№76 / Зима 2018-2019
Грани Эпохи

 

 

Владимир Калуцкий,

член Союза писателей России

 

Галлион

Всё было так же, как за двадцать лет до того. На коллонаду дворца царя Ахайи, в белой накидке последователя Митры, вышел римский проконсул Дилгис Галлион. Услужливый ликтор Клас из внутренней службы ловко подставил проконсулу низкий кипарисовый стульчик с гнутой спинкой в виде ласточкина хвоста.

…Нет, нет - я не стану повторять булгаковского сюжета. Не будет здесь ни центуриона Крысобоя, ни разбойника Гистоса, ни даже сирийца Иешуа. Тем более, что Булгаков их выдумал.

А расскажу я вам о вполне живом сборщике налогов Савле, чья казённая дорога переплелась с земными путями такого же живого Иисуса, названного Христом.

И даже не об этом расскажу, а о том единственном дне в его жизни, который навсегда породнил Савла с Христом, а мимо проконсула Галлиона пронёс чашу Понтия Пилата.

К тому времени Савл уже стал апостолом Павлом и, исполняя волю Богочеловека, проповедовал слово Божье в Римской империи. Римская империя I века являла собой котёл из народов и верований. Сами императоры были поклонниками бога Митры, хотя в разных провинциях чтили своих богов. Империия была веротерпима.

В греческой провинции Ахайя курилось капище Аполлона, и в означенное время высшим жрецом там подвизался уже тогда знаменитый историк Луций Местрий Плутарх.

Здесь же сильна была еврейская диаспора.

Понятно, что евреи считали Павла соплеменником и вполне резонно хотели видеть в нём правоверного иудея. И их поначалу раздражало, а потом просто стало бесить поведение и слово Павла. Потому что учение его расходилось с Торой и будоражило умы.

Малый синедрион Ахайи приговорил Павла к смерти.

Но заковыка в том, что Павел уже был гражданином Римской империи. И без подписи проконсула казнить Павла было нельзя.

Шёл 54 год новой эры. Но граждане империи этого не знали, потому что летосчисление вели «от основания Рима». Как не знали они и о чудесном Воскресении, случившемся за двадцать лет до того. Да что там Рим - в самой Иудее об этом событии помнили только последователи Христа.

Не знал о случившемся на Голгофе и проконсул Галлион. Но он знал другое.

Ещё молодым человеком он стал свидетелем загадочного разговора, случившегося между его братом Сенекой и тучным старым всадником в термах, принадлежавших некогда поэту Горацию. Всадника звали Понтий Пилат, и он рассказал о том, как отправил на смерть невинного философа. Имя философа было Иисус из Назореи. Раскаянию Пилата не имелось предела и страдания души бывшего прокуратора очень поразили юного Галлиона.

И сегодня, выходя на коллонаду царского дворца, он ещё не знал, что ступил на грань чести и бесчестия. И впереди был только его выбор.

Прокуратор опустился на сидение и жестом велел поднести ближе полупрозрачный солнечный зонт, укреплённый на треноге. Сквозь полузакрытые ресницы глянул на причину искусственное тени и некстати подумал, что тренога парасольки очень похожа на треногу основания чаши жертвенного огня у Дельфийского оракула. Возможно, она даже скопирована с Кастальского источника.

Проконсул вскинул повыше накрылья рукавов белого хитона и принял у старшего ликтора свиток с законами империи под золотой фибулой. Это был символ императорской власти и знак проконсульских полномочий. Свиток сановник брал в руки в дни праздника или суда.

Нынче был судный день.

Нет, к коленям Галлиона не подходила громадная серая собака, и у него не болела голова. Напротив - мысль была ясной, и настроение проконсула грела мысль о конных состязаниях, назначенных на вторую половину дня.

Надо сказать, что нынче в империи отмечался Dey Grandioso, или Великий день, знаменующий рождении Митры. И скорые скачки, и сатурналии, которые назначены на вечер и ночь, приурочены как раз к этому дню. А суд Великого Дня призван даровать помилование одному из самых закоренелых преступников. И вот они стоят перед проконсулом: конокрад, фальшивомонетчик и еврейский философ. Вины первых двух подтверждают начальники полисов, философа обвиняют суровые раввины с кубиками священных текстов на головных накидках.

Поодаль, на лужайке царского дворца, амфитеатром расположился плебс. Суд для простолюдинов - начало и верный признак главного годового праздника. Отдельной группой, стоя, следят за процессом иудеи. Почти вся диаспора не имеет гражданства, но не лишена причин высказывать своё мнение. Право народа - поддержать или порицать проконсула в его амнистии криками и жестами.

