ГРАНИ ЭПОХИ

этико-философский журнал №97 / Весна 2024

Читателям Содержание Архив Выход

Александр Балтин,

член Союза писателей Москвы

 

Путь в бездну

Молитвы

Он идёт, а будто плывёт сквозь пространство: с головой трудной и мутной от затянувшегося похмелья…

Нет, он вышел не из классического стихотворения Блока, а из обычного своего дома, но идёт он именно в храм, проходя дворами вечереющей августовской Москвы.

Он не помнит до которого часа открыто, но надеется, что успеет.

Храм этот старинный, многоглавый, с нижней церковью, весь высокий, стремящийся в запредельность, как будто, и вместе придавленный собственным весом к земле; окружённый кладбищем…

Человек минует бульвар, ждёт зелёного светофора, спускается, следуя рельефу местности, поднимается по железной, гулкой лестнице.

Возле высокой ограды клёны и тополя, а также кусты, среди которых вызывает удивление крыжовник, не замеченный раньше.

Одна из створок двери закрыта, но храм работает до восьми, как написано на дощечке у входа.

Человек поднимается по высокой лестнице, где утром и днём красиво лежат цветные световые лоскутки: от витражных стёкол; и золотое нутро видно снизу.

Постепенно увеличивается оно.

Одна пожилая служительница ходит, тушит свечи, делает какие-то работы; и шаги отдаются гулко…

Человек подходит к одной из икон, замирает, настраиваясь…

…и просит о сыночке своём: позднем ребёнке, за которого так переживает, какой сейчас на даче, с мамой; а потом о своей маме, что попала в больницу на днях.

Он старается молиться самой бездной сердца, без слов, и кажется ему что тонкие, не зримые лепестки поднимаются в воздух…

 

 

Метафизика рыбалки

Рыбалка!

Рыбная ловля!

Ленты страниц Сабанеева развернутся великолепными характеристиками рыб: зачитаешься.

…на чердаке дачи – довольно обширном, где стояли даже две кровати – в боковых проёмах, закрытых лёгкими щитами, хранились всякие приспособления для рыбалки.

Мальчишкам уже были интересны зачехлённые удочки, спиннинги, наборы блёсен.

Стоять на берегу с тонкой удочкой одноколенкой, ждать, когда клюнет ёршик, именуемый коржавым, или лёгкая верхоплавка; глядеть на длинные, установленные на специальных рогулинах трёхколенные удочками с колокольчиками, а в затоне протянута плёнка: леска с набором крючков…

– Будет дело, ребят! – говорит отец, погружаясь в чёрную, прозрачную воду, – будет…

Он идёт осторожно, чуть натягивая леску, и вдруг крупная щука, разбивая стекло воды, вонзается в воздух хитрым финтом; взрослый хватает её, ухает с головой под воду, выныривает, крепко держа трофей…

Живца ловили на крохотной речушке, называвшейся Выркой; берега её сияли летним разнотравьём, где пижма, словно слегка позванивая бубенчиками, мешалась с тяжёлыми кустами репейника, и на прозрачном мелководье видны были пескарики, что станут сейчас добычей…

…дядя Валя, годившийся в отцы, рассказывал, как во время войны, будучи ребёнком, дважды видал немцев, и разворачивалась в сознанье панорама заснеженного поля, которым брёл с матерью, пока не встретились с телегой, которой правил немец.

– Он просто подвёз нас, – говорил дядя Валя, выдёргивая рыбёшку. – Просто подвёз.

Пижма звенит бубенчиками.

Рыбалка!

Не столько важен эффект, как ощущения: рыжий хвост костра, взметнувшийся в чернеющее небо; скоро его совсем зальёт нефть, но пока на палатках играют причудливые тени; лес, встающий двумя крылами за спиной, дегтярно чернеющая река…

Потом возникнут звёзды: крохотные световые проколы неба; уха будет съедена, и разговор подвыпивших людей протянется сияющими нитями счастья…

…разно занимающая жизнь рыбалка.

Помню, московский сосед собирался, как на войну: выглядел солдатом – в специальной форме, тащившим рюкзаки и прочее.

Счастливый.

Потом перестал ездить: общие знакомые рассказывали – так раз напился, еле откачали.

И – как отрубило…

А вот на детской площадке подходит к нему некто, посверкивая очёчками, и затевается разговор: о мормышках, зимней ловле, повадках рыб.

Не знал, что так наукообразно можно говорить о рыбалке.

Его девчонка играет с моим парнем, который вряд ли когда попадёт на рыбную ловлю.

…колорит зимней – совсем особый: точно в белую огромную чашу погружённое озеро; коловоротами высверливаются лунки, и вода чернеет, и тонкий слоистый лёд ломается разноцветными пластинами.

Потом – леска, уходящая в живую темень, и вдруг – резкое движение, и полосатый окунь бьётся на заснеженном льду.

