№76 / Зима 2018-2019
Грани Эпохи

 

 

В. Л. Мельников

СПбГМИСР, Санкт-Петербург

 

Буддистические ноты
в творчестве Николая Гумилёва,
услышанные с помощью Николая Рериха

 

Вспомним «Рассказ девушки» 1905 года[1] :

<…>

И в этот миг с далёких гор

Ко мне спустился странник дивный,

В меня вперил он взор призывный,

Могучей негой полный взор.

 

И пел красивый чародей:

«Пойдём со мною на высоты,

Где кроют мраморные гроты

Огнём увенчанных людей.

 

«Их очи дивно глубоки,

Они прекрасны и воздушны,

И духи неба так послушны

Прикосновеньям их руки.

 

«Мы в их обители войдём

При звуках светлого напева

И там ты будешь королевой,

Как я могучим королём.

<…>».

 

Что возникает здесь перед нами? С чем ассоциируется упомянутый Николаем Степановичем «странник дивный», спустившийся «с далёких гор»? Что это за горные «обители»? Кто такие «огнём увенчанные люди»? Ответить на эти вопросы возможно с привлечением всего комплекса буддистического миросозерцания, а проиллюстрировать возможно художественными «прозрениями» другого духовидца – Николая Константиновича Рериха. Тема «Вестника» варьируется в его изобразительном искусстве с 1914 года и до конца дней. Мы помним прекрасных Вестников из рериховского Учения Живой Этики:

 

«Люди ждут Вестников и очень пугаются от одной мысли об их приходе. Если спросить людей – каким они хотели бы видеть Вестника, то получится очень странное нагромождение, даже граничащее с безобразием; птичьи перья будут не последним атрибутом Вестника. Если же узнают, что Вестник окружён Светом, то, прежде всего озаботятся, чтобы не ослепнуть.

Но, конечно, даже при самых обычных появлениях бывают потрясения. Такое трепетание будет не только от неожиданности, оно происходит от неравенства аур. Такое напряжение может быть даже гибельным, потому и появление Вестников бывает не часто. Они ведь приходят не для убийства, следовательно, нужно постепенно приучать себя к восприятию различных напряжений. Исследователи психической энергии понимают, о каком упражнении мы говорим.

Нужно кроме опытов над психической энергией также привыкать к общению с Тонким Миром и не прибегать к магии, ибо всё естественное постигается и путём естественным. Только путём опыта привыкают к напряжению различных степеней. Можно понять, что само ожидание будет естественною готовностью или, как принято называть, дисциплиной.

Человек в готовности готов принять и Вестника»[2] .

 

Н. К. Рерих. Ойрот – вестник Белого Бурхана. 1925

 

 

Н. К. Рерих. Вестник от Гималаев. 1940

 

 

Н. К. Рерих. Вестник. 1946

 

Образ горных «обителей» также утверждается художником Николаем Рерихом. В 1933–1943 годах им написано несколько «Горных обителей», один «Остров отдохновения» (она же – «Обитель покоя») и одна «Обитель духа». Что изобразил великий «Мастер гор» на этих произведениях? Исключительно буддийские памятники и святыни в окружении величественных гималайских пиков. Здесь притягивают к себе учеников и последователей «огнём увенчанные люди».

 

Н. К. Рерих. Горная обитель. 1933

 

 

Н. К. Рерих. Остров отдохновения (Обитель покоя). 1937

 

 

Н. К. Рерих. Обитель духа. 1933

 

О них повествуют наставления и молитвы буддийской «Книги великого освобождения», известной также как «Книги мёртвых»:

 

«Благословенный Амитабха из красного западного Царства Блаженства. Его тело красного цвета, он держит лотос в руке и восседает на павлиньем троне, обнимая супругу – Пандаравасини. Его сопровождают бодхисаттвы Авалокитешвара и Манджушри и женские бодхисаттвы Гита и Алока, так что шесть буддических форм явятся из пространства радужного света»[3] .

