлык. Она течёт с Семинского хребта, с одноимённой горы, пересекает Чуйский тракт и впадает в речку Сема. На мосту через Сарлык оставили велосипеды. Я совершаю разведку вдоль реки в поиске места ночлега. Не нахожу. Вдоль реки, по обоим берегам, сплошное болото с кочками. Вспоминаем виденную чуть выше на спуске просёлочную дорожку, уводящую от тракта вправо, вглубь хребта. Возвращаемся на неё и углубляемся в лес, вдоль речки Сарлык.

Погода жуткая. Совершенно чёрное небо. Ледяной ветер. Мокрый колючий снег. Руки стынут. Пальцы не сгибаются. Ночлег не находим. Излазили всё прибрежное болото, вдоль и поперёк. Отец откопал пятачок ровного места и настаивает пробираться к нему. Я же давно махнул рукой на это гиблое болото и изучаю окрестные возвышенности. На одном из восхолмий нахожу хорошее, сухое, чистое место, да ещё в окружении лиственниц. Отец недоволен его открытостью. Но я настаиваю разместить лагерь именно здесь. К реке за водою можно и сходить, а ночевать будем на высоте.

Освобождаем полянку от шишек, размещаем палатку, тент, прячем, наконец-то, рюкзаки от мокрого снега и разводим долгожданный костёр! Горячий плов, хлеб, масло и горький шоколад за взятие перевала – 1894 метра! Проехали 80 километров, но в гору и на ветер… Неплохо.

Стемнело мгновенно. Тучи ушли. Ветер увел их куда-то за собой, и появились звёзды! Семь Сестёр Плеяд и семь Риши Большой Медведицы. Восхитительное, горящее живым огнём небес семизвездие и три звезды Ориона! Три мага!

 

«Семизначное созвездие под именем Семи Сестёр, или Семи Старцев, или Большой Медведицы, привлекло сознание всего человечества. Библия славословит это созвездие. Буддийская священная Трипитака ему же посылает пространное моление. Древние Майя и Египтяне на камнях его запечатлели. К нему же обращалась "чёрная" вера шамана дикой тайги. Другому чуду неба – созвездию Ориона – посвящены древние таинственные храмы Средней Азии. Ему же сознание астрономов подносит название "Трёх Магов". Как два сверкающих крыла, раскинулись по небу эти два созвездия. Между ними неудержимо сейчас несётся к земле звезда утра – светлая обитель Матери Мира».

Н. Рерих. Звезда Матери Мира.

 

Наш костёр на пригорке горит одинокой звездочкой, вторит небу. Возле костра мы двое, я и отец. Вокруг горы. Семинский хребет. Гора Сарлык скрыта в снеговой туче. Отец ворчит на колючий холод и жмётся к огню. Надели все тёплые вещи и зимние куртки. Насыщаем душу запахом дыма, теплом огня, светом далёких звезд и духом горы Сарлык. До дома осталось дня три-четыре. Отец говорит, что три. Возможно, если не устраивать днёвки. Дикие места Алтая остаются позади. Впереди так называемая цивилизация. Время похода подходит к своему завершению. Однако выводы делать рано. Система ещё далека от равновесия. Каждый день может оказаться порогом бифуркации…

Я готовлюсь ко сну. Костёр догорает. Отец провожает звёздные угли костра в их ноуменальное бытие. А меня ждут ночные путешествия по незнакомым местам… Меня ждут мои СНОВИДЕНИЯ.

 

 

15 сентября 2004 года. Среда

 

И странно и чудно – везде по всему краю

хвалят Алтай. И горы-то прекрасны,

и кедры-то могучи, и реки-то быстры,

и цветы-то невиданны.

А на реке Катуни, говорят, должна быть

последняя в мире война.

А после – труд мирный.

Н. Рерих. Алтай – Гималаи

 

Морозная ночь под чистым, бездонным звёздным небом на склоне горы Сарлык Семинского хребта. Поздно вечером сыпал снег, а затем вновь вызвездило небо. Чистота пронзительная, хрустальная. Я опять в своих сновидениях бродил по каменным ущельям, смотрел на отвесные стены высоких гор. Словно и сам я стал частью этой сказочной природы, лишённый образов человеческого… Потеряв, хотя бы частично, человеческую форму. Выветренный нечеловеческим встречным ветром, я стал частью этого Ветра.

Из сновидения был вырван суетою деды. Его стошнило ночью. И он еле выскочил из палатки. С чего бы это? Плов? Масло? Вернулся в свои сны.

Утром мороз. Небо безоблачное совершенно. Белый купол горы Сарлык перед нами. Похож на Нургуш, у нас на Южном Урале. Трава в инее, белая, хрустящая под ногами трава. Палатка покрыта льдом. Вода в котлах замёрзла. Первые лучи солнца из-за горы Сарлык обдали теплом. Пронеслись стремительным солнечным ветром. Лёд и иней трав испаряются прямо на глазах. Лёгкое, воздушное дыхание жизни окутало нашу стоянку. Отец пьёт чай с сухарями, я доедаю последние мюсли, напевая популярный в нашей семье «мюсли-блюз» моего сочинения, про то, что «все сусли любят мюсли, и даже малый Хомичусли, он тоже очень любит мюсли…». Вспоминаю нашего Хомячо. Отсюда, с Алтая, он кажется ещё меньше, ещё беззащитнее. Как-то жалко его до слёз. Милый зверёк.

 

Чуйский тракт. Семинский перевал (Дьяал-Менку) 1894 м. Стоянка на склоне горы Сарлык

 

В путь по сырой траве. Лужицы ещё в корочках льда. Под колёсами велосипеда рушатся хрустальные поверхности, образуя фрактальные множества странных аттракторов. Необъятное множество Мандельбро…

Серый асфальт Чуйского тракта, ещё не проснувшийся, ещё без машин. Потрясающий утренний Чуйский тракт в золотом налёте восходящих лучей. Набираем скорость. Сразу под 30 км/ч, на передаче 3:6. Солнце в спину. Его тёплые лучи словно толкают нас. Ветер стих совсем. До обеда не появлялся. Утреннее безмолвие. Пение шин отдаётся в воздухе ласкающей наш слух мантрой. Давно мы так не летели. Давно не слушали музыку серебряных спиц, пение протектора. Давно не слушали велосипед как «вещь в себе». Утренний велокросс. Склоняюсь к рулю, давлю на педали, целиком отдавшись процессу велогонки.

