А. Алехин
Жажда совершенства
Альбрехт Дюрер
Альбрехт Дюрер. Автопортрет. 1498.г.
«...В 1471 году после Рождества Христова в шестом часу в день св. Пруденция во вторник на неделе св. Креста (21 мая) родила мне моя жена Барбара моего второго сына, коему крёстным отцом был Антон Кобергер, и назвал его в честь меня Альбрехтом». Эту запись внёс в свою памятную книжку отец великого немецкого художника.
Всего в семье было восемнадцать детей, из них до зрелых лет дожили лишь трое. На склоне лет Альбрехт Дюрер-младший в одном из дневников он посвятил отцу такие слова: «...Альбрехт Дюрер-старший провёл свою жизнь в великом старании и тяжком труде и не имел иного пропитания, чем то, которое он добывал своими руками себе, свой жене и детям. Поэтому он имел немного». Сын часто изображал отца. Под старость вспоминал о нём как о человеке чистой души, терпеливом и достойном, доброжелательном к каждому...
В Нюрнберге – а именно в этом городе родился Альбрехт – было тогда несколько начальных латинских школ. Там учили и учились на латыни «тривиуму» – грамматике, логике и риторике. Мальчик ходил в ближайшую от их жилища – при церкви св. Зебальда. Все семьдесят учеников этой школы были разделены на три группы, однако младшие, средние и старшие сидели в одной комнате и занимались у одного учителя. Приходили они два раза в день: утром на три часа и на столько же после обеда.
Учился Дюрер недолго и всю жизнь сожалел об этом, стремясь пополнить знания самостоятельно.
В те времена Нюрнберг был городом литейщиков чугуна, бронзы и латуни, кузнецов, оружейников, чеканщиков, ювелиров. Местные мастера умели рисовать и чертить, думать и изобретать. Могли рассчитать шаг винта, плечо рычага, наклон резца. Ремесло стремилось к союзу с искусством и науками.
Альбрехт Дюрер-старший был золотых и серебряных дел мастером. Создавал кадила, кубки, чаши, кропильницы. Для мирских целей – светильники, сосуды для благовоний, кружки, металлические бутылки. Каждый предмет требовал своего материала и своих сложных приёмов.
Альбрехт Дюрер. Автопортрет. Ок. 1492 г.
Если заранее не вообразил работу уже завершённой, не представил, как будут сочетаться золото, серебро, драгоценные камни, то рискуешь многим. Чтобы не ошибиться, надо сначала нарисовать на бумаге – с мельчайшими подробностями. Но нельзя быть и рабом драгоценных материалов, бояться с ним работать: осторожность должна сочетаться со смелостью, расчётливость – с дерзостью.
Альбрехт Дюрер-старший надеялся свои знания и опыт передать сыну. А чтобы постичь профессию златокузнеца быстрее, надо было как можно раньше начать её осваивать, неустанно упражняясь. Вот почему мальчик не закончил латинскую школу. Он уже давно проводил в мастерской долгие часы. Наблюдал за работой отца и его помощников, учился держать инструмент и обращаться с материалами.
Альбрехт уже мог отличать по виду, по цвету и блеску качество золота, а главное – усвоил неукоснительное правило: никогда не фальшивить, не обманывать покупателя, который должен твёрдо верить слову златокузнеца, – недаром он принёс присягу в верности строгим законам ремесла Замена дорогого материала дешёвым, выгадывание, выкраивание, уловки – всё это сурово осуждалось. Честность во всём – правило, крепко усвоенное на всю жизнь в мастерской отца.
Он научился плавить золото, переливать в чугунную форму, придавать необходимый цвет. Различал гораздо больше его оттенков, чем другие ученики. Рано приучился к бережливости – ведь даже сор, скопившийся в мастерской к концу рабочего дня, нельзя выбрасывать: его сжигают, затем тщательно ищут в золе спекшиеся золотые крупинки. И воду, в которой мыли руки, прежде чем выплеснуть из тазов на улицу, процеживают через сукно.
