этико-философский журнал №99 / Осень 2024
Алексей Борисов
Некатегорийный велопоход
по маршруту экспедиции Н. К. Рериха на Алтае
Дорога и колесо. Вот два понятия, которые тревожат и увлекают мысль. Два символа, древних и простых, которые уже стали знаками того необозримого алфавита, который человечество медленно рождает из себя на Пути.
Велосипед – одна из тех немногих машин, к которым душа приникает. В нём нет никакой враждебной нечеловеческой силы, никакой демон, злобный и разрушительный, не замкнут в нём, готовый вырваться и отомстить. В нём живёт и трепещет человеческая сила, удесятерённая и напряжённая.
М. Волошин. Записная книжка
Дороги идут через поле, дороги идут через лес… Иная, шальная, забирается в чащу, и там пропадает, как человек, который внезапно зачем-то срывается с места и уходит туда, где никому он не нужен!
Гильвик
Мы идём искать священные знаки... Никто не знает, где оставил Хозяин знаки свои… Вернее всего, они – на столбах у дороги. Или в цветах. Или в волнах реки. Думаем, что их можно искать на облачных сводах. При свете солнца, при свете Луны. При свете смолы и костра будем искать священные знаки.
Н. Рерих. Увидим
В своём путевом дневнике «По тропинкам севера» старец Басё написал: «Месяцы и дни – путники вечности, и сменяющиеся годы – тоже странники. Те, что плавают на кораблях, и те, что встречают старость, ведя под уздцы лошадей, странствуют изо дня в день, и странствие им – жилище. И в старину часто в странствиях умирали. Так и я, с каких уж пор, увлечённый облачком на ветру, не оставляю мысли о скитаньях». Мне часто задают вопрос: зачем? Зачем ты уходишь? Оставляешь дом, завод, уют, карьерный рост, деньги, вещи, город, круговорот бытия, сансару, известность… И уходишь в неизвестное.
Собственно, почему я? В походы ходят многие. Испытать себя, развеяться, покорить природу, на вершине восьмитысячника сказать себе: «Йес! Я это смог!», бренчать на гитаре, есть шашлыки, играть в «мафию» вечером в палатке, отметить маршрут и получить категорию. Стать человеком, покорителем, чемпионом…
Я ухожу в Путь, чтобы потерять своё «Я», перестать быть человеком. Мне чуждо человеческое: желание, жажда, власть, деньги, положение в обществе, тысячи мелких дифференциаций, дробящих изначальную чистоту подлинной Природы.
Чистоту! Вот слово, которое я ищу, понятие, которое я пытаюсь воплотить...
Собрать раздробленность в единое, изначальное. Успокоить поверхность ума и увидеть, хотя бы на один миг увидеть в успокоенных водах озера отражение подлинного неба, Акаши. На улицах нашего города меня бросает в дрожь от вопиющего «человеческого».
Бердяев в «Самопознании» написал: «Конечность жизни вызывает тоскливое чувство. Интересен лишь человек, в котором есть прорыв в бесконечность.
Я всегда бежал от конечности жизни. Такое отношение к жизни приводило к тому, что я не обладал искусством жить, не умел использовать жизни. Для «искусства жить» нужно сосредоточиться на конкретном, погрузиться в него, нужно любить жизнь во времени.
«Несчастье человека, – говорит Карлейль, происходит от его величия, от того, что в нём есть Бесконечное, от того, что ему не удаётся окончательно похоронить себя в конечном. Этот объективный мир, эта «объективная» жизнь есть погребение в конечном. Именно приобщение к непохожему на эту жизнь есть магия Искусства!».
Уходя в Путь, я покидаю фальшь и стремлюсь к Чистоте. Раз в год короткий поход – это прорыв в чистоту. И если и борьба, то борьба с «клешами». Какое точное санскритское слово «клеши»! Тиски сансарности, омрачители сознания, загрязнители, пачкатели… Клеши. Их всего пять! Пять шагов отделяет нас от изначальной чистоты Бытия, подлинной Природы, Пракрити. Всего пять: «Авидья», «Асмита», «Рага», «Двеша», «Абхинивеша». Пять категорий сложности, требующие покорения, стоящие неприступными преградами на пути к Чистоте. Клеши, пачкатели, мучители…
Первый из них, базовый аффект – «Авидья» на санскрите буквально означает неведение; это вся изначально мотивирующая сфера сознания, производящая подмену Вечного невечным, Чистого нечистым, Благодатного страдающим, Духа не духом.
«Авидья» порождает «Асмиту» – буквально самостность. Кажущееся единство Реальности Видения и видения Реальности.
Сфера чистоты, необусловленного, абсолютного, трансцендентного – такова Реальность. Это сфера «Пуруши», чистого Духа, подлинного Человека. Но не такой видим мы реальность, ибо смотрим через тусклое стекло невежества – «Авидьи». Не видя Реального, мы создаём свою псевдореальность и живём, пленённые ею. О, Шива! Разрушитель! Хотя бы на миг уничтожь эту псевдореальность, дабы глаза людей увидели подлинную Чистоту! Хотя бы на миг!
О, Господи! А хотят ли они Чистоты? Я не знаю ответ на этот вопрос. Я многого не знаю. Но я знаю одно. Я знаю, что хочу Чистоты, ищу её. И потому я хотя бы на мгновение, но разрушаю этот установленный порядок и сажусь на велосипед, где простой механизм геометрии рамы и вращающихся колёс-чакр позволит НЕ ДЕЛАТЬ то, что делают все, не создавать эту ежесекундно создаваемую нами чудовищную псевдореальность, и лишь на миг, быть может на один короткий миг приоткрыть Реальность Видения, приподняв занавес пяти «клешей».
Третьей из «клешей» является желание, привязанность – «Рага» на санскрите. «Влекомый к наслаждению – привязан», так говорят комментаторы сутр Патанджали. Она, как следствие «Асмиты», привязывает видящего к видимому им. И человек начинает желать…
Злобные клеши желаний породили этот чудовищный мир. О, мир! Я покидаю тебя. Я не хочу вращать колесо твоего Бытия… Но я не в силах остановить движения, ибо всё движется в этом космосе сансары, а я не Будда…
Так я, дабы не вращать твоё колесо, буду вращать свои два. В унисоне друг с другом и в диссонансе с Тобой, о, Мир! Да поймёт и простит меня Будда!
«Двеша» – враждебность, злоба. Это четвёртая из пяти клешей, и она есть естественное следствие Привязанности. И даже нет смысла пояснять значение её, ибо и так очевидно, и, увы, печально. Механизм желаний, фабрика удовольствий, яркая реклама сетевого маркетинга. А в основе – всего лишь желание и злоба от неудовлетворённого желания…
Фабрика звёзд, фабрика зла…
Вы тонкой плёнкой лежите на самой поверхности истины. Но этой плёнки достаточно, чтобы скрыть сияние её. Тонкий прозрачный скотч склеивает веки, и человек уже не видит. Но в зрительный нерв ему искусно вживляется электрод, и он снова «видит»…
Индустрия мультимедиа милосердно протянула руку помощи ослеплённому сансарой. Теперь он видит тот «Си-Ди», что крутит для него персональный бог, Иегова, Диск Жокей. Матрица наоборот…
Реальность прекрасна, а фабрика звёзд в вашей псевдореальности, извините, чудовищна! Я сажусь на велосипед и вращаю свой персональный «Си-Ди», зато я хотя бы не вращаю ваш. Тоска по иному, нездешнему, настоящему зовёт в Путь. Тоска по чистоте…
В детстве я много раз видел один и тот же сон. Вершина горы. Ровное высокогорное плато. «Стол» – на языке горного туризма. Уже вечер. Сумерки, трещина между мирами. Дует ровный ветер, словно материализованное движение времени. Долина погружается в сумерки. На небе вспыхивают звёзды. Я испытываю невероятное волнение от встречи с нездешним. Окружающий пейзаж окрашивается в какие-то странные, нереальные тона, как на обложке альбома Б.Г. «Равноденствие», там, где бродят львы, единороги. Небо сине-зелёной глубины и потрясающей чистоты. Волнение переполняет меня: ещё миг – и произойдёт что-то самое важное в моей жизни.
И дальше… Дальше сон обрывается. На другую ночь он повторится вновь. Я узнаю эти места, я брожу там совершенно один. И на уровне чувств я знаю, что происходит дальше, словно продолжение сна происходит, но я не могу этого увидеть, только чувствую что-то…
На этом уровне на голом плато проходит моя граница, разделяющая Имманентное и Трансцендентное. В сумерках сквозь разрывы ткани Восприятия начинает просвечивать иное, нездешнее. Руки отклеивают скотч, веки размыкаются…
Пятый аффект называется на санскрите «Абхинивеша» – присущая всему живущему жажда жить. Живущий в псевдореальности с закрытыми глазами, ушами… Человек-мозг, к центрам которого подведены электроды от системного блока и в руках у которого манипулятор-крыса. Этого достаточно, чтобы вполне почувствовать «вкус к жизни». Хотя бы через «спрайт», позиционируемый одной из заложенных в системнике программ. И этот человек живёт и, что поразительно, хочет жить!
Пробуждённого, разорвавшего электроды, пленяющие ум образами псевдореальности, назвали Буддой. Двенадцати спицам колеса сансары – «Бхава Чакры» – он противопоставил восемь. Будда – первый изобретатель велосипеда! В книге ламы Анагарики Говинды есть такая диаграмма (наследственный немецкий менталитет проступает сквозь схемы тибетского ламы). Два колеса, соединённых нитями умозаключений. Одно колесо о двенадцати спицах, другое о восьми. Колесо, повёрнутое Буддой, противопоставлено колесу сансары. Лама в своей книге нарисовал чертёж велосипеда. Будда построил первый велосипед и покинул на нём этот мир!
У меня на столе карта Алтая, которую я знаю почти наизусть. Сердце Азии, как сказал Рерих об Алтае. Рерих прошёл путями хозяина, путями Будды. Рерих поставил ступы на перевалах Тибета. Заложил «Тэрма» в степях Монголии, пронёс камень Чинтамани дорогами Алтая. У Рериха была карта велотуриста, нарисованная самим Благословенным. Но свой алтайский путь Рерих не закончил…
В законченности – смерть.
Я начинал свой первый путь с картин Рериха. Это был год, наверное, 1988 или 1989-й. Со страниц журнала «Огонёк» Коротича я увидел ту самую трещину между мирами, которую созерцал на вершине своего плато в детских снах. Картина называлась «Агни Йога». Контуры гор и Держательница Огня на ладони…
Но для меня это оказалось не просто картина. В ней я увидел продолжение своего детского сна. Журнал «Огонёк» лежал на ладонях, а я читал отрывки из «Агни Йоги» Рерихов. И я понял, что люди, написавшие это, сумели пройти Путь… Взгляд на картину «Агни Йога» изменил мою жизнь. Мои детские сны продолжились наяву. В Публичной библиотеке я услышал лекции об индийской философии из уст той, которую мой друг Джин называл «гуру» – учитель. Она и была им, для него, для меня…
Сияние океана Вед наполнило мою душу. Из журнала «Трезвость и культура» я вырывал печатавшуюся там книгу «Община», склеивал страницы. С этой книгой я служил два года в армии. Два года практического Дзэна. Спасибо Учителю Язову! Вообще спасибо!
После армии я вновь увидел продолжение своего детского сновидения – на картинах художника Косминского. Это были горы… Горы Алтая и Урала. Вот здесь и были написаны Веды. Художник развернул полотно с высокогорным плато Молебного хребта на Северном Урале. Камень цитрин – прозрачный минерал, подвергнутый радиации, – зажат в руке. Я гляжу на эту картину и узнаю, почти узнаю пейзажи моего сна. Я не пошёл в поход на этот хребет. Не знаю почему. Ещё не пришло время. Ещё рано. Это будет моя последняя, высшая категория! И потому для начала нужны первая, вторая и третья категории.
Десять лет назад я впервые побывал на Алтае. Саша Косминский вёл нас. Олег Иванович делится сокровенным: «Лёша! Ещё пара шагов, и я упаду!». Момент истины. Я понимаю, что Олег Иванович тоже Учитель! Это был первый переход. Падать не пришлось. Встали на ночёвку. Потом были ослепительные на солнце снежники и дали. Дали без конца и края. Воплощённая беспредельность. Алтай с высоты птичьего полёта. Я искал путь своего сновидения. Алтай подарил мне первые горы, первую тайгу, первые реки с чистейшей, хрустальной водой. На Алтае я впервые услышал пение природы… Дожди, мокрая палатка, уют костра, чтение до трёх ночи и хор голосов над рекой…
То ли река бежит. То ли голос звучит.
Почему-то рука дрожит. Почему-то сердце болит.
Голоса вдаль бегут, бегут,
Дождь стучит по крылам, крылам,
Горы тайну свою отдают,
Приобщая нас к голосам!
Акафист над рекой поют,
Крёстным ходом в природный храм.
Видно, камни уже вопиют,
Вместо нас воззвав к небесам…
Вместо нас… Я склоняюсь ниц,
Понимая, зачем я тут.
Голоса поют акафист, нити радости к небу ткут!
Волны радости! Нам хоть раз искупаться бы в тех волнах!
Голоса поют и сейчас, я себя ищу в голосах…
Алтай, 1994 г.
На Алтае возникло ощущение того, что всё это уже было когда-то… Мы шли по альпийским лугам. Чавканье воды под ботинком. Усталость и простор. Наклонившись, чтобы завязать ослабший шнурок, я вдруг почувствовал, что вот этот миг уже был. Пронзительно, как удар тока, как вспышка озарения, как работа затвора у фотоаппарата. Миг – и в сознании отпечаталась картинка, отпечаток – ашайа, педантично сохранённый во всеобщем хранилище файлов, названным кармашайей ещё Бог знает сколько тысячелетий назад.
На Алтае меня постепенно стало оставлять всё лишнее, человеческое, чувственное, поверхностное. «Клеши» сознания, паразиты ума, не получая пищи, постепенно ослабили хватку. В успокоенной на мгновение поверхности озера возникло отражение подлинного Величия нашего мира.
Мы все вспоминаем себя, вспоминаем себя
Через дерево, лист, через танец огня на ветру.
Я не лгу, я, поверьте, не лгу, потому что меня
Этот самый огонь позовёт в долгий путь, разбудив поутру!
Мы все вспоминаем друг друга, забыв о себе,
Если стрелы любви, Духа Святого дар, нас касаются вдруг,
И, попробовав жить, как другой человек, размыкаем свой круг.
Я, поверьте, не лгу, я и сам привыкаю к прицельной стрельбе…
Это просто мы все вспоминаем, что мы – это Жизнь.
В ней каскадами нот выражает Творец вечный поиск Себя.
Мириадами форм эти ноты проходят, пространство дробя,
Я и сам только нота, и я вам не лгу, если голос дрожит…
Только голос дрожит да ручей через сердце несёт мою боль,
Я срываюсь в блужданье, творя соисканье бессмертной души,
Я лишь нота, и в этом созвучье ищу свою роль.
Я, поверьте, не лгу, моя нота проснётся лишь в полной тиши…
Алтай, июль 1994 г.
Это было десять лет назад. Я вернулся другим. Что-то сломалось в генераторе реальности. В душе проступило настоящее, детское, подлинное, щемящее. Остальное стало лишним. Я познакомился с Натой. Моё очищение позволило состояться нашей Встрече.
Судьба продолжала подбрасывать свои благие подарки. Иногда мне всё же удаётся разорвать причинно-следственную дуальность «дом – работа».
Удаётся выпасть из звена «Пратитья-Самутпады» и уйти в Недеяние. Я не покоряю природы, не постигаю себя, не делаю категории (упаси Боже!). Я ухожу от человека. Я не ищу грибов, не убиваю зверей и птиц, не питаюсь рыбой…
Я ловец, уходящий в лес. Это обо мне написал Жюль Ренан:
«Он пьёт по дороге свежий воздух и вдыхает здоровые запахи утра. Свою снасть он оставляет дома. Он широко откроет глаза – этого достаточно. Глаза у него вместо сетей, и образы в них запутываются сами.
Он подбирает образы волнующейся ржи, аппетитной люцерны, лугов, исполосованных ручьями. Он схватывает налету полёт жаворонка или щеглёнка. Потом он входит в лес. Он сам не подозревал, что у него такое тонкое обоняние, осязание, слух… Дрожа, он начинает чувствовать всё слишком остро, почти до боли… Наконец, он возвращается домой, голова его битком набита, он тушит лампу и долго-долго, прежде чем уснуть, с наслаждением перебирает в уме образы».
Моя Дхармачакра – это колёса велосипеда, лыжные палочки, свёрнутый тубус коврика-«пенки», круглые котелки над «тапасом» костровища. Карта 1/200000 – путеводная янтра странника. Моя добыча в пути – это стихотворение-«гатха», никому не нужное, пылящееся в письменном ящике стола.
Знаешь, каждый поход оставляет в душе странный след,
странный след, как лыжня, уходящая вдаль безвозвратно.
И на этой лыжне, кроме нас, никого больше нет,
да и нас тоже нет, мы закончили путь, вероятно.
Но осталось всё то, что словами не смею сказать,
эти ветры, снега, эти искры костра на ладони.
В той таёжной глуши наши вехи напрасно искать,
каждый след, будто символ на карте судьбы, на иконе…
Каждый след – это вдох, это то, что скрывает дыханье.
Я смыкаю глаза, оставляя в них странные сны:
белый берег реки и её ледяное касанье
на замёрзших руках как предчувствие близкой весны.
Оставляю любовь, она тихо сидит у порога,
наш задумчивый след это слово напишет опять.
И проступят стихи – там, где мы проложили дорогу,
в непролазной глуши, то ли вдаль, то ли вглубь, то ли вспять…
В долине Неруссы, что в сердце брянских лесов, проложил свой сложнейший маршрут Даниил Андреев. Читая его отчёт, я вижу реальную «шестёрку». В изгибе брянских трав на берегу реки, наверное, и сейчас отчётливо читаются стихотворные «кроки», составленные Андреевым. Будда в вышине благословляет зачётную книжку Николаю Рериху. Начало маршрута проложено. Я просто решаю продолжить. Пускай это будет моя ну хотя бы «единичка»…
Благословенный улыбается. Да воссияет его улыбка нашей путеводной звездою! Я покупаю два билета на поезд № 204 «Пенза – Владивосток» до Новосибирска… Ещё ничего не произошло, но поток дхармочастиц изменил свою тончайшую конфигурацию, и это значит, что я стою на самом пороге Бифуркации, на той границе, за которой система, нелинейная диссипативная структура, изменит своё направление и начнёт движение к новому Аттрактору. Новой точке устойчивости. Что ждёт нас за этой границей, и что окажется новым Аттрактором?
«Начатую работу Ты мне оставил.
Ты пожелал, чтоб я её продолжил.
Я чувствую Твоё доверие ко мне.
К работе отнесусь внимательно
и строго. Ведь Ты работой этой
занимался сам».
Н. Рерих. Не удалялся
Изучена карта Алтая, прочитаны дневники Рериха, тонким пунктиром нанесена линия Пути. Велосипеды, построенные по чертежам Благословенного, подготовлены к странствию. Восемь спиц Дхармачакры подтянуты ниппельным ключом. Футляр для своего «байка» отец сшил из двух или трёх мешков из-под муки. Читая мантру великого отречения, отец упаковывает велосипед в футляр.
Между диваном и старым холодильником, в углу комнаты, растёт необъятная груда вещей.
«Пусть каждое земное действо имеет в виду путь высший…»(Мир Огненный).
В ближайшие два-три дня вся эта необъятность будет уложена в два компактных «велорюка». Продукты на месяц, тёплые вещи, спальники, палатка, горные ботинки, солдатские котелки, тысячи мелочей. Всё классифицировано в путевом блокноте…
«Путь есть вместилище сосуда –
Его никогда не наполнить!»
Лао-Цзы
Сегодня 20 августа 2004 года, город Челябинск.
«Встань, друг. Получена весть.
Окончен твой отдых.
Сейчас я узнал, где хранится
один из знаков священных.
Подумай о счастье, если
один знак найдём мы.
Надо до солнца пойти.
Ночью всё приготовить.
Небо ночное, смотри,
невиданно сегодня чудесно.
Я не запомню такого.
Вчера ещё Кассиопея
была и грустна и туманна,
Альдебаран пугливо мерцал.
И не показалась Венера.
Но теперь воспрянули все.
Орион и Арктур засверкали.
За Алтаиром далёко
новые звёздные знаки
блестят, и туманность
созвездий ясна и прозрачна.
Разве не видишь ты
путь к тому, что
мы завтра отыщем.
Звёздные руны проснулись.
Бери своё достоянье.
Оружье с собою не нужно.
Обувь покрепче надень.
Подпояшься потуже.
Путь будет наш каменист.
Светлеет восток. Нам
пора».
Н. Рерих. Пора
27 августа 2004 года, в пятницу…
Нам сказали: "Нельзя".
Но мы всё же вошли.
Мы подходили к вратам.
Везде слышали слово "нельзя"…
Нельзя всё. Нельзя обо всём.
Нельзя ко всему.
И позади только "можно".
Но на последних вратах
будет начертано "можно".
Н. Рерих. На последних вратах
Вырван последний лист календаря. Захлопнута старая книга. В замочной скважине поворот ключа. Мы перешагнули порог бифуркации. Система начала движение к новому аттрактору. Мы – это я и мой отец. Отец, подаривший мне это рождение и, наверное, всё же передавший момент, заставляющий двигаться в пространстве, менять пейзажи, путешествовать. Отец силён и вынослив, как индеец племени яки Хуан Матус.
Мы едем в поезде № 204 «Пенза – Владивосток». Позади последний день работы. Наташец у плиты, печёт пирожки со щавелем. Грохот трамвая. Тёмные тучи на небе. Красный мрамор вокзала. На нас тридцатикилограммовые рюки и на плече сумка с «байком». Вид ужасающий. Абсолютный негабарит, лишённый сигнальных огней. Пламень в душе, свеча на ладони, Агни-Йога…
Когда я в комнате увидел эту груду вещей, то, признаюсь, стало не по себе. Как всё это впихнуть в вагон поезда? Пройти узкий проход, последние врата, игольное ушко?
Ожидание на вокзале. Катание с Тонечкой на эскалаторе и нарастающее волнение, с которым уже нет силы справиться.
Прибытие поезда многоголосным эхом отразилось от стен, от потолка, мраморного пола. Старт дан. И всё понеслось в едином потоке людей, вещей, лестниц.
До сих пор боюсь, что каким-то немыслимым образом оставил фотоаппарат в одной из сумок в Челябинске…
Затем, весь в мыльном поту, скакал на верхних полках, привязывая велосипеды. И, наконец, долгожданная волна успокоения. В вагоне зажгли неоновый свет, горячий чай, пирожки со щавелем. Взгляд в окно на проплывающие огни какой-то станции, равномерный стук колёс и появившаяся в душе рана, которой суждено кровоточить все те двадцать дней разлуки с Наташецем. «С любимыми не расставайтесь…»
28 августа 2004 года. Суббота
Чуткое ухо может даже в полной тишине услышать это Великое звучание.Можно слышать сочетания тех же вибраций и шумов земли. Говорят, что Лао-Цзы часто беседовал с водопадами; Не сказка это, ибо он слушал звучание Природы и обострял чуткость слухадо различения качества вибраций.
Мир Огненный
Чудится степь бесконечная…
Поезд по степи идёт,
В вихре рыданий и стонов
Слышится песенка вечная.
Скользкие стены вагонов
Дождик сечёт.
М. Волошин
Ночью в поезде смешаны явь и сон… Огни станций создают причудливые тени на стенах. Из-за этих теней, грохота колёс и чудовищной тряски по колее 1524 всю ночь казалось, что велосипед с верхней полки угрожающе сползает, накренивается, верёвки и резинки лопаются и он вот-вот рухнет на стол с продуктами. Вскакиваю, проверяю крепления. Нет, всё на месте. И, успокоившись, пытаюсь уснуть…
Записка, подаренная Наташецем и Тонечкой: «Мы вас ждём», приятно согревает сердце, но, увы, не залечивает полыньи разрыва.
Стиснув зубы, бежать, огибая удушливый сумрак,
разорвать пятернёй всю завесу сомнительных дней!
И вздохнуть полной грудью, пускай кто-то скажет, мол, умник,
им широкий простор, а тебе где-то в царство теней…
А тебе неизвестность, не постигшая жизни палитра,
окунаешь смычок и выводишь безумный аккорд,
только слышно в ответ: осужденье шипит, как селитра,
ты над пропастью встал, твой сорваться готов сноуборд…
В неизвестность шагнуть, быть сметённым завесой тумана
и глотнуть от судьбы, от которой никто не глотал!
Полынья на груди – это наша священная рана!
И колотится в ней ослепительно алый кристалл…
Раннее утро оказалось окрашенным в красное степью за окном. Гул ветра доносится даже сквозь двойные стекла вагонов. Взгляд в степь – это взгляд в Беспредельность, в которой растворяется моё лишнее человеческое «я». Простор без конца и края… Среднесибирская равнина. Как прекрасно проложить по ней нить своего Пути.