Жестоко.

Никто не думает.

Медленно плывущий в вечность на полупрозрачной яхте Хемингуэй, терпеливо ожидающий огромного, запредельного марлина…

 

 

Путь в бездну

Пустынный город, готический город, дома эпохи грюндерства – очень характерные…

Молодой человек – тонкий, с худым, острым, вертикальным лицом выходит на улицу, мощёную брусчаткой, прислушивается, озирается.

Слышен цокот копыт.

Будто тень рыцаря – никогда не улыбавшегося, конечно – проезжает.

Молодой человек проводит рукой по лицу, и ощущение пропадает.

Никого нет.

Очень красивый город.

Ветер тихо и плавно начинает дуть, пробегает огромный пёс; но, приглядевшись к нему, молодой человек понимает, что это волк; пролетает ворон: чёрный, большой…

Появляется высокий, в чёрное одетый, в чёрной широкополой шляпе странник – он идёт на молодого человека.

Тот не пугается, но немного отстраняется.

Странник говорит: “Иди за мной”.

Они идут.

Впереди бежит волк, и летит ворон, сзади – другая такая же пара.

Они выходят за город.

Река течёт.

Деревья лопочут листвою под порывами ветра; камни на берегу велики.

Странник опускается на камень, один ворон садится ему на плечо, другой – на нижнюю ветку.

 

Волки ложатся рядом.

Красивое одноглазое лицо странника, поднятое к молодому человеку.

Слова его – точно доносимые ветром:

– Ты не общаешься с богами.

– А с кем же тогда?

– Ты общаешься с демонами, что прикидываются богами.

 

Молодой человек в бедной комнате, за столом, у окна, в котором виден фрагмент старого, готического города.

Ероша волосы, молодой человек листает книгу.

 

Песчано-холмистая местность.

Высокий, в длинных белых одеждах человек, окружённый тихо идущими учениками, проходит жёлтой местностью; и старый Иерусалим на заднем фоне возникает суммою башен, крепостными стенами, пальмами.

 

Молодой человек за столом кривится, выдирает лист из книги, бормочет: “Врёшь! Ты слаб, за Тобой зря пошли…”

 

Двое у реки.

Странник, уже не глядя на молодого человека, говорит: “Он не слаб. Не было никого сильнее Его”.

– Вся его философия для жалких и убогих, и вообще не для земли. Я не нашёл в Нём силы.

– Может быть, не там искал? Или не так…

– И ты, Один, должен быть в роскошной Валгалле, пировать с вечными воинами, а не бродить в сопровождение волков и воронов, не сбивать меня с пути…

– Твой путь уводит в бездну…

 

Готический город многолюден и оживлён.

Люди выходят из домов, сидят в кафе, читают газеты; уличные художники делают моментальные зарисовки.

В парках гуляют семьями, сидят у воды, птицы щебечут.

Молодой человек – больше похожий на тень – проходит кривыми, хорошо знакомыми улицами, останавливается у собора, будто раздумывая… но нет, идёт дальше, дальше, дальше…

 

…Пюппи – куколка – драгоценная дочь, которой звонил несколько раз в день, приезжал при первой возможности; женщина, перебирающая старые фотографии, вспоминающая отца; вот гуляют, он ведёт её за руку, такой сильный, уверенный, будто уверенность эта сообщается и ей.

Его шутки!

Его нежность…

Фотографии выцветают, жизнь кончается, рвётся…

Не было лучше отца никого, никого…

 

Американские и британские солдаты – военный патруль: ражие, гогочущие, с чищенными зубами, жующие жвачку…

Окраина леса.

Оборванец с почерневшим, не бритым лицом; с глазами, в которых затаённо мерцает ненависть; невысокий, худой, конечно; оборванец, идущий прямо на патруль, не обращающий на него внимания; подходящий к смеющимся солдатам, глядящий на них.

– Тебе чего? – спрашивает один.

– Я Гиммлер, – коротко отвечает оборванец.

 

 

Жук на бордюре

Жук на бордюре: переливающаяся зелёно-золотистая спинка.

Конец июля.

Июньских уже не встретишь, а этот задержался: но вялый, не понять – живой ли вообще.

Морось прекратилась.

Человек оборачивается к стеклянным стёклам стоматологии, где сейчас мама: который раз уже приходится ездить.

Маме скоро 83, но старается держаться, как может, ибо сын, ждущий её сейчас и рассматривающий июньского жука, несмотря на наличие жены и мальчишки, живёт… как он шутит – в Византии.

Мелочи, занимающие сознание, могут становиться важнее чего-то главного.

Что главное в течение дня?

Не потерять время на пустяки?

Жук оживает, начинает ползти, переливаясь сказочно красиво.

Впечатление: ведь и лист, свернувшийся улиткой на подоконнике, может восприниматься лоскутком счастья.

…оно разлито в воздухе?

