Генрих Грузман

ЗАГУБЛЕННЫЕ ГЕНИИ РОССИИ

Мартьяниада: путём познания и скорби

 

Продолжение, начало см.: здесь

 

«Однако, оставаясь при еретическом убеждении, что идеи стоят дороже, чем их доказательства, я решился, дорогой потомок, представить их на твой суд. Я это делаю потому, что у своих современников я не сумел добиться того успеха, который называется признанием. Впрочем, отдавая свои идеи на твой суд, я ничем не рискую, ибо этот суд состоится только в том случае, если эти идеи доживут до тебя. А если это случится, то это будет значить, что они, эти идеи, внесли свой вклад в великую эстафету познания. И ещё, я не могу не выразить, в связи со всем сказанным, своего восхищения ЧЕЛОВЕКУ, который, проживая на Земле какую-то стомиллионную долю времени её существования, способен, однако, осмыслить её историю, то есть способен заглянуть в бездну времени».

«Геология – это наука мыслителей! Мышление пронизывает геологию на всех этапах работы, от первичного наблюдения до обобщений глобального масштаба. И мысль в геологии ценнее любых «фактов», ибо и они зависят от мысли… Разум – это ум, подчинённый чувству прекрасного».

Николай МАРТЬЯНОВ

 

«И кто умножает познания, умножает скорбь».

ЕККЛЕСИАСТ, 1,18

 

 

Н.Мартьянов

 

 

Открытие академика В.И.Вернадского о бессмертии научной мысли вполне можно проиллюстрировать явлением, которое я назвал «Мартьяниадой», - летописью о жизни и научном творчестве сибирского геолога Николая Евгеньевича Мартьянова. Два с половиной десятка лет пребывало в забвенье главное сочинение учёного «Размышление о пульсациях Земли», а сам творец скончался в 1983 году в бедности, безвестности и одиночестве. В ракурсе ведущихся рассуждений эти факты важны как несомненные признаки гениальной натуры, причём из разряда именно тех, кто более всего порицаем обществом за свою независимость мысли, увлечённость одиночеством (Мартьянов говорил: «Если человек творчества не чувствует себя одиноким, это и значит, что он никуда не ушёл, что он топчется на месте»), отрешённость от норм коллективной толпы. Н.Е.Мартьянов принадлежит к числу тех гениев, которые сполна изведали на себе заряд злобы, зависти, вражды, припасённых человечеством для «безумцев» и «чудаков», покинувших скопище людского стада, чтобы удалиться в собственную обитель, в своё «одиночество», куда человечество не может дотянуться.

В 1949 году Н.Е.Мартьянов был арестован по обвинению в антисоветской деятельности и Томским областным судом приговорён к высшей мере наказания – расстрелу. Впоследствие расстрел был заменён на 10 лет ссылки и вплоть до освобождения в 1956 году Мартьянов пребывал в заполярных лагерях ГУЛАГа. В «Письмах…» Мартьянов вспоминает о вынесении приговора суда как самом страшном дне своей жизни (он пишет: «Хотя это всё было 23 года назад, у меня и сейчас от этой истории болит каждая клетка…») и повествует: «В суде, где присутствуют только я, мои судьи и конвоир, мне зачитывают смертный приговор... И, понимаете, моё доминирующее чувство – это оскорбление! Меня, мыслителя, обвинили в политической деятельности. И я со всей возможной остротой испытал жгучее чувство ненависти к этим тупым рожам моих судей и в особенности к этому зверю, чей портрет висел за их спинами» (портрет И.В.Сталина – Г.Г.) (от 23.03.72г.). Самое знаменательное в этом эпизоде – реакция Мартьянова на приговор суда: не страх, не отчаяние, а оскорбление! Таково подлинное чувство настоящего мыслителя в данной экстремальной ситуации: оскорбление по поводу уравнивания с политикой и это оскорблённое чувство по своей эмоциональной силе превысило боязнь за жизнь. В мышлении, следовательно, заключалась антисоветская деятельность Мартьянова, в наказание за которое мыслителя требовалось лишить свободы. Поэтому Мартьянов был врагом политизированной советской науки (социального института), а соответственно, и её органического фрагмента – так называемой советской геологии. На этой своеобразной грани, - во вражде власти, - проявилось естество Мартьянова как гения русской науки. [1]

Опубликованный в 2003 году трактат Мартьянова «Размышления о пульсациях Земли» заимел немалый интерес, но пока только на родине учёного. Кажется, что научный подвиг Мартьянова был оценён по достоинству, и составители издания Р.Б.Карпинский и В.М.Гавриченков записали: «В книге убедительно показано, что с позиции пульсационной гипотезы могут быть логично объяснены такие сложные проблемы, как причины великих глобальных трансгрессий, взаимодействие коры и мантии, движение материков и литосферных плит, периодичность оледенений и общая цикличность геологических процессов. Логически стройно и изящно решена проблема подводных каньонов, принципиально по-новому трактуется механизм вращения Земли, высказываются смелые мысли о рождении новых элементов в земных условиях. Все эти вопросы решены логично, оригинально и смело» (2003, с.10). Строгая логика научного исследования составляет главный козырь геологической теории Мартьянова. Но, как и всякая фундаментальная работа, «Размышления…» содержат нечто, выходящее за пределы профессионально доверительной силлогистики, и чем традиционно сильны русские логии Докучаева, Вернадского, Вавилова, - а именно: научным мировоззрением, имеющим философское содержание. В письме ко мне Мартьянов написал: «О мышлении и бытье. Вы напрасно опасаетесь, что я собираюсь подобные вещи обсуждать в своих «Пульсациях Земли», - это значило бы угробить книгу! Такими мыслями, в лучшем случае, я могу поделиться с мыслящим коллегой» (от 3.09.70г.). Отстраняясь от главных философских констант «мышления и бытья», Мартьянов стремится уйти отнюдь не от философии как таковой, а от той её догматизированной разновидности, какая была внедрена в советскую науку через принцип партийности и классовый подход, а, говоря в ином контексте, Мартьянов даёт отставку союзу философии и естествознания.

В собственном понимании философского подхода к научному познанию сибирский геолог выступал верным последователем академика В.И.Вернадского, воспринимая в своём постижении такой элемент, как научное мировоззрение в обозначенном Вернадским творческом русле, некоррелируемом с волюнтаристским союзом философии и естествознании. Одно только суждение Мартьянова о том, что «…мы полагаем интуицию атрибутом научного исследования», выводит учёного из поля догматизированной методологии, взращённой на гегемонизме рационального режима классической науки, и приближает его вплоть до идеологического совмещения с научным методом Вернадского по типу научного мировоззрения. Нельзя уклониться от наибольшего и скорбного парадокса советской действительности того времени: оба мыслителя, несущие в себе наивысшие потенции современного им естествознания, обитающие в одной стране, созидающие в одной научной отрасли и живущие в одну эпоху, были разобщены друг от друга и к некоторым важным откровениям в науке они приходили, часто дублируя друг друга и с ненужной независимостью. Причина лежит на виду и обязана политической природе советской науки, догматическая узость которой не может вместить в себя познавательную полноту мышления Вернадского и Мартьянова, которое полнится за счёт элементов, классово чуждых советскому социальному институту либо, по его мнению, не имеющих к познанию никакого отношения. У В.И.Вернадского сказано: «Научное мировоззрение есть создание и выражение человеческого духа; наравне с ним проявлением той же работы служат религиозное мировоззрение, искусство, общественная и личная этика, социальная жизнь, философская мысль или созерцание» (1988, с.48).

Но если Мартьянов не мог прямо говорить о своём философском миросозерцании, то иметь его ему никто не мог запретить и в письмах к «мыслящим коллегам» учёный поражал глубиной своих философских дум и просто эмоций, недозволенных в рациональном методе; таким образом, в эпистолярном жанре Мартьянов раскрылся именно как философ. На данный момент опубликованы (Тель-Авив, 1996г.) избранные письма моей десятилетней (1970-1980г.г.) переписки с Николаем Евгеньевичем [2] . При публикации я отбирал только те из более, чем 60 писем, где так или иначе звучала философская тема... Так что опубликованная эпистолярия Мартьянова есть не что иное, как конспективный набросок философского замысла мыслителя, оригинального и чувствующего, самая удивительная черта которого состоит в том, что самостоятельно, не обладая положительными, а окружённый сплошь негативными, первоисточниками, Мартьянов пришёл к истокам русской духовной философии – злейшему врагу философии ленинского воинствующего материализма. Мысль о том, что идея пульсации имеет свою философскую адеквацию в недрах русской духовной доктрины, а по-другому, - пульсационное воззрение как онтологическое воплощение русской духовной философии, делает Мартьянова не просто неординарным мыслителем, но смелым реформатором геологической науки, равнозначным Чарлзу Лайелю, о чём будет сказано далее.

Следовательно, мартьяновская эпистола не подходит под общепринятый стандарт, как некое вольное и мимолётное послание, а, напротив, тут она суть самостоятельный, и именно философский, компонент пульсационного воззрения. Но выраженный в эпистолярной, всё же ограниченной, форме, этот компонент излучает скорбь (как сказано у В.Даля, скорбь – «ныть сердцем, кручиниться, крушиться, сокрушаться») по поводу того, что творец не в состоянии сказать во весь голос, что сказанное пропадает втуне для властьпредержащей научной элиты.

 

1.ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ РАЗРЕЗ ИДЕИ ПУЛЬСАЦИИ ВЕЩЕСТВА. Н.Е.Мартьянов родился в г. Томске в 1913 году. Эта дата по-своему знаменательна, ибо пришлась на начало крутого перелома в культурной жизни Европы, который нашёл полное, хоть и своеобразное, отражение в жизни академика В.И.Вернадского, на начало эпохи торжества силы власти и власти силы. Сопоставление Мартьянова с Вернадским, которое служит общим местом в данной «Мартьяниаде», преследует своеобразную цель, смысл которой таится в общем замысле цикла «Загубленные гении России». Здесь же необходимо отметить объективное отличие жизненного пути Мартьянова от аналогичного содержания у Вернадского, ибо на этом фоне облегчается понимание процесса становления творческой индивидуальности Мартьянова. Если Вернадский в первом этапе своей жизни не только впитал в себя либеральные ценности, но и сам их создавал, а потому располагал самыми надёжными критериями для объективной оценки эпохи силы и власти, то у Мартьянова таких критериев не было и он вынужден был самостоятельно под шумом оголтелой пропаганды и демагогии добираться к либеральным ценностям, заваленным грудой общественных обломков. Главным признаком подобного проявления служит парадоксальность поступков Мартьянова в сопоставлении с общепринятыми отношениями и отрицание канонов социального института. Именно в таком ореоле зрится эпизод с отказом студента Мартьянова учиться на престижном физмате университета.

В «Письмах…» Мартьянов вспоминает об этом эпизоде: «В 1934 году я окончил рабфак при Университете и на математической олимпиаде в Томске вышел в лауреаты. По этой последней причине, меня, не спрашивая, зачислили на физмат, на специальность математики. Никакие мои попытки протестовать и перевести меня хотя бы на физику – ни к чему не привели… Словом, первый курс я закончил как математик. И этих, в общем-то безмозглых, наук с меня хватило на весь век! Уже тогда я осмыслил полное отсутствие мышления у представителей физики и математики... Однажды, уже после окончания первого курса, я сидел на практикуме по теоретической механике, где мы по 4-6 часов решали одну бесполезную задачу. И вдруг подумал, что вот так весь век я буду насиловать свои мозги, вгоняя их в колодки науки, для которой задача взаимодействия всего-то 4-х тел уже непознаваемость. Нет! -–решил я тогда, - так не будет! Необходимо уйти от этой могилы мышления, из этого лагеря скудоумов... И я ушёл! Ректор, а особенно декан, никак не могли понять почему и, главное, как я решаюсь покинуть такую избранную область, как физика и математика, - ведь с успеваемостью всё в порядке, ведь я же ­равляюсь. Вот это высокомерие физиков особенно отвратитевьно!» (от 2.02.71г.). Рационального объяснения поступка юноши Мартьянова нет, да его не существует вообще, ибо тут в наличие интуитивный порыв, проявление врождённого свойства натуры, именно того же качества, что и у юноши Вернадского, сформулировавшего в эти годы закон своей последующей жизни. Исконная, богоданная, природа мартьяновского порыва сказывается даже более, чем у Вернадского, ибо самою истину последний мог почерпнуть из общения на стороне, что даже неизбежно, имея в виду благотворную духовную атмосферу той поры, тогда как у Мартьянова такое исключается.

Однако в эпизоде с физматом Мартьянов явил себя врождённым мыслителем в отличие от Вернадского на отрицательном материале, отрицая удостоверенное именами и традицией отвлечённое достоинство физики и математики, и для его имманентного чаяния эмпирические истины казались «могилой мышления» и «лагерем скудоумов». Студент Мартьянов перевёлся на геолого-почвенно-географический факультет Томского университета, то есть ступил на стезю естествознания. И, как и Вернадский, Мартьянов ставит себе научное credo ещё в раннем юношеском возрасте и утверждает свою человеческую цель и смысл жизни, - Мартьянов определил: «Где-то в далёкой юности я остро почувствовал отсутствие общей теории Земли, которое затрудняло решение любого теоретического вопроса в геологии. И уже тогда я поставил своей задачей такую теорию создать» (2003, с.7). Но ещё прежде, чем необходимость создания общей теории Земли, Мартьянов «остро почувствовал» тот негатив, на котором теория Земли существовать не может, и это – законы точных наук, взятые в форме гегемона познания в естествознании. Отвержение спесивого диктата физики и математики в геологии не только входит составной частью в credo учёного, но и образует субстрат постоянно действующего в его изысканиях основного методологического принципа.

Юношеское отвращение к когнитивной скуке физических и математических знаний, порождённое подсознательным позывом, не могло исчезнуть, но в зрелом творчестве учёного оно приобрело оригинальный вид гносеологического постулата, обладающего силлогической структурой и приспособленного для геологического познания. В качестве посылки данного постулата положено суждение Мартьянова: «Все закономерности физики установлены в результате экспериментов, которые проводились в частных условиях поверхности Земли и в отрезках времени, несоизмеримых со временем геологических процессов». Любой же эксперимент и опытное действие, не только физические, имеют себя в точных науках «как абсолютное основание, последний и единственный теоретический принцип» (А.В.Ахутин, 1976, с.104) и зиждется на всеобщей аксиоме, категорически данной ещё Г.Ф.Лейбницем: «Я утверждаю, что от начала мира и во все грядущие времена суть вещей пребудет такою же, какова она здесь и ныне». Умозаключение Мартьянова гласит: «Постоянство физических свойств, которое представляется экспериментатору столь очевидным, в действительности сохраняется до некоторой степени лишь на протяжении короткого отрезка времени существования экспериментальной физики. Эти наблюдаемые физические свойства характеризуют ту стадию развития вещества, которую оно переживает в настоящий момент на поверхности Земли» (1968, с.с.13,62-63).

Эта мысль в основном сочинении Мартьянова была доведена до своего рода методической декларации или антифизикократической хартии: «Физика оказывает огромное влияние на все разделы естествознания, принося в них, однако, не только результаты своих открытий, но и свой феноменологический образ мышления. Это влияние физики привело к тому, что в естествознании были приняты физические аксиомы о том, что в физической лаборатории можно исследовать все без исключения природные процессы. Что законы физики имеют всеобъемлющее значение – то есть, что они действуют одинаково как в лаборатории, так и в космосе. И поэтому за пределами тех сил, которые обнаружены физикой, не может существовать никаких иных сил» (2003, с.37). Из этого оповещения следует, что мартьяновская хартия имеет вид не рядовой научной оппоненции, а основополагающего постулата, не признающего концептуальные основы точных наук в познании естествознания в их смысловом значении. Мартьяновская геологическая сентенция приходит в противодействие с общенаучными мировоззренческими канонами, которые лапидарно и гордо высказал известный физик П.Моррисон: «Мир – одна большая лаборатория Кавендиша» (1965), а другую сторону этих канонов лаконично продекларировал другой известный физик Р.Фейман: «Если расчёты расходятся с экспериментальными данными, то закон неправилен. В этом простом утверждении самое зерно науки. Неважно, насколько ты умён, кто автор догадки, как его фамилия, - если теория расходится с экспериментом, значит теория не верна. Вот и всё.» (1968); и он же сформулировал хлёсткий афоризм: «Уравнение гораздо умнее автора». Подлинный панегирик математическому методу – сердцевине физикократического мировоззрения - пропел известный физик Е.Вигнер: «Математический язык удивительно хорошо приспособлен для формулировки физических законов. Это чудесный дар, которого мы не понимаем и которого не заслуживаем. Нам остаётся лишь благодарить за него судьбу и надеяться, что в своих будущих исследованиях мы сможем по-прежнему пользоваться им».

Однако отвержение физикократической методологии никак не делает хартию Мартьянова отрицательным знанием и вывод учёного не носит характера безапелляционного повеления, и он рассуждает: «Всякий эксперимент предполагает априорную идею – то есть определённую целенаправленность исследования. Искания представителей экспериментальных наук никогда не подчинялись задаче исследования геологической формы движения, и потому их данные, в подавляющем большинстве случаев, непригодны для решения этой задачи. Поэтому истинное содружество геологов с представителями экспериментальных наук для изучения геологической формы движения возможно только под эгидой геологии, которая и должна давать идейное направление экспериментаторам» (1968, с.79). Следовательно, физический метод познания в геологии принимается Мартьяновым не в порядке полного отказа от достижений точных наук, а в сознательно преобразованном плане, как и положено истинному мыслителю, не признающему голого или абсолютного отрицания; образец подобной методики продемонстрирован самим Мартьяновым и как на summum modificabile (высшее мастерство) анализа данного типа можно указать на исследование внешней структуры и фигуры Земли в трактате «Размышления…» (вторая глава).

Понимание недостаточности методологии точных наук для продуктивного познания природного, то бишь геологического, мира отнюдь не делает Мартьянова новатором. Не прибегая к помощи множества в той или иной мере достоверных и красноречивых допущений и суждений на этот счёт, следует указать, что самый ярый протест против физико-математической экспансии заявила сама геология, создав теорию геосинклиналей. Однако эта последняя, обладая эпохальным значением внутри геологии, не укротила методологических поползновений точных наук извне, тобто вовсе не поколебала, как выразился Мартьянов, «высокомерия физики». Доныне не оценённый ноуменальный подвиг Мартьянова состоит в том, что он не остановился на методологическом несоответствии геологии (или естествознания) и точных наук, а во всеуслышание заявил об идеологической недостаточности физикократического познания, или, говоря по-другому, открыто заявил об отмене декрета Галилео Галилея, что «книга природы написана на языке математики».

Величайшая эмпирическая наука, написанная на этом языке, названа классической, и благодаря веяниям в русской научной среде она становится достоянием истории, тогда как на Западе с аналогичным извещением Илья Пригожин выступил в середине ХХ столетия. При этом особенно важно, что русских реформаторов (Вернадского, Вавилова, Докучаева, Мартьянова) роднит общий, хоть авторски различный и по-разному сознательно опредмеченный, философский подход. Дублируя по смыслу Вернадского, Мартьянов заявляет: «Эмпирические методы не способны дать синтез естествознания, они могут только беспредельно разделять его на бесчисленные участки исследования. Иначе говоря, эмпирический метод познания не может решить всю задачу. Именно поэтому исследователь не может отказаться от философии» (2003, с.23). Как и для Вернадского, философия не была для Мартьянова неким познавательным дополнительным средством при разрешении научных апорий, а была самостоятельным качеством его мышления из разряда подсознательных инстинктов, о чём свидетельствует высокая доля интуитивности в творческом процессе учёного. Персональную ноуменальную механику, основанную на такого типа мышления, Мартьянов мог бы передать словами Аристотеля: «А тот, кто в какой-либо области располагает наибольшим знанием, должен быть в состоянии указать наиболее достоверные начала своего предмета, и, следовательно, тот, кто располагает таким знанием о существующем как таковом, должен быть в состоянии указать эти наиболее достоверные начала для всего. А это и есть философ» (1975, т.1, с.125). Мартьянов с упоением цитирует Ф.Энгельса: «Какую бы позу не принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия». Но к месту продолжить это мудрое изречение: «Вопрос лишь в том, желают ли они, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и с её достижениями» (1955, с.165).

Мартьянов не желает оставлять этот вопрос без ответа и, хотя в силу исторических причин он пытается скрыть свою урождённую философскую суть в научных текстах, что, кстати, не всегда удаётся, но на этот счёт существует его эпистолярия, и в этом таится вполне определённое предназначение эпистолярного жанра как выражения философской системы Мартьянова, которую он назвал «диалектическим дуализмом». При этом требуется твёрдо знать, что увидела свет лишь часть эпистолярного наследия Мартьянова, а из этой части можно извлечь только контурные очертания, но отнюдь не целостную конструкцию «диалектического дуализма». И, тем не менее, даже отрывочные эпистолярные сведения позволяют более или менее определённо осознать структурный облик «диалектического дуализма» как самозначимой системы созерцаний и наметить условно три составляющие части: А. пульсационное познание по Н.Е.Мартьянову; Б. религия и Богопостижение в пульсационном воззрении и В. роль человека в пульсационном миропредставлении.

 

А. Пульсационное познание по Н.Е.Мартьянову. Вольная эпистолярная форма изложения, освобождённая от строгой логики научного исследования, как ни странно, не затемняет и не разбавляет суть выражаемой мысли, а даже наоборот, даёт точные и образные смысловые структуры и формы, - вот, к примеру, как своеобразно, сильно и впечатляюще звучит философское credo Мартьянова в эпистолярном выражении: «Я снимаю шапку перед такими украшениями рода человеческого, как Ломоносов, Ньютон или Ф.Энгельс, но это ни грана не влияет на мою оценку их идей, я только потому и снимаю шапку, что уж больно сильна и прекрасна их мысль…» (от 5.07.70г.)