Без выдержки и неторопливости невозможно чеканить и гравировать: иногда приходится работать с заказом месяц, а то и больше. А какая великая осторожность нужна при сборке будущего изделия, спайке его из отдельных частей! Здесь работы хватает всем – и мастеру, и подмастерьям. Затем следует длительный процесс доводки кубка или чаши, бокала или светильника до блеска в прямом смысле этого слова.
Альбрехт Дюрер. Автопортрет. Перо
Нужно знать свойства металлов, кислот, щелочей и других веществ, налаживать и совершенствовать свои станки, регулировать скорость вращения, подбирать угол заточки резца, силу тисков, рисовать и чертить. Определять по цвету тигля готовность металла, по запаху – достаточно ли раскалён горн, по звуку щёток – пора ли кончать полировку...
В этой мастерской научишься не только приёмам и операциям – поневоле выработаешь, выплавишь, отшлифуешь характер. Приобретёшь такие качества, как упорство, добросовестность, терпение.
Законы профессии строго соблюдались. «Бог видит всё и отовсюду», – говорили старые мастера, будучи убеждены, что облегчить себе работу, сделать что-либо недобросовестно, – значит, погрешить против своего мастерства и его святых покровителей.
Однажды Альбрехт отвлёкся от данного отцом задания. Взглянул на себя в небольшое тусклое зеркало. Задумался. Потом взял серебряный карандаш, точнее штифт, и начал рисовать себя. Этот рисунок, к счастью, сохранился до наших дней.
Альбрехт изобразил себя вполоборота – смело, без поправок, хотя сам материал требовал точного глаза, уверенной руки. Спрессованная палочка серебряного порошка, заменявшая в то время графитный карандаш, оставляет на грунтованной шероховатой поверхности бумаги след, который удалить невозможно.
По-видимому, тринадцатилетнего мальчика вдохновил выполненный в той же технике автопортрет отца. Оба изображения ныне находятся в венском музее «Альбертина» – одном из крупнейших собраний старинной европейской графики. И если их сравнить, то предпочтение явно будет в пользу Альбрехта Дюрера-младшего.
Альбрехт Дюрер. Штудия рук.
Подготовительный рисунок к Геллеровскому алтарю. 1508 г.
Рисунок отца, при всей чёткости линий, словно проведённых резцом по металлу, тщательной отработке деталей, явном сходстве с оригиналом, неудачно скомпонован на листе, дробится на отдельные части, спорящие одна с другой; нет единства и в манере исполнения: местами изображение слишком линейно и суховато, местами перегружено густыми плотными тенями.
Рисунок сына хорошо скомпонован, штрихи прекрасно выявляют формы лица, характер складок одежды, волнистость струящихся волос. Портрет получился очень похожим. Впоследствии Дюрер много раз изображал себя: тот же вытянутый овал лица, миндалевидные глаза, слегка отличающиеся один от другого разрезом, вскинутые брови, продолговатый с горбинкой нос, небольшой пухлый рот, руки с длинными тонкими пальцами.
Интересно сопоставить этот графический автопортрет с выполненными через девять и четырнадцать лет. На всех художник запечатлён вполоборота, фигура расположена по одной и той же схеме – спиной ближе к левому краю картинной плоскости, в правом нижнем углу изображены руки. Перед нами как бы история возмужания, эволюция становления человека, художника, великого мастера.
Сравнение портретов свидетельствует, что изображённый – человек умный, проницательный, открытый. Осанка и выражение лица говорят о спокойном достоинстве, твёрдости духа, уверенности в неординарности своего предначертания. Сразу видно, что автор этих работ – один и тот же художник. В автопортрете 1498 года Альбрехт Дюрер предстает перед нами в расцвете сил, в середине своей жизни. Справа, на темном фоне, художник оставил памятку: «Это я писал с самого себя. Мне было 26 лет. Альбрехт Дюрер». Он уже много, даже очень много повидал, знает, насколько суетен, тревожен, даже страшен окружающий мир. И за внешней сдержанностью, невозмутимостью, строгостью угадываются – это выдают, прежде всего, глаза и руки – огромное внутреннее напряжение, одержимость своим делом: ведь позже он скажет, что вслед за Богом идёт художник.