Что ли пройтись?

Мама вряд ли скоро – надо удалить два зуба.

В соседнем дворе: а дома здесь огромные, монументальные, отдающие Вавилоном (твоих фантазий) красиво разбиты клумбы, стоят скамейки, сиди, любуйся.

Что ты делаешь, человек?

Любуюсь цветами.

Флоксы, которые когда-то низкой, пёстрой стеной росли на даче, бабушка любила…

Теперь там живёт двоюродный брат, старшие родственники умерли.

Клумба красива: флоксы, лилии, тишина двора обволакивает.

Женщина гуляет с красавцем-сеттером, тот нюхает траву; окна тускло глядят на мир, и жизнь, скрытая за каждом, банально-густа, обыденна.

Что такое не обыденная жизнь?

Мобильный в кармане начинает вибрировать.

– Ты где? – спрашивает мама.

– Уже всё?

– Да, я вышла в холл.

– Сейчас подойду. Я в соседнем дворе.

Он поднимается, и, попрощавшись с флоксами, идёт к поликлинике, думая, что же такое не обыденная жизнь…

 

 

Мы жили в городе Трёх Толстяков

У тётушки Ганимед получалась замечательная цветная капуста, но доктор Гаспар Арнери, проходя переулками города, не вспоминал о еде, погружённый в собственные расчёты.

Город Трёх Толстяков должен быть красив: со старинными гнутыми улицами, фонтанами, памятниками королям, многочисленными, очень пёстрыми рынками, огромной плазмой рабочих кварталов, залитых огнями ночной порой.

Несправедливость красива – иначе она бы не смогла торжествовать.

Долго ли продержится мир без Трёх Толстяков?

Последующие за ними сначала будут тонкими, потом наберут вес и власть, и воссядут в ещё более пышном дворце, объявив свою власть незыблемой.

Может, лучше остаться со своими привычными Толстяками, и вовсе не стоит сворачивать им шеи?

Тем более, у тётушки Ганимед такая вкусная цветная капуста.

Город в центре должен совмещать в себе черты классицизма и барокко, может быть даже готики; закруглённая линия отягощена различными витыми украшениями, и над площадью звезды такая огромная люстра!

Её свет лучше света живой звезды!

За городом тянутся бесконечные частные домики, огороды наслаиваются друг на друга, мелькают далёкие реки.

Городские парки изобильны, а особняки города, прячущиеся за витыми оградами, красивы.

Всё не для многих.

Где-то бывало иначе?

Мальчишки всегда восхищаются каким-нибудь доктором Гаспаром; и всегда найдутся мощный оружейник и бесстрашный гимнаст, способные поднять людей.

Но это напрасно.

Люди не могут править сами собой.

Конечно, с ними нужно делиться в большей мере, чем это делали Толстяки, но и слишком многого позволять людям не следует.

В общем, очень красивый город.

А что дальше – известно…

 

 

Жалкие призраки

Среди поднимающихся по лестнице поздравить генерала мерцает серый сгусток чего-то неопределённого; и адъютанты – в роскошных мундирах, с лоснящимся маслом аксельбантов и эполетов, ловко вычислив его среди офицерских звёзд, фраков и декольте – изгоняют…

Он вял и расплывчат: не способен к сопротивлению.

Он – призрак одной из жертв, о которых генерал, празднующий юбилей, и не вспомнит.

Было уже – адъютанты осведомлены, хотя говорить генералу им не полагается о подобных происшествиях; но было, было: то вдруг проявится в приёмной: плачущий такой, серый, жалкий; то на лестнице замирает, дрожа.

Все они достаточно робкие, и на любого стоит только прикрикнуть, не говоря – топнуть ножищей, как растает тут же…

Впрочем, иные стекают по лестнице, напоминая облачка – в нарушение правил пробравшиеся в здание.

…а это – узнаёшь?

Перед сном в одинокой квартире вдруг плывёт по воздуху бледная тень…

Нет, бледная, но не тень – сущность судака, съеденного тобой третьего дня: доволен был удавшейся рыбалкой: мол, как оно!

Тень, плывущая, как по воде, глядящая с укором: точно смерть преобразовала возможности судачьих глаз…

Судачьих!

Звучит дико.

Дико выглядит многое: напластование смертей: везде, всюду, всех, людей, зверей, рыб; постоянное взаимопожирание, триумф сильного, а не того, кто прав…

И других вариантов не видно, и не мечтайте, нет-нет…

 

 


№84 дата публикации: 01.12.2020

 

Оцените публикацию: feedback

 

Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore

 

 

 

Редакция

Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...

Приложения

Каталог картин Рерихов
Академия
Платон - Мыслитель

 

Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru

 

Subscribe.Ru

Этико-философский журнал
"Грани эпохи"

Подписаться письмом

 

Agni-Yoga Top Sites

copyright © грани эпохи 2000 - 2020