 

Буддийская традиция комментирует этот фрагмент следующим образом. Амитабха – один из пяти Будд Мудрости в буддизме Ваджраяны, происходящих от первоначального Ади-будды, – он же –«Беспредельный Свет», возглавляющий «семью лотоса». Безграничный свет сияет естественно, не требуя награды. Его огненная природа означает не агрессивность, а бесконечную вместимость. Лотос растёт из ила, но цветок его всегда чист, поэтому он выступает и как символ чистоты. Павлиний трон означает способность благих превращений: буддийская мифология утверждает, что прекрасные цвета павлиньих перьев объясняются поглощением ядов этой птицей. Имя супруги Амитабхи – Пандаравасини – «Облечённая в белое» – ассоциируется с символикой легенды об одеянии, сотканном из камня. Очистить его может только огонь. Пандаравасини представляет сущность стихии всевмещающего огня, чистоту, совершенное сострадание. Бодхисаттва Авалокитешвара олицетворяет всевидящее сострадание, которое приходит естественно, но не слепо, а глубоко осмысленно, всегда достигая цели. Бодхисаттва Манджушри также ассоциируется с состраданием, но скорее интеллектуальным, чем импульсивным. Он олицетворяет звучание пустоты – источник всех слов. Бодхисаттва-женщина Гита поёт под музыку Манджушри; её спутница Алока держит лампу или факел. Это выражение музыкального ритма и света сострадания. Семья лотоса сияет светом мудрости распознавания, осознания вещей такими, какие они есть: это необходимо для того, чтобы сострадание было целенаправленным и точным.

Вот такими могут быть в буддистическом миросозерцании «огнём увенчанные люди», выражаясь словами из стихотворения Николая Гумилёва. Какими могут быть среди них королева и могучий король (в «оболочках» вполне западного называния)? Те же Амитабха и Пандаравасини, или Маджушри и Гита. Тот же семантический ряд «загорается» для буддистически настроенного читателя при прочтении стихотворения «Людям будущего» того же 1905 года[4] :

 

Издавна люди уважали

Одно старинное звено,

На их написано скрижали:

Любовь и Жизнь – одно.

Но вы не люди, вы живёте

Стрелой мечты вонзаясь в твердь,

Вы слейте в радостном полёте

Любовь и Смерть.

 

Издавна люди говорили,

Что все они рабы земли

И что они, созданья пыли,

Родились и умрут в пыли.

Но ваша светлая беспечность

Зажглась безумным пеньем лир,

Невестой вашей будет Вечность,

А храмом – мир.

 

Все люди верили глубоко,

Что надо жить, любить шутя,

И что жена – дитя порока,

Стократ нечистое дитя.

Но вам бегущие годины

Несли иной нездешний звук

И вы возьмёте на Вершины

Своих подруг.

 

Множество подобных примеров можно найти в изобразительной традиции «Калачакры» – если говорить о целой сфере буддистического мышления и созерцания, или – если исследовать только один памятник буддийской архитектуры и изобразительного искусства – в одном из самых примечательных сооружений в Тибете – ступе Кумбум 1440 года на территории монастыря Пелхор Чходе в Гьянце. Кумбум означает «имеющая 100 тысяч изображений». Здесь по окружности многих этажей расположено 108 комнат, внутри которых помещены буддийские статуи, и более 10 тысяч настенных изображений. Вряд ли кто-то в XV веке вёл точный подсчёт статуй и выполненных в непальском стиле фресок в многочисленных святилищах ступы, большинство которых сохранилось в весьма хорошем состоянии до наших дней. Ступа была практически не тронута во время «культурной революции» Китая, лишь кое-какие статуи были обезглавлены, но впоследствии отреставрированы. Среди «подруг» людей будущего здесь восседает и богиня богатства, процветания и изобилия Васудхара – «Хранительница Сокровищ», изображённая в мирной форме с левой рукой, сложенной в мудре бесстрашия. Правая рука сложена в мудру, дарующую благо. Васудхара находится в окружении четырёх женских божеств, чьи руки так же сложены в упомянутые выше мудры. На противоположной стене эта же богиня держит на руках Вайшравану, бога богатства. Как видим, здесь уже женское начало – ведущее, как и на картинах Н. К. Рериха «Ведущая» 1924–1944 годов.

 

Н. К. Рерих. Ведущая. 1930

 

 

Н. К. Рерих. Ведущая. 1944

 

 

О том, что эти буддистические параллели отнюдь не фантазии, свидетельствуют многочисленные восточные географические экзотизмы в поэзии Николая Гумилёва.

В стихотворение «Царица» 1909 года[5] :

 

Твой лоб в кудрях отлива бронзы,

Как сталь, глаза твои остры,

Тебе задумчивые бонзы

В Тибете ставили костры.

 

Когда Тимур в унылой злобе

Народы бросил к их мете,

Тебя несли в пустынях Гоби

На боевом его щите.

 

И ты вступила в крепость Агры,

Светла, как древняя Лилит,

Твои весёлые онагры

Звенели золотом копыт.

