№73 / Весна 2018
Грани Эпохи

 

 

Александр Костюнин,

член Союза писателей РФ

 

Дагестан

Дневник поездки

 

Окончание. Предыдущую часть см.: http://grani.agni-age.net/index.htm?issue=62&article=6224

 

Публикуется по материалам сайта автора: http://kostjunin.ru/

 

 

Заговор

Хабар Керимхана

 

Камень с горы катится вниз.

Дагестанская пословица

 

 

К сумраку глаза постепенно привыкали…

Зухре-эме сидела на зелёной атласной подушке и скрипучим голосом читала Коран. Я стоял перед ней на коленях… едва держался… Голова раскалывалась от боли. Ни встать, ни пошевелиться… Хотелось безвольно повалиться на глинобитный пол, ничего не видеть, не слышать, но я терпел… Терпел и сквозь боль слушал. Я ни слова не понимал по-арабски, догадывался – она читает суру Аят уль-Курси.

Самую сильную суру Корана:

 

Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим.

Аллаху ля иляха илля хваль-хайуль-каййyум.

Ляа та хузуху синатyн валяа наум

Ляху маа фиссамаауяати ва маа филь ардз…

 

Непроизвольно у меня началась судорожная зевота, потекли слёзы… Я чувствовал: из головы уходит мёртвый холод… Приходит тепло… тепло… тепло… По углам в полумраке качались тени. Сознание заволакивал сладкий добрый туман…

 

* * *

Наш родовой аул – высокогорный Кара-кюре.

Дах [1] почти никогда не рассказывал о себе, но я и так знал: на первом месте у него – родители, на втором – братья-сёстры, на третьем – почтенный род, аул. Хорошим собеседником отца трудно назвать. До хабаров – не охоч. Будто горная река в долине – полноводная, уверенная, молчаливая. Для себя отец места даже в мыслях не оставил, полностью растворился в тухуме. Так испокон веков поступали все достойные горцы.

Отец родился в тридцатом, поэтому ни на какую войну по возрасту не попал. Служил в армии три года восемь месяцев уже в мирное время. Ближайший к нашему Кара-кюре призывной пункт располагался в Кусаре, на территории Азербайджана. Добирались туда пешком, горными тропами. На станции новобранцев грузили в товарняк, как всех служивых тогда, и – вперёд.

Командир сразу приметил его на перроне: джигит здоровый, трапеция два метра.

– Будешь в вагоне старшим. Фамилию запиши!

Отец стушевался: он даже расписаться толком не умел. На счастье, в вагоне оказался односельчанин, тоже лезгин, он и черканул за отца. Служить они с земляком попали в одну часть. Повезло. Куда без толмача? Отец ещё до призыва положил глаз на мою мать, она не возражала, писала ему в адрес воинской части аккуратные письма на русском. А он и прочитать не мог. «Земляк, выручай!» Тот читал отцу вслух, затем под диктовку, непонятными, неарабскими знаками чужого алфавита, выводил ответ. Приходилось часто делать перекуры, вертаться взад, перечитывать, что-то вычёркивать… Ежели помарок набиралось много, вырывали чистый лист из тетрадки. Несколько писем дома сохранились… Отец вспоминал:

– Каждый слов с трудом нашёл.

Беря во внимание исключительную замкнутость отца, я могу-уу себе представить то отчаянное волнение, которое испытывал он, обращаясь через переводчика к далёкой юной горянке восторженными эпитетами: «манящий луч Солнца», «моя восточная звезда», «трепетная лань». Земляку, видно, роль писаря быстро наскучила, решил подхохмить. Внимательно слушая отца, он кивал, а текст сочинял свой, что в голову взбредёт… И когда в далёком ауле моя мать, истомившись ожиданием, распечатала конверт с воинским штемпелем, к великому ужасу своему, негодованию яростному, узнала, что любимому она «является исключительно в страшных снах в образе упрямой козы»… Дальше-хуже: «…ты для меня не годишься, твой род ниже моего, я нашёл девушку красивей!» Письма от наречённой в адрес полевой почты приходить перестали. Только спустя год отец, получив весточку из дома, совершенно случайно от другого бойца узнал о злой шутке. Он земляка – на дыбу… Тот сознался, заодно взяв на себя и все остальные грехи мира…

Когда человеку близкому наносили обиду, гнев отца краёв не замечал…

После досадной истории с любовной перепиской он ночами стал зубрить русскую азбуку. Стремление поддерживать неразрывную связь с родом было таким могучим, что безграмотность не могла стать неодолимой преградой. Дотянуться до матери, до сестёр, до любимой девушки, коснуться, если не рукой, хоть словом…

До младшего брата!

 

Младший братишка Алимагомед – единственный из шести оставшийся в живых.

Трое старших не вернулись с фронта. Погибли. Двое умерли во время войны от голода, болезней. Алимагомед для отца был ближе, дороже, чем сёстры и, наверное, даже мать. «Брат – это крыло», – говорят на Востоке. Мужское, до боли своё, кровное… Казалось, он заменит… восполнит потерю братьев собой. Алимагомед в классе прилежно учился, заслужил серебряную медаль. Математика, физика вообще – на «отлично». Семья гордилась им! А он в ответ, пока отец топтал кирзачи в армии, не получив дозволения у старшего в роду мужчины, самовольно укатил в Свердловск поступать в горный институт на инженера. Ну, ладно, допустим, уехал… Уехал и уехал. Невесту присмотре-е-ел! (Сам с троюродной сестрой помолвлен с детства.) Отец, разумеется, отругал его по межгороду на лезгинском, как следует – имел право. И с тех пор пропал наш Али-ими [2].

Похоже, оженили его там… На ру-у-усской!!!

За столько лет ни разу не навестил родной аул, не проведал мать, сестёр, могилы предков, зияраты [3] шейхов. Ни единой весточки брату не прислал! Сколько было тоски, горечи в словах отца, который во время войны, когда холодно, голодно, Алимагомеда еле выходил:

– На головэ бэлый чэрви кищэл… Чэрви, живой чэрви! Нажом в ранэ кавырал, чистыл.

 

Дико было сознавать, что родному дяде безразлична священная для горца связь с тухумом. Мы долго не имели о нём никакой информации. До-оолго… Когда был совсем мальцом, конечно, я не особо придавал значения, но с годами думал об этом чаще и чаще: «У меня есть родной “ими”. Может, живут где-то на планете сродные братья, сёстры…» По наивности думалось, что все в подлунном мире свято, трепетно относятся к своему роду, лишь мой дядя – другой. Непонятный, нелюдимый… Но раз я наткнулся в книге на историю про чужие адаты, которые царили за морями, за долами – в средневековой Европе, и точку зрения пришлось изменить…

Жил-был Хлодвиг Меровинг – король рипуарских франков.

В один скоромный день этот Хлодвиг ни с того ни с сего объявил войну своему родичу Рагнахару. Он подкупил его приближённых. Массивные золотые браслеты – цена измены. Предатели, как было условлено, выдали супостату вождя связанным.

– Ты унизил наш королевский род, позволив себя связать! – притворно возмутился коварный Хлодвиг и ударом меча отрубил Рагнахару голову.

Хлодвиг и дальше не церемонился, истребив всех родственников, стоявших во главе соседних племён. Их владения перешли к Хлодвигу, богатства стекались в казну. Земли убитых он раздавал сподвижникам. За это они становились преданными слугами. С помощью знатных людей и могущественной дружины Хлодвиг отнимал у простых франков их древние свободы, а у народного собрания – права. Все трепетали перед именем Хлодвига, единоличного властителя франков. Власть его простиралась почти на всю Галлию.

Когда с родственниками было покончено, деспот принародно разрыдался:

– Горе мне, я остался совсем один в чужом враждебном мире. Если б только мог исправить нелепую ошибку… Покажись, мой милый сородич, – брошусь в твои объятья… Отдам полцарства…

Народ на площади был растроган до слёз…

Вассалы жалели раскаявшегося правителя. Люди тихонько перешёптывались в надежде что добро, как в сказке, победит зло… И свершилось чудо! В тишине прозвучал одинокий ломкий голос:

– Господин, дозвольте, – из свиты вышел прекрасный юноша, – я Ваш племянник!

Радостный Хлодвиг жарко обнял его… и подло вонзил кинжал в самое сердце.

Вот теперь точно – весь многочисленный древний род уничтожен. Оказывается, лицемер и не думал горевать… Хлодвиг просто желал выяснить: не откликнется ли на его причитания живая душа. Не дай Бог, проморгали кого-нибудь в спешке…

 

У нас в горах адаты другие: «Дерево держат корни, человека держит родня».

– Алимагамэд нада найти! – повелел дах.

Слово отца – закон.

 

* * *

В ауле поговаривали: наша тётка Зухра – сестра отца, настоящая колдунья. К старости она полностью ослепла, но при этом считалось: «Зухре-эме [4] не видит земной мир, зато потусторонний – насквозь!» Она умела предсказывать, заглядывая в будущее, могла исцелять. Я не очень-то верил в эти байки… ёрничал, пока самому не потребовалась помощь. Болезнь подкралась тихо, как змея… Никаких травм на тренировках, особых, не получал, ничем серьёзным в детстве не болел. Внезапно в десятом классе, ближе к весне, почувствовал недомогание: часто стала болеть голова, словно кто сжимал её металлическим обручем; появилась вялость в ногах, во всём теле… Меня уже не манило выходить во двор, забираться как раньше на самую вершину одинокого старого тополя на краю села, лазить до изнеможения по отрогам гор, купаться в лавинном водопаде. Состояние было такое, точно меня хорошенько отдубасили… Мать выпытывала: что с тобой, что случилось, где болит? Отец озабоченно хмурился.

Вот тогда и потащили меня к тётке…

Серая покосившаяся хижина её прилепилась на самом краю пропасти, в дальнем конце аула… Эту неприметную глинобитную саклю я знал с детства. Как не знать!? У входа, над головой висел пучок сушёных колючек от сглаза. В сарае, в жилой комнате, пахло всем сразу: и терпким ковылём, и ароматной мятой, и прополисом. В маленьком медном горшочке на алых углях вечно клокотало какое-то зелье. Каждый раз, когда я прикасался к металлической ручке двери, меня шибало током, хотя электричества в сакле не было.

Оп!-пп!!! Вот и сейчас…

Зухре-эме завела меня в заднюю полутёмную каморку, тяжело опустилась на зелёную расшитую подушку, велела прикрыть за собой дверь и встать на колени. В детстве так хотелось побывать в этой таинственной комнате, но входить сюда строго запрещалось. На стене, за спиной у тётки, висел старинный ковёр ручной работы, на низеньком столике огромная морская раковина, Коран в древнем кожаном переплёте, гладкий булыжник, гранёная бутылка с жидкостью, спички… На тётке было тёмно-синее платье до пят, на голове толстый шерстяной платок. Она долго шептала неразборчивое, затем, пошарив в воздухе, коснулась сухонькой рукой моего лба и, делая паузы, негромко заговорила:

– Ты должен… умирать давно. У тебя девять сглаз… Тебе девушки… сделали порчу. Они влюблялись, каждая ворожила, чтоб ты к ней был привязан. Но это противоположное, потому живой.

Мерно покачиваясь взад-вперёд, она стала по-арабски читать Коран. После каждой строчки тётка Зухра зажигала спичку и, не дав ей сгореть полностью, кидала огарок в баночку с водой.

 

…Ман заллазии яшфау индаху илля-а би-изних

Йа лямy маа байна айдийхим вамаа хальфахум

 

Время от времени она плевала то на пол, то мне… в лицо!..

И на лезгинском приговаривала:

– Пусть тяжесть уйдёт в землю! Чтобы всё отрицательное сгорело, вернулось полезное. Пусть придёт в твою душу лёгкость!

 

Валяйyхийтууна бишяй им мин ильмихии илляа би маа шааааа.

Васи я кyрсиййyху-с-самааваати валь ард

Валяя удухуу хифзухумяа ва хваль алиййyльазийм.

 

У меня началась зевота, потекли слёзы… Я чувствовал: из головы выползает чёрный холод, приходит ласковое тепло. Сознание заволакивал сладкий лиловый туман… Я не понимал: сколько времени прошло, много ли, мало?.. Как долго здесь?.. Стылая тягота растворялась у меня в висках, на затылке, освобождая…

Становилось легче…

Тётка закончила читать. Протянула мне банку с водой, в которой плавали огарки спичек:

– Пей!

Вода на вкус обычная – ни горькая, ни сладкая. Остатком она обрызгала мне лицо, голову, одежду.

– Иди, позови мать.

Нетвёрдо ступая, я вышел из колдовской каморки. Мать сидела в комнате на краешке стула, тревожно поднялась навстречу:

– Ну, что, сынок?

– Не волнуйся, мам. Всё хорошо. Тебя тётя зовёт.

Мать ушла, оставив дверь приоткрытой. И получилось… я слышал всё:

– Керимхан сумеет теперь сам лечить сглаз. Почувствовала сильное тепло… В его руках много лекарства. Алимагомеду навели порчу, потому забыл дорогу в родной аул. Видела: Керимхан поедет к нему, вылечит. Я научу… Сделай, как сказала.

 

Вот как… Оказывается, Али-ими не по своей воле утратил память – ему… порчу сделали. Не такую, чтобы сгинул… Навечно, чтоб присох к чужбине, начисто стёр из памяти родительский дом. Выходит, такие заговоры бывают сильные. У каждого – незримая оболочка вокруг. Человек может заболеть, если кто-нибудь проникнет сквозь неё. Я узнаю, как очистить. Тётя меня научит…

Ключ сильнее замка!

 

К началу девяностого года я уже приторговывал фруктами, деньги чуть тоже имел, экономическое положение появилось, достаток.

И тут отец опять за своё:

– Алимагамэд нада найти!

Я пообещал:

– Найду.

Подключил тогдашний КГБ, дядьку объявили во всесоюзный розыск. Через полгода приходит бумага официальная: «проживает в Краснокаменске Читинской области, доктор технических наук». А следом – письмо от дяди: «Я что преступник, разыскиваете меня через милицию? Позорите».

Как там у Расула [5]:

 

Не знал я, не ведал, но понял с годами,

Уже с побелевшей совсем головой,

О чём от скалы оторвавшийся камень

Так стонет и плачет,

Как будто живой.

 

Теперь и я знаю, о чём стонет этот «камень»…

 

Город Краснокаменск был раньше закрытым, секретным. Но при Горбачёве пошли изменения: объявили, что у нас от американцев никаких секретов, и всё открыли, показали. Город сделался обычным.

– Надо ехать! – не унимался отец.

– Слушаю и повинуюсь!

Ночью мне снится сон: улицу вижу, дом; путь нам преграждают плохие люди, отвожу их рукой, заходим в квартиру дяди.

Наутро сообщаю родителям:

– Сон был. Вроде без особых проблем доберёмся в Читу завтра-послезавтра.

 

 

Собираемся с отцом, спускаемся из аула на трассу. Шесть утра. В сентябре ранним утром свежо… Мимо на «Волге» – знакомый Ахтынский Первый секретарь. Подвозит нас до Махачкалы, в аэропорт. И тут, словно подстроено, – бывает же – самолёт в Москву. В Москве – Внуково. Дальше в Читу самолёт – на следующий день утром. Мы с отцом по залу туда-сюда: не знаем, что делать! Народищу всякого… сесть негде. Отец в папахе, усы горячими щипцами закручены, бараньим жиром намазаны, такой бравый джигит. Ему в ту пору лет под семьдесят было.

Советуюсь с ним:

– Что будем делать?

– Нэ знаю.

И тут подходит к нам один:

– Могу жильё на ночь устроить, рядом.

Цену заломил, но мы согласились. Хватаю баулы – два тяжеленных чемодана, полные подарков: гранаты, яблоки нового урожая, национальные носки ручной вязки, домашнее вино – тащу, как ишак, следом за мужиком. Он к дачному посёлку свернул. Идём, идём… С километр, наверно: вдоль зарослей высокого чёрного кустарника; узкими, еле приметными мосточками, шлёпающими, хлюпающими по лужам; краем ухалызаной вязкой дороги… Отец-то в хромовых сапогах, а я в лакированных туфлях, в белых носочках. Устали. Холодно. Двенадцать ночи. Хоть бы успеть поспать! Чувствую: не туда ведёт нас… Переглядываемся с отцом. Мы для местных бичей нацмены, богатые хачики, басурмане… Кто его знает?

– Слушай, ты обещал рядом. Куда ведёшь?

– Недалеко осталось.

И тут я по-московски:

– Ё… – мать!.. Предупреждать надо, что так далеко.

– Подходим.

Ну, ладно. Вроде поворачивать поздно…

Километра два отмотали с этими чемоданами, не меньше. «Жильё» – неказистый дощатый домик. Заходим… Парень показал нам комнатушку. С дороги быстро сморило, я закимарил. Через сон слышу голоса… Туда-сюда… Что-то не то. Я парень городской, в Махачкале учился, понимаю… У отца нож в сапоге, с костяной ручкой из рога, ухватистый такой. У меня ничего. Полчаса прошло – кипиш сильней… Уже не до сна. Отец сел на кровати:

– Нэхарошый мэста.

– Знаю.

Что делать? Уснуть боязно, врасплох застанут. Мы с отцом придвинули к двери стол на случай, если толкнут, хара-ура… шум-гам будет. Страховку сделал, теперь прилёг поверх одеяла:

– У Вас нож что-нибудь есть?

– Эсть.

– Отдайте мне.

Положил под руку.

На часах – четыре. Шум усиливался. Я один момент не стерпел, стол оттолкнул – дверь настежь!.. Сам особо не боюсь. Резкий свет – в глаза, на веранде за столом пять-шесть барыг в сизом папиросном дыму, водяру лакают. Увидели меня, замерли. Ханыги, сразу видно, нехорошие люди.

Я зло – хозяину:

– Вы, что, б..! Почему спать не даёте?

Наехал на них. Не дай Бог встретиться с дружными волками. Но эти нет… «Ап-ап» – воздух глотают. Не ожидали! Подхожу вплотную. Уставились на меня.

– Вы спать дадите, нет? – сам закипаю, мышцы напряглись – я в хорошей спортивной форме.

Хозяин, оправдываясь:

– Извини, у меня гости.

Обратно иду к себе, придвигаю стол, ложусь, нащупываю нож. Вдруг тихохонько дверь толкнули – стол заёрзал! Резко вскакиваю:

– Чё случилось?

– Да, не бойся! – хозяин голову в щель суёт, дружки сзади напирают.

Взглядом со мной пересёкся, зрачки расширились… Стопорнулся. Назад сдал.

 

За окном начинало сереть.

Кодла убралась. Мы буквально чуть дреманули:

– Ни копейки урусу не заплачу. Не дали спать…

Отец хмуро:

– Заплати. Харам нам нэ нада.

– Нет!

Потащились назад в аэропорт. И – до Читы. А из Читы в Краснокаменск на кукурузнике. В город – на автобусе… У них местами снег. Городишко странный: улиц нет, одни номера. Нам нужен «Краснокаменск – 404».

Едем по центру, меня какое-то чувство подталкивает… Прошу водителя:

– Остановите, пожалуйста.

Выходим. Прохожего спрашиваю:

– Где 404?

– Вон тот! – показывает на девятиэтажку.

Рядом почти. Заходим в подъезд, поднимаемся лифтом на третий этаж. Напротив дверь с табличкой: «Исмаилов». Я отцу объявляю:

– Здесь проживает Ваш младший братец.