Поражает тщательность исполнения, отточенность каждой детали: складок на тонкой рубашке и на камзоле, тонких прядей золотистых волос, изломов далёких скал, что видны за окном. Моделировка лица, шеи, груди уверенная, точная, мягкая. И, несмотря на обилие подробностей, главное в картине – лицо – не подчинено второстепенному, никакие мелочи не нарушают цельности изображения.
Портрет этот столь же графичен, сколь и живописен. Он словно отчеканен и доведён до полной законченности рукой гравёра, каким Дюрер и являлся на самом деле... Но вернёмся к его первому детскому автопортрету.
Лицо мальчика серьёзно, глаза не по-детски пристальны, взгляд словно обращён внутрь самого себя. Правая рука, выглядывающая из широкого рукава, хрупкая, с длинными тонкими пальцами. Автопортрет по тем временам – дело необычное. Да ещё в таком возрасте. Юный художник справился с непомерно сложной задачей. Решал её, предельно сосредоточившись, сконцентрировав всё внимание и силы, что и отобразилось в его облике.
Альбрехт Дюрер. Штудия драпировок.
Подготовительный рисунок к Геллеровскому алтарю. 1508 г.
Спустя несколько десятилетий мастер нашёл свой рисунок в стопке других и отнёсся к нему серьёзно, надписав в верхнем правом углу: «Это я сам нарисовал себя в зеркале в 1484 году, когда я был ещё ребёнком. Альбрехт Дюрер».
А ведь изобразительной грамоте его никто ещё тогда не учил. Разве только освоил серебряный карандаш, которым в мастерской делали эскизы будущих изделий и создавали узоры для чеканки и гравировки. Между тем Альбрехт продолжал занятия в отцовской златокузнице. Осваивая сложное ремесло, не замыкался только на нём и помимо рисования расширял свой кругозор. Каким образом? В доме соседей Пиркгеймеров было богатое собрание печатных и старых рукописных книг в кожаных переплётах с бронзовыми позолоченными застежками. Мальчик часами их листал, разглядывая красивые буквицы, с которых начинаются главы. Эти буквицы, ярко расцвеченные, образуются из стилизованных растений, фигур зверей и людей; они помещены на фоне затейливых узоров. Но особенно привлекали Альбрехта гравюры.
На той же Крепостной улице, где жили Дюреры, находилась самая большая и самая известная в городе мастерская, принадлежавшая художнику Михаэлю Вольгемуту. Он, его помощники и ученики готовили рисунки для гравюр на дереве, расписывали алтари и стёкла церковных окон.
Крёстным отцом Альбрехта был Антон Кобергер, связавший с книгами всю свою жизнь. Почти ровесник книгопечатания, он основал типографию в том году, когда родился его крестник. Постепенно типография приобрела известность не только в Германии, но и далеко за её пределами. В ней работало сто человек: словолитчики, наборщики, печатники, корректоры, переплётчики, гравёры, а также иллюминисты, то есть те, кто от руки раскрашивал гравюры. Книги печатались одновременно на двадцати четырех станках.
Разумеется, юному Альбрехту доступ в типографию был всегда открыт. Там пахло свинцом, влажной бумагой, краской, кожей, клеем. Работа была тяжёлой: по четырнадцать часов ежедневно в условиях сурового порядка и наказаний за малейшую ошибку. Но мальчика это не удивляло, – так было и в других ремёслах.
С интересом наблюдал он за набором и печатанием текста. Кобергер рассказывал, как делается бумага, как она различается по сортам, по происхождению, – из какой «бумажной мельницы», то есть мастерской. К бумаге у Альбрехта была страсть. Он любовно гладил её шершавую поверхность и неровно обрезанные края, вдыхал её запах.
Особенно влекло мальчика в то помещение, где работают резчики гравюр по дереву. Перед ними лежат тщательно отшлифованные грушевые дощечки. На дощечку переведён с бумаги рисунок. Острыми стамесками резчики осторожно убирают то, что между линиями. Ошибки недопустимы, потому что исправить их почти невозможно. Затем комком мягкой ткани на дощечку наносят краску, которая тонким слоем ложится на выступы. Далее дощечку переносят под пресс и с силой прижимают к ней бумагу – слегка увлажнённую, чтобы лучше принимала краску.
Альбрехт Дюрер. Штудия рук к картине "Христос среди книжников" 1505 г.
Оттиск готов. С одной доски их можно отпечатать большое количество, а потом продавать отдельными листами или соединить с текстом книги.
От Кобергера мальчик узнал, что такой способ печати придумали сто лет назад, чтобы делать игральные карты. Позже его использовали для печати изображений святых, евангельских историй. Дюрер тоже захотел попробовать и испортил несколько заготовок.
Больше всего Альбрехта тянуло в мастерскую Вольгемута, где делали рисунки для будущих гравюр. Заметив это, Кобергер привёл его туда. Первое, что бросилось в глаза, – створки незавершённых алтарей, лики и одеяния изображённых на них святых. Здесь полутонами не писали, брали цвет в полную силу – красный, синий, золотой. Композиции получались яркие, насыщенные, звонкие, порой слишком пёстрые. Всюду были горшки с красками, бутыли с маслом, листы с рисунками...
На склоне жизни Дюрер поведал в «Семейной хронике»: «...Особенное утешение находил мой отец во мне, ибо он видел, что я был прилежен в учении. Поэтому послал меня мой отец в школу, и, когда я выучился читать и писать, он взял меня из школы и стал обучать ремеслу золотых дел мастера. И когда я уже научился чисто работать, у меня появилось больше охоты к живописи, нежели к золотых дел мастерству. Я сказал об этом моему отцу, но он был не совсем доволен, так как ему было жаль потерянного времени, которое я потратил на обучение золотых дел мастерству. Всё же он уступил мне, и, когда считали 1486-й год от Рождества Христова, в день святого Эндреса (св. Андрея, 30 ноября) договорился мой отец отдать меня в ученики к Михаэлю Вольгемуту с тем, чтобы я служил у него три года».
И далее: «В то время дал мне Бог усердие, так что я хорошо учился. Но мне приходилось много терпеть от подмастерьев».
Хорошо учиться помогает и твёрдость руки, приобретённая в отцовской мастерской: мальчик прикасался карандашом к бумаге бережно, точно и уверенно, как резцом к золоту.
Альбрехт Дюрер. Зайчик. Акварель и гуашь
Много позже, став знаменитым, Дюрер задумал большую книгу о живописи. Сохранились её планы, но труд так и не был осуществлён. Размышляя о том, как надо учить юного художника, он вспоминает свои отроческие годы. Задаёт себе вопрос: «Как сделать, чтобы мальчик учился с охотой и учение ему не опротивело?» Судя по всему, вспоминал, что иногда пропадал интерес к рисованию, надоедали чрезмерные упражнения. И здесь, видимо, может помочь другой вид искусства.
Было бы очень хорошо, считал Дюрер, если ученик время от времени «отвлекался бы от учения непродолжительной игрой на музыкальных инструментах для того, чтобы согреть кровь и чтобы от чрезмерных упражнений им не овладела меланхолия».
Музыку Альбрехт любил с ранних лет. Один из его детских рисунков называется «Мадонна с музицирующими ангелами». Ангел, играющий на лютне, весьма схож с Дюрером, каким он себя изобразил на первом автопортрете. И в дальнейшем художник будет часто рисовать и писать себя с разными музыкальными инструментами. Например, в 1500 году на створке «Алтаря Иова» представил флейтиста и барабанщика. В лихом, задорном барабанщике нетрудно узнать Дюрера.
Юный художник должен быть высоконравственным, морально чистым: «Ничто так не ослабляет ум, как нечистота». С ранних лет учиться: «Надо, чтобы он умел хорошо читать и писать и знал бы латынь, чтобы понимать всё написанное».
В мастерской Вольгемута Дюрер освоил все стадии создания алтарной картины: подготовительный рисунок, перевод его на доску, подбор и смешение красок, нанесение подмалёвка, многочисленные прописания композиции.
Запомнил, какие сцены обычно изображают на алтарях, как выглядит тот или иной святой и какие атрибуты ему сопутствуют. За три года прошёл хорошую профессиональную школу, приобрёл прочные навыки ремесла и даже кое-что узнал о нидерландских и итальянских мастерах.
И, может быть, самое главное – Альбрехт Дюрер ощутил страстное, непреодолимое желание учиться дальше, узнать об искусстве как можно больше.
