Александр Крамер

 

Восхождение

Между собою пренебрежительно называли – «дурдом». Ещё, но уже язвительно, «божедомкой» крестили. И уж совсем, совсем редкие индивиды презрительно именовали – «могильник», но таких здесь чурались, старались с ними, без крайней нужды, не якшаться.

 

1

Ливень весь день, с утра ещё, собирался, да всё никак и никак... Оттого к вечеру духота накопилась в природе неимоверная – спасу не было. От спёртого воздуха в комнатах божедомки сделалось совершенно невыносимо. Потому насельники двух двухэтажных кирпичных бараков – кто мог, разумеется, хоть как-то передвигаться – из душного здания повыползали на воздух, и теперь бродили – группками и поодиночке – по огромному земляному двору, в центре которого росла исполинская вековечная липа.

Под липой, где всё ж не так было душно, на скамейке со спинкой сидела тучная, одетая с нищей претензией... непонятно на что, непрерывно задыхающаяся дама и полудремала на слабом лиственном ветерке.

 

2

– Привет, Спичка. Да очнись ты, тетеря сонная! Ну, надумала что? Или сызнова будешь без толку пузыри выдувать? – неказистый, мужчина с козлиной седой бородёнкой и чёрной повязкой на правом глазу стоял перед дородной женщиной и, чтоб проснулась, бесцеремонно теребил её за рукав.

– Да что я-то, что я, Ганнибал? – прошелестела, с трудом выходя из дремоты, задыхающаяся дама. – Неужели, в конце-то концов, ты до места добрался? Есть, конкретно, зачем языком чесать?

– Добрался, Щепка, добрался! Не видишь, концы счас отдам!

– Может, ты, Нельсон, и путное что разузнал? Так резину тогда не тяни. Выкладывай результаты.

– Разузнал, разузнал. Подвинься! Дай, малость, в себя прийти, отдышаться. А то я и без всяких там вычур твоих, тут прямо, к великому всех ихнему счастью, подохну.

В общем, такие дела: кругом одни трёхэтажки; кого не спроси, говорят, выше нет ничего; то, что отсюда виднеется, и, вправду, важнецкая стройка, дом громаднейший будет, уже этажей на двенадцать-тринадцать поднялся. Ехать три остановки. В пять часов все работы кончаются, стройплощадка пустая. Сторожа нет, всё до семи утра без надзора. На фасаде люлька строительная висит. Рубильник, что люльку включает, – рядом, на стенке. На люльке можно подняться до самого верха. Рядом прожектор стоит, так что и свет, если надо вдруг, организуем. Как включить – разберёмся, какой-никакой, а электрик.

– Ты, Кутузов, добавляй только, что был, был когда-то.

– Слушай, жертва диеты, так и что, что когда-то? Я в такой ерунде ерундовой и через век разберусь – глухой, слепой, полудохлый.

Всё на этом трындеть. Я в полном умате! Обсуждать, что почём, – будем завтра.

 

3

– Ну что, Мойша, давай вечерком и отправимся, после ужина сразу...

– Какой я тебе нафиг, Мойша, какой Мойша нафиг?! Ты от задышки своей, что, начисто сбрендила, анорексичка?

– Да чего ты так раскипятился, Кутузов? Ты что, юдофоб? В том смысле, что еврейской нацией брезгуешь? Так я, вроде, пакости этой за тобой раньше не замечала. Моше Даян – генерал был такой израильский, одноглазый. Что, не слышал, невежда кривая?

– А, ну тебя к лешему, Спичка! Похоже, в натуре спятила. А, впрочем, до фени: Мойша – так Мойша. Недолго тебе, глиста круглая, надо мной стебаться осталось.

– Вот, и чудненько. Спасибочки, что хоть не плоская. Так как, после ужина сразу – и двинемся?

– Двинем, так двинем. Чего канитель разводить. Брать с собой чего надо?

– Зачем? Да и что? У тебя на автобус деньги-то поднакопились?

– Каким ветром мне их надует? А ты-то что не словчилась?