15:15 Москвы. Строго по расписанию наш 204-й прибыл в Новосибирск. Чудовищная выгрузка нашего, в сумме своей практически неподъёмного, груза. Вынесли велосипеды на перрон, битком наполненный народом. Встречающие, провожающие. Мы с чехлами байков чужды и нелепы. Ставим байки, прислонив друг к другу чёрное и белое, как знак «Дэн», союз Инь и Ян. Химическая свадьба Христиана Розенкрейца. Мой чехол чёрный, отцовый «Фелт» – в белом. С трудом пробиваемся обратно в вагон навстречу толпе, навстречу потоку и выносим рюки. Перрон постепенно освободился. Встретившие разошлись, провожающие уселись в вагоне, мы остаёмся почти одни. На небе ни облачка, как в Ялте.
Жара градусов +27 по Цельсию. Взгромоздив на спину рюки, взяв в охапку велосипеды, потащились через туннель на вокзал. Я бы квалифицировал это как перевал «1Б». Первый этаж новосибирского вокзала, кафешки, киоски, мраморные колонны, эхо шагов, электронные весы и надпись, что-то типа контрольного взвешивания багажа. Берущие багажный билет да спасены будут! Рядом с весами добродушный охранник в чёрном, страж порога. Решаем начать жизнь по правилам железной дороги.
Отец у байков, я иду к кассе за багажным билетом. Билет могут дать только на основании талонов контрольного взвешивания. Сансара замыкается на чёрном страже весов. Один предмет – двадцать рублей. У нас два байка и два рюка. Зелёные цифири весов, квитанции, куча отштампованных документов. Багаж оформлен. Зелёная улица. Покидаем стража порога и тащим весь скарб на второй этаж вокзала, в зал ожидания. Занимаем первые сидения в первом ряду. Байки и рюки в районе лестницы. На виду. Изучаем расписание, пытаемся привыкнуть к голосу диктора, пророчащего о прибытиях и отбытиях. Отец морщит лоб, напрягает ушные перепонки… «Ты что-то понял?» Да, я, вроде, понял! Отец не верит, срывается с места, бегает к электронному табло, сверяет услышанное с увиденным, создаёт суету, что вполне соответствует его неспокойной, волнительно-заботливой натуре.
Пустые столики кафе «Экспресс», цены космические. Мы берём только «космический чай», покупаем сим действием право на столик, достаём свой термос, наш верный походный друг, и заливаем железнодорожным кипятком супчики-лапшичку. Поели с комфортом. Нам остался последний, самый тяжёлый «перевал»: добраться до поезда № 601 «Новосибирск – Бийск». Вес моего рюка – 27 килограммов, отцового – 23 килограмма, плюс добавится тент, палатка, «пенки», что-то ещё там, упрятанное временно в чехлы с байками. Остаётся молить Бога, чтобы байки иностранного производства нормально (по понятиям) отреагировали на загрузку русских велотуристов и не дали отказа. Эта мысль червоточинкой сидит в моём подсознании, и я всей силой не даю ей вырасти до размеров «голема». Байки выдержат! Обязательно выдержат!
Гул вокзала, полный желудок китайского национального блюда «лапши-доширак» постепенно успокоили нервную систему перед новым броском. Вокзал большой, чистый, мраморный. Мы в Новосибирске! Созерцаю пустотность вокзала, ни на чём особенно не фокусируясь. Прошла мимо группа туристов с большими рюками, альпенштоками, ледорубами, железом. Похоже, на Алтай или с Алтая. Позавидовал им в плане доброски: всё-таки когда на плечах только рюкзак, ехать в поезде проще, переносить и перемещаться мобильнее… Но когда на тебе велосипедный рюкзак (о двух «штанинах») и ещё негабаритный байк и ты со всем этим одновременно физически неспособен втиснуться в узкий проход вагона, то доброска происходит где-то на грани возможного. Что ж, видимо, такова наша участь – передвигаться на границе. Имманентное и Трансцендентное сливаются. Стук сердца напоминает барабанную дробь в дверь восприятия, которую надо открыть и одновременно страшно открывать. Волнение утихает, но где-то в глубине растёт лавина внутренней дрожи от встречи с Нездешним. До отправления нашего поезда останется один час.
«Для меня существует только путь, которым я странствую, – любой путь, который имеет сердце или может иметь сердце. Тогда я следую ему, и единственный достойный вызов – пройти его до последней пяди». (Дон Хуан Матус)
Ночь оказалась для меня паломничеством в Нездешнее. Думал, что сойду с ума… Впрочем, по порядку. Поезд № 601 «Новосибирск – Бийск» местного формирования, что чрезвычайно удобно. Дотащились, набив синяки на спине и ниже, до вагона. Сунули проводнику кучу билетов и квитанций на взвешивание.
Улыбка проводника сияла, как самый зелёный сигнал светофора. Вечер застал меня прыгающим по верхним полкам с целью привязывания байков. От нечеловеческой духоты вымок весь. За окном в сумерках и потустороннем свете полной луны раскинулась предалтайская равнина. Пассажиров в вагоне мало. Верхние полки практически пусты. В нашем купе едет парень из Дагестана. Обмениваемся дежурными фразами о политике. Между нами дружелюбное согласие. В вагоне «дежурное» освещение, читать нельзя, кружка горячего чая – и ложимся спать. Отец внизу, я наверху, ближе к байкам.
Первое странное началось около часа ночи. Проснулся от того, что чистый женский голос выводил вокализ, красиво чередуя ноты, меняя тональности, тембр…
Первая мысль – включённое радио. Посмотрел на часы – время час. Радио, естественно, молчит, в вагоне тишина. За окном в свете полной луны блестит и серебрится река Обь. Видна рябь на воде. Глубокое, тёмное, тягучее.
Закрыл глаза и вновь услышал тот же женский голос. Слушал его долго, заворожённо, щемяще… Воображение рисовало образ загадочной певуньи. В белом сарафане, длинные волосы… Русская Лакшми. В сознании постепенно проявилось понимание, что эта певунья и есть река Обь. Воплощение её песни – это та лента реки, которую я начинаю видеть, открыв глаза. Открываю. Гляжу в окно. Да, вот она, в лунном свете, спокойная, глубокая, как песня…
Она и есть песня. «Медленно схожу с ума», подумал про себя и уснул.
«В светлом саду живет благая
Лакшми. На восток от горы
Зент-Лхамо. В вечном труде
она украшает свои семь
покрывал успокоения…»
Н. Рерих. Лакшми Победительница
Проснулся в три часа ночи. Шум работающего локомотива, огни крупной станции. Поезд не двигается. Город Барнаул. Мы на Алтае. Лежал, тщательно пытаясь уснуть, сон как рукой сняло. За окном ночная жизнь железной дороги. Проехал трактор с вагончиками почты.
– Осаживай! На втором и третьем башмаки! – врываются в тишину вагона переговоры станционников.
Стал думать о работе на железной дороге. Как было бы здорово вот так же жить этой ночной жизнью, вдыхать запах креозота. Детские воспоминания. Отец брал с собой «пойти смотреть поезда». Заполняющий детскую душу восторг от созерцания этого стройного, слаженного ансамбля. Совокупность шума, запаха, движения. Начиная с вокзального перрона, уходили в длину переплетённых путей, паутину стрелочных переводов. И с замиранием сердца, со смесью восторга и ужаса, отойдя от пути, смотрели на не движущуюся громаду локомотива. Рёв каких-то нечеловеческих механизмов в его утробе. Встречаюсь взглядом с машинистом, который, безусловно, нечеловек. Он – полубог, демиург, которому повинуется эта электрическая мощь… И дальше бесконечный бег вагонов, звяканье кармической автосцепки... Поезд словно врывался в моё детское восторжённое сердце, переполнял его чувством пути.
Иероглиф «Дао» – извилистая линия пути и голова вола, бредущего по дороге. Мой детский Дао Дэ Цзин начался с железной дороги. Моё Дао – это железнодорожная магистраль и суровый лик локомотива ВЛ-10. «Это путь незримый, необозначенный, подобный полёту птицы в небо, о нём нельзя рассказать словами, потому что человеческие понятия, имея предел, не в силах вместить Беспредельное…» – так комментирует Дао переводчик (Лисовский).
Мы смотрели поезда в Усть-Катаве, я был тогда крайне мал, а отец – молод. Мы сидели на холме, в окружении солнечных сосен, и смотрели, смотрели…
Поезда шли из Ниоткуда и уходили в Никуда...
Я так и не стал машинистом, хотя закончил железнодорожный технарь. И в нашей команде КВН символом был именно лик локомотива, стоящий на Пути, уходящий в Беспредельное, а над ним горела электрическая лампочка. Мы были энергетиками. Электрическая саттва – это то, что движет поезда… Наверное, во мне погиб хороший железнодорожник или, наоборот, сохранился романтик. «Путь, о котором можно поведать, – то не Предвечный Путь…» (Лао-Цзы).
Через час поезд тронулся в другую сторону. Локомотив перецепили, и мы оказались теперь в хвосте состава. Об Усть-Катаве ещё одно воспоминание как бы сквозь сон, через далёкое детство. Мы шли по мосту, который оканчивался огромными воротами. Это был выходной путь какого-то депо. Шли прямо по рельсам. Внизу ревела река Катав. Между шпалами были видны пенистые, бурлящие потоки, водовороты. Смотреть вниз было жутко. Мост заканчивался, и мы подошли к самым воротам. И вдруг, словно подземный гул – именно таким мне показался этот звук, – ворота открылись. Медленно, напряжённо, с механической неумолимостью створки разъехались в стороны. И на рельсы из этой зияющей пасти «Мордора» с чудовищным грохотом выползла огромная, невероятная совершенно путевая машина. Сейчас я не могу вспомнить, что именно это была за техника. В моём детском сознании отложилась только нечеловеческая мощь и невероятная сложность этого механизма. Он напомнил древнего монстра, динозавра, «барлока».
Отец отвёл меня в сторону, дав монстру путь. Но машина не поехала дальше. Словно демонстрация силы предназначалась только для меня. Едва показавшись, наполовину выдвинувшись на мост, монстр остановился. Взревели двигатели, пронзительный гудок сигнала потряс воздух, пригвоздил меня к месту, и машина ушла обратно. Ворота с лязгом задвинулись, и наступила тишина. И даже шум реки перестал существовать – кто-то «выключил» реку. Опасливо косясь на ворота, я перебежал пути, и мы покинули этот мост.
В сознании у меня осталось ощущение того, что эта машина жила какой-то своей, непостижимой для меня внутренней жизнью. Мотивирующая сфера её поступков не была обусловлена человеческим. Нечто огромное, безусловно живое, совершало действие, побуждаемое чем-то внутренним, сокрытым в сердцевине этого механизма. Трансцендентным для моего понимания. Для меня эта странная встреча была встречей с Трансцендентным…
А железная дорога стала путём в Нездешнее.
Надо, однако, спать, чёрт возьми! Завтра, вернее сегодня, тяжёлый день, начало велосипедной части Пути. Закрыл глаза – и тут же, опять, ясно и отчётливо до боли, тот же женский голос запел песню. Её сложно передать. Она без слов. Голос выводит ноты, меняет тональность. Она не радостная, но и не грустная… Она другая! Звучание воплощённой глубины, невероятной чистоты, искренности. Нет слов в нашем слишком человеческом лексиконе для выражения этого звучания.
Открыл глаза. Песня не умолкла, но как бы отдалилась… Посмотрел в окно, за окном река Обь. Поезд идёт по мосту. Вот она – песня… Как странно. Закрыл глаза. Песня смолкла. Сна нет. Надо что-то делать. Лежал с открытыми глазами, слушал стук колёс, шум состава, сумерки вагона. Вдруг – не во сне, наяву – началась музыка. Уже не голос, а какие-то странные музыкальные инструменты… Терменвоксы… Мелодии нет, что-то шаманское, внутреннее, но без ритма, а словно волны сменяющих друг друга тонов. Это даже не ноты. Чистая психоделия.
Стало не по себе. Действительно, схожу с ума. Посмотрел в окно. Ничего не видно. Поезд въехал в полосу тумана. Красноватый огромный диск луны. В её свете мелькают болотные кочки, кусты и белый, вернее сказать – серый, туман. Клубится, меняет очертания.
И музыка. Она не кончается, и даже с открытыми глазами я продолжаю отчётливо слышать её. «У-у! А-а! У-у!»… Может, это акустический эффект от шума поезда в тумане? Какое-нибудь своеобразное отражение звуковых волн от совокупности мельчайших капель болотного тумана…
Закрыл глаза. Сосредоточился на звуке. Звук уводящий, нечеловеческий, странный. И вдруг пришло понимание того, что всё вокруг есть лишь единая вибрация звука. Всё есть музыка, и сам я тоже лишь часть её. Наши органы зрения, воспринимая определённую длину и частоту этих волн, интерпретируют (в нашем сознании) их как зрительные образы. Наши органы осязания воспринимают следующий диапазон частот, которые интерпретируются сознанием как ощущение твёрдости, предметности этого мира.
Центры слуха создают звучание, центры запаха – обоняние, вкус. Мы живём в матрице. Гипнотизёр прикладывает холодную монету к руке, и на коже вспыхивает пятно ожога. Монеты нет. Есть единое, вибрирующее подобно музыке, поле «Пракрити»… Оно бесконечно, и кроме него ничего нет... Надо спать, однако. Глаза мои закрыты. Но, как сны, вижу огни деревни. Открываю глаза, смотрю в окно – вот они, эти огни! Я уже вижу без помощи глаз!
Медленно схожу с ума. Почему-то стало страшно, словно стоишь над бездной. Вот она сжалась, образовав чёрный квадратный провал колодца. Бездонный провал. Кружится голова, и как-то жутко от этой бездонности. Упадёшь туда и будешь лететь, лететь в Никуда и из Ниоткуда, впрочем… Наклоняюсь над колодцем и долго всматриваюсь в черноту. Ни единого образа. Все образы исчезли. И пришло успокоение…
Как странно – Чёрный квадрат. Не его ли так же точно видел Малевич и беспомощно изобразил на бумаге? А что ещё он мог изобразить? Что бы изобразил я сам? Чёрный квадрат. И всё, больше ничего! «Тетеки Тосуи», железная флейта японского Дзэна, без дырочек, без отверстий. «Анахат» – звук хлопка одной ладони…
Странно, что, осознав это, я уснул.
Утро оказалось туманной степью за окном. На горизонте появляется диск солнца. Красиво. День вступает в свои права. Услышу ли я ещё раз голос певуньи, поющей «Обь»?
29 августа 2004 года. Воскресенье
Во всё небо стояла радуга. И не одна, а две. И в радужные ворота стремилась широкая Обь. Великая Обь – родина Жены и змия…
Н. Рерих. Алтай – Гималаи
Стягивают во втулку тридцать колесных спиц – а пользуются тем Местом, где их нет!
Лао-Цзы. Польза несуществующего
Раннее утро. Прибыли в Бийск. Велосипеды на полках, рюки на сиденьях. Народ постепенно покидает поезд. Встречи на перроне. Человеческая радость. Мы выходим последними, выносим байки в чехлах. Серый чистый асфальт. Возвращение в пустой вагон, выносим рюки. Фиолетовые, с красными отражателями… Город Бийск! На небе ни облачка.
Синева, бездонность, беспредельность. Маленькое, аккуратное здание вокзала. Надпись «Бийск» в синей рамочке с торца. Опустевший состав, зелёные вагоны, уставший вздох локомотива, сбросившего непосильную ношу человеческого. Далеко не идём. Остановились тут же, на перроне. Круглая клумба полна цветов. И вокруг неё размещены голубые лавочки. Напоминает внешнее обрамление янтры.
Махавидья Чиннмаста, пятая трансформация Кали… Лавочки в форме ворот. Мандала Калачакры, заполненная цветами. Цветы золотисто-жёлтого окраса. Что, по-видимому, символично. «Золотой цвет, находящийся на шкале вибраций между насыщенным жёлтым и ярким светло-жёлтым, представляет трансцендентность». Трансцендентность в круге. Мы размещаемся на ближней к вагону лавочке, соответствующей, по-моему, западным воротам янтры – белым.
Рядом с нами, наискосок, лавочка северо-западного направления. Чёрные врата Кали-Юги… Чистейшая золотая «Сатья» напротив – там, где проходит азимут нашего Пути. Извлекаем из чехлов изрядно помятые дорогой байки. Вешаем крылья, ставим багажник, защёлкиваем эксцентрик на колёсах. Отец колдует над своей машиной, я – над своей. Выставляю сиденье. Пробую скорости. Не работает. Суппорт погнут. Линия цепи ушла в сторону. Скорости переходят через одну, не совпадают. Что у меня, что у отца – картина одна и та же.
И. Е. Репин «Приплыли».
Пробую ехать то на одном, то на другом велике. Делаю круги, объезжая клумбу, лавочки, ворота мистической фигуры, совершаю бессмысленный, но необходимый ритуал. Как это ни странно, но через два часа мучений скорости «притёрлись» более-менее… Некий средний дорожный вариант. Ехать можно. Громоздим тяжеленные, за 30 килограммов, рюки на багажники, увязываем. Чехлы для переноски байков крепим к подседельному штырю между сидушкой и рюком. Рюкзак своей тяжестью на заднюю ось норовит поднять байк на дыбы. На небе ни облачка. Пустой перрон, пустые лавочки.
Выезжаем на привокзальную площадь. Круг почёта мимо автостанции, изобилия такси, вокзальных киосков, на изумление местного люда. Плавно покачиваясь на поворотах, выползли на улицу Мерлина. Скорость на спидометре не выше 20 км/час. На каждой автобусной остановке нас провожают долгим взглядом. Чувствую спиной этот взгляд. Интересно, что они о нас думают? Волнительно.
Первая поломка случилась тут же, в Бийске. Отец, прикрепив багажник, не поставил шайбы. Стойки проскочили сквозь головки болтов и попали в спицы. Характерный треск позволил вовремя остановиться, избежав падения. Погнуты и стойки, и спицы. Мы только минули трамвайный мост и встали у столба. Серая стена какого-то предприятия напротив и сплошной поток машин. На этом, собственно, поход мог бы и закончиться. Глубокий вдох, выдох, считаю до десяти, меняю болты, вставив, естественно, шайбы. Оплошность для Водолея вполне характерная, но, в принципе, совершенно невозможная для Рака.
Отец – Водолей, я – Рак. Земная ось неумолимо склоняется в сторону Водолея, весёлые ждут нас времена… Запасайтесь болтами. В чувствах миновал реку Бию по широченному мосту, в потоке машин, троллейбусов, саму реку даже не заметил… Поворот за мостом направо по улице Горького. Набрали скорость до тридцати километров в час. В душе волнение за отцовский велик, за свой тоже, за тяжёлый груз. Продукты на месяц. Наверное, всё же правильнее покупать их по дороге. Тогда и вес меньше, и скорость выше. Теперь не выкинуть, что сделано, то сделано. Будем есть. Выдержали бы байки.
Бийск весь окружён сосновыми солнечными борами. Смоленский тракт. Редкие дачки и опять же сосновые боры. В просвете видна широченная Бия. В тени сосен на берегу есть изумительные полянки.
Отмечаю эту мысль и проезжаю мимо. Мы всё еще в Бийске, и хочется поскорее выйти на простор пути. Ехать с грузом тяжелее раза в два, непривычно тяжело. Скорость никак не набирается выше 20 км/час, и вдобавок больший расход сил. Проехать 90 км в день уже проблема (а ведь в Челябинске накручивали за день по 200 км). Как мы поедем? Впереди сплошная неизвестность. На дороге жара нестерпимая, ни облачка, ни тенёчка. Нагретый асфальт, поток машин. Кольцевая развилка.
Смоленский тракт был некогда переполнен торговыми сёлами, но это его далёкое прошлое. Мост через Катунь. Первая встреча. Прислонив велики к перилам моста, смотрим вниз. Катунь широкая, спокойная, усталая. Полосатые пирамидки бакенов – признаки судоходства. Галечные отмели. Кусты по берегам. Через пару километров вниз по течению Катунь сольётся с Бией и обе образуют великую Обь. Провожаем медленный поток воды взглядом. Садимся на велики, и вновь бег колёс, вращение педалей, словно молитвенных мельниц в буддийском храме.
Придорожный киоск, минеральная вода, местная, алтайская. Село Катунское, за ним Красный Маяк. Пересохшие губы. Вокруг Предалтайская равнина. Холмисто, голо. Далеко справа виднеются заросли кустарника, очевидно вдоль реки. Там должна течь Песчаная. Отворот, короткий отрезок проселочной пыльной дорожки – и мы на берегу каких-то заводей, прудиков. Коричневая, выгоревшая на солнце трава, песок под ногами. Кустарник, обрамляющий эти водоёмы. Кидаем байки на траву, скидываем одежду. Заливаем из термоса мюсли. Лёгкий обед, солнце, жара.
Вдали маячит отдыхающий люд. Гуляем в одних трусах по берегу водоемов. До Песчаной не доходим. Расслабляться не следует. Вновь пыльная полоса дороги через степь, Смоленский тракт, село Смоленское – районный центр. По обе стороны от дороги холмистая волнистость пейзажа. Слева по ходу он повышается до весьма солидных, заманчивых холмов, вправо падает в долину реки Песчаная, которая угадывается по единственному признаку – зарослям кустов на этой бесконечной голой равнине.
За Смоленским то, что я принял вначале за гряду облаков на горизонте, оказалось первой стеной Алтайских гор. И справа, и слева, и прямо, заслоняя горизонт, поднимаются к самому небу темнеющие против солнца бастионы, окружающие горную страну Алтая. Отроги Семинского и Чергинского хребтов. На востоке голая гора Бабырган. На юге и юго-западе горы Листвяная, Сухая грива. Все тысячники. В принципе, невысоки, но со стороны Смоленского, с равнины, эта стена выглядит очень мощной, вздымающейся в самое небо, заслонившей горизонт.
Веет оттуда чем-то нечеловечески суровым и в то же время очень манящим, вдохновенным. До гор ещё далеко. Рельеф постепенно повышается. Количество подъёмов превышает количество спусков. Подъёмы, признаться, тяжелы. Вокруг, до горизонта, по обе стороны и за нами холмистая раскалённая степь. Жара. Дерева лишь возле реки, но до неё далеко, она по правую руку где-то в степи, вдали от дороги. Крутой спуск, село Точильное, река Песчаная подошла к самой дороге. За селом летнее кафе и отворот к берегу реки.
Свернули. Съехали. Разделись. Нырнули. Вода чистая и холодная. Берега глинисты. Пьём чистую питьевую воду. Снова в путь. Подъём, поворот, спуск, мост, речка Белокуриха пересекает дорогу и впадает в Песчаную. Белокуриха хороша собой, чиста, игрива. Берега упрятаны в сочной зелени. Беглый взгляд с моста направо, налево, вдаль, сощурив глаза. Не останавливаемся. Либо ехать, либо созерцать. Мы созерцаем на ходу.
Отворот на Солонешное. Фотография (первая) у дорожного указателя. Завтра нам ехать в ту сторону. Сегодня же остался последний участок, спуск в Белокуриху. Десять километров спуска.
Начало пути. Смоленский тракт и отворот на Солонешное
Белокуриха – это известный алтайский курорт, расположен в долине одноимённой речки, среди отрогов Чергинского хребта. Видимо, особый микроклимат, защищённость от южных снежников стеною хребта позволили Белокурихе обогнать и Крым, и Кавказ по количеству солнечных дней. Горячие источники белым паром окутывали некогда эти дивные места.
Курили «белую дурь» местные шаманы, исследуя пейзажи собственного ума. И, судя по всему, ум шаманов был красив.
Горы, окружающие Белокуриху, необычайно мягки, очаровывают какой-то женской красотой. Покрытые мощным хвойным лесом, с открытыми, голыми, манящими вершинами, прорезанные морщинистыми складками рек, ниспадающими с самых верхов. Внизу сам город. Он похож на крымский курорт. Многоэтажные корпуса санатория, чистенькие улочки. Ровный асфальт. Нарядные, все в белом, открытом, отдыхающие. Мы катим к горе Церкóвке (ударение на «о»), речке Белокурихе – эпицентру курорта.
Узенькая улочка уходит в глубину санаторного парка. Вокруг сказочная, немыслимая ухоженность. Дорожки, уложенные плиткой, белые камешки, цветники, газоны. Речка Белокуриха словно игрушечная. По берегам её сказочные домики каких-то волшебных существ. И всё это в обрамлении горных пихт, сосен.
Минуем санаторий, нас догоняет мальчик на «Салюте»:
– Вы куда?
– Да нам бы к реке! Да повыше, да подальше от людей!
– Сделаем!
Парень шустрый, добрый, открытый. Не похож на наших, местных. Чем-то он отличается. Ему нынче в седьмой класс. Зовут его Николай. Так и сказал: «Николай!» – солидно, по-взрослому. Говорит, что киргиз, с Иссык-Куля. Сейчас живёт в Белокурихе и любит это место. Больше, в сущности, про Алтай ничего не знает. Так, слышал что-то про Солонешное. Но что меня приятно поразило в нём – чуткость к природе и этакая порядочность, исходящая из самой его сути. Ни соринки по дороге. «Осторожно, осторожно! Здесь муравьи!». Обходит жучка. Любуется изгибом ствола ели. Восхищается камнями. Видит особую гармонию, созвучный строй в этом каменном хаосе.