В «Семейной хронике» художник оставил примечательную запись: «...Послал меня мой отец путешествовать, и четыре года я не был дома, покуда отец снова меня не потребовал. И после того как я уехал в 1490 году, после Пасхи, я вернулся, когда считали 1494 год после Троицы».
У европейских ремесленников и художников странствия подмастерьев, закончивших учение, были издавна в обычае. Это давало им возможность познакомиться с собратьями по профессии, обогатить знания, овладеть новыми приёмами и материалами, разведать секреты мастерства.
В 1492 году Дюрер добрался до Кольмара, маленького зелёного городка недалеко от Рейна. Он давно мечтал туда приехать, чтобы поучиться у знаменитого немецкого живописца и гравёра по меди Мартина Шонгауэра. Но опоздал: почитаемый Альбрехтом с детства мастер умер почти год назад. Однако в Кольмаре остались трое его братьев, и молодой человек проработал несколько месяцев помощником в их мастерской, где увидел много великолепных гравюр мастера Мартина.
Альбрехт Дюрер. Старик. Кисть на тонированной бумаге
Братья Шонгауэры научили Дюрера приёмам гравюры на меди. Ему пришлось по душе, что собственный рисунок не надо передавать резчику, который может его исказить, а режешь его на медной доске сам, собственной рукой.
Пришло время покидать Кольмар. Впоследствии биограф Дюрера отметит: «И путешествуя так далеко ради своего искусства, он проводил всё своё время за рисованием портретов, людей, пейзажей и городов». Работ тех лет сохранилось мало: рисунки Альбрехт не слишком берёг.
В том же году молодой человек прибыл в Базель – один из главнейших центров новой гуманистической культуры, чему способствовал его университет. Здесь можно было встретить немало видных учёных, получить доступ в прекрасную библиотеку, познакомиться со знаменитыми базельскими печатниками и издателями. И даже принять участие в иллюстрировании готовящихся изданий.
Осень 1493 года застала Дюрера уже в вольном городе Страсбурге, где он поступил в мастерскую одного из местных живописцев. Здесь он и написал свой первый автопортрет маслом – на пергаменте, чтобы легче было отправить домой. Изобразил он себя с чертополохом в руках; растение это тогда называлось по-немецки «мужская верность». А над портретом поместил двустишие:
«Идёт моё дело,
Как небо велело».
Дело, действительно, шло. Альбрехт рисовал постоянно. Стремился увидеть как можно больше. Знакомился с интересными людьми – ему это было нетрудно, поскольку отличался обаянием, общительностью, умом, не говоря уже о великом таланте.
Возвратившись в Нюрнберг, Дюрер женился на Агнес Фрей, дочери Ганса Фрея, медника, механика, музыканта. Можно было открыть мастерскую совместно с тестем, набрать заказов. Но покоя он не ощутил. Наоборот, собственные работы перестали нравиться. Особенно огорчало, что не умеет передать человека в движении, а в пейзажах – дальние планы.
Начал копировать гравюры на меди Андреа Мантеньи и других итальянцев. Они-то, полагал Дюрер, знают гораздо больше, чем его соотечественники, ибо имеют возможность изучать великое искусство древних греков и римлян, читать их труды, постигать законы совершенства. Дюреру страстно захотелось побывать в Италии. И вот он уже собирается в путь.
Тревожились родители, обиделся тесть, плакала жена, но Альбрехт был непреклонен. После долгого и опасного путешествия, в 1495 году, художник добрался до Венеции. Здесь познакомился со знаменитыми братьями Джентиле и Джованни Беллини, с их работами, а также с произведениями многих других прославленных живописцев. Его пленили колорит картин Джованни, мягкость и светозарная сила красок, так отвечающих библейским сюжетам; изумился он и мастерству, с каким переданы воздушная дымка, окутывающая пейзаж, синие дали.
Альбрехт Дюрер. Вид Арко. Акварель. 1495 г.
