№76 / Зима 2018-2019
Грани Эпохи

 

 

Ольга Ерёмина

 

Записки экскурсовода

Часть 9

Часть 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10.

 

Новогодье (2021)

Восемь дней экскурсий подряд – 19 разных городов и сёл, монастыри и поля битвы, дивной красоты музеи и заснеженные русские леса.

Туристы – и настроенные на дорогу с разными случайностями из-за нынешней обстановки – и критичные, нетерпимые к неожиданностям. Открытые, жаждущие общения и сердечного слова – и отстранённые, даже хамящие. Снежная каша под ногами, сплошной туман (температурная инверсия), снегопады, мокрые ноги, неувязки в связи с короной и желание максимально уменьшить внезапные сложности.

Я не скоро опомнилась от такого марафона. Но всё уже случилось – и новый путь открывается.

 

Избирательность

Едем от метро Юго-Западная, от Макдональдса, по Киевскому шоссе в Малоярославец. Хороший город, отличный музей войны 1812 года, диорама, но вот туалетов в городе нет – зачем, если у своих всё рядом, а турист – зверь редкий.

Решаю остановиться, как обычно, в Макдональдсе у Наро-Фоминска. Все высаживаются, идут цепочкой – и встают в длинную очередь: оказывается, туда запускают по 6 человек, а у меня почти полный большой автобус. Значит, люди будут стоять на улице, на ветру и морозе, пока шестеро покупают и едят. На входе стоит парень и не пускает остальных даже в туалет.

Срочно прошу всех пойти в автобус – едем дальше, до Спас-Загорья, церкви 1614 года постройки в вотчине князей Оболенских. Там и замечательный памятник архитектуры смотрим, и санитарные дела решаем.

На втором ярусе церкви видно дверь, которая ведёт в никуда. Значит, раньше деревянное гульбище опоясывало храм. Для начала XVII века мощная постройка. Оболенский отгрохал по поводу внезапного родства с царским домом. Женился на боярышне из рода Романовых – а её племянник внезапно царём сделался. И Оболенский попал в царские родственники. Вот и отпраздновал – церкву поставил.

 

Ледовый поход

Едем в Мураново. Это усадьба-музей одновременно двух поэтов: Баратынского и Тютчева. От Москвы километров сорок. Но времени на дорогу заложено почти 2 часа – с учётом того, что на Ярославке на выезде всегда пробки.

И вот мы пролетаем по непроснувшемуся новогодью этот кусок пути за полчаса – и ясно, что приедем в Мураново и будем стоять там на холоде под дверью. Ибо экскурсоводы заказанные ещё не пришли. А на улице не май месяц.

Софрино! Не железнодорожная станция, а древнейшее село с сохранившейся церковью Салтыковых – нарышкинское барокко. Предлагаю: давайте туда заедем? Давайте!

Сворачиваем – проехали километр до села – дальше водитель ехать отказывается: частный сектор, узкие улицы, и я его понимаю. Идём пешком, месим дорожный снег, уже взрыхлённый колёсами легковушек. За 15 минут доходим до Смоленской церкви на горе над прудом – дядечка чистит снег, белый-белый, говорит: сейчас вам открою. И открывает. А внутри – лепота! Пофотографировали, положили монету в ящик для пожертвований – и назад по льду через пруд. Я взобралась на высокий берег, оглянулась назад – в девять утра посленовогодья по льду идёт цепочка в три с половиной десятка людей.

Чем дальше едем, тем больше тумана – температурная инверсия. Водитель чуть поворот на Мураново не проскочил – ничего не видно.

Туда успели вовремя – как раз пришёл первый экскурсовод. Группу на три части поделили и водили по дому, который хранит память поэтов.

 

Донниковый мёд

В Касимове – экскурсия рано утром. С восьми завтрак в гостинице, в девять к нам уже пришла местный экскурсовод водить нас пешком по городу. Проходим мимо старых торговых рядов, сейчас закрытых, – там была реставрация, а сейчас они ждут – не пойми чего. Но у народа пятачок определён – и вдоль сквера рядом с рядами идёт торговля. По причине 3-го января торговлю бойкой назвать нельзя, народ ещё не опохмелился толком.

Я отстаю от группы: мне любопытно посмотреть на товар. Рыба копчёная пахнет – слюной захлебнуться. Но купить нельзя – весь автобус будет ароматизирован. Носки шерстяные. Фрукты. За лотком с пластами сала обнаруживаю мёд.

Молодой мужчина с правильным лицом черниговского князя, с серо-голубыми глазами скромно говорит:

– С моей пасеки, в Рязанской области.

Называет район, но я не расслышала толком.