Белокуриха
Миновали отворот на «Четыре брата». Вспомнилась алтайская легенда.
«Когда-то богиня Умай и её супруг Алтайдынг Ээзи жили в этом месте (где нынче находится курорт Белокуриха), и вот однажды чудище Кер-Дютпа наклонило землю. До этого на Алтае было всегда тепло, а тут вдруг везде выпал снег. Видя бедственное положение, Алтайдынг Ээзи решил отправиться к Уленгеню. На Алтае же становилось всё холоднее и холоднее. И тогда Умай, чтобы спасти своих детей, обратила их в камни и скалы. Так поступила она с четырьмя дочерьми и двумя сыновьями. А ещё двух дочерей она взяла на руки и отправилась на юг. Но по пути Умай замёрзла и превратилась в снежную гору с тремя вершинами. Средняя вершина – это голова Умай, а две меньшие – головы дочерей, которых она держала на руках. Эта гора – Белуха. В районе Белокурихи сохранились камни, в которые были превращены дети Умай. Четыре каменных столба – это её дочери, которых сейчас неправильно называют "Четыре брата"».
Так легенда связывает каменный ансамбль Белокурихи со священным алтарём Алтая, горой Белухой. Руническая вязь нашего пути прочертит пыль дороги от Белокурихи до Белухи. Письмена Рериха в кармане рюкзака сияют надземным светом. Дорога кончилась. Началась каменистая тропа вдоль реки в гору.
Нас трое с великами. Вокруг весьма нахожено. Спортивно настроенные отдыхающие из санатория снуют туда-сюда. Люди добры, приветливы. Воздух изумительной чистоты, насыщен хвоей. Многочисленные полосатые бурундуки перебегают дорогу, останавливаются, смотрят на нас. Брод через реку. Белокуриха с правой стороны тропы перевалила на левую и утонула в чаще хвойного леса.
Путь напомнил мне крымский переход через Большой Каньон. Та же чистота, та же жара, безоблачность, столько же туристов-матрасников, совершающих прогулки налегке. Шум реки. За бродом подъём. Отец устал и, по-моему, что-то даже слишком… Рюк он повесил на спину и шагает пешком с великом. Я пытался ехать, идти, плыть по реке, лезть на камни. Широкая заводь и поляна. «Старая мельница» – так названо это урочище.
Действительно, в чистейшей, прозрачной воде видны сгнившие сваи былых построек. Сейчас тут непролазные дебри и в то же время изумительная чистота и свежесть пейзажа. Дальше мельницы отдыхающие не доходят. Еле приметная тропка уходит в черноту хвойного леса. Мы поднимаемся по этой тропе и метров через триста находим практически готовую стоянку на берегу реки.
Сворот от тропы, спуск, широкая поляна, огромные каменные валуны Белокурихи – река проточила путь в ущелье. За рекой стена поросшего лесом хребта. Полумрак лесной чащи. Костровище посреди поляны. Отец падает без сил. Оставляем его на стоянке, оставляем тяжеленные гружёные байки и «Салют» и вдвоём с Николаем идём дальше по тропе.
Я хочу подняться на вершину Церкóвки, увидеть «Каменных братьев» богини Умай. Николай уверенно говорит, что тропа выведет в гору. Но он ошибся. Так и шли вдоль реки. Вокруг невероятная глушь. Санаторские сюда не доходят, разве что единицы живчиков из группы здоровья. Шум воды в ущелье. Запах хвои, наполняющий душу. Сырость. Вокруг десятки ручьёв. Родники пробиваются сквозь толщу земной коры, образуя мельчайшие чаши хрустальной влаги. Пью из каждого. Вода вкуснющая неимоверно!
От восхождения, в конце концов, пришлось отказаться. Тропа ушла вдоль реки и, судя по всему, выйдет на гору Синюху. Заманчиво, но далеко. Времени нет. Гора Церкóвка осталась справа. Изучаю поросший непроходимым лесом склон её. Без тропы по азимуту идти долго и времени не хватит. Как там наш деда на стоянке? Бежим назад. Целый час спускаемся по реке вниз. Чаши хрустальной воды дарят свои ручьи реке Белокурихе. Поворот. Поляна. На поляне пылает костёр. Бодрый и вроде здоровый (не знаю) деда шаманит возле костра. Дрова напилены и нарублены. Варю горох, угощаем Николая и прощаемся с нашим проводником. Он грозится прикатить утром, но утром мы уже уедем с этого места. Николай уезжает. Желаем ему удачи, он – нам.
Горячий чай. Сумерки. Отблески костра. Шум реки. Натягиваем тент. Стелем спальники без палатки. Отец лёг восстанавливать силы. Я, прислонясь к стволу, пишу в дневник, освещая листы светом походного фонаря. Уютно трещит костерок. Успокаиваю отца, говорю ему, что можно проезжать и по 90 км в день, к чему эти обязательные сроки? Всё в наших руках! Вечер заставил впервые за день одеть ветровку. Слушаю ночные звуки, смотрю на утихающее сердце костра. Ощущается нечеловеческая дикость этого места. Кто-то бродит в темноте. Слышатся шаги. Костёр догорает.
Сквозь сумрак ночи просачивается едва уловимое присутствие Трансцендентного. Призрачная ткань Пракрити, успокоившись в ночном сумраке, озарилась звёздным светом Иного. С замиранием сердца я слушаю Неслышимое, я внимаю Пуруше.
«Приходящий в ночной тишине,
говорят, что Ты невидим,
но это неправда.
Я знаю сотни людей,
и каждый видел Тебя
хотя бы один раз.
Несколько бедных и глупых
не успели Твой лик разглядеть,
изменчивый многообразно.
Ты не хочешь мешать нашей
жизни. Ты не хочешь нас испугать
и проходишь в тишине и молчанье.
Глаза Твои могут сверкать,
голос Твой может греметь.
И рука может быть тяжела
даже для чёрного камня.
Но Ты не сверкаешь.
Ты не гремишь
и не дашь сокрушенья. Знаешь,
что разрушенье ничтожней покоя.
Ты знаешь, что тишина
громче грома. Ты знаешь,
в тишине приходящий и
уводящий».
Н. Рерих. Уводящий
Отец уже спит. Над нами звёздная бездна. Я лежу в своем спальнике и долго гляжу на травинку, склоняющуюся к моему лицу, смотрю до тех пор, пока она не перестаёт быть травинкой.
30 августа 2004 года. Понедельник
Я знал столько полезных вещей
и теперь все их забыл.
Как обокраденный путник,
как бедняк, потерявший имущество,
я вспоминаю тщетно о богатстве,
которым владел я давно…
Н. Рерих. Завтра?
Сегодня понедельник. Как говорится, день тяжёлый. Для нас он чудовищен. День трагедии, день катастрофы и, наверное, последний день похода. Чувствую себя Одиссеем из фильма Кончаловского, вопрошающим богов: «Чего ты хочешь от меня, Посейдон?». И ответ: «Я хочу, чтобы ты понял!»
Изумительное начало дня. Проснулся рано, в пять утра по нашему времени, по алтайскому в шесть. Воздух чист, прозрачен. Небо безоблачно. Белокуриха журчит, шумит на камнях. Ранний костёр, молочная каша на завтрак. Чистота. Тишина. Одиночество. Созерцаю реку. Прыгая по валунам, перехожу на другой берег, углубляюсь по склону хребта. Пью утренний хвойный воздух. Собираем вещи. Регулируем велосипеды. Отец, ворча на себя самого, исправляет вчерашнюю «восьмёрку» на заднем колесе.
Река Белокуриха
Река Белокуриха. Переход
Слетевший в Бийске багажник посадил ему «восьмёрку», и колесо притормаживало, застревая в тормозных колодках, весь путь до Белокурихи. Этим и объясняется необычная для отца усталость вчерашнего дня. Только Водолей мог не заметить, что колесо тормозит и ехать тяжело. Я подвешиваю велосипеды на верёвке за сиденья и разбираюсь в схемах паспорта. Поняв суть регулировок, устанавливаю идеальный порядок в скоростях. Работают теперь как часы.
Скоростной спуск по тропе вдоль речки. Остановились только возле мельницы, попрощались с её живописнейшей заводью в глуши хвойного леса. Притормаживая на каменных осыпях, вылетели на идеально ровный асфальт курорта. Проносимся на высокой скорости по чистым утренним улицам Белокурихи, добавив впечатлений местным отдыхающим.
Стремительно возносимся по десятикилометровому подъёму до отворота на Солонешное. Вчера, спускаясь по этой же дороге, даже думать не хотелось об обратном пути наверх. А сегодня преодолели подъём на удивление легко, что придало нам силы и уверенности в себе, вдохновило на путь дальнейший. На повороте осмотрели велосипеды, крепления рюков и тронулись в путь – в сторону Солонешного. На запад, юго-запад, в объезд Чергинского хребта.
Хребет голыми живописными холмами высится по нашу левую руку. Дорога пуста, машин нет. Весь основной поток транспорта отсеялся в Белокурихе. Между хребтом и дорогой жёлто-коричневые поля. Пшеница, гречиха. Поля доходят до самых гор и даже поднимаются по их склонам. На небе ни единого облачка. Ни единого! Жара выжимает соки. Оставили справа Новотырыжкино, слева отворот на Сычевку. Виды изумительны.
Любуюсь грядой Чергинского хребта, вздыбившего землю красивыми голыми сопками. Дорога пуста. Навстречу катят два велотуриста. Помахали друг другу. Они с Чуи, мы на Чую. Перед мостом через реку Песчаную свернули к реке. Голый берег, редкие дерева, кустики. Отец купается в речке. Я купаю глаза созерцанием живой текучести водного потока. Запоминаю каждый штрих этого неповторимого пейзажа, дышащего миром и спокойствием.
Минуем мост через Песчаную, дорога уводит нас на запад и даже на северо-запад, огибая холмы. Бескрайние поля ярко-жёлтых цветов, поля кукурузы, подсолнухов. Отдых в тени и первый крутой подъём.
Дорога наконец-то повернула в сторону юга и начала углубляться в горы. Первый подъём на страшном солнцепеке среди голых сопок и степи жёлто-коричневого цвета меня, признаюсь, достал! Причём основательно. Отец закрутил на передаче 1:2, я не смог на 1:1. Читаю про себя: «Сей день я есть хрустальная река, живой фонтан света…», но в горле всё пересохло, губы слипаются, в глазах туман, сердце стучит в кончиках волос.
Довёл велосипед пешком и упал. В рюке живительный кипяток в термосе. Нахожу среди голой холмистой степи редкую группу деревьев со спасительной тенью и падаю на землю. Глаза слипаются. Залил чай, выпил весь термос. Отец отказался. Мгновенно уснул минут на пятнадцать, словно потерял сознание. Проснулся посвежевшим, пришёл в себя. Поехали. Впереди виден новый ужасающий подъём на перевал 436 метров. Пытаемся не думать о нём. Крутим педали, вращая Дхармачакру, щёлкаем передачами: 2:5, 2:4, 2:3, 2:2, 1:2 и 1:1 – мы наверху!
Справа, на северо-западе, вершинка 436 метров, мы поворачиваем на юг. Минуем отворот на Камышинку и останавливаемся перед чудовищным спуском с перевала вниз, в долину реки Камышинки, вернее, одного из её притоков. Перед нашим взором раскинулась горная страна Алтая – невысокие в этом месте, сменяющие друг друга и уходящие в туманную лазурь горизонта голые холмы, словно застывшие волны некоего неземного океана. Наверное, так выглядят высохшие песчаные моря Марса.
Асфальт закончился ещё перед подъёмом, и наш дальнейший путь представляет собой колоритную смесь песка и крупного щебня. Дорожный знак ремонта дороги, по-видимому, стоящий тут со времён двадцатого съезда, не предвещает ничего хорошего.
«Когда Вайрачана добрался до местности Якла Сэво, что на севере, он обернулся и окинул взглядом Центральный Тибет. Вид был как на утренней заре. Когда же он посмотрел в сторону Кхама, вид был такой, будто на закате сгущаются сумерки. На глаза его невольно навернулись слёзы, но пришлось идти дальше».
Из жизнеописания Падмасамбхавы.
Я поехал первый. Объезжаю кучу застывшего асфальта, велосипед стремительно набирает скорость и на сыпухе перестаёт слушаться руля. Первый всплеск мысли: «Куда бы упасть…». Лечу на землю, прямо на щебень. Проезжаю мордой по земле. Полный рот песка, бедро содрано до крови, запястье тоже, брюки порваны, весь в пыли. Прихожу в себя, отец даёт наставление ехать на тормозах. И мы поехали, хотя надо было стоять, идти пешком – не важно что, но только не ехать с этой чудовищной кручи, а мы поехали.
Я первый. В начале спуска не отпускал тормоза, но когда велосипед пошёл уже юзом, сползая под уклон с заторможенными колёсами, я выехал на середину дороги и отпустил тормоза. Краем глаза замечаю на спидометре что-то порядка 68 км/ч.
Это была не езда, это был прыжок в бездну. Подлетев на кочке, оторвавшись от земли двумя колесами, умудрился (кто-то – не я, кто-то во мне – держал руль в тот момент) попасть на ровное место и при первом выравнивании наклона торможу, перевожу дух. Оглядываюсь назад и опускаю руки. Отец пропал. Весь склон отчётливо просматривается, кроме одного места, и отца может быть не видно только в том случае, если он лежит.
Со спокойствием обречённого, на грани сумасшествия, отвожу велосипед в кусты, бегу назад в гору, на подъём. Кричу! Зову отца. Истошно ору. Тишина. Предательская, противная, как после выстрела. Бегу вверх по осыпающимся камням, скоро откроется это место. Проклятое воображение, клеши сознания, рисует тёмный силуэт на спуске. Вот он… Нет!?
Отца нет на спуске. Теперь видна вся дорога. Бегу дальше. Кричу. Далеко из-за кустов выходит отец, машет зелёной сидушкой, она была в рюкзаке. Живой. Велосипеда нет. Подхожу ближе. Вижу, у отца разодрана футболка, руки в крови, лицо пепельно-серого цвета. В руках поломанное, чудовищно изуродованное, буквой «зю», переднее колесо. Конец похода.
Место падения
Жара страшная. Вокруг голая, безлюдная, вздымающаяся вверх бесконечными сопками равнина. Для выживания необходимо найти воду, поставить палатку. Бредём к моему велику вниз. Я несу отцовский рюкзак, он ведёт свой искалеченный байк. Кто-то в нём так и не смог взять руль в свои руки. Отец с оптимизмом в мыслях пытается восстановить колесо. Я, понимая, что это невозможно, обречённо молчу. В душе спокойствие, даже странно…
«Я знал столько полезных вещей
и теперь все их забыл.
Как обокраденный путник,
как бедняк, потерявший имущество,
я вспоминаю тщетно о богатстве,
которым владел я давно;
вспоминаю неожиданно, не думая,
не зная, когда мелькнёт погибшее
знанье. Ещё вчера я многое знал,
но в течение ночи всё затемнело.
Правда, день был велик.
Была ночь длинна и темна.
Пришло душистое утро.
Было свежо и чудесно.
И, озарённый новым солнцем,
забыл я и лишился того,
что было накоплено мною.
Под лучами нового солнца
знания все растворились.
Я более не умею отличить
врага от друзей.
Я не знаю, когда грозит мне
опасность. Я не знаю, когда
придёт ночь. И новое солнце
встретить я не сумею.
Всем этим владел я,
но теперь обеднел.
Обидно, что снова узнаю
нужное не ранее завтра,
а сегодняшний день ещё длинен.
Когда придет оно –
завтра?»
Н. Рерих. Завтра?
Как во сне… А внизу кусты у дороги, непроходимые заросли, словно остров посреди голых холмистых волн. Пробиваюсь в гущу этих зарослей и нахожу воду! Маленький ручей. Чистый-чистый. Хоть в чём-то повезло, хоть в чём-то… Приношу соску воды, развожу в ней шипучие витамины. Пьём. Выпиваем всю соску. И новая страшная новость: у отца не работает правая рука. Вообще.
Снимаю ему футболку. Где болит? Везде. Всё плечо, вся кость, весь сустав. Что-то страшненькое. Смотрю ему в глаза. Нелепый вопрос: «Ну, ты как?». Чувствую, что он в шоке. Успокаиваю. Ставлю палатку. Развожу костёр. Быстрее чай.
Боже, всё ещё хочется пить!
Вокруг нас дикие, непроходимые заросли кустарника. Черёмуховое дерево в эпицентре хаоса, под ним палатка, тропка к ручью, утопающему в зелени, другая тропка выводит к автотрассе. Если перейти ручей, то тропка продолжается, теряясь на голом склоне холма. В остальных направлениях наш кустарниковый остров совершенно непроходим.
Обрабатываем раны, моем руки… Обрабатываем всем, что есть в аптечке: БФ-6, йод, зелёнка, мумиё, «Малавит». Делаю отцу повязку на плечо. Он догадывается зафиксировать руку в неподвижности. Постепенно оптимизм возвращается к нему. Или это уже просто желание, диктующее установку. Установку продолжить путь.
Действительно, возможность поехать дальше есть, если…
Первое и для меня главное: если у отца к утру хоть как-то пройдёт рука. Он говорит, что обязательно пройдёт. Плечо уже шевелится, двигается локоть, пальцы. Но боль остаётся… Утро вечера мудренее, конечно… Было бы только это утро самим Господом Богом.
И если… (робкий лучик надежды, совсем слабый, единственный, тлеющий уголёк в потухшем костровище…) если пройдёт рука, то я могу поймать попутку на трассе, «стопом» доехать до Бийска, купить там новое колесо для байка и так же точно вернуться назад. Тогда, конечно, проблема с колесом решена. Отец считает, что проблема в колесе, я же вижу проблему в руке у отца. Колесо – ерунда, колесо я достану! Прошла бы рука…
«Не видно знаков священных.
Дай глазам твоим отдохнуть.
Знаю, они утомились. Закрой
их. Я за тебя посмотрю. Скажу
о том, что увижу. Слушай!
Вокруг нас та же равнина.
Седые кусты шелестят.
Озёра сталью сверкают.
Безответно замерли камни.
Блестят в лугах сияньем
холодным. Холодны тучи.
В морщинку сложились. Ушли
бесконечно. Знают, молчат и
хранят. Птицы не вижу.
Зверь не бежит по равнине.
По-прежнему нет никого.
Никто не идёт. Ни одной
точки. Путника – ни одного.
Не понимаю. Не вижу. Не знаю.
Глаз свой ты напрягал бы
напрасно».
Н. Рерих. Напрасно
Я сижу на склоне холма, что за родником, за кустами, что покрыт золотыми колосьями пшеницы. Я пишу эту тетрадь. Уже вечер. Горы вокруг излучают спокойствие. Голые покатые склоны. Коричневый бархат травы на склонах, зеленеющие нежно вершины… В лощине, в кустах шумит отец. Что-то делает там одной рукой. Может, так лучше. Пусть что-то делает. Пусть шумит. Я не знаю, чего я хочу. Теперь не знаю. Я вышел в путь потерять себя, своё человеческое «я». И вот я потерял его… Так странно потерял… Того ли я ждал? Я не знаю. Теперь не знаю.
Аварийная стоянка. Убитое переднее колесо и чудом оставшийся в живых отец
Почему-то звучит одно. Это Судьба… Как эхо в горах, как мантра… Судьба. И я читаю молитву Христову: «Да будет воля твоя…». Читаю напряжённо, с болью в сердце и с невероятным смирением… Не моя, но Твоя Воля да исполнится. Так я ещё никогда не молился. Так молятся, когда теряют всё. Я даже не прошу… О чём просить? Чтобы прошла рука у отца? Это естественно, я буду просить, молить, читать Веления и Воззвания. Но для чего? Ехать дальше? Повернуть домой? Как объяснить такой знак пути? Что хочет от меня, от нас Всевышний? В чём наша цель? Вот теперь, сейчас? Я не знаю. И вокруг замерло всё. Вся природа, само небо замерло и молчит…
«Привратник, скажи, почему
эту дверь затворяешь? Что
неотступно хранишь?" – "Храню
тайну покоя". – "Но пуст ведь
покой. Достоверные люди
сказали: там нет ничего". –
"Тайну покоя я знаю. Её
охранять я поставлен". –
"Но пуст твой покой". –
"Для тебя он пуст", – ответил
привратник».
Н. Рерих. Привратник
И я молчу. И это молчание сердечным стуком отдаётся в голове, и кроме этого монотонного стука ничего. Какое странное «ничего»! Дома, изучая карты, я так или иначе представлял картинки нашего похода, мысленно показывал их друзьям… И вот Ты забрал всё это. Ведь это тоже моё я, это слишком человеческое. А я не подумал об этом. Вернее, я подумал, что эту слабость ты простишь… Но ты мудрее. Ты выбил почву из-под ног и научил смирению. Так просто… И я готов вернуться назад. Уйти домой с этого самого места.
Я понимаю Твой урок… Но, Господи, прости, я ничего не понимаю…
И ещё один фрагмент сегодняшнего пути. Не могу не рассказать о нём. При падении я потерял часы, подаренные Натой. Командирские, прошедшие со мной Урал и Крым. Пропажу обнаружил, увы, только вечером у костра. Очень-очень жалко эти часы.
И я беру велик и еду наверх, к месту своего падения. И – о, чудо! – сразу нахожу их! Что-то вело как будто. Я просто вышел к ним. Они лежат на дороге, вдавленные в щебень. Поднимаю. Стекло цело, хоть и исцарапано. Браслета нет. Но часы идут! Часы продолжают идти! Наше время не кончилось. День подходит к концу.
Утро будет мудрее вечера. Пусть утро окажется Богом.
31 августа 2004 года. Вторник
Люди странны, если ты странник.
Джим Моррисон
Странник! – это слово
станет именем моим.
Долгий дождь осенний…
Мацуо Басё
Почему-то это хокку Басё звучало в голове, пока ранним утром поднимался пешком по склону нашего злополучного спуска. Утро, заставшее меня в пути среди одиноких холмов. Дождя, однако, нет, но по небу бродят тучки, а в душе дождливо…
До двух ночи не мог уснуть. Болело всё тело. Левое бедро, левая рука. Кисть опухла, бедро опухло. Хотелось непрерывно стонать. После двух ночи уснул и до утра провалился-таки в сон. Утром смогли подняться на ноги. Руки и ноги шевелятся. У отца болит, но плечо двигается – похоже, всё-таки ушиб, хотя может быть и трещина.
Бреду по дороге в Бийск. Голосую. Никто не останавливается, даже автобусы. Переполненный добродушный уазик-таблетка, водитель разводит руками. Мест нет. Извини, парень! «Пятёрка» с захламленным задним сиденьем. Мужчина и женщина встречаются со мной взглядами. Мест нет. Холодные, равнодушные иномарки выбрасывают камни из-под колёс. Я уже наверху подъёма. Делаю на память снимок этого судьбоносного места. Начинаю спуск к указателю отворота на Камышенку. В душе пустота. Я словно лист, гонимый ветром, пучок травы перекати-поле…
Показалась на горизонте серая «десятка». Вяло поднимаю руку, особо не надеясь. Остановилась.
– Мне бы до Бийска!
– О чём речь? Садись!
За рулем чеченец лет пятидесяти.
– Вот апельсины! Ешь, ешь!
На заднем сиденье рассыпаны апельсины. В багажнике, наверное, оружие террориста. Улыбаюсь про себя.
– Почему пешком?
– Да мы велотуристы! Потерпели аварию, надо в Бийск!
У чечена умное, доброе лицо. Он из Грозного, но уже давно живёт на Алтае. Люди должны жить в мире и помогать друг другу. Это говорит чеченец. Обогнали и уазик, и «пятёрку».
Выхожу на повороте на Белокуриху. Дальше мне в Бийск, а чечену в Белокуриху. Денег не взял ни копейки, категорически. В глазах мудрость. Этот денег не возьмёт. Люди помогают друг другу, для него это не просто слова. Стою на оживленной автотрассе, голосую. Равнодушные, самодовольные машины, как в песне Визбора: «…абсолютно пустые, без всяких шофёров вообще…».
Киваю, как старому знакомому, водителю уазика, встречаюсь взглядом с женщиной в захламленной «пятёрке». Ощущаю себя героем Керуака, бродягой Дхармы с котомкой за плечами. Бесконечный поток равнодушных лиц. Начинаю тихо ненавидеть русских. Едет грузовичок с правым рулём. Голосую. Остановился. За рулем казах, парень лет двадцати пяти. Теперь живёт в Белокурихе, занимается мёдом. Узнав про байк, заинтересовался. Его друзья тоже «байкеры». Но купить колесо в Бийске… Вряд ли.
– Вам нужно в Новосибирск. Хотя, конечно, пару магазинов я назову. «Олимпиец» – возможно, там. Или «Адидас». Для крутых. На крайний случай «Разноторг» в старом городе.