Стержневым понятием в союзе философии и естествознания, взятого в качестве когнитивного стимулятора в научном познании, является материализм, но не в форме тривиального философского представления о материальной субстанции, а особого миропорядка, основанного на категорическом неприятии и отрицании всего, противостоящего данной схеме и режиму, то бишь на гегемонизме воинствующего материализма. Главный идеолог системы воинствующего материализма В.И.Ульянов-Ленин при любом удобном и неудобном поводе вещал о «…противоположности материализма идеализму, о различии двух основных линий в философии» (1961,т.18, с.35), при этом в лагере идеализма концентрируется всё негодное и порочащее достояние, как-то: «Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота voila (вот) гносеологические корни идеализма» (1961,т.29, с.322). Воинствующий материализм, являясь своеобразной системной конструкцией, наполняется изнутри особым философским содержанием, называемым диалектическим материализмом, но коренные понятия – диалектика и материя, - включая в себя волюнтаризм и догматизм воинствующей разновидности, качественно не иденфицируются с греческими прототипами этих понятий. (Из множества определений диалектического материализма наиболее близкой к реальному смыслу кажется реплика Владимира Набокова: «Такие средства познания, как диалектический материализм, необыкновенно напоминают недобросовестные рекламы патентованных снадобий, врачующих сразу все болезни»). Непримиримая разобщённость материализма и идеализма, доведённая в системе ленинского воинствующего материализма до принципиального состояния (принцип партийности), in extenso (взятая целиком) не может претендовать на философию как род идеалистического творчества, и в реальности диалектический материализм был сотворён для философского оправдания антагонистической (насильственной) политики классовой борьбы, и потому в системном виде является политически деформированной философией. Соответственно чему большевистский миропорядок превращает союз философии и естествознания из когнитивного стимулятора в средство идеологической цензуры.

Русская мыслящая элита во главе с академиком В.И.Вернадским, имея в себе отвечную и присущую ей умственную напряжённость, не могла серьёзно воспринимать столь дикое размежевание материализма и идеализма и в своих профессиональных сферах не принимала на веру диалектический материализм в его казённом виде. Образцом может служить выпад известного биолога А.А.Любищева, о котором М.Д.Голубовский написал: «В официальной философии тезис «сознание вторично, материя первична» считался не подлежащим обсуждению. Это вызывало раздражение Любищева: «Разве сознание – не особый сорт бытия? Реально всё вне моего сознания и независимо от моего сознания, но, например, твоё сознание независимо от моего сознания, значит, для меня оно материя, а моё сознание – материя для тебя, значит, и сознание – тоже материя. В этой области диаматчики ничего, кроме глупости и наглости, не дали... Вот ярлык «идеализм» в смысле равноценном «виновен» надо полностью выкинуть в мусорный ящик истории. Идеализм – почтенное направление в философии, подавляющее большинство философов (а среди крупнейших, пожалуй, без исключения) были идеалистами» (1990,№3, с.с.86,84).

Но протестантизм Мартьянова обладал иной гносеологической природой и Мартьянов, творящий в самой материалистической из всех наук – геологии, заявил в «Письмах…»: «Беда в том, что невозможно быть мыслящим человеком и вместе с тем последовательным материалистом! Что значит быть материалистом? Это, прежде всего, значит признать себя временно существующей грудой атомов <…> Душа, наличие которой отрицают материалисты, есть объективная реальность, и выбросить её как таковую невозможно! Наилучшее изображение наиболее последовательного материалиста я нашёл у Джека Лондона. Это Ларсен, «морской волк». Вот как должен он выглядеть! Разумеется, для временно существующей груды атомов никаких стремлений к прекрасному быть не должно! Устои морали для него – «выдумки людей». Вот почему, уже лет тридцать назад, я сформулировал: «Атеизм – это опиум для народа!» Причём гораздо худший, чем поповщина…» (от 25.03.72г.). О религии Мартьянов заговорил не просто как об иносказании идеализма и из дальнейшего изложения станет ясно, что религия составила органическую деталь его научного мировоззрения.

Таким образом, в идеологической плоскости Мартьянов являет себя убеждённым неприятелем господствующего на государственном уровне в советской философии воззрения воинствующего материализма и правящая власть расправилась с учёным именно как с убеждённым врагом. Но если теперь Мартьянова уже нельзя называть врагом, то его научные взгляды продолжают рассматривать с позиции большевистского диалектического материализма. Редактор издания «Размышления о пульсациях Земли» написал о Мартьянове в редакторском предисловии: «Автор выступает как убеждённый диалектик, включая Землю в геологическую форму движения материи. Свой диалектизм автор ведёт от диалектики Гегеля, Ф.Энгельса и В.И.Ленина, часто обращаясь к их авторитету в подтверждение своим мыслям» (2003, с.5). Уподобление диалектики Мартьянова с мышлением названных философов, как следует понимать суть сего редакторского пассажа, осуществляется по тем же критериям, по которым указанные имена числятся классическими в объёме официозного диалектического материализма, а это означает намерение подвести пульсационную идеологию под каноны заштатного воинствующего материализма. Речь о нелепости термина «геологическая форма движения материи» будет идти в дальнейшем, но предшествовать ей должно указание на нелепость использования Мартьяновым догматической диалектики ленинизма «в подтверждение своим мыслям», как настаивает редактор издания.

Диалектика Гегеля, Энгельса, Ленина являются каждая сама по себе самочинным и самостоятельным образованием, присущим их несмешивающимся монистическим философским системам, и, главное, каждая служит результатом углублённого и многосложного умо-зрительного труда. Диалектика Мартьянова от начала до конца суть продукт интуиции, дитя того вдохновенного мироощущения, которое сам автор сравнивает с ощущением прекрасного, и, как он пишет: «Саму интуицию я определяю как чувственное восприятие диалектики природы». Мартьянов был единственным из натуралистов, кто во всеуслышание заявил не только о применимости интуитивного способа мышления в естествознании, но и об интуиции как методе познания. Своим «Размышлениям…» Мартьянов предпослал эпиграф Анри Пуанкаре: «Логика и интуиция играют каждая свою необходимую роль. Логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие открытия». Но если великий французский математик говорит о возможности сосуществования рационализма и интуитивизма, то великий русский геолог провозглашает необходимость и первичность интуиции в научном познании: «…научно познанным мы считаем то и только то, что изложено и обосновано языком логики. Поэтому интуитивно найденное решение есть всего лишь первый этап научного познания, за которым следует длительный труд, часто охватывающий всю жизнь учёного, труд перевода интуитивного решения на язык логики» (2003, с.35). Хотя решающая, а правильнее сказать, конечная, роль в научном постижении принадлежит логике, ratio, но введение в когнитивную схему интуиции на правах самостоятельного элемента, делает научное представление Мартьянова оригинальным и самодостаточным. Поэтому говорить о позаимствованной диалектике в воззрениях Мартьянова и не упоминать при этом об интуиции как способе познания означает полнейшее непонимание этого воззрения в его исходных началах или сознательное искажение. При таком подходе остаётся неуловимым по смыслу удивительное диалектическое свойство мартьяновского познания: «Создать научную теорию, опираясь только на законы диалектики, невозможно... Для создания диалектически выдержанного исследования совсем не обязательно обнаружить проявление законов диалектики в готовом произведении, как склонны делать некоторые геологии, для создания такого исследования необходимо диалектически мыслить…»

Это последнее, дающее непосредственное указание на мыслящую индивидуальную личность, раскрывает сокровенно русский, первично-личностный характер научного познания Мартьянова в его принципиальном несогласии с диалектическим макетом первичности бытия и вторичности мышления, который стремится найти в мартьяновском сочинении редактор его «Размышлений…». А в «Письмах…» Мартьянов свободно представил своё расширенное толкование диалектики как центрального и исходного механизма пульсаций земного вещества. Мартьянов писал: «27 августа исполняется 200 лет со дня рождения Гегеля... Вот кто заслуживает признательности всех; открыть законы диалектики! На могиле Ньютона написано: «Здесь покоится счастливейший из смертных, ибо законы природы открыть можно только один раз, - он открыл их! Пусть радуются люди, что на свете существовало такое украшение рода человеческого» [3] . Конечно, Ньютон был велик, но как далеко ему до подвига мысли Гегеля! Но, открыв законы диалектики, Гегель выпустил из бутылки джинна, всю страшную силу которого ещё предстоит оценить. Беспощадная сила этих законов, прежде всего, сокрушила концепцию самого Гегеля. А мне, старому еретику, уже давно ясно – диалектика несовместима ни с какой монистической философией. И это почти понял его гениальный ученик Фридрих Энгельс – в «Диалектике природы» он писал: «Взаимодействие исключает всякое абсолютно первичное и абсолютно вторичное». Да, да, - конечно так! Но…, а как же с отношением мышления к бытию, базиса и надстройки? Здесь что же, законы диалектики перестали действовать? Впрочем, «ходить бывает склизко по камешкам иным», как сказал поэт [4] .

А уж кому-кому об этом знать, как не мне… Хальмер-Ю (это в переводе «долина смерти») и это лагерь... Посмотрите в конец моей книжки… (Имеется в виду книга Н.Е.Мартьянова «Энергия Земли»,1968г. – Г.Г.). Вот где были похоронены мои иллюзии, моя учёная карьера, моя жизнь…» (от 4.08.70г.)

Такова субъективная доля мыслителя Мартьянова в реальных условиях ленинского диалектического материализма, который он не может не отрицать и, прежде всего, в силу того, что государственная громада догматической диалектики, уничтожала (аннигилировала) великого геолога как единичную личность, неприспособленную к режиму. Высказывание Ф.Энгельса, вызвавшее восторг у Мартьянова, несёт, однако, в своём целостном виде определённый подтекст. Законченная цитата Энгельса имеет следующее выражение: «Взаимодействие исключает всякое абсолютно первичное и абсолютно вторичное; но вместе с тем оно есть такой двусторонний процесс, который по своей природе может рассматриваться с двух различных точек зрения; чтобы его понять как целое, его даже необходимо исследовать в отдельности сперва с одной, затем с другой точки зрения, прежде чем можно будет подытожить совокупный результат. Если же мы односторонне придерживаемся одной точки зрения как абсолютной в противоположность к другой или если мы произвольно перескакиваем с одной точки зрения на другую в зависимости оттого, что в данный момент требуют наши рассуждения, то мы остаёмся в плену односторонности метафизического мышления; от нас ускользает связь целого, и мы запутываемся в одном противоречии за другим» (1955, с.129-130).

Важно заметить, что в чисто когнитивном операционалистском разрезе познавательная схема Н.Е.Мартьянова очень близко приближается к диалектическому макету Ф.Энгельса: сначала интуиция (исключение всякого абсолютно первичного и абсолютно вторичного), а затем перевод в рациональную процедуру (расчленение, изучение по отдельности, совокупный результат). К другому, обратному рецепту, придерживающемуся «одной точки зрения как абсолютной в противоположность к другой», оба мыслителя также относятся с полным порицанием, ибо в таком случае «ускользает связь целого» – главная добыча диалектики, истинной в своём первородстве. Но именно этот последний рецепт удостоверен в качестве методологического закона в ленинском диалектическом материализме, не допускающем ни малейшего совмещения «материалистического монизма» с «идеалистическом монизмом» (и это далеко не единственный критерий, разводящий марксизм и ленинизм по разным углам ринга). А особенность познания Мартьянова в том, что, отвергая ленинскую диалектику, он не смыкается с энгельсовской (марксистской), а объявляет, «…что моим чувствам претит «разделять, омертвлять, огрублять» движение материи. В.И.Ленин прав, что мы не можем выразить логически(!) движение без этих ужасных «разделять, омертвлять, огрублять», но он глубоко ошибается, полагая, что мы вообще, без этих эпитетов, не можем выразить движение. Это не так! Людвиг Бетховен, например, выражает его с безупречной точностью без всякого огрубления и омертвления… в своих гениальных сонатах... Вот оно, движение, как результат единства и борьбы противоположностей, выраженное с абсолютной точностью и полнотой! Именно это должно звучать, ощущаться в душе познающего учёного» (от 4.04.70г.).

Эпистолярный жанр не требует развития темы и бетховенская тема, озвученная интуицией русского геолога, была прервана. А будь она осмыслена по-научному с переводом интуиции в логику, Мартьянов обнажил бы нетривиальный результат: первый образ нового представления пульсаций, который впоследствии будет назван дуалистическим (философским), Мартьянов обнаружил в музыке Людвига ван Бетховена, а отнюдь не в естествознании или космогонии. Но с извещением об этом новом типе пульсационного мироощущения он выступал с присущей ему смелостью, чёткостью и однозначностью: «У нас принято считать, что материализм – истина в конечной инстанции, а всё, что не является материализмом, - есть идеализм. И это чудовищная ложь! Ибо есть ещё дуализм – философия учёных и мыслителей, а не политиков. Именно этой философией жили Декарт, Галилей, Ньютон и Эйнштейн» (от 3.09.70г.). Итак, интуиция Мартьянова, которая способна диалектически охватить движение как «связь целого», тобто в совокупности противоположностей и, не распадаясь на составные части, предоставляет его пульсацию в обличии природного дуалистического явления.

В научных текстах Мартьянова нет конкретной дефиниции «пульсации», - у него сказано: «Итак, к началу ХХ века был собран фактический материал, который позволял заключить, что Земля переживала как сжатия, так и расширения. Из этих фактов неизбежно вытекало представление о перемежаемости эпох сжатия и расширения – то есть представление о пульсациях Земли» (2003, с.20). Но оказывается, что особой теоретической потребности в специальном определении пульсации как природного явления не существует, ибо всё, что в данном случае известно о пульсациях сосредоточено в одном виде механического движения – сжатии и расширении и двух элементарных силах – притяжении и отталкивании (здесь важно в качестве поправки замечание Ф.Энгельса: «притяжение и отталкивание рассматриваются нами тут не как так называемые «силы», а как простые формы движения (1955, с.46). Таким образом, пульсации, опознаваемые в геологической концепции Мартьянова, сами собой определяются как «перемежаемость эпох сжатия и расширения». Отсюда исходит та коренная особенность, что была внесена Мартьяновым в пульсационное воззрение как общенаучную теорию на правах индивидуальной специфики творца. Излагая свою философскую систему, а правильнее сказать, научное мировоззрение, пусть даже в угадываемом эпистолярном виде, Мартьянов демонстрирует гносеологическую, прежде всего, необходимую для творчества, сторону идеи пульсации. А онтологически, в научную практику, идею пульсации он внедряет в форме самого примитивного механического движения – сочетания сжатия и расширения, притяжения и отталкивания. «Размышления о пульсациях Земли» есть неопровержимый полнейший эмпирический банк данных о пульсациях простого механического взаимодействия; о пульсациях химического, психического либо эстетического порядка у Мартьянова нет упоминания, хотя интригует, что в сонатах Бетховена им был указан пульсационный макет. Видеть в этом какой-либо изъян совершенно неправомерно и между гносеологическим и онтологическим уровнями в гнозисе Мартьянова нет противоречия, а из их синтетического слияния выходит особенность полновесного творческого аппарата. Мартьянов дал пульсационному воззрению самое важное: фундаментальные начальные формы в виде элементарного механического движения сжатия и расширения; пульсации вошли в геологию под знаком этого примитивного механического взаимодействия и Мартьянов, в конце концов, соблюдал традицию своей науки.

И тем не менее пульсации Мартьянова отнюдь не есть чисто механические движения, а точнее сказать, вовсе не лабораторные механические движения, ибо механические движения, совершая «перемежаемость сжатия и расширения», в целокупности превращаются в пульсациях Мартьянова совсем в другое качество: в условиях Земли – в геологические движения, в условиях космоса – в астрономические движения. Непонимание этого парадокса служило и служит основной причиной отвержения в целом или неприятия по частям пульсационного воззрения Мартьянова. Философская причина этого недо-разумения лежит в том догматическом подходе к механическому движению, какой бытует повсеместно при гегемонистском отношении к материализму, а в системе ленинского воинствующего материализма гнездится в абсолютизации сенсуализма (материя первична, сознание вторично) как превалирующей формы мировоззрения.

Сущность парадокса состоит в том, что пульсации, понимаемые как способ чередования, представляют собой онтологию классического движения, состоящего из противоположных моментов. Явление «перемежаемости» противоположных форм было известно ещё античным мудрецам, и Аристотель создал учение о противоположностях, которое по настоящее время лежит в основе научного понимания классической механики. В средние века кардинал Николай Кузанский формализовал это положение в формулу coincidentia oppositorum (совпадение противоположностей), дающую динамическую взаимосвязь крайностей. Аристотель провозгласил закон противоречия: «невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было присуще одному и тому в одном и том же отношении», В другом понимании этот закон удостоверяет суверенитет противоположностей, тобто противоположности не могут сосуществовать одна в другой и для каждой противоположности наличествует свой закон и своя формула, - к примеру, белое не может бытовать в чёрном, как и чёрное в белом, и для белого имеется тот единственный закон и только одна формула, которые делают его белым, а не чёрным; аналогично для чёрного. Взятые для механических форм сжатия и расширения подобные отношения дополняются конечной изоляцией, то есть конечность одной крайности изолирована от конечности другой и они не могут в одном акте исходить одна из другой, а только следуют одна за другой, порождаемые внешними причинами. Закону противоречия Аристотель придаёт высший ранг и возводит его на пьедестал универсального принципа бытия: «Мы же приняли, что в одно и то же время быть и не быть нельзя, и на этом основании показали, что это самое достоверное из всех начал» (1975, т.1, с.126), тобто слагает базовую основу античной натурфилософии.

В совокупности пульсационная концепция Мартьянова зиждется на полном отвержении классического закона противоречия Аристотеля: мартьяновская пульсационная форма – это сочетание противоположностей в одном отношении и в одном акте, одна крайность генетически исходит из другой и без другой не существует. На этой основе базируется специфическое и самобытное пульсационное познание, принципиальное в своих когнитивных критериях и отличное от античной натурфилософии и классической ньютоновской теории познания. Мартьяновская пульсационная механическая парадигма, полученная неклассическим путём (посредством интуиции), естественно включает в себя неклассические же моменты, отличные от традиционных научных постоянных величин. Геологические процессы не подвержены могучему средству постижения точных наук – эксперименту и это есть аксиома, то бишь то, что не вызывает ни малейшего сомнения. Такой же аксиомой понимается факт о малой скорости частиц в геологическом взаимодействии по сравнению со скоростью света, потому тут нет возможностей для релятивистских эффектов, а, следовательно, в геологии не может быть задолжена persona regis (высшая персона) познания точных наук – теория относительности А.Эйнштейна. (В оное время автор сих строк пылал идеей использования теории относительности Эйнштейна в геологии и попал под тяжкий молот мартьяновской критики. В письме ко мне он написал: «Так вот, именно моя интуиция абсолютно исключает метафизическое утверждение Эйнштейна о постоянстве скорости света. Как всякая ложь, оно бьёт по моим нервам, как диссонанс, как кусок грязи на лице или на картине… И Вы пытаетесь меня склонить к введению этого в геологию, - это абсолютно исключено!» (от 24.01.72г.). В силу только этих аксиом законы точных наук обладают эффектом ограниченного действия в геологическом мире. Однако физические законы не потому не пригодны в геологии, что в последней нет места эксперименту и в ней малая скорость движения частиц, а потому в геологии нет места эксперименту и тут малая скорость движения, что геологическая действительность являет собой такой особый континуум, где данные параметры не действенны.

Но какова та институция, что делает геологическую реальность непостижимой для познания точных (экспериментаторских) наук (Мартьянов говорит: «проблема пульсаций Земли не решается в границах экспериментальных наук»), а сама она раскрывается через вдохновенное (интуитивное) состояние духа, и, наконец, какова та таинственная сила, что совместила в одном отношении и одном акте взаимоисключающие крайности и в одном лице – моменты «быть» и «не быть», породив дивное чудо – пульсации земного вещества? Ответ на это вопрошание, однако, вовсе не сложен и аналогичен тем же очевидным аксиомам: институция и сила земных пульсаций принадлежит естественному единственному раритету – истории... Со времён Авраама Вернера истина о том, что геологические движения есть естественная история Земли, служила неопровержимой аксиомой при всех опровергаемых теориях и гипотезах и сохранилась по настоящее время, - так, современный исследователь С.В.Мейен уверенно вещает: «Наряду с биологией геология традиционно рассматривается как историческая естественная наука». Но для современной аналитики всё оказалось не так просто, как в прошлом, и тот же С.В.Мейен сообщает: «Тем не менее именно в геологии теоретическая монополия историзма подверглась в последние десятилетия жесткой критике. Особенно это касается той разновидности историзма, которую называют «генетической концепцией», или «генетическим подходом» (1982, с.361). При специальном, «генетическом», рассмотрении из словоформы «геологическая история» полностью выветривается аксиоматическая простота, вкупе с определённостью и содержательностью понятий, что приводит к их утяжелению или к исторической редукции. Это последнее осуществляется за счёт того, что нематериальное, духовное качество истории вытесняется эмпиризацией или, более точно, объективизацией, когда история геологии берётся и выводится как некий материальный предмет и так называемый исторический объект, и невещественная консистенция истории некорректно ставится в соотношение с конечными параметрами, тобто: историзм-структуализм, генетический подход – агенетический подход, история-генезис и прочая. Существенное здесь полагается в том, что в таком виде находит своё отражение в геологии основополагающая максима материалистической философии - материалистическое понимание истории, имеющей себя в качестве станового хребта системы диалектического материализма. В философии, где тезис о первичности материи и вторичности сознания поставлен в ранг неукоснительного догмата, история не может существовать в своём духовном первооблике, а неизменно будет редуцирована.

Соответственно, в геологии бытуют различные схемы объективации истории, - так, к примеру, В.И.Оноприенко указывает: «Большое значение исторического метода в геологии не исключает того, что историзм здесь ещё часто используется не как точный научный метод, а как эвристический приём, «инструмент наведения при решении тех или иных задач» (1982, с.381). В силу этого в цикле геологических наук обособляется отдельная дисциплина под названием «историческая геология», которая в действительности есть не столько «исторической», сколько «палеонтологической», а Р.Г.Бенсон откровенно поделился негативными впечатлениями от «историчности» всей геологической историографии, заявив, что «я тоже пришёл к выводу, что ничего специфического в историографии исторической геологии нет. Действительно, если отвлечься от философии, в историографии никаких уникальных особенностей нет, кроме особого объекта изучения, в этом и заключается её необходимое отличие от других наук» (1986, с.43).

Однако же Мартьянов, наперекор авторитетам большой науки и геологическому общественному мнению, обнаруживает как раз «специфическое» геологическое явление, а именно: пульсации – «самый замечательный вывод геологии», в силу которого геология становится испытательным полигоном естественной истории планеты in vivo (на практике) и совокупным историческим познанием in vitro (в теории). Через пульсации Мартьянов узнаёт нетленную историческую природу геологического движения и в отношении геологии убеждает: «Только она располагает методом для реставрации истории планеты, и только она способна рассматривать все явления природы как стадии развития во времени». И пульсации потому являются столь выдающимся «выводом геологии», что в синтетическом (in vivo+in vitro) виде они непосредственно обращаются в геологическую историю, а Мартьянов не без изящества приходит к самому простому, но не всеми признанному, рецепту: «Из этого вытекает, что геолог, анализирующий историю Земли, должен всецело исходить из её каменной летописи и смотреть вниз – на Землю» (2003, с.42); столь почитаемый Мартьяновым Михайло Ломоносов назвал земную кору «Евангелием Природы».