Я заглядываю в его глаза: он не охватывает покупателя зорким взглядом опытного торговца, безошибочно определяя толщину его кошелька и соответственно повышая цену товара, он чуть смущённо говорит про цену:

– Разная. Есть по пятьсот, есть по шестьсот.

Это он про литровые банки. То есть в два раза дешевле, чем в это же время в Москве.

Я обращаю внимание на белый-белый мёд. Гадаю: донник? Он отвечает: цветочный, может, и донник в нём есть. С трудом отковыривает пластиковой палочкой от загустевшего мёда чуточек: я разминаю во рту и чувствую знакомый донниковый горьковатый привкус. Отдаю шестьсот рублей.

Мне хочется сказать этому русскому человеку, ведающему мёд, что-то доброе, ласковое. Думаю: пусть у него получится всё задуманное.

Догоняю группу, достаю банку мёда и громко хвастаюсь. Несколько человек отрываются от экскурсовода и возвращаются назад, за мёдом. Это всё, что я могу сделать.

А потом стою на перекрёстке, дожидаясь жаждущих мёда, чтобы не потерялись.

 

Хрусталь

Гусь-Хрустальный – мощный контраст красоты и... антисанитарии. В музее хрусталя – колонны из лабрадорита, полотно Васнецова и его же грандиозная мозаика, выполненная Фроловым. Подсвеченный хрусталь всех цветов и видов – дух захватывает.

Но как гид я должна показать людям туалет. А он – через дорогу, домик с отдельным ключом. Ключ недоброжелательные смотрители вручают мне. И я иду открывать. Ничего, видывали и страшнее, но контраст с дивным залом музея хрусталя особенно поражает.

Сейчас возле компьютера у меня стоит хрустальный колокольчик с ангелом. И язычок у него хрустальный, и дивный звон.

Гусевцы, я знаю историю ваших девяностых, которые растянулись на четверть века, знаю, что город потерял треть населения из-за остановки всех предприятий и преступности. Но надо всё же идти вперёд. Надо думать о тех, кто приезжает издалека увидеть красоту, созданную вашими отцами и дедами. Чтобы чувствовать себя достойными их памяти.

 

Температурная инверсия

Пятого января туман меня поразил. Я давно знала, что такое температурная инверсия, но как-то всё думала, что это явление случается в горах. А что оно у нас тут, на всхолмьях – отрогах Клинско-Дмитровской гряды – будет наблюдаться так ярко зимой, даже не догадывалась.

Это уже потом старшая дочь мне с укором сказала: мама, ну ты же сама знаешь…

Холодный сухой воздух опускается вниз, а тёплый влажный воздух поднимается вверх. Поэтому в низинах видимость хорошая, а как на холм взбираешься – так будто в облако попадаешь. Дорогу различаешь метров на двадцать-тридцать. Для большого автобуса это ну очень мало.

Приехали мы так после обеда в Черноголовке по Щёлковскому шоссе в Николо-Берлюковский монастырь. А там колокольня высотой 88 метров. Сам монастырь на холме над речкой Ворей, да ещё колокольня – и всё в густом молочном инверсионном тумане.

За стеной шапки вековых сосен едва чернеют. Монах, клобук низко опустив, по двору прошёл. Потом к вечерне начали звонить. Колокол мощный – откуда-то сверху звуки скатываются – бом! Бом!

А за линией прудов – Берлюковская курганная группа тысячелетней давности, а в двух верстах – шумит древняя Стромынка – путь на Клязьму, к славному граду Владимиру. Вот сейчас из тумана конская морда просунется, а над ней латная рукавица с поводьями…

 

Штурм Лужецкого городища

В Малоярославце мы оказались утром четвёртого января совсем рано, у нас была запланировала экскурсия по монастырю, по городу – обзорная, потом обед и музей. Группа по составу оказалась весьма разнородной, много молодых мужчин, которым церковные дела были явно не интересны. Я рассказал про монастырь и предложила такой вариант: 30 минут свободных, кто хочет – в церковную лавку, в открытую церковь, в чайную, а иные – пойдём смотреть речку Лужу и городище XI–XII веков, которое над этой Луже стоит.

Шестнадцать человек (полгруппы) пошли на городище. С древними вятичами знакомиться.

Вдоль стены монастыря надо спуститься вниз метров пятьсот по дороге крутизной в 15 градусов, потом пройти меж домиками частного сектора – и вот перед нами Лужа и более-менее приемлемый подъём на городище.

По этой дороге вдоль монастыря поднимались в город наполеоновские солдаты.