Беру адреса. Выхожу в Бийске. Даю водителю деньги, не берёт. Сую насильно 50 рублей, хотя бы на бензин. Все люди братья. Почему это понимают чеченцы, казахи, но не русские?
До «Олимпийца» пара-тройка остановок. Иду пешком. В магазине не знают о таких колёсах. Что ещё за «эксцентрик»? С вами всё ясно.
На автомотобарахолке беглый взгляд на прилавки, на лица…Сажусь в маршрутку. Мне в старый город, до «Разноторга». Водитель кивает, это до конечной. Узкие улочки старого Бийска. Нахожу «Разноторг», отдел велосипедов. Колёс нет. У них вообще не знают даже, что комплектующие от байков должны отдельно продаваться. На витрине одиночная дешёвая модель и пустота. Надо ехать в Новосибирск.
– Погоди, парень! Зайди в таксопарк, спроси в мастерской!
Красные ворота гаража, запах мазута. Чёрная железная дверь каморки.
– Мужики! Мне бы переднее на «горник».
– Это 26 дюймов? – спрашивают.
– Да-да! Оно самое. Мы из Челябинска.
В глазах изумление:
– И далеко собрались?
– Да, собственно, весь Алтай хотим проехать.
– На великах?! Ну, вы, ребята, молодцы! Как оно…
– Тур Хейердал! – неожиданно вспомнил один из них, заваривая чай.
– Ну, надо найти тебе колесо!
Ушёл в подвал. Не было его долго. Забежала женщина из магазина:
– Ребята! Там вмятина на холодильнике! Никто не берёт, надо исправить, подкрасить!
Увидела меня.
– А Вы кто?
– Да я за колесом от велосипеда. Вот, видите ли, сломал!
– А чек? Чек у вас есть?
– Да Вы не поняли! Я из другого города!
Она не поняла, дала мужикам «ц.у.» и убежала. Выходит мужик с колесом.
– Вот! 26 дюймов! Правда, от нашего «горника». Но должно подойти… Приходят велосипеды с браком, мы с них, что есть хорошее, снимаем.
Показываю ему втулку от отцовского «Фелта». Он с изумлением рассматривает.
– Таких великов у нас в Бийске вообще нет! И сломали такое колесо?! Это как же надо было упасть!
Сверяем втулки. Вроде должно подойти.
– Сколько с меня?
– Да 500 рублей. Больше не возьмём.
Сжимая колесо двумя руками, бреду к маршруткам. Быстрее к отцу. Только бы оно подошло…
– Мне до вокзала!
Еду по Бийску. Наверное, мой взгляд дикий. Не знаю. Девчонки изучающе посматривают. Я гляжу в окно. Костюм на мне весь в пыли, ботинки тоже. В глазах неземное… Смесь иного с отчаянием. Кто-то живёт, а кто-то, совсем рядом, выживает.
Знакомый вокзал. Я опять в начале пути. Змея закусила собственный хвост. Что поделать… Второй поворот Дхармачакры. Ананта-Шеша поблёскивает алмазным глазом.
Изучаю расписание автобусов на Солонешное. Подвергаюсь атаке таксистов-частников.
– До Солонешного за тысячу подбросим! А что ты хотел?
Молча продолжаю изучать расписание. Таксисты совещаются всей кучей. Один отделяется, идёт ко мне:
– А за 200 поедешь?
– За 200 поеду!
Ведёт к машине. «Волга». В ней уже три пассажира, я четвёртый. Все в Солонешное. Дорога кажется бесконечной. На небе опять солнечно, жара. Нелепое радио в салоне: «Южный ветер, море, солнце. Ой, люли мои, люли…» – что-то такое… По-моему, «Фабрика». Водитель балдеет. За стёклами в бесконечность уходят мудрые Алтайские горы…
Последний крутой спуск по щебёночной сыпухе. Водитель даже на «Волге» спускается не выше 40 км/час, говорит, как по снегу… Вот и наши кусты на обочине. Выхожу из машины с котомкой за плечами, с колесом в руке. Ощущаю спиной изумлённые взгляды пассажиров и погружаюсь по тропинке в непролазные дебри нашего зелёного острова. Наконец-то тишина алтайской первозданности!
Синий полог палатки. Деда что-то творит. Он видит меня, протирает глаза, взирает на новенькое колесо.
– Что? Уже? Так быстро?
Время второй час по-нашему. Успел до обеда. Нога болит. Рука проходит. Костёр. Обед. Солнце. Чистый родник. Стоянка кажется уже не такой мрачной, как вчера.
«Вестник, мой вестник!
Ты стоишь и улыбаешься.
И не знаешь, что ты принёс
мне. Ты принёс мне дар
исцеленья. Каждая слеза моя
исцелит немощи мира.
Но, Владыко, откуда мне
взять столько слёз и которой
из немощей мира отдать
мне первый поток? Вестник,
мой вестник, ты стоишь и
улыбаешься. Нет ли у тебя
приказа лечить несчастье
улыбкой?»
Н. Рерих. Улыбкой?
И деревья, и кусты стоят вокруг нас и улыбаются. Улыбается весёлый ручеёк, купающийся в зелени прибрежных трав. Улыбается огонь нашего костра. Улыбается душистый запах полдня. И только окружающие нас холмы, кажется, не улыбаются, а сидят как мудрые изваяния Будд, прикрыв веки, погрузившись в свое древнее Самадхи, перебирая чётки веков. Но мне кажется, что и они, эти древние холмы, чуть-чуть, едва заметно, улыбаются в самом уголке своих прикрытых глаз. И улыбка эта разбегается морщинами по их спокойным желтовато-коричневым склонам.
Колесо подошло с некоторой натяжкой. Втулка несколько уже нашей, но вилка стянулась и плотно обхватила ось своими клешнями. Колесо свободно провернулось и застыло в ожидании.
«Стягивают во втулку тридцать колёсных спиц,
а пользуются тем местом, где их нет!
Месят и лепят глину, изготовляя сосуд,
а пользуются тем местом, где её нет!
Пробивают окна и двери, строя землянку,
и пользуются тем местом, где нет ничего,
ибо от наличия – корысть, а от отсутствия – польза!»
Лао-Цзы. Польза несуществующего
В нашем пути нет пользы, он бессмыслен… Путь ради Пути. Движение во имя движения. Попытка НЕДЕЛАНИЯ. Осмысленное, направленное на достижение конкретных и вполне, простите, корыстных целей ДЕЛАНИЕ человечества успешно вращает мировую Сансару…
Мы бескорыстно вращаем педали своих байков, свой молитвенный барабанчик… В бессмысленности для имманентного может проступить трансцендентное. Завтра мы продолжим наш Путь. Разноцветные песчинки впечатлений уложатся в причудливую мандалу нашего маршрута, которая будет разрушена окончанием пути. По 50 километров в день, хотя бы по пятьдесят, пока не пройдут ушибы.
Вечер. Голый, в жёлтом бархате, склон холма. Я лежу, утонув в высоких травах и колосьях пшеницы, и пишу тетрадь, поймав последние отблески дневного света. Вокруг одинокие древние холмы, чем-то странные и загадочные…
Шофёр-казах, подвозивший меня, говорил, что «дальше будет такая красота, что вы ещё не раз пожелаете приехать на Алтай!».Попробуем совершить шаг в эту красоту. Затем ещё один… Долго лежу, закрыв глаза. Надо мной небо. Если открыть глаза, то видны колосья пшеницы, склоняющиеся к лицу. Лёгкий теплый ветер. Поднимаюсь, смотрю на склон противоположного холма, пытаюсь запомнить. Над холмом тёмное небо, какая-то туча движется, что ли… Вдруг прямо у меня на глазах появилась радуга!
Вертикальный семицветный столб, уходящий с вершины холма в небо. Хороший знак. Боль в ноге проходит, успокаивается. Изредка ещё токнет, кольнёт, напомнит о себе. Интересно, как на самом деле чувствует себя отец? Лучше ли ему?
Рука по-прежнему ноет. Пытаюсь не думать о ней, думать о другом. Не очень-то выходит. Боль, словно магнит, притягивает мысли, собирает их вокруг себя. Боль – это чакра. Мы с самого рождения несём в себе семь болей, сорок девять оттенков страдания. Какое блаженство остановить круговой бег мыслей, образов и не думать… Хотя бы мгновение… Только в уничтоженной чакре может расцвести лотос.
Драгоценность «Манипуры», очищающий цветок «Вишудхи», звук хлопка одной ладони – «Анахат». Семя погибает, давая жизнь растению.
– То, что гусеница назовёт концом света, Мастер назовёт бабочкой!
Эти холмы погубят меня, и я на долю секунды стану Пурушей, Зрителем, Человеком, Самим Собой.
Отец разрушил переднюю чакру своего байка, какая-то часть его человеческого «я» погибла, а это значит, в нём стало больше «иного». Мы создаём колеса, мы ломаем их по пути, и на дороге расцветают один за другим серебрящиеся в лунном свете лотосы. Целые поля лотосов заполнят однажды эту землю, ибо человечество рано или поздно сломает своё колесо, вращение которого не остановить… Его можно только сломать. В лице отца, сломавшего колесо, я приветствую наступающую эпоху Водолея! «Падмакара», создатель лотоса, ты – мой Учитель! Утро вечера мудренее… Завтра мы отправимся с тобою в Путь.
1 сентября 2004 года. Среда
Волшебником буду сегодня
и неудачу в удачу я превращу.
Н. Рерих. Ключи от ворот
Первое сентября. День знаний. Тонечка пошла в школу, во второй класс. Наташец её провожает.
А у нас дождь. Похоже, местный дух источника Су-ээзи не хочет отпускать нас с этой стоянки. Черёмуховое дерево крепко приворожило к своим ветвям. Но мы полны решимости. Мы разводим костёр под дождем, мы собираем палатку, завтракаем (рис с кабачками) и выходим в путь. Свежая зелень острова, приютившего нас, прощай!
Погнутый, треснувший обод колеса, символ раскрывшейся чакры, вешаем на ветку дерева и оставляем здесь. Окидываем взглядом полянку. Примятая трава под палаткой ещё суха. Звук дождя мельчайшими серебряными колокольцами зовёт к Утренней… Утопая по грудь в мокрой густой траве, выводим велики на асфальт, выносим из зарослей рюки. Небо беспросветно, затянуто серой пеленой. Сыплет мелкий-мелкий дождик.
Мы начинаем свою молитву! От границы кустарника грунтовка переходит в древний асфальт (тот, что был положен еще до ХХ съезда Общиной Святых коммунистов Алтая). Сразу крутой-крутой спуск с поворотом. Визг мокрых тормозных колодок странной мелодией дополнил дождливую тишину. Неужели в пути?! С трудом верю этому, боюсь верить…
Внизу спряталась деревня Берёзово. Разрушенный коровник, дома без стёкол. Несколько домов ещё жилые. Мужики в тракторе с усмешкой провожают наши нелепые фигуры. Берёзово окружено голыми, с зеленеющими склонами, достаточно высокими холмами. На некоторых из них растут белые стройные берёзки, по одной, по две-три, группками, придавая местности сказочный колорит. За деревней подъём. Долгий, долгий…
Крутим педали: 2:5; 2:4; 2:3; 2:2; 1:2; 1:1… Мы наверху. Перевал. С перевала открылись дали. Холмы, холмы… Странные, неестественные, словно декорации. Такие рисуют в кукольных мультиках. Некоторые холмы голы, некоторые оживлены редкими берёзками; в дождевой дымке пейзаж кажется сновидением Андрея Тарковского. Снимать это на фотоаппарат не имеет смысла. Состояние ума не визуализируемо на плёнке. Бесконечность пейзажа тревожит душу. Складки земли, словно волны на поверхности ума. От их однообразия и какой-то глубинной нечеловечности рождается странное чувство. Смесь бренности и вечности через марево усталости, и на заднем плане, где-то в глубине, рождается звук, дающий жизнь всему сущему…
Отец торопит, выводит меня из ступора. Спускаемся на тормозах. Село Лютаево притаилось среди каменистых склонов. Россыпи камней, скалы подходят вплотную к деревне. Река Солоновочка весело сопровождает нас. Сверху, впрочем, тоже моросит. Кругом вода. Но ничего! Зато не жарко… Мостик через Солоновочку, верховье реки; где-то тут, на этих холмах, она и берёт свое начало. Едем медленно. Уже привыкли. Скорость 17-18 км/час. Вокруг многочисленнейшие ручьи, речушки, безымянные притоки. Воздух наполнен журчанием воды и монотонной мантрой дождя. И красивейшие пейзажи. Чистота сказочная, ангельская просто.
Минуем сёла Первомайский, Медведевка, деревеньки в одну улицу вдоль дороги притаились между крутых склонов окрестных гор. Гора Третья Ромкина – 975 метров. Деревни безлюдны, дорога пуста, машин нет, едем одни, как во сне…
По дорогам гуляют свиньи, забираются на скалистые склоны сопок. Отец на скорости едва объехал мелкого поросёнка. Бабушки смотрят нам вслед.
Село Солонешное – райцентр. Магазин «Окраинка». Классический сельмаг, есть всё! От велосипедов (типа «Урал») до пряников. Беру четыре банана по 30 рублей, «Сникерс» (дабы не тормозить) и две свежайших булочки с повидлом. Отец ждёт на дороге, он рад булочкам и ворчит на бананы. Что поделать? При мысли о тушёнке, да и вообще о мясном меня охватывает омерзение. Алтай – это золотой край, это путь в чистоту! Каждый поворот колеса – наша молитва под музыку серебряных спиц. Безмолвна молитва, творимая в сердце.
Проезжаем по центральной улице Солонешного до автостанции. Изучаем карту, местное население изучает нас, наши причудливые байки и велорюки. От автостанции по крайней левой дороге объезжаем село стороной, причём сразу на подъём. Местные девчонки фотографируют друг друга на фоне наших согбенных фигур. Мы не оборачиваемся, нам кричат: «Спасибо за снимок!». За селом спуск в долину реки Ануй. У меня прихватило правое колено. При надавливании на педаль боль в суставе. Мелкий дождик. Туманные живописные полянки в долине речки.
Слева от дороги стена хребта, поросшая травою, красновато-коричневая. За рекою высятся те же холмистые горы, что сопровождают нас весь день. Сворачиваем к реке. Устраиваем обед. От дождя натянули тент. Дождик то идёт, то перестаёт на какое-то время, затем начинает сыпать вновь. И так постоянно. Одежда на нас то мокнет, то высыхает на ветру… Первая пробоина на заднем колесе моей «рок-машины». Ставим запасную камеру, из покрышки вынимаем «партизана». И снова в путь.
Дорога за Солонешным практически пропала, пошла «убитая» грунтовка. Машин почти нет. Кусты отступили от дороги, открыв взору удивительные пейзажи. Панорамный, ошеломляющий душу обзор. По правую руку долина реки Ануй. Виден дым костра у берега. За рекою огромный, поросший лесом конус горы Толстая, 1007 метров. За Толстой, на юге, высится массив Бутачихи – 1949 метров, почти двухтысячник. Верх обсыпан курумником и теряется в низких дождевых облаках. Лучи солнца, пробиваясь местами сквозь тучи, окрашивают пейзаж в глубокий синий цвет – тёмный, насыщенный и именно синий.
Гора Толстая 1007 м. Отроги Бащелакского хребта
С левой стороны дороги высятся красновато-коричневые голые, покатые вершины, в ложбинах перевалов видны следующие гряды точно таких же голых сопок. Зеленоватый оттенок холмов, бывший в районе Берёзово, сменился теперь на коричневый, огненный. Горы полезли вверх…
«Вспомним миф "О происхождении Гор". Когда планетный Создатель трудился над оформлением тверди, он устремил внимание на плодоносные равнины, которые могли дать людям спокойное хлебопашество. Но Матерь Мира сказала: «Правда, люди найдут на равнинах и хлеб, и торговлю, но когда золото загрязнит равнины, куда же пойдут чистые духом для укрепления? Или пусть они получат крылья, или пусть им будут даны горы, чтобы спастись от золота». И Создатель ответил: «Рано давать крылья, они понесут на них смерть и разрушение, но дадим им горы. Пусть некоторые боятся их, но для других они будут спасением». Так различаются люди на равнинных и на горных». (Мир Огненный, часть 2)
Красивое селение Искра, та же огненность в названии. За отворотом на Барсуково крутой спуск в Искру. Вдоль реки отчётливо видны выходы пещер в скалистых серых стенах, обрамляющих Ануй. Ощущение щемящей, зовущей древности…
Ануйский хребет
Словно воспоминание чего-то до боли знакомого, но далёкого-далёкого, дальше чем детство, как бы за детством… С этим ощущением минуем Искру, подпрыгивая на крупных камнях грунтовки. Мост через Ануй, затем ещё один. Река широким змеем обвивает дорогу, превращая её в жезл Анубиса. Река то справа, то слева, подобно лунному и солнечному каналам – Ида и Пингала.
Сушумна дороги ведёт нас к селу Топольному. На всём перегоне ни одной машины. Глухомань невероятная. Однако Топольное оказалось достаточно большим и весьма оживлённым поселением, вытянутым единой улицей Центральной вдоль дороги. Сразу за Топольным подъём, спуск и новый подъёмище куда-то на перевал.
Река Ануй остаётся внизу, блестя широкими заводями и уходя в каменистое ущелье. Мы выползаем наверх. С перевала красота необыкновенная! Река, серпантин дороги, обрывистые скальные склоны гор! Что может быть лучше для велопутешественников таких вот красот? Они стремительно сменяют друг друга. Картины без рамок на бесконечной галерее гениального художника. Непрерывная череда моментов…
Я даже не фотографирую столь часто. Это бесполезно. Фотоснимок – вырванный, обрезанный в прокрустовом ложе кадра фрагмент бесконечности, переставшей быть самой собою в момент срабатывания затвора.
Ищем ночлег. Необходим отдых ногам, коленям, бесчисленным ушибам и ссадинам – следствиям нашего падения. Чудовищный спуск по сыпухе с виражом. Над самым обрывом ущелья минуем данное препятствие на тормозах. Нет худа без добра. Наше первое падение научило смирению перед дорогой. Не дай Бог миновать этот спуск на скорости! Вираж осыпной. Колесо силой центробежной на этом щебне развернёт, и ты полетишь в это самое ущелье.
От напряжения уже дрожат руки. Внизу спуска дорога вновь подошла к реке. Узкая тропочка через заросли травы и кустарника ведёт нас к самой воде. Дорога остаётся в стороне и уходит вверх на очередной перевал. Он приготовлен на завтра. А сейчас мы, по пояс в мокрой от дождя траве, подходим к реке. За рекою видна стена ущелья и сквозь дождевое марево в серых скалах чернеют провалы загадочных пещер…
«Когда мы наткнулись на входы пещер, наши караванщики рассказали нам: "Давным-давно здесь жили люди, сейчас они ушли под землю; они нашли подземный проход к подземному царству. Только очень редко некоторые из них появляются снова на земле. На наши базары такие люди приходят со странными, очень древними монетами, но никто не может даже вспомнить то время, когда здесь пользовались такими деньгами". Я спросил их, сможем ли мы тоже увидеть таких людей. И они ответили: "Да, если ваши мысли высоки и общаются с этими святыми людьми, потому что на земле только грешники, а чистые и мужественные уходят к чему-то более прекрасному"». (Н. Рерих. Подземные жители)
Ставим палатку на сыром песчаном берегу. Река шумит в двух метрах от палатки. Река несёт весть подземных жителей. Жаркий костёр наперекор сыпухе дождя. Ароматнейший чай из листьев алтайской смородины. Темнота, наступившая, как всегда, слишком рано. Палатка, свет фонаря, дневник. Первое сентября. Алтай. Река Ануй. Отроги Ануйского хребта. Дождь. Вечер. Темнота…
«Если, открыв, ты ничего
не увидишь – не бойся, он
всё-таки здесь. Что должно
прийти, то пришло.
Пришедшее
встретим».
Н. Рерих. Встретим
2 сентября 2004 года. Четверг
И ты проходишь овраг
только для всхода на холм.
И цветы оврага – не твои
цветы. И ручей ложбины не
для тебя. Сверкающие водопады
найдёшь ты. И ключи родников
освежат тебя. И перед тобой
расцветёт вереск
счастья. Но он цветёт
на высотах…
Н. Рерих. Ловцу, входящему в лес
Утро. Пасмурное, сырое. С окружающих нашу палатку дерев и кустов сыплют потоки воды. Дождик моросит мелко-мелко. Утро Андрея Тарковского. Словно сон, который хочется созерцать долго и уходить вслед за дождём в туманную высь ирреального и ничего не делать. Сидеть и слушать дождь. Я люблю эту музыку, соединяющую своими хрустальными нитями небо и землю. Люблю эту щемящую грусть, приходящую в сердце вместе с дождём. Эту странную, непередаваемую словами тоску. Может быть, тоску по иному.
Отец долго разводит костёр. Ворчит, ругается. Костёр не горит. Я терпеливо сворачиваю в палатке спальники, пакую вещи в компрессионники, переодеваюсь в походное. Выхожу на свет Божий. Вдыхаю полной грудью вкусную дождевую свежесть. Вижу отца, склонившегося над дымящимся подобием костра. В дождевом мареве его фигура похожа на сказочного чародея, согнувшегося в творимом заклятии.
Зелень листвы в хрустальных капельках влаги. В душе невероятная умиротворённость. Терпеливо выкладываю «колодец» и развожу с одной спички. Огонь не терпит суеты. Лёгкий вермишелевый супчик с пшеном, такой же невесомый, как утренняя свежесть. На небе появляются просветы. Дождик перестаёт. Мы выбираемся на трассу. Обнаруживаем прокол заднего колеса у отцовского «Фелта». Меняем камеру. Ну, наконец-то, начинаем движение.
Перебираем металлические чётки цепной передачи. Сознание исчезает в монотонном бесконечном движении. Исчезает чувство усталости, проходит боль…
Подъём на перевальчик. Река Ануй остаётся внизу, за нею высятся живописные скалы – серые, в утренней дымке, они напоминают каменных стражей. В них тысячи веков. Каждый кристалл наполнен первозданным светом. Застывший свет… Спуск с перевала, поворот дороги. Река Ануй отходит в сторону, утопая в широкой межгорной долине.
Ануйский хребет
Ануйский хребет. Река Ануй
Отроги Ануйского хребта
За рекою высится мощный красновато-коричневый Ануйский хребет-тысячник, с редкими ёлочками на склоне, с крутыми скалистыми обрывами. Переезжаем ручей, вытекающий из чистой родниковой чаши. Земля сложила вместе свои ладошки. У родника шаман-дерево, обвешанное ленточками-дьалама. Дань поклонения духу источника Су-ээзи. За источником тропа, отворот на заказник «Водопады Шинок». По карте до них километров пятнадцать в глубину горного массива.
Сворачиваем с трассы в сторону водопадов. Сразу же невероятно крутой подъём. Встали, дойдя до передачи 1:1. Дальше только пешком. Тяжело гружёный байк не держит равновесия, встаёт на дыбы, валится на бок. Устали неимоверно. Решаем заводить наверх каждый байк по очереди. Я держу за руль, толкаю вперед, отец сзади – упирается в рюкзак и тоже толкает. Подъём бесконечен. На уровне тысячи бросаем первый велосипед и спускаемся за вторым, на спуске отдыхаем.
И вновь тот же сизифов труд. Видна дорога, уходящая ещё выше на перевал. Дальше, по всей видимости, спуск в долину реки Шинок. По обе стороны нашей дороги высоченная трава и редкий лесок. За нами высится Ануйский хребет. Мы вышли на его высоту и созерцаем панораму.
Отец потерял интерес к водопадам и предлагает мне одному, налегке, совершить паломничество к ним. Принимаю сие, возможно, действительно мудрое предложение. Развьючиваю свой байк, снимаю рюк. Беру прогулочную торбу, отныне меня зовут Торбинс или Бэггинс, складываю фотоаппарат, объективы, кружку и «соску» для воды.
«Туда и обратно». Даже на пустом байке заехать проблемно. Всё равно завожу его пешком. Переваливаю хребет. Невероятный, красивый, словно полёт птицы, спуск. Долина реки Шинок. Вокруг сказочная горная страна. Я словно в чаше, окружённой голыми желтовато-коричневыми склонами очаровательных холмов.
Дорожка вьётся в направлении «вдоль реки», хотя сама река значительно левее и ниже. Привыкаю к красоте. Отпущенное время неумолимо стягивает свой узел и лишает меня самого главного – созерцательности. Буквально заставляю себя не делать остановок и не смотреть. Знаю, что созерцание способно увести меня в странствие на целые часы. Пейзажи меняются с каждым поворотом колеса, словно я вращаю тубус калейдоскопа.
Мириады мельчайших разноцветных дхармочастиц в призме трёх зеркал предстают нашему взору как дивные узоры, явление совершенного порядка и гармонии…
А на самом деле всего лишь комбинация дхарм. Я вращаю калейдоскоп, я созерцаю уходящий в бескрайность пейзаж собственного ума. Я путешествую в глубину Сознания, туда, где я ещё не был. На пути встречается домик – открытый, гостеприимный, безлюдный. Поворот дороги. Ложбина ручья. Брод и подъём на следующий перевал. Дорожка уводит в лес.