Интуитивно ощутив пульсации уникальным геологическим явлением, Мартьянов совершил духовный подвиг, но не в сфере геотектоники, где он дал реальное подтверждение ранее открытым пульсациям сжатия и расширения, а в философской области теории познания, дав после Чарлза Лайеля новую схему познавательного постижения в геологии, о чём речь пойдёт в дальнейшем. Когнитивные моменты мартьяновского творчества – интуиция, ощущение прекрасного, откровение, вдохновение – однозначно и беспрекословно удостоверяют первичную инициативность духовного фактора в его научном мировоззрении, - и этим Мартьянов становится врагом всей системы воинствующего материализма и его гвардии – социального института. Как учёный-геолог, Мартьянов не представлял особой опасности для последнего, ибо для так называемой советской геологии неотсортированный комплекс всевозможных гипотез, теорий, допущений является ноуменальной тривиальностью и гипотеза пульсаций суть одна из них и только, но как мыслитель и философ он попадает под жёсткий антагонизм режима, поскольку замахнулся на sanctum sanctorum (святая святых) диалектического материализма – на закон о первичности материи и вторичности сознания.

Но, трактуя незаурядные моменты теории пульсации, Мартьянов всё же не смог перевести пульсационное постижение в более менее компактную самобытную пульсационную теорию познания. Великий геолог не успел поставить точку над i в пульсационной теории и не сделал вывод о наличии двух типов пульсаций. И, тем не менее, идея о двойственности пульсационного процесса, равно как и геологической истории, зримо прослеживается в наследстве гениального учёного. Первый тип следует назвать «онтологическим» и он опосредует наглядную видимость пульсаций как последовательное чередование двух противоположностей. Особенно ярко этот тип явлен в простом механическом движении, в «перемежаемости» сжатия и расширения, что часто маскирует в этом виде собственно мартьяновский тип. Этот последний должно именовать «дуалистическим» (диалектическим, философским или историческим), ибо он составляется не из простого чередования, а непрерывного взаимопроникновения противоположностей в одной связке и в одном акте. В динамическом отношении такие пульсации есть не что иное, как геотектонический принцип геологической истории.

При всей незавершённости пульсационной думы Мартьянова, его новаторское мышление даёт о себе знать неоднократно и, хотя оно беспрецедентно в геологии на тот момент, всё же на русском научном пространстве находятся вполне определённые точки, где учёный обретает идейную спороднённость, - и это пункты, где обитают Вернадский, Кропоткин, Вавилов, Богданов и другие загубленные гении России. Это пространство я условно назвал русской либеральной наукой и о нём необходимо вести специальную беседу в рамках особо обозначенной темы. А здесь по этому поводу следует отметить, что несомненной заслугой Мартьянова, похоже, им самим не до конца осознанной, служит сообщение процессу пульсаций, который по видимости имеет вид замкнутого цикла, направленного и даже целенаправленного исторического характера. Уравнивание пульсаций и истории, а правильнее сказать, обнаружение взаимной связи и соответственно двойственной структуры обеих, явилось новацией не только для геологии, но и для истории; итак, в новой транскрипции история есть пульсации противоположностей, а пульсация есть история противоположностей. Но лишь в недрах русской духовной доктрины имеется логия, могущая выступать философским обоснованием этого, - великий русский философ Н.А.Бердяев создал оригинальную методику исторического исследования, исходящую из дуалистической природы исторического процесса. Бердяев познал, что «…между «историческим» и «историзмом» существует не тождество, а огромная разница и даже противоположность. Историзм, свойственный исторической науке, сплошь и рядом бывает очень далёк от тайны «исторического». Он к ней не подводит. Он утерял все способы сообщения с этой тайной. Историзм не познаёт, не понимает – мало того, он отрицает «историческое». Главное Бердяев высказал в следующих словах: «Историческое» есть некоторый спецификум, есть реальность особого рода, особая ступень бытия, реальность особого порядка» (1990, с.с.6,12). На базе этого «спецификума», имеющего духовную природу, Бердяев обособляет особую небесную историю, а традиционная история, которая опосредована в материалистическом понимании истории, выделена русским философом в понятие земной истории. И традиционная геологическая история или историческая геология представляет собой чисто земную историю, тогда как пульсации открыли дорогу небесной истории в геологии.

Историческое сочинение Бердяева есть украшение вдохновенного образа мышления, но даже в среде русской духовной философии, где интуитивный метод познания обладает высшими правами, бердяевский шедевр мало известен по настоящее время. Причина, по всей видимости, кроется в том, что историко-методологическая новация Бердяева дана в исключительно теоретическом и чисто умозрительном виде, не имея системного эмпирического обоснования. И если последнее верно в отношении истории и философии, то оказалось, что в недрах русской геологии наличествует то, что смело можно определить как онтологизацию именно того, что Бердяев определил как «историческое», - и это есть явление пульсаций, выведенное учителем Мартьянова – академиком М.А.Усовым. В силу неблагоприятных исторических обстоятельств постижение Усова было дано только в тезисной форме и первым основополаганием здесь требуется считать тезис, звучащий как физический парадокс, а если угодно, абсурд: «1) Земля не потому сжимается, что охлаждается, а потому охлаждается, что сжимается». Мартьянов писал по этому поводу: «Наиболее важным нам представляется первый тезис. На протяжении всей истории геологии теплота рассматривалась как первопричина тектонических движений. Утверждая, что Земля охлаждается потому, что сжимается, М.А.Усов поменял местами причину и следствие» (2003, с.31). Однако Мартьянов не совсем точен в выражениях: Усов ничего «не менял», а целокупно показал «некоторый спецификум» как такое своеобразие, которое коренным образом отличается от лабораторного физикократического макета. И всё же на первое место в усовских новациях Мартьянов поставил познавательный (философский) параметр: «Необычайно глубок и прогрессивен и второй тезис – о возникновении тяжёлых атомов внутри планеты... Однако и в этом случае мы не находим ни логических, ни фактических его обоснований. Поразительное несоответствие между глубиной тезисов и туманностью рассуждений при их обосновании со всей ясностью показывает, что тезисы являются проявлением гениальной интуиции М.А.Усова» (2003, с.32).

Таким образом, философское глубокомыслие и неограниченное умозрение Н.А.Бердяева приобрело онтологическое воплощение в открытии натуралиста академика М.А.Усова, и не в первый раз когнитивные пути русского естествознания спонтанно пересекаются с мудростью русской духовной философии. Но как раз в этом советский социальный институт обнаруживает основную угрозу для своего идеологического бытия: академик М.А.Усов свёл свои пульсационные наблюдения в монографии «Фазы и циклы тектогенеза Западно-Сибирского края» (Томск, 1936г.), но тираж монографии был рассыпан и уничтожен. Усов не выдержал такого удара, заболел и в 1939 году скончался. Академик М.А.Усов, таким образом, пополнил число жертв мрачного периода русской науки. Хотя, как будет показано в дальнейшем, Мартьянов упустил у своего учителя очень ценное онтологическое качество русского пульсационизма, но самое главное он усвоил и далее развил в пульсационном воззрении, - и это главное есть его независимое и самовольное научное мировоззрение, всецело опирающееся на интуитивно-историческое духовное начало, - философия и гносеология пульсационного учения.

 

Б. Религия и Богопостижение в пульсационном воззрении Н.Е.Мартьянова. В «Письмах…» Мартьянов записал: «Духовное начало человека принципиально отличается от его материального начала своим стремлением к бытию вне времени и пространства, и это своё стремление человек осуществляет в меру знания. Познание – это конечная цель, абсолютное знание – это всемогущество!.. И нет потому никакого порока в «науке для науки». Не только наука, а всё, что имеет человек, должно служить науке, познанию как единственной и высшей его цели» (от 3.09.70г.) Отсюда Мартьянов выводит лозунг и знамя своего постижения, которые по замыслу должны стать возбудителем и методом пульсационного познания: «человек стремится к всемогуществу, то есть …к Богу!» (от 3.09.70г.) Когнитивная формула Мартьянова – «человек стремится к Богу», - не только новаторская, но и парадоксальная, а точнее, парадоксальная потому, что новаторская, - ибо никто из натуралистов до Мартьянова не решался ввести в познавательную ткань естествознания фигуру Бога. И Мартьянов приходит к этому вполне логическим путём – через познание: Бог фиксирует высшую степень познания и Бог есть то, к чему приходит человек, овладевший всемогуществом знания. Среди богословов подобная точка зрения на Бога вполне приемлема, хотя далеко не достаточна.

Но и логический путь в данном случае приводит к явным сомнениям: если человек, обладая знаниями, может достичь всемогущества, то для чего ему стремиться к Богу? А если человек стремится к Богу как субъекту всемогущества, то зачем ему знания? Мартьянов отвечает: «Ведь я не сказал: человек – Бог. А сказал – человек богоподобен. Или вы не способны понять огромную разницу между Богом и богоподобным, или Вы не имеете прав (логических) утверждать, что когда богоподобный стремится к Богу, он стремится к себе» (от 25.03.72г.). Итак, в размышлениях Мартьянова о духовных составляющих пульсационного воззрения появляется, кроме Бога, конструкция богоподобного человека (судя по смыслу и тексту этих размышлений, богоподобный человек Мартьянова не имеет отношения к богословской аксиоме о человеке, сотворённом Богом по своему образу и подобию), а также богословско-важное суждение о том, что, стремясь к Богу, человек стремится к себе. В совокупности это выступает свидетельством, что религиозно-богословская тема в мартьяновских экзерцициях принадлежит не вольной игре неординарного ума, а определённому творческому замыслу. Но каким бы не было авторское намерение учёного, исключительно важно, что высказанные им суждения в этой сфере по духу согласуются с концептуальными постулатами русской духовной доктрины, - в частности, с учением о Богопостижении С.Л.Франка и постижением о Богочеловечестве Соловьёва-Бердяева-Булгакова. И при этом также важно знать, что в лице Н.Е Мартьянова заявляет о себе последний представитель русской школы дарвинистов (последний представитель русской духовной школы А.Ф.Лосев, также прошедший через ГУЛАГ, скончался в 1988 году).

Для более полного представления значимости духовных компонентов в творчестве Н.Е.Мартьянова кажется необходимым привести текст части письма Николая Евгеньевича ко мне, которая в силу нелепого стечения обстоятельств не попала в подборку «Письма Николая Мартьянова» (1996 г.):

 

Красноярск 

25 марта 1972 г. 

«Истинную свободу и истинное её применение лучше всего характеризуют злоупотребления свободой».

Г.К.Лихтенберг

 

«<…> Богоподобность человека выражается в том, что когда он стремится понять окружающее, он неизбежно становится в положение творца сущего и размышляет о том, как же запустить этот perpetum mobile, чтобы он вечно работал... Но в том-то и дело, что человек всего лишь подобен Богу, но далеко не Бог! Ох, как далеко! Самое высшее, чего мы можем достигнуть, - это сколько-то приблизиться к пониманию природы... Сама Природа во всей её сложности всегда остаётся за пределами нашего понимания. Или, как я сказал, - “Природа всегда гениальна, чего никак не скажешь о человеке!”. Далее Вы ставите мне в упрёк, что кроме всемогущества, я ещё говорю о Боге? Но, дорогой мой, а ведь я и отождествляю эти два представления, – Бог – это и есть всемогущество, которое во всезнании! Но необходимо понять и другое, что человек двойственен по своей сути. У него есть и духовная, и материальная субстанции. Его материальная субстанция всецело подчинена материальному миру. Она существует строго привязанной к пространству и времени... Она инертна! А вот его духовная субстанция стремится к бытию вне времени и пространства и это своё стремление она осуществляет в меру знания! Духовное начало, во внутреннем мире человека, проявляется в форме чувства прекрасного, хорошего… Реализация прекрасного осуществляется через порабощение материальной субстанции. В своё время я сказал: всё прекрасное, что создал человек (в том числе и сам он) есть плоды порабощённых страстей. Раз уж я начал Вам выбалтывать свою философскую систему (которую я назвал “Диалектический дуализм”), то буду её выбалтывать пополнее…

Неужели Вы, мыслящий человек, никогда не задумывались над смыслом выражения – “человек владеет собой”? Кто и чем владеет?! Разве уже из подобных выражений не вытекает со всей ясностью двойственная природа человека (как впрочем, и любого живого существа)? Что же есть, с этой точки зрения, труд? Это есть акт победы духовного над материальным. Ну, а что же делать, если духовное слабовато? Вот для этого случая люди и ввели принуждение. Принуждение, по своей сути, это есть восполнение дефекта духовных сил теми, кто обладает их избытком. Вся история общества и есть история изменения форм принуждения. Как тут не вспомнить Генри Форда: “Пора оставить сказку о том, что рабочие работают на меня. Они работают на меня, а я работаю на них! Хозяином является тот, кто им может быть”<…>».

 

Изложение своих духовных (совместно с философскими) соображений, по вполне понятным причинам, Мартьянов доверил эпистолярному жанру, где он упоминает о своей философской системе, именуя её – “диалектический дуализм”. Таким образом, данная философская система или, по-другому, научное мировоззрение, необходимо, хоть и скрытно, включена в пульсационное воззрение и методологию Мартьянова. И, тем не менее, духовный материал Мартьянова не подлежит даже предварительному аналитическому обзору, а только лишь эмпирической фиксации отдельных признаков, ибо опубликованная эпистолярия Мартьянова недостаточна для этой цели, а на фоне имеющейся, но ещё укрытой, переписки великого геолога, сильно дефицитна. Эпистолярная форма, произвольная уже по своей природе, как показывает приведённый отрывок письма, состоит из множества неотсортированных интуиций, гроздей мыслей, игры ума и пламенной веры в человека... Близость мартьяновского духостояния к русскому духовному порядку есть главный и неоспоримый итог обнародованной эпистолярии, но в отрывочном виде мартьяновские сентенции часто не находят коррелятного соответствия в русской духовной школе (так, в последней признаётся, что стремление к всемогуществу в любых видах губительно для человека, что всесилие знаний вовсе не есть благо для человека, что побуждение человека к бытию вне пространства и времени есть возможность человека, но далеко не всегда его актуальность, и прочая). На данный момент, имея в виду постановку в будущем более детального изучения творческого наследия русского гения, можно удовлетвориться номинальными истинами Мартьянова, имеющими отношение к познавательной сфере: “Между Наукой и Религией никакого противоречия нет” и “Атеизм – это опиум для народа”.

 

В. Роль человека в пульсационном миропредставлении Н.Е.Мартьянова. Неординарное предназначение эпистолярного откровения в творчестве Мартьянова более всего раскрывается в теме о человеке, которой полнятся “Письма Николая Мартьянова”, невзирая на всю разрозненность и отрывочность обнародованных источников. Требуется указать, что философская содержательность пульсационной логики, показанная Мартьяновым в своей эпистоле, принципиально определилась через тему о человеке, и это последнее резко разграничило по смыслу научный текст “Размышления…” и эпистолярную вольницу. В основном сочинении учёный не мог даже касаться предмета человеческого фактора, ибо казённая геология оканчивалась как наука как раз там, где начиналась повесть о гоменоидном герое – человеке. Мартьянов творил именно в той науке, которая по своей природе не была способна освоить величайшую истину естествознания, данную академиком В.И.Вернадским: человек – геологическая сила. Но Мартьянов относится к тому типу мыслителей, для которых научные константы не являются препятствием для воссоздания в самом себе вольной диалектики движения (по-другому говоря, научные постоянные не мешают ему видеть в них прекрасное и понимать истину через созерцание красоты, что не приемлется традиционно), и для того, чтобы ощутить человеческий фактор, ему вовсе не требуется человек во плоти или онтологический кристалл, что считается обязательным в обычных случаях. Так, рассуждая с пульсационных позиций о геологической истории Тихого океана или о гипотетическом Океане Констант, Мартьянов естественно упирается в проблему о происхождении жизни на Земле, хотя традиционная геологическая методология такого вовсе не требовала.

Осмысляя генезис живой жизни, которая, таким образом, введена Мартьяновым в храм геологической истории, учёный использует в своём умозрительном анализе чисто физические, а точнее, химико-климатические параметры (комбинации реакций кислорода, водорода, углекислого газа, анаэробные и аэробные условия и тому подобное), тобто опирается всецело на логико-рациональные показатели точных наук, что по совокупности в корне отличается от решения проблемы возникновения жизни, принятой академиком В.И.Вернадским. Однако окончательное заключение Мартьянова никак не обосновывается ни фактическими данными этих показателей, ни логикой их рациональных выведений: “Поэтому представляется вполне правомерным вывод, что условия жизни на Земле создала сама жизнь” (2003, с.232; выделено мною – Г.Г.). Следовательно, за основу взят продукт интуиции, а не рациональный вывод, что кажется кричаще противоречивым, ибо опровергает собственный ход исследования и не согласуется с результатами физикократической методологии. Но зато, как производное интуиции, умозаключение Мартьянова почти дословно повторяет великий тезис В.И.Вернадского.

Мартьянов досконально, “логично, оригинально и смело”, представил геологический мир в качестве пульсационной динамики сжатия и расширения земного вещества и, опасаясь прямо ввести в геологическую практику человека как такового, тем не менее, опосредованно, но настойчиво, заставляет обратить внимание на человека с пульсационной точки зрения. И оказывается, что все механические функции человеческого организма, - сердцебиение, кровообращение, дыхание, движение, некоторые операции кишечно-пищевого тракта, - сорганизованы в чисто пульсационном стиле того же сочетания сжатия и расширения, или, другими словами, человек есть образцовый макет пульсационной механики. Во весь рост встаёт главный пульсационный факт человеческой действительности: человек как самое сложное, самое гармоническое, самое совершенное изделие Природы осуществляет своё бытие в пульсационном режиме. Пульсация и философия здесь не просто сосуществуют, а органически сочетаются между собой как разные грани одного многогранника – человека.

В своё время Фридрих Энгельс совершил методологически очистительный приём в европейской философии, введя понятие об основном вопросе философии… Решение основного вопроса философии производилось посредством выбора верховенства одного их двух – материи либо духа; в первом случае философия называлась материалистической, во втором – идеалистической. Русский философ Г.В.Плеханов указал нагляднейшую и реальнейшую модель основного вопроса философии в действительности – человека, что само по себе прекратило распри между материалистическим и идеалистическим мировоззрениями, а впоследствии основной вопрос философии в общем онтологическом выражении с помощью сибирского геолога был поглощён пульсацией как процессом. Плеханов, совершив подобную реформацию в классической философии, взялся решать ранее недозволенную в материалистической философии проблему – роль личности в истории, и тем вызвал смещение эпицентра мировой философской мысли в Россию, что, в свою очередь, обеспечило появление, как полагает Н.А.Бердяев, своеобразного “русского философского ренессанса” (конец ХIХ – начало ХХ веков). Итак, познавательная триада – пульсация, философия и история – оказались связаны в нерасторжимо тугой узел в человеке, и помыслы Мартьянова о человеке поэтому не только не шли в разрез с пульсационной идеей и идеологией, но и составляли необходимый и основополагающий фрагмент его вдохновенной (интуитивной) познавательной методики.

Не имея доступа к нормальной полемической деятельности в советской науке, Мартьянов обращается к эпистолярному, как бы приусадебному участку, и мысленно дискутирует с оппонентами, - необычайно интересный монолог у него получился по поводу книги “Вечное движение” (1973г.) видного советского генетика академика Н.П.Дубинина, который до этого не пожелал реагировать на призывы Мартьянова. Мартьянов цитирует академика: “Развитие космических исследований, начавшееся полётом советского спутника 4 октября 1957 года, показало, что Земля с её атмосферой, скрывающей жизнь от губительного воздействия радиации, с её океанами и континентами, с циркуляцией вещества в биосфере, - настоящая жемчужина Солнечной системы. Человек – уникальное звено жизни на Земле. Лишь будущее покажет, есть ли ещё во Вселенной разумная жизнь, подобная той, какая есть на планете Земля” (стр.421). Это банальное, вполне академическое словопрение воспалило неординарную, как по форме, так и смыслу, ответную реакцию Мартьянова и в “Письмах…” он написал: “Что касается указания на приоритет советских конструкторов в создании спутников, то это, несомненно, дипломатия, ловкость академика, которая и помогла ему стать таковым. Но главное – в этом высказывании чётко выпирает контекст, мысль о том, что для возникновения человека нужна-де вот такая жемчужина, как Земля, защищённая атмосферой от космических лучей, имеющая океаны и континенты и циркуляцию вещества в биосфере… Но позвольте, академик, а откуда же взялись все эти жемчужные условия возникновения человека? Как Вы смеете об этом не подумать прежде, чем вторично сжигать Джордано Бруно? Очень плохо, когда мне, геологу, приходится объяснять Вам – первейшему биологу страны, что жизнь – это совсем не то пассивное начало, каким оно вылазит из Вашей убогой головы. А напротив, начало весьма и весьма активное! Именно жизнь создала атмосферу и гидросферу. Именно её деятельность определила “циркуляцию вещества в биосфере”. И, следовательно, зародившись на далеко не жемчужной планете, именно жизнь и превратила её в жемчужину, необходимую для появления человека” (от 13.12.73г.).