Отец не видел его больше сорока лет, я – только на пожелтевшей крохотной фотографии. Теперь нажимаю звонок, открывает девушка. Я как увидел, похожа на мою сестру. Глаза родные, огненно-карие. Волосы только русые. Бывает же!

– Салам алейкум!

– Здравствуйте.

– Это квартира Исмаилов?

– Да, вы кто будете?

– Я Исмаилов Керимхан.

А её отца – Алимагомед Керимханович. Она сразу догадалась.

– Проходите… Проходите на кухню! Сейчас позвоню папе.

Времени часа три, рабочий день.

Мы с отцом теперь заходим. Чемоданы затаскиваю. У них четырёхкомнатная секция. Отец здоровый мужик: не привык кухни-мухни… Не развернуться! Руку поднял – задел люстру, плечом чуть холодильник не опрокинул…

Я смеюсь:

– Прошу прощения… Горные мужики привыкли к простору.

– Да, конечно, извините, извините. Лучше – в гостиную.

Стали знакомиться, что да как. Звать Оля, учится в Москве – институт кибернетики. Есть сестра – постарше, замужем за военным. Мать – Аня Владимировна.

Оля позвонила: с работы примчались мать, отец.

Дядя прямо с порога, напряжённый, – к отцу. Глядит чужими глазами. Минуты три… Долго мне показалось. Я тоже так стою. Теперь они сели, и снова давай молчать.

Я не утерпел:

– Дядя Алик, я Ваш племянник, Керимхан. Это – Ваш старший брат… Одного отца-матери. Мать бывает же?

Так продолжаем, сидим. Отец молчит, Алимагомед молчит. Принесли кушать. Я пытаюсь сгладить – ушлый же торгаш, нет-нет. Дипломатично, туда-сюда:

– Мы Вас приехали, мы Вас нашли.

Водки бутылочку поставили. Они налили себе. Дёрнули, расслабились слегка. Я, естественно, при отце никогда за рюмку не брался. Пошла разборка. Жена, дочь не участвуют. Отец у меня плохо знает русский, неграмотно разговаривает. Пришлось мне:

– Что случилось, Али-ими? Почему не пишете, зачем не общаемся. Вы родной дядя. Ваши дочери – мои сёстры. Родители сколько писем писали вначале, тыщи – от Вас ни ответа, ни привета. В чём дело?

– Все послания храню, – открывает антресоли, наверху кучами лежат. – Но мой старший брат меня обидел.

Отец встрепенулся:

– Обидэл? – дах, когда плохое, всё понимал.

Я опять подключаюсь:

– Не имею права, конечно, соваться, вы оба старше меня… Это я подал в розыск. Извините. По просьбе отца, он хотел Вас найти. Сорок лет не виделись, Вы самый младший… Три брата погибли в войне, двое в детстве.

Короче туды-сюды.

– Понимаешь, Керимхан, я после школы поехал в Свердловск, поступил… Встретил прекрасную девушку – дорогого мне человека… Полюбил. Сильно. Ты молодой, поймёшь… Звоню старшему брату поделиться радостью, а он одно твердит: «Харам!» Ещё я обижен… когда мать умерла, не сообщили.

Отец стал объяснять:

– Сынок, баде [6] старый плахой стал. Я чабановал, ти знаищ. Кагда прыэхал, мат умэр. Тэлэфон в ауле нэт: как сабщу. Куда?

Я перевожу. Дядя горячо:

– Жена твоя грамотная!

Мать моя – член партии, работала заведующей библиотекой.

– …она что не могла сообщить?

Отец не сдаётся:

– Пачаму дамой глаз нэ кажет. Думал, камэн с гары – гара рухнэт. Нэт! Разве сам нэ знал, мать старый, балной. Ждёт. Для матэри хоть йшницу на ладони изжар, – отец многозначительно поднял вверх рубцеватый палец, – в долгу будищ!

Я делаю этот контроход. Дядя молчит. Сказать нечего. Он-то не знает, что ему порчу навели… Голова, разум при этом отключаются. Ведь ежели по уму, да по нашим горским традициям, так именно младший сын должен остаться с родителями, обеспечить их старость.

Поставили вторую бутылочку. Выпили по три рюмки. Я сам думаю: как мне незаметно начать колдовать?.. Всё не с руки.

 

Теперь третий день у них гостим. Слышу: гул за окном, машины туда-сюда. Дядя – профессор большой.

– Оля, что у вас такое?

– Сегодня у родителей серебряная свадьба. Сейчас все – в ЗАГС, потом банкет.

Отец дёргает:

– Что здэс?..

– День свадьбы… – как объяснить, что она «серебряная», я не знал, у нас не бывает.

Приезжаем в ЗАГС. Там ора-ура, шампанское, шум-гам. И тут деловая женщина, которая командует, протягивает отцу перьевую ручку.

– Подпишите, пожалуйста.

Отец недоумённо головой крутит, отмахивается, вижу – сбежать хочет. Я его за фалды пиджака:

– Отец, стойте. Так нельзя здесь. Надо Вам поставить подпись.

– Пачаму?!

– Вы тогда не одобрили, когда он женился на русской. Разженить нельзя. Во время Вашего прибытия они хотят законно оформить. Вы должны подтвердить, что не против его свадьбы, которая прошла двадцать пять лет назад. Чётки не спасут, жена рая не лишит.

Мой дах погрустнел. Видно, не рад, что влип.

– Вы старший в роду. Видите, сколько людей Вас ждут…

Отец с неприязнью берёт перо, под добродушно-весёлыми взглядами гостей наклоняется в три погибели над бланком и недовольно ставит корявую подпись. Меня тоже попросили подписать свидетельство. Я – с удовольствием: «Одобряем от имени Дагестана!»

Жена дядина мне понравилась. У неё не особо здоровье, иногда болеет, но она домашняя, за мужем смотрит, такая. А дочь… Мы с ней много беседовали. Она на меня смотрела во все глаза… Родная кровь. Бывает же. Решил попробовать ворожить её. Дядю не решился звать… Ему непременно надо что-то объяснить, мало-мало сказать неправду… А волнение могло меня выдать… Придётся, как есть. Зухре-эме учила: достаточно глядеть на фотографию, да ещё нужна шапка, которую он обычно носит.

Вечером, когда остались с сестрой вдвоём, я осторожно предложил:

– Оля, у нас в Дагестане существует обряд: когда не видятся долго родные – принято гадать. Ничего особенного… Хочешь, покажу?

– Интересно, – она поджала под себя ноги, поуютней устроилась на диване. – А что должна делать?

– Я буду читать… вроде стихов… Ты закрой глаза и слушай. Просто слушай меня…

– Хорошо.

Оля прикрыла веки, дивные ресницы её сомкнулись.

Я включил настольную лампу, погасил большой свет, открыл семейный альбом на странице с фотографией дяди, и сначала робко, затем всё увереннее стал наизусть читать суру Аят уль-Курси:

 

Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим.

Аллаху ля иляха илля хваль-хайуль-каййyум.

Ляа та хузуху синатyн валяа наум

Ляху маа фиссамаауяати ва маа филь ардз.

 

Огонёк спички, с ширканьем вспыхнув, подбирался к моим пальцам и, не успевая обжечь, гас в стакане с водой.

 

Ман заллазии яшфау индаху илля-а би-изних

Йа лямy маа байна айдийхим вамаа хальфахум

 

Я по-прежнему не знал арабского, а смысл суры, по словам тёти, был такой: «Аллах – это тот, кроме которого, нет божества. Он живой, вечно существующий, не одолевают его ни дремота, ни сон. Ему принадлежит всё, что в небесах, и всё, что на земле, кто перед ним заступится без его разрешения? Он знает, что было перед ними, и знает, что будет после них, они овладевают из его знаний только тем, что Он пожелает. Трон его объемлет небеса и землю, и не тяготит его охрана их, истинно. Он – высокий, великий».

Время от времени я украдкой плевал на пол и в шапку дяди, приговаривая на лезгинском:

– Пусть тяжесть уйдёт на землю! Чтобы всё отрицательное сгорело, пришло полезное. Пусть придёт в ваши души лёгкость!

 

Валяйyхийтууна бишяй им мин ильмихии илляа би маа шааааа.

Васи я кyрсиййyху-с-самааваати валь ард

Валяя удухуу хифзухумяа ва хваль алиййyльазийм.

 

Из-под длинных Олиных ресниц катились крупные слёзы…

 

* * *

Вернулись в аул.

Дома нас ждала срочная телеграмма от дяди: «Дорогой брат спасибо ваш приезд живая вода горного родника».

От него стали регулярно приходить письма. Изредка Оля вкладывала в конверт маленькие записочки, адресованные лично мне. А летом, в отпуск, они приехали в Кара-кюре всей семьёй. Я возил восторженную Олю на море, таскал в горы, знакомил с кунаками. Моему лучшему другу Сабиру она понравилась настолько, что он… взял и посватался… Полюбить – времени не надо.

 

Э-ээх! Небо распахнулось во всю ширь, стало выше.

Солнце разулыбалось…

Заливаясь волшебными трелями, кружили в вихре счастья соловьи, жаворонки… Кеклики [7] выбегали к нам навстречу целыми выводками, с любопытством выглядывали из травы, дивились на молодых…

Маки принарядились…

С альпийских лугов хлынули ароматы чабреца, мяты.

 

Я видел как… на глазах… камень закатывался обратно в гору.

Смотреть на это мне было гордо и радостно.

 

Докузпаринский район, село Кара-кюре, 2011 год

 

Примечания:

[1] Дах (лезгин. разг.) – отец.

[2] Ими (лезгин.) – дядя по отцу.

[3] Зиярат – у мусульман святое места.

[4] Эме (лезгин.) – тётя по отцу.

[5] Расул Гамзатов «О Родине».

[6] Баде (лезгин. разг.) – бабушка.

[7] Кеклики – горные куропатки.

 

 

 

Дагестан – фотовзгляд

 

 

 

 

 

Вольная борьба

Воробей, воробей... вообще-то я орёл, но ростом маленький.

Михаил Жванецкий

 

В фильме «Горцы от ума» есть такой сюжет:

Молодые джигиты вразвалочку заходят в больницу.

– Чем могу быть полезен? – интересуется у них врач.

– Ты чё, удобрение что ли, полезным быть?..

– Э, братуха, короче, мы мимо проходим, нам сказали, короче, что здесь схватки, короче, начинаются.

– Вес какой выступает?!

– Ребята, вам, наверно, спортзал, а здесь родильное отделение.

– Э! Для нас везде спортзал!

И началась борьба…

 

Вольная борьба.

В этих двух словах выражена вся суть дагестанских народов: не смирные, а именно вольные, в состоянии вечной борьбы. Борьбы за выживание в трудных горных условиях, борьбы с захватчиками, борьбы друг с другом за землю, за воду, за компанию… «Страной непочатой силы» назвал Дагестан русский просветитель XIX века Евгений Марков.

Всем известно: мода всех континентов Земли зарождается в Париже, столица киноиндустрии – Лос-Анжелес, а центр вольной борьбы мира находится в Дагестане, точнее в Хасавюрте. Этот город давно обогнал все другие города планеты по количеству чемпионов на душу населения и по уровню подготовки, проведения международных состязаний. Один Международный турнир имени Шамиля Умаханова чего стоит! Мавлет Батыров, Бувайсар Сайтиев, Мурад Гайдаров, Рамазан Ирбайханов, Мурад Умаханов, Махач Муртазалиев – их имена навсегда зажглись на звёздной карте спортивного мира. Город Хасавюрт – кузница спортивных кадров мирового уровня. Трёхкратный чемпион Олимпийских игр, семикратный чемпион мира и Европы Александр Медведь назвал Хасавюрт «Меккой вольной борьбы».

Фотографии хасавюртовцев, героев спорта, бравых, увешанных золотыми олимпийскими медалями горцев украшают стены нового спортивного комплекса. Когда под их пристальным взглядом (если не сказать укоризненным), я проходил из гостиницы в столовую и обратно, то невольно старался подтянуть живот, приосаниться… Дисциплинирует, знаете ли.

Да, «вольная борьба» – один из символов Дагестана, символов ярких, запоминающихся, визитная карточка Страны гор. Визитная карточка каждого дагестанца от мала до велика. И путь к победе у каждого горца начинается с колыбели. У мальчиков с раннего детства горцы воспитывали бесстрашие и выносливость. В ауле Хучада Гаджи-ясулав отказался от сына, когда он уронил при людях слезу из-за кинжальной раны, полученной в драке. [1]

 

Горец сразу, с малолетства не воробей – орёл!

Просто маленький.

 

Примечания:

[1] Х. Г. Магомедсалихов «Культура и традиции народов Дагестана».

 

 

 

Наши нравы

– Ты зачем убил моих людей, Саид?

– Они первыми начали песком швыряться…

 

Жизнь в Гергебильском районе протекает вяло.

Единственное оживление в монотонную пыльно-солнечную знойную пору вносит пора уборки абрикосов – конец июля. Это аврал! Он взвинчивает весь район. Все, как один, уходят в отпуск на две недели в сады. Чиновники снимают галстуки, белоснежные рубашки, облачаясь в рабочую одежду; дети забывают, что они дети; врачи устанавливают негласное соглашение с умирающими «потерпеть», те соглашаются и, кряхтя, перебираются с больничных коек на садовые стремянки; милиционеры и бандиты на две недели ставят автоматы в угол – великое перемирие.

– Себя не видим, никого вокруг не видим, – откровенно признаются местные жители.

Но вот закончилась уборочная пора, жизнь постепенно входит в старое русло, можно разговеться. Газеты и местное телевидение сообщили: «Троих человек убили и семерых ранили в ходе массовой драки между жителями двух сёл Гергебильского района».

Утром Гамзат поинтересовался у меня:

– Слышал про драку?

– Да, что-то вроде, – подтвердил я. – У нас в юности, как танцы, тоже улица на улицу, район на район стеной ходили…

– Не только в этом дело…

– В чём тогда? – поинтересовался я.

– Оружия на руках много, от войны. А психология человека меняется, когда у него в руках ствол. Чувствует себя всесильным что ли, краёв не замечает…

Село Урма, там теснина есть – узкое место – двум машинам не разъехаться. Кто-то обязательно должен пропустить. Знаков нет. Я уже заехал на участок, навстречу – машина. Водила прекрасно видит: проезд занят. Он мог бы просто притормозить, и мы разъехались. Но смотрю, тоже въезжает в узкое горлышко. В «бутылку» лезет… Я остановился, он остановился. Стоим в двух метрах напротив друг друга: я с приятелем, а их четверо, но у меня пистолет Макарова под курткой за поясом. Знаю себя, если бы не ствол, нарываться не стал, а тут… С минуту подождал, выхожу из машины:

– Слушай, сдай назад, я проеду.

Он ругаться начал. В Дагестане ругаются обычно на русском. Национальности разные: даргинцы, аварцы, кумыки, в каждом ауле свой язык. А когда на русском кроешь – гарантия того, что ни одно слово не улетит впустую. «Чё ты сказал?» – вытаскиваю его за грудки из машины… Сходу человек тридцать набежало. Все норовят толкнуть-толкнуть… Одна мысль пульсирует: «Только бы никто не ударил!» Придётся стрелять. Причём в воздух бесполезно, меня обступили плотным кольцом, стоит руку поднять, скрутят, вырвут пистолет. Если ствол вытащу, придётся шмалять по ним. Зачем взял? Так отметелили бы, конечно, знатно, может, немного и попинали, но всё бы мирно обошлось… А тут как выйдет, неизвестно? Выручило то, что мужик взрослый подбежал, знал меня – у нас огороды рядом. Он их всех успокоил. Психология человека сильно меняется, когда ствол под рукой.

– Согласен.

– А в школе за время учёбы дрался лишь один раз, во втором классе, когда переехали в другое село. Помню, прихожу в новую школу, никого не знаю. Кроме меня в классе трое пацанов, остальные девчонки. Я к пацанам на перемене подкатываю:

– Салам алейкум!

– Алейкум салам.

– Давай, подерёмся.

Мне не пришлось их уговаривать. Они окружили меня и сообща отрихтовали, отволтузили. Потом прибежала учительница, наругала, отшлёпала их, а меня, главного зачинщика, пожалела. Больше я в школе не дрался. Ходил на бокс. Там хватает. А пацаны эти стали моими лучшими друзьями. Точно знаю: обмен оплеухами – самый лёгкий способ познакомиться.

– Гамзат, ты часто ездил в среднюю полосу, скажи, чем дагестанцы отличаются от остальных россиян?

– Многим. По телевизору показали репортаж: девушка не справилась с управлением, сбила на машине двух женщин. Такое может быть и в Дагестане. На этом одинаковое заканчивается… Первым делом она не к потерпевшим подбежала, помочь, стала звонить влиятельному папаше по мобильнику, чтоб отмазал. Ладно, она. Прохожие перешагивали раненых женщин, шли дальше, по своим делам. Как ни в чём не бывало… Вот такого в Дагестане произойти не может, это точно.

Город Иваново, 94-й год: зашёл в столовую, купил салат, первое, второе. Всё не осилил, хотел отнести посуду. Ко мне подходит мужчина непрезентабельного вида: на лице следы запёкшейся крови, грязный, с запахом неприятным:

– Можно доем?

Мне стало жалко, дал ему денег:

– Купи себе, покушай нормально, как человек.

Вышел на улицу, закурил, он выходит:

– Что быстро покушал?

– Не ел.

– Почему?

– Не накормили.

– Ну-ка, пойдём…

Подхожу к кассирше, сидит розовощёкая квашня.

– Вот вы меня считаете «черножопым», а сами – нелюди. Видите, человек в каком состоянии? Он голоден.

Я сам купил ему, отнёс, поставил на стол. Дождался, пока покушает, и ушёл.

Гамзат пристально посмотрел на меня.

Скажу откровенно, мне стало стыдно. Ничего подобного здесь, за три месяца интенсивного знакомства с Дагестаном, я не видел. Понятие чести на бытовом, житейском уровне в горном краю неизмеримо выше. «Намус» – чистоту этого понятия оберегают в Дагестане смолоду, не считаясь с жизнью. Да, так.

– Ещё! – не унимался я.

– У нас по-разному строятся отношения в семье между мужчиной и женщиной. И хотя встречаются домашние «курицы», которые сами любого орла заклюют, всё же царит патриархат.

Я нашёлся:

 

«Орлам случается и ниже кур спускаться.

Но курам никогда до облак не подняться» [1].

 

– Типа того… У Фазу Алиевой прописан точный образ: женщину и мужчину можно сравнить с нулём и единицей: 0,1 или 10 – величина зависит от того, где встанет ноль.

– А в России теперь, действительно, матриархат, хотя в старину на Руси было иначе.

Думал, сейчас Гамзат начнёт перечислять одно за другим… Нет. Оказалось, коренных различий не так и много. Для себя я вспомнил несколько символов, фраз, характеризующих особенности загадочной русской души. Вот что получилось: «заначка», «село у нас большое: два вытрезвителя», «авось», «пусть лучше у меня корова сдохнет, чем у соседа две будет», «в драке не выручат, в войне победят»… В войне точно победим! Даже сомневаться не стоит… Такой мы народ, что «даже Гитлера до самоубийства довели».

Кому как, не знаю, мне горцы по духу ближе, чем, скажем уравновешенные, чопорные, внешне деликатные, маниакально-улыбчивые европейцы.

Причина очевидна: в нас много общего.

 

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча!

 

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой,

Коли пир, так пир горой!

 

 

Вчитайтесь в гениальные строки Алексея Толстого, передающего русский характер, русский дух. Европой там и не пахнет, а вот Дагестан выпирает. Просто здесь всё откровеннее, оголённей.