– Нет, на один билет всего лишь насобирала. Больше не вышло.

– А занять у кого – не пыталась?

– Стыдно, Рузвельт, ведь отдавать-то...

– Да ладно, Спица! Тебе всё что ль, кто брали, отдали?

– Всё равно, Нельсон, стыдно. Язык даже не повернулся.

– Лады, «зайцем» проеду. Остановку, верняк, схимичу, а масть ляжет, так и все три, глядишь, выгорит. Кривая, авось-либо, вывезет. До ужина, Щепка.

 

4

– Ну, вот тебе, Спичка, и стройка. Как, глянется? Или ещё выкрутасы какие будешь придумывать? Ты хоть решила, чего делать станем, когда на верхотуру взберёмся?

– Да нормально, Кутузов, нормально. Проще пареной репы. Что решать-то особенно? На люльке наверх доедем, подойдём с тобой в тихом темпе к самому краю, за руки возьмёмся, и на счёт «три» полетим к земле потихоньку.

– Ладно, хватит болтать языком, делай что-нибудь, Рузвельт. Только скажи сначала, отчего окна такие здесь странные – вытянутые да узкие? Кто жить-то захочет с таким оконным убожеством?

– Да не жилой это дом, разумеешь? Архив здесь строят какой-то. А окна – я тоже спрашивал – так надо, сказали.

– Это значит, что нам с тобой, Нельсон, непременно до самого верха подняться необходимо. Понимаешь? Иначе – осечка. Всё заново! Из окна здесь не прыгнешь. Добре, Кутузов, давай включай, наконец, свою колымагу, да поехали к чёрту в зубы. На пределе всё уже, жжёт аж в середке. Вот-вот терпец оборвётся.

 

5

– Что ж ты так долго копаешься, Рузвельт?!

– Да не врублю никак люльку. И прожектор туда же. Видно, где-то ещё, для гарантии, от сети отключили. Мне по-тёмному не разобраться.

– Так и что делать станем?

– Пёхом будем взбираться. Что ещё остаётся? А не желаешь пехтурой, придётся вернуться. До нового раза.

– Нет уж, дудки. Раз мы сюда добрались, давай будем взбираться. Авось к утру одолеем. Не опоздаем.

Слоновьи ножищи не желали тащить по ступеням слоновье тело. Дыхание с хриплым свистом вырывалось из ходуном ходившей необъятной груди. Но она, вцепившись в железный поручень, с безумным упорством тащила себя наверх.

 

6

– Всё, Нельсон, нет сил моих больше.

– Терпи, Спичка, четвёртый этаж всёго-навсего.

– Ну, Нельсон, ну, миленький, ну давай отдохнём хоть немножко, хоть самую капельку. Ведь ночь ещё вся впереди...

– Меня Вуцик зовут, усекла? Короче, как скажешь, давай малёк перекурим. Я тут на ящик сяду, а ты – на радиатор. Тебя, Щепка, деревянный ящик в жизни не выдержит.

– Смотри, луг из окна видно и речку... Я и не знала, что здесь красотища такая. Это скоро мы в благолепие этакое полетим с тобой, Вуцик.

– Сиди уже, Спица, не мути по-пустому душу. Полетишь когда – рассмотреть всё равно ничего не успеешь.

– А меня дома Асей звали. И мама, и папа. А, вообще, я Арсения. Никого совсем не осталось. А у тебя, Вуцик, есть кто-нибудь?

– Дочка где-то должна быть. Я точно не знаю. Мы с ней лет сто не видались и не слыхались. Она даже в день похорон жены у нас не появилась. И на кладбище тоже.

А у тебя с мужиком каким... что, не срослось, ни пол-разу?

– Да нет, замужем, на беду свою, я побывала. В срок свой девичий, хоть и поздно, да уложилась. Я ведь не сразу, как ты понимаешь, такая стала. Вот детей только так и не было.