Повторив и почти дословно продублировав, - самостоятельно и независимо, - великие биосферные истины Вернадского, Мартьянов, однако, пошёл ещё дальше, как бы рисуясь мощью своей интуиции, а на самом деле увеличивая познавательный ресурс пульсационного воззрения. Великий геолог указывает, “…что история появления человека, после того, как весь биос приспособил для этого планету, явно свидетельствует о некой целенаправленности действий. На некотором этапе создание мыслящего существа есть цель, смысл всех действий. Чья цель? Почему такая цель? – Увы… мы не знаем. По-видимому, всё, что мы можем понять, - это то, что оно таки так! И в этот, далеко не материалистический тупик я упирался не один раз. Но такое представление удивительно соответствует системе Гегеля, - природа создаёт абсолютный дух для его самопознания…” (от 13.12.73г.). Мартьянов говорит здесь о существовании некоего демиурга, преследующего сознательную цель в сотворении мыслящего, сознательного же, сознания. Учёный не зря упоминает об “Абсолютном Духе” Гегеля (правда, Мартьянов ошибся: по Г.Гегелю, не природа создала Абсолютный Дух, а напротив, - Абсолютный Дух создал природу), ибо мыслителей издавна преследует фантом нематериального старателя или свободного радикала, задающего целеположенность не чему-нибудь, а законам… Вот, к примеру, каким образом описывает это обстоятельство один из величайших математиков нашего времени Анри Пуанкаре: “Самая формулировка принципа наименьшего действия заключает в себе нечто, оказывающее на наш ум неприятное действие. Он гласит: при переходе из одной точки в другую материальная молекула, не подверженная действию никакой силы, но вынужденная двигаться по некоторой поверхности, пойдёт на ней по геодезической линии, то есть по кратчайшему пути. Эта молекула как бы знает, таким образом, точку, в которую желают её доставить: она как бы предвидит, сколько именно времени потребует у нея путешествие до этой точки, по тому или иному пути, и выбирает сообразно с этим самый удобный. Иными словами – формула закона наименьшего действия изображает нам эту молекулу в виде, так сказать, одушевлённого существа, обладающего притом свободной волей” (1906, с.132).

Эти глубокие и запутанные проблемы обязаны быть поданы в связи с мартьяновской интуицией, прежде всего, для аргументации того, что подлинный пульсационизм Мартьянова нисколько не ограничивается примитивным механическим движением сжатия и расширения в геологическом мире. “Размышления…” Мартьянова есть не эмпирические описания, какими мастерскими бы они не были, не наглядные свидетельства, какими всесторонними бы они не были, а именно и, прежде всего, раз-мышления – плод многообразного коловращения мысли. Пульсационное воззрение Мартьянова содержит в себе в свёрнутом виде главное либеральное чаяние новейшей науки – логию о человеке, а, будучи частью большой науки, также несёт мистические и таинственные её моменты. И здесь раскрывается, пожалуй, наиболее парадоксальное качество новаторства Мартьянова: пульсационная концепция Мартьянова имеет главнейшее значение для геологии не единственно как учение о механических (геотектонических) движениях сжатия и расширения планеты Земли, а как фрагмент общего познания человека – идеального макета пульсационной механики – в условиях биосферы. Мартьянов указал в “Письмах…”: “если на Венере и на Марсе жизнь есть, то не потому она там есть, что там есть вода и кислород, а напротив – потому там есть кислород и вода, что там есть жизнь! Однако главнейшее в другом, - так было до появления человека! Человек же не подчиняется условиям среды и в частном случае: человек создаёт осадки, каких не было до него” (от 3.09.70г.).

Петрографическая сущность или способность человека создавать осадки проявляется у человека в силу того, что он стал действующим и всё более прогрессирующим агентом в геологическом мире, а динамическую активность в геологической действительности человек приобретает в силу того, что благодаря своей пульсационной механике вписался в общий пульсационный ритм планеты. Итак, с новой пульсационной стороны обнажается собственно биосферная истина о том, что человек есть геологическая сила, наряду с тем, что он есть биологической, психической и духовной силой. Если это величайшее открытие современного естествознания впервые прозвучало в русской науке как интуитивный дар гениального В.И.Вернадского, то онтологическое обоснование оно получило в пульсациях Мартьянова.. Человек воспринимается пульсационной геологией как повелительная геологическая сила, прежде всего, потому, что реально становится в геологическом движении не просто фактором миграции элементов, а заявляет о себе как самый мощный в природе мигратоген. В таком качестве только пульсационная теория способна ввести человека в геологию и дать зелёный свет новаторству В.И.Вернадского, и нет ничего удивительного, что только в пульсационизме Мартьянова великий закон живой жизни Вернадского получил углублённую рефлексию, обретшую вид предпосылочной основы особого пульсационного гнозиса о человеке. В “Письмах…” Мартьянов известил: “В истории нашей планеты я усматриваю две крупные революции: 1. Появление жизни, которая сразу же, подспудно начала перестраивать своё жилище на благо собственного развития. И хотя каждый, не только индивид, но и вид был полностью подчинён существующим условиям, в целом жизнь на протяжении сотен миллионов лет изменяла условия жизни – изменяла планету. 2. Вторая революция – появление человека, где уже не вид, а даже индивид вступает в борьбу с условиями и побеждает их” (от з.09.70г.).

Таким образом, особенность пульсационной идеи Мартьянова, качественно отличающая её от аналогичных представлений зарубежной и отечественной геологии, является фигура человека, которая в “Размышлениях…”, как законченного онтологического произведения, не имеет видимого приоритета, но постоянно присутствует в вольных размышлениях учёного, благодаря чему обязан высокий удельный вес философской печати в его сочинениях. Подобное несоответствие между онтологической и гносеологической частями пульсационной концепции Мартьянова в науковедческом отношении не может говорить в пользу последней. Однако данное положение неисправимо, ибо оно есть не вина творца, а его беда, и беда привнесена со стороны социальной детерминации советской науки, тобто, огрубляя, со стороны идеологии диалектического материализма, соответственно которого все эпистолярные рассуждения Мартьянова не имеют права на научное существование. Диалектика, принятая за основу последней, предназначена для осмысления всеобщего изменения материального мира, но свои собственные, диалектические, законы она трактует как неизменные внешние детерминаторы, на базе которых возросли такие уродцы, как мичуринская наука и союз философии и естествознания. Не должно удивлять, что вольно или невольно, но Мартьянов моментами попадает под государственно-организованный пресс догматической диалектики.

В “Размышлениях…” Мартьянов резюмирует: “Таким образом, в нашем представлении пульсации являются важнейшим всеобъемлющим законом природы, который непосредственно вытекает из законов диалектики, величайшего достижения человеческой мысли. И уже по этой причине, как мы полагаем, концепция пульсаций достойна того, чтобы лечь в основу главной задачи геологии” (2003, с.244). Изложенная силлогическая фигура несёт на себе ноуменальные неудобства, связанные именно с этой бедой творца. Во-первых, тезис Мартьянова “пульсации являются важнейшим всеобъемлющим законом природы”, - главнейший итог мартьяновской пульсационной эпопеи, - не может быть именно “всеобъемлющим”, если он исходит из чего-то, что, таким образом, становится ещё более всеобъемлющим. И таковым у Мартьянова оказываются законы диалектики, что, во-вторых. Диалектике в мартьяновской логической фигуре отведена роль внешнего демиурга или руководящей детерминации, - сказано, что законы пульсаций “непосредственно вытекает из законов диалектики”, - и это всецело соответствует требованиям той идеологии, что отвергает не только духовные составляющие интуиции Мартьянова, но и саму интуицию как таковую. Именно эта последняя, свободная от принуждения внешних детерминаций, витает вне причино-следственной связи и удостоверяет, что пульсации – это и есть сама диалектика в естественно-геологическом образе; на философском языке можно сказать, что пульсации – онтология естественной диалектики. И, наконец, в-третьих. Можно ли считать в свете изложенных соображений, что в силе остаётся утверждение о концепции пульсаций как “главной задаче геологии”? Эту задачу полезно представить в другом виде: соответствуют ли концептуальные параметры подлинного (дуалистического, диалектического, исторического) пульсационизма Мартьянова научно-познавательным запросам академической геологии, данной в официальном облике важнейшей отрасли естествознания? Данное вопрошание необходимо считать основным вопросом пульсационного воззрения Мартьянова.

 

2. ОСНОВНОЙ ВОПРОС ПУЛЬСАЦИОННОЙ КОНЦЕПЦИИ Н.Е.МАРТЬЯНОВА. В наделавшем много шума философском эссе Джон Бернал заявил, что “…в ХХ веке не произошло ничего, что могло бы явиться причиной коренного пересмотра принципов геологии, установленных в ХIХ веке” (1956, с.428). В своём, более двух десятков лет находящемся в забвенье, труде Мартьянов заявил: “Однако, вопреки утверждениям Джона Бернала, такое событие в геологии произошло – это было открытие пульсаций Земли, и это открытие требует пересмотра принципов не только в геологии, но и физике!.. Таким образом, ХХ век является веком рождения новой геологии, как совершенно самостоятельного раздела естествознания, который может открывать законы природы, совершенно недоступные для обнаружения экспериментальными методами” (2003, с.41-42). Столь ответственное заявление великого геолога, однако, не произвело впечатления и при опубликовании основного труда Мартьянова (2003г.) осталось полностью незамеченным, а в отзывах благожелательных аналитиков сквозил общий мотив восхищения смелым и стойким натуралистом, первооткрывателем тайн природы, одарённым интригующе трагичной жизненной судьбой, и учёный признаёт, “что над всеми поднятыми вопросами автор размышлял в полном одиночестве около пятидесяти лет”. И в этом хоре нет места пониманию Мартьянова как мыслителя и реформатора, тобто отсутствует ощущение той личности, какой единственно положено зачать “новую геологию” и основать “самостоятельный раздел естествознания”. В таком ракурсе становится необходимым обозначить когнитивный сюжет сочинения сибирского геолога и тем самым вывести его содержательный смысл как профессионального шедеврального произведения.

Опознание когнитивного сюжета какого-либо ноуменального творения совмещается в содержательном плане с понятием “парадигма”. В виду отсутствия терминологической определённости данного понятия становятся необходимым разъяснительные приёмы процедурной практики конкретно для пульсационной былины Мартьянова. И для неё кажется достаточным самое широкое значение “парадигмы”: парадигма есть концептуальное целокупное научно-мыслительное образование, состоящее из принципа действия и принципа мысли, или из органического сочетания специфического для конкретного объекта познания практического метода и теоретического уровня, включающего в себя идею, идеалы и идеологию духовной стороны. В самой парадигме в зависимости от рода познавательных задач выделяется два подхода: исторический и функциональный. Исторический аспект обособляет А.Б.Вистелиус: “Под термином «парадигма» понимается совокупность взглядов, принимавшаяся за очевидную истину в том или ином разделе науки в течение определённого периода её развития” (1980), а функциональный трактуется В.С.Швырёвым, для которого парадигма – “…исходный теоретический концептуальный каркас, задающий определённый тип предметного содержания теоретической науки” (1978).

Само собой разумеется, что для мартьяновского сочинения неукоснительный приоритет придаётся историческому подходу и в сугубо парадигмальном отношении произведение Мартьянова спонтанно обретает название: ПУЛЬСАЦИОННАЯ ГЕОЛОГИЯ. Парадигма “пульсационная геология” или пульсационная парадигма несёт в исполнении Мартьянова помимо внешне-формальных критериев, обязанных концептуальной целокупности логии, ещё совокупность знаний, особых для геологического профиля, поскольку эти знания никак не связаны с эмпирическим геологическим материалом, - это суждения Мартьянова о религии, Боге и, что не имеет прецедента в классической геологии, человеке. В таком виде они создают парадигмальную специфику пульсационной научной целокупности, что, прежде всего, находит отражение в когнитивном жанре концепции. А главное состоит в том, что интуитивное познание пульсационного процесса во Вселенной (космосе и Земле) как раз во внеэмпирическом качестве, какое преподнесено Мартьяновым в пульсационном познании, определяет собой наиболее перспективное направление развития науки в целом. Один из советских авторитетов науковедения В.С.Швырёв отметил: “…генеральная линия развития науки заключается в том, что в ней растёт и приобретает всё большее значение такой слой знаний, который не имеет какого-либо непосредственного эмпирического коррелята и не связан непосредственно с уровнем наблюдения и эксперимента. Формирование и развитие относящегося к этому слою знания происходит в значительной степени самостоятельно и независимо от эмпирии” (1978, с.7). Итак, пульсационная парадигма Мартьянова обладает важнейшими признаками своей специфичности – связью с перспективным направлением научного прогресса, во-первых, и, во-вторых, её природа определяется своеобразием приобретения знания – отсутствием прямой зависимости от эмпирического факта и способом, какой И.Кант назвал “знание от знания”. Следовательно, выкристаллизовывается когнитивная фабула сочинения Н.Е.Мартьянова, дающего его как поворотное событие общегеологического значения: пульсационная геология как знание из знания.

 

А. Историческая преемственность пульсационного воззрения: парадигма Чарлза Лайеля и русский пульсационизм. Томас Кун в хрестоматийной работе “Структура научных революций” (1977г.) отмечает: “Как только исходная парадигма, служившая средством рассмотрения природы, найдена, ни одно исследование уже невозможно в отсутствие парадигмы, и отказ от какой-либо парадигмы без одновременной замены её другой означает отказ от науки вообще”. При этом Т.Кун делится весьма любопытным наблюдением: “чего учёные никогда не делают, сталкиваясь даже с сильными и продолжительными аномалиями. Хотя они могут с этого момента постепенно терять доверие к прежним теориям и затем задумываться об альтернативах для выхода из кризиса, тем не менее, они никогда не отказываются легко от парадигмы, которая ввергла их в кризис” (1977).

В аспекте рассматриваемой проблемы вызывает к себе интерес та часть анализа научных революций Т.Куна, где американский историк устанавливает, что одним из признаков кризисного состояния науки, или, как он выражается, “симптомов перехода от нормального исследования к экстраординарному”, является “обращение за помощью к философии”. Т.Кун утверждает: “Учёные в общем не обязаны и не хотят быть философами. В самом деле, нормальная наука обычно держится от творческой философии на почтительном расстоянии, и, вероятно, для этого есть основания” (1977). Однако же кардинальные перевороты в русской науке (И.И.Сеченов, В.И.Вернадский, русский дарвинизм, пульсационная геология) свидетельствуют совсем об обратном: обращение к философии в русской науке вызывает радикальные потрясения в русской науке; философичность научного мышления – сугубо русская черта творческого процесса. Разъяснения на этот счёт можно найти у В.И.Вернадского, которое по ноуменальному охвату достойно быть манифестом геологического познания в русской науке: “…геологические науки, занимающиеся историей нашей планеты, все без исключения рассматривают изучаемые ими явления в разрезе времени. Это та их особенность, которая, с одной стороны, связывает их с гуманитарными науками, а с другой, заставляет по-особому относиться к ним философскую мысль. Развитие в ХIХ в. геологических наук поставило в теории познания проблему времени в новые рамки в тот момент, когда время не сознавалось в философии в настоящем его значении. Лишь в ХХ в. благодаря огромным успехам научного знания философская мысль подошла к проблеме времени и входит, наконец, в ту область явлений, которая вскрыта геологическими науками” (1975, с.29). Но на примере Т.Куна, где отчётливо ещё слышатся раскаты ньютоновского призыва “физика, бойся метафизики!”, должно уяснить, что европейская наука не освоила перспективу философии в научном знании.

Хотя вопрос о родоначальнике геологии как науки не только не решён, но и правильно не поставлен, не вызывает серьёзных сомнений, что свой первоначальный парадигмальный вид геология приобрела в фундаментальном труде сэра Чарлза Лайеля. В советской аналитике в большом почёте высказывание Ф.Энгельса: “Лишь Лайель внёс здравый смысл в геологию, заменив внезапные, вызванные капризом творца революции постепенным действием медленного преобразования Земли” (1955, с.9). Но западные теоретики, при их недоверии к философскому способу познания, не очень доверяют сказанному таким философским авторитетом, и больше апеллируют к мнению Ч.Дарвина: “…великое произведение Чарлза Лайеля об основах геологии, - в котором будущий историк признает творение, совершившее переворот в естествознании…” (1952, с.313). Само собой разумеется, что, если концепция Мартьянова не сможет обнаружить свои корни в лайелевской парадигме, она не вправе претендовать на статус собственной научной парадигмы.

Полное наименование труда Ч.Лайеля, появившегося в 1830-33 г.г. в трёх томах, следующее: “Основы геологии, или попытка объяснить древние изменения Земли действующими и сейчас процессами”. Знаменательно, что из многосмысленного и многословного титула фундаментального произведения Ч.Лайеля все геологи изымают только один смысл – “Основы геологии”, а другой смысл – “попытка объяснить” оставляют в стороне. Тогда как именно в данной “попытке” заложен первоначальный замысел всей лайелевской эпопеи в геологии: “объяснить древние изменения Земли действующими и сейчас процессами”.А о смысле этого замысла правильно сказала А.И.Равикович: “Проблема времени в концепции Ч.Лайеля играла первостепенную роль. Почти полвека он вёл геологические исследования и на протяжении всего периода своего научного творчества целеустремлённо развивал значение временного фактора в истории Земли и жизни” (1982.с.52). Таким образом, историзм на правах основополагающего понятия науки, тобто в качестве цели познания, объекта познания и метода познания, был введен в геологию Чарлзом Лайелем и в этом отношении философское определение научного значения Ч.Лайеля, данное Ф.Энгельсом, по своей информативности и содержательности превалирует над всеми другими. А поскольку геологическая история есть питательная среда пульсационизма Н.Е.Мартьянова, то в историзме скрыты те корни, что роднят сибирского геолога с английским классиком.

А.И.Равикович сделала также весьма удачную попытку составить аннотацию многосложного трактата Ч.Лайеля, выделив в нём ядро главной доктрины геологии: “Лайель пытался согласовать своё учение с основным тезисом механицизма о господстве строгих законов. В связи с этим он выдвинул постулат об однообразии системы земных изменений. Этим постулатом Лайель подчёркивал, что на протяжении всего геологического прошлого действовали одни и те же законы, которым подчинялись одни и те же геологические факторы, отличающиеся неизменной энергией и скоростью, подобно тому, что наблюдается в настоящее время” (1982, с.54). Этот постулат вошёл в золотой фонд геологии под названием принципа актуализма и его авторская формулировка такова: “Порядок в природе с самих ранних периодов был однообразен в том смысле, в каком мы считаем его однообразным теперь, и надеемся, что он останется таковым на будущее время”. Сам Лайель подчёркивал в этом “принципе однообразия” доктринальный, то есть всеобщий, характер: “…моя концепция однообразия изменений в существующих условиях предполагает навсегда установившийся порядок бесконечного разнообразия явлений как в органическом, так и в неорганическом мире» (цитируется по А.И.Равикович, 1982, с.54). Принцип актуализма заимел в геологии огромнейшую практику и в конечном итоге превратился в методологический приём: настоящее есть ключ к прошлому.

Однако принцип актуализма в когнитивном и методологическом разновидностях вовсе не является доморощенным продуктом Ч.Лайеля, а стал таковым в результате разнообразной рефлексии в процессе этой самой геологической практики. В геологическом трактате Ч.Лайеля содержалась ещё одна глубокая мысль, которой также был присвоен статус принципа – «знаменитый принцип суммирования незначительных изменений (отклонений, флуктуаций) в течение длительного времени» (А.И.Равикович, 1982), - или принцип униформизма. Как утверждают К.М.Завадский и И.И.Колчинский: “Лайель ещё не пользовался терминами “униформизм” и “актуализм”, но из его труда следует, что он не различал униформизм как учение о постоянстве действующих сил природы от актуализма как метода познания причин явлений прошлого на основании знания о ныне действующих законах” (1977, с.89). По всей видимости, Е.Кайзер (1931г.) первым разделил принцип Лайеля на униформизм как мировоззрение и актуализм как рабочий метод.

Таким образом, процесс развития геологического познания и соответственного становление геологической науки осуществлялся по ходу неуклонного движений идей Ч.Лайеля в сторону принципов, а принципы спонтанно и самопроизвольно трансформировались в когнитивную совокупность принципа мысли и принципа действия. Этот процесс д-р С.Дж.Гулд талантливо оформил в качестве своеобразной парадигмальной схемы геологической науки на лайелевском фундаменте, имеющей следующий вид: “1) Единообразие закона. Физические законы неизменны во времени и пространстве… 2) Единообразие процесса (актуализм). Всегда, когда возможно, объяснять прошлые результаты как следствие факторов, всё ещё действующих на Земле. Не изобретать причин, не имеющих современных аналогов, если нынешние причины могут дать наблюдаемые результаты… 3) Единообразие скорости изменения (градуализм)… Лайелевское представление о мире было в согласии с этой величавой традицией. Его Земля находится, конечно, в потоке постоянного изменения, но такого неторопливого, что человек, наблюдая за ней всю жизнь, может объявить её статичной. Однако бесконечность времени гарантирует то, что накопление мельчайших изменений приводит к грандиозным результатам… 4) Единообразие условий (ненаправленность, динамический стационарный процесс). Лайелевская Земля непрерывно изменяется, но сохраняет при этом постоянный облик” (1986, с.с.15,16,17).

Несмотря на субъективный подход, а может быть, благодаря ему, С.Дж.Гулд сумел выразить главную идею лайелевской геологической эпопеи: вхождение геологии на правах равнозначного члена в храм классической науки и приобретение звания чинного фрагмента величественной ньютоновской картины мира. Гулд номотектически провозглашает: “У Лайеля была собственная система взглядов на Землю и её историю. Он хотел перенести непреходящее величие ньютоновского космоса на Землю…” (1986, с.13). То же самое имела в виду А.И.Равикович, утверждая, что Лайель пытался “согласовать основную предпосылку механицизма о господстве жёстких законов с геологическими наблюдениями”. Таковы отдельные персональные ощущения общего объективного обстоятельства того, что лайелевская максима, получившая название принципа актуализма, есть не что иное, как геологический парафраз принципа Г.Лейбница, слагающего сердцевину классической картины мира: “Принцип этот состоит в том, что свойства вещей всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь”. Итак, эпохальное историческое значение Чарлза Лайеля состоит из того, что он привёл наличные геологические знания в соответствие с классическим идеалом, создав теорию такого мощного звучания, что заставил считаться с ней даже великого биолога Ч.Дарвина. “Ньютоновский космос”, тобто всеобщность законов точных наук, в современной геологии закреплён на парадигмальном уровне и действенность ньютоновских физикократических абсолютов, вытекающая следствием из этой парадигмы, определяют весомость и значимость геологии в цикле естественных наук. Поэтому стремление к законам точных наук обретается в ранге конечной цели и идеала геологического познания, а видный советский теоретик академик В.Е.Хаин изрекает не мнение, а руководство к действию: “Действительно, геологические процессы подчинены основным законам физики и химии, которые одинаково проявляются от глубокого докембрия до кватера” (1977). В том же назидательном ключе тематический сборник “Проблемы развития советской геологии” (1971г.) устанавливает приоритеты для геохимии: “Изучение вещества Земли и его развития геохимией производится на базе основных законов химии, физической химии и физики с помощью физических методов и экспериментов” (1971, с.123). А идеолог советского науковедения А.И.Ракитов презентует общий рецепт: “В настоящее время широко распространено убеждение, что большинство современных, по крайней мере, естественных наук, включая химию, биологию, географию, геологию и т.д. должны быть построены в соответствии с эталонами научности, принятыми для современной физики” (1977, с.153).