В Венеции Альбрехт много писал красками, рисовал пером. Подобно прилежному ученику, а было ему уже двадцать четыре года, копировал работы Мантеньи, Антонио Поллайоло, Лоренцо ди Креди, братьев Беллини. Стремился постичь секреты изображения обнажённого тела. Открытия итальянского искусства, шедевры античности Дюрер воспринял всем существом, с огромной пользой для своего дальнейшего творчества.
Возвратившись на родину, он обосновался со своей мастерской в доме отца и основную часть времени посвятил гравюре на дереве и на меди. Со вторым видом гравюры он был лишь знаком и потому начал учиться с азов. Это было чрезвычайно трудно: при соприкосновении резца с медью рука испытывает совсем иное ощущение, чем при работе кистью на дереве или холсте, пером или карандашом на бумаге. И пальцы держат резец совсем иначе, и каждый мускул приходится переучивать. Кроме того, надо постоянно помнить: изображение на оттиске получится зеркально перевёрнутым по отношению к нанесённому на доске, В итоге мучительного труда Дюрер достиг небывалого до него совершенства в резцовой гравюре на меди. Среди гравюр той поры – «Четыре ведьмы», «Морское чудовище», «Прогулка», «Блудный сын» и многие другие.
Стремление к высочайшему совершенству жило в нём с детства. Дюрер никогда не отделял талант от работы; он был великим тружеником. Всегда верил в высокое предначертание человека, стойкость благородных убеждений, бесстрашную правдивость, в ценности духовные, обладать которыми – истинная красота. Вот почему многие его гравюры, рисунки, картины были красноречивой проповедью, обращённой к современникам и потомкам.
Жил он небогато. Если заводились лишние деньги, тратил на краски, бумагу, гравировальные инструменты, серебряные карандаши – всё должно быть лучшего качества, в большом количестве. В дом приносил вещи, которые в хозяйстве не нужны, – затейливый подсвечник, кованую шкатулку, плетёную хлебницу, пузатый ушат, а то и высокую корзину с заплечными лямками, полную грибов. В хозяйстве-то не нужны, а вот для композиции могут пригодиться.
Память его феноменальна. Нюрнбержцы привыкли, что Дюрер так вглядывается в прохожих, что это кажется неучтивым. И не только в прохожих – в кладку стен, трещины в камнях, свинцовые переплёты окон, резьбу деревянных дверей. Запоминает фактуру материала, цвет, строение – бесконечное многообразие видимого мира. Всё это – тоже работа, ежечасная, без выходных дней.
Он мог писать и рисовать долго, упорно, трудно. Но мог и легко, вдохновенно, в мгновенном озарении, казавшемся окружающим импровизацией гения. Современник и друг Дюрера учёный Иоаким Камерарий пишет: «Когда он держал кисть, уверенность его была такова, что он рисовал на холсте или дереве всё до мельчайших подробностей без предварительного наброска так, что он не давал ни малейшего повода к порицанию...».
Альбрехт Дюрер. Портрет Барбары Дюрер, матери художника. 1514 г.
Вскоре после смерти в 1502 году горячо любимого отца Дюрер заболел. Заболел тяжело. Не мог есть, исхудал, пожелтел. Целебные отвары из трав облегчения не приносили. Потребовал в постель лист бумаги, принадлежности для рисования, маленькое зеркало, – хотел увидеть, как выглядит человек, испытывающий нестерпимые страдания.
Глядя в зеркало, изобразил скончавшегося Христа: искажённое предсмертной мукой лицо, полуоткрытый в последнем вздохе рот, запрокинутую голову. Он не умер, но, рисуя, не знал, что выживет.
И как только Дюрер почувствовал себя лучше, он, держась за стену, побрёл в мастерскую. Ликовал – начинается новая полоса жизни.
В то время усиливался духовный расцвет, подъём умственной жизни Нюрнберга. Частым гостем города стал знаменитый учёный и поэт Конрад Цельтис. Он поддерживал постоянную связь с гуманистами Италии, мечтал, чтобы содружества гуманистов, подобные итальянским академиям, возникли в Германии. Его желание осуществилось в Нюрнберге, где сложился кружок просвещённых людей под названием «Нюрнбергское братство». Их объединял интерес к античности, трудам прогрессивных учёных, философов. Участники «Братства» подготовили многие замечательные издания, например хрестоматию античных авторов. Обсуждали и приняли участие в реформе школьного образования.