<…>.

 

Напомню, что слово бо́нза происходит от японского 坊主 [бо:дзу], означает в Японии и прочих странах Азии название главного монаха в храме. В европейской литературе этим словом называли любого буддистского монаха (члена сангхи) вне зависимости от его ранга. (Правильное общее название для буддистского монаха – бхикшу). Известно гротескное обращение к образу японского фарфорового бонзы с качающейся головой, принадлежащее перу писателя Александра Куприна.

Тибетские костры вновь и вновь возвращают нас к образу Николая Рериха. На этот раз – в стихотворении Сергея Петрова «Рерих» 1982 года:

 

Ты смесь из снега, льда, и неба, и заката,

отравленная высотой лазурь.

По каменным хребтам стучит арба арата,

где зорь разлита розовая дурь.

Ах, эта вышина и бездна нежилая,

где можно медленно сходить с ума!

Перед тобой разверзлась Himalaya –

страна, где блещет вечная зима.

Но все в тенях, как будто неживые,

стоят тибетские костры сторожевые

и охраняют в Божью Землю вход.

Мохнатый бродит возле скал народ.

<…>

 

Эти костры Тибета мы видим на таких полотнах Н. К. Рериха, как «Тибетский стан» в нескольких вариантах 1930–1940-х годов.

 

Н. К. Рерих. Лахуль [Тибетский стан. Кейланг]. 1932

 

 

Н. К. Рерих. Тибетский стан. 1936

 

Теперь обратимся к теме смерти в буддизме. Смерть одного из своих учеников Будда так комментировал: «Когда исчезают жизненные позывы, стимулирующие силы, исчезает сознание; когда исчезает сознание, исчезает имя и образ... исчезают часть органов чувств... исчезает соприкосновение». Далее идет перечисление того, что ещё исчезает. Около трупа монаха Годгики вилось тёмное облачко. Когда ученики спросили Будду, что оно значит, он ответил: «Это злой Мара ищет сознания благородного Годгики... но благородный Годгика вошёл в Нирвану, его сознание не пребывает нигде». Для многих деятелей Серебряного века, включая Николая Гумилёва, это был весьма важный момент самопознания и познания Востока. Многие задавались вопросами: что это за таинственная нирвана, куда ускользает сознание после смерти? Почему оно находится там, если душа и сама личность человека в общем буддистском смысле есть Ничто? И как быть с бесконечной цепью смертей и рождений, на которую, согласно Учению Будды, обречено всё живое?

Николай Гумилёв ответил на эти вопросы своим стихотворением «В пути» 1909 года[6] :

 

Кончено время игры,

Дважды цветам не цвести.

Тень от гигантской горы

Пала на нашем пути.

 

Область унынья и слёз –

Скалы с обеих сторон

И оголённый утёс,

Где распростёрся дракон.

 

Острый хребет его крут,

Вздох его – огненный смерч.

Люди его назовут

Сумрачным именем: Смерть.

 

Что ж, обратиться нам вспять,

Вспять повернуть корабли,

Чтобы опять испытать

Древнюю скудость земли?

 

Нет, ни за что, ни за что!

Значит, настала пора.

Лучше слепое Ничто,

Чем золотое Вчера!

 

Вынем же меч-кладенец,

Дар благосклонных наяд,

Чтоб обрести наконец

Неотцветающий сад.

 

То есть Николай Гумилёв стремился обрести в Пути своё достижение с помощью меча Духа. Для него Смерть – это дракон, с которым нужно сразиться. Его не страшило «слепое Ничто» Нирваны, ибо он догадывался, что за ней и в ней – «Неотцветающий сад» Вечности. И мир без войны.

Здесь в качестве параллели-созвучия вспоминается картина Н. К. Рериха «Меч мира» 1933 года.

 

Н. К. Рерих. Меч мира. 1933

 

Смерть в борьбе, помогающей достижению Нирваны, Будда рассматривал как оптимальный финал жизни. Смерть не просто естественна, она желанна. Познающий истину, стремящийся к Абсолюту должен, по Учению Будды, подавлять в себе все чувственные ощущения, все краски и запахи земли. Вот почему смерть – необходимая ступень к Идеалу. Однако смерть ещё не гарантирует достижения Абсолюта, ибо посмертная судьба человека зависит от его земной жизни. Поэтому необходимо быть воином Духа, ибо только им открываются Надземные Врата.