Мы сначала спустились в пойму, а потом полезли на городище. 12 человек влезли на такую верхотуру – ого! Торжествовали, фотографировались и снимали долину и луг, где строились полки Наполеона.

У меня в сумке был шоколад порционный, купленный накануне в Касимове. Я для себя взяла, подкрепиться. Но неожиданно для себя достала наверху шоколадку и раздала всем по кусочку – в знак победы над зимой и высотой! И тем четверым – это были две пожилые пары, которые дошли до низу, а потом поднялись наверх, к площадке перед воротами монастыря, что само по себе немало. И взрослые радовались этим кусочкам шоколада, как настоящему новогоднему подарку.

А подарком было – ощущение высоты древнего городища, его полёта над долиной, попытка понять чувства древнего человека, вокруг которого извечные леса и лента реки, именуемой Лужей, сокол в небе, мышь в траве, волки совсем рядом, за рекой, – и вековая тишь над миром.

 

Журавлиная воронка

Осенью 2020 года ездила в Талдом, на журавлиную родину – так эту низменную местность назвал Пришвин. Возила экскурсию на биостанцию – смотреть журавлей перед отлётом.

Увидели.

Она взлетели с низинного зелёного поля при нашем приближении – воронкой в голубое небо – как смерч. Стая около тысячи особей. Это было прекрасно.

 

О времени

Писала письмо Геннадию Мартовичу Прашкевичу:

«Вы точно указываете на двойственность процесса: с одной стороны, время проходит сквозь нас, с другой – мы идём сквозь время.

Сергей Никитин сделал песню на стихи Кушнера: «Времена не выбирают, в них живут и умирают…»

Вы пишете – ИЗВНЕ. Я как раз читала сейчас одну из последних книг Головачёва – «ИЗВНЕ». У него есть размышления о времени. Он даёт несколько определений времени: время как направленная энтропия, время как «процесс изменения геометрии пространства», как физическое поле. По мнению одного из ярких персонажей, физика Шапиро, – процесс «квантовой пульсации возможностей»».

Несколько лет я пыталась вжиться в мироощущение средневекового человека – на Руси. В XIV или XV веке, в ожидании и предощущении Конца Света. Этот человек был в моём представлении не безграмотный крестьянин, а из образованного сословия – монах или боярин-князь.

Онтологические константы были иными. И главное в этой онтологии – время, представление о времени.

Переслегин говорит о трёх типах времени – метрическом (физическом), термодинамическом и онтологическом. Второе мы сейчас опускаем – это не про XV век.

Берём онтологию – тогда она была христианской.

Первое: время имеет начало и конец, когда настанет Конец Света, и время прекратит свой бег.

Второе: время измеряется днями творения: шесть дней Господь творил – на седьмой решил отдохнуть.

Метрическое время любому земледельцу внятно: есть миг подъёма Солнца и его заката, время выгонять корову в поле и время загонять её и доить; есть фазы Луны, есть солнцестояния и равноденствия, время сеять и время жать. Есть рождение человека – и смерть его.

Метрическое время членимо на равные промежутки: день, месяц, год.

Как увязать онтологическое время с метрическим?

Это был важнейший вопрос Средневековья.

И решили его так: в Библии всё аллегорично, стало быть, путь будет один день творения равен тысяче лет. Шесть дней Господь трудился, создавал мир и людей. На седьмой день решил отдохнуть – и мы стали членить месяц (не сегодняшний календарный, а настоящий лунный) на четыре части – на седьмицы: 28 разделить на 4.

Итак, Господь отдыхает, а люди трудятся на земле. Работают в поте лица своего, грешат, как же без этого. Вот настанет седьмой день – и тогда все пред Господом предстанут.

Семитысячный год придёт – это год 1492-й от Рождества Христова – и тогда-то начнётся. То есть кончится. И ждали этого года – страстно, истово. Ну, как ждали? Отмечали все нестандартные, необычные события, смотрели – вписываются ли они в картину приближения Апокалипсиса. Чума и чёрная оспа очень даже вписывались. И бесснежный год, и последовавшая за ним засуха, и «трус земной» – землетрясение в Москве, когда почти достроенный Успенский собор рухнул, тоже вписались удачно.

Иерархи церковные и простой люд верили, что «всё случится». (И мы, кстати, до сих пор живём в парадигме ожидания Конца. Вспомните революционные песни – они все дышат жаром Апокалипсиса.) Так наши предки верили, что пасхалии – даты празднования Пасхи – были рассчитаны только до 1492 года.

Бытийность совмещалась с метрическим временем – и картина мира для средневекового человека была цельной и достаточно комфортной. Главное условие такой комфортности – это когда правила игры определены и ясны всем участникам.