Сёла Топучая, Кумалыр. Долина реки Сема, которую отец упорно величает «Сёма». Покрытые лесом холмы в осеннем убранстве. Горки в 1622, 1313 метров. Для Урала это были бы солидные высоты, с горной тундрой, с полями курумника, суровые, дикие. А здесь, на Алтае, это всего лишь покрытые лесом покатые холмы. Таково соответствие высотных поясов. В Гималаях на трёх-четырёх тысячах ещё запросто живут люди, стоят деревни. В своём одиночном восхождении на Эверест Месснер заехал на джипе, по-моему, тысяч на шесть высоты… А на Полярном Урале уже на тысяче метров сплошной лёд и камень, глубокие кары и троги, вечные ледники. Алтай видится мне неким центральным царством, не зря назвал его Рерих Сердцем Азии, он и есть Сердце. Любящее, Пульсирующее, Огненное Сердце. «Видеть глазами сердца; слышать гул мира ушами сердца; прозревать будущее пониманием сердца; помнить прошлые накопления сердцем – так нужно стремительно идти путём восхождения» (Сердце).

Районный центр Шебалино пролетели на передаче 3:7 под 40 км/ч. Табуны лошадей, стада коров, пастбища в окружении гор, алтайцы – всё это мелькнуло как сон. Трактор «Беларусь» (МТЗ-80). Догнал его и пристроился в хвосте, в аэродинамической тени. Мысли, чувства, биение сердца – всё отдал одному: ритму пути. Движение и больше ничего. Монотонно, с возрастающим ритмом, с растущей по экспоненциальной кривой скоростью, как мантра, как перебирание чёток, как Иисусова молитва… Скорость уже за 40 км/ч, варьирую на передачах 3:7, 3:8. Мужик в тракторе недоуменно оглядывается. Я провожаю его до села Мыюта. Я чувствую себя бегуном Лунг-гом-па… Позади 50 километров пути. Мы их даже не заметили.

Машин на удивление мало. Такое чувство, что мы всех обогнали и остались одни, оторвались, не знаю от чего, от человечества что ли, и не то чтобы оторвались, а как бы свернули в другую сторону. Перед нами всё тот же и одновременно другой Чуйский тракт, утопает в осенней оранжерее. Справа и слева от дороги возносятся в небо жёлто-зелёные леса. Мостик через Сему. Река пошла правой стороной дороги, но она по-прежнему сопровождает нас. За рекою высокая скала – каменный парус, взмывший в небо. Руки сами поворачивают руль. Камень притягивает словно магнит. Съезд с дороги выводит к турстоянке.

Стоянка хорошая, скрытая от дороги зелёной стеной кустов и деревьев, наполненная пением чистейшей речки Семы, насыщенная белым светом грандиозного каменного монумента. Лес одет в жёлтое. Осень в своём золотом апогее.

Обед на газу. Быстрый кипяток с картофельным пюре. Час отдыха. Момент внутренней тишины. Выходим на дорогу.

На тракте остановился джип. Три мужика снимают скалу на видео. Один, в красной, как у моей Наташки, кофте-флисовке, прожжённой искрами костра, завидя наше приближение, буквально расцвёл. Жмёт руки.

– Да я сам бывший велотурист, «пятёрки» делал! Спортсмен! Велик и лыжи! Это нечто! Вы молодцы, ребята!

И снова бег осени. Очертания мягкости, женственности, доброты. Покатый, невысокий в этом месте Семинский хребет, справа от дороги. Река Сема, утопающая в осеннем свете прибрежных дерев. Дорога поднимается над рекой, взлетает, ведёт по круче, над обрывом.

 

Чуйский тракт. Долина реки Сема

 

Слева Чергинский хребет, поросший лесом, с открытыми полянами, а местами и с выходами скал. Ветер, появившийся после обеда. Впрочем, нейтральный, не мешающий ветер.

Навстречу велотурист-одиночка. Помахал ему рукой. Он тормозит, разворачивается на дороге, подъезжает ко мне. Высокий, молодой, лет 30-35-ти, с бородкой, улыбка до ушей. Излучает радушие, доброту. Весь так и светится.

– Ду ю спик инглиш? – спрашивает.

– Нет, нет, – говорю.

– А… Рашен!

– Да, да, русские мы!

Объясняемся с ним почти телепатически. Впрочем, успешно объясняемся. Вероятно, на этой границе имманентного с трансцендентным слова уже не нужны.

– А мы из Челябинска, путешествуем по Алтаю из Бийска в Бийск.

– Челйабинск?

– Урал! – показываю руками большой круг, видимо означающий, какой большой и значимый для России Урал.

– А! Урал! Йес, йес… – парень понял.

Сам он из Швейцарии и едет через Алтай в Монголию. Замечательный путь!

Я ему показываю большим пальцем мудру восхищения. Молодец!

Он фоткает нас с отцом на свой фотоаппарат. Категорически отказывается фотографироваться сам. Мы не настаиваем. Обмениваемся улыбками, доброй энергией. Осматриваем его потрёпанный, видавший виды велосипед. Предельно простой, без наворотов. Очевидно, невероятно надёжная машина. Прощаемся. Парень уезжает в Монголию.

Мы пролетаем Чергу под впечатлением встречи. За деревней подъёмчик. Справа и слева горки 873, 914 метров.

Небольшое селение Камлак, очень живописное. Река Сема делает здесь поворот. Окружающие её леса и полянки дышат нежностью, мягкостью. Пейзажи поэзии серебряного века. Эпоха Соловьёва. Прельщение Вечной Женственностью. София, Премудрость Божия, Звента-Свентана Даниила Андреева.

Дорога поворачивает на восток. Появились сосновые боры. Высокие, стройные солнценосные сосны. И вновь Катунь! Жидкий свет бирюзы.

Мост через реку. Два снимка с середины моста. Катунь широка, величественна. Она приняла в себя все горные реки. Вот и наша попутчица Сема слилась с Катунью, стала частью её многоголосья.

 

Чуйский тракт. Катунь в районе устья Семы

 

За рекой селение Усть-Сема, совсем крошечное, но пронизанное духом придорожного бизнеса в одеянии неокоммерции. Кафе, магазины, ресторанчики. Беру лаваш и три слойки.

За Усть-Семой пошли турбазы, одна за одной. «Сплавы по Катуни», «Есть свободные места в палаточном городке», «Царская Охота». Время 15.00, за спиною 90 километров пути. Не устали совершенно, можно ехать ещё, но решили, если встретим своё место, то ночуем. Слева Катунь течёт через красивый сосновый бор. Берега в горном лесу. Солнечные сосны и ковёр мягких иголок. И пение Катуни! Вот это место!

За Баранголом речка Мунушка чистой хрустальной струёю впадает в Катунь. Питьевая вода и красавица Катунь!

Съезжаем с тракта и углубляемся в лес. Тишина, запах хвои окружили сразу и со всех сторон. На берегу отличная турстоянка. Столик, две скамейки, костровище, места под палатку. Высокий берег и лесенка, спускающаяся к воде. На берегу белая галька, крупные каменные валуны, а в самом устье речки Мунушки просто шикарнейший песчаный пляж. И, естественно, ни одной живой души вокруг. Мы одни среди колонн соснового храма, у самого Алтаря Царицы Катуни.

Ставим палатку. Разводим костёр. И сосновым воздухом, кажется, невозможно напиться. Мы словно оказались в прекрасном сновидении. Сидя за столиком, смотрю с высокого берега на широкую ленту сине-зелёной воды.

…Я снова в Крыму. Бухта Ласпи, год 2003-й. Такой же высокий берег, палатка в зарослях можжевельника, безоблачное синее небо. Лавочка на берегу, с которой каждый вечер смотрел на сине-зелёные морские волны. Прошлое и настоящее слились в каком-то синтезе. Пальцы нашего деяния, нашей кармы оказались на смежных ладах гитарного грифа времени. Струны души воспроизвели глубокий и завораживающий доминантсептаккорд с повышенной квинтой… Лучезарная вибрирующая ткань Пракрити! Ты – музыка, Ты – звук и свет, Ты – бирюзовый бег Катуни. Ты смотришь на Себя моими глазами. Ты – это Я и Катунь, и высокий берег и стройные сосны, и мягкий порох игл под ногами.

 

Всё во мне…

И поля, их просторы бескрайние,

И леса и их мудрость дремучая,

Всё во мне.

И кольцо обручальное,

И любовь моя чистая, жгучая.

Всё во мне.

Помню миг Созидания –

Словно дождиком Благость текучая,

Это Светом Любовь мироздания

Засияла, лучистая, жгучая.

Это травы цветущие, мятные,

Это птицы, над степью летящие,

Это дали, такие манящие,

Беспредельные и необъятные;

Это мчится любовь моя – девочка

Босиком по росинкам сияющим,

В волосах её алая ленточка

Мне запомнилась лучиком тающим.

Я смотрю на неё, ненаглядную,

Словно поле ладошкой раскрытою,

Я дарю ей вот эту нарядную

Нашу Землю, слезами омытую.

 

Отсюда не хочется уходить, отсюда невозможно уйти. Мы будем делать днёвку, мы будем НЕ ДЕЛАТЬ маршрут.

В прозрачном свете Катуни стираю свои ходовые штаны и ветровку. Последняя стирка перед Бийском. До города 150-160 километров. Для одного дня многовато, но если послезавтра дать рывок на 120 километров, то на последний день останется 30-40. К обеду быть в Бийске и вечерним поездом (17.15 Москвы) до Новосибирска. Кольцо замкнётся. Бирюза Катуни примет в свои воды песчаную мандалу нашего Пути, песчинка за песчинкой. Встретишь Будду – убей Будду, говорит старое дзэнское изречение. Построй янтру, пойми янтру и разрушь янтру…

 

«В конце пуджи янтра покидается. Для этого применяют процедуру висарджана – растворение янтры в первичной полноте. Используя йони-мудру и произнося соответствующую мантру, адепт отпускает божество, которое находится в янтре. Божество возвращается в сердце адепта, откуда оно впервые выходило в янтру, когда адепт вдыхал воздух или нюхал цветок, служивший местонахождением божества. Висарджана возвращает янтре экзистенциальный статус, которым последняя обладала в начале церемонии – священный архетип возвращается в своё состояние диаграммы».

Мадху Хана. Янтра.

 

Близость завершения волнует душу. Спускаюсь к воде. Какой грандиозный, мощный поток! Могучей, нечеловеческой силой веет от этого потока. Опускаю руку. Водяная плотность охватывает ладонь, толкает её с силой, влечёт за собой. С ладони срываются последние песчинки… Я жду завершения и одновременно печалюсь от его неумолимого приближения. Грусть и радость. Как хорошо, когда есть куда возвращаться, когда тебя ждут, когда после полной неизвестности и зыбкости «бомжового» существования можно вернуться в уют и тепло родной семьи. Я не говорю – дома, ибо дома у нас нет. Таков, видимо, наш удел – бездомие. Порою хочется повторить, перефразировав Мастера: «Мой дом не от мира сего». Уста же шепчут, как мантру, как молитву: «Я скоро вернусь к вам, родные!»

 

 

16 сентября 2004 года. Четверг

 

Алтай – это золотые горы,

восточная граница Великой прародины

славян – Семиречья. Это тот самый Восток,

 край света, который усыпан златом и серебром,

алмазами и самоцветами.

Алтай – это священный Алтарь пред престолом

Всевышнего. Это и Златогорье, и иное Белогорье,

ибо над Алтайскими горами парит величественная

Святая, Золотая и Белая гора, кою именуют Белухой.

А. Асов. Атланты, Арии, Славяне.

 

В те времена, когда леса еще не было, а камни были мягкими, в местности Учык жил богатырь Сартапкай. В своих обширных владениях он давал имена горам и рекам, зверям и птицам. Он создавал реки Алтая. Указательным пальцем проложил русло Катуни.

Так говорят алтайские предания. Как здорово! «Когда камни были мягкими». Пластическая субстанция ума – читтасйа. Первая манифестация Пракрити, третья Таттва Санкхьи из 25-ти таттв. Великий Буддхи.

По Асову, до прихода Ведической культуры жили на Алтае племена, подвластные чёрному богу Эрлику. Горы Алтайские были чёрные. Служили Эрлику семиголовый дракон Делбеген, змей Гнедое Глотало, Огневик и великан Шулмус. Населяли чёрные горы демоны – алмысы и человекозмеи – мангадханы. И вот однажды на Урале, на Азов-горе, родились Велес и сестра его Алтынка, она же Тумзух. Почуяв светлую сторону силы, Эрлик наслал дракона на Урал, дабы погубить Велеса. Делбеген в битве оттеснил Велеса к Алтаю. В пути, спасения ища, молодой Велес обратился к Белой горе – Белухе и Белой реке Катуни, дабы сокрыли они его сестру на дне неба. Сам же Велес спрятался между Явью и Навью, на границе трансцендентного, у Золотой Хозяйки. Вырос Велес, женился на Хозяйке Алтая и пошёл в поход на Эрлика. Одолел его в битве, высвободил сестру свою Алтынку. Душа Алтынки в виде двуглавой золотой кукушки поселилась на золотом дереве, на вершине Белой Горы. Стал Алтай с тех пор Златогорьем. Так народ сказывает…

Эрлик – это своего рода принцип материи, принцип формы, некий дух-элементал на инволюционной дуге, ждущий просветления и преображения. Ему подвластны алтайские духи местности Эе, или Ээзи. Су-ээзи – духи воды, Таш-ээзи – духи камней, Туу-ээзи – горные, Агаш-ээзи – лесные, Йер – равнинные…

Духом неба, своего рода Пурушей, на Алтае считается Уленгень. Союз и противостояние, электрическая разность потенциалов Уленгеня и Эрлика порождают историческую иллюзию существования. Та же Ведическая Санкхья, те же Пуруша и Пракрити.