По правую руку серая каменная стеночка скалы. Две чаши родников, одна за другой. Чистая влага и одиночество. Пью из родников и наполняю «соску» в дорогу. Становится жарко. Облака расходятся, открывая взору бездонную глубину алтайского неба.
На высоте тысячи лучи солнца не так удушают зноем. Чувствуется и дуновение прохлады, свойственной высотам. Узкая каменистая дорога, заворачивая спирали, переваливает через очередной увал и стремительно спускается к турбазе «Шинок». Деревянная ограда, четыре домика, четыре пустые палатки современного каркасного типа и один бородатый дядька лет сорока, читающий почему-то «Гидрографию».
– А где тут водопады?
– По тропе 2,5 километра. Но лучше без велика.
Оставляю байк на турбазе, прислонив к забору возле дома «настоятеля».
– А что, кроме Вас никого?
– Никого!
– А люди-то бывают?
– Редко…
Иду пешком. Сырая тропа уходит в гущу тёмного хвойного леса. Тропа вдоль реки, которую приходится переходить раз десять, если не больше. Узкое ущелье, напомнившее опять Большой каньон Крыма. Запах хвои, красные гроздья рябины на фоне скальных стен ущелья. Делаю снимок, отпечаток – «Ашайа», создав и зафиксировав комбинацию зёрен на однородной доселе поверхности фотоплёнки. Каждая мысль создаёт точно так же комбинацию дхарм-цифр в цифровом пространстве ума. «Карма-Ашайа» – отпечаток деяний. Погружаясь в глубину Алтая, я цифрую свой персональный «си-ди»…
«Сверкающие водопады найдёшь ты. И ключи родников освежат тебя. И перед тобой расцветёт вереск счастья…»
Шум воды. Первый каскад водопадов небольшой, метров десять. Наклонный каменный жёлоб, и по нему с шумом бежит речка Шинок. Внизу ванна, наполненная поразительно чистой водой. Прозрачная, как хрусталь, нет, ещё прозрачнее!
Водопады на реке Шинок
Толща текучего, жидкого света. Воплощенная саттва. Что-то изумительно чистое, живое. Пью эту влагу. Рюкзак лежит на сером камне. Затвор фотоаппарата останавливает мгновение. «Садху припал губами к камню и пьёт благодатные водопадные капли…»
И здесь тоже хочется остаться и быть. Просто быть… Но я ухожу. Поднимаюсь вверх, прямо по каменному жёлобу. Вода, насыщенная каким-то внутренним светом, обдаёт брызгами, касается моей обуви. Царство камня, дерева и воды. Следующий каскад, наверное, главный: это вертикальная стена метров 40, с которой действительно падает водяным столбом река Шинок. Сумрак леса, серые мрачноватые скалы и серебряный столб воды.
Водопады на реке Шинок
«С отвесных скал, как серебряные нити небесные, сверкали водопады. Светлые брызги ласкали камни с древними надписями об Истине…» (Н. Рерих «Риши».)
Выбираю композицию кадра. Щёлкает затвор, определяя неопределимое. Калейдоскоп, комбинация дхарм, игра Сознания… Что-то рука левая, место ушиба, болит, токает сердце в ране, пульсирует… Рана покраснела по краям. Пытаюсь читать Веления. Если всё есть Сознание, то в Сознании Будды боль должна пройти. По мою левую руку наверх каменной стены ведёт едва заметная скальная тропка. Поднимаюсь по ней.
Ущелье реки Шинок
Хаос поваленных дерев, застрявших в проёме водопада, и устрашающий вид сверху. Под ногами сорок метров отвесной стены. Мириады «мельчайших» устремляются вниз, влекомые потоком, разбиваются, дробятся о камни, дифференцируются и затем вновь объединяются в каменной чаше «Интегральной Йоги».
Пора к отцу. Время поджимает. Бегу назад, демонстрируя искусство «Лунг-гом-па» (бегущих йогинов). Поворот, поворот. Перепрыгиваю по камням реку. Не думаю о том, куда поставить ногу, ноги сами выбирают камни, слегка касаются их. Пью родниковую воду. Вот и просвет. Камень и дерево отступают в своё великолепное царство. На границе двух царств навес от дождя. Надписи на доске типа «Шинок, как здорово…» и т.п. Письмена, относящиеся к классике туристического жанра. Период романтизма шестидесятых… Да нет, пожалуй, это уже новое поколение так себя позиционирует. Река Шинок и водопады здесь ни при чём.
«Тщетно те облака рассеять пытается ветер –
пролетают года,
но незыблемы, неизменны
ниспадают со скал водопады…»
Осикоти-но Мицунэ
Палатки. Дом «настоятеля». Вот и мой байк у забора. Хозяин в доме, не выходит. «Гидрография» на столе. Серая книжища годов пятидесятых. На наружной стене избушки картинки в рамочках. Самодеятельная живопись. Видны водопады, речка, силуэты серых скал. Интересно, кто писал? Неужели «настоятель»?
Беру велосипед, качу в гору. Обратно как-то легче показалось. Больше спусков, больше скорость. На байке без груза лететь одно удовольствие. Ручьи и речушки миновал вброд, на скорости, даже не тормозя, разбрызгивая воду, оставляя отпечаток протектора в земле. На тормозах подлетаю к отцу. Он удивлён столь скорым возвращением. Падаю на траву. Пью чай из термоса. Запах чёрной смородины. Благодать! Ануйский хребет как на ладони. Господи! Красиво-то как! Небо чистое-чистое. Золото трав осенних, вечная зелень пихт, красноватый камень, тёплый, шершавый, мудрый…
Катим велики вниз, сами идём пешком, прочно зажав оба тормоза. Стараемся идти по траве на обочине – байк не так норовит улететь.
Опять дорога, наша попутчица. Оседлали велосипеды, катим по дороге вдоль реки Ануй, вдоль скал Ануйского хребта. На юг лежит наш путь. Впереди что-то нелепое… Граница. Шлагбаум. Зелёный вагончик с пограничниками. «Стой!» или «Доброго пути!»?
Впереди Республика Алтай. Мы покидаем Алтайский край. Отец, лихо обогнув шлагбаум, пролетел, что называется, на всех парах.
Алтаец-пограничник лет 45-50-ти что-то сердито кричит ему вослед. Я остановился.
– Здравствуйте! Документы в порядке! У отца? Его уже не остановить! Вы же видите!
– А он правда твой отец?
– Правда!
Мужик достает фото из серии «их разыскивают», говорит: «Не он…».
– Не он! Он отец мой!
Как в фильме «Брат». И добавляю, кивая на фото: такие, мол, на великах не поедут! Из будки вышел молодой алтаец. Форма погранца, лицо как у монгола. Добрый, весёлый.
– Вы откуда?
– Из Челябинска!
Третий вышел:
– Из Челябинска? А я служил в Новогорном!
– Это рядом! – отвечаю ему.
– Значит, из Челябинска… Ну, удачи вам, мужики!
Спуск. Скорость. Поворот. Селение Чёрный Ануй. На улице одни алтайцы. Глаза узкие. Лица круглые. Ну, чистые монголы! Лопочут по-своему. Женщина идёт по дороге навстречу. Приветлива. Поздоровалась. Детишки здороваются. Кричат вдогонку: «Турис, турис…». Один катит на убитом «Школьнике», без цепи, без педалей, как на самокате. Таращится на мою «рок-машину». Интересно, он когда-нибудь видел что-то подобное?
Свиньи бродят по дороге. Солидная хрюшка мирно вытянулась вдоль забора, словно загорая на солнце. Лежит, улыбается. Идиллия!
«Путники, сейчас мы проходим
сельской дорогой. Хутора чередуются
полями и рощами. Дети заботятся
о стадах. К нам дети подходят…»
Н. Рерих. Наш путь
Машин практически нет. Дороги, в нашем, городском понимании, тоже нет. Трасса как у нас на Таганае для туристов, лесников – на «Урале» только ездить! Крупный дорожный щебень бьёт по колесам, подбрасывает байки. Проезжаем по мостику Ануй-реку. Больше мы её не увидим. Дорога поворачивает направо. Вдоль дороги новая попутчица – река Мута. Она берёт своё начало где-то с отрогов Бащелакского хребта и впадает в Ануй.
Пора на ночлег. Слева от дороги открытые поляны, поднимающиеся на склоны скалистых холмов. Редкие дерева привлекают своей тенью поставить здесь палатку. Горы в этом месте тоже тысячники, судя по карте. Сложная орография Ануйского массива. Там солнечно и по-ангельски чисто, но нет воды.
Справа же покосные луга и за ними, сокрытая в дремучих зарослях кустов и дерев, течёт река Мута. Сворачиваем к реке. Долго бродим в поисках подходящего места под лагерь. Забираемся в непроходимую чащобу, невероятнейший хаос переплетённых ветвей какого-то мощного кустарника.
Наконец-то находим «место силы» у корней гигантской древней лиственницы, одиноко возвышающейся над хаосом своих меньших недорослей, скрывающих всю эту древопущу от солнечного света.
Ставим палатку под лиственницей. Долго пробиваемся к реке за водой. Костёр с одной спички. Море сушняка! Рис-плов. Вечер. Пение реки. Голоса из деревни, далёкие… По ту сторону реальности. Угли костра. Звёздное небо. Смородиновый чай. До утра!
«Дар мой прими, милый друг!
Трудом и знаньем я накопил
этот дар. Чтобы отдать его,
я сложил. Я знал, что отдам
его. На даре моём наслоишь
радости духа. Тишина и покой.
Среди восстания духа в дар
мой твой взор устреми.
А если хочешь слуге приказать
дар принести, ты его назови
благодать».
Н. Рерих. Благодать
3 сентября 2004 года. Пятница
Остановились в Кырлыке. Придётся здесь просидеть ночь. Но не жаль провести ночь в месте, где родилось Учение о Белом Бурхане и его благом друге Ойроте. Имя Ойрота приняла целая область. Именно здесь ждут прихода Белого Бурхана. В скалах, стоящих над Кырлыком, чернеют входы в пещеры. Идут пещеры глубоко, конца им не нашли. Здесь также пещеры и тайные ходы – от Тибета через Куэнь-Лунь, через Алтын-Таг, через Турфан; Длинное ухо знает о тайных ходах. Сколько людей спаслись в этих ходах и пещерах! И явь стала сказкой.
Н. Рерих. Алтай – Гималаи
Утро безоблачное, бескрайнее, морозное. На траве белый иней, седина осени. Палатка изнутри покрыта капельками влаги. Спальник отсырел. Недостаток лёгких болоньевых однослойных палаток. Спалось, однако, тепло. Я почему-то полночи потел, бросало меня в жар.
Утренние сумасшедшие хлопоты. Торопимся выехать, дабы пораньше встать на стоянку. В 20:00 по челябинскому времени здесь полная темень. Я развожу костёр, отец бежит за водой. Сворачиваем палатку, пакуем вещи, едим гороховый суп. В путь! Ан нет…
Обнаруживается поломанная спица на моём заднем колесе. Снимаем колесо. Необходим съём кассеты со звёздочками. Достаю съёмник. Левая резьба. Разводной ключ стронул с места и встал. Надавил всей силой. Не идёт. Отец заглядывает в глаза: «А ты уверен, что там левая резьба?». – «По логике, должна быть…»
Пробуем провернуть в другую сторону. Не идёт. Нажать сильнее страшно! Сломать узел трещотки – конец похода. На наших «Туристах» я элементарно разбирал трещотку, менял пружинки и собачки, но тут я не знаю, с чем мы имеем дело. Выбраться из этой глухомани с поломанным байком было бы весьма проблемно…
Решаем, не снимая трещотки, завести старую длинную спицу от «Туриста» (предусмотрительный запас спиц всех размеров), откусив ей головку, согнуть и замотать проволокой, после чего создать натяг ниппельным ключом. Разбортовываем колесо…
На всё ушло два часа в общей сложности. Кошмар! Но спица восстановлена. Колесо закона получило утраченное звено. «Восьмёрка» исправлена. Восьмеричный путь Будды – Аштангика-Марга лежит под ногами. Мы выезжаем в 10.00. Дневные нормы по горам – до 60 километров. С грузом больше не проехать по сложному рельефу. На такие скорости я, конечно, не рассчитывал. Я много на что не рассчитывал… Наконец-то, крутим педали. Правое колено уже не так беспокоит. Рука по-прежнему болит. Опухоль не уходит. Интересно, что с ней? Не трещина ли в кости?
Пейзаж и дорога, однако, лечат. Становишься чистым созерцанием, сознанием, летящим над дорогой своих чувств. Существом без тела. Коричневый с желтизной камень дороги бежит-бежит, словно бесконечные чётки, перебираемые Бодхисаттвой в молитвенном созерцании. Проехали селение Усть-Мута, за ним Келей. В деревнях появились национальные жилища алтайцев – аилы. Это юрта с шестиугольным срубом у основания, конической крышей, крытой берестой или корой лиственницы, без потолка и пола, с дымовым отверстием посреди крыши.
Внутри, «на полу», разложен костёр, на котором готовится пища в большом котле. Очаг – священное место. Вокруг можно ходить только против часовой стрелки. Левосторонняя свастика. Религия Бон. Аил условно поделён на две части – мужскую и женскую. И хотя разграничительной линии нет, говорят, что алтайцы знают, где она проходит.
Мы смотрим на безлюдные улицы Келея. Из крыш аилов идёт дым. Рядом стоят тазики, банные веники. Думаю, что современные алтайцы устроили из священных юрт обычные «чёрные» бани. Рядом с аилом просторная русская изба. У входа в дом установлен магический жезл – резной, деревянный, с узорами. К нему коней привязывают, очевидно. На единственной улице из людей никого, мы едем одни, словно в другом временном потоке.
«За Ялуем начались алтайские аилы. Темнеют конические юрты, крытые корой лиственницы. Видно место камланий. Здесь не говорят шаман – но «кам».
К Аную и к Улале есть ещё камы, заклинатели снега и змей. Но к югу шаманизм заменился учением про Белого Бурхана и его друга Ойрота. Жертвоприношения отменены и заменились сожжением душистого вереска и стройными напевами. Ждут скорое наступление Новой эры…». (Н. Рерих. Алтай – Гималаи)
За Келеем дорога потонула под сводами древнего, могучего лиственничного бора. Ухоженность тайги напоминает парк. Под стройное и глубокое пение Йаванны, толкиеновской хранительницы растительного царства, выросли эти стройные колонны лиственниц. Шуршание наших протекторов, словно эхо шагов в дивном храме. Тишина, мудрость, величие. Таковы алтайские леса.
Трёхкилометровый подъём на Келейский перевал. Первый отмеченный на карте перевал, высотой 1313 метров. Серпантин дороги под сенью древнейшего леса. Круто вверх… Молитва колёс на передачах 1:2, 1:1. Для поддержания минимальной скорости (6 км/час на спидометре) начинаю выписывать зигзаги по дороге, создавая свой индивидуальный серпантин пути. На половине подъёма делаем лёгкий перекус. Байки брошены на дороге. Мы сидим на упавшем давным-давно стволе старой лиственницы. Пьём горячее какао, заедаем печеньем и конфетами. В ногах приятный отдых, в душе какое-то торжественное спокойствие. Хочется молчать и слушать пение Йаванны, гладить рукой ствол лиственницы, созерцать бесконечный хоровод стройных дерев под синью алтайского неба.
Движение начинаем с большим трудом, не с первого раза, вначале разогнав байк поперёк дороги, повернув, наконец-то, в лоб этого подъёма. Зигзаг дороги, ещё один, ещё… – и мы на перевале! Отец впереди, как всегда. Мужики на тракторе едут навстречу. Смотрят на меня, бешено вращающего педалями (на скорости 1:1) и, соответственно, медленно-медленно заползающего на перевальную площадку. Качают головами, тычут пальцами в руль трактора, дескать, вот на чём тут ездить надо. Я развожу руками. Ну нету у меня трактора! Вот и кручу педали!
Сам перевал представляет собой высокогорный луг с высокой, но уже пожухлой, жёлтой травой и редкими карликовыми ёлочками. Ограда какого-то древнего загона для скота. По обе стороны от дороги высятся конические, поросшие почти до самого верха редкими ёлочками вершинки. За левой вершиной должна быть гора Токушинская, 1719 метров. А по правую руку – небольшой хребетик Чичке, за которым громада Бащелакского хребта с высотами 2017 метров в этом месте. Фактически же мы видим только две маковки ближайших сопок.
Серпантин дороги уходит в лес, растущий по обе стороны от перевала, лишая перевал панорамного обзора. Ближайшие от дороги ёлочки увешаны ритуальными ленточками дъялама, являясь таинственными шаман-деревьями, выросшими во славу местного перевального духа Туу-ээзи.
Отец вяжет свою ленточку, благодарит Будду собственного ума за то, что позволил перевалить. Торжественный момент оставил отпечаток на негативе моего фотоаппарата, а также, по всей видимости, был включён в Хроники Акаши. Будда в вышине улыбается. Мы начинаем спуск в Канскую межгорную долину. Лечу не тормозя. Дорога не являет резких поворотов, хорошо просматривается, да и спуск не так значителен, ибо Канская степь представляет собой высокогорье.
Келейский перевал 1313 м. Вяжем ленточку
Дерева пропали стразу же за перевалом. Вокруг до горизонта голая коричневая равнина, окружённая скалистыми холмами. Канская степь! Мы мчим по ней на скорости 30 км/час, вспомнив передачи 3:5, 3:6. После 3-6 км/час на подъёме кажется, что летишь. Душа расправила свои крылья, и глаза купаются в созерцании. Ярчайшее солнце, глубокое, космически синее осеннее небо. Жёлтая степь, словно ландшафт сновидения Сальвадора Дали «Аптекарь из Финкераса, не ищущий абсолютно ничего».
Лента дороги, силуэты двух одиноких велосипедистов, и по обе стороны от дороги за высокогорной равниной раскинулись гряды гор, уходящие в Бесконечность. Ближайшие – скалистые сопки, словно древние курганы, хранящие тайну в своих недрах. За этой относительно низкогорной грядой, на юго-западе, высится в синей дымке солнечного ветра Бащелакский двухтысячник с пятнами снежников на склоне.
От созерцания этого ансамбля степи и гор, от пения шин на жёстком мелком гравии, высокой скорости, яркого сияния неба и жёлтых трав, дыхания ветра и аромата осени кажется, что вся межгорная долина Канской степи издаёт единое звучание, стройный глубокий аккорд. Вибрирующая, лучезарная ткань Пракрити! Материя Лючида…
На высокой скорости пролетели селение Яконур, за ним неожиданный участок асфальтированной дороги, из Ниоткуда в Никуда… Переключились на 3:7 – выше 37 км/час. Обогнали молодого алтайца, бешено крутящего педалями на велосипеде типа «Урал». Он, завидя наше приближение, попытался поднажать, но безнадёжно отстал.
Канская степь раскрывает свои красоты. На востоке, совсем рядом с дорогой, величественным храмовым сооружением высится гора Сарагаджу – 1320 метров. Сияет на солнце янтарём своих причудливых скал. На западе по широкой долине течёт река Кан – центральная артерия Канской степи. Один из 72 000 потоков «Нади», питающих ауру Алтая. Долина заболочена, лишена деревьев и в летний период, очевидно, представляет собой восхитительный альпийский ландшафт. Именно о Канской степи имеется запись в дневнике Зинаиды Фосдик, участвовавшей в экспедиции Рерихов:
«Дорога и пейзаж совершенно восхитительны – ковры из голубых, лиловых, жёлтых, розовых цветов! Елена Ивановна чуть не плакала от Радости при виде этой красоты. Любовались необычайными контурами гор, их причудливыми формами и лилово-синими оттенками».
Канская степь. Межгорная долина Ануйского и Бащелакского хребтов
Канская степь. Межгорная долина Ануйского и Бащелакского хребтов
Канская степь. Межгорная долина Ануйского и Бащелакского хребтов
Ранняя осень окрасила горную долину в золотой цвет мудрости. Мы остановились на небольшом придорожном кургане. Дорога делает поворот на юго-запад и спускается в низинную долину слияния рек Кан и Чарыш. С высоты холма видны строения районного центра Усть-Кана. До него километров десять. У подножия кургана, возле самой дороги, круглая, напоминающая аил, беседка. В ней мы оставили велосипеды. Отец бредёт по степи к речке Кан. Я вижу далеко внизу его утопающую в траве фигурку. Холм каменист, с мелкой травкой. Миллионы лет под ногами. С другой стороны дороги коричневые скалы венчают вершинку 1238 метров.
Наша высота соответствует 1038 метрам. Дальше будет спуск к Усть-Кану. Обед на газу. Серебристая летающая тарелка «Ковеи». На ней ароматно дымящийся котелок. Полтора часа отдыха, забвения, созерцания. Спуск. Скорость. Внезапно пропавший асфальт. Районный центр Усть-Кан. Герб города – силуэты синих гор, солнце и буддийский знак бесконечного узла. И ещё белый, летящий в небе конь. Мы у истоков алтайского буддизма.
«В пяти милях отсюда находится место, откуда пошло поверье, связанное с Белым Бурханом. Вокруг много глубоких пещер». (З. Фосдик. Алтай)
Термин «Бурхан» является тюрко-монгольской модификацией сочетания «Будда-хан». И у монгольского, и у алтайского народов употребляется для обозначения Будд, да и вообще любого божества и его идола.
Говорят, что термин этот широко употребляется на всём пространстве гор Южной Сибири, от Алтая до Забайкалья. И упоминается большей частью в качестве своеобразного топонима, обозначающего священное место. «Бурханизм», или по-алтайски «ак-дъянг» – белая вера, представляет собой алтайскую разновидность ламаизма в сочетании с элементами шаманизма.
Визг тормозов. Грязная, убитая «копейка» (ВАЗ-2101) остановилась в отдалении. В кабине четверо. Один, покачиваясь в экстазе религиозного постижения, естественно алтаец, подошёл к нам. Полузакрытые, словно в самадхи, глаза, запах перегара.
– Мужики! А вы откуда?
– Да мы из Бийска!
Отец опередил меня, не дав добродушно и наивно начать повествование о родном Челябинске.
– Из Бийска? (недоверчиво).
– Да-да! Местные мы! С Алтайского края! – вместе с отцом, хором. – Вот, отпуск проводим.
Из машины машут руками:
– Да ну их, поехали!
Парень улыбнулся, просиял и качнулся к машине. Я вспоминаю запись в дневнике Николая Рериха:
«В 1904 году молодая ойротская девушка имела видение. Явился ей на белом коне сам Благословенный Ойрот. Сказал ей, что он Вестник Белого Бурхана и придёт скоро сам Бурхан. Дал Благословенный девушке-пастушке много указаний, как восстановить в стране праведные обычаи и как встретить Белого Бурхана, который воздвигнет на земле новое, счастливое время. Девушка созвала свой род и объявила эти новые указания Благословенного, прося сородичей закопать оружие, разрушить идолов и молиться только милостивому Белому Бурхану.
На вершине лесистой горы было установлено подобие алтаря. Там собирался народ, сжигали вереск и пели вновь сложенные священные песни, трогательные и воздымающие.
Местная администрация смутилась, узнав об этой новой вере, как они называли её. Мирные почитатели Белого Бурхана подверглись жестокому гонению».
Знак Белого коня встречает нас у порога Усть-Кана. За селением высится причудливая красноватая гора 1265 метров. Чёрные входы пещер, тайные ходы…
«Чистые и мужественные уходят к чему-то более прекрасному». (Н. Рерих)
Усть-Кан. Место распространения учения Белого Бурхана (алтайский буддизм)
Мы въезжаем в незримые ворота страны Будд и Бодхисаттв. Хлебопекарня на окраине дарит две булки ароматного горячего хлеба. Рядом с ней, через дорогу, сельмаг. Тысяча мелочей, от запчастей к детским велосипедам до колбасы. Я беру конфеты, печенье, вафли. Байки у заборчика. Загружаем контейнеры и мчим через деревню.
Передача 3:6, в душе стремление миновать населённый пункт как можно быстрее. В центре села мост через реку Чарыш – приток Оби, берущий начало на склонах Коргонского хребта. Скорость 33 км/час. Местные мальчишки на великах кинулись с нами наперегонки. Тут же на мосту и отстали, восторженно крича друг другу: «Да он не едет, а летит! Вот это скорость!».
Развилка, левый отворот на Усть-Коксу выводит нас из деревни. Минуем гору 1265 метров. Дорога вдоль реки Чарыш. Река по нашу левую руку. Долина живописна, являясь воистину природным парком. Не удерживаюсь от снимков, созерцая пейзаж через макропризму видоискателя. Вдоль реки редкие, кажущиеся декоративными, ели. Напоминают свечки. За рекой красноватые скалы. Отец торопит, нужно ехать. А я стою и не могу тронуться с места. Река Чарыш и эти насыщенные глубокой, словно ушедшей под землю мудростью горы притягивают моё сердце невидимыми глазу магнитными силовыми нитями.