Ещё мы одинаково скромны…

 

Дворец Букингемский.

Стою под окном.

Там спит королева, не зная о том,

Какие в Аварии люди живут,

Какие в Аварии песни поют [2].

 

А как иначе? Сам себя не похвалишь – никто не похвалит. И о своей скромности мы можем говорить часами, ни разу не повторившись.

 

 

Димир из села Ахты поведал красивую притчу:

– Два друга подходят к маленькому ручейку. Он совсем мелкий, почти высох, еле течёт. Один закатывает штаны до колен.

– Зачем ты это делаешь? – удивляется второй. – Разве это речка, что ты боишься замочить брюки. Этот ручеёк перешагнёшь при ходьбе и не заметишь.

– Если мы сами не будем относиться к нашим истокам с почтением, если сами свой ручей не будем уважать, он не только не превратится в реку. Он засохнет. Никто кроме нас не возвысит его.

Ты прав, Димир!

 

 

Россия и Дагестан.

Никогда! Вы слышите, никогда! Никогда и ни за что мы не променяем нашу удаль, щемящую душевность в любви и насилии на какой-то… банальный, безликий, скучный… порядок. И это объединяет нас всех, живущих по эту сторону государственной границы Российской Федерации, посильней, чем пограничники.

Это так!

 

Примечания:

[1] Иван Крылов «Орёл и Куры».

[2] Расул Гамзатов.

 

 

 

Кровная месть

Северный Кавказ. Пациент – стоматологу:

– У Вас, доктор, у самого нет ни одного зуба.

– Ну, Вы же знаете наши законы – кровь за кровь, зуб за зуб.

 

Сильно ошибаются те, кто вбил в голову, будто обычай «кровной мести» – открытие дагестанских орлов. Ещё один лживый миф. Более того, в старину и на Руси эта традиция была в ходу.

 

 

Кровная месть или вендетта (от итал. vendetta – мщение) – обычай, уходящий в глубь веков: «Я буду мстить и мстя моя страшна!» «Прежде чем начать мстить, выкопай две могилы», – наставляют аксакалы. О кровной мести первый раз я прочитал в романе «Граф Монтекристо». Как это происходило на диком Западе, можно узнать из «Приключений Гекльберри Финна». Герой романа признаётся, что никто, даже старики, «не знают, из-за чего в самый первый раз началась ссора». Результат никого уже не интересовал, главное процесс. Процесс, который длился порой столетиями из рода в род.

Ибрагимов Ибрагим из селения Чирката говорил неспешно:

– Давно это было… На узкой горной тропинке встретились два кровника. Один из них был без кинжала. Желая выказать благородство, мужество перед соперником, владелец кинжала отдал оружие противнику: «Бей первым ты!» Кровник, не желая коварно воспользоваться случаем, наносит ему лёгкий удар по руке и возвращает кинжал. Первый джигит наносит удар ответный, тоже умышленно не смертельный, и возвращает кинжал врагу. Так они обменивались порезами до тех пор, пока оба не умерли на тропе от потери крови.

Родовой столб – на нём метки делают, даты, отмечают рост детей. Когда канлы [1] не заставал соперника дома, он наносил удар кинжалом по срединному домовому столбу. И это оскорбление по тяжести приравнивалось к убийству. А сейчас современные порядки, такого в помине нет. Если я, скажем, должен иметь к джигиту кровную месть, просто нанимаю людей, плачу им пятьдесят-сто тысяч и указываю клиента. Вот и вся кровная месть в нынешнем варианте. Вроде как внешне примирились, а сами... Раньше в тухуме знали, кто кровные враги. Раньше кровную вражду объявляли открыто, теперь нет – цивилизация.

На кинжале Ибрагима я прочитал надпись: «Не служи горю, служи красоте».

– Послушай восточную притчу…

Наш горный край будто соткан из легенд и преданий.

Как-то давно седой старик открыл своему внуку одну жизненную истину: «В каждом человеке идёт борьба, похожая на борьбу двух волков. Один волк представляет зло: зависть, ревность, эгоизм, амбиции, ложь. Другой волк – добро: мир, любовь, надежду, истину, доброту и верность». Внук, тронутый до глубины души словами деда, задумался, потом спросил: «А какой волк в конце побеждает?» – Старик погладил внука по голове и ответил: «Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь».

Алаверды я прочитал Ибрагиму на память стихотворение «Грех» Зинаиды Гиппиус:

 

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

 

И путь наш чист, и долг наш прост:

Не надо мстить. Не нам отмщенье.

Змея сама, свернувши звенья,

В свой собственный вопьётся хвост.

 

Простим и мы, и Бог простит,

Но грех прощения не знает,

Он для себя – себя хранит,

Своею кровью кровь смывает,

Себя вовеки не прощает –

Хоть мы простим, и Бог простит.

 

Советуют, если друг одноглазый, смотреть на него в профиль.

Не бывает света без тени. Утверждают, что даже на солнце бывают пятна. Говорят, и в Дагестане не всё прекрасно, есть свои теневые стороны. Возможно. Однако за всю поездку не обнаружил их. Я слишком пристрастен к Дагестану. Полюбил этой край, этих радушных, смелых, гордых людей. Край моих друзей.

Действительно, на цивилизованном Западе сформировалось гуманистическое общество. Там давно никто не бегает по улицам с кинжалом. Там люди деликатные, образованные, воспитанные. Тот же Гитлер с безотходными комбинатами смерти под классическую музыку или американцы с ядерными бомбами по мирным городам.

Одним словом – культура!

Хотя по мне, лучше людоеды, чем такие гуманисты...

 

* * *

Из Дагестана только что прислали по электронке анекдот:

Абрек сидит во дворе, точит кинжал. Приходит сосед, интересуется:

– Слушай, гдэ Мага?

– Умэр Мага...

– Когда умэр?!

– Завтра умэр...

 

 

Примечания:

[1] Канлы – кровник.

 

 

 

Душа души

Душа души народа...

Утверждают, познать её можно, ознакомившись с баснями, притчами, пословицами, былинами, колыбельными. Якобы именно они раскрывают душу народа нараспашку, к гадалке не ходи. Замечено, как бы ни прятался народ за современными транснациональными баннерами, как бы ни пытался ввести в заблуждение себя и других – фольклор выдаст с потрохами. Пра-пра-прадеды в изустной манере из поколения в поколение передают модель поведения мужчины и женщины в повседневной жизни, в дни лишений, испытаний, борьбы, образец героического поведения лучших сынов и дочерей своих. Равнение на них держит вся молодёжь. В иносказательной форме мудрецы в сказках заложили программу. Если сейчас смогу выговорить, то… подождите... иден-ти-фи-ка-ци-он-ный код (Вы полюбуйтесь, смог!..) Система опознавания «свой – чужой».

На Руси главный сказочный герой Иван-дурак – русичи обожают самоиронию, показное самоуничижительство. Непременным реквизитом, точнее равновеликим персонажем, самых любимых наших сказок является русская печь, не слезая с которой можно совершать подвиги. Иван частенько прибегает к волшебным заговорам и свято верит в чудо. И даже сейчас, как бы далеко ни шагнул технический прогресс, любой россиянин знает крепко-накрепко: без веры в чудо и дня не проживёшь.

У сказок чаще всего счастливый конец. Представление о счастье разнится...

Так в горских сказках добро грубо насилует зло.

Дагестанский героический эпос даёт много таких положительных примеров. Например, поэма «Хочбар». Хочбар – защитник угнетённых. Он успешно грабил поместья аварского правителя Нуцала из Хунзаха, угонял без счёта ханских овец, коней и раздавал беднякам. Однажды хан коварно заманил Хочбара к себе в гости, нукеры напали на горца, связали и приготовили к казни на костре, но сначала правитель, глядя на дерзкого пленника, решил сполна насладиться его унижением и повелел:

 

«– А ну-ка, заставим Хочбара сплясать,

Пускай он теперь позабавит народ.

А ну-ка, пускай перед смертью своей

Потешит собравшихся этот злодей».

 

И грянули разом с зурной барабан,

Захлопал в ладоши хунзахский народ,

Смеясь, любовался аварский нуцал,

Плясал у костра гидатлинский Хочбар.

 

Он трижды по кругу толпу обошёл,

Он к детям нуцала легко подошёл.

И в пляске с разбега обоих схватив,

Он бросился с ними в кипящий огонь.

 

«Ой, Боже, ой, Боже, могучий Хочбар! –

Тогда зарыдал, пошатнувшись, нуцал.

– Ой, Боже, ой, Боже, спасите детей!» –

Царапая бороду, звал он людей.

 

«Забуду я всё, гидатлинский Хочбар,

Хозяином станешь владений моих.

Отныне не будет насилий и бед,

Но только верни мне очей моих свет!»

 

Дагестанские школьники прилежно изучают поэму на уроках литературы.

Как говорится, сказка ложь, да в ней намёк – добрым молодцам урок.

 

У русских традиции несколько иные. Иные ориентиры.

Взять хотя бы памятник советскому воину-освободителю в Берлине. В центре фашистского логова, в Трептов-парке, стоит гранитный русский солдат. Он бережно держит на руках дочь заклятого врага – фашисткой Германии. Событие, послужившее поводом для возведения монумента, произошло 30 апреля 1945 года во время штурма столицы нацистского рейха: под пулями и снарядами сержант Николай Масалов, рискуя жизнью, спас от смерти немецкую девочку.

Говорят, душа народа растворена в сказках.

Сказки учат мудрости, а мудрость – сумма пережитого опыта. Сказка – проводник культуры в самое сердце ребёнка. Мысль в сказке очень простая: хочешь себе счастья, учись уму-разуму, а героика – примеры истинного поведения человека.

В сказках традиционно заключён воспитательный момент.

Русская сказка «Сорока-белобока»: взрослый загибает по очереди ребёнку пальчики:

 

– Сорока-белобока! Где была?

– Далёко!

– Что делала?

– Кашу варила, деток кормила.

Этому дала (загибаем большой палец),

Этому дала (загибаем указательный палец),

Этому дала (загибаем средний палец),

Этому дала (загибаем безымянный палец),

А этому не дала (загибаем мизинец),

Ты дров не носил, ты печку не топил!

 

А вот сказка «Сорока» [1], но уже с кавказским колоритом…

Почти колыбельная.

Возможно, у кого-то возникнет желание поставить на обложке предупредительный знак «18+»: «для призывников в армию» – солдаты не должны бояться ничего.

 

«Один раз сорока давала птенцам следующее наставление:

– Когда человек нагнётся к земле, то значит, он хочет достать что-нибудь и ударить вас; вы должны тогда сейчас же убегать.

– А если убежать, как только покажется человек? – спросила одна из маленьких.

– Тогда ещё лучше, умница ты моя, – сказала мать и, желая приласкать дитя, клюнула его носиком так, что разбила череп и умертвила свою умницу».

 

Баю, баюшки, баю…

Спи, детка. Крепко спи.

 

Трудно сказать, чья правда сильней. У каждого – правда своя.

Бесспорно одно: все родители одинаково сильно любят своих детей, желают им только добра и воспитывают, как умеют, заглядывая, для верности, в предания старины глубокой.

 

Фото Гамзата Гасанова

 

Примечания:

[1] «Казикумухские народные сказания», 1868 год.

 

 

 

Восточный базар

– Доцент, а Доцент, а шкаряты себе милицейские купил?

– Так это восточный базар был, а не ГУМ.

Фильм «Джентльмены удачи»

 

Настоящий восточный базар: Аяла-базар.

Словно село выросло в течение нескольких часов в чистом поле, торговля идёт прямо с машин.

Бойко идёт…

 

Привёз меня сюда Мурад Магомедгаджиев:

– Каждое воскресенье сюда на границу Акушинского и Левашинского районов съезжаются сотни, если не тысячи машин со всех районов Дагестана и даже из соседних регионов. Из Чечни, например. На этом рынке есть всё, что можно себе представить, и даже то, чего представить нельзя… Здесь торгуют камень, скот, папахи, продукты. Старики утверждают, что здесь можно купить даже рог змеи – по-даргински «чича мукеки дабургор». Мои родители, сколько себя помнят, ездили на этот базар. И при Советском Союзе всем нужны были платки-млатки, ковры-мовры. У нас верят, для того чтобы сопутствовала удача в предстоящей торговле, нужно утром выйти, взяв с собой в котомку хлеб, сыр, воду. И перед выходом обязательно сытно позавтракать. Не на пустой желудок идти торговать. В прошлом году я сам продал здесь быка весом около тонны. Мясники за ним приехали на дом: один привязал верёвку за рога и шёл впереди, другой верёвку – к передней ноге и оттягивал её, в случае непокорности бугая, назад. Они погрузили его в машину, точно послушного ягнёнка. Такая туша, дно кузова копытом продавил. Когда забили, чистого веса оказалось 550 кг.

Я обратил внимание на гвалт: потный, раскрасневшийся горец продавал быка-трёхлетку. Вокруг хозяина с покупателем образовалась толпа зевак, сочувствующих. Стоял шум, галдёж:

– Вон смотри, вачар – сам торг. Хозяин и покупатель берут друг друга за руки и, не отпуская, торгуются. К ним подходят люди, участвуют в маслиат – примирении, помогают сойтись в цене. У нас считается, чем больше ты торгуешься, тем лучше от торговли баракат. Со стороны кажется, словно они повздорили, сейчас подерутся. Но это не так. Обманывать на весах, обсчитывать, по исламу тоже большой грех. Такое почти не бывает. Все стараются, чтоб на рынке царил мир. Старики рассказывают, ещё имам Шамиль повелел «людей ниже среднего роста на базар не пускать, очень скандальные».

 

Если судить по росту, миролюбивей людей, чем мы с Мурадом, на свете не найти.

И потому для нас путь на рынок всегда открыт.

 

 

 

Долгожители

Алиева Калу из села Ашали Ботлихского района – женщина трёх столетий.

Ей исполнилось 120 лет!!!

На Кавказе возраст – богатство!

 

 

Фотографии Шамиля Муртазалиева

 

Я беседовал со многими аксакалами об этом, пытаясь вызнать секрет феномена.

Джабраил из Ботлиха налил по стакану сухого вина и поведал мудрую притчу:

– Приезжает в Дагестан дотошный корреспондент, типа тебя, к пожилому горцу. Старику лет девяносто, гнёт подковы. «Расскажите, как Вам удаётся так долго жить?» – «Ты гость, поэтому сначала за стол! Жена, принеси самый большой вкусный арбуз». Она спускается в подполье, достаёт арбуз. Старик отрицательно качает головой: «Нет, это незрелый». Она опять спускается по лестнице, вылезает с арбузом. Муж опять: «Я же тебя просил самый лучший, самый сладкий». Она, молча, опять исчезает в подвале и через некоторое время вытаскивает арбуз. Хозяин покрутил арбуз в руках, постучал: «Вот этот хороший!» – разрезает арбуз, угощает гостя. А тот за своё: «И всё-таки секрет долголетия». – «У нас в доме всего один арбуз, но моя жена не пикнула ни разу, не закатила скандала. Она бережёт мои нервы, я – её. Потому и живём долго».

– Поняят-но. А с учётом, с цифрами у вас в Дагестане всё правильно?

– В смысле?

– Ну, путаницы не бывает? Помните, как в старом анекдоте: «Шестидесятые годы. Интервью с долгожителем: “Как вам удалось так хорошо сохраниться в ваши сто шестьдесят семь лет?” – “Когда была Великая Октябрьская революция…” – “Знаете, расскажите лучше о декабристах!” – “Когда была Великая Октябрьская революция…” – “Пожалуйста, расскажите лучше о Пушкине!” – “Когда была Великая Октябрьская революция, творился такой бардак, что мне приписали лишних сто лет!”»

– С цифрами у нас порядок, – заверил Джабраил. – Высоко в горах мальчик спрашивает у дедушки: «Дедушка, сколько тебе лет?» – «Сто пэсят восэм...» – «А пьешь, куришь?!» – «Канэшно!!! Иначе никогда не здохну».

Джабраил подлил вина:

– Но если кто сильно сомневается в возрасте, можно перепроверить достоверно.

– Как?! – усомнился я.

– По кольцам. Только для этого нужно сделать поперечный спил.

 

 

 

«Горцы от ума»

Хабар Эльдара Иразиева

 

– В прошлый раз, когда сидели, я только вышел, мне шею сломали в двух местах…

– Ва… Где?

– В Буйнакске и Кизилюрте.

«Горцы от ума»

 

Дагестан для меня – это созвездие талантливых людей.

И одна из таких звёзд Эльдар Иразиев.

Ему слово!

 

Каждое утро Эльдар Иразиев пересчитывает пальцы

 

– Из команды «Махачкалинские бродяги» и выросли «Горцы от ума».

«Махачкалинские бродяги» на сегодня – самая титулованная команда КВН в России.

Я был совсем молодым, когда команда стала наращивать творческие мускулы, представлять грозную силу для кавээновского движения. В бюджете Дагестана отдельной строкой планировались для коллектива расходы. Мы могли на месяц, оставив основную работу, полностью посвятить себя репетициям, могли жить на сцене, вкладываясь в работу, могли на игру привозить по 40-50 человек, а это уже шикарный масштабный танец, богатые голоса. Талантом дагестанская земля не обделена. Сценарий пишется коллективно: команда разбивается на группы, каждый приносит свой материал, зачитывает вслух; что кажется смешным – отмечается. Оценивает руководство команды: Шабан Муслимов, Андрей Галанов… Для оценки нужно тонкое чутьё, нужен вкус. Да, из команды «Махачкалинские бродяги» мы и выросли. Теперь все цитируют «Горцев от ума». Это часть нашей жизни. Фразы у всех на устах: от младенцев до аксакалов. Мы в каждую семью попали. Это воистину народное признание. Юмор спасает многих, является лекарством… Посмотри наши ролики, лучше поймёшь Дагестан.

– Смотрел, не один раз и всем рекомендую.

– Мой кумир в области юмора – Хаджимурад Набиев, он же мой партнёр. Российский юмор слишком пошлый, чтобы с него брать пример. «Камеди клаб»… Большие тексты в нашем жанре сегодня тоже редко встретишь. «Моноложники», «стендаперы»… Юмор становится более динамичным, искромётным. Всё стало динамичней, народ задвигался, по крайней мере, у нас в Дагестане. Такая история.

Сам я из Буйнакска… Махачкала более сложный город. Менее горский… Хахачкала!

А вообще Дагестан – это джунгли. Дагестанцы от славянских народов отличаются разительно – культурой, верой. Это абсолютно разные люди. У нас меньше дисциплины, больше страсти. На Кавказе считается: лучше быть последним среди волков, чем первым среди шакалов! С другими кавказскими народами мы почти схожи, языки только разные. Даже с грузинами, хотя они православной веры, темперамент общий, у них тоже хороших борцов много.

– Довлатов заметил, что эстонец «по темпераменту равен мёртвому кавказцу» [1].

– …Грузин, который ислам исповедует, горячее. Ислам неким катализатором служит. В нашей религии нет такого: если тебя ударили по одной щеке, подставь другую. В исламе мужчина должен защищать себя, свою семью. У нас религия нетерпимая, обязывает за себя постоять.

– А в нашей православной вере основной упор делается как раз на терпение, смирение, любовь. В Коране не нашёл ни одного слова, производного от «любовь».