Взаимоотношения Учителя и ученика, отмеченные несомненным буддистическим звучанием, представлены в стихотворении Николая Гумилёва «Вечное» 1912 года[7] :

 

Я в коридоре дней сомкнутых,

Где даже небо тяжкий гнёт,

Смотрю в века, живу в минутах,

Но жду Субботы из Суббот;

 

Конца тревогам и удачам,

Слепым блужданиям души…

О день, когда я буду зрячим

И странно знающим, спеши!

 

Я душу обрету иную,

Всё, что дразнило, уловя.

Благословлю я золотую

Дорогу к солнцу от червя.

 

И тот, кто шёл со мною рядом

В громах и кроткой тишине,

Кто был жесток к моим усладам

И ясно милостив к вине;

 

Учил молчать, учил бороться,

Всей древней мудрости земли, –

Положит посох, обернётся

И скажет просто: «мы пришли».

 

И хотя супруга поэта Анна Ахматова считала, что в этом гениальном поэтическом прозрении говорится о ней[8] , нам очевидна более высокая нота этого творения. Гималайские махатмы, учителя человечества – вот что здесь возникает при параллелях с миром идей семьи Рерихов.

Для Николая Гумилёва его Путь – это именно возращение на Духовную Родину. И один из вариантов представления этой Родины – вариантов земного существования, очередного перевоплощения, как это принимает для себя любой буддистически настроенный человеческий организм – он дал в стихотворении «Возвращение» 1912 года, посвящённого Анне Ахматовой[9] :

 

Я из дому вышел, когда все спали,

Мой спутник скрывался у рва в кустах,

Наверно, наутро меня искали,

Но было поздно, мы шли в полях.

 

Мой спутник был жёлтый, худой, раскосый.

О, как я безумно его любил!

Под пёстрой хламидой он прятал косу,

Глазами гадюки смотрел и ныл.

 

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном слагалось его нытьё,

Звучало мне звоном колокольным,

Ввергало в истому, в забытьё.

 

Мы видели горы, лес и воды,

Мы спали в кибитках чужих равнин,

Порою казалось – идём мы годы,

Казалось порою – лишь день один.

 

Когда ж мы достигли стены Китая,

Мой спутник сказал мне: «Теперь прощай,

Нам разны дороги: твоя – святая,

А мне, мне сеять мой рис и чай». –

 

На белом пригорке, над полем чайным,

У пагоды ветхой сидел Будда.

Пред ним я склонился в восторге тайном,

И было сладко, как никогда.

 

Так тихо, так тихо над миром дольным,

С глазами гадюки, он пел и пел

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном, и воздух вокруг светлел.

 

Как известно, первая опубликованная проза Николая Гумилёва была о Николае Рерихе и вышла ноябре 1907 года[10] . В августе 1908 года Гумилёв был зачислен студентом юридического факультета Петербургского университета, но обучение на этом факультете не закончил (в мае 1911 года он сам подал прошение об увольнении), а с сентября 1909 года слушал лекции на историко-филологическом факультете. Затем, после возвращения из экспедиций в Абиссинию, организованных академиком В. В. Радловым, с сентября 1912 года продолжал занятия на романо-германском отделении этого же факультета, где организовал «Кружок романо-германистов». Ему принадлежат удивительные по глубине понимания и проникновения в суть творчества слова, написанные в годы учёбы в университете: «Рерих – вот высшая степень современного русского искусства. Он глубоко национален, именно национален, а не народен. Не принимая современную Россию за нечто самоценное, законченное, он обращается к тому времени, когда она ещё создавалась, ищет влияний скандинавских, византийских и индийских, но всех преображённых в русской душе. Манера его письма – могучая, здоровая, такая простая с виду и такая утончённая по существу – меняется в зависимости от изображаемых событий, но всегда раскрывает лепестки одной и той же души, мечтательной и страстной. Своим творчеством Рерих открыл непочатые области духа, которые суждено разрабатывать нашему поколению»[11] . О Гумилёве Рерих написал в воспоминаниях тоже очень значительно: «Не забуду, как приходил вечерами Гумилёв. Как горел он о благе, о совершенствовании. Задумывал поэму о граде Китеже. Толковали о постановке её. Может быть, он уже начинал её, но собраны ли все его писания?»[12] .

Теперь можно сказать – собраны. И буддистические ноты в них хотя и не являются самыми явными, всё же слышны и близки нашему времени, как никакие другие – других поэтов его поколения.