Долина реки Чарыш
Колесо времени неумолимо в своём движении. Я давлю на педали и грудью рву паутину света – тончайшие серебристые нити, словно бы натянутые поперёк дороги от долины Чарыша до отрогов Коргонского хребта.
Склон горы Аксас – 2035 метров. Закрывает панораму горного царства, объединившего в своей сложной орографии отроги Бащелакского и Коргонского хребтов по правую сторону дороги. Тёмные, с фиолетовым отливом, в сиянии солнца тучи наползают на небо. «Калачакра» природы совершает свою неумолимую практику. Но долина Чарыша не отпускает наши сердца. Огромным белым камнем правого берега реки высится таинственная и сияющая Ак-Таш – гора «Белый камень». Отвесная белая скала, словно застывший, заколдованный свет, и в ней, на высоте пятидесяти метров, зияет чёрный провал пещеры, ведущей в самые недра этого воплощённого света.
Долина реки Чарыш. Скала Ак-Таш
Долина реки Чарыш
Долина реки Чарыш
Чуть дальше вдоль реки – турбаза со стилизованными под старину новенькими аилами. Приют любопытствующим, но покинутый, опустевший, одинокий. Мы оставляем байки, идём к подножию Белой горы. Нити света пронзают наши сердца. Подземный вход ведёт в толщу камня на глубину 17 метров и обрывается надёжной преградой.
«Каждый вход в пещеру предполагает, что кто-то уже ушёл туда. Каждый ручей – особенно подземные ручьи – поворачивает воображение к подземным переходам. Во многих местах Центральной Азии говорят об Агарти – подземном народе. В многочисленных прекрасных легендах описывается та же история о том, как лучший народ покинул предательскую землю и нашёл спасение в тайных странах, где он обрёл новые силы и подчинил мощные энергии». (Н. Рерих. Подземные жители)
Я смотрю на Белый камень с закрытыми когда-то вратами. Куда ведут эти ходы? Листы «Сада Мории» в моей руке. Отражают свет Белого камня.
Спросят: «Кто дал вам Учение?» – отвечайте: «Махатма Востока».
Спросят: «Где же живёт Он?» – скажите: «Местожительство Учителя не только не может быть передаваемо, но даже не может быть произносимо».
Тень облака фиолетового пала на скалу. Алтайцы у реки обернулись и встретились со мной взглядами. Рыба в реке блеснула серебром чешуи. Я покидаю Ак-Таш. Я иду к своему велосипеду. Отец терпеливо ждёт у дороги.
«Кто может знать лабиринты этих гор? На камнях не различишь следы человека. Не прочесть мыслей людей, – а кто может, тот хранит молчание».(Н. Рерих)
Река Чарыш поворачивает к югу. Белый камень скрывается за поворотом, наш путь ведёт нас дальше на юг. На подъёме остановился. Обернувшись на север, окидываю взглядом панораму пройденного пути…
Застываю в неподвижности. Острые, как зубья пилы, вершины хребтов, сменяя друг друга, уходят в бесконечность. Лучи заходящего солнца придают Бесконечности оттенки золота. Вершины Ануйского, Чергинского, Семинского хребтов купаются в этой золотой пыльце…
Волшебная бабочка ума расправила свои крылья, и на крыльях бабочки оседает золотая пыльца знания. Учение Шамбалы продвигается с севера на юг. «Калагийа» – время пришло…
«Поистине, много золота в земле и много алмазов и рубинов в горах, и каждый жаждет обладать ими! И сколько людей пытаются добыть их! Так же как эти люди не могут найти сокровища, так и человек не в состоянии достичь Шамбалы без зова! Вы слышали о ядовитых потоках, обтекающих горы. Возможно, вы видели людей, умирающих от газов, когда они подходили к ним близко. Возможно, вы видели, как животные и люди начинают дрожать, приближаясь к некоторым местностям. Многие люди пытаются достичь Шамбалы непозванными. Некоторые из них исчезли навсегда. Только немногие из них достигают святого места, и лишь тогда, когда их карма готова». (Н. Рерих. Шамбала)
Отец растворился в потоке заходящего света. Далеко на дороге я вижу его одинокую фигуру. Последний взгляд на золотую долину реки Чарыш, реки Очарования, реки Чар…
И мчусь догонять отца. Серые суслики, похожие на бесхвостых белок, перебегают дорогу прямо перед колёсами. Быстро, уверенно, потешно. Провожают меня взглядами. Чёрные насмешливые глазенки. Двадцать километров от Усть-Кана. Отворот на Мендур-Соккон, минуем его. Мост через реку Чарыш. Река поворачивает на запад и, утопая в золоте заката, теряется в сердце Коргонского хребта. Минуя мост, попадаем в долину реки Кырлык.
Золотая степь, лента реки в обрамлении редкого кустарника. За рекою невысокий, 1494 метра, но довольно сложный орографически скалистый красноватый массив. Пора на ночлег. Сворачиваем с дороги и катим на передаче 1:2 по степи к речке Кырлык.
Берега реки бугрятся болотными кочками. Бросив велики, гуляем вдоль реки в поиске ровной площадки под палатку и не находим таковой. Подбираем по пути сухие палочки, какие-то серые доски – пищу для костра.
Вернувшись к велосипедам, обнаруживаем большой остров – участок суши, огибаемый двумя рукавами спокойного, медленного, погружённого в своё Самадхи течения реки Кырлык. Идея устроить бивуак на острове приходит нам с отцом одновременно. Разуваемся и по очереди переносим вброд велики и рюки.
Среди прибрежных дерев и редкого кустарника ровное место. Синяя птица палатки, расправив свои крылья, умещается на этой полянке. Река Кырлык огибает нас кольцом. Ближайший рукав метрах в пяти. Костёр на берегу. Серебристый тросик соединил два ближайших дерева. Два котелка, наполненные водой из реки, дымятся над тапасом костровища.
Долгожданный отдых в ногах и вечерняя суета: стирка, мытьё, бритьё… Исследование острова в предвечерних сумерках…
«На острове – мы. Наш – старый дом.
Ключ от храма – у нас. Наша пещера.
Наши и скалы, и сосны, и чайки.
Наши – мхи. Наши звёзды – над нами.
Остров наш обойдём. Вернёмся
к жилью только ночью. Завтра,
братья, встанем мы рано.
Так рано, когда ещё солнце
не выйдет. Когда восток
зажжётся ярким сияньем.
Когда проснётся только земля.
Люди ещё будут спать.
Освобождёнными, вне их забот,
будем мы себя знать. Будем
точно не люди. К черте подойдём
и заглянем. В тишине и молчанье.
И нам молчащий ответит.
Утро, скажи, что ты проводило
во мрак и что встречает опять
улыбка твоя».
Н. Рерих. Улыбка твоя
Ночная прохлада заставила надеть тёплую одежду. Жмёмся к костру. Горные вершины тонут во мраке. Степь горит звёздным светом. Движение реки медленное, неслышное. Река словно уснула. Дыхание её доброты тревожит сердце щемящей грустью. Протягиваешь ладонь и пытаешься поймать доброту. Её так не хватает в городе… Сжимаешь пальцы и ощущаешь токающую боль на месте ушиба…
Река подхватывает твой груз и уносит далеко-далеко, сливается с рекой Чарыш, впадает в Обь, и я начинаю слышать глубокий и грустный напев загадочной певуньи…
4 сентября 2004 года. Суббота
А когда перешли Эдигол, расстилалась перед нами ширь Алтая. Зацвела всеми красками зелёных и синих переливов. Забелела дальними снегами.
Н. Рерих. Алтай – Гималаи
Были очень опасные переправы вечером, в тумане, через Синий Яр и Громотуху.
З. Фосдик. Алтайский дневник
Перевалили Кырлыкский перевал. Трудный, но интересный день. Ясное морозное утро. Безоблачная синь неба и белый-белый иней на траве. Рана на моей руке пустила гной. На ночь положил «Вишневского», чтобы снять напряжение. Стало легче, не так пульсирует огонь в ране. Промыл марганцовкой, обработал тетрациклином, замотал бинтом.
Отец жалуется на палец на руке. Тот опух и стал болеть. Придётся прогреть, пропарить вечером. Когда-то он будет, вечер… Под ногами утренний хрустящий ледок, прозрачные причудливые линзы, зеркала, витражи. Ступаем босиком по хрусталю. Переходим вброд реку. Тысячи мельчайших игл в ногах и волна тепла, берущего своё начало где-то внутри сердца.
«Тум-мо»... Мы покидаем остров на реке Кырлык, приютившей нас. Мы вновь бродяги. Бродяги дхармы. Голая степь, лента реки, деревня Кырлык. Вокруг голые коричневые возвышенности. За деревней дорога делает ещё один поворот, принимая строго южное направление. Спускается в лог Янбочин, минует по мостику безымянный приток речки Кырлык, за ним, через два километра, ещё один приток – Верхняя Шиверта, спускающийся с Коргонского хребта, и за Шивертой утопает в сумраке вечнозелёного древнего леса, покрывающего склоны Коргонского хребта.
Мы начинаем плавный подъём на Кырлыкский перевал. Завораживающая тишина хвойной тайги. Свечки елей и пихт, устремленные в небо. Редкий подлесок. Многочисленные чистейшие родники со всех сторон. Они журчат, словно невидимые сверчки в старом деревянном храме. Река Кырлык берёт здесь своё начало. Тысячи мельчайших ручейков сливаются в единый поток. Мы пьём из родников и восхищаемся природным парком Коргонского массива.
Ощущение сказочности, будто бы рукотворности этих мест. Незримые глазу светлые духи стихиалей природы трудились над созданием этого парка. Тайга Алтая значительно отличается от мрачноватого сумеречья уральского зелёного царства. Леса на Урале напоминают думы этаких угрюмых, очень древних волшебников. Невидимые и недоступные простому смертному таинственные сокровища таят в своих недрах Уральские горы. Не открытые ещё клады «тэрма», древнейшие рунические письмена, глубоко ушедшие под землю корни Ведической культуры.
Всё это сокрыто непроходимыми болотами, завалено буреломом непролазной тайги, охраняемо могучими Ракшасами – защитниками кладов. Устрашающие дакини пошлют непрекращающийся ледяной ливень на головы неприглашённых путников, и ливень этот может тянуться неделями, скрывая своей пеленою контуры недоступного Тэлпозиса, Торрепореиза, Сотчельмьеиза, Маньхамбо…
Лишь распутавший мандалу пяти Видьядхар сумеет взять азимут к тайникам Уральских гор, найти бездонный источник океана Вед, вернуться живым и преображённым…
Леса Алтая, напротив, напоминают умиротворённые и спокойные умы Дхьяни-Будд, представляя собой прекрасные природные парки высочайшего идеала Буддовости, пребывающие в состоянии полного покоя и гармонии. Изредка экстатические образы «херуки», пьющих кровь, гневные, ужасающие, свирепые, проносятся над головами странников, колеблют буйными порывами ветров верхушки стройных елей и царственных кедров, покрывают белыми снегами вершины хребтов, подчёркивая своими действиями динамический характер Просветления, процесс становления Будды, достигшего лучезарности в борьбе с воинством омрачителя Мары.
Подъём на перевал долог, но не столь крут. Медитативное вращение педалей на скорости 1:2, созерцание бесконечных колонн пихтового парка, зерцалоподобная мудрость Акшобхьи – и вот мы на перевале! Последний взлёт был весьма крут, но, перейдя на 1:1, мы одолели и его. Теперь отдых. Коричневый, рассыпающийся, какой-то слоистый камень, сквозь толщу которого и была пробита перевальная дорога. Отец сидит на камнях. Я решаю подняться на ближайшую, упрятанную в лесах, вершинку. Едва заметная тропка, утопающая в высоченной, выше меня ростом траве, ведёт куда-то наверх. Продираюсь по ней сквозь непроходимые джунгли травы.
Вершина так же покрыта лесом и, увы, лишает меня обзорности.
«На высоких склонах Алтая старые сосны и ели заняты мирным общением. Они знают много, эти горные леса. Они стоят в изумлении перед снежными хребтами гор. Их корни знают, какие богатства, какие неисчислимые минеральные сокровища хранятся в каменных глубинах гор для будущего процветания человечества.
И корни этих гигантских деревьев нежно обнимают серые камни. Эти камни являются "местом сострадания". Покрытые землёю, поросшие травою, замшелые, оплетённые могучими корнями, лежат серые камни под моими ногами. Кто знает, кто положил их сюда? И кто видел людей, благоговейно распростёртых у подножия этих каменных нагромождений? Слышал ли этот народ о будущих богатствах этой страны? Знали ли они о Звенигороде, Городе Колоколов? Были ли они теми, кто постиг сагу о реке Катуни, о событиях, произошедших на берегах этой реки, которая катит огромные камни с Белой горы – Белухи?» (Н. Рерих. Жальник, место сострадания)
В начале спуска с перевала, за первым поворотом, круглая, «аилоподобная» беседка. Лёгкий обед типа мюсли (на газу), чай из термоса, печенье, конфеты, порывы ветра, открывшиеся дали на юг. Рядом с нами спускается вторая – старая, перевальная дорога. Мы по очереди гуляем по ней, доходим до вершины перевала, который был когда-то. Там заросшая травой поляна, разрушенная беседка…
На спуске с Кырлыкского перевала
Делаю снимок с Кырлыкского перевала на юг, и мы начинаем спуск. Первый поворот крут, тормозим, за ним длинный пологий спуск, который минуем, не тормозя, на скорости порядка 50 км/ч. Пролетаем малюсенькое селение Сугаш, за ним, перед отворотом в Казахстан, пограничный пост.
Достаём паспорта. Я ухожу в будку к начальнику. Солидный, грузный дядька, склонившись над столом, выписывает пропуска в пограничную зону с Монголией и Казахстаном. Автомат Калашникова прислонён к столу, я чуть было не взял его посмотреть, передумал…
– Сегодня четвёртое, въезжаете в погранзону… Когда назад?
– Да мы назад здесь не поедем, мы вдоль Катуни на Чуйский тракт выедем!
– Пешком?
– На великах.
Смотрит в паспорта. Отец и сын. Отцу 64 года.
– Ну, вы, блин, даёте, мужики! Счастливого пути!
Шлагбаум открыт, мы въезжаем в ослепительную Абайскую степь. Мудрый сумрак леса остался позади. Под нами цивильный асфальт. Точно так же, из Ниоткуда в Никуда. Просто отрезок асфальта в степи, почему бы и нет? Передача 3:6, скорость порядка 30 км/ч. Настроение на пять с плюсом по пятибалльной шкале.
Отец в восторге. Он буквально сияет, глаза прищурены, на лице блаженная улыбка Татхагаты. Простор, горы, степь, солнце, скорость!
Абайская степь – двойник Канской степи. По правую руку, на западе, долина реки Абай, за ней гряда Коргонского хребта с высотами выше двух тысяч, с пятнами снежников. Западное царство Дхьяни-Будды Амитабхи. Красноватый рай Амитабхи, долина огня, санджня-скандха перцепции…
Орёл, кружащийся над долиной реки Абай, издает мантрический крик «хрих». Праджня различающей мудрости белыми пятнами снежников венчает гряду Коргонского хребта. Белок Верхний Абай, 2229 метров, сияет в солнечных лучах. Слева от дороги отроги Теректинского хребта-двухтысячника, протянувшегося единой горной страной с запада на восток до самого Чуйского тракта. Это горная страна Акшобхьи – Дхьяни-Будды восточного направления, страна лучезарного белого света и зерцалоподобной мудрости. Ветер, дующий нам в спину, издаёт мантрический слог «хум». Коричневые голые склоны Теректинского хребта демонстрируют скандху формности – «рупа».
Многочисленные белые озёра, сокрытые в кратерах на вершине Терека, питают своими водами плодородную долину Абайской и Уймонской степей. Множество рек берёт своё начало из озёр Теректинского хребта и впадает в синие воды Коксы и Катуни.
Абайская долина несёт наши байки на юг. Где-то там царство вечного льда и снега, на вершине знаменитого Катунского хребта, Южного царства Ратнасамбхавы – Будды сияющей драгоценности, Алмазного камня Мани, сокрытого в недрах лотоса, философского камня европейских алхимиков, ларца Чинтамани.
Священная Белуха – праджня равностности, скандха божественных ощущений, царица Катунского хребта и всего Алтая – возвышается на юге, притягивая взоры всех ищущих. «ТРАМ» – это звук камнепада на пике Рериха, он тоже там, рядом с Белухой…
Минуем селение Абай, что в стороне от дороги, у речки, отворот на Амур и мчим под уклон куда-то вниз. За нами остаётся весь пройденный путь, являющийся севером карты Пяти Татхагат. Дхьяни-Будда Амогхасиддхи, прикрыв веки, провожает нас внутренним взором всесовершающей праджни. Мудра бесстрашия благословляет наш путь. Зелёная улица Амогхасиддхи. Сердце восторженно замирает в биджа-слогане «ах».
Карта Пяти Татхагат позволяет взять азимут в страну Пробуждения. Отсутствие пользы, корысти в нашем пути являет его внутреннюю пустотность. Владыка Вайрочана держит в руках велосипедное колесо с восемью спицами…
Мы вращаем педалями эти колеса и словно бы движемся куда-то… Но мы не движемся. Это просто наш ум порождает пейзажи. Многочасовая езда на велосипеде постепенно отделяет сознание от тела, и начинает казаться, что сквозь тебя течёт бесконечная лента дороги, река созерцания, каменистый поток Сатори. Ты – Вайрочана, сидящий на своём верном льве…
Я кричу отцу: «Ты – Вайрочана!». Ветер уносит мои слова, и отец не слышит. Но я знаю, он – Вайрочана… Ветер в спицах наших колёс издаёт священный слог «ОМ». Слева от дороги тянутся причудливые скалистые горы Каратык, за ними голый купол крыши мира – владычество Теректинского хребта. Мост через речку Юстик.
Абайская степь остаётся позади. Мы въезжаем в таёжную долину реки Кокса. Минуем отворот на Юстик и замираем от восторга. Широкая, сияющая на ярком солнце глубокой небесной синью, несущая свои бесконечные волны мудрости, открылась нашему взору одна из несомненных жемчужин Алтая – река Кокса. Земное воплощение небесной реки Вайрочаны. «Кок-су» в переводе с тюркского языка значит «синяя вода», сокровенный синий цвет мудрости Дхармадхату, всеобъемлющий живой источник, исходящий синими лучами из центра Вайрочаны, занимающий центр мандалы Пяти Татхагат, сердцевину четырёхлепесткового лотоса…
Река Кокса синим потоком спускается с небесных гор Коксуйского хребта, широким потоком, в обрамлении горной тайги, стремит свой свет на восток и впадает в Катунь, наполняя эту царственную реку Будды своей бесконечной мудростью пустотного ума. Мы не можем сделать ни шага. Небесная река приковала наши взоры. Чудный остров, словно корабль, поросший лесом, севший на мель и омываемый синими водами реки. Умещаю его в рамку фотокадра. Начинаем медленное движение вдоль реки. Левая сторона дороги идёт вплотную к отвесной стеночке каких-то странных, заросших лесом отрогов Теректинского хребта.
Река Кокса
Многочисленные ручьи и речушки стекают с этих высот и, проходя под дорогой, падают в синие воды Коксы. Причудливые имена притоков: Свинцовый ключ, Творожанкин, Малая Красноярка, Полизктов ключ…
Река Кокса по правую руку. Уютные полянки на берегу заставляют крепко пожалеть в очередной раз о нехватке времени. С мелкой зелёной травкой, в обрамлении стройных елей, они словно замерли в созерцании многомерного потока небесной мудрости. За рекою бесконечные гряды повышающихся одна за другой, поросших лесом гор…
Гора Большой полдень – 1517 метров, дальше вершинки 1740, 1826 и, наконец, хребет Ак-Тайга с высотами 2056, 2099 метров.
За Краснояркой река Кокса подошла к самой дороге. Мы едем по каменистому берегу. Асфальтное покрытие то появляется, то исчезает бесследно. Слева скалистый прижим горы 1719 метров. Солнце на западе. Его золотые лучи касаются синих вод реки, и гребни волн начинают отливать золотом. Отец в неописуемом восторге. Он раздевается и прыгает с камня в синюю-синюю воду. Я перезаряжаю свой «Зенит», пытаясь уловить неуловимое…
Заходящее солнце напоминает о ночёвке. До планируемого места ещё 35 километров. Светлого времени на час… Пробуем успеть. Как назло в районе деревни Тюгурок дорога испортилась окончательно. Крупный острый камень, даже не щебень. Осыпь со скал. Скорость упала до 10-15 км/час. Опасные осыпные спуски. Проезжаем Синий Яр, из ближайшего дома вырвалась огромная псина, размером с телёнка, и чудовищными прыжками баскервильского призрака пустилась за нами вдогонку.
Я кричу отцу: «Стой! Стой!».
Сам резко торможу, отец налетает на меня, падает на щебень, бьёт ногу… Что за невезучее? Что за рок преследует нас в пути?
Псина, почуяв наш нарастающий лавиной, уже нечеловеческий гнев, улепётывает за ворота. Наши силы на исходе. Последний перевал Громотуха. Он страшен. Огромное ущелье в вечерних сумерках. Слева отвесная стена Теректинского массива, достигающая в этом месте двухтысячной высоты. Справа такой же крутой обрыв и там, далеко-далеко внизу, река Кокса, кажущаяся маленьким ручейком. Каменистая осыпная дорога вьётся по достаточно узкому карнизу.
Дорожный указатель: «Внимание! Опасный горный перевал Громотуха!». Крутой поворот над обрывом мы проходим пешком. Спускаемся с перевала, шипя тормозами, стирая колодки. Руки и ноги дрожат от неимоверного напряжения. Наконец-то ровное место! Река Громотуха гремит по камням и обрывается вниз, в ущелье, падая с отвесных скал в реку Кокса. Вдоль реки видна тропа, идущая ущельем Громотухи вглубь Теректинского хребта.
У дороги беседка, столик, скамеечки. Отец опускается без сил. Я, уже в сумерках, ищу место под стоянку. Ухожу вглубь массива. Ровная площадка в сумерках леса. Развьючиваем байки. Заносим отдельно рюк и велик. Крутой подъём непреодолим на гружёном велосипеде. Позади 100 километров сегодняшнего пути. Два перевала! Вот это мы дали!
Ставим палатку на последнем дыхании. Падаем без сил. В полной темноте готовим на газу картофельное пюре быстрого приготовления. Ни времени, ни сил на костёр уже нет. Силы покинули нас. Завтра день днёвки. Наконец-то долгожданная днёвка… Сквозь пелену усталости пробивается робкий лик радости. Срываю почерневшие от дорожной пыли бинты, обрабатываю раны. Они токают, пульсируют. Река многочисленными водопадами наполняет ночной воздух своим мантрическим рокотом. Окружающий нас лес притаился и замер. Я слишком устал, чтобы думать…
«Подойди, подойди ко мне, светлый,
не испугаю тебя я ничем.
Вчера ты хотел подойти,
но бродили думы мои и взгляд
мой скользил. Тебя увидать я
не мог. Когда ты уже отошёл,
я почуял твоё дуновенье,
но было поздно уже. А сегодня
оставлю всё, что мне помешало.
Мысли я погружу в тишину.
В радости духа прощу всем
досадившим сегодня. Спокойным
я остаюсь. Мне никто не мешает.
Звуки жизни случайной меня
не тревожат. Жду. Я знаю, что ты
меня не покинешь. Ко мне
подойдёшь. Образ твой в молчании
я сохраню».
Н. Рерих. Я сохраню
5 сентября 2004 года. Воскресенье
Но твоя
добыча пойдёт через хребет.
И, пылая на небе, поднимаясь
над вершиной, она остановится.
И будет озираться. И ты не
медли тогда. Это твой час.
И ты, и добыча будете на
высотах.
Н. Рерих. Ловцу, входящему в лес
Найдёте лик особый, придёте сами, через моей страны Природу!
Листы Сада М.
Я и добыча на высотах! Полдень. Солнце в зените. На небе ни облачка. День днёвки. День восхождения на Теректинский хребет. Странный, загадочный Теректинский…
В путеводителе по Алтаю есть замечание, что именно в этом месте были наблюдаемы неоднократно свечения, которые объясняют активным тектоническим разломом и связанной с геологическими процессами особой энергетикой Теректинского хребта… Не здесь ли граница легендарной Шамбалы? Алтайского Беловодья?
Ранний подъём, костёр, суп, чай, и я отправляюсь вверх по реке Громотухе. Отец остаётся в лагере. Он отдохнёт, искупается, он провожает меня в путь. Глядя в бездонную глубину синего осеннего неба, мы смотрим в бесконечность собственного ума. Сегодня мой ум сияет бездонным синим небом, которое становится всё ближе по мере моего продвижения вверх. Манящий аромат высот.
Я ещё в окружении горной тайги, высоченной травы, могучих кедров, я ещё в лесу, но взгляд мой прикован к возвышающемуся, сияющему на солнце голому куполу ближайшей вершины. И я совершенно один в тишине успокоенного ума, нарушаемой монотонной мантрой реки Громотухи…
«Голос ещё раз подам.