 

Фотография редакции газеты г. Хасавюрт

 

– Во-во… Сегодня пытаются вести воспитательную работу, но сложно… Джунгли. Вы попробуйте приручить на свободе всех львов, волков, тигров. Нереальная задача! И то же самое в Дагестане. Тут с первого класса идёт борьба за выживание: если ты хлипкий мальчик, слабый по характеру, по духу, будешь таскать чьи-то портфели. Ты должен камнем, бутылкой, начиная со школы… с роддома, уметь за себя ответить. Это джунгли самые настоящие, здесь надо с мала нести свой авторитет. Если ты в детстве ни с кем не подрался, – несерьёзно получается. Несмываемое пятно на семье. Значит, ты всё терпел, всё сносил. Ведь чтоб на тебя не наехали, такого не бывает. Как ни выруливай, как ни пытайся соблюдать «правила движения». И человек, пройдя такую подготовку, вдруг попадает в какую-нибудь тихую Ленинградскую область, – ему скучно. Ему в колыбели вместо соски патрон давали. Его отец воевал, отец его отца воевал, отец его-его-его-его отца воевал тоже. На родине он дрался раз в неделю, кровь кипит, а тут спокойная размеренная жизнь русских: ходят на работу, его не трогают. Русский народ – люди поэтичные, романтичные: потрепаться по душам, пофилософствовать. А у джигита руки-то чешутся, закручен, как пружина, и вдруг… выживать не нужно. Тогда он начинает выживать… местных. И, отделившись от родительского прайда, на новом месте создаёт свой прайд.

Эльдар заразительно смеётся.

– А ещё, кажется, дагестанцы любят распространять о себе в соцсетях всякие ужастики, чего, может, и не было, словно бравируют.

 

 

Фотографии из соцсетей

 

– Есть и такое. Нельзя быть набожным и беспредельным в одном лице. Ислам запрещает такое поведение, всегда запрещал… Но при коммунистах наша религия была учением слабым, поверхностным, теоретическим. Сегодня Ислам в Дагестане набирает силу. Мне нравится одна притча. Устаз попросил мюридов зарезать курицу так, чтобы никто не видел, и принести её. Все справились с заданием, кроме одного ученика. «А ты почему не выполнил задание?» – спрашивает его учитель. – «Я не смог найти такого места, где бы меня никто не видел. Аллах видит нас всегда и везде». Не думай о том, как незначителен проступок, подумай о том, как Велик Тот, Кого ты ослушался. Моя цель – прожить так, чтоб не вызвать гнев Всевышнего. Я люблю отдыхать дома, в кругу семьи, с «Горцами от ума». Не люблю шляться по ресторанам. В злачном месте легко нарваться на приключения… Пьяный матерится за соседним столом, ты ему замечание: «Не ругайся матом!» Он – тебя, ты – его! Ты ему «1:0» делаешь, потом он тебе «2:1» И – пошло-поехало: история длиной в пять лет.

Или недавно, ситуация на перекрёстке: «Музыку тише делай, да!» – «На, громче!» И сразу: минус один, минус два, минус три… В итоге несколько трупов.

Дома таких проблем не бывает.

В том, что сейчас говорю, мало смешного. Каждое слово не может быть смешным.

 

Эльдар пытался по моей просьбе организовать встречу с лидером салафитов Дагестана. Созвонился, передал моё пожелание, но во встрече отказали…

 

P. S.

Одну из главных причин формирования негативного образа дагестанца на бытовом уровне раскрыл мне Гасан:

– В каждой отаре есть паршивая овца, но джамаат строго следит за чистотой рядов: и поныне насильников, кровников, отпетых хулиганов, аморальных типов подвергают остракизму (изгнанию). Абреки вынуждены покидать родное село и навсегда уезжать в глубинку России, в Москву… на гастроли, за новыми приключениями. В родном ауле долго не «побыкуешь»! К сожалению, русские именно по изгоям судят о всех “лицах кавказской национальности”.

 

Вот тебе раз!..

Для меня эта «закрытая» информация стала полным откровением.

Когда все кругом бесстрашны, становится страшновато.

Точнее, сказать «страшно»!

Очень.

 

И нас, по жизни, спасает лишь умение преодолевать свой страх.

Не зря в числе дагестанцев Героев Советского союза – половина русских…

 

Примечания:

[1] Сергей Довлатов «Ремесло».

 

 

 

Чужая земля

С соседом дружи, но плетня не снимай.

Лезгинская пословица

 

Для многих дагестанцев до сих пор эта тема самая больная.

А язык, как известно, вертится вокруг больного зуба.

 

Случилось это в марте 1944 года: из 21 района Дагестана жителей сёл насильственно депортировали в Чечню. Великий кормчий на этот раз, действительно, хотел как лучше...

Серажудин Абдурахманов трагическую историю своего рода знает не понаслышке:

– Я родился в ссылке, но родители часто рассказывали, потом работал в районном архиве, знакомился с документами. В нашем Цунтинском районе было 46 селений малых и больших, их все сожгли, чтобы отрезать людям путь к отступлению. Переселили 1514 хозяйств, около 8000 человек. Всем предоставили по одной грузовой машине, оставшееся имущество было брошено, ликвидированы колхозы, исключены из районного реестра названия сёл. В Чечне нас поселили в Эрсеной Веденского района, поселили без права возвращения на родину. На новых местах пришлось заново создавать быт, организовывать колхозы. До нас в селе жили акинцы – дагестанские чеченцы, их выселили в Казахстан. А в 1957-м году Хрущёв принял решение отпустить чеченцев из высылки. Мы за тринадцать лет только обживаться начали… В дом, где нас поселили, тоже вернулась из Казахстана чеченская семья. Старший – старик Муху, священник-мулла, как и мой отец. Между собой они не общались, не разговаривали, не здоровались, как ни пытался отец с ним заговорить. Они не зашли в дом, пока мы не выехали, жили на веранде, еду варили на примусе отдельно. Два месяца мы вместе жили так, молчком. Чеченцы требовали: «Восстановите наш район!» Государство нам предложило на выбор: «Если хотите, живите вместе с чеченцами. Если не хотите, мы выделим вам район под новое жильё рядом с Махачкалой». Мы решили жить отдельно, плохой сосед – семь бед. Вместе всё равно жизни не будет. Не отыщешь, пожалуй, такой семьи, куда бы чеченцы ни приходили на дом и в ультимативной форме не спрашивали: «Сколько вы будете топтать нашу землю? Когда уедете из наших домов?» Среди молодёжи из-за этого постоянные склоки, раздоры, спокойного дня не было. Хотя чеченцев понять тоже можно…

Мне исполнилось тринадцать, когда переселялись назад в Дагестан. Я хорошо всё помню. Назвали дату, на два месяца раньше прибыли автоматчики, чтобы исключить столкновения, бойню между народами. Нам опять выделили грузовик: туда кровати, бельё. Скот гнали своим ходом через Ботлих, Цумаду. Руководство страны в 44-м объясняло: «Выселяем для улучшения жизни народа, в Чечне более плодоносная земля». А вышло-то как? Вернулись: дома сожжены, дорог нет, мостов нет, мельницы разрушены, горные террасы смыты селями… Разруха кругом.

И пришлось нашим родителям создавать колхоз… в третий раз!!!

 

* * *

Дженев Казиева указала на табличку:

– Единственная в Дагестане улица Сталина расположена у нас в центре Кумторкалинского района.

 

 

– Откуда знаете, что единственная?

– Я историк. Моя профессия – спрашивать, читать, изучать, искать, знать. Улицу хотели не один раз переименовать. Старожилы категорически против: «Наш Сталин! Отец всех детей! Отец всех народов! Ленин кавказской национальности!» А ещё он силком переселил жителей Дагестана в Чечню…

Есть восточная легенда о том, как в спящего человека вползли десять змей. Долгое время человек выполнял лишь их требования, все его поступки свершались не на основе внутренних побуждений, а под нажимом, и в итоге всё его существо оказалось в рабском повиновении. Но когда змеи уползли прочь, и он неожиданно вновь стал свободен, его радость была омрачена. Бедняга не знал, что теперь делать со своей свободой. Ведь за это время он постепенно лишился всех своих собственных желаний, стремлений и страстей, а вместе с ними незаметно для него исчезла его человеческая сущность... После Сталина, после тотального принуждения нам всем предстоит вернуть себе свою сущность.

Если часто вспоминать прошлое, можно потерять будущее.

 

 

 

Толгау

Песня созревает сама собой, как зреет яблоко. Поэт лишь срывает её с ветви.

 

В администрации Ногайского района сообщили, что моим провожатым будет Мурад Авезов – прекрасный человек, известный в народе энгимеши (знаток легенд) и… поэт. Чему я несказанно обрадовался.

Раз поэт, значит, родная душа:

 

Я – северный ваш друг

И брат!

Поэты – все единой крови.

И сам я тоже азиат

В поступках, в помыслах

И слове.

И потому в чужой

Стране

Вы близки

И приятны мне.

Века всё смелют,

Дни пройдут,

Людская речь

В один язык сольется.

Историк, сочиняя труд,

Над нашей рознью улыбнется.

Он скажет:

В пропасти времён

Есть изысканья и приметы...

Дралися сонмища племён,

Зато не ссорились поэты.

Свидетельствует

Вещий знак:

Поэт поэту

Есть кунак [2].

 

Мы познакомились. Внешне Мурад, как и другие его соплеменники-степняки, не имеет ничего общего с горцами. Черты лица напоминают скорее монголов, кочевников, потомков Тамерлана. Пустыня, зной, отсутствие гор, верблюжья колючка и ковыль, сухой ветер лишь усиливают это сходство.

– Побеседуем мы в пустыне, за ужином, у костра, – сообщил Мурад. – Нигде так красиво не получится живописать нашу культуру, как под открытым звёздным восточным небом. А заодно, угощу Вас «куьрлеме» – это наше любимое национальное блюдо.

– Рецепт откроете?

– Я буду готовить и комментировать.

Мы уехали за посёлок. Огромный алый диск солнца на глазах закатывался за горизонт, отступила жара, пока мы собирали вокруг стоянки хворост, темень окончательно сгустилась. Тонкий запах полыни стелился над степью ногайской.

– Итак, куьрлеме, – объявил Мурад. – Берут ягнёнка молочного возраста, секир башка ему, вынимают внутренности, кишки-мишки…

Затем он выкопал в песке яму, засыпал хворостом и развёл огонь.

– Теперь нужно, чтоб всё прогорело, остались одни угли.

Мы расстелили на земле кошму, принесли из машины вышитые подушки и уютно расположились рядом с огнём.

– «Магомед», восточный ветер с Каспия, гонит волнами барханы. Засыпает пастбища, солончаки, – Мурад подоткнул подушку повыше. – Меняется с годами пустыня... умирает. Но всё равно – это наша родина, мы вросли в этот песок, пустили глубоко корни. В другом месте, на другой почве не выживем. А сейчас, кто сильней, тот и прав. Водоворот страданий людских. Ногайцы – народ не такой вспыльчивый и, пусть простят меня братья-дагестанцы, не хамоватый, воровать, убивать людей не склонный. У ногайцев даже нет такой традиции «кровная месть». Сколько бы ты ни старался, из песка не вылепить скалу. У нас, как у русских, проблема демографии: в семьях по одному-два ребёнка. А, как справедливо заметили русские, свято место пусто не бывает. И не исключено, что со временем только вывеска останется: «Ногайский район». Русские, если их отсюда выживут, уедут в Рязань, в Сибирь, за Урал. А куда отсюда поеду я? Куда отсюда уехать ногайцам? Деревья умирают стоя.

 

 

– У нас старики учат: «В тридцать лет нужно задуматься о жизни. Сорок лет – пора, когда твоя сабля должна разрубать падающую волосинку на сорок частей. В пятьдесят – ты лиса. В шестьдесят – у тебя седые виски, седая борода, и ты встаёшь на путь праведный. В семьдесят лет – ты старик. В восемьдесят лет – ты уже никому не нужен. В девяносто лет у тебя одна дорога – от порога до дома. В сто лет – прощайся с жизнью». Для меня самое время – встать на праведный путь.

 

Дрова тем временем прогорели, лишь угли мерцали тревожным алым огнём, распалив песок, превратив яму в жаровню. Мурад завернул в шкуру мясо ягнёнка, обработанное специями и опустил в жар. Засыпал землёй.

– Вот теперь эта барашка будет томиться в собственном соку, без огня, в земле предков и по традиции предков.

Через два часа Мурад осторожно, слой за слоем, разгрёб горячий песок штыковой лопатой, достал чёрный, обугленный кожаный свёрток, переложил на широкое металлическое блюдо и развернул… Чудный мясной аромат восхитил… одурманил меня… Нежное мясо, покрытое румяной корочкой, продолжало тихонько скворчать…

Мы опять развели костёр и при свете языков пламени отламывали небольшие кусочки…

Костёр, ночное звёздное небо, легенды энгимеши, свежий воздух ночной пустыни, красное сухое вино и куьрлеме… Так здорово, что не может быть явью.

Сказка восточная!..

 

В потрескивание хвороста вплетался дивным узором хрипловатый голос Мурада:

– Мой дядя Гамзат Адживельдиев писал прекрасные стихи. Я пробовал переводить их на русский, но у меня ничего не получилось.

 

Был чабаном, в степи копал колодцы,

Выпрыгивал со дна, как стригунок…

 

Ну, извини… Не поддаётся строка поэтическому переводу на русский. Чтобы говорить о его поэзии, нужно знать ногайский язык. Например, у него есть стихотворение «Еллёр» – ветры. О любви. Но если ты далёк от ногайского языка, сделаю тебе даже смысловой перевод, ты сразу скажешь: «Банальщина». «Еллё-оор, эллё-оор…» Вот послушай сам звук, его вибрацию, колебания. Как переходят диссонансы в консонанс, – Мурад преобразился, и, глядя куда-то во внутреннюю бескрайность, стал читать:

 

Еллё-оор, эллё-оор…

 

Стихи на родном языке востока, для меня, как девушка в парандже: загадочные, изящные, недоступные, и очаровательные… насколько хватает воображения.

– Красиво. А перевод, хотя бы смысл.

– Ветры, ветры, я б ударил вас за то, что целуете девушку, которую я не могу поцеловать. И поэтому я в гневе на вас, ветры. Я вижу, ветры обезумили, распахнули кофточку, целуют твою грудь. И твои волосы чёрные летят по ветру. А что остаётся в этом мире мне? Я любуюсь тем, что ветры обнажили тебя.

По-ногайски, конечно, звучит совсем иначе. Разве можно пересказать «любовь»? Только любовь делает шипы роз мягкими.

Каждые полвека меняются обычаи народа. Меняется и молодое поколение. Им уже не нужен язык отцов, прадедов. Им нужно всё общее, усреднённое. Так случилось потому, что они черпают информацию из Интернета, а в своё сердце не заглядывают.

Мне нравится одна восточная притча:

Когда Бог создавал человека, он ему сказал:

– Я тебя сотворил, я за тебя отвечаю. Когда тебе потребуется моя помощь, будет плохо, приходи ко мне. Буду помогать тебе во всех твоих делах.

А человек – такое существо ненасытное, суетливое, по всяким мелочам стал обращаться к Богу, приставать попусту. И надоело это Создателю. Забрался он на вершину снежных гор, но и там достал его человек, опустился в глубины морей, и там отыскал, прятался в лесной чаще, уходил в пустыню – нигде не было покоя от надоедливого человека. Тогда Творец задумался: «Куда же спрятаться от него?» Давай-ка, я спрячусь в его сердце. Ибо в сердце своё человек редко заглядывает. Когда мы свершаем дела не от сердца, по расчёту, с нами нет Бога. Мы далеко не уйдём таким путём. Есть только одна вера – Совесть. Нужно поклоняться своей Совести, стараться всегда быть верным ей. Это и есть наш единый Бог. Те, кто совесть утратил, предал, переступил, – те неверные – кафиры. В какие бы одежды они ни рядились. И потому мы должны писать по совести, жить по совести. А если что-то мешает, надо исцелиться. Самоисцелиться. Почему ты, писатель, приехал сюда… Кто-то ведь поднял тебя: «Дорогой, поезжай, установи истину. Если не сможешь установить, хоть сделай шаг в её направлении». Может, для тебя это самоисцеление. И не надо оглядываться в пути, споткнуться можно. Когда мои коллеги критикуют того или иного бумагомараку, пачкают, я всегда встаю на защиту: может, действительно он для нашей промышленности ничего не сделал, не помог сельскому хозяйству, но вдруг в его творчестве имеется хотя бы крупица, которой он призывает к добру, к справедливости, милосердию, любви. От певчей птицы мяса мало. В кочевом обществе, как самые уважаемые, почитались йыравы – поэты, сказители, певцы. Ведь и Коран, Ветхий и Новый завет – прежде всего слово поэтическое. «Сначала было слово, и слово это – Бог».

Вот тебе ещё одна притча…

Легенды и предания – это людская память, дошедшая до нас из глубины веков.

Жил в ногайской степи старик со старухой и было у них три сына. Сыновья взрослые: у каждого своя семья, но жили все вместе, в одном доме. Жили дружно. Всё у них было хорошо до поры до времени. Но вдруг однажды, без всякого повода, разругались они между собой: все со всеми. Была поздняя осень. Ночью выпал снег. Утром рано старик вышел во двор, смотрит: кто-то встал раньше его – по свежему снегу от дома уходили следы. Пошёл старик по следу. Долго ли, коротко ли он шёл, видит, у дерева стоит красивая девушка.

Спрашивает старик:

– Ты ли, дочка, вышла из нашего дома?

– Да, это я покинула ваш дом.

– А кто ты?

– Я Счастье. Каждый день у вас ссоры, ругань, дрязги. Мне стало тесно, душно в вашей хижине, неуютно, холодно. Не хотела никого видеть перед уходом, но раз так получилось, что мы опять встретились, то на память, в знак уважения, могу выполнить одно любое ваше желание. Я благодарна за приют, за радость в прошлом: бывали в вашем доме и счастливые годы. Почтенный старец, скажи, что тебе нужно, о чём ты мечтаешь – всё исполню. Может, несметный табун коней, бесчисленную отару овец, золото или заморские наряды и красавицу жену?

– Мне нужно посоветоваться с сыновьями. Они – моё будущее.

Старик вернулся домой, собрал сыновей, пригласил жену и рассказал им о волшебной гостье, которая покинула их дом. Все стали наперебой кричать, требовать своё: жена – золота, старший сын – табун коней, средний сын – отару овец… (Чабаны счастье отарами мерят.) И только младший сын молчал. Старик обратился к нему:

– А ты что посоветуешь мне выбрать?

– Отец, табуны скакунов, отары овец, золото… несметное богатство... Конечно, хорошо, когда в доме достаток, но это не главное. Потому что, когда покидает Счастье, вместе с ним уходит и наша совесть – намуз. Все скажут: «Эти бесстыдные люди потеряли Совесть, раз променяли счастье на деньги. Аксакалы скажут: «Это проклятый род!» Нас проклянут на веки веков, как после этого мы станем жить? Иди отец к Счастью и попроси вернуться. Мы забудем о своих обидах, погасим распри, только бы к нам в хижину вернулось Счастье, а в наши души – намуз. Мы станем жить, как жили раньше, когда всем было хорошо. Ведь, правда, братья?

– Да! – горячо поддержали все.

Я верю, на всё воля Божья, человек лишь исполнитель. У скакуна копыта не думают, и когда-нибудь они могут привезти обратно. Нужно только сильно этого хотеть.

 

Примечания:

 

[1] Толгау: жанр ногайской поэзии – философские размышления, раздумья.

[2] Сергей Есенин «Поэтам Грузии».

 

 

 

Наше будущее

Аялар гзаф авай кIвале шейтIандиз чка амукьдач (лезг.)