Приведение особенностей геологического движения к физикократической специфике ньютоновского научного континуума составляет не только отличительное качество, но и познавательную ценность лайелевской парадигмы, в силу того, что благодаря этому геология оказалась вписанной в общий потенциал мировой науки на определённом историческом этапе человеческой цивилизации. Субъективизм д-ра С.Дж.Гулда состоит в том, что он представил парадигму Лайеля как торжество “единообразия”, - субъективно таким способом обозначив всеобщность и непоколебимость физических законов точных наук [5] .

Универсальностью физических законов, однако, не исчерпывается когнитивная содержательность лайелевской парадигмы и в неё включается момент, отмеченный в принципе униформизма – конструктивный эффект времени, превращающий мелкие изменения природной среды в геологические катаклизмы. Именно фактор времени здесь является полномочным представителем геологии, без которого последняя попросту превратилась бы в данной парадигме в рядовой отдел “одной большой лаборатории Кавендиша”. Но гениальная интуиция Чарлза Лайеля, какая позволила ему узреть в геологическом мире фактор времени как реальность геологической истории, не смогла проникнуть в своём первородном виде в парадигму Лайеля, ибо константа времени в её историческом облике начисто отсутствует во всех дисциплинах цикла точных наук. (И.Пригожин и И.Стенгерс категорически утверждают: “Мир классической физики – мир атемпоральный, лишённый времени” (1986, с.95). А потому лайелевское откровение времени было введено в парадигму в усечённом виде – в форме статистического принципа суммирования или принципа градуализма (“единообразия скорости изменения”).

При суммировании мелких изменений (по способу “копилки”) время учитывается как пассивная величина в разряде ньютоновского абсолюта длительности, а геологическая история, если таковая нежданно-негаданно является, неизбежно подвергается акту объективизации. И, тем не менее, лайелевская парадигма привела к потрясающему расцвету геологических знаний именно во временном, исключительно геологическом, контексте: геохронологическая шкала геологического времени (стратиграфия) и теория геосинклиналей должны быть отнесены к наиболее выдающимся достижениям классической науки; не случайно на субстрате этой парадигмы родилось и развилось дитя дивной красоты – альпийская школа геологов. Здесь явственно наблюдается парадокс: в парадигме Лайеля классические “атемпоральные” средства приводят к появлению знаний о временных, геологических явлениях. Мартьянов непринуждённо объяснил, а точнее сказать, разрубил этот гордиев узел – принципиальную несообразность альпийской парадигмы: “Для экспериментатора явление, которое протекает лишь на протяжении миллионов лет, просто практически невероятно, а для геолога это срок, составляющий тысячные доли от того времени, которым он обычно оперирует, и, значит, такой срок для геолога вполне реален” (2003, с.233). Итак, что годно для физика – непригодно для геолога, и, наоборот, - в этом парадоксе сеется зерно будущей пульсационной концепции или новой парадигмы.

Наиболее важным моментом в этом выводе необходимо считать, что посылки новозаконного порядка всецело зародились в недрах исходной парадигмы, а вовсе не стали результатом внешнего влияния. Этим “новозаконным порядком” Мартьянов определил открытие пульсаций земного вещества и он написал: “Первым, кто сформулировал эту мысль, оказался А.Ротплец (A.Rothpletz, 1903). Он назвал свою работу «Попытка примирить экспансию и контракцию», предполагая при этом, что этапы сжатия и расширения Земли периодически сменяют друг друга во времени. Но в начале нашего века, когда Ротплец выступил со своей статьёй, контракция ещё настолько прочно владела умами ведущих геологов, что представления Ротплеца, к тому же не подверженные данными физики, не получили распространения» (2003, с.20). Итак, пульсации были первоначально открыты в сфере механического движения – сжатия и расширения Земли (впрочем, такими они остались и поныне), но Мартьянов не обратил внимание на то, что это открытие было связано с попыткой «примирить» крайние противоположности в геотектоническом движении, а не механически совместить либо эклектически соединить их в мистической борьбе противоположностей. Впоследствии Мартьянов самостоятельно и новаторски покажет пульсации именно как способ примирения крайностей в геотектоническом развитии и геологической истории, стихийно проявляя в этом свою врождённую диалектическую натуру.

Мартьянов указывает, что в момент открытия пульсации не были “подтверждены данными физики” и ставит, судя по смыслу текста, этот факт как преходящее обстоятельство. Если Ротплецу принадлежит заслуга в открытии пульсации как явления природы, то американский геолог Уолтер Бачер снискал себе славу, создав гипотезу пульсаций, то есть впервые научно освоил данное явление природы, которое заведомо должно быть подтверждено данными физики. Но в итоге У.Бачер отказался от своей идеи пульсаций и тот же конечный результат постиг и русского исследователя пульсаций академика В.А.Обручева. Этот поразительный для истории науки факт был лишь зафиксирован в аналитике и не нашёл никакого места в исторической преемственности пульсационной концепции. Мартьянов только отметил: “Имя Уолтера Бачера войдёт в историю геологии как автора пульсационной гипотезы. Его поразительная капитуляция весьма поучительна… Такого рода отречения от собственных открытий, несомненно, свидетельствуют о недостатке творческих сил. Однако гораздо важнее, что подобные капитуляции показывают, каких огромных усилий требует продвижение в науку новых представлений, и какая пропасть разделяет гипотезу и теорию” (2003, с.21).

Если последнее из суждений Мартьянова не вызывает сомнений как общая неконкретная сентенция, то критерий “о недостатке творческих сил” навряд ли можно отнести к такому деятелю альпийской формации, как У.Бачеру. И уж вовсе данное мерило неприемлемо к академику В.А.Обручеву, который прославлен в русском естествознании как путешественник, представитель славного племени русских географов, какое можно упрекнуть в чём угодно, но только не в дефиците творческого духа; к тому же геология обязана Обручеву рядом впечатляющих эмпирических и теоретических достижений. Действительность здесь склоняется к тому, что научно углубившись в сущность пульсаций, учёные узрели (прочувствовали) главное их естество в несоответствии с всемогуществом физических законов, принятом в парадигме Лайеля, и это противоречие они решали в пользу достославного воззрения, отдав дань великой традиции своей науки (хотя в отношении академика В.А.Обручева не исключается политическая причина). Но как бы не было, выявляется, что с некоторого момента идея пульсаций сместилась в русскую геологию, где она оформилась в течение пульсационизма, поставившей себя альтернативой блистательной альпийской геологии Чарлза Лайеля. Незабвенные носители этой альтернативы – профессор М.М.Тетяев, академик М.А.Усов и томский геолог Н.Е.Мартьянов, - однако, были загублены советским социальным институтом и русский пульсационизм, как и русский дарвинизм, стал жертвой мрачного периода русской науки, а правильнее сказать, русский пульсационизм как часть русского дарвинизма постигла та же самая доля.

Историю русского пульсационизма ждёт завидная участь будущей прелести аналитического постижения, если только историческую преемственность русской геологии вести от бессмертного Геологического Комитета. Мартьянов полагает зачатие русского пульсационизма в творении профессора М.М.Тетяева, где он безошибочно точно опознал сильную и наиболее типичную черту русского течения: “Гипотеза М.М.Тетяева представляет собой попытку решить философским путём научную проблему. Это, несомненно, уникальный опыт, ибо естествоиспытатели ХIХ века, как это отметил ещё Фридрих Энгельс, не только не пытались решить свои проблемы философским путём, но испытывали отвращение к философской мысли” (2003, с.22). Ввиду самоочевидной ясности Мартьянов не разъясняет, что последнее характерно для физикократической лайелевской парадигмы как наследия ньютоновской науки, но особо упирает на то, что “В свете изложенного гипотеза М.М.Тетяева представляется одной из первых ласточек на мрачном фоне господствующего бездумья. Она заведомо прогрессивна и уже по этой причине заслуживает самого пристального внимания” (2003, с.24).

Следовательно, философско-диалектическую часть тетяевского пульсационного сказания Мартьянов принимает как основополагающее и новаторское качество и, характеризуя его, самопроизвольно очерчивает контуры своей будущей парадигмы. В таком свете Мартьянов указывает: “Гипотеза М.М.Тетяева показала, что во всех случаях, когда он рассуждал как последовательный диалектик, он безошибочно точно предугадывал черты будущей, выведенной из новейших научных данных, гипотезы пульсации Земли. Напротив, в тех случаях, когда он уклонялся от последовательно диалектического решения проблемы, он совершал и геологические ошибки. Следовательно, гипотеза пульсаций М.М.Тетяева продемонстрировала объективное и всеобъемлющее значение диалектики для всех природных процессов. Гипотеза М.М.Тетяева показала, что только представление о пульсациях Земли соответствует диалектике и поэтому является единственно верным решением проблемы. Мы полагаем, что именно в этом заключается главное значение работы М.М.Тетяева, её бессмертная роль в истории науки о Земле. Таким образом, мы должны признать, что если М.М.Тетяев и не решил проблему пульсации Земли, то он, несомненно, указал нам верный путь к её решению” (2003, с.27).

И этот “верный путь” начинается с парадигмально нового извещения, данного Тетяевым как старт идеи пульсации: “Следовательно, когда мы занимаемся вопросами структуры Земли, то, прежде всего, мы должны подходить к ней с исторической точки зрения, т.е. понять эту структуру в её развитии, понять различные формы этой структуры, появляющиеся на различных ступенях развития, понять их взаимосвязь и последовательность общего развития”. И далее, в развитие темы: “Целое не есть арифметическая сумма отдельных слагаемых. Для того, чтобы понять целое, нужно понять связи между отдельными элементами, а эти связи непосредственно не наблюдаются. Мы должны определённым и правильным логическим рассуждением дойти до понимания этих связей и взаимоотношений отдельных элементов между собой. Тем более это важно, когда мы имеем не непосредственную связь этих элементов, а историческую взаимосвязь и переход одного явления в другое. Этого мы никогда не можем наблюдать на фактическом материале: необходимо определённое логическое построение, чтобы установить взаимоотношения этих отдельных разновозрастных частей и переход их из одного состояния в другое. Вот почему метод, который базируется только на познании фактического материала, никогда нам не даёт общих представлений о целом, т.е. в данном случае о структуре, а тем более о её развитии. Следовательно, в нашем изучении мы должны иметь в виду не только накопление фактического материала, но и правильное обращение с этим фактическим материалом и его изучение при помощи определённой правильной логики нашего мышления” (1934, с.с.5,11).

Парадигмально новый “верный путь” Тетяева обладает, таким образом, методологической природой и состоит из двух функционально разных стадий: на первом этапе в нём задействованы знаки интуитивного, полностью идентичного мартьяновскому, мироощущения, а на второй стадии явлена необходимость логизации данной интуиции, тобто трансформация интуиции “при помощи определённой правильной логики нашего мышления». Мартьянов понял, что, как автор научных ценностей, Тетяев достигает успехов, действуя “как последовательный диалектик” посредством интуиции или, по определению Мартьянова, “врождённой стихийной диалектики”, но терпит неудачу, когда уклоняется от “последовательной диалектики”. Если в первом случае Мартьянов открыто провозглашает хвалу диалектическому чутью Тетяева, то второго случая, где Тетяев изрекает, что “…правильной логикой является только методология диалектического материализма” и “что в основе нашего геотектонического изучения должна лежать теория диалектического материализма” (1934, с.11), он касается лишь намёками. Осмысляя пульсационную форму геологического движения, Тетяев пишет: “Понять эту характерную черту процесса геотектогенеза не как пассивную форму его проявления под влиянием тех или иных внешних или внутренних причин, а как сущность самого процесса, как источник его движения, определить ведущее начало в этой борьбе двух противоположностей, т.е.понять направление развития процесса, возможно только уже при помощи методологии диалектического материализма” (1934, с.37).

Особенность тетяевской логики “верного пути”, таким образом, сосредоточена в том, что верные геологичекие посылки необходимо трансформируются в нужные умозаключения при посредстве философского мышления; но всё дело в том, что великий геолог принял готовый штамп государственной философии – методологию диалектического материализма. Эти идеологические моменты были сконцентрированы Тетяевым в своём окончательном резюме, под которое он подвёл своё видение пульсаций земного вещества: “В наших теоретических предпосылках мы охарактеризовали развитие Земли в геологическую стадию её развития, как борьбу сжатия и расширения, принимающую антагонистический характер вследствие того, что с появлением земной коры отталкивание не уходит в пространство путём лучеиспускания, а накапливается в замкнутой среде до своего преобладания над притяжением. Это накопление элементов отталкивания внутри земли и конкретизируется в явлениях расширения, которые начинают брать перевес над сжатием” (1934, с.271).

В силу известных причин Мартьянов не может прямо осуждать “методологию диалектического материализма”, давшую столь фантастическую картину борьбы сил отталкивания и притяжения в недрах Земли, но по смыслу и логике мышления в его рассуждениях отчётливо чувствуется неприятие и понимание порочности пути, при котором одухотворённая, стихийная диалектика (интуиция) уступает место внешним формам готовой, а потому догматической диалектики. Стремление Тетяева подвести акты естественной истории под канонические формы вульгарной диалектики, то есть попросту выполнить политизацию геологического познания, осуждала мыслящая элита русской геологии, помимо Мартьянова, и последний цитирует слова академика Н.М.Страхова: “Оперируя активным космическим веществом внутри Земли и инертной сдерживающей его внешней оболочкой, а также борьбой притяжения и отталкивания внутри Земли, М.М.Тетяев ограничивается, в сущности, условными словесными символами, за которыми не скрывается конкретного физического содержания. Естественно, что в этих условиях объяснение сводится к игре словами, причём употребление терминов “единство противоположностей”, “перерастание” одного процесса в другой и т.д. только внешне придаёт этим словесным объяснениям вид совершенно марксистской теории. Таким путём дать действительно научное объяснение историко-геологического процесса, конечно, нельзя” (2003 с.25).

Само собой разумеется, что научное заблуждение Тетяева есть непосредственное свидетельство философской погрешности диалектического материализма, результат неверного выбора учёным “правильной логики”. Но Тетяев не отказался от идеи пульсаций, что требовалось для сохранения престижа государственной философии, а своими упущениями как бы рекламирует несостоятельность диалектического материализма. Такого дерзновения со стороны великого геолога социальный институт не мог потерпеть: Тетяев был репрессирован в конце 40-х годов прошлого века и сослан в Забайкалье [6] .

Следующим актом в истории русского пульсационизма стало явление академика М.А.Усова. Хотя ни один пункт своего пульсационного повествования он не успел довести до конца, но его идеологическая часть стала такой sui generis (своеобразием), что всё ранее существовавшее в пульсационном воззрении оказалось не более, чем увертюрой. Академик М.А.Усов явился первооткрывателем совершенно нового вида пульсационного механизма в геологическом мире, именно того вида, которому впоследствии Мартьянов даст парадигмальную характеристику как дуалистическим пульсациям механического геологического движения. Здесь нет смысла повторять пафосные пассажи Мартьянова по отношению к откровению Усова, которое он преемственно впитал в свою концепцию. Можно только ещё раз выделить его указание на «гениальную интуицию» Усова, дабы подчеркнуть мысль, что интуиция становится родовой чертой русского способа мышления в пульсационном (историческом) секторе геологии. Однако не менее, если не более, важное значение, чем положительные унаследованные усовские моменты, для ноуменальной конструкции Мартьянова приобретает концептуальное расхождение с Усовым.

В основе разномыслия лежит основополагающий тезис Усова: «конечно, сжатие и расширение коры суть не пассивные формы тектогенеза под влиянием каких-то внешних сил, а особые формы притяжения и отталкивания в саморазвитии материи Земли как части космоса» (1940, с.124; выделено мною – Г.Г.). Выделенные понятия стали камнем преткновения сибирских пульсационистов и Мартьянов определил: «М.А.Усов понимал, что чему-то пульсации не подчиняются. Он даже прямо указывает, что они не подчиняются ни охлаждению, ни влиянию Луны и Солнца (то есть силам гравитации). Но как выразить, как обобщить те силы, которым пульсации не подчиняются? И он решил, что они не подчиняются внешним силам, то есть никаким силам вообще. А отсюда происходит и это метафизическое представление о «саморазвитии», представление о том, что Земля развивается как абсолютно изолированное тело, независимое от окружающего космоса. А между тем, чтобы избежать этого заблуждения, Усову достаточно было бы вместо понятия «внешние силы» употребить понятие «лабораторно установленные силы», чтобы необходимость о саморазвитии отпала» (2003, с.37). Итак, Мартьянов разграничивает «лабораторно установленные силы» от «внешних сил» и в духе своей антифизикократической хартии решительно отрицает первые, сохраняя познавательную значимость вторых; в плане последнего Мартьянову мнится положение Земли в составе Солнечной системы под внешним воздействием планет и Солнца. Важно понять, что разногласие Усова и Мартьянова наполнено таким содержанием, что выходит далеко за пределы персональных мнений творцов научных знаний, и встаёт в ряд с такими судьбоносными для науки спорами, как диалоги И.Ньютона и Х.Гюйгенса, Э. Роттердамского и М.Лютера, А.Эйнштейна и Н.Бора. Ибо в русском пульсационизме речь идёт о развитии материи Земли, тобто о ключевой проблеме естествознания, а для лучшего понимания смысла ведущейся диатрибы философский термин «саморазвитие» следует заменить на внутриразвитие и тогда появится антитезис – внешнеразвитие, и соответственно явится сюжетная канва конфликта: Мартьянов – сторонник внешнего генератора и противник принципа саморазвития против Усова – поклонника внутренней генерации и адепта принципа саморазвития (первоавтором которого в русском пульсационном течении является профессор М.М.Тетяев). Отсюда начинается философия пульсационного мироощущения – стержневая отрасль русского пульсационизма в исполнении Н.Е.Мартьянова.

 

Б. Философия русского пульсационизма. Великий немецкий философ Фридрих Шеллинг провозгласил ноуменальное правило: «Ценность науки и интерес к ней всегда растёт в зависимости от того, насколько она способна к глубокой и реальной связи с высочайшей из всех наук, с философией; те, кто из прискорбного недоразумения стремятся, насколько возможно, оторвать свою науку от философии, не ведают, что творят» (1998 с.1463) Поскольку философский обзор образует основополагание русской либеральной науки, то философское истолкование спора Усов - Мартьянов должно составлять основу научного содержания русского пульсационизма в его новаторском качестве. Выделение в мире сущего внутренних и внешних компонентов относится к числу самых древних признаков науки как особого мироощущения, начиная с древнегреческой натурфилософии, а отношение внутреннее-внешнее изначально ставится как определяющий динамический принцип. Другой великий немецкий философ Георг Гегель предлагает философски развёрнутую рефлексию этому обстоятельству: «Однако здесь имеется не просто соотношение обоих друг с другом, а определённое соотношение абсолютной формы, заключающееся в том, что каждое из них есть непосредственно противоположность себе, и имеется их общее соотношение с их третьим или, вернее, со своим единством». Поскольку гегелевская отвлечённая мысль декларирует понятие «противоположность» и, главное, опосредует «третье» состояние, что слагает «единство» противоположностей, то в геологическом ракурсе анализа это должно означать пульсации. Но оказывается, что на данном уровне проникновения тех пульсаций, что мнятся геологическому воображению, быть не может. Гегель продолжает: «Но их опосредование ещё не имеет этой тождественной основы, содержащей их обоих; их соотношение есть поэтому непосредственное превращение одного в другое, и это отрицательное связывающее их единство есть простая бессодержательная точка» (1999, с.585).

Итак, пульсации на этом уровне соотношения внутреннее-внешнее есть не более, чем «бессодержательная точка» и этот момент имеет важное значение как изначально-генетический пункт в философии пульсации. Не вникая в философскую премудрость гегелевского глубокомыслия, следует лишь воспользоваться теми выводами, которые способны дать философское понимание геологической пульсации как уникума динамического потенциала земного вещества... Основанием первого вывода служит то общее положение, какое было умозрительно выведено Аристотелем: внутреннее суть сущность, содержание; внешнее суть форма, бытие; а, будучи раздельно «пассивным наличным бытием», предназначены одна для другой, - без формы нет сущности, а без сущности нет формы, - и совместно – для создания целокупности тела, вещи, объекта природы. А сам вывод гласит, что пульсации хранятся в любом теле как потенции и выступают в качестве универсального свойства реальности, именно как погружённое в реальность тела способность самого тела, а отнюдь не как цель или результативный предустановленный итог. Из этого вывода вытекает следствие, что сугубо геологическое соотношение внутреннего-внешнего перерастает натурфилософское аристотелевское соотношение и внутренним здесь является та целокупность, какая в пассивном состоянии образована из слияния двух тождеств – натуралистических внутреннего и внешнего. А внешним, стало быть, оказывается то иное, что бытует вне внутреннего. Незнание, а точнее, игнорирование этого изначального и наглядного обстоятельства является серьёзным философским дефектом классической геологии.

Для реализации этой подсознательной пульсационной способности любой реальности необходима сила как некая динамическая инстанция, обладающая «деятельным проявлением», что в системе гегелевского умопредставления обозначается «как снимающая себя тождество». Параметр «сила» выполняет в гегелевской системе ту же функцию, что армия в государстве: она суть механик соотношения внутреннее-внешнее и, будучи генератором и контролёром динамического тонуса последнего, переводит его в действительность – одну из коренных гегелевских градаций сущего мира. Понятие «сила» кажется наиболее сложным и трудным для восприятия рефлективным определением гегелевского гнозиса о соотношении внутреннее-внешнее, ибо здесь мыслитель выводит два рода сил: «Сила, таким образом, в своём понятии определена сначала как снимающее себя тождество, а в своей реальности одна из обеих сил определена как побуждающая, а другая – как побуждаемая». В разъяснении этого основополагающего момента Гегель блеснул оригинальностью и глубиной своей логики: «…Иначе говоря, она побуждающая сила лишь постольку, поскольку она побуждается к тому, чтобы быть побуждаемой. Тем самым первая сила, наоборот, побуждается лишь постольку, поскольку она сама побуждает другую к тому, чтобы побуждать её, т.е. первую. Каждая из обеих сил получает, следовательно, импульс от другой; но импульс, который она даёт как деятельная сила, состоит в том, что она получает импульс от другой силы; импульс, который она получает, вызван ею же самой» (1999, с.с.580,581).

Итак, гегелевская диалектика трактует о том, что обе «силы» («побуждающая» и «побуждаемая»), как и их импульсы, не обладают функционально-генетическими различиями, потребными для самостоятельного существования, а пребывают в наличие только в отношении с самим собой и лишь как определители самих себя, - побуждающий импульс имеет себя через побуждаемый и наоборот. Естественно, такова судьба внутреннего и внешнего, если эти параметры брать как отдельные существенности; для Гегеля внутреннее и внешнее, по его словам, «…оба составляют лишь одно тождество» и «…оба составляют лишь одну суть дела», равно как «сила проявляет тождественность своего внешнего со своим внутренним». Именно в этом состоит диалектический смысл гегелевского извещения, который в любой другой системе кажется тавтологией, - к примеру, суждение: «импульс, который она (сила – Г.Г.) получает, вызван ею же самой». Восхищение Мартьяновым гегелевской диалектикой не только знаменательно, но и поучительно, ибо Г.Гегель единственный из великих, кто осмелился во весь голос предать анафеме принцип «или-или», который и по ныне царит на методологических высотах науки: «И в самом деле нигде: ни на небе, ни на земле, ни в духовном мире, ни в мире природы – нет того абстрактного «или-или», которое утверждается рассудком» (1975,т.1. с.279). Но как ни великолепна гегелевская диалектика как форма мышления, но её философский образ создан не для геологического континуума.

Г.Гегель не может применить такую ясную в геологии терминологию, как «внутренние силы» и «внешние силы», ибо благодаря их диалектическому тождеству тут нет отличительных критериев, а конечных признаков особенности нельзя увидеть в гегелевском определении: «Таким образом, нечто, которое есть ещё только что-то внутреннее, именно поэтому есть лишь внешнее. Или, наоборот, нечто, которое есть лишь что-то внешнее, именно поэтому есть лишь внутреннее» (1999, с.584-585). В сущности, диалектическое торжество Гегеля заканчивается получением посредством множества снятий и отрицания отрицаний «Непосредственного тождества внутреннего и внешнего». Но «непосредственное тождество» как объективная целокупность образует «внутреннее» для геологического миропорядка и, следовательно, геологическая драма с этого только начинается. В геологии же благодаря априорной наглядности обе определённости (внутреннее и внешнее) имеют право на раздельную самостоятельность, и в геологическом соотношении диалектически насыщенное, но онтологически обезличенное понятие «сила», получает положительную существенность как «источник». В геологии каждый вид анализа может состояться при условии наличиях двух предпосылок, данных с любой степенью доверительности, - внутреннего источника, силы, источник которой погружён в недра тела или системы, и внешнего источника, силы, источник которой приходит со стороны, извне.

Как не кажутся аналогичными по смыслу геологические понятия «внутренний источник» и «внешний источник» с диалектическими фигурами «внутреннее» и «внешнее», подобие между ними больше этимологическое. Суть заключена в том, что сложнейшая диалектическая пертурбация Гегеля, служащая к вящей славе человеческого разума, в самой первичной или исходной глубине имеет то, что Аристотель называл «первосущностью» или «первоисточником», то есть сущность, которая накладывает свой отпечаток на весь диалектический процесс в сфере соотношения внутреннее-внешнее системы Гегеля. И такой сущностью выступает величина, которая в геологическом разрезе априорно опосредуется как «внешний источник» или «внешняя сила». Гегель таким образом объясняет этот оборот мысли: «…когда спрашивают каким образом вещь или материя приходит к тому, чтобы обладать силой, предполагают, что сила внешне связана с вещью или материей и втиснута в неё какой-то посторонней мощью. Как такая непосредственная устойчивость сила есть вообще спокойная определённость вещи, не нечто проявляющееся, а непосредственно внешнее». Поэтому «внешнее» в логике Гегеля нередко ассоциируется вплоть до полной синонимики с понятием «сила»: «Она проявляет себя. Проявление – это реакция в том смысле, что она полагает внешнее как свой собственный момент и тем самым снимает то, что она была побуждена другой силой». Окончательный вывод на этот счёт представляется в следующем виде: «Поэтому то, что нечто есть, оно есть целиком в своём внешнем; его внешнее – это его целокупность, она точно так же его рефлектированное в себя единство» (1999, с.с.577,581,588).

Диктат внешнего, однако, не является неким логическим достижением либо ухищрением гениального ума, а он присутствует в человеческом умообзоре постоянно и ещё с древнегреческих глубин стихийно конституирует всё то, что в философии и науке называется материалистическим. В классической науке Ньютона это основополагание удостоверено законом инерции (общий смысл закона инерции состоит в том, что любое тело будет находиться в состоянии покоя или прямолинейного равномерного движения бесконечно долго, пока не будет явлено воздействие внешнего актива), а в классической философии эту идею Г.Гегель выразил в ином образе: «Так, силу обозначают также как материю, и вместо магнетической, электрической и т.д. сил признают магнетическую, электрическую и т.д. материи или вместо пресловутой силы притяжения – тонкий эфир, связывающий всё» (1999, с.577). В таком качестве примат внешнего агента противостоит сигналам и импульсам, идущим из имманентных недр тела либо системы и опосредующимся как саморазвитие. Важным в данном случае представляется то, что повсеместно бытующая материалистическая парадигма по ёмкости определяется не столько материальным объектом познания, сколько способом мышления, выводящим приоритет внешнего во всех аспектах; здесь находится генетическое ядро известной формулы «первичность материи и вторичность сознания» и отсюда следует вывод, который, не взирая на наглядную очевидность, не пользуется авторитетом в философском познании: разделение философии на материалистическую и идеалистическую имеет не идеологическую, а чисто методологическую природу, - по способу познания: на основе диктата внешнего фактора либо приоритета внутреннего стимула (саморазвитие). А это необходимо означает, что между так называемыми материалистической и идеалистической философиями (правильнее, между материалистическим и идеалистическим методами) нет того враждебного противоборства, на чём зиждется ленинская система воинствующего материализма и что является её принципиальным пороком.

Именно в силу изложенных обстоятельств разногласие между Усовым и Мартьяновым выпадает из разряда заурядного теоретизирования и становится предметом философской дискуссии на мировоззренческом уровне. Но мало того. Реальная сущность предмета Усова и предмета Мартьянова есть, прежде всего, субстанции, данные в тождественных актах существования как раздельные явления. На философском языке данная жизнеутверждающая определённость каждой изображена Г.Гегелем в свойственной ему тональности: «Существование – это непосредственность бытия, к которой сущность восстановила себя. Эта непосредственность есть в себе рефлексия сущности в себя. Сущность как существование выступила из своего основания, которое само перешло в существование. Существование есть эта рефлектированная непосредственность, поскольку оно в самом себе есть абсолютная отрицательность. Оно теперь также положено как абсолютная отрицательность, определив себя как явление» (1999, с.552).

Однако в отличие от гегелевской диалектики, где рефлектированная непосредственность сливается с реальной непосредственностью в абсолютной отрицательности, геологическая “непосредственность бытия, к которой сущность восставила себя”, тобто существование пульсаций как таковых, не обязательно поникнет в абсолютную отрицательность, поскольку в пульсационном акте эмпирически положительно имеют себя два самостоятельных “существования” – сжатие и расширение. В объёме гегелевского диалектического рецепта данный тип дуализма осмысляется таким образом, что сжатие предназначается в порядке снятия для расширения, тобто полного замещения отрицательным антиподом – “абсолютной отрицательностью”; та же самая “абсолютная отрицательность” следует в обратном направлении, от расширения к сжатию. Следовательно, диалектически реставрированный пульсационный процесс состоит из абсолютной отрицательности (тождества отрицающих моментов) противоположностей, или, по-простому, чередования и перемежаемости явлений сжатия и расширения; это и есть онтологические пульсации.

Другой тип дуализма пульсаций состоит из взаимопроникновения противоположностей в одном акте и одном отношении, - при этом явление “абсолютной отрицательности” как динамический итог отрицания исключается полностью. Каждый пульсационный акт в таком случае приводит к новой геологической реальности, сохраняя лишь геотектоническую тенденцию и направленность в состоянии или тела и производя изменения внутри формации – саморазвитие; это и есть дуалистические пульсации. Принципиальная разница между ними оплодотворена фактором времени и обладают исключительно исторической природой; если онтологические пульсации направляются последовательной динамикой по кругу, возвращаясь к функциональному началу (пресловутые “геологические круговороты”) и производя эволюцию посредством количественного накопления изменений, то дуалистические пульсации больше эксплуатируют дискретную динамику, производя качественные изменения и никогда не повторяя пройденного.

Итак, философия пульсаций свернута в содержательной существенности спора, который правильнее назвать отношением Усов-Мартьянов. В этом обертоне возникает первый важный вопрос: чем обуславливается в геологическом движении качественная разнородность или самостоятельная непосредственность внутренних сил и внешних сил? Ответ на это вопрошание как верное решение отношение Усова-Мартьянова должен назвать причину двойственной природы пульсационного процесса и объявить какова подлинно объективная роль фактора саморазвития в пульсационизме.

Эту сложную геологическую задачу на удивление просто и с непринуждённым изяществом разрешил в философии Фридрих Шеллинг, который заявил: “В приложении к внешним предметам – это пространство. Мы не можем представить себе внешние предметы иначе, чем в пространстве; таким образом, пространство есть необходимая и всеобщая форма нашего внешнего созерцания... То, что для внешнего созерцания – пространство, для внутреннего – время. Наши представления, ощущения и т.п., как те представления, которые полностью возникают в нас самих, из собственной деятельности нашего духа, так и те, поводом к которым служат внешние предметы, находятся в определённой последовательности; форма, в которой мы их воспринимаем, есть последовательность – время.” (1998, с.1415-1416). Время-пространство как глобальный и тотально-всеобщий дуализм сущего мира именно в геологическом континууме заимел наиболее наглядный макет, где центровое положение принадлежит пульсациям в качестве универсального свойства реальности природы, в том числе земного вещества, и обладающего двойственной структурой. Столь же выразительно при первом же приближении архетипическая природа пульсаций распадается на онтологические пульсации – производное геологического пространства и дуалистические пульсации – продукт геологического времени или естественной истории планеты.

Итак, если причина двойственной природы пульсационного процесса в геологии при философском подходе решается как бы сама собой, то проблема “саморазвития” приобретает вид философемы (философской проблемы), ибо любой характер движения в классической науке и классической философии исходит из внешнего источника (постулат гегемонии внешнего фактора) и “саморазвитие” априорно полагается вторичным. Однако самые общие, но эмпирически и исторически достоверные, показатели свидетельствуют, что реально-природные геологические акции не коррелируются отчасти вовсе, отчасти адекватно, с философски понятными особенностями точных наук, входящих в классическую научную картину мира. Этому обстоятельству в своей концепции пульсаций Мартьянов придал мировоззренческую высоту и остроту, а глубину он не понял и сам: проблема пульсаций не решается без проблемы “саморазвития”, а проблема “саморазвития” не может решаться вне философской рефлексии.

А философская рефлексия, данная Г.Гегелем в режиме summum modificabile (высшее мастерство), свидетельствует о наличии только онтологического типа пульсационного дуализма, где отсутствуют предпосылки принципа саморазвития. Эту мысль, подданную Гегелем в стиле общефилософской отвлечённости, конкретизировал другой представитель высшего классического мастерства – Фридрих Шеллинг в своей попытке создать «науку о природе» на философском фундаменте. Это последнее Шеллинг строит на резком противопоставлении философии, познающей процесс саморазвития («самосознания», по Шеллингу) и называемой И.Кантом трансцендентальной, и физической философии. Мыслитель постигает, «…что в данной науке отсутствуют те объяснения идеалистического характера, которые может дать трансцендентальная философия, поскольку для трансцендентальной философии природа – не что иное, как орган самосознания, и всё, существующее в природе, необходимо лишь потому, что только такой природой может быть опосредовано самосознание; однако для физики и для нашей науки, разделяющей её точку зрения, подобное объяснение столь же бессмысленно, как прежние телеологические объяснения и введение некой всеобщей цели для всех причин и искажённую этим науку о природе. Ибо любое идеалистическое объяснение, перенесенное из своей специфической области в область объяснения природы, превращается в фантастическую бессмыслицу, примеры чего хорошо известны» (1998, с.238).

Решая свою задачу, - «построить науку о природе», - Шеллинг за много лет до Чарлза Лайеля сумел обозначить те из научных максим ньютоновского классического воззрения, которые без изменения вошли в состав лайелевской геологической парадигмы, и даже при наличии ошибочных конкретно-научных положений философские пассажи Шеллинга по настоящее время служат единственным источником для философского истолкования геологической парадигмы Лайеля. Эта доктрина, включающая в себя гегемонию внешнего фактора, есть первейшее и совместное основополагание классических наук и философии и в таком комплексном виде она целиком входит в лайелевскую систему, слагая функционально-когнитивную основу классической геологии. Поэтому у Ф.Шеллинга «…геология должна исходить из земного магнетизма», а Гегель образно назвал историю геологии «трупом», подвластным «случаю».

«Чередование» есть онтологический знак особого состояния пульсаций, когда в последовательный ряд укладываются равнозначные, но противонаправленные, формы сжатия и расширения, притяжения и отталкивания. Существование только такого онтологического типа пульсаций допускает классическая механика, выводящая движение как столкновение противоположных «или-или». Шеллинг точно передал ритмику этого движения: «Последует противоположное действие – отрицательное притяжение, т.е. отталкивание, Отталкивание и притяжение относятся друг к другу как положительная и отрицательная величины. Отталкивание – лишь отрицательное притяжение, притяжение – лишь отрицательное отталкивание; следовательно, как только притяжение достигает максимума, оно переходит в свою противоположность, в отталкивание» (1998, с.778). Однако подобная странная динамика, по типу «ванька-встаньки», не имеет математического обеспечения и в классической математике отсутствует вычисление, позволяющее «плюс» обратиться в «минус», а их контакт при взаимном равенстве величин приводит к 0, то есть к аннигиляции (уничтожению). Проницательный Шеллинг не мог пройти мимо этого обстоятельства и он не только фиксирует его, но и предлагает хитроумное решение этой апории: «Для того, чтобы возник продукт, эти противоположные тенденции должны столкнуться. Однако поскольку они положены равными (ибо нет основания полагать их неравными), то, столкнувшись, они уничтожат друг друга; следовательно, продукт будет равен нулю, т.е. и в этом случае не возникнет. Это неизбежное, хотя до сих пор недостаточно осознанное противоречие (а именно то, что продукт может возникнуть лишь вследствие столкновения противоположных тенденций, а эти противоположные тенденции взаимно уничтожают друг друга) может быть разрешено только следующим образом. Устойчивое пребывание продукта немыслимо без постоянного его воспроизводства. Продукт следует мыслить в каждый момент уничтоженным и в каждый момент вновь воспроизведённым. Мы видим, собственно говоря, не пребывание продукта, а только его постоянное воспроизведение» (1998, с.256).

Однако решение Шеллинга, - «в каждый момент уничтожаемый и в каждый момент вновь воспроизведённый», - по полной смысловой палитре отвергает «закон противоречия» Аристотеля, - «в одно и то же время быть и не быть нельзя», - именно в той его части, где удостоверяются классические основы движения. К тому же удивительно, что и Аристотель понимал, что «ведь противоположности не могут испытывать воздействия друг от друга» (1975,т.1, с.317). Замысловатое решение Шеллинга, столь не похожее на обычную прозрачную глубину его постигающей мысли, лишь оттеняет и выпячивает логические затруднения с взаимодействием противоположностей, слагающее пульсационную апорию классической науки. Это означает, что не только пульсации в целом как природный феномен, но и онтологическая разновидность пульсации, не имеют своего адекватного ноуменального образа в классическом мировосприятии, тобто для осмыслённости пульсаций познавательные классические средства не действенны. И это также означает, что человек, будучи совершенным макетом пульсационной механики, не может находиться на когнитивном горизонте науки о природе, а потому трансцендентальная философия, где саморазвитие является знаменем человека, устраняется с арены познания. В свете ведущихся здесь рассуждений более важен побочный вывод, гласящий о том, что парадигма Ч.Лайеля не знает пульсаций как таковых, а то чередование явлений сжатия и расширения, называемых пульсационными актами, суть фикция, отвлечённости, не обладающие реальными аналогами в природе. С этой стороны становится более понятной мотивация отказа У.Бачера и академика В.А.Обручева от идеи пульсации в геологии, хотя авторы объявляли другие причины. Итак, в свете подобных рассуждений необходимо прийти к выводу, что классическая наука, держа под идеологическим прицелом классическую геологию Ч.Лайеля, не приспособлена для освоения естественной истории в принципе, ибо, не зная содержательной сущности пульсаций, она не может видеть исторический ход развития земного вещества. А потому история, в общем и целом, не потребна для наук ньютоновского физического цикла, которые, однако, называются «точными», и то, что здесь понимается под историей есть отдалённая приближённость, погребённая под завалами эмпирических данных. Такой сентенцией Ф.Шеллинг венчает свою «науку о природе»: «То, что является чистой эмпирией, не есть наука, и наоборот, то, что является наукой, не есть эмпирия, Это говорится отнюдь не для того, чтобы умалить значение эмпирии, а для того, чтобы представить её в её истинном свете. Чистая эмпирия, каким бы ни был её объект, есть история (нечто абсолютно противоположное теории), и, наоборот, только история есть эмпирия» (1998, с.249).

Погружение исторического содержания в пучину эмпирической конечности и непосредственности есть последствие неспособности классического научного миростояния охватить противоположности в их естественно-природной консистенции, а точнее последняя выставляется однобоко – со стороны пространства при полном игнорировании фактора времени. На этом зиждется маститая опора прогрессивной эволюции и материалистической философии – материалистическое понимание истории, являющаяся в общем выражении грандиозной процедурной операцией по объективации (или эмпиризации) истории. Здесь уже неотменно чётко пролегает трасса между классической наукой о природе и неклассической теорией Земли Н.Е.Мартьянова, а в другом выражении, между материалистическим пониманием истории и естественной пульсационной историей Земли. И тут же помещается самый парадоксальный момент концепции Мартьянова как зародыша этой неклассической теории Земли. Как ясно из изложенного, специфика пульсационного понимания Мартьянова состоит в том, что к её познавательным ресурсам отнесены возможности определённых духовных активов (человека, интуиции, понятие о прекрасном, религия), сконцентрированных в систему, названную им «Диалектическим дуализмом». Эта последняя по своему духу и по своей природе относится к трансцендентальной (или попросту, духовной) философии. Однако Мартьянов отрицает центральное ядро этой философии – принцип саморазвития, тогда как академик М.А.Усов посредством интуитивного озарения вывел принцип саморазвития во главу угла пульсационного процесса. Таков внутренний разрез отношения Усов-Мартьянов, которое grosso modo (в широком плане) слагает ведущее противоречие русского пульсационизма.

Отрицание усовского принципа саморазвития имеет у Мартьянова вид голословного тезиса, тогда как положительные приобретения мартьяновской пульсационной доктрины вполне обладают доказательной силой научных аргументов в пользу духовного принципа саморазвития. Активный протест Мартьянова против всесилия и засилия физических законов в геологическом мире есть не что иное, как борьба за право на свой собственный геологический язык, на язык «каменной летописи Земли» или «Евангелия Природы» по М.В.Ломоносову, а не «лаборатории Кавендиша». Любой же язык есть, прежде всего, главнейший признак саморазвития, - «антифизикократическая хартия» Мартьянова суть на данный момент наиболее мощное орудие отвержения гегемонизма внешнего актива в геологии, а отклонение превосходства внешних сил само собой обозначает верховенство внутренних сил. Непоследовательность Мартьянова в этом вопросе сказывается и открытым текстом: высказывание М.А.Усова, что «…развитие всей Земли и жизни на ней подчинено общему ритму саморазвития земной материи» (1940, №1), находит полное смысловое повторение у Мартьянова, но только в космическом масштабе: «Потому мы полагаем, что всякие попытки объяснить рождения спутников планет, равно как и самих планет, - из звезды, внешним воздействием на космическое тело недопустимы. Очевидно, взрывы, рождающие спутники, должны быть связаны с развитием вещества внутри самих космических тел» (2002, с.227).

Для уяснения философии пульсационного знания важное значение приобретает тот факт, что принцип саморазвития не только номинально определяет трансцендентальную философию, но и сам служит объектом познания. Такова философия Баруха Спинозы, где саморазвитию дано собственное имя: causa sui. В «Этике…» Б.Спиноза определил: «Под причиною самого себя (causa sui) я разумею то, сущность чего заключает в себе существование, иными словами, то, чья природа может быть представляема не иначе, как существующею» (1999, с.315). Под «существованием» Спиноза понимает наличие той сущности, либо субстанции, чья природа «никакой внешней причиной производима быть не может». Философское творение Баруха Спинозы принадлежит к числу наиболее изощрённых произведений человеческого ума, которое и в настоящее время не понято до конца, а самым таинственным элементом спинозовского сочинения до сих пор остаётся «causa sui», который даже Г.Гегелю кажется «излишним формализмом». Здесь нет места и необходимости вникать в премудрости спинозовского постижения, полезно только для углубления основной идеи данного изложения указать на глубокую мысль Спинозы: «Вещи, происходящие от внешних причин, состоят ли они из большого или малого числа частей, всем своим совершенством или реальностью, какую они имеют, обязаны могуществу внешней причины, и, следовательно, существование их возникает вследствие одного только совершенства внешней причины, а не совершенства их самих» (1999, с.325).

Тем не менее в науке нашёлся гений, который понял и принял дух спинозовской causa sui, и этим учёным явился Альберт Эйнштейн, воплотивший спинозовскую «причину себя» в сердцевину своей теории относительности – формулу эквивалентности массы и энергии Е=mc2; (проницательный советский аналитик Б.Г.Кузнецов говорил, что “Бог Эйнштейна – это Бог Спинозы”, а Бог Спинозы – это causa sui). В данном случае знаменательны слова Мартьянова, сказанные им в «Письмах…»: «Почему Ваш любимый Альберт <Эйнштейн> писал: «Учёный, открывающий закон природы, переживает религиозное чувство»? Понимаете, это верно. Поразительно верно! И если я принял его E=mc2 за истину, то прежде всего потому, что он именно так написал» (от 24.01.72г.). Неисповедимы пути гениев: Мартьянов понимает А.Эйнштейна, но не понимает своего учителя М.А.Усова, признаёт принцип саморазвития у Эйнштейна, но отрицает его же у Усова. Но как же объяснить непоследовательность Мартьянова, если иметь в виду, что ошибки гения – это гениальные ошибки?