Читаю алтайские легенды, слушаю бирюзу Катуни. День днёвки в прекрасном сосновом бору. Чистое голубое небо над нами, запах хвои, бирюза воды. Ночью слушал пение Катуни, многоголосье мужских и женских голосов. Прекрасная мелодия, глубокая величавая. Не передать словами всей глубины этой музыки. На синтезаторе, наверное, можно было бы воплотить её отзвук, если бы я это мог. А ещё полнее передал бы её хор голосов человеческих. Но я, увы, не музыкант, я лишь слушатель.

 

Чуйский тракт. Стоянка на Катуни. Днёвка

 

Катунь в районе устья Мунушки

 

Катунь в районе устья Мунушки

 

Воплощение этой глубокой песни перед моими глазами – река Катунь. Интерференционный паттерн… Нет на самом деле противостояния Уленгеня и Эрлика, Бога и дьявола, есть пленённость нашего сознания образами мира, описанием его, заставляющая нас ежемгновенно поддерживать это описание, всеми пятью чувствами крутить колесо сансары, крутить, крутить его…

 

«Ошибаешься, мальчик! Зла – нет.

Зло сотворить Великий не мог.

Есть лишь несовершенство.

Но оно так же опасно, как то,

что ты злом называешь.

Князя тьмы и демонов нет.

Но каждым поступком

лжи, гнева и глупости

создаём бесчисленных тварей,

безобразных и страшных по виду,

кровожадных и гнусных.

Они стремятся за нами,

наши творения! Размеры

и вид их созданы нами.

Берегися рой их умножить.

Твои порождения тобою

питаться начнут. Осторожно

к толпе прикасайся. Жить трудно,

мой мальчик, помни приказ:

жить, не бояться и верить.

Остаться свободным и сильным.

А после удастся и полюбить.

Тёмные твари всё это очень

не любят. Сохнут и гибнут

тогда».

Н. Рерих. Тогда.

 

А днёвка хороша. Все деяния растворились в едином пластичном свете. Я вижу живой текучий свет Катуни; надо мной такой же живой и текучий свет воздушных волн, а стройные, солнечные, буквально огненные сосны – это тот же свет жизни, да и сама земля под ногами, тёплая, мягкая, в покрывале жёлтых сосновых игл, – это застывшие в мгновенном «сейчас» волны того же самого света. Поверхность Океана Соляриса рождает чистые ритмичные волны. «Неделание» и созерцание этих волн успокаивает ум. Пуруша, конечно, всё так же незрим, но Пракрити саттвична, и я созерцаю воплощённую саттву.

Движение в пути – это тоже своего рода неделание. Подобно ветру летишь куда-то… Зачем? На этот вопрос, многократно слышанный нами в дороге, я не знаю ответа. Зачем дует ветер? Зачем светит солнце? Зачем растёт дерево? Зачем лежит камень у дороги? Зачем стоит каменное изваяние Белого Бурхана на Теректинском плато?

 

«Через пустыни, океаны и горы перенеситесь в едином вздохе.

И вот стоим лицом к лицу.

Не существует пространства.

Исчезло время, явилась мощь знания.

 

Легко ли на крыльях уноситься?

Скажу – легко тем, кто чует крылья.

Но не летать постигшим сладость земли.

Куда им лететь от своего кумира?

Так на деле постигнете ничтожность желаний земли».

Листы Сада М.

 

Отец ушёл вверх по Катуни, до деревни. Прогуляться и купить хлеба и масла. Я провожу днёвку за чтением алтайских легенд. Сижу за столиком. Справа от меня, перед палаткой, горит костерок. Поддерживаю его горение, слушаю песню огня. Слева, внизу, Катунь. Бесконечный поток бирюзы. За рекою склон горы. Хребет, и, по-моему, всё тот же Семинский. Отвесные склоны, поросшие редким лесом до самого верха, с пятнами осени, с вечной зеленью хвои, с каменными осыпями и выходами скал на открытых местах. Даже на видео не передать того чувства, которое испытываешь при созерцании этого ансамбля.

Отец вернулся и рассказывает, что побывал на турбазе для крутых «вайшъев» – высшей касты современного общества в разгар кали-юги, турбаза называется «Царская охота». Сплавы, тарзанки, слалом, горные туры, а на самой базе – бильярд, бар, сауна, куртизанки. Всё что угодно, лишь бы втянуть в природу свой городской, чудовищный совершенно и, главное, глубоко чуждый самой природе развратный быт. Турбаза на берегу Катуни, а как далека она от Катуни.

День днёвки. Медленный, ленивый, созерцательный. Подолгу сижу на белых камнях, на самом берегу, у воды. Глаза купаются в толще потока, сознание уплывает…

У отца разболелись «былые раны». Моем велосипеды, мажем цепи, зашиваю штаны, клеим две пробитых камеры. Приветствуем со своего холма крутых сплавщиков, проплывающих на огромных надувных плотах по Катуни. Нам в ответ радостно машут веслами. Днём на солнце жарко. С наступлением вечера, когда солнце уходит за хребет, сразу же холодает. Скоро наступят сумерки. Исчезнут изображения, с новой силой проявятся звуки. Катунь станет тем, чем она является в действительности – песней, звуком, музыкой… впрочем, и ей она тоже не является. Всё это лишь одна из интерпретаций Манасом движения Пракрити. Смыкаю глаза и сразу же слышу хор голосов – человеческих голосов, мужских и женских голосов, поющих песню Катуни.

 

 

17 сентября 2004 года. Пятница

 

…синеет залив.

На той стороне холмы и

леса. Темнеют сосновые

горы. Очертания уходят

в даль голубую. Когда я

увижу всё это?

Н. Рерих. Увидишь.

 

Предпоследнее утро на Алтае, в палатке. Морозно. Катунь в тумане. На соседней поляне ночью встали туристы, по-моему, водники. Увидел утром в тени деревьев их оранжевую палатку. На небе редкие облака и отсутствие ветра. Покидаем сосновый бор. В душе лёгкая грусть. Сложное, непередаваемое словами чувство. Умираем для этого места и где-то возродимся, где-то на неизвестной ещё для нас стоянке. Постоянная реинкарнация пути. Даже тут ощущаешь грусть. Чего уж говорить о переходах между жизнями. Нет, воистину, жизнь – это Дукха, товарищ Будда был прав.

Набрали сразу высокую скорость. Ветра нет. Катунь вся в сосновых борах, в скалистых островах и порогах. Надпись на плакате: «Комплекс турстоянок. Стоимость ночёвки…» Похоже, и наша ночёвка, да ещё и днёвка, были как раз в этом комплексе. Впрочем, сборщиков налогов не последовало. Сутки полного одиночества, как и весь путь. Таково наше Намерение, дыхание Нагуаля.

Селение Усть-Муны. Катунь украсила себя целым царством островов, от одиноких скал, торчащих из воды, до мощных, покрытых лесом «континентов». Зрелище красивейшее!

Поселок Известковый. Где-то в его районе должен быть мост через Катунь. Остановились у моста. Шикарное инженерное сооружение. Проезд моста платный. На том берегу начинается тропа к Тавдинским пещерам. Нам туда не надо. Постояли на середине моста, почувствовали ещё раз движение Катуни. Пора в путь. Наш предпоследний перегон.

Перед Манжероком вдоль дороги торговые ряды с сувенирами, оберегами и прочими игрушками. Святой целебный источник Аржан-Суу. Рядом кафе. Похоже, что Аржан-Суу нынче коммерческий родничок. А по легенде, однажды некий охотник ранил в горах марала. Раненый зверь помчался прочь. Охотник за ним. Рога марала – панты весьма драгоценны. Кровью истекал марал, но добежал до целебной воды Аржан-Суу и кинулся в неё. Пока охотник с горы спускался, у зверя раны затянулись. Выскочил марал из воды и умчался. Увидел чудо это охотник, бросил в воду сушёного хариуса, а рыба поплыла. Кинул человек в воду шкуру выдры – ожила выдра и погналась за хариусом. Понял охотник, что Аржан-Суу силу и жизнь всем даёт. Так народ сказывает.

За селением Манжерок подъёмчик, тягунок. Где-то тут отворот на Манжерокское озеро. Планировал я на нём стоянку, которую мы поменяли на катунскую. Не пожалели. Озёр и у нас на Урале предостаточно, а вот Катунь одна.

Отходят назад скалистые горы. Последние отроги Семинского хребта. Камни, скалы, россыпи, коричневый свет гор – всё это уходит.

Острова на Катуни. Последние бастионы света. Созерцаем их на ходу, не останавливаясь. Берега постепенно скрылись в густом прибрежном лесу. Дерева, кусты окружили Катунь плотной зелёно-жёлтой стеною осени. За этим пёстрым нарядом высятся в небе зелёные покатые холмы с редким леском на склоне. Такие же холмы видели мы, проезжая Берёзово, Лютаево, по дороге «туда». Путь «обратно» проходит по другую сторону тех же холмистых гряд. Манвантара близка к завершению.

Село Майма – крупный районный центр. Жара. Горячий асфальт. Обилие людей. Как мы отвыкли от всего этого. На въезде в город – хлебопекарня. Берём две булки горячего хлеба, сыр «Янтарь». Набираем скорость, торопясь покинуть людное место. Отворот на Горно-Алтайск, до него 2 км. Одна из начальных точек заброски в Горный Алтай для туристов.

Голый курган горы Малый Камень – 378 метров. Огибаем его. Время обеда. Запах хлеба из рюкзака вышибает слюну. Отворот вправо. Там, судя по карте, река. Свернули. Речушка заболочена, неприглядна. Решаем, что лучше всего встать опять же на Катуни. Съезжаем к реке. Катунь в этом месте образует изобилие заводей, напоминающих отдельные озера, пруды, бассейны. Вода в них всё такая же, зеленовато-синяя, катунская, но более тусклая, словно уснувшая. Течения нет совсем.

Наши фигуры на берегу. Мы падаем на траву. Развинчиваем термос, пьём последнее горячее какао. Ещё тёплый свежий хлеб из пекарни, с сыром. Вокруг нас поздняя зелень и уставшая тень дерев. Откинулся на спину. Над головой хоровод листвы, чувствую всем своим существом, как крутится Земля и несётся в мировом пространстве. Планета Бхуми, воплощённый волновой паттерн в безбрежном океане света. Нет Земли, нет листвы над моей головой, есть только свет в закрытых глазах…

 

В потоке нежности, любви и благодати

Пространственной ладонью внёс Создатель

Наперекор небытию Хрустальный Шар,

Прозрачный, глубиною в бликах света,

В разводах перламутра. В Сердце жар

Его – огнём горел и освещал

Меня, летящего в глубинах Шара где-то.

 

Потоки волн лучистых и простых,

Потоки благости и музыки звучащей,

Воздушной, нежной, лёгкой и манящей

Сливались в формы, создавая стих,

Сливались в формы новых очертаний;

И я, читая сердцем, был не я,

А только блик среди летящих зданий,

Святых архитектоник мирозданья,

Оформившихся в храмы Бытия.

 

И ленты света обратились в реки,

Играющие пенною волной,

И плыли лодки по воде. Навеки

Запомнил я их шёпот. Стороной,

Их не коснувшись, пролетали птицы,

Чертя по воздуху всё тот же дивный след,

Что брови изогнул в крыло девицы,

Плетущей Песню сказов и примет

Народных.

Холм над лесом, словно храм природный,

Возрос, создав изгиб родной руки –

Бугор любви, в нём хиромант свободно

Прочтёт лишь песню неба и реки,

 

Одну летящую над полем песню,

И в переливах этой песни – Шар,

Прозрачный, перламутровый, чудесный,

В любви зачатый всех влюблённых пар…

 

Отец торопит. «Проснись, проснись, о, спящий в царстве теней, проснись! Распространись!». Это из Уильяма Блейка.

Пора в путь. Пора домой.

Дорога превратилась в осеннюю парковую аллею. Свод жёлтых деревьев почти сомкнулся над головой. Изумительный шорох листопада. Мы едем в этом жёлто-зелёном туннеле, и листья засыпают наши фигуры, наши «стхула шарира».

Вращение педалей, монотонное, ритмичное, напоминает медитацию, чётка за чёткой металлические звенья цепной передачи зацепляют зубья молитвенных барабанов. Это и есть медитация! Ом Мани Падме Хум! В голове отрешённость, граничащая с подлинной пустотностью. То состояние, которое я больше всего ценю в походе. Мы опять на пороге Шуньяты и опять не сможем переступить «НЕ ПРЕСТУПИ КОЛЬЦО». Мы в мире, центр которого везде, а окружность нигде. Мы и есть центр этого мира.

Вспоминается начало пути, от Бийска до Белокурихи, когда впервые увидели первые вестники Алтайских гор. Мощная волна горы Бабырган – тысячник. Тогда она была по левую руку от нас, на востоке. Лучезарный белый свет Акшобхьи – Дхьяни-Будды восточного направления, бесконечное зеркало пустотности подлинного ума. В разрыве зелёных стен туннеля я вновь вижу гору Бабырган, которая уходит в прошлое, которая теперь на западе, которую теперь окутал лучезарный красный свет Амитабхи – Дхьяни-Будды заходящего западного солнца, сложившего свои руки в мудру созерцания. Различающая Мудрость, Праджня Западного Будды сопровождает нас на пути домой. Последние Алтайские горы остаются позади.

Граница Республики Алтай. Каменный монумент и большой плакат с изображением Белухинского массива и цитатой Рериха: «Алтай – Сердце Азии». Остановившись на дороге, долго смотрел назад, словно пересечённая граница подвела итоговую черту. Больше нам её не пересечь. В любом случае, это будет другой виток спирали.

Путь по Предалтайской равнине Чуйского тракта напоминает равнины Южного Урала, изъезженные нами вдоль и поперёк. Мы едем, словно из Челябинска до Аргаяша. Пейзаж однообразен. Он не меняется столь стремительно и настраивает на медитативный ритм. Начинаешь ощущать пустотность ума, не тревожимую более врывающимися образами невиданной красоты, как это было в горной части пути. Редкие мысли о доме, о родных дробят внутренний пейзаж своими интерференционными волнами. Чувство радости и печали. Вечная химическая свадьба в реторте бытия. Печаль от прощания с Алтаем и Радость предстоящих встреч. Алхимический тигль, в котором тысячелетиями варится философский камень. Будда разрушил стеклянную реторту алмазным жезлом подлинного ума, который и есть Чинтамани.

 

«Хвала Капиле – тому, кто из сострадания создал ладью Санкхьи для пересечения океана незнания, в который погрузился мир».

Гаудапада

 

Сколько в дали речной

Отзвенело, ушло безвозвратно,

Только мой непокой

Возвращается в душу обратно,

Только мой непокой

Гонит прочь от родного порога,

Где за быстрой рекой

В тишине притаилась пирога.

 

Точно в душу вошли два весла –

Быстрокрылые крылья,

И река понесла, понесла

Роковое бессилье.

Я – уставший поэт,

Приходящий в себя понемногу,

Дальний берег встречает

Мою золотую пирогу.

 

Радость встречи придает силы. Начинаю неосознанно сильнее давить на педали. Отец отстаёт. Успокаиваю ум, выравниваю ритм. Едем вместе. Названия населённых пунктов, совершенно одинаковых с виду, сменяют друг друга.

Бесконечный бег имён – Нама рупа нашего велопутешествия: Платово, Долина Свободы, Мост Иша. Красивый мост через речку Иша, притока Катуни, в окружении чистоты, зелени, свежести, в сумраке всё того же зелёного туннеля. Новая Суртайка, Старая Суртайка, Быстрянка, Берёзовка, Образцовка. Мальчишки на велосипедах, бабушки у дороги, одни и те же в каждой деревне, продают мёд, помидоры, грибы.

Село Сростки – родина Василия Макаровича. Первая культурная достопримечательность на этом отрезке пути. Сворачиваем с дороги, улица, по-моему Учительская, на подъём. В самом конце улицы дом-музей матери Шукшина. Сам Шукшин родился не в этом доме. Он был куплен для его матери позже. За деревней большой живописный холм. На самой вершине холма памятник Шукшину.

Оставляем велосипеды у порога дома. Отец идёт в дом-музей, я лезу на холм. Впереди меня ещё двое, он и она. Оставили машину и совершают восхождение. Голая вершина холма, тёплый ласковый ветер, жёлтая пожухлая травка, белый наклонённый камень. За камнем памятник. Бронзовый Василий Макарыч сидит на вершине холма и смотрит на родные Сростки. За его спиною даль, уходящая в бесконечность. Предалтайская равнина вся как на ладони. Лента спокойной, величавой Владычицы Катуни. На юге гора Бабырган и первые гряды гор, первые волны земли Алтайской. Камень, выросший из земли, перед памятником, наполняет холм невероятной, нечеловеческой силой. Памятник же – олицетворение любви человеческой…

 

Памятник В.М. Шукшину на холме возле села Сростки

 

«Василию Макаровичу с Любовью русские люди». Обхожу возваяние, смотрю вдаль. Испытываю невероятное чувство единства. Наверное, оно и есть основа подлинной любви. Не желание обладать, не суррогат желания любить и быть любимым, а именно ощущение единства. Передо мною волны земли в лучах солнца. Вы напомнили мне поверхность Океана Соляриса. Это волны Единой субстанции ума, деятельной Пракрити, волновой паттерн жизни. Мы все не просто тождественны, мы ОДНО. «Давайте на минуту остановимся на этом. Посмотрите на свою руку. Теперь посмотрите на свет, падающий от стоящей позади вас лампы. И на собаку, сидящую у ваших ног. Вы не просто сделаны из одной и той же сущности: вы и есть одна и та же сущность. Одна сущность неделимая. Огромное Нечто, протянувшее бесчисленное множество своих рук в кажущиеся объекты, атомы, беспокойные океаны и мерцающие звезды космоса» (Теория Дэвида Бома в изложении Майкла Талбота).

Однажды в армии я тяжело заболел гриппом. В части была эпидемия. Душный переполненный лазарет. Температура под сорок. Хорошо помню видение, посетившее меня тогда. Я оказался вдруг в странном мире. Большое поле зелёной и чистой-чистой, словно сияющей, травы. Поверхность земли плавно повышалась и выводила на небольшой и тоже зелёный сияющий холм. На холме – белый, ослепительный храм. Не православный, а какой-то совершенно неземной храм. И люди в белых и тоже сияющих одеждах, туниках, лёгких, просто воздушных. И все стоят и смотрят на этот храм. И самое главное, что запомнилось мне в этой местности, – это просто невероятное и, наверное, не испытанное мною никогда ранее с такой силой всеобщее чувство любви. Я понял, что все эти люди любят меня. И любят не потому, что так надо, что так заповедано, а любят, потому что каждый из людей в этом мире ощущает и осознаёт себя частью единого и неразрывного целого.

Когда же я попытался приблизиться к этим людям (а это и не люди даже, а сияющие существа), то вдруг почувствовал, что некое силовое поле выталкивает меня и словно бы голос какой-то сказал мне, что время ещё не пришло. Я и проснулся с этим голосом, ещё слышимым, а перед глазами стояли цвета – белое и зелёное под голубым сиянием небес.

Придя в себя, увидел, что парень на соседней кровати умирает. И я пошёл звать медсестру. Ввалившись в кабинет, потерял сознание. Когда сестра, вернув меня в чувство, повела обратно в палату, то увидела на соседней койке задыхающегося солдата. Вызвали врача, машину. Парня увезли в госпиталь, а мне сказали, что если бы не я, то его бы уже не было в живых.

Мы все – это Единство, дифференцируемое нашим сознанием на отдельные личности. Интересно, что все пережившие опыт клинической смерти и вернувшиеся к так называемой жизни стараниями реаниматоров рассказывают примерно одно и то же. И ещё описывают белых существ, сущность которых – Любовь.

«Василию Макаровичу Шукшину с Любовью Русские люди» – надпись на памятнике. Те двое увековечивают себя на фотоплёнку. Она, в центре кадра, в нелепой позе «хозяина жизни», облокотилась на памятник, заслонив собою всё пространство. Он завершает сие кощунство, ослеплённый Авидьей, засвечивает серебро фотоплёнки, что называется, на века. Уходят недовольные. Столько ехали на машине, лезли в гору, а тут ничего особенного… У дамочки кислая физиономия. Но, наконец-то, уходят.

 

«И я открыл ту глубинную абсолютную Истину, столь трудно воспринимаемую, с трудом постигаемую, успокаивающую и величественную, которая не может быть достигнута обычным рассудком, но зрима только мудрым.

Однако мир предан ЗАБАВАМ, ослеплён ЖЕЛАНИЕМ, очарован НАСЛАЖДЕНИЕМ. Люди едва ли поймут закон обусловленности, независимого происхождения всего сущего; непонятным и непостижимым также будет для них прекращение всех ментальных формирований, отбрасывание любого субстрата перерождения, затухание жажды, отрешённость, Нирвана.

И всё же есть существа, чей взор лишь слегка затуманен: они поймут Истину».

Маджджхима-Никайя, 26.

 

Да, надежда всё-таки есть. И сам этот памятник – живое воплощение такой надежды. Прекрасный памятник!

Вспомнились слова одного шестидесятилетнего бизнесмена, испытавшего псевдопостлетальное восприятие в момент остановки сердца, приведённые в книге Майкла Талбота: «Я узнал об одной очень важной вещи: мы все – часть единой большой вселенной. Если мы думаем, что можем обидеть человека или живое существо без того, чтобы задеть себя самого, мы, к несчастью, ошибаемся. Теперь я смотрю на лес, или цветок, или птицу и говорю: «Это – я, это – часть меня». Мы соединены со всеми существами и можем быть счастливы, лишь посылая им свою любовь».

Христос, молящийся на кресте перед смертью за неблагодарное человечество, Владыка Будда, подаривший людям метод, когда же мы все пробудимся?!

Василию Макаровичу с Любовью. Русские люди. С Любовью! Надежда всё-таки есть.

Иду к отцу. Остаюсь у велосипедов. Отец восходит на холм, к Шукшину, с Любовью. В дом-музей не захожу, сижу на улице, рядом с великами. Достаточно просто Быть. Объясняю подошедшим местным мужикам достоинства наших байков, их скоростные возможности. Мужики дивятся. Отец возвращается.

Мужики спрашивают: «Ну, как там Макарыч, пасёт коров?»

Отец улыбается: «Пасёт».

Уезжаем. На выезде из деревни набираем «соски» питьевой воды, для ночёвки. Чистых горных ручьёв больше не предвидится. До Бийска 35 километров. За спиною 110 км сегодняшнего пути.

 

«Поскольку нет никакого прохождения, ни какого либо проходящего Путь, выражение "Путь" является просто символическим».

Двагпо-Лхардже.

 

Катунь подошла к дороге. Ищем место ночёвки. Катунь равнинна, спокойна, равностна. Она умрёт через тридцать пять километров, слившись с Бией и дав начало великой реке Обь. Мы чем-то похожи на Катунь. Близость наших маршрутов объединила наши души. Мы тоже умрём, через 35 километров, и станем другими. Мы уже становимся другими. Но в то же самое время мы продолжаем свой путь где-то в начале маршрута. Мы в Белокурихе, подходим к горе Церковке. Те же самые мы мчим по Каннской степи, берем Кырлыкский перевал, пробираемся к Мультинским озёрам и возвращаемся по Чуйскому тракту. Где «Я» в этом Пути? Та же самая Катунь готовится к смерти на пороге Бийска, и она же, в то же самое время, возрождается в недрах Белухи, собирается ручьями Катунского ледника, пробирается ущельем Аккемского прорыва. Вечная песня Катуни! Мы слышим завершение твоей симфонии, а кто-то внимает твоему началу. Воистину, нет времени в этом мире и всё существует в Едином Сейчас.

 

«Сознание стремиться попасть "домой", в импликативный порядок. Там, откуда пришла проявленная вселенная, нет линейного времени. Импликативный порядок вообще не содержит времени; моменты времени там не нанизываются, словно бусинки, на ниточку».

Дари Доси.

 

Перед нами бесчисленные спокойные заводи Катуни, отпочковавшиеся от материнского русла и ставшие независимыми – Катунские озёра. Мы съезжаем с тракта и едем по берегу этих водных образований. Центральная артерия Катуни сокрыта от нас зелёными островами, песчаными наносами, и мы видим лишь эти спокойные, уснувшие лики. Вода здесь не течёт, и её гладь спокойна. По берегам песчаные пляжи, редкие группы деревьев, следы турстоянок. Ныне всё уснувшее, пустое, забытое, лишённое человеческого. Мы совершенно одни. Остановиться можно в любой момент, но мы продолжаем искать какое-то своё, существующее минут на 20-40 вперёд, место.

Сине-зелёные заводи и песчаные острова провожают нас. Дорога угасает в облепиховых плантациях. Катунская заводь здесь совершенно недвижна и спокойна. Потрясающее успокоение, вполне соответствующее основной теме нашего маршрута, в стадии его угасания. На широкой просеке, между двумя продольными рядами облепиховых кустов, умещаем синюю птицу палатки. Костровой тросик соединил противоположные ряды. Огненный феникс ласкает днище котелка. Я падаю на землю, я становлюсь озером и голубыми глазами отражаю редкие облака. Песчаный шелест воды протекает где-то совсем рядом. Отец собирает облепиховые ягоды, они лопаются в его руках и стекают на землю оранжевым светом заходящего солнца. Прощальный костёр возносится в небеса. Последний вечерний огонь. Последняя ночь на Алтае.

