Алексей Борисов

Такая разная Уреньга

На днях вернулся с Уреньги...

Уреньга - самый протяжённый (порядка 70 км) хребет Южного Урала.

Его южная оконечность таёжна, глуха, медвежиста и нечеловечна. Северная же часть хребта более возвышенна, одухотворённа, камениста.

Уреньга, или Урянгетау - топоним вероятен от башкирского "ур" - верх, высокий, верхний; "урлеу" - гористый; "урге" - ввысь; "уре" - в небо.

Когда я первый раз в жизни побывал на Уреньге, я так и шёл по ней в небо. На южной, самой первой вершине раскинулся причудливый каменный город. Силы ветра, воды, времени выдули в скалах проходы, сформировали дома и улицы и наполнили город жизнью.

Я всегда ощущаю странную и нечеловеческую жизнь этого города.

Этот "город" манит меня, я люблю бродить по его улицам и чувствовать незримое глазу присутствие...

С тех пор на Уреньге я бываю ежегодно. Я видел её в разные времена года и в разных состояниях сознания. И я совершенно отчётливо ЗНАЮ, что Уреньга всегда такова, каков я сам. Она как Зона "Сталкера", она - ЖЕНЩИНА, она всегда такова, каков МУЖЧИНА, и её нельзя обмануть. Она не реагирует на слова, её не удивишь ни стихами, ни прозой.

Она такова, каков каждый из нас в своей сути. Не как мы думаем о себе, как мним себя и как себя представляем и позиционируем, а каковы мы в действительности.

Я бывал на Уреньге в полном одиночестве. Я бывал на Уреньге с друзьями. Я бывал на Уреньге с женой и я бывал на Уреньге с отцом. И каждый раз Уреньга была разная. Каждый раз!

Когда я бывал на ней один, когда каждый мой шаг отдавался в голове биением сердца, Уреньга была тиха и задумчива. Я проходил её несколько вершин на большой скорости, на такой, на какую способен только я один. Без еды, без сна... И она - УРЕНЬГА - отвечала мне взаимностью. Она ПОНИМАЛА меня и дарила мне свои просторы и своё одиночество.

Я открывал свой путевой блокнот и записывал родившиеся в этом одиночестве стихи:

Стихотворение горной лыжни…

Я словно штрих провёл наискосок

И универсум поделил на половины,

Поверхность обозначил и глубины,

И на поверхности заснеженный лесок.

И снежный наст – как белая бумага,

Как белый холст грунтованной души,

И я внимаю, как в космической тиши

Из глубины на свет выходит влага

И оседает серебром застывших дней,

И гранями сплетается в кристаллы,

Заснеженные горы и увалы

Сияют хрусталём своих огней.

А в глубине, с той стороны холста,

Куда не проникает наше зренье,

Рождается таинственно движенье

И на поверхность проступает КРАСОТА.

Ступаю на поверхность мирозданья,

Едва касаясь… Лёгкий-лёгкий штрих

Веду лыжнёю – этот самый стих,

И красотою полнится сознанье.

* * *

Счастливчик – люди говорят,

но одиночество прекрасней.

А. Дольский

Я иду под белым небом, переполнен тишиною.

Мне так трудно надышаться этим счастием нездешним.

«Одиночество прекрасней» – одиночество со мною,

Мы беседуем друг с другом, и ложится снег неспешно…

На шарфы, на наши плечи, на крыла, что столь горбаты,

Снег ложится нам под ноги красоты застывшим строем.

Мы беседуем друг с другом с одиночеством, как с братом,

И сестрою мысль сияет, и теперь нас стало трое.

За руки друг друга взяли – очень тёплые ладони,

Одиночество и Мысль, я их больше не оставлю,

И судьбы моей горбатость их собою не заслонит,

В одиночестве под небом крылья мысли я расправлю…

Когда я был на Уреньге весной, с моей женой-другиней, когда МЫ были на Уреньге, пространство горного хребта дарило нам солнце, первые цветы и наше любимое взаимное одиночество. Мы не встречали ни одного человека на своей тропе, ни одного! Уреньга словно прочитывала наше сокровенное желание и воплощала его в пространстве своей любви и своего понимания. Мы шли по этому пространству и радовались цветам, солнцу и одиночеству. Я вспоминаю эти дни как одни из самых счастливых дней моей жизни.

И даже в шумном городе мы продолжали ощущать себя идущими по тропе и я, точно так же как и тогда, на Уреньге, открывал свой путевой блокнот и записывал:

В День Весны подарю тебе первую негу рассвета,

По замёрзшей земле мы с тобою вступаем в рассвет –

Небо низкое, ветер в лицо от движенья планет,

Всё течёт, как река из мерцающих капелек света.