В полном соответствии с правилом Т.Куна, по которому творцы научных знаний не отказываются просто от обанкротившихся прошлых парадигм, Мартьянов мыслил константу саморазвития по-классическому шаблону как погружение в изоляцию, а изоляция в таком случае означала полное ограждение от окружающей среды, что в космических условиях неприемлемо для планеты Земля... К тому же в силу расхожего понятия о диалектике как науке о всеобщей связи, саморазвитие в условиях изоляции числилось априорно недиалектическим, метафизическим. Однако в это же время, в порицаемой советским социальным институтом генетике сложилось новое, отличное от классического, представление об изоляции как одном из параметров развития. По смыслу этого открытия, сделанного профессором С.С.Четвериковым, следует, что саморазвитие (в генетических терминах – «изменения внутри вида», «изменчивость», «дифференциация») есть превращённый принцип изоляции. Четвериков доложил на генетическом собрании: «Таким образом, мы подходим к более углублённому пониманию той громадной роли, которую играет в возникновении видимой изменчивости фактор изоляции. На первый взгляд может показаться, что самый факт изоляции, взятый в чистом виде, не может играть никакой роли в процессе эволюции. Как бы мы не изолировали равное, оно всегда остаётся равным. Но в том-то всё и дело, что вид… внутри себя представляет неограниченное разнообразие генотипических комбинаций, и каждая изоляция сразу создаёт в нём условия исключительно благоприятные для проявления наследственных изменений, либо уже существовавших внутри вида до наступления изоляции (при неравномерном их первоначальном распределении), либо возникших в нём уже после обособления отдельных, не скрещивающихся между собой колоний». И в качестве закона изоляции Четвериков излагает положение, которое, будь оно известно Мартьянову, тотчас избавило бы его от сомнений: «…при прочих равных условиях степень дифференциации внутри вида прямо пропорциональна степени изоляции отдельных его частей» (1983, с.с.291,193).

Следовательно, Мартьянова нельзя признавать противником принципа саморазвития, невзирая на отрицание этой максимы в суждениях Усова. Даже более того. Выступив оппонентом усовского откровения, Мартьянов открыл особое отношение, которому я придал форму Усов-Мартьянов, и тем самым вскрыл кардинальную ось в структуре русского пульсационизма, в объёме которого никто не сделал больше Мартьянова в фактическом утверждении как раз принципа саморазвития. Именно это отношение перевело русский пульсационизм из разрозненных мнений смелых и неординарных творцов геологической мысли в консолидированное самостоятельное течение, обладающее самобытной философией и методологией, и, что немаловажно, оригинальным лидером. До настоящего времени конкретное указание на принцип саморазвития как научное мировоззрение имеется только в русском пульсационизме и его первая формулировка дана в авторстве профессора М.М.Тетяева: «Мы так привыкли к представлению о Земле как инертной массе, для жизни которой необходимы внешние воздействия, что сосредоточение внимания на выявлении процесса самодвижения Земли кажется чем-то узким и односторонним, и в этом смысле сказанное выражение отражает господствующую точку зрения на геотектонические явления как на результат приложения внешних механических воздействий на пассивную среду». Это умозаключение великого геолога следует как расширенное представление исходной аксиомы, что «…ибо только в Земле, как целом, мы вскрываем источник её самодвижения и саморазвития, а, следовательно, и изменений её структуры» (1934, с.с.55,6).

Мартьянова можно считать лидером неклассической геологии лишь в той мере, в какой он выступает идеологом принципа саморазвития как causa sui геологии, точнее сказать, пульсаций, а непоследовательность Мартьянова служит выражением общей непоследовательности и противоречивости в теоретической геологии того времени, что ярко представилось ещё на одном примере – нелепости представления о геологической форме движения материи. Это представление появилось во время необычайно бурной популяризации в советском обществе идеи о научно-технической революции (НТР), которая верховным указом была определена эффективным средством построения светлого коммунистического будущего, и этим геологии предписывалось встать в ряд активных производителей НТР вкупе с науками точного цикла. Таким образом, понятие о геологической форме движения возникло в теоретической геологии под влиянием не внутринаучных потребностей и преодоления внутренних противоречий научного роста, а внешнесоциальных источников, оказывающих детерминистское воздействие на геологию, - тобто на потребу политическим (экономическим) запросам общества. Поэтому отнюдь не случайно инициатором выделения термина и понятия «геологическая форма движения материи» стал академик Б.М.Кедров (1963г.) – знатный деятель идеологии воинствующего материализма.

Представление о форме движения материи исторически появилось в философской среде и связано с именем Фридриха Энгельса, решающего задачу классификации наук. Энгельс исходил из того, что каждая наука «анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения». В природе отсутствуют науки как таковые и «отдельные формы движения материи» явились гениальной находкой мысленного расчленения природного монолита, не нарушающего его объективной целостности и сохраняя переходы и связи наук между собой. В блестящем диалектическом стиле Энгельс показал последнее и назвал физику механикой молекул, химию – физикой атомов, биологию - химией белков. Однако советские аналитики-методологи, изо всех сил стремящиеся следовать методике Энгельса, единодушно упускали из вида, что Энгельс вёл речь о материальном комплексе природы и вычленял оттуда особые формы движения материи как эмпирические составляющие материального монолита. Геология же понимается как естественная история планеты, и в каком же качестве история может быть формой движения материи? Естественно, в единственном качестве – в виде хронологической последовательности свершившихся событий и в форме регистрационной описи фактических данных. Таково именно материалистическое понимание истории и в этом состоит целевая установка объективации геологической истории; но именно это отрицается в пульсациях, если их знать как универсальное свойство геологической реальности. С другой стороны, геологическая эмпирия неопровержимо свидетельствует, что нет грана земного вещества, которое не содержало бы признаков наличия в себе объектов наук, бесспорно обладающих формами движения материи; следовательно, геологические реалии – это сложная и нерасторжимая совокупность объектов других наук (механики, физики, химии, биологии). Поэтому выделение особой геологической формы движения материи есть не более, чем non sens (нелепость) и потому, в конце концов, Энгельс исключил геологию из классификационного ряда форм движения материи.

Непризнанием геологической формы Энгельс повергает всех советских аналитиков в глубокое недоумение. По этому поводу стенает академик Б.М.Кедров: «Трудно сказать, почему в этот ряд форм движения материи Ф.Энгельс не включил геологическое движение» (1959), хотя «трудно сказать», но И.Ф.Зубков, - из числа наиболее рьяных адептов геологической формы движения, - говорит: «Мы действительно не находим у Энгельса термина «геологическая форма движения», но мы не найдём у него и распространённых ныне отождествлений геологических процессов с химическими или с суммой механических, физических, химических процессов» (1979, с.72). Зубков говорит, но не понимает, что в суждениях Ф.Энгельса отсутствие «отождествлений геологических процессов» с процессами точных наук есть основное основание для отсутствия самостоятельной геологической формы движения материи. Врождённый диалектик Энгельс мыслит расчленение природного целого как средство познания этого целого, постоянно имея в уме диалектическое целое, тогда как для вооружённых догматическим диалектическим материализмом идеологов, мнящих себя последователями Энгельса, расчленения есть самоцель, средство для противопоставления разделённых крайностей, как это случилось в аварии с М.М.Тетяевым.

Мартьянов объявляет: «Тот, кто утверждает геологическую форму движения материи, но не приемлет пульсацию – говорит вздор». Однако известно, и по большей части с помощью Мартьянова, что пульсации есть выражение геологической истории, и, следовательно, если пульсации суть история, то она не может быть геологической формой движения, но если существует геологическая форма движения, то пульсации не могут быть геологической историей, а будет наличествовать лишь чередование «голых» эмпирических актов (онтологические пульсации). По духу новаторских постижений Мартьянова несложно уяснить, что «геологическая форма движения» как таковая и как научное понятие не обладает каким-либо существенным когнитивным потенциалом на концептуальном поле его учения. Единственное, что несёт на себе данная ноуменальная фигура, - это удостоверение возможности пульсации быть объективным фрагментом геологической действительности, и во времена Мартьянова, когда после неудач Бачера, Обручева, Тетяева пульсации не пользовались правом гражданства в большой науке, данное обстоятельство играло несомненную роль. Но незаурядная интуиция и врождённое диалектическое чутьё не оставляли Мартьянова в покое в этом вопросе. В «Письмах…» он написал: «Да, история как описание последовательности событий, как феномен, не является формой движения материи. Она, сама история, является отражением движения материи… Да, действительно, меня не очень (не слишком) восхищает сам принцип разделения по «формам движения» – я их не очень чувствую… Но правомерность выделения геологической (а правильнее, космической) формы движения материи для меня вполне очевидна, коль скоро выделяется химическая, физическая или биологическая её формы» (от 4.08.70г.). Непоследовательность Мартьянова здесь сказалась наиболее наглядно: провозгласив антифизикократическую хартию, в вопросе геологической формы движения учёный держит эти самые физикократические науки в качестве примера для геологии. Действительный же эффект геологической формы движения не поднимается в рациональных суждениях Мартьянова выше термина свободного пользования.

А между тем, ни кто иной, как Мартьянов, нанёс догме о геологической форме движения оригинальный и вместе с тем мощный удар. После Энгельса содержательный статус «формы движения материи» значительно изменился и из классификационного мерила он превратился в звание, показывающее ранг высокого служебного положения дисциплин из цикла точных наук (механики, физики, химии) в научно-технической революции. Геология, следуя примеру точных наук и обзаведясь собственной формой движения, тут же погружается в политэкономические стихии НТР и вступает в ряды создателей эффекта 5%. Главная функция геологии в НТР по преимуществу сырьевая; самым знаковым термином современной геологии является «полезное ископаемое». Для кого полезное? Естественно, для внешних общественно-экономических рычагов промышленности и, оказываясь всецело во власти экономических стимулов и политических императивов, геология сплошь и рядом превращается из производителя сырья в сырьевую рабыню. Геологический метод, будучи в лице геологической съёмки наиболее могучим и уникальным из всех научных методов, оказался закабалённым производственными нуждами общества. Являясь, таким образом, детищем НТР, полезные ископаемые нацелены «экономическими стимулами» на выделение из природного монолитного комплекса не отдельных форм движения материи, что логически предназначалось бы для совокупного геологического познания, а отдельных «полезных» формаций (нефть, уголь, бокситы), и не только формаций, но и отдельных пород (каолин, пегматит, слюда), и не только пород, но и отдельных минералов (касситерит, пиролюзит, нонтронит), и не только минералов, но и химических элементов (золото, олово, железо). Таким образом, геология, облачённая в мундир геологической формы движения материи, уже не подвластна геологической науке, а проходит по ведомству экономического департамента.

В этой связи Мартьянов писал: «Итак, любые породы содержат все известные химические элементы и в любых количествах, в зависимости только от объёма пород. Таким образом, представление о том, что есть руда или что есть полезное ископаемое, чуждо науке о Земле, ибо целиком уходит в область экономики, то есть в область чисто человеческую. Если мы попытаемся абсолютизировать представление о полезном ископаемом, то перед нами неизбежно встанет вопрос о том, что, собственно говоря, считать ископаемым бесполезным. И мы немедленно обнаружим, что бесполезных ископаемых нет. Прежде всего, многие горные породы, например, такие, как щебень, гравий, песок или глина, совершенно бесполезные в одних слабо экономически развитых районах, становятся полезными в других – экономически развитых районах. Но главное, что уже при сегодняшнем уровне развития техники любой элемент, выделенный в чистом виде – есть необходимый для народного хозяйства материал» (2003, с.224). В таком плане Мартьянов целиком меняет систему приоритетов: уже не экономика ставит оценку геологическому телу или геологической структуре, имея последние в качестве руды или полезного ископаемого, а геологическое строение района или участка определяет характер хозяйственно-экономического бытия. Геологическое познание расширяется за счёт экономических знаний и понятие «полезное ископаемое» заменяется новой пульсационной нормой, типа повелевающее ископаемое, а геологическая съёмка будет заниматься не поисками или разведкой конкретного полезного ископаемого, а способами эффективного народно-хозяйственного использования геологического строения в каждой точке закартированного пространства. Такова геологизация полезного ископаемого – одна из доктрин пульсационной геологии.

Однако несоответствия и даже противоречия, имеющиеся в пульсационной концептуре Мартьянова, - как-то: отрицание принципа саморазвития, признание геологической формы движения, - при непонимании общего идеологического тонуса воззрения учёного могут при желании восприниматься не как рецидивы непоследовательности индивидуального процесса познания, от чего не застрахован никакой творец научных ценностей, а напротив, как моменты самородного знания. К сожалению, именно такое произошло с редактированием книги Н.Е.Мартьянова «Размышления о пульсациях Земли» (Красноярск, 2003 г.). В «Предисловии редактора» г-н Б.В.Шибистов написал: «В «так называемой советской геологии», как изволил выразиться некий редактор «Пятницы» в предисловии к подборке писем Н.Е.Мартьянова к Г.Грузману, стремление к законам точных наук якобы определено как конечная цель и идеал геологического познания. Это не более чем безапелляционность (в тексте это слово ошибочно напечатано с одним «л». К сведению редактора, – Г.Г.) дилетанта. Наглядный пример – попытки математизации и формализации геологии. О том, что математические методы применимы преимущественно к задачам статистической геологии (опять ошибка: «статистическая геология» не существует, а в литературе бытуют «статические» системы и задачи, – Г.Г.), что генетические гипотезы как модели не операциональны, говорили Ю.А.Воронин и Э.А.Еганов, В.И.Оноприенко и другие исследователи». Не понятно, к чему г-ну редактору было необходимо упоминать «некоего редактора «Пятницы», когда порицаемое им суждение принадлежит мне лично, а, следовательно, упрёк в «безапелляционности дилетанта» также относится персонально ко мне. Но, похоже, что и здесь г-н Шибистов не вполне владеет предметом. Ещё Александр Герцен, по словам Мартьянова, «умнейший человек Земли Русской», знал, что «Дилетанты вообще – тоже друзья науки, nos amis les annemis (наши друзья – враги – Г.Г.), как говорил Беранже, но неприятели современному состоянию её». В таком случае Мартьянов, как «неприятель» современному состоянию науки, то бишь геологии, выступает крупнейшим дилетантом.

Но здесь важно понимать то, чего нет в редакторских пассажах к книге Н.Е.Мартьянова, что сибирский геолог «неприемлем» не отдельные моменты или положения геологии, а всю геологическую науку, взятую в её парадигмальной полноте, тобто в том классическом виде, в каком она представлена в учении Ч.Лайеля. А парадигма Ч.Лайеля, как неоднократно подчёркивалось в предыдущем тексте, круто замешана на фундаментальном уложении классической идеологии о всеобщности и незыблемости физических законов точных наук, так что классическая геология всегда имела и сейчас имеет в качестве идеала и предмета мечтаний закононодательную базу точных наук.

Классическая геология функционирует в том контексте, о котором ясно говорит В.Ю.Забродин: «мир геологических тел и явлений есть часть физического мира, где действуют законы ньютоновской механики и евклидовой геометрии». И своё аргументирующее обоснование он выставляет в следующем: «Очевидно, для геологических процессов, протекающих с крайне незначительными (по сравнению со скоростью света) скоростями и в постоянном поле тяготения Земли, справедливы эффекты механики Ньютона с соответствующими временными характеристиками» (1982, с.157). При этом автор исходит из ошибочной позиции о том, что теория относительности целиком отвергает ньютоновскую основу классической науки, но в действительности должно понимать, что теория относительности и её релятивистские эффекты годятся в качестве обоснования классической геологии только лишь потому, что она является физической теорией и принадлежит физической картине мира, право на участие в которой классической геологии было предоставлено лайелевской парадигмой. Следовательно, подлинную сущность современной геологии отражают взгляды, аналогичные изложенному мнению В.Ю.Забродина, невзирая на слабость доказательных средств, а вовсе не те отрицающие суждения, на которые ссылается г-н редактор.

Эти последние относятся к тому типу отрицательного знания, которое тривиально сопровождает любой переходной период и указывает только на факты недостаточности господствующей парадигмы, а никак не являются аргументами, отвергающими её. Совершенно справедливо отметил И.В.Круть: «Большинство геологов ещё работают в рамках классических представлений» (1982, с.125) и это будет справедливым до тех пор, пока в современной геологии будет сохраняться мировоззренческая позиция, на которую указали В.И.Драгунов и И.В.Круть: «Для геологов, трудами которых была восстановлена история Земли и её обитателей, первичность материи и вторичность сознания являются краеугольным камнем» (1971, с.102). Это означает только одно: классическая парадигма геологии может быть подвергнута отрицанию только на парадигмальном уровне. Пульсационное воззрение Мартьянова является, во-первых, парадигмальным, а, во-вторых, неклассическим, не только в силу своих чисто научных новаторских достоинств, но более благодаря тому, что мышление тут делается базисной основой геологической науки, тобто мировоззренческая (философская) позиция пульсационизма выводится из первичности сознания (мышления). Воззрение Н.Е.Мартьянова противостоит реально бытующей геологии как виртуальная научная концепция и как таковая она принадлежит будущему, а равно есть элемент ноосферы В.И.Вернадского.

 

3. ПАРАДИГМА МАРТЬЯНОВА: ПУЛЬСАЦИОННАЯ ГЕОЛОГИЯ КАК ЭМБРИОН ОБЩЕЙ ТЕОРИИ ЗЕМЛИ. Уже в том, что Мартьянов провозгласил геологию «наукой мыслителей», сказалось неклассическое качество его созидающего мышления, а в том, что этому качеству им было уготовано верховное значение в геологическом исследовании, проявилось его парадигмальное свойство. В духе этого последнего сибирский геолог ставит вопрос, который до того не возбуждал интереса в классической геологии: «Что считать в геологии фактом?». Это вопрошание есть писк новорождённого феномена, несущего геологическому миру новое духостояние, то бишь новое геологическое мышление. С рассуждения учёного о геологическом факте и начинается парадигма Мартьянова, давшая естествознанию новую разновидность геологического знания – ПУЛЬСАЦИОННУЮ ГЕОЛОГИЮ. А в обобщающей рефлексии эти рассуждения принимают вид философии геологического факта, хотя в авторском тексте отсутствует это словосочетание.

Мартьянов повествует: «…что, собственно говоря, мы можем в геологии называть фактом? Очевидно, первичным наблюдением, первичным фактом в геологии следует считать геологический разрез. Однако, смысл этого разреза, как бы он ни был изучен, всегда связан с его интерпретацией. Поэтому необходимо признать, что первичным фактом в геологии является верно интерпретированный разрез. Это убийственное для эмпирика заключение о наличии интерпретации в самом первичном факте геологии, вызывает у многих учёных отвращение; некоторые из тех, кто сумел понять это обстоятельство, даже объявили геологию не наукой» (2003, с.146). В таком контексте само собой заявляется новая проблематика – о критериях истинности интерпретации, что и есть философия геологического факта. В глубинном смысле рассуждений Мартьянова свёрнуто ощущение философии геологического факта, только учёный не даёт названия своей интуиции, а говорит: «В геологии всякое наблюдение требует высокого уровня мышления. Для верной интерпретации разреза рецепта дать невозможно, ибо каждый разрез индивидуален. Наблюдая геологический разрез, геолог оказывается всегда один на один с природой» (2003, с.146).

Но не только позицию «один на один» (или геолог – природа) предпосылает Мартьянов естествоиспытателю, - она дополняется позой «с самим собой», тобто геолог не одинок в общении с природой и в беседу с ней он привлекает «самого себя»: своё мышление и свои знания, то есть философию; тут можно только поразиться проницательности и образности М.В.Ломоносова, который назвал земную кору «Евангелием Природы». Таким образом, верное мышление или философски определённое научное мировоззрение из полезной, но не обязательной процедуры, как это бытовало в классическом познании, Мартьянов превращает не только в обязательное, но и первичное, средство геологического исследования.

Итак, философия геологического факта, определяя верную интерпретацию разреза, придаёт самому разрезу, как первичному факту, качественно новый облик, который влечёт за собой новое восприятие каменной летописи Земли как объективной фактической базы геологии. Другими словами, парадигма Мартьянова начинается с качественно специфической методологии пульсационной геологии. Именно методология как таковая определяет «класс» любой теории, а для неклассического воззрения Мартьянова это обстоятельство важно вдвойне, ибо в классической лайелевской парадигме автоматически задействованы те же константы – геологический разрез и каменная летопись Земли.

С.Дж.Гулд отметил, что «Дарвин, писавший обычно без ложной скромности, заявлял, что половина его работы вышла из головы Лайеля. Среди ключевых элементов дарвиновского мышления видное место занимала нерушимая вера в градуализм, которая была для него не менее важной, чем глубокое убеждение в силе естественного отбора» (1986, с.27). В этом сказывается гностическая роль учения Дарвина для классической геологии, которую отмечают, правда, на специализированном уровне, многие аналитики-геологи, но обратное влияние классической (лайелевской) геологии на дарвиновскую теорию прошло мимо внимания аналитиков-биологов. Это последнее сосредоточилось, как утверждает Гулд, в области градуализма, которым американский геолог называет последовательность и непрерывность изменений в геологическом разрезе. Чарлз Дарвин, воспитанный Чарлзом Лайелем, рассматривал наличие ряда переходных и связующих состояний как самое верное и объективное доказательство наличия механизма естественного отбора в Природе. Однако в геологическом разрезе Дарвин столкнулся с поразившей его неполнотой геологической летописи, что повергло создателя теории естественного отбора в крайнее уныние: «Я не скрываю, что я никогда и не заподозрил бы, насколько скудны геологические памятники в наилучше сохранившихся геологических разрезах, если бы отсутствие бесчисленных связующих звеньев между видами, жившими в начале и в конце каждой формации, не было столь веским аргументом против моей теории». В теоретической геологии в большом почёте выразительная и образная картина неполноты геологической летописи, нарисованная великим натуралистом: «…я смотрю на геологическую летопись, как на историю мира, не вполне сохранившуюся, написанную на изменявшемся наречии, - историю, из которой у нас имеется только один последний том, относящийся к двум или трём странам; от этого тома сохранились лишь там и сям краткая глава, и от каждой страницы уцелело местами только по нескольку строчек» (1952).

Если принять за основу расчёты академика Д.В.Наливкина (1974), согласно которым при продолжительности фанерозоя в 600 млн лет на осадконакопление фанерозойских слоёв приходится 60 млн лет, а остальные 540 млн лет составляют в общей сложности перерывы, то наши знания о фанерозойском этапе превращаются в незнание, ибо 90% информации оказываются недоступным анализу. Таков методологический эффект положения о неполноте геологической летописи, которое в классической геологии доросло до «закона неполноты геологической летописи» (А.М.Садыков, 1974), а последний, в свою очередь, создал основу так называемой прогрессивно-регрессивной эволюции в классической геологии.