Важную роль среди нюрнбергских гуманистов играл близкий друг Дюрера Вилибальд Пиркгеймер, один из образованнейших людей Германии. Дом Вилибальда непременно посещали все приезжие учёные. Выдающийся немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен в письме к Вилибальду называет Нюрнберг «первым из всех городов Германии, который наполнился наилучшими дарованиями и на протяжении многих уже лет изобилует ими, в отношении исключительного богатства различными искусствами долгое время был единственным». Надо ли говорить, что это значило для Дюрера! Быть своим в доме Пиркгеймера и среди его друзей, – значит, быть прекрасно осведомлённым о том, чем живут, о чем думают самые светлые умы Германии и Европы.
Великолепную библиотеку собрал Пиркгеймер. По его просьбе Дюрер украсил рисованными миниатюрами сочинения Гомера, Аристофана, Эзопа, Фукидида, Лукиана. Работая над переводами «Диалогов» Лукиана, Вилибальд читал вслух те страницы, которые для Дюрера представляли особенный интерес. Лукиан считал, что достойный живописец должен точно рисовать, в совершенстве сочетать краски, искусно накладывать тени, красиво объединять части в целое.
Дюрер часто размышлял, почему добился меньшего, чем хотелось бы. Видимо, есть какие-то тайны, которыми владели художники античной Греции; теперь они утрачены, но надо их открыть заново. В этом поможет наука. Первое, на что возложил надежды Дюрер, были измерения, без которых невозможно определить пропорции прекрасного.
Эти мысли укрепил в нём приезжий итальянский художник Якопо Барбари, поразивший Дюрера тем, что якобы строит в своих картинах человеческие фигуры на основе вычислений и измерений. В старости Дюрер поведал об этом эпизоде: «Он показал мне мужчину и женщину, сделанных им посредством измерений, а я в то время более желал узнать, в чём состоит его способ, нежели приобрести королевство... В то время я был молод и никогда не слыхал о таких вещах. И это искусство полюбилось мне, я стал размышлять о том, как следует делать подобные вещи. Ибо этот вышеупомянутый Якобус не хотел мне ясно показать своих основ, это я хорошо в нём заметил».
В поисках ответа Дюрер обратился к итальянским трактатам по искусству. Им овладело желание «поверить алгебру гармонией». Вера, что только наука позволит художнику постичь прекрасное, возвысит над случайностью и несовершенством видимого мира, привела его к мучительным поискам, порой к насилию над своим гением. Он не имел в виду свод приёмов и правил, а стремился к высокому искусству, создаваемому в соответствии с особыми законами, которые можно познать разумом, выразить в словах и числах.
Дюрер упорно размышлял о тайнах не только пропорций, но и перспективы, которые считал взаимосвязанными, и разгадал многие из них. Сохранились его рисунки и чертежи, схематические изображения мужских и женских тел, построенных согласно расчёту. Они очень похожи на произведения кубистов, которые появились четыре столетия спустя.
Но как бы ни уходил Дюрер в схемы, чертежи, математические расчёты, он никогда не порывал с живой натурой, с природой – неизменной его вдохновительницей. Не только красивые ландшафты влекут ого, но и какое-нибудь корявое дерево на берегу ручья, отшлифованный временем камень, забавная букашка. Однажды принёс домой завёрнутого в лопух жука-оленя. Пристально его изучал, даже рассматривал в лупу. А потом написал акварелью и гуашью, соединив величайшую тщательность исполнения с живостью.
На Дюрера оказало немалое влияние учение философа Николая Кузанского о бесконечном мире, который заключён в каждом, казалось бы, ничтожном предмете, в малых частицах жизни, отражающих величие божественного космоса. Это сказалось на его творчестве.
Любой пейзажист знает, насколько сложно изображать зелень, – так легко запутаться в бесконечном переплетении веток, стеблей, листьев, в невероятном многообразии конструкций и форм, игре света и тени, красок и их оттенков. Но посмотрите на этюд «Травы. Кусок дёрна», написанный Дюрером в 1503 году. Как блестяще он справился с задачей – запечатлеть пятачок лесной опушки, столь типичный для среднеевропейской природы! Тут и мелкорассечённые листочки тысячелистника, и цветы одуванчика на длинных стеблях, окружённых прикорневой розеткой; надрезанные листья водосбора и тёмные со светлыми прожилками листья подорожника. Всё это показано в так называемой «лягушачьей перспективе», когда словно смотришь на растения снизу вверх и они представляются огромными.