Облепиха склонилась к костру, и её желтые ягоды насыщаются огненными бликами. Всё остальное исчезает постепенно в надвигающейся темноте. Остаётся лишь светлый круг нашего последнего дома. За зелёной стеною шум Чуйского тракта. Разрываю незримую ткань и спускаюсь к реке. В темноте она почти неразличима, но звёздный свет наполняет толщу воды каким-то особым свечением. Такое чудо я вижу первый раз в жизни. Текучий свет звёзд! Сейчас эта река действительно напоминает обложку альбома «Равноденствие» мастера Гребенщикова.

 

«И нет ни печали, ни зла,

Ни гордости, ни обиды,

Есть только северный ветер, и он

Разбудит меня

Там, где взойдёт звезда Аделаида…»

 

 

18 сентября 2004 года. Суббота

 

Мы сами стали другими.

Над нами и небо иное.

И ветер иной. Солнца лучи

сияют иначе.

Н. Рерих. О вечном.

 

Последний, тридцатикилометровый, пробег до Бийска. Прощальный отрезок пути по Алтаю. Последний костёр утром. Мы не торопимся. Поезд «Бийск – Новосибирск» отходит вечером. Мы долго смотрим на огонь. Огонь угасает. Мы не тревожим его больше, пусть спит в своем Вечном Подлинном Существовании.

Бритьё, умывание, бирюза Катуни. Одинокий рыбак ступает по песку, удаляется, исчезает. Я протираю глаза. Мне кажется, что всё это лишь сон. Нет рыбака, нет Катуни, нет меня. Отворачиваюсь, хочу уйти. Что-то останавливает. Песчаная мандала! Я не смыл твои последние песчинки. Возвращаюсь. Опускаю ладонь в воду. Далеко, далеко на белом берегу рыбак закинул свою удочку. Золотые песчинки исчезают в водном потоке. «Акт подношения есть Брахман, подношение есть Брахман, подносящий есть Брахман». Губы шепчут мантру жертвоприношения из Каулавалинирнайа Тантры:

 

«В огне Сознания

В пупочном центре, зажжённом знанием,

Я предлагаю в жертву импульсы чувств,

Используемых умом как священный сосуд, сваха.

Я предлагаю функции чувств

Как жертву огню, который есть Атман,

Питаемый праведностью и неправедностью

Как маслом,

С умом как сосудом, ручка которого есть

Путь Сушумна, сваха.

Я подношу все добрые и злые действия

Как жертвы всепоглощающему огню, питаемому

Временем,

Две руки, которыми я держу сосуд, суть

Шива и Шакти.

Сосуд подношения есть Сознание (УМ), сваха.

Я предлагаю в жертву эту вселенную

Тридцати шести принципов,

Первый из которых есть Шива и последний земля-Бхуми.

В Огонь сознания, который без топлива

Постоянно горит внутри. Из которого исходят

Лучи чудесного света, который очищает

То, что замутнено майей, сваха.

Я приношу в жертву всё в огонь Конечного жертвования».

 

Из всех чувств в человеке должно остаться одно – Любовь. Когда-то я услышал эту фразу от Александра Косминского. Он вернулся с Алтая и развернул картину, которую назвал «Трон Господа Нашего». Долина Кокколя, широкая седловина, и вид на Белуху. Теперь, возвращаясь с Алтая, я чувствую в себе рождение этих же слов: «Из всех чувств должно остаться одно – Любовь».

Река уносит песчинку за песчинкой, река опустошает моё человеческое «я». Рыбак оборачивается и смотрит в мою сторону. Рыбак – это я, река – это тоже я. Я Есмь, и в то же время меня нет. Абсолютное единство всего. Нельзя обидеть даже бездомную собаку, не обидев себя.

«Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас… Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Пробудившийся и увидевший подлинное Единство Мира Махабодхисаттва Исса из Назарета говорил это две с лишним тысячи лет назад. Чтобы понять его слова, нужно умереть и возродиться вновь, но умереть всеми человеческими чувствами, всеми своими «клешами», умереть по-настоящему. Воистину, не прорастёт зерно, если не умрёт.

Река уносит последние песчинки нашего пути. Умирает Путь Катуни на этом отрезке времени. Умирает и наш Путь по Алтаю. Отец терпеливо ждёт наверху. Рыбак закинул свою удочку. Взошедшее солнце окрасило землю осенним золотом. В закрытых глазах, наполненных светом, растворяются все отдельные формы жизни. Я больше не смотрю на них, я просто Вижу. И губы сами собой начинают шептать обет Бодхисаттвы: «Я беру на себя груз всех страданий, я буду нести их. Я не поверну назад, не побегу и не задрожу. Я не боюсь, не уступлю, не поколеблюсь. Почему же? Потому что освобождение всех существ – мой обет. Я тружусь для того, чтобы среди существ утвердилось царство знания. И заинтересован я не только в своём собственном спасении. Всех существ я должен спасти из океана сансары, мною – носителем совершенного знания».

Я возвращаюсь к отцу, и что-то умерло во мне там, на берегу Катуни. Я возвращаюсь к Отцу!

Мы сворачиваем палатку. Мы никогда больше не развернём её. Сворачиваем спальники, пакуем рюкзаки. Река Катунь заканчивает вместе с нами свой путь. Скоро она станет Обью и никогда больше не станет Катунью. Весь мир, все живые существа жаждут освобождения, и в то же время весь мир и все живые существа уже ОСВОБОЖДЕНЫ.

Благословление всем!

Сарва Мангалам!

 

Я закончу свой труд и, наверное, всё же усну,

Над моей головой ослепительно вздрогнет закат,

И прозрачная зелень берёзы, отбросив наряд,

Мне подарит тот сон, только сон, может быть, наяву.

 

По дороге туманной уходит мой путь на восток,

И вдали, как печаль, серебристое око луны,

Как бездонный провал, лик колодца подарит глоток,

И седеющий Будда отпустит мне чувство вины.

 

Тишина задрожит, и ладонь отпечатает круг,

Мелкий штрих проведёт по ладони канавку любви,

Я сажусь на ладью, Будда скажет негромко: «Плыви»,

И подхватит поток, и подступят деревья вокруг…

 

Бийск. Ж/д вокзал. Позади 1500 км кручения педалей...

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№59 дата публикации: 01.09.2014