Куда от меня вы ушли?
Вас мне снова не слышно.
Голоса ваши в скалах
заглохли. Я больше не отличу
голос ваш от
ветки падения, от взлёта
птицы случайной. Призывы
мои для вас тоже исчезли.
Не знаю, пойдёте ли вы,
но хочется мне ещё на
вершину подняться. Камни
уже оголились. Мхи стали
реже, а можжевельник
засох и держится слабо.
Аркан ваш пригодным
был бы и мне, но и один я
взойду».
Н. Рерих. Взойду
Узкая, каменистая конная тропа. Кто-то ходит по ней, кто-то поднимается на хребет – кто-то, кого я не вижу… Я иду совершенно один. Перехожу крайний левый рукав Громотухи. Перепрыгиваю через рёв пенистого потока, срывающегося с высот Теректинского нагорья. Тропа доводит меня до границы субальпийских лугов и теряется в высоченной, значительно выше меня ростом, траве.
Правый рукав Громотухи широким логом спускается с хребта. Иду вдоль него, потеряв окончательно тропу. Ноги вязнут в переплетении трав. Лог заводит на вершинное плато, более полого, но как-то очень долго, по крайней мере, мне так показалось. А склон хребта отвесный и крутой, вот он, совсем рядом.
Вид с перевала Громотуха в ущелье реки Кокса
И я решаю подняться прямо здесь. Нестерпимо хочется набрать высоту. Я перехожу реку Громотуху, её крайний, самый длинный, правый рукав. Я замираю возле реки, ослеплённый невидимой красотой. Река бежит по камням, образуя великое множество мельчайших водопадов и ванночек. Умываю лицо, окунаю руки в воплощённую молитву реки. Мои пальцы перебирают чётки водных струй. Крутой подъём на хребет. Высокая трава и щебень сыпухи под ногами.
Делаешь шаг вверх – и сползаешь на два шага назад. Цепляюсь руками за стебли, жёлтые, высохшие на солнце стебли. Подъём кажется бесконечным. Осыпной склон здорово забирает силы. В какой-то момент родилась мысль бросить всё и вернуться назад. После вчерашних ста километров ноги ещё чувствуют усталость. Сижу на камне, отдыхаю…
Серебристая ленточка Громотухи уже далеко-далеко внизу. А вершина хребта даже не приблизилась. Намечаю группу больших камней на полпути к вершине. Иду к ним. На камнях отдыхаю. Вершина отодвинулась ровно на столько, сколько я прошёл. Стиснув зубы, намечаю следующий ориентир на «полпути»...
Дохожу до него и пытаюсь поймать за хвост убегающую от меня высоту. Окрестные увалы остались внизу, открыв изумительную панораму на юг. Видна долина реки Коксы и за ней громадные ступени Катунского хребта и подножие горы Белухи. Ещё несколько десятков метров подъема, и я увижу саму Белуху. Волна вдохновения придала мне силы. Звенящий ветер высоты наполнил сердце щемящим зовом. Мучительный, едва переносимый зов высот. Он пробирался ко мне в мои сновидения, лишал покоя на равнине, заставлял искать, мучительно искать Пути… И куда-то бежать. Вырываться из тисков серых будней.
Этот зов на границе жизни и смерти. Он выводит из жизни, мешает жить, заставляет чувствовать себя эмигрантом на родной земле… Ещё пара метров, и я удовлетворяю этот зов. Моё сердце на грани разрыва. Третья струна настраивается в унисон с Невиданным. И я выхожу на плато. Гул стройного аккорда пронзил душу. Земля вздрогнула под ногами. Вокруг на десятки километров раскинулась бескрайняя голая равнина Теректинского хребта. Ослепительное солнце, отражаясь от травы и камней, окрашивает пейзажи в ирреальный красно-жёлто-коричневый цвет.
Причудливый каменный город раскинулся на этом гигантском плоскогорье. Я вижу каменные башни, остатки стен каких-то циклопических сооружений; тут и там, в одиночку и группами, застыли гигантские каменные изваяния жителей Теректинского хребта. Я молча, в немом благоговении подхожу к ближайшим каменным глыбам. Вижу клюв гигантской птицы Гаруды, согбенная фигура с надетым на голову капюшоном отвернулась от меня и, прикрыв веки, смотрит своим внутренним взором на юг.
Там, на юге, во всей своей красе и величии протянулся с востока на запад снежный красавец – Катунский хребет.
Вид с Теректинского хребта на Катунский
Сияет на солнце нетронутыми снегами гора Белуха. Священная Ак-Сумер, сакральный центр мира, высочайшая вершина Алтая и Сибири. Белуха по-русски, Кадын-бажи или Уч-айры по-алтайски.
Сердце бешено стучит в голове, не могу унять этот стук. Могучий глубинный звон наполнил душу. Прорвалась граница, отделяющая сон от реальности. Я словно проснулся в своём детском сновидении, проснулся только сейчас, стоя на голом плато Теректинского хребта. Плато, плавно поднимаясь, привело к небольшому вершинному озеру, представляющему собой, по-моему, кратер некогда действовавшего вулкана.
Каменистая осыпная стеночка с расплавленным камнем круто падает в озёрную гладь. Подхожу к берегу озера. Сине-зелёная чистейшая вода. Зелень водорослей в толще воды. Зелёный луч исцеления… Синь воды являет ауру защиты. Яркое солнце дарует свой белый свет. Воплощённая исцеляющая мыслеформа предстала моему взору. Я совершенно один. Потрясающее, непередаваемое словами ощущение абсолютного одиночества.
До предела утончённая граница, отделяющая Индивидуальное от Универсального. Моё одиночество сливается с Абсолютной Полнотой.
«Ты достиг, о, Йог Победоносный, того, что люди именуют "Дхьяна", предпоследней ступени, за которой следует последняя ступень, Самадхи. Отныне твоё "я" погрузилось в Единое "Я", слилось с тем "Я", из которого излучилось твоё Бытие. Где же твоя индивидуальность, о, Ученик? Где сам Ученик? То – искра, исчезнувшая в пламени, капля в недрах океана, непреходящий луч, ставший Всем и Вечным сиянием. Отныне ты и Делатель, и Свидетель, и Световой центр, и Излияние лучей. Свет из звука и звук из света», – строчки «Голоса Безмолвия» в переводе Е. П. Блаватской всплывают в голове.
Озеро небольшое, не больше ста метров в ширину. По берегу странные, чёрные, какие-то дырчатые камни, имеющие, на мой взгляд, всё-таки вулканическое происхождение. Камни громоздятся по берегам, уходят в воду, теряются в бездонной глубине. На воде лёгкая рябь. Сажусь на камень, долго смотрю на воду, теряю последние остатки своего человеческого «я». Раздеваюсь, захожу в воду, окунаюсь.
Теректинский хребет. Вулканическое озеро, исток реки Громотухи
На том берегу притаился небольшой одинокий снежник. Обнаруживаю следы турстоянки. Старое костровище, консервная банка – люди всё же бывают и здесь. Из озера вытекает рукав реки Громотухи. Самый левый рукав. За озером последний ярус подъёма к вершине 2300 метров. Медленно, словно во сне, совершаю этот подъём. Среди россыпей камней, зарослей бадана. Собираю коричневый алтайский чай. Фотографирую озеро с высоты. Выхожу на вершинное плато. Круговой обзор.
Плато такое же, как на Иеремеле, Нургуше, Конжаке, на сотне уральских вершин. Оно кажется бескрайним. Ровная голая степь. Россыпи камней, странные россыпи, словно выложенные ровными кругами. Опять загадка…
Вокруг та же алтайская ухоженность, рукотворность. Стою на вершине. С запада на восток это плато протянулось на добрую сотню километров. Сто километров Красной планеты, как на Марсе. Ладонь земли протянулась к небу в молитвенном экстазе.
«Пространство дышит. Пространство звучит и творит». (Мир Огненный)
Иду по плато. Возвращаюсь назад по большой дуге. Солнце склоняется к западу. Мой взгляд прикован к Белухе: «А за Белухой покажется милый сердцу хребет Куэнь-Луня, а за ним – гора "Божественной Владычицы", и "Пять сокровищ снегов", и сама Владычица белых снегов, и всё писанное и неписанное, всё сказанное и несказанное…» (Н. Рерих. Алтай – Гималаи).
Горные гряды одна за другой уходят в Бесконечность. На моём пути высится огромная каменная фигура. Подойдя ближе, разглядел всадника на коне. Быть может, сам Белый Бурхан… Пронзительное, непередаваемое словами чувство наполнило душу. Всё вокруг исчезло, отдалилось. Во всём мире, во всей Вселенной остались только мы двое: я и Каменный воин, Владыка Каменного царства.
А может быть, остался один я, огромный, заполнивший весь мир я. Я есмь…
Невероятная тишина окутала со всех сторон, Теректинский хребет словно бы замер, погрузился в безмолвие. Ни ветерка, ни дуновения, ничего. Пустота. Я и Будда. Тысячи лет, может быть десятки тысяч, обдувал яростный ветер Раджаса этот каменный монолит Тамаса, дробил, вытачивал камень, алмазную твёрдость вулканической породы, и в какой-то миг контуры внутренней Саттвичной сущности этого каменного останца проступили в очертаниях его формы.
Ветер Раджаса выявил в камне Тамаса Саттвичную форму Будды, Белого Бурхана, Владыки Теректинского хребта, одного из Белых стражей Алтая. Опустив веки каменных глаз, погружённый в своё естественное Самадхи, Владыка Бурхан натянул поводья и замер…
Щёлкает затвор моего «Зенита», и порыв ветра оживил мгновение, душа творит бессловесную молитву. Обхожу каменную фигуру Будды. Она теряет очертания всадника, становится высоким столпом, алмазным жезлом, Дордже, оружием Индры. Фигура всадника была видна только на фоне Белой горы Белухи.
Теректинский хребет. Белый Бурхан и вид на Белуху
Я медленно покидаю этот странный монумент. Каменный город оживает прямо на глазах. Ветер высекает в застывших изваяниях неземные звуки. Краем глаза замечаю движение. Словно электрический ток пронзил тело. Резко оборачиваюсь: два круторогих горных козла шарахнулись в сторону и понеслись по плато, с невероятной, непостижимой уму ловкостью маневрируя на отвесных скалах. Прирождённые альпинисты.
Время обеда. Подошёл к небольшой группе камней, напоминающих развалины древнего замка. Место силы. Белуха как на ладони. Белой сияющей птицей она словно парит в небе Алтая. Опускаюсь на жёлтую траву. Земля прогрета солнцем, насыщена его теплом и светом. Сам хребет удивительно тёплый и какой-то действительно сияющий.
На западе видны гряды Коргонского и Бащелакского хребтов. Они ниже Теректинского метров на сто, но их склоны сплошь покрыты снегом. А этот, сияющий марсианским красным светом, совершенно лишён снежников. Один-единственный сохранился на берегу озера, в тени. И всё, больше снега я не встретил.
Заливаю кипятком из термоса кашу «Быстров». Настаиваю бадановый чай. Лежу на траве, прислонившись спиной к тёплому шершавому камню. Пишу этот дневник. Ветер отзывается голосами людей.
Оглядываюсь невольно в поисках гостей. Никого нет до горизонта. Приходит понимание, что это голоса невидимых жителей Каменного города. Кто эти люди? И люди ли они? Курлычет ястреб, кружа надо мной, добавляя свой печальный голос к общему ансамблю Надземного.
Теректинский хребет, сегодня я твой случайный гость! Прости мне мою человечность!
Последний взгляд перед спуском. Молчаливые камни смотрят куда-то, меня не замечают. Я лишь пыль на ветру, пучок травы перекати-поле. О чём думают эти великаны? Что они знают? Я совсем рядом с ними, но я другой. Кто вы? Каковы в действительности ваши формы? А какую форму имеет сам мир вокруг? Какова форма «вещи в себе»?
Теректинский хребет и его каменные жители
Теректинский хребет и его каменные жители
Странное место… Какое странное место… Я иду домой. До свидания! Мы встретимся ещё, быть может, в моём сновидении. Ищу глазами Благословенного Бурхана. Высокий каменный столб теперь на севере, он утратил форму всадника. Любая его форма лишь иллюзия, майя-вирупа, тело нирмана-кайя.
«Как мыслят народы Азии? Алтайцы помнят о Белом Бурхане. Они обращаются к Белому Бурхану на вершине Харема:
Вы, сущие за белыми облаками,
За синими небесами –
Три Курбустана!
Ты, носящий четыре косы –
Белый Бурхан!
Ты, Дух Алтая –
Белый Бурхан!
Ты, поселивший в себе, в золоте и в серебре,
Народ, Белый Алтай!
Ты, который светишь днём, –
Солнце – Бурхан!
Ты, который светишь ночью, –
Месяц – Бурхан!
Да напишется мой зов
В Книге Садур!».
Н. Рерих. Алтай – Гималаи
Спуск с вершины в долину крайнего восточного рукава реки Громотухи. Иду по едва заметной тропке. Последний, нижний ярус города Камней. Иду по каменным улицам. Оглядываюсь на возвышающиеся надо мной фигуры истуканов, богов, воинов, кентавров. Слышу, будто отец зовёт меня… Оглядываюсь. Никого… Лишь каменные столбы и ветер.
Чувство тревоги проникло в душу. Явственно ощущаю присутствие кого-то незримого. Чего-то иного, нечеловеческого. Пора спускаться, пора. Иду, не оглядываясь, ускорив шаг. Позади детский смех… Как будто детский смех… Мужской разговор…
Город оживает за моей спиной, но я не оборачиваюсь.
«Урусвати знает башню Чунг. Урусвати знает, насколько внешне башня походит на естественный утёс. Нетрудно прекратить доступ к башне».(Надземное)
Вокруг из-под камней стекают десятки ручьёв. Сколько воды в недрах хребта! Река Громотуха хорошо видна на склоне, множеством серебристых водопадов она стремится вниз, по своему ущелью. Перехожу реку. Тропа утопает в высоких травах, теряется в кустарнике. Но тропа есть, и теперь я её не потеряю. Иду быстро, почти бегу. Перепрыгиваю через великое множество ручьёв. Тропа уводит вверх по противоположному склону, огибая, очевидно, заболоченный участок.
Вокруг ни души, но ощущение чьего-то присутствия не оставляет. Стараюсь не рефлексировать на этом. У нас, на Среднем Урале, в Могильных горах, бывало и не такое…
Алтай дарит солнечную, искрящуюся радость душе. Пошли развилки, но интуитивно, не думая, нахожу нужное направление и выхожу к знакомой поляне. Тут лавочка, следы костра, когда-то кто-то стоял, но уже давно. Здесь-то я и потерял тропу по дороге на хребет. Дальше ведёт уже знакомая лесная дорога. Вокруг сумрак леса. Бегу по дороге вниз, стремительно теряю высоту.
В душе белой птицей звучит песня достигнутой вершины. Вот и наша стоянка! Пятно палатки синеет сквозь толщу дерев. Отец постирался, отдохнул и даже искупался в реке. Набрал полные чашки смородины, чёрной и красной. Горит костёр, и на серебристом тросике нашей мечты висят два походных солдатских котелка.
Наша стоянка на реке Громотухе
Наша стоянка на реке Громотухе
Я сижу молча, смотрю на огонь. Вечер наступает всё так же стремительно. Солнце уходит за горы. Вдоль реки, с вершины, тянет холодом и нечеловечностью. Молчаливые каменные воины уходят в ночь. Скоро к нам в гости нагрянут ночные сущности. Уходя в сон, я чувствую их присутствие. Кто-то невидимый, мягко ступая лапами, обходит палатку. И смотрит, смотрит. Я, бывает, просыпаюсь и долго не могу уснуть от его взгляда.
Завтра должны проехать Усть-Коксу, купить хлеб, масло, печенье и мазь Вишневского. Доехать до маральника, села Мульта, и дальше – полная неизвестность. Как доехать до Мультинских озёр на велике? Реально ли это вообще? Завтрашний день покажет. Вспоминаю Нату и Тоню… Тоскливо и как-то далеко-далеко…
Не даёт покоя переход от Тюнгура до Ини. Дороги там нет, но должна быть тропа. Местные качают головами на вопросы об этой тропе. Говорят, кто-то пытался проехать там на мотоцикле, да так и сгинул. Тревожно.
«Беловодье! Дед Атаманова и отец Огнева ходили искать Беловодье. Через Кокуши-горы, через Богогорше, через Ергор – по особой тропе. А кто пути не знает, тот пропадет в озёрах или в голодной степи. Бывает, что и беловодские люди выходят верхом на конях по особым ходам по Ергору. Так же было, что женщина беловодская вышла давно уже. Ростом высокая, станом тонкая, лицом темнее, чем наши. Одета в долгую рубаху, как бы в сарафан. Сроки на всё особые». (Н. Рерих. Алтай – Гималаи)
6 сентября 2004 года. Понедельник
Ты, Могущий, везде и во всём.
Ты пробуждаешь нас к свету.
Нас усыпляешь во тьме.
Ты ведёшь нас в блуждании.
Идти неизвестно куда понравилось
нам.
Н. Рерих. Бездонно
Дивное место, чистое. Замечательно, что все деревни чистые и без насекомых. В общем, ехали семь дней по очень опасным и трудным дорогам. Геген сказал: "Это всё правильно! Препятствия должны быть на пути в Шамбалу".
З. Фосдик. Дневник
Великие Белые горы! Мы подошли вплотную к вам. Я вижу ваши белки. Завтра мы будем в сердце Катунского хребта. Прикоснёмся к сокровищам его – Мультинским озёрам. Утро безоблачное. Синь бездонная, глубина небесная. Выходишь из палатки и словно окунаешься в чистоту звенящего утра. Кажется, всё вокруг стало ещё выше, ещё устремлённее. Выше стали горы, выше стали деревья… Быть может, мы сами стали чуточку выше…
Запись в дневнике Рериха: «Задумана картина "Сосуд нерасплёсканный" – самые синие, самые звонкие горы. Вся чистота. И несёт он сосуд свой…».
Одно из любимейших мной полотен художника, написано оно на Алтае. Как созвучна сейчас эта картина сердцу моему. Так хочется сохранить эту устремлённость, эту чистоту. И пронести через всю жизнь чашу сердца своего. Прощай, наша уютная стоянка! Прощай, река Громотуха! Пьём смородиновый компот. Уходим, не оставляя следов, бережно прикоснувшись…
Путь вниз. Вдоль реки, слегка притормаживая. Опять сыпучий, пыльный гравий дороги. Опять крутим педали, вращаем молитвенные колёса, перебираем чётки цепной передачи. Опять пение серебряных спиц под синью алтайского неба. Опять душа вырывается из тела и словно птица парит над дорогой. Опять не чувствую тела своего. Становлюсь чистым созерцанием.
Село Усть-Кокса, районный центр. Влетели в него быстро, асфальт центральной улицы – серая застывшая река. Стремимся к центру, минуем лесничество, останавливаемся на площади. Рядом универмаг, автостанция. Три деда-алтайца сидят на лавочке. Встречаются туристы с рюкзаками, ледорубами, железом. Народу много в центре. Захожу в аптеку, беру бинты и «Вишневского».
Стою возле великов, отец ушёл в аптеку купить себе напальчник. Прочитал там лекцию местным бабушкам о пользе зелёной аптеки Алтая. Бабушки дивятся, качают головами. Я в это самое время объясняю подвалившему местному пьяному алтайцу неопределённого возраста, кто мы такие, откуда пришли, куда направляемся.
Вспоминаю забавную историю Артура Шопенгауэра, забредшего однажды в задумчивости в какой-то охраняемый сад. На вопросы охранника: «Кто ты такой? Откуда пришёл и куда направляешься?» философ горестно воскликнул, что сам всю свою жизнь задаёт себе эти же вопросы и не знает ответа на них. Пьяному алтайцу не нужны эти ответы, ему нужны деньги. Глаза потухшие, пустые.
Сколько потухших взоров! Россия-Матушка, что ты наделала?
«Только человеческие существа достигают такого момента в развитии, когда перестают понимать смысл своего существования, они не используют свой мозг и забыли о тайных знаниях тела, чувств и сновидений. Они не используют знания, которые дух вложил в каждого из них, и как слепые ковыляют по дороге в никуда; эту вымощенную дорогу они построили сами, чтобы побыстрее добраться до желаемого конца – большой ямы, которая их же поглотит. Это фешенебельное, сверхскоростное шоссе, но я-то знаю, куда оно ведёт. Я увидел его во сне и содрогнулся». (Хромой Олень, шаман племени Лакота)
Отец добрым пастырем выходит из аптеки, оставляя местных бабушек на пороге бифуркации. «Бросайте вы эти антибиотики! Идите в леса, поднимайтесь в горы! Любите Алтай!» Пьяный алтаец, увидев отца, удалился восвояси. В магазине «Гермес» ленивая и какая-то «после выходных» алтайка вяло подаёт мне хлеб, печенье.
Тягостно чувство населённого пункта, надо уезжать. В другом ЧП беру ещё хлеба, масла, «Сникерс», рулет, сухариков, кетчуп. Приятная продавщица, шустрая молодая алтайка, вежливая, добрая. Твой хлеб придаст нам силы в пути! Спасибо!
Набираю скорость за 35 км/час по асфальту Усть-Коксы. Выскакиваем в Уймонскую степь. Межгорная долина, образованная грядами Теректинского и Катунского хребтов. Знаменитая долина Рериха, считавшего Уймонскую степь одним из значимых уголков России. Именно здесь, по мнению художника, должен быть Звенигород – духовный центр России. Рерих планировал вернуться на Алтай через пять лет и поселиться здесь навсегда. Но этим планам не суждено было осуществиться.
«Алтай и Гималаи – два полюса, два магнита». Мы на Алтае, в самом сердце Азии. Мчим по легендарной Уймонской степи. Расставляем сети глаз и ловим незабываемые образы. Голый коричневый Теректинский на севере, он похож на мудрого старца, он по-прежнему манит меня, зовёт каким-то необъяснимым зовом. Он бесконечен, и я смотрю, смотрю на него. Пытаюсь сделать фотоснимки, но опускаю в бессилии фотоаппарат. Как передать сам звон Бесконечного пространства? Величие и необъятность?
Уймонская степь отцвела и предстаёт взору золотым цветом осени. Поля овса, пшеницы, жёлтые поляны львиного зева, бесчисленные речушки, безымянные притоки Катуни. Сама Катунь на юге, по правую руку, далеко за степью. За ней гряды гигантской лестницы Катунского хребта. Алтайские Альпы, островерхие вершины сияют на солнце вечными снегами.
Уймонская степь
Асфальт бесследно пропал вместе с нашей скоростью. Началась «стиральная доска» грунтовки. Монотонная дробь ритуального барабана Дамру, к которой отец почему-то никак не может привыкнуть. Я пытаюсь ехать быстрее, не обращая внимания на камни. Реки Кастахта, Курунда, Теректа, Ченьдек, Маргала и многие-многие неназванные прочертили на ладони Уймонской степи линии жизни, головы, сердца…
«Бугор Юпитера» высотой в 1107 метров с Уймонской ладони выглядит невысоким холмом. Возле него поворот на Мульту. Сразу же крутой подъём, собственно как раз на этот самый бугор, на юг. Крупный дорожный камень здорово бьёт по колесам, мне кажется, что я физически ощущаю боль наших велосипедов. И, по-моему, отец чувствует что-то похожее.
Уймонская степь. Отворот к селу Мульта
Спуск к Катуни. Четыре километра от отворота. Широкий железный мост, закрытый шлагбаум. Река Катунь, зеленоглазая волшебница Алтая. Перед мостом блокпост. Старая будка и двое. Один – подвижный, бородатый, разговорчивый, по-моему, невероятно добрый, лет 40-45, хиппианского вида, в объятиях джинсы, в высоких армейских ботинках, русский бродяга Дхармы из поколения Джека Керуака – обрадовался нам, как братишкам.
Мост платный. Машина 10 рублей, пешеход 5 рублей. На великах…
Оборачивается к своему соседу с вопросом в недоумении.
Тут я ему говорю: «Мы сойдём с великов и проведём их пешком, вот вам 10 рублей за двоих».
– А мы до Мультинских озёр на великах доедем?
Второй мужик, спокойный, рассудительный, похожий на корень мощного древа, отвечает односложно, но весомо, основательно:
– Доехать можно. До маральника.
Помолчал.
– Только крутить там надо, в гору, в гору!
Я робко продолжаю:
– Ну, а дальше? До самых озёр?
Тот, что в джинсах, как-то неуверенно:
– Дальше, наверное, сложно, но там турбаза есть.
Просиял, обрадовался выходу для нас:
– Да! Да! Там, у маральника, есть турбаза! Вы там велики оставите и пешком до озера! Там спросите!
– А далеко?
Второй, молчаливый:
– Да день ходьбы до нижнего озера.
– Ну, спасибо! Спасибо!
Жмём руку бородатому, киваем молчаливому.