В доме, где есть дети, шайтан не бывает.

 

Вдоль ручья четверо подростков гнали упитанного бычка.

Гасан, прищёлкнул языком:

– На свадьбу тащат быка.

– Ты Шерлок Холмс? Откуда знаешь? Почему именно на свадьбу, не на день рожденья? Может они не стырили этого бычка, зажуковали? Может, гуляют с ним?

– Мы знаем… Ах-ха…

– Гасан, объясни.

– Именно на свадьбу. В последние несколько часов похоронных вестей не было…

– Ну, мало ли.

– …Июль-август у нас свадебный месяц. На день рожденья быков не режут, маленькое мероприятие, а на свадьбу одного ещё мало будет. Эта семья, по всему видно, небогатая. Зажиточные режут двух-трёх, чтоб в достатке всем гостям. Могу и фамилию угадать. Одного пацана я узнал, вряд ли ошибусь: женится младший сын Омарова. Наверняка, его внуки. Слышал, завтра свадьба у них. У нас в селе через каждые двадцать минут – новости. Люди, пробегая от сакли к сакле по своим делам, сообщают «бегущей строкой»… Про другую пирушку никто не азанил. Вся информация у меня состыковалась, вывод только один – быка ведут на свадьбу.

– Надеюсь, не жениться?

– Нет, на убой. Завтра, во исполнение указа Президента России Медведева, будет свадьба.

– То есть никакая это не самодеятельность, исполнение Указа Президента?

– Конечно. В 90-е годы, во время войны произошёл резкий спад рождаемости, однако недавно в процесс деторождения вмешался лично Президент России, издал Указ о поддержке, и позорное отставание мы тут же наверстали. Спасибо ему! Пусть в этой молодой семье растёт своя футбольная команда. Я вообще считаю, надо обратиться в Госдуму с проектом закона: отключать в шесть вечера в сёлах свет, чтобы не было других развлечений, других соблазнов. Ни телевизора, ничего… Как наши далёкие предки: они жили в деревне и усердно предавались единственному греху, который был доступен. Чтоб они занимались исключительно решением демографической проблемы… Тогда все другие решатся сами собой.

– Сакхи!

– А что касается «бегущей строки»... Потребность делиться новостями у нас сильней воли. Замужняя женщина в селении сокрушалась мне: «Если я что-то важное услышу и дальше не передам, всему аулу, у меня в груди… насквозь… дерево вырастет. И поэтому ни одному мужчине я не позволю к себе подойти, об этом тоже разболтаю. А так хочется».

– Сакхи, ещё раз!

– В хмельном виде самые интересные мысли возникают, самые ценные. Давай за то, чтобы в школах учили не таблицу умножения – таблицу размножения! У нас в Дагестане принято рождение сына отмечать тремя выстрелами.

– А страна думает, что здесь война идёт…

 

Наглядно я увидел вспышку демографических изменений в Чародинском районе, в маленьком горном селе Доронуб. По возрасту встречной группы детишек я мог бы определить дату опубликования знаменитого указа. Хорошо было видно, что горцы восприняли текст, как сигнал зелёной ракеты. Они принялись исполнять Указ Президента РФ там, где застала весть. Одновременно. Отложив на полчаса все прочие дела… И, как результат, – рост рождаемости. В одном Чародинском районе открыли за год пять детских садов.

 

 

 

– У моих родителей семеро детей, – продолжал Гасан. – И у меня тоже семеро.

– Считается, если впереди тебя по снежной целине сделали два шага, ты, идущий следом, должен сделать на шаг больше...

– Сделаю! Хотя и сегодня в селе меня считают отцом-молодцом: есть и мальчики, и девочки. А туалет и умывальник один совмещённый. Для того, чтобы утром все, на равных, могли его посетить, приходится устанавливать график, как в поезде. Мужчины, включая меня, должны вставать в шесть. Дети признаются: ложатся и засыпают с мыслью об этом. Чтобы спокойно побриться и дать сыновьям чуть подольше дремануть, я поднимаюсь в половине шестого. Такие адаты в нашей семье. Но мы с женой хорошо знаем: семьи должны быть многодетными. Не нужно бояться рожать детей. Даже если ты сам не сможешь их прокормить, Бог даст детям хлеб. От ребёнка всегда идёт шапат – благополучие.

Ведь дети – наше будущее!

Будущее всей России.

 

P.S.

Всю дорогу я искал символ, помогающий понять, отчего наше будущее именно такое...

В парке культуры и отдыха Санкт-Петербурга когда-то был установлен памятник «Молодой семье». Недавно его демонтировали. Азад Герейханов, глава администрации села Чинар Дербентского района, случайно узнал, что монумент собираются выбросить на свалку. Он решил непременно спасти памятник! За свой счёт вывез его из Санкт-Петербурга, отреставрировал и установил в родном селе. Теперь вокруг скульптурной композиции – зона отдыха взрослых и территория воспитания юных сельчан. Несмотря ни на какую распродажу ценностей, семейный очаг в Дагестане в почёте по сей день. И то, что ненужный памятник семье радушно принят в Дагестане, вознесён на постамент – глубоко символично.

 

 

 

 

Воспитание

Настали тяжёлые времена: прогневались боги, дети больше не слушаются родителей и всякий стремится написать книгу.

Послание древнего Вавилона

 

Заспорили как-то раз звери, какой птенец самый красивый:

– Маленький павлин, нет красивей птицы.

– Орлёнок. Кто может быть величественней царя птиц?

– Совёнок милей. Он самый смышлёный.

Звери попросили ворону:

– Слетай в лес, принеси самого красивого птенца.

Она улетела.

Звери гадают:

– Кого сейчас принесёт?

Ворона приносит своего чёрного, маленького, общипанного воронёнка, еле стоящего на лапках.

– Вах!!! – удивились звери.

Но потом они поняли, для каждой мамы свой сын самый красивый.

Самый-самый!

 

Даже когда весь мир против, мама всегда за нас.

За это мам и любят.

Если ты изжаришь в своей ладони яичницу, то и тогда не сможешь оплатить даже одну бессонную ночь, проведённую матерью над твоей колыбелью.

А отец…

Отец должен воспитать из ребёнка Человека.

Тоже непросто.

 

Древние греки в Спарте сначала учили детей воровать себе пропитание, потом всё остальное. В старину в Дагестане поступали иначе… Горец отдавал сына в учение мулле и заключал договор: «Мои кости, твоё мясо», – соглашаясь, что наказание учителя может быть любым, лишь бы сын остался жив.

Воспитание в Дагестане, какое оно сейчас?

Мурад, поглаживая родовой столб в сакле, вспоминал:

– У моего дедушки в семье двенадцать детей. Тётя моя родилась, через два года родился дядя. Она считалась уже чуть-чуть большая. Ставили рядом две люльки: в одной она, в другой брат. Она качала брата. Паровозом. У нас воспитанием ребёнка обязаны заниматься все. Это обязанность всего тухума. Потому, что если ребёнок вырастет плохой, это пятно на весь род. Коли старший решил, для любого ребёнка, юноши – закон. В джамаате любой старший имеет право наказать младшего за нехороший поступок. И правильно. Раньше дети не смели пройти через годекан, нарушить покой стариков. Помню, однажды мне поручили что-то куда-то принести. Я решил проскочить напрямую, через годекан. Выскакиваю, а там!.. сидят два старика. Мой дядя сразу меня поймал, посадил на колено и насухую, не намочив, не помылив, обрил голову кинжалом. Шлёпнул напоследок по заднице, отпустил. Мне пяти лет не было… Помню хорошо. Отец физически меня никогда не наказывал. Самое страшное, когда он медленно подбирая слова, изрекал: «Мне стыдно за тебя перед людьми, Мурад». Отец постоянно на работе. Моим воспитанием, наказанием занимался дядя Абдула. Мать тоже могла наказать, но сначала она должна была догнать меня, а это ей не под силу. Пока я рос, дядя Абдула в воспитательных целях успел несколько раз меня отдубасить.

Мне было лет одиннадцать, когда с друзьями угнал мотоцикл. Друзья сидели в люльке, непосредственно угоном занимался я. Как с помощью спичек включить зажигание, завести знал. Через три километра мотоцикл заглох... Гул далёкий... За нами несутся на милицейском уазике. Пытаемся завести мотоцикл с толкача – никак. Смотрю, дядя тоже. (Он всегда в такие моменты оказывался под рукой: работал тогда в милиции.) Мы мотоцикл бросили, побежали.

Слышу, сзади рык:

– Ты куда? Сюда иди.

Дядя.

Я ещё постоял, подумал: пацаны сбежали, а мне всё одно возвращаться домой. Так и так вариантов нет. Дома может добавить мать, отец. Лучше сейчас получить. Вернулся… Сдался на милость судьбе. Дядя хотел посадить в тюрьму, гаишник в машине говорит не надо.

– Ну, тогда профилактику сделаем, – прорычал дядя.

Мотоцикл запомнился на всю жизнь. Дядя бил меня не в шутку, тут же, у всех на глазах. Потом узнали родители. И, самое обидное, отец утром подошёл к постели, откинул одеяло:

– Мурад, ты не залёживайся: там опять кто-то мотоцикл оставил.

Это услышать мне было горше дядиных тумаков.

В восемнадцать я провожал одноклассников в армию, мы выпили, и так получилось, что военного комиссара… спустил с лестницы. (Здоровья у меня хватало.) Но у дяди его оказалось ещё больше. Он мастер спорта международного класса по вольной борьбе. Военком отзвонился дяде, тот – в военкомат затащил, и конкретно отрихтовал меня: кулаками, ногами. Только по лицу не бил. Когда метелил, у меня в мозгу стучала одна мысль: «Лишь бы не почуял запах спиртного…» Военком еле оттащил его. Я неделю старался не попадать дяде на глаза: воспитание могло повториться. Для себя понял одно: военкома нужно оставить в покое. Сейчас я сам отец и знаю твёрдо: именно я в ответе за воспитание сына. Не школа, не соседи. «Не успел, был в командировке, доверял сыну!» – детский лепет! Надо вовремя воспитывать. А школе, тухуму, друзьям всегда за подмогу спасибо скажу.

 

У нас в Карелии старики наставляли: «Опасту лапси, куни хяй пойки лавчан». Учи ребёнка, пока он умещается поперёк лавки. И действительно, потом уже поздно. В Дагестане отцы это понимают очень хорошо и свою ответственность несут достойно. Страна гор во всех отношениях – край уникальный, в вопросе воспитания – особенно. И мне остаётся лишь подтвердить слова Мурада: «Только в Дагестане мужики в сорок лет курят за гаражами, “чтоб пахан не спалил”; только в Дагестане ведущий концерта, прежде чем начать, спрашивает разрешения у старшего брата, сидящего в зале». И это правильно.

В Хунзахском районе я видел как орлы обучали орлят летать. Эта картинка у меня навечно останется перед глазами как высший, священный образ отношений родителей и детей.

 

 

Ежегодно 8 сентября, в день смерти мамы и отца, я хожу на их могилу. В этом году не удалось... На русском кладбище в Кайтагском районе Дагестана положил на могилки русских учителей конфеты. Думаю, родители должны простить.

 

 

 

Община

Общий котёл и на льду закипит.

 

Мне важно написать про то самое-самое, что делает Дагестан – Дагестаном. Что до сих пор не могут искоренить ни правители, ни цивилизация, ни западная мода, про то общее, что есть между нами и, что резко отличает нас от зарубежных соседей, – про общинность.

В России, за пределами Страны гор, коллективизм в последние годы стал проявляться меньше, и это у многих вызывает щемящую боль в сердце, острую ностальгию по прошлому:

 

А вот помню в коммуналке мы,

Новый год всем обществом,

Закусь, водка – жалко ли,

По имени, по отчеству.

 

А нынче двери крепкие,

Всё глазки с цепочками,

Что там твоей крепости,

Связь тире да точками.

 

Спички вышли давеча,

Я вниз-вверх по лестнице –

Что в питомник лающий,

Думал, кто-то взбесится.

 

Я к ларьку: "Мамаша, мол,

Спичек дай без очереди".

А она: "Давай, пошёл,

Тоже мне, сыночечек!"

 

Так вот и наладились –

От горшка да к дизелю,

А всё веселье в радио

Да и по телевизору.

 

А знаете, как хочется,

Чтоб по-человечески:

По имени, по отчеству –

Ну, в общем, по-отечески [1].

 

Постепенно нарушается компактность проживания народов, появляется много приезжих, «залётных», бедовых людей… У моей родственницы зимой в Карелии, в лесном интернациональном посёлке Настеньярви загорелся дом. Соседи быстро сбежались со всей округи. (До этого места всё, как в Дагестане, а вот дальше иначе…) Люди не помогали вытаскивать вещи, стояли, глазели… и, пользуясь суматохой, кое-что даже смогли утянуть. Кому – пожар, кому – погреться…

 

Прежде на Руси и сейчас в Дагестане – подобное невозможно!

 

Я вспоминаю Карелию, в которой родился, Карелию моего детства и юности. От «минус бесконечности» до семидесятых двадцатого века самым надёжным средством охраны любого деревенского дома был посох, приставленный к входной двери снаружи. Он означал: «хозяев нет». Замков в ту пору не ведали, и эта сухая палка служила понадёжней любой современной охранной фирмы, любой сигнализации… Потом в республику на лесозаготовку по набору стали прибывать «лимитчики», оторвавшиеся от своих корней, и… жить в Карелии стало веселей. Бескорневая система делает человека холоднее, жёстче.

А в Дагестане и поныне коллективность, в пику индивидуализму, проявляется во всём.

 

Например, в труде.

Любое строительство на селе ведётся сообща. Соседи, друзья, родственники не остаются в стороне, проводят субботник, где налицо – безвозмездный добровольный общественный труд. У аварцев, лезгинов, кумыков, даргинцев субботник называется по-разному: где «мил», где «гвай», «вука», «билхъа», «марша», где «эврез» – суть одна... Везде работа с весельем, с музыкой. Везде работа спорится, горит: одни заготовляют, волокут камни, другие замешивают цемент, женщины готовят всем еду…

– Ты радостный, словно счастливое будущее строишь, – вспоминает Кубай Курбанов. – В одиночку можно лишь мечтать. Именно так возвели спортивный зал в селе Гоор. Зимой на сельском сходе приняли решение «строить»: чтобы молодёжь не уезжала, чтоб было, где проводить свадьбы, спортивные мероприятия. Деньги на материалы выделила администрация района. Земляков собирали из Махачкалы, из Каспийска, Буйнакска, обзванивали, чтоб непременно приехали, не подвели. Шестьдесят мужиков съехались. Весной заложили фундамент, залили сейсмопояс, ригеля установили, стены стали поднимать. Строительство ведётся под руководством специалиста, есть у нас такой мастер Нажмудин. Весь джамаат проводит гвай. Кто не может приехать – присылает деньги. Рядом садик, заодно, им воспитательный момент – пусть видят.

 

В Тляратинском районе я наблюдал гвай на сенокосе.

– Земли у нас общинные, – пояснила бригадир женской бригады Жамилят Ахмедова из селения Кутлаб. – Совместно заготавливаем сено, потом делимся. Если отдать частнику, он огородит и не пустит никого. Колхозы раньше выделяли неудобья, дальние участки. Теперь хорошо, сенокос рядом с аулом, теперь благодать.

Косят в Тлярате серпами, между кустарником, между камнями, а чтобы постоянно не работать внаклонку, в качестве разминки носят копёшки. Раньше женщины таскали сено в селение Гоор за двадцать километров. Брали с собой кукурузную муку, толокно, курдюк, чеснок – и на день в горы. Сейчас дивьё! Сейчас – прямо в свой аул, всего за два километра. Рукой подать! Выстраиваются по двадцать, по сорок женщин и – караваном… Из-под копны одни ноги торчат. Пограничники называют их ёжиками.

 

 

Жамилят Ахмедова, к слову сказать, бригадир «неосвобождённый», на общественных началах. Год рождения её 41-й. Не уточнял, но надеюсь, не позапрошлого века. Она тоже носит сено, и её копна не меньше других. (Я попробовал одну копёшку поднять, закинуть себе на спину… покорячился, покажилился, покряхтел, затею оставил).

Мужчины во время сенокоса тоже не сидели сложа руки. Они тоже общиной, «мальчишником» – обмывали рождение сына. На одного знатного труженика в селе Кутлаб стало больше. Горцы пригласили разделить радость и меня. (За столом я оказался ловчей!)

 

 

Общинные традиции… При оценке сотрудника на его профессионализм, квалификацию в Дагестане не глядят. Главное – «вес» в джамаате.

Глава администарции Тляратинского района мне по-свойски даже жаловался:

– Сто двадцать заявлений на работу лежит. Если кого-то задумаешь уволить, подключается целая система поддержки: тухумы, аксакалы, начальство из Махачкалы, односельчане… куначество, кумовство. Улей! Невозможно на свадьбу нос сунуть, на похороны прийти выразить соболезнование, дома… Невозможно дома спрятаться. Двенадцать прекрасных выпускниц медучилища, грамотные девчонки. Не пристроить их. Работают старухи по семьдесят. Переливание крови не умеют сделать, укол сделать – иглу не видят. На ощупь, на слух, на «ой!» пациента ориентируются. Но их не уволить. В Дагестане каждый специалист должен тащить на себе двух баранов. Зато, раз попал на тёплое место, обязан тащить за собой, трудоустраивать весь муравейник. Сообща легче место удержать, чтоб другие не посягнули. У нас, если ты Главный в Дагестане, все следующие руководители республики будут только из твоего села, если муфтий – все муфтии, начальник железной дороги – вся дорога вместе со шпалами-рельсами будет записана за твоей общиной, твоим джамаатом, если ректор мединститута – все врачи из твоего аула (девочка-мальчик рождаются, медицинский стаж уже начинает капать).

 

Коллективизм проявляется и в гостеприимстве.

Никогда хозяева не откажут гостю в угощении, никогда не станут ссылаться на бедность, всегда поделятся последним. Мне понравилась даргинская притча «мергла мерх»:

Зашёл сосед к соседу в гости, тот суп ест.

– Садись и ты.

Сел сосед, отведал. Вкусный суп, наваристый, густой. Так понравился ему, что не утерпел, похвастал своему соседу, который жил через дом. Сосед соседа тоже сходил, угостился и передал весть дальше. Молва о густом наваристом бульоне передавалась от соседа к соседу. Хозяйке отказать неловко, и она каждый раз подливала в кастрюлю кипяточку. Когда пришёл угощаться сосед, которой жил через десять домов, то, зачерпнув ложкой уже пустой кипяток с жиринками:

– Разве это суп?

– Это «мергла мерх» – разведённый водой. Ты ведь тоже сосед не мой, а сосед дальнего соседа.

 

Общинный характер отражается и на характере дружбы.

 

 

Рамиз выдал мне притчу:

– Жили-нетужили молодые в горном ауле: Магомед и Патима. Только поженились, Магомеду надо ехать в командировку. «Через три дня вернусь!» – заверил он молодую жену. Но прошло три дня, прошло три раза по три, Магомед не возвращается, прошло десять раз по три дня, а его всё нет и нет. Заволновалась молодая жена, послала в десять городов десяти верным кунакам весточки. От верных друзей из разных городов пришёл один ответ: «Не волнуйся, Патима, Магомед у меня!»