Старайся не грешить. Если согрешил – кайся. Терпи. Если умрёшь – на том свете встретишься с близкими. Тогда все восстанут.

Идеал – личное спасение. Через умерщвление и истязание плоти, через молитву и покаяние. В нём – святость.

Кто-то при приближении семитысячного года пустился во все тяжкие – дескать, я и так уже согрешил столько, что не замолить, так чего теперь: сгорел сарай – гори и хата. Иные, напротив, вериги на себя надевали, в леса заволжские, в пустыни уходили, молились денно и нощно. Даже в кабаках тогда говорили лишь о Конце Света.

Катастрофа пришла. Слом всей онтологии, всего миропонимания.

Миропорядок рухнул тогда, когда под Рождество, на Новолетие, на Пасху и так далее – не произошло ни пожара страшного, ни землетрясения, ни Апокалипсиса. Всё как стояло, так и оставалось стоять, птички чирикали, коровы мычали.

А мир рухнул. Образ мира рассыпался.

И ещё полтора столетия – до 1666 года – православные цеплялись за рвущуюся ткань прежнего образа мира, высчитывая: конец настанет в 7007, в 7070. Нет? Ну, тогда, значит, в 7077 году. Ах, и теперь не пришёл? Ну всё, ждём числа дьявола – 666.

Появился Никон и староверы. И самосожжения, и скиты.

И только с развитием науки, с переводом внимания с Откровения Божьего на его Творение – мир тварный, туго, со скрипом, начала становиться и утверждаться иная онтологическая картина, в которой время – линейно, не имеет начала и конца.

Привязать это понимание времени к метрическому не составляло труда.

Но, когда пропали начало и конец, потерялась экзистенция.

Ради чего нужно воздерживаться, трудиться и не грешить, ежели Господу, коли Он вообще есть, нет до нас никакого дела?

Святость в миру и в монастырской жизни исчезает. Почти.

И пошла писать губерния.

В конце двадцатого века в массах в целом утвердилось представление о времени как о бесконечном, но спиральном. Все разглядывали в учебниках спираль эволюции. Спираль галактики. Термодинамическое время просочилось в онтологию.

Но кольца спирали настолько велики и необозримы, что каждый отдельный отрезок, сопоставимый с веком и даже тысячелетием, линеен. И на этой линии крошечным зёрнышком пытается прорасти человеческая жизнь.

И вот здесь – важнейший внутренний конфликт последних поколений.

Спираль эволюции – научная картина мира – стала онтологической. С метрикой она коррелируется легко.

Но простой человек силится увязать метрическое время как срок своей жизни с онтологическим – увязать бытие собственное с бытием Вселенной – и видит, насколько его срок исчезающе мал и никак не влияет на жизнь Вселенной. Что, если наше существование будет иметь смысл в будущем только в качестве наличия на Земле некой биомассы?

И возникает между этими двумя сроками конфликт экзистенциальный: зачем же я на Земле, если я ничтожно мал? Какой смысл во мне и во всех моих достижениях?

Христианам хорошо. Бог – он всё видит, каждый человек под присмотром, каждый будет наказан по его грехам; Вселенная же холодна и внеантропна – до отдельного человека ей дела нет. Мало того – нет дела и до всего человечества.

А то, что человек – это попытка Вселенной осмыслить самоё себя, важно лишь горстке людей на планете. Прочие падают в глубокую экзистенциальную пропасть.

Тогда приходится сужать картину мира, выбрасывать из неё Вселенную и жить – здесь и сейчас, упёршись носом в каждодневность.

Но идеал святости (не обязательно христианской, святости общечеловеческой) всё же утверждается – в служении людям. В жизни оптинских старцев и святого доктора Гааза, в жизни Короленко, Гагарина, Сухомлинского, доктора Лизы. Их судьбы выходят за пределы биологического существования и сами становятся экзистенцией и через это – онтологией.

Однако простому человеку от этого не легче.

Среди мега-маленьких и мега-огромных величин, среди макромира и микромира – где место человеку?

 

Достоевский

В Муранове, в доме-музее Баратынского и Тютчева, у ворот сидит серый пушистый кот. Он важен и строг. Жмурится на роскошном Солнце морозного февраля. Позади него – синие тени. Охранник говорит, что кота зовут Достоевский, а брата его, полностью чёрного, – Чернышевский. Потом обращается к коту:

– Достоевский, проводи гостью!

Достоевский с достоинством поднимается на лапы, ставит хвост трубой и идёт слева от меня по расчищенной дорожке в сторону музея.

 

Продолжение следует

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№88 дата публикации: 01.12.2021