Он лётчик был. Псих и придурок конченный. Года за полтора до свадьбы его экипаж в какую-то катастрофу попал. Никто тогда не погиб, поломался он только немного, но в нём с тех пор страх поселился – смертельный. Он со временем, видимо, всё от того же страха, закладывать начал после полётов, а поддатый гонял меня, да поколачивал. Потом – следом за выпивкой – и до девок дошло. Через два года расстались.

Поначалу по-новой выходить замуж охоты нисколечко не было. Потом заболела. Теперь вот, сам знаешь, по три раза за год в реанимацию попадаю. Всё обо мне на этом. А ты, Вуцик, что?

– А, моя, я ж сказал, умерла. Уже лет пятнадцать. Я поначалу тосковал очень сильно. Одиноко так было, так знобко... аж до костей пробирало. Дома не мог усидеть, всё блуждал и блуждал – где ни попадя. В пивнушку пораньше приду, с кружкой пива в углу усядусь – и сижу до закрытия: лишь бы народ был вокруг хоть какой-то, да галдели чего-нибудь. Потом, лет через пять, вообще, из дома ушёл. Бомжевал потихоньку. Опять же ж, чтоб люди рядом. Бродяжничал, пока падать не начал. На третий раз из больницы прямо в замечательный наш «дурдом» привезли.

Ладно, Спичка, и обо мне базлать пошабашили. Будет тебе рассиживаться, поднимайся, давай. Надо, Аська, карабкаться дальше.

 

7

– Вуцик, давай ещё отдохнём. Ну, немного совсем.

– Да ведь мы всего на один этаж ещё поднялись?

– Так и что же? Давай отдохнем. Ну, пожалуйста!

– Ладно, садись опять на радиатор, а я на подоконнике...

– Вуцик, Вуцик! Ты что? Что случилось-то, Вуцик? Ну, миленький, ну очнись! Очнись! Открой глаза, Вуцик! Пожалуйста! Мне же страшно, так страшно, очнись! Давай, я тебе помогу. Опирайся на стенку.

Очнулся? Очнулся. Ну, вот слава Богу. Ты так напугал меня – жутко. Да что ж это было такое?

– Опухоль это была. Я ж говорил тебе: падаю. Ты что думаешь, я на крышу с тобой тащусь удовольствия ради? Болтала врачиха, что в натуральный овощь скоро могу превратиться. Классное завтра – ты как, Аська, считаешь? А пока падаю вот. Почти еженедельно. Теперь меня не тормоши. Дай оклематься немного. В голове всегда полный бардак после этих бесовских падений. Дай оклематься.

 

8

– Аська, ты как, очухалась за мой счёт хоть немного? Я тоже, вроде, в неполном, но всё же порядке. Полезли тогда по новой. Впереди ещё чёрт знает сколько. Полезли.

– А сколько ещё до верха?

– Так враг его знает. Сдаётся мне, этажей пять, не меньше.

– Вуцик, миленький, не одолеть мне всё это! Нет сил никаких. Задыхаюсь. Ноги, гадские, больше совсем не хотят держать. Сердце – вот-вот разорвётся.

– Знать желаешь, так и я на полном пределе. Если грохнусь по новой – похоже, больше не встану. Чертова люлька!

– Полночи уже позади. Знаешь, Вуцик, давай будем спускаться. Нам и спуститься-то будет не так-то просто. А потом ещё что-то с автобусом надо придумать... Когда только назад доберёмся?!

– Ладно, Аська, а может, оно и лучше, что не удалось ни черта. Давай ползти вниз. Скоро, и вправду, светать станет...

– Обними меня, Вуцик. Крепко-прекрепко меня обними. Видно, такая наша планида – до конца испить чашу. Ничего не поделать. А может, ты прав, и к лучшему даже, что всё у нас так получилось. Может, я денежек как-то поднакоплю, да мы, вместо дури этой самоубойной, съездим как-то с тобой на природу.

Они обнялись, и крепко держась друг за друга, стали спускаться вниз, чтобы дальше терпеть распроклятую боль, чтобы, пусть через силу, но всё-таки жить – в тщетной надежде повидаться однажды с лугом и речкой.

 

 

---

№102 дата публикации: 01.06.2025

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore