Владимир Калуцкий,
член Союза писателей России
Пара гнедых
"Почти у порога шумят камыши.
И в них неизвестное,
Тайное,
Нечто..."
Виктор Белов
1
По делам редакционным в один из советских праздников побывал я в Ливенской средней школе. Согласно протоколу текло мероприятие, а я уже поглядывал на часы: не опоздать бы к автобусу. На сцене тешил публику местный балагур, а я отправился в коридор и пошёл вдоль выставки школьных поделок и редких вещей из сельской старины. И тут под стопкой старых «Огоньков» заметил обложку совсем уж старого журнала. Осторожно извлёк его на свет Божий и с удивлением прочёл название «Вечерняя заря»... неужели мне наконец-то повезло, и я держу в руках тот самый масонский журнал, запрещённый самой Екатериной Великой?
Теперь уже с нетерпением распахиваю страницы, и взгляд упирается в лиловую печать с витиеватым текстом: «Московская ложа Гармония. Мастер Стула князь Николай Трубецкий».
Стоп! Так не бывает, чтобы прямо из XVIII века да сразу в руки. Мне нужен рассказчик, который увёл бы теперь во время оно, когда вершителями судеб выступали монархи и титулованная знать, когда арестовывали людей и журналы, словом, даёшь Золотой век Екатерины. Век расцвета науки и искусств, время Ломоносова и Сумарокова, Трубецких и Шешковского.
Мне нужен рассказчик.
Спустя полчаса завуч под честное слово «отпустил» со мной «Вечернюю Зарю», и уже в автобусе я наспех перелистывал плотные жёлтые страницы. Перед глазами покачивались крупные литеры ручного набора. «Предуведомление... Первый Адам блистал полдневным светом разума. Свет же нашего разума едва ли можно уподобить вечернему свету, так слаб наш разум...» Так издатель Шварц объяснял современникам, а теперь и мне ещё, название своего журнала.
По страницам – чернильные пятна и помарки, а между семнадцатой и шестнадцатой, словно кандалы, выпечатаны два гранёных штампа, отразившие один другого. «Изъято из обращения Дня 7 ноября года 1791 от P. X. Ливенский уездный капитан-исправник». И подпись красной тушью: Карташов.
И враз задышало, задвигалось, заныло былое, и тени коллежских регистраторов, полицмейстеров, громоздкие пятна шестёрок, запряжённых цугом и луковицы куполов словно стали расцветать красками, обретая плоть и пытаясь вырваться за оболочку старинного издания.
Мне очень нужен рассказчик.
Он пришёл ветреной осенней ночью, пропустив вперёд себя укутанную в широкое пальто девушку, почти девочку, которая зябко дышала на свои ледяные ладошки и непонимающе глядела на свет моей настольной лампы. Мужчина столкнул на спину башлык, потом отстегнул саблю и поставил её у ног, присев на подлокотник кресла. Он, судя по мелкой дрожи, тоже изрядно прозяб и теперь несколько минут, прижав к себе девочку, наслаждался комнатным теплом. Я отложил в сторону ручку и вопросительно посмотрел на мужчину. Он, словно очнувшись от сна, приподнялся над креслом и коротко представился, чуть покашливая в пышные свои усы:
– Почтмейстер города Ливенска титулярный советник Порфирий Абрамович Альбом, с Вашего позволения. А это, – подтолкнул он вперёд свою спутницу, – дочка моя, Елизавета Порфирьевна. Вы уж извините нас за столь позднее посещение, но Вам нужен рассказчик, насколько я понял. Так вот, я самый настоящий современник событий, о которых Вы изволите теперь пытаться писать. И журнал «Вечерняя Заря» приходил к опальному князю Трубецкому в Никитовку через мою контору. Сейчас мне скоро на пенсию, а во времена Екатерины Алексеевны я только ещё начинал службу. Вот тогда-то и познакомился с Николаем Никитичем Трубецким... Нельзя ли чашечку чаю для меня и моей дочери? Спасибо... Вы хлопочите, а я пока приступлю к рассказу.
Порфирий Абрамович Альбом размотал с шеи белый шарф, помог дочери снять её неуклюжее пальто. Я включил чайник в розетку, следя за неторопливой речью гостя.
– В те поры, – продолжил он, – году в 1787, завёл я себе в лесу, недалеко от города, грибоварню. Оно, знаете ли, чиновничье жалованье скудно, я ещё только начинал подниматься по Табели о рангах и лишний доход почитал за большое благо. В компаньонах у меня значился охотничий егерь-горбун Фома Поцелуев. Он с домочадцами сам собирал грибы, частью скупал их по округе, а я же взял обязательство варить, сушить их и поставлять в Воронеж к губернаторской кухне. Дело у нас спорилось, а особенно полюбились лакомкам мясистые печерицы, или шампиньоны, по-научному.
...Чайник протяжно засвистел, я неторопливо размочил заварку и скоро все втроём мы уже отхлёбывали душистую жидкость. Девушка, впрочем, пока так и не произнесла ни слова.
– Да, – продолжил гость. – Помню в августе подготовил я к отправке партию сушёного белого гриба. – На гирлянду в несколько десятков аршин уже нанизывали грибы, как вдруг егерь Поцелуев огорошил:
– Князь Трубецкой прибыл в Никитовку. Его приказчик просил продать грибов по любой цене. Я обещал. Да, кстати, князь в субботу будет охотиться в нашем лесу, так что у Вас, господин Альбом, есть счастливая возможность познакомиться с сим замечательным человеком.
Мой рассказчик и его дочка уже окончательно согрелись, хотя Лиза с опаской глядела на тёмное окно в каплях ноябрьского ненастья. Видно, ей не хотелось возвращаться ни на улицу, ни в свой минувший век. Почтмейстер же раскрыл расписную табакерку и положил под язык щепотку жевательного табака.
_ Не желаете? – спросил меня. – Ну, я продолжу. В субботу ко мне на грибоварню пожаловали гости.
2
В стране Сервантеса Николаи Никитич Трубецкой впервые почувствовал приближение старости. Некогда гвардейский красавец, он теперь с горечью заметил, что вслед ему перестали оборачиваться дамы. «Вот тут и хлопочи о смысле жизни», – подумал вельможа, пыля дорогами Европы в Россию. По делам масонского братства побывал он у шведских коллег, у шотландских, – в Испанию и Францию заглянул. И теперь возникло у него глухое подозрение, что у европейских масонов нет тайны высшей истины. За их обрядовостью, скрытностью от чужих глаз усматривалось лишь желание не высказать своей несостоятельности в абсолютном познании бытия. «Пора России выделяться в отдельную масонскую провинцию и уж самим искать света разума», – окончательно решил Николай Никитич и с таким докладом предстал на собрании московской масонской ложи «Гармония». И сразу вслед за этим братья выбрали его Мастером Стула этой ложи.
– Мы должны теперь, – говорил при этом Трубецкой, – распространять идеи нашего братства. Только на этом пути можно найти спасение души.
С тем и отбыл на отдых в отцовскую вотчину Никитовку, прихватив с собой книги дюжины названий.
За две недели на отдыхе успел побывать в Валуйках. Там он уговорил к вступлению в свою московскую ложу бригадира Кирпилева, и теперь военный всюду следовал со своим высоким покровителем. И в ливенский лес на охоту князь выехал с пышной свитой, в которой ярким пятном выделялся мундир бригадира.
Кавалькадой в восемь всадников, со сворой гончих с длинными умными мордами, подъехали к продолговатому односкатному сараю грибоварни. Плавал по округе противный тошный запах от варева, у порога в кацавейке и ботфортах вежливо встретил князя с его людьми высокий пышноусатый человек.
– Коллежский регистратор Порфирий Альбом, Ваше сиятельство, – представился он, поклонившись.
– Из иудеев? – подозрительно спросил князь.
– Никак нет, я немец, – чиновник осторожно прикрыл за собой двери и предложил: – Проследуете дальше, тут в полверсте у меня избушка для отдыха, там не услышите сего запаха.
По дороге князь выпытал у чиновника, что тот годом назад назначен в Ливенск почтмейстером, не женат, образование получил в Бонне.
– Вот Вы-то мне и нужны, – обрадовался князь. – Я попрошу Вас завтра же побывать у меня в Никитовке, и я передам Вам книги и журналы для распространения. Надеюсь, умные и грамотные люди здесь есть?
– Как не быть, Ваше сиятельство! В уезде четыре школы для подлого народа, два училища – мирское и церковное. А дворяне по поместьям – всё отставные офицеры со своими благородными родителями подчас... Однако интересуюсь – на какой предмет Вам эта бесплатная раздача книг?
Князь гикнул на заозоровавших собак и ответил:
– Вот в Никитовке всё и объясню.
И резко вскинул к плечу свою испытанную тульскую кремнёвку. Полыхнул выстрел, в кустах затрещали ветки, и гончие резко метнулись на этот треск.
3
Девочка с трудом поднимала веки, сон окончательно сморил её, и мы перевели Лизу на диван, укрыв тёплым пледом. Порфирий Абрамович потарахтел ложечкой в чашке и вернулся к своему рассказу.
– В воскресенье на почтовых отправился я с визитом к князю. Прежде не бывал в Никитовке, но по ароматному запаху свежей тушеной свинины – готовили вчерашнего вепря, охотничью удачу князя – сразу направил кучера к одноэтажному дому с колоннами и молодым садом вокруг. По широкой аллее проводил меня важный мажордом. Я мельком отметил, что хоромина плохо обжита, шпалеры пора бы менять, да и картины по стенам тусклы и зеркала туманны. Хозяин встретил в турецком халате, и это меня немного покоробило. Но Николай Никитич предложил мне трубку, извинился за свой вид и вывалил передо мной на стол сотни две книг и журналов.
– Тут, – указал он, – вековая человеческая мудрость. В издательстве Новикова печатаем мы эти книжки но разным областям науки, искусства и богословия. Вы слышали о масонском братстве? Так вот я – масон. Весь мир, вся природа кричит о том, что Бог есть, но вы, скудоумные, его не видите.
– Но масоны – тайная организация? – спросил я. – Тогда вы противузаконные, а значит, подлежите наказанию. Не навлечёт ли на меня гнев начальства распространение сих книг?
Трубецкой усмехнулся и хлопнул в ладоши. Появился знакомый мажордом. «Платье мне! – коротко бросил ему князь и пока потом одевался, внушительно, словно выговаривая, поучал меня:
– Похож ли на заговорщика я, один из главных вельмож и столпов Империи? Мой отец служил президентом военной коллегии, а все предки даже далее седьмого колена известны на Руси за верных слуг и помощников государей. Да знаете ли Вы, господин Альбом, что в мою московскую ложу входят люди с такими фамилиями, что от одного перечня которых у Вас перехватит дыхание! Мы что – враги престола? Нет, мы его опора и это лишь по первому впечатлению можно принять масонов за всемирную секту. Да, в масштабах мира мы признаеё равенство всех перед Богом. Но в границах империи мы стоим за то, чтобы раскрыть божественный смысл во благо Отчизны. Да вот, чтобы долго не убеждать, ознакомьтесь хотя бы с одним из этих журналов.
Трубецкой наугад поднял со стола брошюру и протянул мне. «О вольнодумных и неверующих. Сочинение архимандрита Троицкого Колязинского монастыря преподобного Феоктиста».
– Как, – переспросил я, – и духовой пастырь – масон?
– Я Вас уже полчаса убеждаю в том, что мы и сильны людьми, которые составляют славу России. И уж коль и Вам предлагаю вступить в наше братство, то знаю, что Вы, при своём ничтожном звании, должны принять это за честь.
Вельможа окончательно облачился в кафтан и пристегнул к поясу дворянскую шпагу.
– Считаю, что мы договорились. В феврале жду Вас в братство со степенью ученика... Кстати, Вы не забыли привезти ко мне на кухню грибы, что я купил у Вас давеча?
4
Полноте, уж не сон ли это, не галерея оживших портретов? Сиятельные братья графы Панины, князь Куракин, герцог Александр Виртембергский, граф Станислав Костка-Потоцкий, граф Александр Остерман-Толстой, генерал-майор Бороздин, Карл Осипович О-де-Сион, Александр Болашов и прочие, и прочие, как говорится. Признаться, валуйский бригадир Леонтий Кирпилев ожидал увидеть в масонской ложе екатериниских вельмож, но не столько же!.. На высоком, вроде трона, сооружении, восседал Николай Никитич Трубецкой.
Их, семерых соискателей звания ученика, принимали сегодня в ложу. Стоя рядом с ливенским почтмейстером Порфирием Альбомом, бригадир чувствовал непривычную для себя оторопь от таинственной обстановки посвящения. Даже забыл, что получасом тому Порфирий в приёмной шёпотом попросил руки дочери бригадира – Ксении. До таких ли мелочей тут, когда скоро станешь посвящённым – причастным к великим тайнам!
На троне замер Мастер. Первый и Второй надзиратели подвели бригадира к ковру с магическими знаками и распластали на нём лицом кверху. Оратор начал в полной тишине представлять вступающего, речитативом выдавая в нём примерного христианина и гражданина. Секретарь всё записывал на длинный лист, а Брат-Страж зорко следил за тем, чтобы с глаз испытуемого не сползла белая повязка.