Для дагестанца не существует ничего выше дружбы! – Рамиз яростно ударил себя в грудь. – То, что ты отдал кунаку, ты приобрёл. То, что спрятал, ты потерял. Мы всегда должны дарить друг другу тепло, искренность, внимание, частичку своей души. Если будем прятать в чуланах души, что-то скрывать, потеряем больше. У нас каждый знает: друг – самое важное! И когда кто-нибудь из нас про друзей забывает, в душе становится нехорошо… Э-эээ! Меня сегодня Дауд упрекнул: «Сигналил тебе, а ты проехал навстречу, не видишь ничего!» Я-то его видел, просто у меня сейчас хорошо с деньгами. И теперь мне стыдно, понимаешь?! Хотя ты не священник, как на духу тебе говорю.

Ещё про друзей у нас ходит такая легенда: в ресторане Махачкалы отдыхали два кунака, пили, вкусно кушали, произносили тосты в честь друг друга. Настало время расплачиваться. Пригласили официанта. Один достаёт кошелёк:

– Я плачу!

Второй:

– Зачем обижаешь?! Я!

– Сказал, я. Ты мой кунак.

– Нет, я.

Вмешивается растроганный официант:

– А я денег не возьму!

Недавно с братом гуляли на свадьбе, потом зашли к Мурату домой. Он хочет гостеприимство своё проявить, но финансы на нуле. У мужа денег нет, а жена как раз получила декретные. Закрылся с ней в спальне, командует:

– Купюры дай, я водку принесу, ты хинкал приготовь. Потом нормально… Будут у меня деньги – верну.

А мы в соседней комнате, всё же слышно:

– Мурат, «декретные» на стенку отложила… Не дам!

– Если сейчас же не дашь, хрен ты у меня больше в декрет выйдешь!

 

P. S.

Никогда не откажемся мы от общинности, от «колхоза», в высоком смысле этого слова.

И никогда колхоз не выйдет из нас, потому что мы и есть колхоз.

Никогда! ни за что! не променяем мы нашу искреннюю сердечность в любви и произволе на какой-то… западный, бездушный, скучный… порядок.

И это объединяет всех нас.

Это так!

 

Примечания:

[1] Александр Розенбаум «Воспоминание о будущем».

 

 

 

Дагестан – фотовзгляд

 

 

 

 

 

Тамада

Хабарики легендарного Шамиля из Хунзаха

 

Умеющий говорить – на арбе,

а хозяин арбы – пешком.

Аварская пословица

 

Случилось это в те стародавние времена, когда сыны Израилевы вошли в Египет.

Вошли они, «расплодились и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно, и наполнилась ими земля та» [1]. Испугался растущей силы тамошний царь – фараон, задумал извести пришельцев непосильным гнётом и тяжкой работой. И Господь, слыша отчаянный вопль, видя страдания народа Израилева, решил избавить его от руки Египтян. Заниматься проблемой лично у Бога времени особо не было. Своим доверенным лицом Создатель избрал Моисея, чтобы тот от Его имени расправился с фараоном и приставниками. Моисей сперва-то заартачился, стал объяснять, что даже иудеи не поверят, будто его прислал Бог отцов. А египтяне, вообще, пошлют подальше… Тогда Господь научил, как подтвердить чрезвычайные полномочия. Моисей должен явить миру чудеса: кинуть на землю жезл, и жезл превратится в змею – раз; сунуть руку за пазуху, вынуть её, поражённую проказой, опять спрятать и вновь вытащить уже исцелённой – два; зачерпнуть воды в реке, вылить на землю, она превратится в кровь – три.

Опять не слава Богу… Что такое?!

Моисей взмолился:

– О, Господи! человек я не речистый. Говорю тяжело, косноязычен.

Вседержитель опешил:

– Кто дал уста человеку? Кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? Не Я ли, Господь Бог? Итак, пойди, и Я буду при устах твоих, и научу тебя, что говорить.

Моисей, дабы окончательно не разгневать Бога, прикусил язык…

Однако все попытки Творца выучить protege [2] изъясняться сносно ни к чему не привели – Моисей так и остался безликим [3]. Господь пригорюнился, закручинился было, руки у него опустились… Понял он: легче создать небо и землю, отделить свет от тьмы, населить воду, сушу тварями и человеками, чем научить косноязычного Моисея выступать публично и говорить связно, внятно. Всю ночь напролёт Бог и Моисей провели в пустыне у подножья горы Хориву при свете горящего неопалимого терновника. Судили-рядили, прикидывали так и эдак: что делать? И когда раздосадованный Господь уже собирался плюнуть на эту затею, когда казалось, евреи навеки останутся в рабстве и ничто не избавит их…

– Эврика!

Нашли-таки выход: поручить роль глашатая брату Моисея – Аарону Левитянину, он гуманитарий по складу ума. Моисей станет влагать ему в уста текст, уготовленный Богом, а тот, наподобие диктора, красиво озвучит ультиматум народу. Где требуется, экспрессии добавит, где – голос погрозней!.. подоходчивей. Ну, на то он и прирождённый трибун, чтобы молвить ярко, образно, убедительно.

 

У каждого этнографа, лингвиста – свои маленькие профессиональные секреты. Доподлинно известно, когда Далю нужны были новые прибаутки, пословицы, байки, он приезжал в деревню, разбивал на глазах у мужиков две-три бутылки водки, а потом стоял и записывал. В Бабаюртовском районе принимающая сторона мне терпеливо объясняла: «Чтобы собеседник разговорился, нужно его напоить или бить по почкам. По почкам надёжнее!» Не знаю… Я, по старинке, искал информаторов добровольных. Искал горцев, которые изъясняются, подобно Аарону Левитянину, и могут образно, с любовью рассказать о своём горном крае. Я догадывался: найти таких трудно. Но и вытягивать информацию из уст человека академически грамотного, пусть даже открытого, усердного, но не рассказчика по природе своей – дело гиблое. Коли сам Господь отступился… Что я? Букашка. По себе сужу: подмечаю ситуацию достаточно остро, логика какая-никакая есть, что-то написать могу, а складно изложить мысли вслух… тут беда. Продвигаюсь в беседе от слова к слову неуверенно, ощупью... Говорю, говорю... остановлюсь – мостик разрушен! «Значит» произнесу, могу двигаться дальше. Про такого человека сокрушённо говорят: «Как собака. Всё понимает, сказать не может!»

Гений Михаил Жванецкий – наш современник – так описал этот курьёз:

«Нет, – говорят, – Федя, ты, – говорят, – Федя, в состоянии пропагандистом не быть. Сила в словах у тебя есть, но ты их расставить не можешь. Ты говоришь долго, Федя, но непонятно о чём».

 

Мне требовались мастера разговорного жанра.

 

В горах Среднего Дагестана между Аварским и Андийским Койсу, в их нижнем течении, возвышается Хунзахское плато. Хунзах – один из древнейших политических центров, страна «золотого трона» – Серир, резиденция аварских ханов.

В администрации меня сразу провели к нужному человеку:

– Знакомьтесь: Шамиль Каримулаев – тамада всех времён и народов.

Подтянутый строгий мужчина хмуро смотрел на меня из-под густых бровей.

– …А это товарищ из России, собирает легенды, тосты.

– Тосты?! – взгляд тамады потеплел.

Я обменял свой салам на его вассалам. Встретиться условились в выходной день у водопада. Хунзахский водопад – красивейшее место на краю села. Река с гулом падает на дно бездны широкой дугой, дробится в кристальные капли и прохладным облаком поднимается до края пропасти. Камни, как вода, кипят…

 

В назначенное время – нет Шамиля.

Пятнадцать минут проходит, полчаса… Настроение моё понизилось. На радужный водопад уже глаза не глядят. Час проходит. Ясен перец: день выходной, у всех свои дела, но драгоценное время-то утекает… Звоню – не берёт трубку. Ну, знаете!.. Наконец, явился. Улыбается в богатые пышные усы…

Мы присели на траву, я сухо предложил:

– Рассказывайте.

– О чём?

– Как стали тамадой?

– Я не тамада…

– А кто же Вы?!.

– Мировой судья, до этого много лет работал начальником милиции.

– …А чего в администрации?..

– Считают, я неплохой рассказчик, знаю местный колорит…

– Ну!..

Не знаю, что со мной произошло тогда: то ли переждал я, истомился, измаялся, то ли весь свой заряд энергии истратил на внутренний нецензурный монолог, не могу понять, но к началу разговора вместо того, чтобы добродушно улыбаться, расположить собеседника к себе, заинтересованно расспрашивать о том, о сём, подбадривать… я впал в мрачный столбняк. (Хорош интервьюер!)

 

Когда стал готовить этот материал, припомнил обстоятельства встречи…

Шамиль – единственный из собеседников во всём Дагестане, кто рассказывал, не взирая на ступор писателя, сам задавал себе каверзные вопросы и… несколько сбитый с толку остротой затронутой темы, с готовностью отвечал. Спустя несколько месяцев я позвонил ему покаяться, напомнить про знакомство, свой пасмурный, некоммуникабельный вид.

Он рассмеялся в трубку:

– Задержанный перехватил инициативу у следователя!..

Сказано точно. Точнее не скажешь! Ни прибавить, ни отнять. Шамиль – рассказчик от Бога. И сейчас, пожалуй, я не стану умничать, добавлять от себя, а просто перескажу его хабарики (это такие маленькие хабары).

 

Свои опусы в дальнейшем я решил так и помечать – «хабары». Слово в них предоставлено речистым горцам, искусникам языка, настоящим патриотам родины, которые поведали об уникальном крае с гордостью, с улыбкой, надеждой и верой в лучшее. А иногда с тревогой, грустью и даже горечью… Настоящий мёд, как и правда, – завсегда с горчинкой!

Моя миссия – восстановить их думы, чаяния по памяти и аккуратно, точно дьяк посольского приказу, записать, донести до читателей. Ничего не упустив, не перепутав.

 

* * *

И хлынула речь Шамиля, словно хунзахский водопад:

– В нашем селении Обода имелось два телевизора: «Рекорд – 64» и «Рекорд – 67». Показывали они редко. Всю культурную программу односельчане готовили сами. Весна распахнулась – пели песни. Зима грузно навалилась – сказывали сказки, воскрешали преданья, забавные истории, случаи. Передавали из уст в уста. Яркий букет красноречия, собранный из ясных фраз и разумности сердца, имеет на арабском языке особое название «аль-баян». Хорошие рассказчики на селе поныне пользуются великим авторитетом [4].

Мой отец был из таких. Эмен [5] сказывал нам мудрые сказки. Соберёт вечером в сакле детей вокруг себя, самого младшего усадит на колено, остальные нежатся на расстеленном по полу мягком душистом тулупе. Горит под потолком тусклая лампочка, в печке потрескивают дрова, в духовке картошка жарится, пошвыркивает, аромат источает. И в чарующей тишине – неторопливый голос отца. Оживают былинные герои-нарты, одноглазые джины, коварные визири и прекрасные царевны. Нам – то смешно, то – до отчаянья смело, то – страшно. Сказка длилась полтора-два часа. Закончит, а потом просит меня:

– Шамиль, теперь ты, расскажи то же самое.

Я по памяти повторял всю сказку. И так ловко научился пересказывать, сам поражался. В школе об этом тоже стало известно. Зимой в сильные морозы уроки физкультуры на улице не проводили, спортзалов тогда не знали. Учитель вызывал меня к доске и поручал занять класс:

– Каримулаев, расскажи нам сказку, чтоб не скучно сидеть.

Я почёсываю озадаченно затылок, сочиняю на ходу:

– Жил в старые века бедный человек. У него была большая семья. Думал он, думал, как прокормить детей. Решил построить на центральной площади торговую лавку, рядом с годеканом. Всё вроде оборудовал, но товар закупить – денег нет. «А чем торговать?» И написал на дверях объявление: «Продаю слово». Визирь прознал, что в Дагестане, в Хунзахском районе в ауле Обода есть такой аксакал, слово продаёт.

Ребята засмеялись и, зарывшись поглубже в овчинные тулупы, приоткрыли рты.

– …Так вот, докатилась молва до визиря, и отправился он туда с нукером. Верхом на конях ехали весь день, всю ночь. Вот и аул. Годекан. Заходят в лавку, смотрят, полки пустые, за прилавком – старик в ветхой шубе.

– Салам алейкум!

– Ваалекум салам!

– Дедушка, что продаёшь?

– Сынок, я продаю слово.

– Почём?

– Одно слово – десять золотых.

«Дорого, значит, действительно ценное».

– Согласен.

– Если согласен, давай монеты!

Визирь достал из вышитого бисером кошелька десять золотых, стопочкой сложил на прилавок:

– Давай своё слово, аксакал.

Старик сутуло прошарыхал в кладовку, вернулся с глиняным сосудом. Протягивает первому министру:

– На дне его и лежит моё волшебное слово. Когда горцы станут читать над кувшином басни, поэмы, легенды, напевать песни своего народа, он начнёт наполняться, новые слова будут налипать к моему золотому слову, и в один прекрасный день, поднявшись над горловиной, словно дрожжевое тесто, – превратятся в золото! А ты станешь самым богатым человеком. Отправляйся скорее с кувшином в путь! И да поможет тебе Аллах!

И пустился визирь по белу свету. Путешествовал, странствовал, покуда не заполнил сосуд до краёв и не разбогател, затем передал его сыну, тот своему сыну.

Шамиль хитро улыбнулся:

– Так кувшин дошёл до меня. Я черпаю оттуда истории, рассказываю людям… Забыл сказать самое главное: в кувшине много застольных здравниц, поздравлений, – он распечатал бутылочку кизлярского коньяка, налил по стопочке. – Ты ведь тосты собираешь?

– Ну.

– Вот тебе первый: прими от меня этот незримый волшебный сосуд с народным эпосом, обойди с ним каждый район Дагестана, пополни новыми хабарами, притчами, стихами – себе и людям на радость. Умеющих говорить немного, но умеющих слушать ещё меньше! А теперь давай перейдём к новейшей истории. Я расскажу о своих коллегах – сотрудниках милиции, замечательных людях, с которыми сводила судьба, о том, как мы старались службу разнообразить и превратить рядовые будни в праздники…

Есть у нас Махач – начальник Управления культуры Хунзахского района. Приглашает он меня, начальника РОВД, на свой двойной юбилей: 50 лет от рождения и 25 лет работы в культуре. Кручу в руках цветастый пригласительный билет, и тут заглядывает помощник прокурора. Смотрю, в моём пригласительном указан «12-й» ряд, у прокуратуры – «2-й». Видно, Махач посчитал, они важнее будут. Обидно, слюшай! «Ну, – думаю, – я тебе организую подарок». Вызываю к себе начальника штаба РОВД:

– Быстренько состряпай бумагу, будто из МВД: «В связи с резким осложнением обстановки на границе Грузии и Российской Федерации, активизацией бандформирований запретить всякие увеселительные мероприятия на территории обслуживания».

Торжество у именинника должно начинаться в обед, а утречком я ему звоню:

– Друг, дело такое, серьёзный документ пришёл, зайди, надо посоветоваться.

Заходит отутюженный, нарядный. Показываю ему письмо с грифом «секретно», комментирую:

– Из МВД поступил категорический запрет на все увеселительные мероприятия… За исполнение отвечаю головой. Персональная ответственность прописана, сам видишь.

Махач побледнел, за голову схватился:

– Я отару баранов зарезал, гостей со всего Дагестана созвал!.. Что им скажу? Я ведь не скажу: «Разворачивайтесь, уезжайте!» – смотрит в отчаянии на меня.

– Махач, извини, не могу. Погоны дороже!

Он чуть на колени не бухнулся. Я его помучил, помучил и, в конце концов, – рубанул воздух рукой:

– Ай, будь что будет! – Доверительно положил руку ему на плечо. – Ради друга голову – на отсечение. Возьму всё на себя. Приглашения на двенадцатый ряд тоже не надо, в спину прокурора смотреть не буду…

– Какой двенадцатый?! На первый посажу. На сцену, дорогой!..

Он побрёл к двери, несмело вернулся… взор блестит, обнял порывисто:

– Клянусь, не сомневался в тебе.

Выбежал из кабинета ликующий. Слышу в приёмной:

– Девушки, это на садака [6], на конфеты вам, на чай, выпейте за своего командира! Настоящий джигит!

Прибываю в Дом культуры, вижу: все команды даны, гости меня ликующе встречают. Акценты сместили: «Не каждый на себя такую ответственность возьмёт!» Внимание тоже есть. Как бы уже получалось не он именинник, а я. Чувствую, ещё немного, и забудут, зачем собрались…

Как можно скромнее подхожу к юбиляру:

– Махач, мне во втором отделении дай сказать.

– Зачем так обижаешь, Шамиль. Твоё слово главное! в первом!

Мероприятие у нас тогда удалось на славу.

 

– Шурик, давай за то, чтобы каждый наш подарок был от души!

– За это выпить не грех, – настроение моё потихоньку налаживалось.

 

– В школе меня любили все. Я рос добросовестным, прилежным пионером. «Пионер – всем ребятам пример!» А потом призвали в армию и то, что я не допроказничал в детстве, усиленно навёрстывал по жизни… Срочную службу проходил в Азербайджане, в Кировобаде, в ВДВ. Со мной в одном взводе служил парень из Оренбурга, Вася, – рождённый для подлянок, прирождённый массовик-затейник.

В Кировобаде мы исхитрялись доставать ворованный коньяк, по два рубля грелка, иногда позволяли себе расслабиться. И странно: о выпивке тотчас становилось известно замкомдиву по воспитательной работе. Весьма строгий мужик! За нарушение Устава драл ротного, ротный драл нас. А водителем на «Волге» у генерала – хлопец из Украины. Мы вычислили: информацию наверх поставляет он!

Вася вкрадчиво у меня интересуется:

– Можно сделать так, чтобы в воскресенье хохол в парке не появлялся?

– Зачем?

– Хочу, чтоб сняли его с машины.

– Невозможно. Такое кто сделает?

– Я сделаю, после расскажу.

Воскресенье. Свободный день. Я – замкомандира взвода. Беру этого словоохотливого водителя, для отвода глаз ещё пару солдатиков, и организую всей группе увольнительную. В городе погуляли, мороженое, чайхана… Такие довольные вернулись в часть. А через три дня «стукача» с «Волги» снимают. Мы на радостях покупаем коньяк, это дело надо обмыть.

Вечером сели в караульном, я Васе:

– Колись, не томи!

– Всё генитальное просто!..

Оказывается: крышка коробки передач на «Волге» крепится четырьмя болтами, их открутить, – десять минут. Вася напихал туда своего ослиного дерьма… Машина едет, коробка передач на ходу нагревается, запах шибает в нос. Водитель косится на шефа, шеф – на водителя… Сняли хлопца с машины. Всё потом жаловался: «От генерала воняет, не продохнуть».

Правильно говорят, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

 

– Давай, за весёлых ребят!

– И находчивых.

 

Шамиль вытер белоснежным платком внушительную лысину и продолжал:

– Демобилизовался, приняли меня в конвойный взвод МВД Республики Дагестан, присвоили звание сержанта. Я бравый… Легко заводил шуры-муры с девчатами, бегал на свидания, получал записочки. Мой напарник, Омар, такой же милиционер, как я, тоже после срочной, однажды не утерпел:

– Бабы к тебе липнут, уводишь их куда-то. Познакомь тоже с кем-нибудь.

– Ты видишь, какой я: чистый, аккуратный, подтянутый. А у тебя под мышками, на спине два-три круга от засохшего пота… Меняй каждый день рубашку, майку. Женщины любят, чтобы от мужиков пахло хорошо.

– Я потею.

– Да сбрей ты свою мотню на груди, воняет на весь кабинет…

– Бывает, что ли?

– Бывает.

– Вах!

– Хочешь, средство достану, само волосы удаляет.