В стихотворении «Прапамять»[13] они очень явственны и красивы:

 

И вот вся жизнь! Круженье, пенье,

Моря, пустыни, города,

Мелькающее отраженье

Потерянного навсегда.

 

Бушует пламя, трубят трубы,

И кони рыжие летят,

Потом волнующие губы

О счастье, кажется, твердят.

 

И вот опять восторг и горе,

Опять, как прежде, как всегда,

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города.

 

Когда же, наконец, восставши

От сна, я буду снова я, –

Простой индиец, задремавший

В священный вечер у ручья?

 

Картина Николая Рериха «Сантана» 1935–1936 годов обращает нас к той же вечной «Прапамяти» – вечного потока Учения.

 

Н. К. Рерих. Сантана

 

 

Н. К. Рерих. Сантана (река в Гималаях). 1935–1936

 

Е. И. Рерих в письме от 19 октября 1934 года писала: «В Буддизме принято сравнивать цепь жизней наших с непрерывным течением потока. Поэтому в Учении и говорится: пройти Сантану по сердцу, или пройти все жизни в неустанном сердечном устремлении».

Так и прошли её – на одном дыхании – «как по струне бездну – красиво, бережно и стремительно»[14] – Николай Гумилёв и Николай Рерих. Им удалось «в Индию Духа купить билет»[15] .

 

 

Примечания:

 

[1] Из сборника «Путь конквистадоров». Опубл.: 1905. Источник: Гумилёв Н. Собрание сочинений в четырёх томах / Под редакцией проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. – Вашингтон: Изд. книжного магазина Victor Kamkin, Inc., 1962. – Т. 1. – С. 11–12.

[2] Учение Живой Этики (Агни-Йога). – Братство. – 1937. – Ч. 1. – §38. – Режим доступа в сети Интернет: http://www.agniyoga.org/ay_ru/ay_ru_frame.html?app_id=BROTH

[3] См.: Тибетская книга мёртвых (Самоосвобождение путём слушания в бардо) / Пер. с тиб. на итал., введ., коммент. Чогьяла Намкая Норбу; Пер. с итал. Г. Шиловой. – СПб.: Уддияна, 2004. – 158 с.

[4] Из сборника «Путь конквистадоров». Опубл.: 1905. Источник: Гумилёв Н. Указ. соч. – С. 35–36.

[5] Из сборника «Жемчуга» (1918). Опубл.: «Остров». – СПб., 1909. – №1. Источник: Гумилёв Н. Указ. соч. – С. 102–103.

[6] Из сборника «Жемчуга» (1918). Опубл.: «Альманах 17». – СПб., 1909. Источник: Гумилёв Н. Указ. соч. – С.106–107.

[7] Из сборника «Чужое небо». Опубл.: Литературный альманах: Изд. «Аполлона». – СПб., 1912. – Без загл. Источник: Гумилёв, Николай. Стихотворения и поэмы. – Л.: Советский писатель, 1988. – С. 164–165. – («Библиотека поэта», большая серия).

[8] См.: Стихи и письма. Анна Ахматова. Николай Гумилёв / Публ., сост. и прим. Э. Г. Герштейн // Новый мир. – М., 1986. – №9. –С. 198, 211–212.

[9] Из сборника «Колчан». Опубл.: «Гиперборей». – 1912. – №3, без посвящения. Источник: Гумилёв Н. Колчан. – Пг.: Гиперборей, 1916. – С.33–34.

[10] Гумилёв Н. С. Выставка нового русского искусства в Париже. // Весы. – М., 1907. – Ноябрь. – №11. – С. 87‑88.

[11] Гумилёв Н. По поводу «салона» Маковского // «Журнал Театра Литературно-Художественного Общества». – СПб., 1909. – №6. – С.17.

[12] Рерих Н. К. Листы дневника: В 3 т. – Т. II. – М., 1995. – С. 191. – Лист дневника «Во славу» 24 февраля 1944 года.

[13] Из сборника «Костёр». Опубл.: «Костер», 1918. Источник: Гумилёв Н. Костер. – Берлин: Изд. З. И. Гржебина, 1922. – С.38.

[14] Учение Живой Этики (Агни-Йога). – Листы сада Мории. – Ч.1. – Зов.

[15] Заблудившийся трамвай. Из сборника «Огненный столп». Опубл.: «Дом искусств». – 1921. – № 1. Источник: Гумилёв Н. Огненный столп. – Петербург – Берлин: Petropolis, 1922. – С.36–39.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№68 дата публикации: 01.12.2016