Железный мост под ногами. Катунь, уходящая в холмы, деревня Мульта. Нужно проехать её всю в южном направлении и найти дорогу на маральник. Поехали, взяв азимут прямо в деревне. Деревня русская, дома наши, русские избы, алтайцев практически нет. В Уймонской долине центр староверов, чувствуется неутраченная благодать здешних мест. За деревней нашли дорогу, идущую на юг. Должна быть она. До маральника девять километров.
Дорога напоминает русло высохшей реки, вся засыпана крупным речным гравием. Ехать по нему практически невозможно, а тут ещё в гору. Ставим передачи 1:3, 1:2. Всем своим существом ощущаешь каждый камень. Дорога сразу приняла вертикальное направление в «Великую Поднебесную» и утонула в густой тайге Алтая.
Ели, пихты, кедры. Звенящий ароматный воздух. Едва скрылась деревня, устроили обед. Съехали с дороги в лес. Слышен шум реки Мульты – нашей проводницы, берущей начало в Мультинских озёрах, бурлящей где-то слева, в глубине леса. Мантра реки наполняет лес своим благодатным «АУМом». Мелкая зелёная травка. Синь неба. Байки прислонены к дереву. Мы сидим на траве. Из термоса залили кипятком «Быстров 5 злаков». Чай остался в «сосках» ещё утренний, с речки Громотухи.
Слушаем лес и существуем только в одно мгновение – здесь и сейчас. Однако надо ехать. Утомительный речной гравий царапает душу. Взлёт, поворот, опять подъём… Спусков больше не будет. Мост. Река Мульта. Широкая, бурная, пенистая, чистая-чистая, как слёзы горного хрусталя. Река ушла в правую сторону от дороги.
Река Мульта
Ограда маральника, дорога вдоль неё, вековой зелёный лес, скорость около 10 км/ч. Поворот дороги вправо, опять мост через Мульту. О! Какая красота! За рекою высятся белые альпийские очертания Катунского хребта. Надеваю на свой «Зенит» длиннофокусник, делаю снимок. За мостом развилка. Вправо, собственно в деревню маральника. Левый крутой подъём огибает турбазу, ту самую, и уходит в сумрак леса.
Закручиваем на подъём. Круто! Передача 1:1, едва-едва хватило сил. На турбазе никого. Дорога, уходящая в лес, достаточно проходима, решаем ехать дальше. Сумрак леса окружил со всех сторон, и, похоже, надолго. Опять подъём. Тропа стала совсем узенькой, лужи, камни, корни. Отдыхаем возле велосипедов. Идём пешком, велики ведём, упираясь руками в руль. Из-за тяжёлого груза на багажнике сложно удержать равновесие, байк норовит завалиться набок.
Справа вновь появилась ограда маральника – высокая, непролазная, с колючей проволокой. Навстречу двое на лошадях, мужики. Спрашиваем, далеко ли до озёр.
– Да километров 14 будет!
– А дорога как?
– А дороги дальше не будет. Так, тропа да камни… Вам надо через маральник по верхней дороге!
Идём дальше и по-прежнему вверх. Дорога кончилась, узкая каменистая тропка… Резкое падение вниз, к реке, долго, круто. Стоим над обрывом. Красота изумительная. Далеко-далеко внизу серебристая ленточка реки и зелёный бесконечный ковёр тайги. Поднимается на горы, заканчивающиеся белеющими шапками снегов.
Силы вытекают стремительно. Хочется сидеть всё дольше, отдыхать. Делаем разведку, пробуем попасть за ограду маральника. Заделано надёжно, ни щёлочки – от волков… И высоко. Не перелезть. Придётся спускаться вниз. Снимаем рюки, вешаем их на спину. Начинаем спуск. Круто, тяжело. Приходится тащить ещё и велосипед. Оступишься – улетишь вниз!
Навстречу трое, на лошадях.
– И чего вы их тащите?
Кивают на байки.
– А куда их девать?
– Ну, спрячьте!
– А как потом найти? Мы ведь на них приехали!
Пыхтим, ползём дальше. Начался подъём в гору, куда-то в бесконечность. Идти нет сил. А ведь ещё 14 километров. Навстречу ещё трое, тоже на лошадях, с верёвками, сумками, карабинами. Бородатый мощный дед, сибиряк, как из какого-то кинофильма.
Вам, говорит, нужно на верхнюю дорогу, эта скоро совсем закончится, а по лесу с великами не пройдёте. Сильный дед, глаза с огоньком, с блеском.
«Возможно, вы встречали многих путешественников во время ваших странствий, молча бредущих по пустыне в холод и зной к своей, неведомой вам, цели. Не думай, что если одежда проста, то странник незначителен! Если его глаза полузакрыты, не считай, что его взгляд не остёр. Невозможно распознать, откуда приближается сила. Напрасны все предостережения, напрасны все пророчества – только путь Шамбалы может принести тебе успех…». (Н. Рерих. Шамбала сияющая)
Перешли приток Мульты. Полезли наверх. Вокруг стеною лес. Ели, пихты, кедры. Наверху дорога превратилась в грязное месиво, в бурелом валежника, не даёт идти. Приходится брать байки на плечи и перелезать через наваленные в беспорядке могучие стволы. Солнце клонится к западу. Тайга молчит в недоброй думе. Древняя, нечеловеческая мощь!
Ограда маральника закончилась. Замечаю едва-едва приметную тропку, идущую на запад, как бы обходящую маральник. Оставляю отца и делаю долгую разведку по этой тропе. Белки снуют передо мной, шумят, ругаются. Шум реки. Вышел на берег. Узенькая чистенькая речушка. Судя по карте, это Михайловка. За рекой широкая поляна в окружении могучих кедров.
Урочище Ойбок. Через поляну идёт верхняя дорога, вполне проходимая, лесовозная, только очень старая. Обрадованный, бегу к отцу. Он вдохновился, воспрянул духом. Последний рывок. Идём по тропе, тащим байки, которые стали невероятно тяжелы и громоздки. Переходим реку. Бросаем рюки, велосипеды. Наконец-то. Долго бродим в поиске места под стоянку. Не потому, что нет места, а потому, что мест слишком много и каждое по-своему привлекательно.
Наконец объединили свои мнения в недвойственности выбора «места силы». Полянка в окружении трёх кедров. Ставим палатку, натягиваем тент на случай ночного дождя. Урочище Ойбок – бывшая деревенька, от которой, кроме названия на карте, ничего не осталось. Серые доски какого-то сарая и всё! Сложно угадать, где вообще стояли дома. Лес поглотил деревню, слил её со своей сутью.
Я много раз, путешествуя по Южному Уралу, находил в горах такие вот полянки и шестым чувством угадывал присутствие некогда существовавшей жизни. Люди уходят, дома в течение лет, наверное, сорока буквально растворяются в окружающем пейзаже, и остаётся только чувство, память пространства, отпечатки деяний – «кармашайя». Как тонка плёнка человеческой жизни на лике биосферы, и как велика ноосфера, имеющая космическую протяжённость, общающаяся с ноосферами других планет, других миров, других брамфатур!
Шаданакар, двести сорок уровней ума, от чернеющих магм до прекрасных затомисов… Разводим костёр. Долгожданный отдых. Из досок сарая сооружаем лавочку. Отец собирает кедровые шишки и наполняется непонятно откуда взявшейся силой. Я смотрю на огонь, я вижу далёкие, но уже доступные снежные вершины. Кедр звенит, кедр поёт, и будет петь всю ночь. На небе зажигаются звёзды. Свет костра создаёт круг тепла и уюта, иллюзию дома.
«Также большое испытание по вмещению бездомия. Много насмешек может быть над великим чувством бездомия. Земному уму непременно нужно понятие дома. Если кто дерзнёт промолвить о Доме Света, он будет сочтён безумцем. <…> Разве огненная любовь к Иерархии не умножит силы? Эти силы помогут преобразить бездомие в прекрасный Дом, великий и безграничный! Нельзя думать о прекрасных пространствах среди тумана благополучия. Говорят, что голод мешает на пути к Богу, но также добавим, что благополучие есть тёмные воды. Кто поймёт различие между голодом и благополучием, тот вступит в поток. Но кто прикоснётся к Свету, тот обернётся Птицей Жизни. Пока Птица Жизни будет поэтической отвлеченностью, тот дух еще не готов». (Мир Огненный)
Мы с отцом – два безумца, потерявшие дом и живущие в великом и безграничном бездомии. В нашей квартире свет, и он виден, наверное, даже с вершины снежной горы. Сегодня наш приют – урочище Ойбок, и сегодня здесь снова горит свет!
«…Три дня мы блуждали,
с нами огонь, оружье, одежда...
Кругом много птиц и зверья,
чего же? Над нами закаты,
восходы, пряный ветер душистый.
Сперва шли широкой долиной.
Зелены были поля.
А дали были так сини.
Потом шли лесами и мшистым
болотом. Цвёл вереск. Ржавые
мшаги мы обходили. Бездонные
окнища мы миновали. Держались
по солнцу. Затучилось. Слушали
ветер. На влажную руку ловили
волны его. Стих ветер. Поредели
леса. Пошли мы кряжем
скалистым. Белою костью всюду
торчал можжевельник, светлыми
жилами массы камней сдавились
в давней работе творенья. Сползали
уступами. За грядами утёсов
ничто не виднелось. Темнело,
ступенями великанова храма
спустимся ниже. Тучи. Стало
темно. Снизу застлались
туманы. Ступени всё круче и
круче. С трудом мы сползали
на мох. Нога внизу ничто
нащупать не может. Здесь мы
ночуем. На мшистом уступе
подремлем до утра. Долгая
тихая ночь. Просыпаясь, слышим
лишь свист неясных полётов.
Вой далёкий дрожит равномерно.
Засветился восток. Застлали
туманы долину. Остры как лёд,
синими глыбами сгрудились
плотно. Мы долго сидели вне
мира. Пока туман разошёлся.
Поднималась над нами стена.
Под нами синела пропасть
бездонно».
Н. Рерих. Бездонно
7 сентября 2004 года. Вторник
Я привел тебя к широким
рекам и к необъятным
озёрам. И я тебе показал
океан. Видевший бесконечное
не потеряется в конечном.
Ибо нет бесконечного леса.
И каждую топь можно обойти.
Ловец! Мы вместе плели твои
сети. Мы вместе ловчих искали.
Мы вместе избирали места
наилучшего лова. Мы вместе
избегали опасности. Вместе
мы утвердили наш путь…
Н. Рерих. Ловцу, входящему в лес
Господи! Красота-то какая! Мультинское озеро. То синяя, то свинцово-серая водная гладь. Рёв ветра и плеск волн. Вокруг пики громадных, необъятных гор. И сколько же снега на них… Красивейшее озеро, чудо Алтая, но дорого достался нам путь к тебе…
Утро солнечно и звонко. Проснулись под кедром, на солнечной уютной полянке. Урочище Ойбок. Отцу это место шибко понравилось. Он бродит вокруг, собирает шишки, лицо его стало круглым, глаза сузились. Я смотрю на отца и с трудом узнаю его: что-то глубинное, древнее, северное проступило в лике его. А рядом ни души. Прекрасное одиночество в прекрасном месте. Но надо идти, аркан времени затягивает узелок.
Собрались за час, вышли в путь. Рюки повесили на велики и повели их пешком по верхней дороге. Обернулись на поляну. Сжало сердце. Жалко уходить. Свет костра разбудил в пространстве память о людях, живших здесь. Нас провожают в недоумении. Я сжимаю кулак, я словно покидаю свой дом…
«Мальчик мой милый, не медли.
Утром выйдем с тобою.
В лес душистый мы вступим
среди молчаливых деревьев.
В студёном блеске росы,
под облаком светлым и чудным,
пойдём мы в дорогу с тобою.
Если ты медлишь идти, значит,
ещё ты не знаешь, что есть
начало и радость, первоначало и
вечность».
Н. Рерих. Вечность
Дорога уводит в сумрак леса. Но сумрак звонкий, звенящий ручьями, кедрами. Дорога в гору, и вся она в грязи и лужах, ехать сложно, проще идти пешком. Мы и идём! Первый брод через ту же Михайловку. Разведка показала, что можно перейти по камням.
Долина реки Мульта. Приток Михайловка
Пробуем по очереди провести байки, не снимая рюков. Сначала тащим вдвоём один велосипед. По камням. А камни скользкие. Но удалось. Перевели. Возвращаемся за вторым. Отец расхрабрился. Скачет по камням кузнечиком, говорит, что ботинки у него совсем не скользкие.
Оступился, бухнулся в воду, правый бот вымочил полностью. Плюнул, снял ботинки, стал перекидывать их мне через реку. «Кидай, – говорю, – по одному». Не послушал, кинул оба, один не долетел, плюхнулся в середину реки, поплыл! Отец за ним. Догнал, выкинул на берег. Затем перевёл свой велик по ровному месту, по воде. Вылил воду из ботинка. Пошли дальше.
Опять брод через эту же реку. Дорога петляет. Перевели по камням, так же, по очереди, наши байки. И тут же новый брод. Устали. Сидим на камнях, отдыхаем.
По тропе алтаец едет на лошади. Немолодой. Спокойный такой лик, а в глазах свет. Чистый человек. Остановился, на нас смотрит, изучает, спокойно смотрит, без осуждения, без недоброжелательности. Я здороваюсь с ним. Спрашиваю, далеко ли до озёр.
Он помолчал, подумал словно о чём-то глубоком:
– Да нет…
Рассматривает велики.
– Поздно вы, однако…
Я расспрашиваю про дорогу на озёра.
– Да, по тропе, дальше указатели будут!
Прощаемся.
– Счастливо вам доехать! – говорит.
Смотрю ему вслед. И чувствую, что встретил действительно необычного человека, словно погрузился в мир Арсеньева или Федосеева и повидался с живым Улукитканом.
«Истинно, истинно, люди Шамбалы иногда появляются в мире…». (Н. Рерих. Гималаи – Обитель Света)
Дорога раздваивается. Налево брод, направо крутой подъём на какой-то бугор. Делаем разведку. Поднявшись на бугор, дорога спускается вниз и, по-моему, сливается с той, что идёт понизу, через брод, огибая этот бугор. Выбираем брод – уж больно не хочется тащить велики в гору.
Переходим по камням реку, поворачиваем на запад, и тут же новый брод через эту же самую реку. За бродом дорога берёт юго-западное направление и продолжает свой плавный подъём. Крутизна подъёма и каменные россыпи не позволяют ехать, и приходится тащить байки на себе.
Леса поредели, деревья уменьшились в высоте, напоминая о том, что мы забрались уже достаточно высоко. Дыхание осени пронеслось сильным холодным ветром. Мир вздрогнул и затих. Чёрные, свинцовые тучи стремительно наползли на небо. Посыпал мелкий-мелкий дождик с редкими проносящимися снежинками.
В душе смесь волшебной жёлто-осенней грусти и серой усталости. Мы действительно созерцаем лишь собственный ум в одной из его бесчисленных «вритти». Ум в осенней ипостаси горного Алтая. Жёлтая с красным акварель леса, запах дождя и холода, сумрак вечно зелёной тайги, остающейся позади и внизу.
Поворот на юг, брод через Михайловку в её верховье, по-моему последний на этой реке. Михайловка уходит на запад, куда-то в голые холмы… Наша высота порядка двух тысяч, я думаю. Подъём продолжается. Ветер усилился, дождь хлещет по лицу, колет снегом и холодом, низкие тучи бегут по полянам, окуная лес в молоко. В белом молоке проступают осенние пятна жёлтого и красного…
Мы стоим под могучим кедром и пережидаем очередную атаку дождя. Чувство какого-то абсолютного одиночества и бездомности… Пустить корни и вот так вот расти, тянуться вверх, не обращать внимания на холод, дождь, снег…
Человеческое во мне пересиливает, хочется тепла и уюта. Достаю ветровку-дождевик. Самадхи отступает и теряется где-то за горизонтом. Всё равно оно никуда не денется. Восемь ступеней Патанджали ведут к нему, бесконечная череда шагов на дороге ничего не значит. Никто не знает, сколько шагов отделяет тебя от последнего шага.
Где ты? В начале пути? В середине? Где твои путники? Каждый шаг, в любом случае, приближает к последнему, даже шаг в другую сторону. И лишь последний шаг приводит к цели. В омут с головой.
Покидаем кедр, опять идём в гору. Снова низкие, стремительные облака, в разрывах сияние неба и солнца – напоминание о том, что солнце никуда не девается, просто ум наполняется «клешами», тисками сансарности… Вокруг вершины с белым снегом. Мы на высоте где-то в 2000-2500 метров! Опять в гору…
Тучи усталости заволакивают ум, на дождь не обращаем внимания, всё по барабану! Дорога уходит на запад. Влево тропа, указатель: «Озёра М». Как здорово! «Озёра М»!!!
Идём по тропе и выходим на перевал. Он закрыт лесом. Мы в колоссальном кедровом храме. Шаман-дерево. Ленточки-дьалама. Начинаем спуск. На спуске открывается вид на снежные вершины и белеющее внизу озеро. Отец долго не может разглядеть его, наконец, находит. Озеро, кажется, совсем близко, только спуститься. Спускаемся. Долго, утомительно. По камням, по земле, по сыпухе.
Перевал перед Мультинскими озёрами
Пешком, без великов, это была бы лёгкая спортивная прогулка, с великами она превращается в непростое приключение. Сразу внизу начался новый подъём на очередной хребтик. Молчим. Терпим. За подъёмом спуск, совсем круто, практически сползаем на ботинках к широкой, бурной реке. Усталость вызывает апатию, безразличие, малейший камень, брошенный в озеро уставшего ума, отзывается противной дрожью раздражения.
В таком состоянии ничего не надо, вообще ничего…
Река Крепкая берёт своё начало в холодных белках, на высоте порядка трёх тысяч, и впадает в Мульту. Последний брод через Крепкую сложен. Поток воды бурный, пенистый; кажется, что вода катит огромные каменные валуны. Через этот поток переброшено бревно с приделанными перилами. Вся конструкция дышит экстримом. Снимаем рюки. Начинаем переправу. Первым перевожу свой байк. В конце «моста» перила закончились. Стою, балансируя, с великом на плече над бурным потоком. Упал – конец пути…
«Михаил впереди, Михаил позади…».
Шаг за шагом перевёл первый велик. Иду за вторым. Затем два рюкзака… Переправа лишила последних сил. Тут же, на берегу, находим старое костровище и возрождаем огненного феникса. Кипятим воду, заливаем мюсли с сухим молоком, пьём чай.
Река изумительно красива, но течёт где-то на заднем плане ума, где-то в подсознании… В сознании же кроме усталости ничего нет. Отдыхаем. Развилка. Выбираем левый путь, хотя, думаю, и тот, и другой приведут к озеру. На всякий случай делаю небольшую разведку. Нахожу указатель «Озеро М». Возвращаюсь за великами. Идём. Узенькая тропка. Корни, поваленные стволы дерев. Рюки на спинах, байки омерзительно давят на плечи. Провести их невозможно, приходится нести на себе.
Впрочем, недолго. Показалась избушка какого-то кордона, приюта, альп-лагеря. Не знаю… Ни одного человека. Всё словно замерло, уснуло. Лишь ураганный ветер и дождь. Кстати, дождь снова кто-то включил в моём уме. До этого я его не замечал. Поставили велики под навес возле избы. Среди деревьев виден берег озера.
Осознание того, что дошли до «Озера М», вернуло к действительности. И тут же включились ветер, снег, дождь и холод. Бреду к берегу. Деревья остались позади. Мокрая речная галька. Озеро. Вот это да! Даже сквозь мутное от усталости сознание врывается восторг от совершенно невиданной, неземной красоты!
Катунский хребет. Озеро М.
Сознание усталости отдалилось, и на его место из глубины первозданного ума выступило нечто совершенно невиданное мною раньше. Синяя, прозрачнейшая, чистейшая вода. Толща воды, уводящая взор в свои глубины.
Рёв ветра, белые барашки волн, вырывающиеся на берег. Двухкилометровая чаша чистой, бурлящей в непогоде, неистовствующей воды и огромные, необъятные горы, круто падающие в воду и вырастающие до самого неба. Островерхие вершины, скалы, осыпи, а на противоположном конце чаши, на юге, – огромная стена ледников.
Что-то суровое и совершенно нечеловеческое. Что-то иное. Я не могу долго смотреть на это, меня уводит в глубину, и я начинаю развоплощаться. Чувство, которого я, признаться, опасаюсь. Соблазн уйти в трансцендентное в такие минуты настолько силен, что ткань имманентного не выдерживает возникшего напряжения, сердце, лёгкие, желудок начинают нестерпимо болеть…
Союз «Самьйога», контракт души и тела, под угрозой разрыва. «Озеро М». Время ещё не пришло, у меня ещё есть дела. Меня ждут дома мои Наташец, Тошец и Хомячо. Я ищу место под стоянку. В восточном направлении дохожу до реки Мульты, широким каналом вытекающей из озера. Стоянка в этом месте была бы замечательной. Вид на озеро потрясающий, но ураганный ветер, несущийся с самых ледников и всасывающийся в ущелье реки Мульты, словно в аэродинамическую трубу, делает стоянку здесь едва ли возможной. Иду в другую сторону по берегу озера, на юго-запад.
Следы многочисленных стоянок, столы, лавочки, костровища. Сколько же тут народу побывало! И, тем не менее, чисто, мусора нет, всё аккуратно прибрано. И мы совершенно одни. Стоянки очистились от бремени человеческого. Сезон людей закончился.
Нечеловеческий ветер и ледяной дождь убирают последние следы. Человеческое оставляет меня, сегодня я – гость трансцендентного. На самую последнюю стоянку, у западной оконечности озера, пал мой выбор.
Идём с отцом туда, ведём велики по берегу озера. Отец находит стоянку весьма ветреной и предлагает углубиться немного в лес, дающий защиту от сил нечеловеческих. Я, правда, со скрипом, соглашаюсь с доводами разума. Душа остаётся на берегу.
Ставим палатку под кедром, настелив мягкого дёрна, прячем её от ветра. Палатка, кажется, утопает в земле, ветер её не находит. Натягиваем тент от дождя. Прячем под него рюки. Расстилаем спальники в палатке.
Отец жалуется на боль в пальце ноги. Снимает ботинок. Я чуть не падаю в обморок. Палец средний весь почернел, опух. Я близок к отчаянию. Что за бесконечное невезучие? Что это за волны очищения, твёрдой палкой Дзэна выбивающие пыль из наших мозгов? Где отец ногу-то убил? Он не помнит. То ли когда в реку упал, то ли когда спускались и он упал, а велосипед – на него.
Я этого не видел, не до того было. Как теперь идти с этим пальцем? Что делать? Состояние безразличия. Уже ничего не надо. Вообще ничего. Дыхание нирваны, прикосновение «самапатти». Обрабатываю отцу палец «Малавитом», что делать с ним ещё, я не знаю… А вдруг это перелом, трещина? Как отсюда выйти? Пешком? Ползком?
«Не знаю и не могу.
Когда я хочу, думаю, –
кто-то хочет сильнее?
Когда я узнаю, –
не знает ли кто ещё тверже?
Когда я могу, – не может ли
кто и лучше, и глубже?
И вот я не знаю и не могу.
Ты, в тишине приходящий,
безмолвно скажи, что я в жизни
хотел и что достигнуто мною?
Возложи на меня свою руку, –
буду я снова и мочь и желать,
и желанное ночью вспомнится
утром».
Н. Рерих. Утром
Отец сидит на бревне. Переодел носки, надел тёплые ботинки, куртку. Я развожу костёр на последнем костровище, на сильнейшем ветру. С видом на озеро. Бадановый чай, рис с красной фасолью. Отец ходит, помогает, хромает, переживает. Теперь время заняться своей рукой. Снимаю промокшие на дожде бинты, убираю гной, его по-прежнему много. Но опухоль уменьшилась, сосредоточилась в последней точке сингулярности, семени бинду.
Накладываю новую повязку. Теперь занимаюсь отцом, его пальцами. Один палец надо прогреть в соде и сделать компресс на ночь. Ничего. Завтра нам никуда не идти. День отдыха на озере. Думаем пожить тут дня два-три. В мои планы входит посещение верхнего озера. Отец отдохнёт. Как будем выходить обратно, пока не представляю и пытаюсь не думать об этом.
Вечер, костёр, ветер. Боль в ноге у отца уменьшилась. Дай-то Бог. Традиционное утро! Пусть ты окажешься господом Буддой! И да пройдут наши несчастья в твоём спокойном сознании! В вечерних сумерках ледники на другой стороне озера стали отчётливы и как-то страшны своей суровостью, нечеловечностью… Трансцендентное забирает меня, уводит. Я закрываю глаза…
«Возложи на меня свою руку, буду я снова и мочь, и желать! Желанное ночью вспомнится утром!»
Окончание следует
№58 дата публикации: 17.06.2014
Оцените публикацию: feedback
Вернуться к началу страницы: settings_backup_restore
Редакция этико-философского журнала «Грани эпохи» рада видеть Вас среди наших читателей и...
Материалы с пометкой рубрики и именем автора присылайте по адресу:
ethics@narod.ru или editors@yandex.ru
copyright © грани эпохи 2000 - 2020