Потом Кирпилева подняли с ковра, распустили повязку на лице. Мастер Стула громко спросил;
– Поклянёшься ли ты на святом Евангелии никогда не открывать масонских тайн, быть послушным воле братства? Тогда опусти руку на Писание и повторяй за мной.
И бригадир, совсем уж ничего не соображая, начал повторять за Трубецким почти непонятные ему речи. И лишь когда Казначей подошёл к нему с ларцом за первым взносом, Кирпилев вдруг невпопад подумал: «А хоть бы и за коллежского регистратора. Он молод, к карьере горазд, неплохой парой сыграет Ксении».
И отсыпал в шкатулку пятьдесят рублей серебром – двухгодичное своё жалованье.
5
«И впрямь – старею», – огорчился Николай Никитич, заметив, как равнодушно скользнула по нему взглядом императрица. Но причина тому оказалась другой.
– Князь, – холодно начала аудиенцию Екатерина, – я пригласила Вас, чтобы высказать своё крайнее неудовольствие. Вы, оказывается, у нас – записной вольнодумец. Не перечьте!.. Иначе как объяснить Ваше участие в богопротивном обществе масонов? Теперь я распорядилась учредить комиссию по расследованию поведения ваших лож. А главного смутьяна Николая Новикова – за его запретную типографию уже заточила в Петропавловскую крепость. Пущай его поумничает в каземате. Вы же отправляйтесь к себе в Москву и ждите высочайшего указа о своей судьбе. А деятельность масонов по всей России от сего числа я запрещаю... Ступайте.
И, не дав поцеловать руки, удалилась из кабинета. И уже в приёмной князь почувствовал к себе холод. Пальто пришлось надевать без чужой помощи, никто не подал ему шляпы, не пожелал доброго пути.
«Я-то ещё выкручусь, – по дороге в Москву размышлял Мастер Ложи. – А вот как быть простым ученикам и товарищам?.. Непременно надо упредить о беде моих ливенских да валуйских однодумцев. Хоть бы успели бумаги пожечь».
И в Москве переменилось отношение к князю. Кончились визиты к нему других вельмож. Его переставали узнавать на улицах даже должники, а жена Варвара Александровна предложила:
– Давай уедем в имение под Саратов или в Никитовку. Авось переживём тревожную пору.
Не успели. Морозной январской порой прискакал к главнокомандующему Москвы фельдъегерь о двуконь с указом царицы. И в тот же день зачитаны Мастеру Ложи «Гармония» Николаю Трубецкому параграфы. «Дабы искоренить преступное вольнодумство и покарать его носителей, повелеваю отправить в опалу князя Николая Трубецкого с супругой в его отчину Никитовку, Ливенского уезда в оставлении в дворянском сословии, чтоб чувствовал наш гнев, к месту ссылки сопровождать его в двуконном экипаже при полицейской охране с обнажёнными клинками».
6
– Да-с, сударь мой, – Прокофий Альбом прислушался к удару часов в коридоре и встревожился. – Через час нам с Лизой надо удалиться, посему позвольте ещё чашечку чаю, а я постараюсь закончить.
Так вот. Когда я вернулся из Москвы уже масоном, то скоро почувствовал неприязнь со стороны капитана-исправника Карташова. Он беспричинно задержал моё производство в следующий чин, велел доставлять ему к досмотру всю адресованную лично мне почту, а однажды прямо сказал:
– Извольте снять с форменного сюртука сию мерзость, – и брезгливо пальцем в перчатке ткнул в масонский мой знак – серебряный ромбик с человеческим глазом, тиснутым внутри. На время от гонений спасла моя женитьба на дочери валуйского бригадира Кирпилева. Но как только исправнику стало ведомо, что и тесть мой – из союза вольных каменщиков – то напрочь запретил мне поездки в Валуйки даже по казенной надобности.
Как-то в конце зимы девяносто второго года Карташов вызвал меня в управу и, не поднимаясь из-за стола, прочёл указ государыни о запрещении масонских обществ. Потом сам обмакнул в бронзовую чернильницу гусиное перо и протянул мне.
– Извольте немедля написать отречение от своих еретических убеждений, иначе я возьму Вас тут же под стражу. Кстати, тесть Ваш за то же самое отделался пока тоже лёгким испугом – его лишь отправили в отставку. И всю вашу масонскую литературу я арестовал.
–Что мне оставалось делать? – Альбом вновь запустил пальцы в табакерку. – Я написал отречение. А ещё через неделю вместе с Карташовым и уездными чиновниками встречали мы опального князя. Когда на крутой дороге со стороны Бирюча показалась простая карета, запряжённая парой худых гнедых кляч, некоторые даже прослезились.