Букеты пионов и фиалок, молодой заяц, прижавший уши, крыло птицы... Мастерство, с каким передаёт всё это Дюрер, трудно превзойти.
Неутолимая жажда самосовершенствования в 1505 году уводит художника снова в Италию. И хотя он был уже знаменит, но продолжал учиться. На родину вернулся обогащённый: живопись стала мягче, красочней, сочнее. Один из его друзей, Филипп Меланхтон, свидетельствовал: «Я вспоминаю, как выдающийся умом и добродетелями муж, живописец Альбрехт Дюрер, говорил, что юношей он любил пёстрые и многофигурные картины и при созерцании своих собственных произведений всегда особенно ценил в них многообразие. В старшем возрасте, однако, он стал присматриваться к природе и воспроизводить её истинную красоту и понял, что простота – это высшее украшение искусства».
Дюрер любил сравнивать художника с пчелой, собирающей мёд со множества цветов. Он постоянно помнил о краткости бытия, спешил сделать как можно больше. Но, помня о смерти, думал о жизни, оставаясь до конца своих дней убеждённым, что искусство необходимо людям. Вот почему жаждал поделиться опытом и знаниями с собратьями по профессии, с современниками и потомками. В итоге появились внушительный труд «Руководство к измерению» (1525) и, уже посмертно, трактат «Четыре книги о пропорциях человека» (1528).
«Желание много знать и через это постигнуть истинную сущность всех вещей заложено в нас от природы, – писал Дюрер. – Но наш слабый разум не может достигнуть полного совершенства во всех науках, искусствах, истине и мудрости. Это не значит, однако, что нам вообще недоступна мудрость. Если бы мы захотели отточить учением наш ум и упражнялись бы в этом, мы могли бы, следуя верным путём, искать, учиться достигать, познавать и приближаться к некой истине».
Интересы Дюрера не знали пределов. Вперёд и дальше, от истины познанной к истине непознанной – таков его путь в искусстве до самых последних дней жизни. Можно ещё сказать многое и всё равно не исчерпать темы: о гениальном художнике уже написано свыше десяти тысяч работ. Достаточно упомянуть, что Дюрер успешно занимался даже такими вопросами, как проблемы фортификации, укрепления и планировки городов.
Это был один из немногих художников-философов; в его творчестве соединились глубоко реалистическая правда и изощрённая фантазия, которая питалась мировоззрением эпохи, аллегорические композиции и шутливые зарисовки, филигранно отточенные живописные произведения и беглые, точные наброски.
Дюрер никогда не замыкался в узком кругу профессиональных, технических интересов. Он дружил со всеми передовыми людьми своей эпохи, общался со многими величайшими мастерами итальянского Ренессанса; жизнь его проходила в постоянном труде, художественном и научном. С юных лет он искал ответ на вопрос: что такое красота? «Что такое красота, я не знаю», – напишет он в конце жизни. Но тут же выскажет, что только общее согласие людей, общая социальная, общественная договорённость может определить и красоту, и весь общий ход, и смысл искусства.
Мы лишь коснулись основных вех творческой биографии Дюрера-художника, проследили её до второй поездки в Италию. В целом как личность и как великий мастер он сложился к этому времени.
Насколько можно судить, одарённость Дюрера проявилась рано. Если он прекрасно рисовал в тринадцать лет, то легко предположить, что и в десять, и в семь лет уровень его изобразительного творчества был очень высок – с поправкой, разумеется, на возраст. В отличие от Леонардо да Винчи занимался он под руководством учителя мало, всего три года, да и учитель был весьма посредственным художником. Самообразование, самосовершенствование – главный воспитатель Альбрехта Дюрера.
Источник текста: Сайт «Художественная культура в публикациях Александра Даниловича Алехина»
Ваши комментарии к этой статье
№97 дата публикации: 04.03.2024