С первыми двумя проконсул разобрался быстро. Проходимцы - клейма ставить негде. В буквальном смысле - лбы и запястья обоих заляпаны жжёными печатями.

На солнечный пятак перед проконсулом вывели третьего. Старик с невероятно изрезанным морщинами лицом. Белая борода, венчик истёртых волос на голове. Рубище, по запястьям и щиколоткам босых ног - цепи. Лет семидесяти и явно болен грудью - покашливает, стараясь скрыть хворь.

Крупный раскормленный раввин возникает рядом и зачитывает по свитку вины философа. Ничего уголовного - сплошь крамола веры. И - требование утвердить смертный приговор.

Безвольным движением руки проконсул велел раввину удалиться, и спросил старца:

- Что значит твоё имя - Павел?

- Я не понял вопроса, - невероятно звонко, почти юношеским голосом ответил старик и глянул прямо в глаза проконсулу.

Солнечный свет в этот миг показался проконсулу бледнее, чем небесное сияние голубых глаз старика. Проконсул слегка запнулся:

- Что значит твоё имя? Вот я - Галлион, или Большой Петух по-вашему.

Старик кивнул головой:

- Павел - значит, из рода царя Саула. Диаспора не имеет права судить меня.

- Но ты признаёшь вину, старик?

Павел опять усмехнулся:

- Что есть вина, Галлион? И есть ли твоя вина в том, что ты теперь судишь меня?

- Ты пытаешься поменяться со мной местами. Это не ответ.

- А ответа нет, игемон. И разве получил в своё время ответ прокуратор Иудеи Понтий Пилат на вопрос Иисусу: что есть истина?

Галлион взметнул голову:

- Ты видел Понтия?

- Как тебя, игемон. Я был вон там, в амфитеатре, когда он осудил на смерть Иисуса.

- Не того ли Иисуса, проповедь которого тебе ставят в вину иудеи Ахайи?

- Другого Иисуса нет, проконсул.

- Так что в том учении такого, против чего ополчились фарисеи? Я знал некогда Понтия Пилата, и, уверяю тебя - он был не из тех, кого можно было убедить в виновности невинного. Видимо - твоего Христа и впрямь было за что распять.

- Если ты знал Пилата, - особенно дерзко для своего положения ответил Павел, почти перебив проконсула, - то тебе должны быть ведомы и его угрызения совести. Нет на земле более несчастного человека, чем тот, кто отправил на смерть Сына Божьего. Вину же Иисуса прокуратор увидел в том, что Тот отвергал все земные царства…

- Как! - резко привстал над креслом Галлион, - и Римскую империю тоже?!

Галлион вскочил и начал нервно прохаживаться по галерее. Он возвысил голос и заговорил так, чтобы его слышал весь амфитеатр: - На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Луция Домиция Агенобарба Нерона! И не тебе, безумный преступник, рассуждать о ней. Я утверждаю!.. Слышите - утверждаю смертный приговор именующему себя Павлом за преступление против империи. Нынче же рядом с казнокрадом и фальшивомонетчиком он будет предан на агоре позорной казни на кресте.

Амфитеатр победно загудел, ибо всякую милость считал слабостью.

Тотчас же рядом с Павлом возникли стражники, но тут же, оттесняя их от преступника, на солнечное пятно вышел жрец храма Аполлона Плутарх. Он поднял руку и подождал, пока амфитеатр за спиной угомонится.

Жрец Аполлона для греков был важнее и ближе царя, проконсула и самого императора. Эллины жили и умирали с его молитвами, от умения жреца общаться с богами зависело благополучие всех греков. Плутарх же, не смотря на молодость, уже стяжал в Ахайе славу знатока и целителя. Особые отношения сложились у него и с проконсулом, которому словом и делом помогал сохранять в провинции мир и достаток.

- Игемон! - сказал Плутарх. - Сей Павел, именующий себя христианином, не составляет угрозы империи. Я изучал его веру, и, смею донести, не нашёл в ней ничего сокрушительного. Более того - и сам Павел, и его сподвижники молятся на капище Аполлона у отдельно стоящего истукана Неведомому Богу. В Павле нет преступления ни уголовного, ни против веры. А отрицание земных царств христиане понимают, как наличие одного единого царства небесного.

Галлион поуспокоился и вернулся на место:

- Так ли? - спросил Павла.

Тот шевельнулся, громыхнув цепями. И неожиданно звон железа отозвался в голове проконсула болью. Одна сторона просто разламывалась.