Всё течёт, как Поток – маршрутки, трамваи, тревоги,

Эти лица людей с глубиною бездоннейших глаз,

И в Потоке Любви я увидел шагающих нас

В направлении солнца по длинной пустынной дороге…

Где-то там горизонт, где-то небо обнялось с землёй,

Где-то там наши руки сплетутся своими ветвями.

Мы растём от земли, сквозь асфальт, непомерными днями,

И над нами созвездья – мы небо встречаем собой.

Я дарю тебе небо. Сегодня весна очевидна,

Мы её ощущаем потоками нашей души,

Как её ощущают деревья в таёжной тиши,

Пробуждаясь к весне и её не теряя из вида.

Я дарю тебе нас в том потоке весны и рассвета,

Нас – сплетённых корнями и жизнями пройденных лиг,

Я дарю тебе наш, где-то в будущем времени, лик,

За весною, за летом, зимою весна будет где-то…

Когда я был на Уреньге с друзьями, когда нас было много и мы были разные, Уреньга радовала нас гранями своей странности, своей многомерности, своей неповторимости.

Мы попадали на её вершине в лютый мороз, когда столбик походного термометра падал на отметку минус сорок, когда ураганный ветер срывал с головы маски и капюшоны, поднимал в воздух снятые и воткнутые в наст лыжи, стягивал с рук варежки. И тут же, мгновенно, радовал сознание неземными, нереальными, потусторонними закатами.

Именно в таких походах в моём путевом блокноте появлялись строки:

Всё, что было, останется с нами,

Всё чужое уйдёт навсегда.

Вот поля запорошены снами,

Вот под снегом уснула вода.

Наша память обиды не держит,

Белый дождь заметает следы,

Наши души, как каменный стержень

С каплей грусти в кристалле слюды.

Вот бредём, ты и я, по дороге,

Кроме нас никого в мире нет,

Одиноки, горбаты, убоги...

Одинокий в лесу лыжный след.

Одинокий скиталец пустынный,

Затерявшись в таёжной глуши, –

Одинок. Рядом с ним ни души,

Кроме песни природы старинной.

Кроме той запредельной тоски,

Что разлита по сердцу и снегу

Сединой, забелившей виски,

Подарившей щемящую негу,

Подарившей нам белый покой,

Эти дали в снегах вековые,

Подарившей нам в дни роковые

Эту встречу с самими собой.

Когда я был на Уреньге с отцом, хребет встречал нас гневной непогодой и раздражением.

Наш поход с отцом всегда начинается со споров. Вечных споров Отцов и Детей. Неважно, о чём. Поскольку я давно стараюсь не вступать в полемику ни о политике, ни о философии, то споры возникают из мелочей. Отец спорит по поводу куртки, ботинок, снаряжения. Отец просто СПОРИТ. На каждое моё "да" он тут же говорит своё ответное "нет".

Мы не можем прийти к согласию в пространстве спора, и тогда нам ПРИХОДИТСЯ приходить к согласию в пространстве жизни. Уреньга охотно предоставляет нам это пространство.

Однажды мы собирались с отцом на Уреньгу и опять спорили, по радио передали серьёзное штормовое. Я не удивился ему, скорее я удивился бы, если бы его не было. Чудес не бывает. Штормовое передали.

На вершине горы, той самой, где каменный город, началась настоящая буря. Снег залепливал глаза, ресницы склеивались, и веки просто невозможно было разомкнуть.

Вдохнуть воздух было тоже нельзя - из-за мелкого пуржистого снежного крошева. Встать в полный рост было невозможно, ибо ветер хватался за рюкзак и валил с ног. Палатку рвало в клочья. Мы выбились из сил, мы не спорили, мы просто пытались выжить.

И когда мы выжили, Уреньга подарила нам солнце и немыслимый закатный свет. И в этом СВЕТЕ мы больше не спорили.

Я поднялся на вершину и записал в своём блокноте:

Молчание на Уреньге

На вершине горы я молчаньем себя переполнил,

И услышал я волны земли, словно волны воды,

Волны нашей материи – той лученосной среды,

Что качает собой наше «я». И сегодня я вспомнил,

Как выходит из волн на поверхность Несозданный Свет,

Я в молчанье своём разглядел эти светлые волны

И стоял, потрясённый, на краешке прожитых лет,

На вершине горы, тишиною молчания полный.

И закатное солнце коснулось последней гряды,