– Бывает?

– Бывает, конечно.

Я действительно видел такое в аптеке, в то время, в восемьдесят первом году. Грузинское средство «Нури», серый такой порошок: на коробочке эффектная дама, нога на ногу, волосы удаляет. Внутри инструкция: размешать в холодной воде, сделать кашицеобразную массу, нанести на тело, держать 5-7 минут, смыть тёплой водой.

– …Принесу.

По дороге в Кизилюрт заскочил в аптеку, взял две пачки этого «Нури», как и обещал. Дома полиэтиленовые пакетики аккуратно разрезал, высыпал «Нури», вместо него – алебастру. Пакетики утюжком запаял, в коробочку сложил.

Приезжаю на работу:

– На, две пачки купил, у тебя лохматость повышена.

Омар бабками зашелестел…

– Э!.. Брат, обижаешь!

– Ну, спасибо!

– Спасибо потом скажешь. В аптеке предупредили: у мужчин волосы крепче, эликсир нужно подольше держать. Красота требует жертв!

Омар жил в Махачкале на Маячной улице, один в частном доме. Пришёл со службы, развёл зелье: «Чего одну грудь? Мазать – так всё!» Намазал сюда, намазал туда… Кашицей облепил себя, телевизор включил, в кресле поудобней устроился и задремал… Проснулся в темноте от рези в паху. Экран моросит, ночь на дворе. Кашица застыла в камень, не шевельнуться. Отломает кусочек вместе с волосами, с кожей, стонет… Отломает кусочек, стонет…

На следующий день забегает в караулку, багровый, вены на шее набухшие:

– Где он?

– Кто?..

Я – драпать через зал судебного заседания, через пожарный выход.

Неделю со мной не здоровался, не хабарничал. Друг называется…

 

– Ну, за друзей!

– За них…

 

– Начинал я службу участковым офицером. Дружили с Абуком: вместе с ним тянули офицерскую лямку, участвовали в рейдах, прикрывали друг друга от начальства, вместе проводили свободное время. Раз тащимся домой из рейда: час ночи, усталые, голодные. Только бы попрощаться, Абук мнётся:

– Поднимемся ко мне на кофе.

– Какой кофе в час ночи, родной? По домам! Завтра, если начальник будет спрашивать, скажи, что буду к обеду.

– Лады.

Я утром выспался, посмотрел повтор вчерашнего детектива – вечером показывали после программы «Время» – и подался в РОВД.

Абук в кабинете и опять за своё:

– Пойдём ко мне на обед.

– Я только из дома…

– Ну, пойдём… за компанию.

На дежурном уазике нас подбросили. Понимаю, настырно тянет не потому, что тревожится о моём режиме питания. В качестве алиби! Хочет, чтоб жене подтвердил: вчера допоздна он находился со мной. Пока супруга на кухне стол накрывала, я для её ушей завожу беседу:

– Абук, ты вчера со службы успел на фильм? Красиво показали, когда следователь его… – и начинаю пересказывать кульминационный момент.

Слышу: на кухне шуршание прекратилось, в прихожей мелькнула тень – жена ушки навострила. Я давай ещё жарче… Супруга накормила нас, не разговаривает, забилась в угол. Собираемся на работу, дрожащий голос из комнаты: «Абук, задержись, прошу!»

– Шамиль, я щас… Надо ковёр перевесить.

– Может, я пока телевизор посмотрю?

– Шуруй!

Шикнул на меня, побрёл к жене.

На работе он в этот день больше не появился, а вечером мне – звонок в дверь. Трезвонят нагло, палец не снимают. Моя выходит, Абук переминается на площадке.

– Проходи.

– Он дома?!

– Абук, чего не заходишь, словно чужой?

Я отодвигаю жену.

Стоит в коридоре, ноздри раздуваются:

– Идём!

– Можно в спортивках или форму одеть?

– Можно.

– Абук, ты заинтриговал. Намекни хоть, куда идём?

– Ко мне. Скажи этой ду-уре! что ты пошутил.

Его беременная жена в слезах.

– Добрый вечер, Марьям!

– Ша-ааами-иииль!

– Марьям, честное слово надолго заходить времени нет. Вчера мы с Абуком до четырёх утра в засаде отстреливались…

– Ша-амиль, ты никогда врать не умел! Ты серьёзный, положительный. А этот подлец, не знаю, где пропадает вечерами.

Абук у неё из-за спины гримасы мне строит, глазищами вращает. Даже если кто слабо понимает аварский, по губам мог догадаться: «Во-оон от-сю-дааа!» Голубков неделю мирили всем джамаатом [7]. Через три месяца у них родился сын. Абук за год до этого хлебом клялся: «Родится джигит, Шамилём назову. В твою честь, кунак!»

Своего обещания он не сдержал.

 

– Давай выпьем, чтобы никто из нас не разбрасывался клятвами вот так, налево-направо. Дал слово – держи! Чтоб, как кремень!

– Верно!

 

– Абук единственный среди нас, в подразделении участковых, закончил в Минске высшую школу, а начальник отделения Рахман – с заочным средним. Уже начинали поговаривать, что старший участковый обязан иметь высшее образование, желательно стационар. Но что-то мешало Абуку пойти на повышение. Начальник милиции постоянно прессовал его, вечно недоволен:

– Ты высокомерный, с людьми разговаривать не умеешь, поэтому нет информации, раскрываемости…

Абук растерянно блуждает по кабинету, руками разводит:

– Чё?.. Я не знаю, откуда?.. Я высокомерен?

– Абук, не кажется, что на тебя стучат?

– Кто?

– Тот, кто сидит на должности со средним заушным образованием.

– Нет, он не станет. Мы с одного района, мы Казбековские, почти друзья.

– Доказать?

– Как он может на меня стучать?..

– Сейчас оставишь нас один на один. Я разберусь.

Капитан заходит, Абук к двери, бочком, бочком… на выход. Остались с начальником отделения вдвоём. Я на себя такую потерянность напустил, горло рукой потираю, точно петля сдавливает, хриплю:

– Рахман Мирзоевич! Вах! Такую глупость я сделал…

– Что случилось?

– Лучше не спрашивай. – Хватаюсь за голову. – Хана карьере, вся учёба, вся служба – коту под хвост. Точно выгонят.

– Э, расскажи, что случилось! Так же не бывает.

– Ай! Вчера ты дал команду «всех поднадзорных проверить», вернулся домой поздно. Жена завелась: «С любовницами где-то разгуливаешь, я с маленьким ребёнком, одна… мучаюсь…» Случайно ударил её. Упала, о косяк двери рассекла лоб – вот так…

– Ле!.. на себе не показывай!

– …Истерика, шум-гам, без сознания лежит… Хорошо Мусса, зав хирургическим отделением, живёт на третьем этаже. Быстренько его поднял, упросил, чтоб нигде не фиксировали. Хирурга срочно вызвали, швы наложили. Утром взяла дочку, ушла… Если пожалуется – «лёгкое телесное повреждение, сотрясение». Хана! Наверняка повяжут, ты же наши порядки знаешь. Рахман, брат, не рассказывай никому. Я на полтора-два часа исчезну? Слетаю к отцу, чтобы подключался… Маслиат [8] надо делать, без судов, без шума… Только Аллахом заклинаю, никому!

– Канещно, канещно, – у самого глазки забегали.

Я вышел на улицу, круг сделал, выкурил одну сигарету. Минут двадцать прошло, не больше – Рахман успел с потрохами меня заложить начальнику: «Каримулаев, негодяй, жену ударил, чуть не убил, она лоб рассекла!»

Дежурный с порога:

– Тебя замполит зовёт.

Замполит-лакец говорил с некоторым акцентом:

– Ти щтё, дюряк щтё ли?!

– Почему «дурак», товарищ замполит?

– Ти щтё дома дебащирил, жину избифал?

– Кто Вам сказал?

– Я всо знал! – заорал на меня…

Заходит озабоченный начальник РОВД, у него кабинет соседний:

– Слушай, Шамиль, разве она не знает, что ты офицер? Нужно вечерами поднадзорных проверять, поздно приходить. Ты что, не работал в милиции, когда замуж за тебя выходила?

– Уже работал. Я просто не пойму, о чём Вы говорите?

– Мине пазваниль с тваего дома: там драка биль, кипиш [9] такой…

– Товарищ замполит, я живу в новом районе, телефоны ещё не провели.

– Мине адын сасед пазваниль с работ.

– Назовите имя, если можно.

Я немного поиздевался над руководством и докладываю начальнику милиции:

– Товарищ полковник, у меня жена, ребёнок дома, в семье всё спокойно, благополучно. Посетите меня сегодня, в рамках служебных обязанностей. Тот козёл, который Вам напел, не пользуется у нас ни уважением, ни авторитетом. Найдите ему место.

Разворачиваюсь, ухожу. Слышу, дежурный вызывает Рахмана к начальнику. Я тихонько, на цыпочках к двери, подслушать. Замполит захлёбываясь:

– Ле, капитан, тибе этот литенант купил и продал. Понял, да? Гафно.

 

– Выпьем за то, чтобы орлы не падали, а козлы не летали.

– Блестящий спич!..

 

– Служил у нас водителем Хасай. Он, как сержант, получал восемь, я, как офицер, – пятнадцать. Оказывается, по этому поводу у них с женой постоянно возникали скандалы. У Хасая день рожденья – тридцать лет. На столе хинкал, шашлык, фрукты, коньяк. Мы – самые дорогие гости. Ужин подходит к концу, прошу:

– Хасай, пригласи жену.

Я от имени участковых произнёс тост за умелую хозяйку, за гостеприимство, за сладкое угощение, а закончил призывом:

– …Хасай, эти пятнадцать тысяч, что получаешь, отдавай до копейки жене!

Та без лишних формальностей его на кухню.

Он вырывается, кричит нам через хлопающую дверь:

– Я позже… идите!

Мы – на выход.

Назавтра приходит в кабинет официально, не здоровается. Чего-то на пальцах пытается изобразить… Смастерил две жирные фиги и – мне под нос:

– Вот вы у меня больше хинкал покушаете.

– Чего случилось, Хасай?

– Слушай, Шамиль, после твоего тоста я семь раз на Коране клялся, что у меня зарплата восемь тысяч. Она так и не поверила.

 

– Скучные люди, шуток не понимают. Что могу сделать?

– Если человека чувства юмора лишили, значит, было за что!

– Давай поднимем бокал, чтоб такое горе не нашло дороги к нашей сакле!

– Ай, лаззат! [10]

 

– Когда работал в следствии, тоже прикольное было подразделение.

В городе жарища… Все окна, двери в коридор – нараспашку. Сижу, печатаю. Наискосок другой кабинет – там дознаватель, лезгин Айваз. Тяжело поднимается, идёт ко мне, лицо опухшее, помятое, заикается:

– Ш-ш-амиль!

– Говори, Айваз.

– Вчера наша диаспора тут собиралась, п-пперехватил н-немного. Скажи шефу, что ушёл д-допрашивать, п-ппридумай что-нибудь.

– Скажу, что ты с бодуна, у меня отпросился. Он человек пьющий, понимает.

Проходит минут пятнадцать. Смотрю, к нему – кирюха, дёргает дверь:

– Аваз!

Гробовая тишина.

Заметил меня:

– Где он?

– Там.

– Аваз! – кулаком долбанёт пару раз, на меня подозрительно зыркнет.

– Аваз! Это Демир! – по двери дубасит и всё через плечо оглядывается.

Я с совершенно серьёзным видом на печатной машинке «Любава» отстукиваю уголовный материал: «Чих-чих-чих!» Заходит ко мне:

– Чё он не открывает?

– К нему пришли два маленьких лезгина, гражданских, с баллоном холодного разливного пива и вяленым кутумом.

Друган застыл восклицательным знаком. Холодное пиво с вяленой благородной рыбой в такую жарищу… Сейчас слюнями захлебнётся. Вижу, он тоже непременно хочет быть там, внутри, сдувать с кружки белую густую пену. Глаза навыкате… Подходит к двери дознавателя, как пнёт с размаху. А двери крепкие… Как раз на таких посетителей рассчитаны.

– Аваз, сука, открой, я знаю, что вы там, – полчаса колотил дверь, щедро плюнул на неё, проклял Айваза, его друзей, его род до седьмого колена, грязно выругался и, чёрный от гнева, ушёл.

На следующий день Айваз появляется как-то в припляс, прихрамывая. Заикается сильнее обычного:

– Т-ттт-ты ч-ч-ччё сккк-к-казал этому д-дураку?

– Что случилось?

– Он вечером з-зззззавалился к-кк-ко мне ддд-д… п-пппперед женой к-ккккозлом назвал!

 

– Шурик, давай за то, чтобы мы умели стоически выслушивать о себе правду, какой бы горькой она ни была!

– По-ммедленее, я записссываю…

 

– Работая в следствии, один из наших коллег по весне, когда виноград нужно подрезать, опрыскивать, подвязывать, оформлял больничный лист. Плантация у него огромная, и работа в милиции, несомненно, мешала. Он беззастенчиво врал про адские боли в спине, а сам занимался любимым сельским хозяйством. Соответственно, его дела, которые в производстве, распределялись на нас. А у каждого нагрузка ого-го! Работа тормозилась, всем устраивали нахлобучку. Получалось, из-за него. Так было из года в год, в одни и те же даты. Очередной раз умник садится на больничный, я – начальнику следствия:

– Если Вы позволите… Мы съездим, навестим больного Магомеда.

– Кто поедет?

– Всем отделением.

– Ты что-то придумал?

– Радикальное средство от хвори.

В обед восемь человек на двух машинах подъезжаем к его воротам, бешено колотим ногами, руками. Дочка испуганная открывает, не ожидала средь бела дня столько милиционеров… И Магомед уверен: в рабочее время от материалов нам не оторваться. Идём прямиком, всем взводом, в огород: счастливый Мичурин в треуголке из газеты, играючи пощёлкивает ножницами и безмятежно насвистывает.

– О, Магомед, салам! Приехали тебе помочь, брат.

Он чуть не рухнул со стремянки, побледнел-покраснел:

– Да, вот здоровье… малость прихворнул, на секунду вышел жене помочь.

– Красавчик! Если так сильно болеешь, объяви перерыв. Чайку попьём.

В тенёчке, под вьющейся виноградной лозой расслабились, сняли фуражки, дочка стулья таскает, хозяин из подвала тянет стеклянный баллон с вином, литров на двадцать пять. Наливаем, пьём за его здоровье, наливаем, пьём… Мужикам наказал: «Без моей команды не вставать!» Жена убегалась посуду менять-готовить, менять-готовить… В полночь нехотя поднимаюсь:

– Магомед, красавчик! извини, нам пора. Не проси, не уговаривай, за стол больше не сядем. Мы завтра придём.

– Завтра!.. выхожу на работу.

Шеф, довольный, благодарил:

– Ну, ты доктор!

 

– Давай, чтобы каждый самоотверженно приходил на выручку кунаку, если с ним приключилась беда!

– Сахли! [11]

 

– Усталость, невзгоды мы снимали шутками. Это в итоге помогало служить. На оперативном совещании в Махачкале докладчики, сменяя друг друга, доводили нам цифры, сводки, прогнозы. (Ситуация в республике тревожная.) Час напряжённой работы – пятнадцать минут перекур. В курилке я травлю анекдоты. Начальники ОВД – боевые полковники…

– В орденах, медалях! – радостно встрял я, и – по своей груди из края в край растопыренной пятернёй.

– …Вах! На себе не показывай!!! Так вот, сыплю прибаутками, начальники ОВД ржут, за животы держатся… Опять совещание, и снова работа. С трибуны замминистра обращается ко мне: «Шамиль, прекращай! Мы планировали всех озадачить, надрать, а ты своим вторым отделением сводишь к нулю всю работу аппарата. На местах они не смогут восстановить в памяти ничего, кроме твоих баек. О чём там министр говорил? По себе знаю».

Одно время я курировал восемь районов нагорного Дагестана. И, если что, разнос за слабую работу подшефных отделов в первую очередь устраивали мне. Однажды перед заседанием в министерстве кадровик по-свойски шепнул:

– Зам планирует объявить тебе строгий выговор, подготовлен проект приказа.

– Понял.

Когда мне слово дали, я вкратце отрапортовал об успехах (похвастаться было чем) и начал критиковать себя… безжалостно, нелицеприятно.

– …К моему стыду, я не успел посетить с проверкой Цунтинский район, где у нас имеются определённые недоработки; то не сделал, это не сделал. Я заслуживаю самого строго наказания, – такую нахлобучку публичную себе устроил, такой нагоняй.

Замминистра, вижу, на взводе:

– Шамиль, ты по принципу: «ни одна сука не скажет обо мне так плохо, как я сам?»

Чувствую, домашнюю заготовку ему подпортил. Начальнику осталось только присоединиться «к предыдущему оратору».

– …Твои цифры, это всё понятно. Сводки мы изучаем. Ты нам охарактеризуй каждого из подчинённых начальников милиции.

А как я могу их судить: постоянно водку пьём вместе! отдыхаем! Мы все, по сути, в одном ранге.

– Начальник Цумадинского РОВД всего два года на должности, но старается, вникает, звонит, приезжает. С его появлением оживилась работа в коллективе. Начальник Ботлихского отдела дольше меня работает на три года. Опытный руководитель, требовательный к себе и подчинённым – в моих рекомендациях не нуждается. Третьего, седьмого, восьмого. Всё. Доклад окончил.

– Шамиль, одно забыл. Самое главное…

– Что, товарищ замминистра?

– Шампанское в зал. Стоя выпьем за этих орлов!

Выговор мне не объявили.

 

– Давай, действительно, выпьем за этих орлов. Бывают и у них ошибки, но вот мы сейчас с тобой отдыхаем, а они охраняют наш покой. Ходят под пулями. И это – не пустые слова.

– Стоя!

 

День догорал, уступая место восточной красавице-ночи.

И только хунзахский водопад рокотал о чём-то спокойно, размеренно, безостановочно сбрасывая всё новые и новые потоки воды на безропотные, смиренные камни.

 

* * *

Объехав все сорок два района, я вернулся домой, закрылся в худжере [12] и написал первый материал. Черновик отправил уважаемому Шамилю – да не упадёт больше ни один волос с его головы! Через неделю интересуюсь:

– Читал?

– Александр, честно признаюсь, не успел.

– Шамиль, почему?!.

– Я на работе три недели один, напарник в отпуске…

– Причина неуважительная.

– ...На коллегии МВД, в аналогичной ситуации, я сказал: «Защищаться – бессмысленно, врать – стыдно. Да, виноват!»

 

Как в аварской пословице, будучи владельцем арбы, я готов и тогда, и сейчас уступить своё место Шамилю, этому Молла Насреддину из Хунзаха, лишь бы идти рядом и слушать его забавные хабары и хабарики…

 

Примечания:

[1] Библия, Ветхий Завет. Вторая Книга Моисеева. Исход.

[2] Протеже (франц.) Protégé – лицо, пользующееся чьим-н. покровительством или рекомендацией.

[3] Сократ: «Заговори, чтобы я тебя увидел».

[4] «Творить для народа», Расул Гамзатов: «В суровых горах Дагестана, где люди хорошо знают и чувствуют силу, ценность и красоту художественного слова, было принято испокон веков: за хорошую песню певцу вместе с чаркой или рогом красного вина дарили осёдланного скакуна; за плохую песню у певца резали быка; а если певец в песнях лгал или чужую песню выдавал за свою – такого сажали задом наперёд на захудалого осла и в базарный день возили по аулам; и мальчишки на плоских крышах во всё горло кричали: “Идите смотреть – вора поймали! Идите смотреть – вора поймали!”»