Карета остановилась рядом, полицейский офицер передал Карташову пакет:
– Извольте принять под гласный надзор государственного преступника князя Трубецкого! Кстати, где тут у вас приличный трактир? Мои люди промерзли до мозга костей, откинув дверцу, на снег ступил сам князь. Размяв суставы, он бросил нам полупоклон и сказал, обращаясь к Карташову:
– Надеюсь, Вы не будете мне слишком досаждать своим надзором, за что буду Вам особо благодарен.
Коротко бросил мне: «Добрый день, сударь», под локоть отвёл меня в сторону и сказал:
– У меня под Саратовом, рядом с вашей немецкой колонией – имение. Уходите немедля со службы и уезжайте от греха. Времена скоро переменятся, я Вас тотчас и вызову. И истомлённые гнедые повлачили лыжную карету в Никитовку.
Альбом помолчал. Он встрепенулся лишь, кода часы ударили ещё получас.
– Да-с! – вновь начал он. – К радости Карташова, я уже через неделю увёз супругу под Саратов. Там скромно и жили мы до восшествия на престол наследника Павла Петровича. Сей Император в первый же день царствования в числе прочих крупных масонов помиловал узника Петропавловской крепости Новикова и принял их во дворце. Он вернул им звания, а Николая Никиточа Трубецкого сделал даже сенатором. И не мудрено – ведь сам Павел Петрович вступил в масоны ещё в бытность свою наследником. Ну, а уже князь Трубецкой скоренько оживил московскую ложу, а меня вернул с повышением в чине к прежней должности – почтмейстера. Только теперь уже по упразднении Ливенского – в Бирюченский уезд. Вернул князь из служебного забвения и моего тестя. Леонтий Леонтьевич Кирпилев вошёл в военно-походную ложиуи даже служил в Отечественную войну при лейб-гвардейском конном полку ложи Военной верности. Господин Альбом тут усмехнулся:
– Чтоб не позабыть. В год кончины одного из самых крупных масонов России – сиятельного князя фельдмаршала Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова, уже в Пруссии в кавалерийском наскоке сшибли из седла, а потом французы в числе убитых едва не метнули его в могилу. Да заметили известный знак на груди – и призадержались. Оказалось – и среди неприятеля в бранном деле масоны встречались, они-то и спасли лейб-гвардейца как соратника по убеждениям.
...Часы пробили три. Почтмейстер поднялся, пристегнул саблю, завернулся в шарф:
– Увы, нам пора, – сказал он, опуская на голову башлык. Но тут я не выдержал:
– Простите, Порфирий Абрамович, – осторожно заговорил я, принимая от него плед с дивана. Ведь Вы неспроста привели ко мне девочку. Она имеет отношение к Вашему рассказу?
– Самое непосредственное, – согласился советник, – из-за неё-то мы и отправляемся сейчас в ночь. Вчера в городскую управу пришёл Указ Александра I о запрещении масонства. Нам опять предстоят гонения. Четыре часа назад я получил цедулку от князя Евгения Николаевича Трубецкого, гостившего в Никитовке. Он уже семь лет, как обручён с Лизонькой. Помните, я Вам о грибоварне говорил. Вот там теперь и ждёт нас князь, чтобы вновь отправить в немецкую колонию... Чу! бубенцы.
– Лизонька, отставь чашку, теперь не время. Порфирий вновь укутал дочь в неказистое пальто.
– Фома Поцелуев ждёт у крыльца. Простите, сударь, за беспокойство.
И они исчезли за порогом, хотя никаких бубеннов я не слышал.
* * *
Вот так и посетил меня Рассказчик. Пусть вымышленный, зато узнал я от него о Делах настоящих, о людях замечательных и не очень. О масонах, вольных каменщиках – людях таинственных – и не очень.
И ещё я уверовал в реальность рассказа Порфирия Абрамовича, когда в старых полицейских архивах губернского жандармского управления натолкнулся на документ, предназначенный для Воронежского губернатора. Вот он весь. «Доношу до сведения Вашего превосходительства; что поручик, князь Евгений Трубецкой после известного смятения в Петербурге 14 декабря прошлого 1825 года обнаружен, наконец, в своём имении Никитовке, препровождён к месту совершения преступления и осуждён на четыре года поселений в Тобольскую губернию. С ним изъявила желание отбыть супруга княгиня Елизавета Порфирьевна Трубецкая, урождённая Альбом».
Ваши комментарии к этой статье
№72 дата публикации: 01.12.2017