- Не думаешь ты, проконсул, что я испугался смерти и откажусь от своих слов? Да и тебе от своих отказываться не следует, ибо публика уже одобрила твой приговор.

- Мне низко считаться с мнением публики. Важнее истина: ты призывал к сокрушению империи?

-Истина в том, игемон, что у тебя болит голова. И ты малодушно помышляешь о том, что напрасно прислушался к Плутарху. Но верно и то, что подсознательно ты помнишь всадника Понтия Пилата и не желаешь повторить его ошибки.

- Полно! - остановил Павла Галлион. - Ошибки не было, ибо если бы всё случилось так, как говорил ваш Иисус, Он пришёл и вызволил бы тебя из беды. Ибо жизнь твоя теперь висит на волоске. И если Он воскрес - ты ведь не воскреснешь, Павел?

- Уж не думаешь ли ты, игемон, что ты её подвесил? - опять звякнул цепями узник, и новая волна боли накрыла голову проконсула. - Не вернее ли предположить, что её подвесил кто-то другой. И только тот, кто её подвесил, может оборвать волосок.

- Ты хочешь сказать, - потёр висок Галлион, - что и теперь ты, преступник, не в моей воле, а в воле твоего Христа?

- Именно так, игемон.

- Но в таком случае, - опять возвысил голос проконсул, - надо признать, что и я действую по воле твоего Бога, какое бы решение я ни принял??

- Ты сам это сказал, игемон.

- Но тогда будет правильно всё, что я с тобой сделаю?

- Нет, игемон. Бог не снимет с тебя вины за ошибку. Просто он оставляет тебе выбор - казнить Павла или миловать.

- И… как мне поступить?

- Очень просто. Спроси у Христа сам.

- Но я не христианин!

- Это исправимо.

- Но надо мной стоит Ахайя, Рим, Нерон, наконец! Ты думаешь - среди присутствующих на суде не найдётся того, кто уже сегодня отправит в Рим донос на проконсула? Ты плохо знаешь греков, христианин…

Галлион опять поднялся и прошёлся по галерее:

- Какой из людских пороков Христос считал самым гнусным?

- Трусость, игемон.

Проконсул опёрся на колонну и постоял несколько минут молча:

- Ты дашь мне письменное подтверждение, что не имел замысла против империи?

- Я гражданин Рима, игемон. Но писать не стану, ибо и так исповедую истину: Богу - Богово, а кесарю - кесарево.

- Ты опять об истине? Но не ты ли ранее сказал, что нет ответа…

- Повторю опять. Истина в том, что у тебя болит голова. Но это сейчас пройдёт. И перед тобой опять встанет вопрос: что делать с Павлом? Суд ждёт ответа. Меня устроит любое твоё решение, ибо счастье, если Христос дАрует мне мученическую кончину. Но помни о Понтии Пилате, проконсул. Тебе будет удобно всю жизнь чувствовать себя трусом?

Галлион вернулся в кресло и тут только ощутил, что головная боль прошла.

Он спросил Павла:

- Ты великий врач?

- Я апостол Иисуса Христа. И до последнего дыхания буду нести миру Его слово.

- Сделаем так! - Галлион хлопнул в ладони и коротко что-то сказал склонившемуся старшему ликтору. Тот сначала приподнял треногу солнечного зонтика и перенёс её к светлому пятну, накрыв тенью узника. Потом прошёл к низенькому столику и начал писать в лист пергамента. Проконсул же обернулся к Павлу:

- У меня в Риме богатая библиотека. Я отправлю тебя служить в ней. Там ты будешь в безопасности. Иначе соплеменники непременно добьются твоей смерти. Не в Ахайе, так в другой провинции. Там, где нет Галлиона.

Потом он взял у ликтора исписанный лист и громко зачитал, медленно разворачивая свиток:

- Именем императора и данной мне властью я, проконсул Ахайи всадник Дилгис Галлион, утверждаю смертный приговор преступникам от полисов, и отпускаю на волю ради Великого Дня преступника именем Павел…

Он ещё читал, но гул разогретой раввинами толпы выдавал общее разочарование. Несколько раз от амфитеатра даже неслось издевательское «петух». Но Галлион, казалось, этого не замечал. Дочитав, он поднял руку, распуская публику. И скоро лужайка у царского дворца опустела. На ней одиноко стоял закованный в кандалы Павел. Он слова звякнул железАми и и попросил:

- Отпустил бы ты меня, игемон. Ну - какой из сборщика налогов библиотекарь…

Галлион в нерешительности стоял на коллонаде. Удивительно, но голова от железного звона у него больше не болела.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№54 дата публикации: 07.06.2013