[5] Эмен (аврск.) – отец.

[6] Садака (араб.) – в исламе практика очищения перед Аллахом (см.) посредством раздачи милостыни.

[7] Джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой.

[8] Маслиат – обряд примирения.

[9] Кипиш – волнение, паника по поводу какого-то события.

[10] Ай, лаззат! (азерб.) – как чудно, как хорошо!

[11] Сахли (авар.) – тост, благопожелание.

[12] Худжера (араб.) – библиотека, комната для научной работы.

 

 

 

День рожденья

Слово рождает слово.

Персидская поговорка

 

«Пора домой!»

Муж по законам шариата не должен оставлять жену на срок больше четырёх месяцев. Это как раз то требование исламского правосудия, с которым я, человек православный, полностью согласен. «Пора домой, пора!..»

Ну, а пока… Чему нас учит народная русская мудрость: коли ложка-вилка упала – придёт женщина. Не зря ведь на Руси испокон веку есть такая примета. Я стал методично, по очереди, раз за разом, спихивать со стола столовые приборы… ложки-вилки…

Вдруг, действительно!..

И сомневаться нечего, должна. Фольклор не может врать. Побольше усердия…

Так… Не расхолаживаться!.. Ещё семь вилок… семь ложек…

Ё!.. Случайно уронил нож!..

 

Звук не успел отозваться эхом – стук в дверь.

 

Сработало! – возликовал я и как можно беспристрастней произнёс:

– Заходите.

Дверь распахнулась, Мугутдин, Рамиз, Магарам, Солтан, Гаджииса, Абдула стояли в дверях и перекатами весеннего водопада добродушно гудели:

– Нас легче не пустить, чем потом выгнать! Салам алейкум! А-а-а-л-л-ейкум! А-а-а-л-лейкум! Если гора не идёт к Магомеду...

– ...Значит он трезвый. Алейкум салам! – радостно ответил я.

– Александр, ты обмишурился! Разве так отвечают на мусульманское приветствие?! – упрекнул Абдула.

– Неужели ошибся?!. – я стал рыться в спасительном блокноте...

– Э!.. Не надо, да. «Алейкум салам» – академический вариант. Но ты-то должен знать и понимать душу народа. Надо сказать: «Налейкум в стакан!»

– Откуда ты всё знаешь?

– Книжки надо читать!

– Камасутру?

Я разлил по стаканам вино.

– Александр, с этого момента ты именуешься Искандер!.. – торжественно произнёс Мугутдин.

– Это который оперативно-тактический ракетный комплекс?

– …Почти, – смирившись, устало произнёс он. – Одевайся, едем на природу.

Но выпили мы, на всякий случай, сразу… По дороге заехали в кафэшку, забрать Шамиля. А тот, не замышляя ничего дурного, сидел с весёлой дамой на берегу реки. Они мирно потягивали винцо. Мугутдин свернул с трассы, подъехал к самой беседке, опустил стекло:

– Шамиль, мы на старое место. Сегодня у Искандера день рожденья.

– Вах! Мне ещё нужно женщину завезти домой… ведь думал ещё…

– Что думал?

– Если бы полчаса назад бросил её в реку, сейчас бы она уже дома была.

 

Горная река… Чистая, ледяная, берёт истоки на главном кавказском хребте. Лужайка.

Магарам поднял тост.

– Это надолго, – поник Абдула.

– Мы сидим вокруг костра. У нас хорошо на душе, и потому пусть эта река никогда не иссякнет, чтобы она доставляла нашим народам, живущим в долине, не только воду, но и наше настроение. Чтобы через это бурное течение наши положительные чувства река передала, сохранила вплоть до берега Каспийского моря. Пусть каждая капелька отразит, запомнит нас, сохранит в памяти своей и вдохновляет этим настроем других людей. Чтобы наш настрой облучил реку, и она с этим положительным зарядом дошла до людей. Чтоб каждый человек, подходя к воде, мог зачерпнуть энергии, наших эмоций, нашего счастья, эту благость, которая на нас свалилась, чтобы он тоже мог приникнуть к ней губами, сердцем и тоже стать счастливым

– Магарам, научиться так сказать где красиво? Полностью русский не знаю же… – поинтересовался я, и тут пророчество жены обожгло: «Чужого языка не выучишь, свой забудешь!»

 

Встал Рамиз, погладил брюшко и поднял бокал:

– У нас в Дагестане все люди правильные, честные, добрые…

– Шютка!

– …Абдула, не сбивай! «За здоровье!» – тост по-русски, «савбол» – пожелание кумыкское, «хинсабиана» – скажут лакцы. «Сакъхи» – аварцы, «деркъаб» – даргинцы…

– Подожди, подожди… – возмутился Абдула. – Вы не мусульмане – бусурмане! Индейцы какие-то, честное слово. Зачем всё смешивать? Зачем нам эта бормотуха? Нужно за каждый язык пить по отдельности. Ты за свою национальность скажи – и молчи. Мы сейчас аварца найдём, даргинца.

– ...Давайте выпьем за именинника! За урус-дервиша, исходившего с хуржином за спиной все аулы!

– Другое дело!

– …За его будущую книгу! Никто больше не пишет о Дагестане.

– Нема дураков!

– Абдула!..

– Вообще-то день рожденья у меня был вчера, – пытался пояснить я.

– Нормальные люди рождаются несколько дней.

Зажурчали, забулькали напитки, зазвенели бокалы…

– Мне б лучше сухого вина!

– Никакое вино не заменит вино с водкой и коньяком! – возразил Солтан и взял слово. – Не совершив восхождения на гору, не узнаешь высоты неба. Не заглянув в глубокое ущелье, не определишь толщины земли. Не услышав заветов предков, не оценишь величия учёности. Искандер, ты поднимался на вершины гор, заглядывал в пропасти, слушал заветы наших предков, теперь расскажи об этом всему миру.

 

Тосты поднимали один за другим…

 

Шамиль вспомнил, как он однажды с Министром культуры Дагестана заехал в клуб Нижнего Инхо.

– Клуб находится у дороги. Министр изучил оформление, планы: «Ну, а какие у вас кружки есть?» – «Кружки нет, только стаканы». Свой стакан я хочу поднять вот за что… – Шамиль посмотрел сквозь гранёное стекло на солнышко. – Кто-то сказал: «Люди похожи на оконные стёкла. Они сверкают и сияют, когда светит солнце, но когда воцаряется тьма, их истинная красота открывается лишь благодаря свету, идущему изнутри. Уверяют, будто бы Октябрьская революция дала письменность, культуру, свет Дагестану… Здесь свет был и до революции, ещё какой свет! Мы ещё светили другим. Искандер, донеси наш свет до людей.

 

Абдула, рассуждая о моём творчестве, не смог скрыть чувства ревности:

– Ведь и я бы мог… Частенько опаздывал домой, и каждый раз придумывал жене всякие враки: «Где был в этот раз?» Если б собрал свои фантазии вместе, тоже получилась книга.

Стрекоза, сделав над ним круг, залетела прямо в гранёный стакан. Абдула не стал насекомое доставать, просто попросил:

– …Теперь выпрямь крылышки, приготовься к полёту.

И выпил водку вместе со стрекозой.

 

– Гаджииса, хватит есть, лопнешь!

– Кто думает о последствиях, героем не станет.

– Тост давай!

– А, что думаете, скажу и я несколько слов имениннику… – Гаджииса неторопливо поднялся. – Южный ветер несёт с собой тепло, мягкость, успокоение. Северный ветер даёт мужество, целеустремлённость. Западный ветер прививает трудолюбие, деловитость. Восточный ветер – мудрость. Мой тост за то, чтобы эти ветры не сталкивались, порождая бури, ураганы, смерчи… Пусть они всегда сходятся мирно и дарят нам такие вечера, как этот; глубокие мысли, как наши; мечты, светлые, высокие, недоступные… но единые. Давай за тебя, Миклухо-Маклай!

 

Плохо помню, за что пили ещё… Отдельными кусками… Фрагментами.

Но, о-ооочень пафосно посидели напоследок.

Спустя три дня я уехал домой.

 

И вот уже, несколько лет прошло, а я до сих пор мысленно там… в Дагестане.

Со своими кунаками.

Как это объяснить и что с этим делать дальше, ума не приложу...

 

 

 

Вместо послесловия

Вот и подошло к концу наше путешествие в Страну гор.

Признаюсь, над книгой интересно работалось, но очень не просто, ответственно.

Мне не всегда удавалось подобрать нужные слова. Я даже толком не смог рассказать о своей встрече с шейхом Саидом-Афанди аль-Чиркави. Не потому, что скрываю что-то… Просто встреча эта – таинство. Она включает и благословение моего духовника. Всё неизмеримо глубже, выше, четырёхмерней путевых заметок… Многое предстоит понять, осмыслить… И ещё: сжавшийся на полу в затоптанном тёмном проходе крохотный брошенный котёнок… Ты нуждался именно в моей помощи – я переступил… Извини. Не отпускаешь меня! Боюсь думать. Не умею говорить складно… не знаю об этом написать… Учусь стать писателем, стану ли?..

Мечтал передать широту души дагестанцев, их интеллект, остроумие, эту ёмкость, многогранность, гостеприимство… выступить проводником их чувств, достоинств в сердца россиян. Но по силам ли подобная задача мне, обычному смертному человеку?

В Коркмаскале кунак поведал притчу:

Ползёт по пустыне гадюка и видит: лежит ласточка. Лежит лапками кверху. Змея спрашивает у неё:

– Что ты делаешь?

– Небо держу.

– Ха, разве ты, такая маленькая, можешь удержать небо?

– Делаю, что могу…

 

Вот и я делаю, что могу.

И пусть не всё получается, но твёрдо знаю, что пожелать дагестанцам…

Неба – чистого-чистого, высокого, мирного, долголетия – кавказского, хлеба и бузы – вдоволь. Хакимов – мудрых, справедливых, невороватых… Пусть не смолкают в аулах зурна, свадебный бубен и детский смех. Пусть над очагами горцев из трубы всегда поднимается дым. Пусть дети не забывают язык отца и матери: аварский, лезгинский, даргинский, лакский, кумыкский… карельский. Пусть мальчишки, девчонки двадцать первого века сумеют без переводчика выслушать на годекане мудрость аксакалов, алимов и уважительно, достойно ответить на своём родном. Тогда не придётся читать «Патиха» языкам предков [1]. Снежные вершины тают под солнцем и дают жизнь чистым горным рекам. Пусть мои строки прозрачной глубиной донесут о горцах благую весть на равнину. Пусть в мире негатива станет меньше, а любви хоть чуточку больше.

Я всё думал: что из увиденного в Дагестане является главным символом взаимоотношений между народами? Символом моей книги? И понял. Вернее сказать, вспомнил… в Бежтинском районе… Дивной красоты смущённая девочка с восточными, сказочными чертами благородного лица и… русыми волосами.

Только Любовь может творить подобное чудо.

 

 

И пусть именно Любовь будет символом, незримым связующим звеном между Русью и Дагестаном. Дагестаном, ставшим мне второй родиной.

Спасибо вам, дорогие мои кунаки, от всей православной души моей!

Спасибо вам духовные наследники имама Шамиля и Расула Гамзатова за поддержку, за понимание, за сотворчество. Без вас появление этой книги было бы невозможно.

Я уехал, но половинка моего сердца осталась с вами, в горах.

 

Солнце уходит на Запад,

И убегают за ним.

Те, кто не знают,

Что всё в этой жизни

Имеет исток.

Солнце уходит на Запад,

Но, чтобы снова родиться,

Спешит на Восток,

На Восток [2].

 

Дорогие мои дагестанцы, я поднимаю этот бокал за вас!

 

Автопортрет

 

С глубоким уважением,

 

мюрид Дагестана [3]

писатель, Александр Костюнин

 

07 июля 2014 года, город Москва.

 

Примечания:

[1] Патиха – заупокойная молитва.

[2] Игорь Тальков «Солнце уходит на Запад».

[3] Мюрид – последователь, ученик.

 

 

 

Словарь

 

Адат (от араб. – обычаи, привычки) – у тюркских и ряда других народов – обычное право (то есть право, основанное на обычаях), возникший и существовавший у этих народов в доисламский период.

Азан (араб. ‎‎) – в исламе призыв к молитве.

Азраил – ангел смерти в исламе.

Ай, лаззат! (азерб.) – как чудно, как хорошо!

Алим – (араб.) высокообразованный, обладающий большими знаниями, учёный.

Аллах-акбар! – Аллах велик.

Арза (лезгин.) – кляуза.

Аскеры (турецк.) – солдаты, воины.

Ассаламу алейкум! (араб. – мир Вам; дословно: мир на Вас) – исламское приветствие.

Ахи (собств.) – жанр литературного творчества, противоположный «причитаниям», «воплям», «плачу», в котором автора перехлёстывают эмоции исключительно восторженные.

Баде (лезгин. разг.) – бабушка.

Баракат (араб.) – «благодать, небесный дар». С шариатской точки зрения учёные-богословы говорят, что баракат – это Божественная тайна. Баракат – это прибавление и дополнение.

Баркалла (аварск.) – спасибо.

Баркалла, лъикI буго! (авар.) – Спасибо, хорошо!

БахIаралъул партал (авар.) – свадебный наряд невесты: от нижнего белья и свадебного платья до белой шали из крепдешина.

Бейт – двустишие, форма лирической восточной поэзии.

Блиц криг (нем. blitz – молниеносно, krieg – война) – молниеносное сражение.

Буба (лезг.) – отец.

Буза – национальный божественный спиртной напиток.

Ворчъами! (авар. к мужчине) – Здравствуй! Доброе утро!

Гамбит (из ит. выражения dare il gambetto – подставить ножку) – начало шахматной партии, в котором жертвуют фигурой или пешкой ради получения скорейшей возможности перейти в атаку.

Годекан – центральная площадь у народов Кавказа, место общинного схода.

Гужгат – разновидность мужской одежды аварцев из тёмных плотных тканей и домотканого сукна, на подкладке.

Гяур (араб. аль-кяфирун) – неверные, кафиры – понятие в исламе для обозначения неверующих в Единого Бога и посланническую миссию хотя бы одного из пророков ислама.

Дада (авар.) – папа.

Дах (лезгин. разг.) – отец.

Дебют – начальная стадия партии, продолжающаяся первые 10-15 ходов.

Джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой.

Джанет – рай.

Джаханнам – ад.

Джума-мечеть – соборная мечеть для коллективной молитвы, совершаемой всей мусульманской общиной в полдень пятницы.

Диван (перс.) – высший орган исполнительной, законодательной или законосовещательной власти в ряде исламских государств, а также титул руководителя данного органа.

Ёк (тюрк.) – нет.

Зикр – боевой общинный хоровод, составляющая часть исламского молитвенного обряда.

Зина (арабск.) – изнасилование, прелюбодеяние.

Зиндан (персидск. – «тюрьма») – традиционная подземная тюрьма-темница в средней Азии.

Зиярат – у мусульман святое места.

Ими (лезгин.) – дядя по отцу.

Иш кин бугеб? (авар.) – Как дела?

Канлы – кровник – у кавказских народов человек, находящийся в отношениях кровной мести с другим родом, семьёй.

Кеклики – горные куропатки.

Кизяк (от тюрк. täzäk) – спрессованный кирпичиками и подсушенный навоз, идущий на отопление.

Кинсабиану! Дерхаб! Сахли! – тост соответственно на лакском, даргинском и аварском языках с пожеланиями здоровья и всего хорошего.

Кипиш – волнение, паника по поводу какого-то события.

Кумган (тюркск.) – узкогорлый сосуд, кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой, для умывания и мытья рук, а так же подмывания, исходя из традиции отправления естественных потребностей на исламском Востоке. Кумганы изготавливались из глины или из металла (латуни, серебра).

Кутум (Rutilus frisii kutum) – рыба семейства карповых; подвид вырезуба. Длина тела до 60 см, весит около 2 кг. Обитает в Каспийском море.

ЛъикІ! (авар.) – нареч. хорошо!

Магар (арабск.) – обязательный мусульманский ритуал «венчания», который проводит мулла до свадьбы.

Малумат (араб.) – сообщение; сведение, заметка.

Маслиат – обряд примирения.

Миттельшпиль – середина игры.

Мучал – большой водоносный металлический кувшин.

Муэдзин – читающий азан.

Мюрид – последователь, ученик.

Настя-Эбел! (авар.) – Мать Настя!

Нукер – военный слуга, телохранитель при дворе горского феодала.

Нуцал – титул аварских ханов.

Обезьянник – спецприёмник или изолятор временного содержания.

Парту Патима – народный эпос Дагестана, перевод с лакского С. Липкина.

Протеже (франц.) Protégé – лицо, пользующееся чьим-н. покровительством или рекомендацией.

Рахмат (араб.) – милость.

Рюкму – вердикт, закон.

Садака (араб.) – в исламе практика очищения перед Аллахом (см.) посредством раздачи милостыни.

Сардар – наместник, главнокомандующий.

Сау (лезг) – спасибо.

Сахли! – тост на аварском языке с пожеланиями здоровья и всего хорошего.

Село Ичичали – Гумбетовский район. Не только в Дагестане, но и на базарах Кабардино-Балкарии, Грузии, Казахстана творения рук ичичалинских мастеров воспринимаются в ряду надёжных изделий, пользуются спросом, и в деле изготовления медных кувшинов у жителей этого аула нет конкурентов.

Сунна (араб.‎‎) – путь, дорога. В исламе под Сунной понимают действия пророка Мухаммада.

Тухум – родственная группа у народов Дагестана.

Уздень (татарск.) – свободный, зависящий только от себя, собой живущий.

Ураза (тюрк.), рузе (перс.), саум (араб.), 30-дневный пост у мусульман в месяце рамазане. Восходит к древнеараб. культам. Условия поста регулируются Кораном (сура 2): мусульманин должен воздерживаться от пищи, питья, игр, зрелищ в течение дня до наступления темноты. Обязателен для всех верующих, кроме детей до 7 лет, больных, беременных женщин, безумных, путешествующих. Пост, прерванный из-за болезни или путешествия, надлежало возместить в другое время. В связи с тем, что мусульманский год лунный, рамазан, а, следовательно, и У. каждый год приходится на разное время года. В некоторых сёлах Дагестана мула принимает решение о начале У. самостоятельно и потому даты не совпадают. (В селе Халматюр Бабаюртовского района в 2010 году У. объявили на день позже.)

Устаз – наследник Пророка, учитель.

Удзи (дарг.) – брат.

Уцмий – титул даргинского феодального правителя.

Хаpам (араб.) – в шариате запретные действия.

Хабар – рассказ, молва, слух.

Хабарик (собств.) – маленький хабар (мне так кажется).

Хадис (араб.) – высказывания пророка Мухаммада.

Худуди – наказание.

Хукумат – государство, власть.

Хъабало» (авар.) – свадебное платье.

Цейтнот (от нем. Zeit) – время и (нем. Not) – нужда.

ЧРИ – Чеченская Республика Ичкерия.

Шапат – благополучие.

Эме (лезгин.) – тётя по отцу.

Эмен (аврск.) – отец.

Эндшпиль – заключительная стадия игры.

Юзбаши (турецк.) – офицер, сотник.

Якши – нареч. татарск. ладно, хорошо.

Ясыри – пленные.

Ях-намус? – Совесть есть?

 

 

Ищу спонсоров для издания этой книги.

Мой контактный адрес: A-Kostjunin@yandex.ru

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№63 дата публикации: 01.09.2015