Нельзя ощутить суть пульсационного миростояния Мартьянова, не уверовавшись в том, что эта суть противоречит духу и характеру неполноты геологической летописи, а для самого автора пульсационной геологии отвержение этого последнего, как и основанного на нём нелепой геологической эволюции, настолько очевидно, что он не считает нужным заключить о том, что перерывы и размывы входят в состав «первичного факта» в геологии. Следует проницать подспудную мысль, что в пульсационной геологии перерывы вовсе не являются «утраченными интервалами», а слагают составную часть каменной летописи, обладая правом таких же информационных носителей, - неизвестно только, что тут является текстом летописи, а что – иллюстрациями в тексте. Логическое раскрытие интуиции Мартьянова обращается в силлогистику: возраст перерывов заложен в самом геологическом материале с такой же достоверностью, как и время формирования сохранившихся толщ; отсутствующие горизонты в геологическом разрезе отнюдь не относятся к «потерянному миру», а суть полноправные информационные члены летописи; вещество перерывов и размывов заложено в осадках, а возраст осадков есть возраст перерывов. Отсюда следует базовый тезис пульсационной методологии: геологическое время не теряет себя в геологической летописи, - следующая доктрина пульсационной геологии.

Данный методологический постулат обнимает и санкционирует историческую сущность геологических движений, а пульсационная концепция Мартьянова отличается от всех прочих гипотез и теорий прежде всего исторической направленностью и содержательностью, вытекающих из положения, которое необходимо именовать аксиомой Мартьянова: геологическое время есть философский камень пульсационной геологии. Кто не понимает или не приемлет аксиому Мартьянова, тот не проникся духом пульсационного нововведения и не знает претензий неклассической геологии. Наибольшим заблуждением при этом явится сведение или отождествление пульсационной геологии Мартьянова с академической исторической геологией. С точки зрения пульсационной методологии традиционная историческая геология вовсе не «историческая», а «хронологическая», документирующая не динамически содержательную неорганическую (геологическую) жизнь, а последовательную смену и чередование органических (палеонтологических) эпизодов. В их отличии проходит одна, но принципиально важная, из трасс зоны размежевания классической и неклассической геологии. Суть аксиомы Мартьянова, которую можно ещё назвать пульсационной сутью каменной летописи геологии (по-ломоносовски – «Евангелия Земли»), свёрнута в прелестной метафоре еврейского писателя Давида Шахара: «и течение времени слилось с жизнью камней, так что камни превратились в заповедное пространство, стерегущее время». Отсюда выпадает в осадок чеканный образ: пульсация – это окаменевшее время.

Аксиома Мартьянова предусматривает за геологической историей буквальный смысл времени как всеотрицающей и всеуничтожающей константы. Это свойство природного времени абсолютно и, следовательно, распространяется до того, что отрицанию подвергается и само время (в греческой мифологии, очень гуманной в своём содержании, самой омерзительной фигурой кажется Хронос – бог времени, пожирающий своих детей). Итак: время изменяется во времени. Такова эмблема не только пульсационной геологии Мартьянова, но и всего неклассического естествознания, которое выразило себя в мартьяновской интуиции. Этот богатый последствиями тезис, которого, несомненно, ждёт блестящая аналитическая карьера, содержит на поверхности ряд наглядных выводов. Из первого из них самоочевидно исходит, что идея «время изменяется во времени» суть формула самобытного геологического времени, которое и есть «реальное время натуралиста» по Вернадскому, принципиально отличное от времени теории относительности. Следующая очевидность полагается в том, что этот тезис служит ключом к русской либеральной науке, поскольку мартьяновский гнозис полностью отождествляется с «эволюцией факторов эволюции» Шмальгаузена и «эволюцией эволюции» Вернадского. Весьма важное и своеобразное суждение содержится в выводе, где мартьяновское опосредование геологической истории непосредственно раскрывается в тот сектор русской духовной школы, где царит радикальная историческая концепция Н.А.Бердяева, определяющая исторический процесс как взаимодействие времени и вечности. Концепция Мартьянова есть единственная сентенция, где достаточно просто определяется категория вечности: вечность – это время, которое не изменяется во времени.

Номотектическая основа классической геологии, безусловно, базируется на знаниях, законах и идеалах точных ньютоновских наук, - таково основополагание лайелевской парадигмы. Следовательно, антифизикократическая хартия Мартьянова выступает как антитезис пульсационной геологии, данный на фундаментальном уровне. Если взять за основу науковедческое положение Е.П.Никитина, что «Теория есть система законов науки. Научный закон является структурной основной единицей теории» (1970), то причину теоретической неустроенности в классической геологии можно усмотреть, - а Мартьянов это доказывает в своей хартии, - в отсутствии собственно геологических законов. Существующие законы геологии, а точнее, то, что ими называется в классической геологии, незаконны, ибо они не проходили процедуры освящения, обязательной в науковедении для структурных единиц теории, и ни один геологический «закон» не оформлен как форма всеобщности. Отсутствие собственно геологических законов в геологической теории есть следствие основополагания парадигмы Лайеля и классическая геология, поклоняющаяся законам точных наук, естественно, не испытывает потребности в своих собственных законах.

Мартьянов, основывая свою парадигму на отвержении физического гегемонизма в геологии, необходимо должен обосновывать пульсационную геологию в её парадигмальной полноте через собственно геологические законы, показанные как форма всеобщности в геологическом мире. Пульсационная методология, естественно, требует, чтобы основной закон пульсационной геологии опосредовал геологическое время как философский камень пульсационизма и, следовательно, в структурном отношении он состоит из двух составных элементов – истории и всеобщности. В дефинитивном отношении этот закон звучит следующим образом: геотектогенез есть форма существования Земли. Авторский текст основного закона имеет более расширенную формулировку: «…тектонический процесс есть форма существования Земли. И, следовательно, источник энергии тектонического процесса также является атрибутом Земли и должен функционировать безгранично – на протяжении всего времени её существования» (1968, с.13). Подобный номотектический категоризм потому претендует на роль основного закона пульсационной геологии, что в своей сущности он является ничем иным, как геологическим адекватом принципа саморазвития земного вещества, данным через энергетическую составляющую.

На этом пункте, как кажется, заканчивается авторское исполнение мартьяновской гностической конструкции, которая вместила в себя такое обилие интуитивного богатства сибирского гения, что без специального, профессионально-геологического, рассмотрения можно только выразить уверенность в блестящем будущем пульсационной геологии. Из того, что непосредственно доступно нашему пониманию в многосложном постижении Н.Е.Мартьянова, пока должно выделить постулат, который имеет себя в качестве следствия основного закона пульсационной геологии: функционал эффективности геологических систем задан Природой и он постоянен, тобто всё реальное в Природе целесообразно, ценно и эффективно. Именно в силу этого для пульсационной методологии не существует понятия «полезное» или «неполезное» ископаемое, - все ископаемые в одинаковой мере полезны и каждое ископаемое органически нерасторжимо связано со всеми другими элементами природной среды, занимая в природном комплексе строго обоснованное и скоординированное самой Природой место. Эту сентенцию пульсационная геология имеет право сделать своей своеобразной социальной декларацией, чего геология в классическом варианте никогда не имела: вся окружающая геологическая среда или каменная летопись Земли суть комплексная сырьевая база, экономически выгодное присвоение которой в принципе возможно в любой точке обитаемого пространства Земли.

Общеаналитический обзор нетривиального сочинения Н.Е.Мартьянова я хочу завершить нетривиально – эпитафией, которую я обнаружил на разрушенном еврейском кладбище на Волыни и где, как мне кажется, дано то, что указывает на научный подвиг сибирского гения: «Тут упокоился тот, что не смог того, что мог, но смог то, что не могли другие». А саму «Мартьяниаду» я хочу закончить показом того, как при жизни творца неподвластными социальному институту пытливыми умами оценивалось то, что «он смог».

 

 

 

4. РЕЦЕНЗИИ, НЕДОПУЩЕННЫЕ К ПУБЛИКАЦИИ.

 

Г.Д.СУВОРОВ (член-корресподент АН УССР, доктор физ.-мат. наук)

г. Донецк, 1971 г.

 

НА ПОРОГЕ НОВОЙ ТЕОРИИ ЗЕМЛИ

(о книге Н.Е.Мартьянова «Энергия Земли»)

 

Западно-Сибирское книжное издательство выпустило в 1968 году книгу Н.Е.Мартьянова «Энергия Земли», в которой делается попытка решения одной из кардинальных проблем геологии – вопроса об источнике энергии геологических процессов.

Книга написана в остром полемическом стиле и содержит весьма смелые и, мягко выражаясь, мало оправданные замечания в адрес экспериментальных наук. Мы не склонны относить такой стиль изложения к достоинствам книги. Есть опасения, что он может и затруднить успешное обсуждение вопроса. Однако не следует читателям и возможным критикам книги «выплескивать воду вместе с ребёнком». Сарказм и воинственность автора оправдывается отчасти многолетней борьбой автора за утверждение своих идей и трудностью задачи, стоящих перед геологией сегодня. Поскольку идеи автора приобретают известность и, отчасти, признание (среди молодых геологов), следует обсудить существо дела, оставив на совести автора многочисленные полемические передержки. В рецензии мы поставили себе скромную цель: обратить внимание читателей на содержательное ядро книги. Мы полагаем, что значимость поднимаемых автором вопросов, свежесть и оригинальность его мыслей стоят внимания научной общественности.

Как можно видеть из книги, после крушения гипотезы контракции, господствовавшей в геологии в прошлом веке, эта наука лишилась теоретической базы...

Автор книги полагает, что современные теоретические проблемы геологии разрешаются в гипотезе пульсаций Земли, которая была предложена в начале нашего века и разрабатывалась Уолтером Бёчером, В.А.Обручевым и М.А.Усовым.

Отход от гипотезы пульсаций в послевоенные годы автор объясняет тем, что эта гипотеза не получает истолкования в рамках современной физики. Приводимое в книге высказывание В.В.Белоусова (на стр.61) действительно показывает, что попытка разработки гипотезы пульсаций Земли сталкивается с непреодолимыми трудностями, так как требует слишком больших изменений объёма планеты, необъяснимых с точки зрения физики.

Автор полагает, что процессы, протекающие во внутренних областях Земли на протяжении многих миллионов лет, представляют собою особую, космическую форму движения материи, которая не может быть реализована в лаборатории и поэтому «недоступна экспериментальным наукам». Конечно, физика, как и все науки, развивается в порядке строгой постепенности. От изучения вещества в параметрах, близких к условиям человеческого существования, через постепенное увеличение области изменения этих параметров (температура, давление, напряжённость полей и т.д.), посредством постепенного проникновения в микро и, пожалуй, в меньшей степени, в макромир, физика расширяет область, доступную изучению своими средствами.

Однако проникновение физики в «микро» и «макро» всё ещё носит локальный характер. И сегодня физика сама по себе ещё не способна эту локальность преодолеть. Глобальности здесь быть не может, хотя бы потому, что реальный опыт не может длиться на протяжении отрезка времени, сравнимого, например, с геологическими эпохами, а математическая экстраполяция по времени результатов сложного по физической ситуации опыта вполне может разойтись с реальностью, поскольку локальные характеристики явления отнюдь не обязаны быть его глобальными (по времени) характеристиками. Если бы было иначе, то физика сегодня была бы не нужна, осталась бы одна математика. Если, позволив себе пофантазировать, надеяться на какой-то метод «уплотнения времени», который позволил бы разрешить это противоречие средствами физики, то скорее это произойдёт в «микро». Ситуация же в макромире пока что совсем мало обнадёживающая. Общеизвестно, что на пути разрешения этого противоречия между задачами и возможностями физики и возникло плодотворное сотрудничество физики и астрономии, сотрудничество бесконечно полезное обеим наукам, и вывод Н.Е.Мартьянова о недоступности физики Земли экспериментальным наукам вполне согласуется с мнением на этот счёт астрономов. Известный кембриджский астроном Фред Хойл пишет, что возможности экспериментального метода весьма ограничены при исследовании космических процессов, поскольку «мы не может заставить вселенную вертеться вокруг нашей лаборатории».

Исходя из таких соображений автор обвиняет геологов в том, что отказавшись от пульсаций, они отказались и от самостоятельности геологии как раздела естествознания, и одной из главных задач автора является попытка вырвать геологию из-под опеки физики. Последнее, по-видимому, и придало работе повышенно эмоциональный характер. Вместе с тем идеи из области геофизики и астрономии, высказанные автором, оригинальны, рассуждения логически стройны и несомненно заслуживают серьёзного обсуждения.

Так, представляется необходимым обсудить вопрос о давлениях во внутренних областях Земли. Принятый в геологии для расчёта гидростатический принцип представляется анахронизмом, и Н.Е.Мартьянов совершенно справедливо указывает на необходимость учёта эффекта свода. Несомненно, интересны высказанные соображения о деформациях растяжения, которые установлены автором по сейсмическим данным в интервалах глубин 30-96 км и 450-900 км. В 1957 году, когда автор опубликовал свою статью на эту тему, ещё не был известен волновод, то есть участок с инверсией скоростей сейсмических волн. Его установил Б.Гутенберг лишь год спустя. Этот участок замедления скоростей попал в интервал глубины 100-200 км, то есть непосредственно под областью растяжения Н.Е.Марьянова. Подобное положение волновода хорошо объясняется, если допустить, что быстрый рост скоростей сейсмических волн в областях растяжения несколько снижается по мере затухания деформации растяжения.

Несомненно, интересны представления автора о фигуре Земли, которую он выводит из современного сжатия планеты. Представления автора о причине вращения Земли, которое он связывает с электромагнитными взаимодействиями между Землёй и Солнцем, тоже, вероятно, заслуживает серьёзной проверки. Все эти интересные идеи, конечно, не решают затронутые вопросы, в лучшем случае они представляют собой намётки программы исследований, что, впрочем, признают и автор, и редактор книги (И.В.Дербиков).

Основной вывод автора сводится к представлению о том, что источник энергии геологических процессов, то есть пульсаций Земли, связан с изменениями в характере сил междуатомных взаимодействий. Автор полагает, что поскольку между атомами одновременно действуют силы притяжения и отталкивания, всякое вещество находится в состоянии сжатой пружины. Достаточно увеличить силы притяжения, чтобы сократились равновесные расстояния между атомами и вещество уплотнилось, напротив ослабление этих сил должно приводить к расширению объёма вещества. Автор думает, что сейчас, когда работами Б.В.Дерягина доказана электромагнитная природа междуатомных сил, можно предполагать, что эти силы изменяются под влиянием длительного воздействия космических магнитных полей. Доказательства принципиальной возможности подобных изменений междуатомных сил автор усматривает в наличии сверхплотных и физически переменных звёзд.

Но изменение междуатомных сил влечёт за собой изменение всех физических свойств вещества. Из этого обстоятельства делается вывод о возможном вкладе геологии не только в смежные науки, но и в технику, где решение основных проблем лимитируется свойствами вещества. Автор указывает, что такая возможность изменять свойства вещества может быть достигнута при магнитных полях в миллионы гаусс. Несомненно, такая рекомендация параметров, которые столь далеки от современных возможностей, может показаться наивной, тем более, что если физики получат нужные магнитные поля, и если такие поля действительно будут изменять свойства вещества, то они обнаружат это и без помощи геологии. Однако Н.Е.Мартьянов указывает на космические тела как на источник информации об изменениях свойств вещества - тем самым подсказывая пути изучения этой проблемы без создания в лаборатории сверхвысоких полей, поэтому и эта идея также заслуживает внимания и в чисто техническом аспекте.

Нам представляется весьма знаменательным тот факт, что упомянутая выше статья Фреда Хойла заканчивается следующим утверждением: «Я подозреваю, что взаимодействия на больших расстояниях существуют, и многие константы в действительности подвержены медленным изменениям во времени. Эти изменения очень малы по сравнению со скоростью разбегания галактик. Поэтому точные значения мировых постоянных не абсолютны - они просто принадлежат эпохе, в которой мы случайно живём. Вероятно, это и есть мой долгосрочный прогноз, - астрономия в один прекрасный день начнёт революцию в физике. Это может произойти в 1984 году».

Статья Хойла была опубликована после выхода книги Н.Е.Мартьянова и такое полное совпадение выводов, конечно, не случайно. Оно заставляет серьёзно задуматься над той революцией, которую Хойл ожидает от астрономии в 1984 году и которую советский геолог начинает уже теперь.

Геология – физика – астрономия... Это, право, не плохой союз. И автор зря старается «выбить» отсюда физику. Науки «умнеют» по очереди и по очереди учат друг друга. Пусть же геология поумнеет настолько, чтобы поучить физику. Физики не обидятся. Думаем, что обсуждение интересной книги Н.Е.Мартьянова будет способствовать обретению геологией новой теоретической базы.

 

 

Г.Г.ГРУЗМАН (старший геолог)

Г.М.ПАНОВ (старший научный сотрудник, канд.геол.-минер. наук)

г. Львов, 1972 г.

 

ЭКСПЕРИМЕНТ И ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

(по поводу книги Н.Е.Мартьянова «Энергия Земли»)

 

Внимание к проблеме динамики развития и энергии Земли уже стало геологической традицией и существенно новые данные, поставляемые чуть ли не ежедневно геофизикой, океанологией, космологией, астрономией, неустанно подогревают этот интерес, утверждая настоятельную необходимость решения этой проблемы. Но положение дел в теоретической геологии таково, что в заслугу сегодняшней геологии можно поставить лишь низвержение величественной контракционной теории Эли де Бомона -–Эдуарда Зюсса. С тех пор уже более трёх десятилетий геология переживает переходной период и с каждым годом у неё остаётся всё меньше оправданий для этого, ибо сейчас уже нельзя жаловаться ни на скудность фактического материала, ни на недостаточность экспериментальных данных.

В книге Н.Е.Мартьянова поднят широкий круг вопросов, имеющих непосредственное отношение к ключевой проблеме теоретической геологии – проблеме энергии тектогенеза. Любая же попытка не только решить эту проблему, но поставить её заслуживает внимания и поддержки, ибо «правильно поставить вопрос – это значит наполовину его решить» (А.Эйнштейн).В этой связи заслуга автора несомненна, так как принципиальный подход автора к энергии Земли не лишён ни новизны, ни оригинальности, ни смелости.

Рассмотрение проблемы энергии Земли Н.Е.Мартьянова начинает с выявления сущности геотектонического процесса и определения места геотектоники в системе наук о Земле. Н.Е.Мартьянов расширяет и углубляет представление М.М.Тетяева о всеобщности и непрерывности тектонических процессов, придавая этому позабытому тезису вид философской формулы – «тектонический процесс есть форма существования Земли» (стр.13). И, таким образом, энергия геотектонического процесса перерастает в энергию Земли в целом. Рассматривая связь геотектоники с другими отраслями знаний о Земле автор приходит к выводу, что «геотектоника – есть обобщение науки о Земле, и её задачей является разработка теории Земли как космического тела» (стр.12). И далее: «…основным методом геотектоники является синтезирование данных естествознания для решения геологических проблем».

Так, почти с первых страниц читатель испытывает влияние новизны и своеобразный методологический подход. Геотектоника является только одной из отраслей геологии. Геология является только одной из наук о Земле. Какие же основания имеются именно у геотектоники претендовать на скипетр и державу в этом королевстве?

Методологическое своеобразие подхода Н.Е.Мартьянова к решению поставленной проблемы, прежде всего, заключено в той позиции, какую занял автор книги в вопросе о роли эксперимента в геологическом познании. Сдвиги, происходящие в научном познании, изменяют со временем удельный вес и роль тех или иных способов и приёмов исследования действительности. Применение точных методов математики, физики, химии, кибернетики, т.е. формальных методов исследования, способствуют в ряде отраслей науки тенденции к наиболее строгому и точному отражению действительности. Н.Е.Мартьянов пишет (стр.79): «Всякий эксперимент предполагает априорную идею – то есть определённую целенаправленность исследования. Искания представителей экспериментальных наук никогда не подчинялись задачам исследования геологической формы движения, и потому их данные, в подавляющем большинстве случаев, непригодны для решения этой задачи». Подобные высказывания не составляют новизны в геологии. Под претензиями в адрес геологического эксперимента стоят автографы многих видных естествоиспытателей. Но суть дела в том, что Н.Е.Мартьяновым критикуется не сам по себе эксперимент, а тот образ мышления, который порождается лабораторией – феноменологическое мышление. Именно это позволило автору задать вопрос, который отвергается, казалось бы, здравым смыслом: являются ли температура и давление основными параметрами состояния реальных природных систем? Или другими словами – будут ли эти параметры играть такую же аргументарную роль в природных процессах, какую они исполняют в лаборатории?

Представления о термодинамических условиях в недрах Земли и о состоянии вещества на различных глубинах составляют основу многих геотектонических гипотез и все они рассматривают километры глубин и атмосферы давления как эквиваленты, согласно гидростатическому принципу.

Сначала В.А.Магницкий (1953), а затем автор книги (1957) проанализировали распределение в земных недрах модулей сжатия и сдвига вещества и выяснили, что в недрах Земли имеются зоны, где вещество находится как бы в «растянутом» состоянии, образуя области растяжения и пониженной плотности. Благодаря работам по определению напряжённости горных пород (Н.К.Булин, 1971) было установлено, что на исследованных уровнях земной коры преобладающими являются напряжения сжатия, и что максимальные напряжения в большинстве случаев ориентированы почти горизонтально. Горизонтально ориентированные напряжения сжатия в земной коре возрастают по линейному закону. Максимальные глубины замеров редко превышают 2000 м. По представлениям П.Н.Кропоткина (1970), на больших глубинах это сжатие сходит на нет по мере перехода в слой пониженных скоростей, где должны господствовать напряжения, близкие к гидростатическому давлению. Природа этих сил остаётся пока неясной, но Н.Е.Мартьяновым был предложен вероятный и пока единственный механизм образования этих сил – «эффект свода». В данном случае уместно отметить, что те критические замечания, которые были выдвинуты Л.А.Пухляковым (1970) в адрес гипотезы Мартьянова и которые, якобы лишают её физической основы, становятся беспочвенными.

Не лучше обстоит дело и с температурным фактором. Возведение температуры в ранг основного термодинамического параметра системы требует выявления источника тепла. В настоящее время таким источником считается радиоактивный распад элементов.

С тех пор, как Дж. Джоли впервые (1929) практически использовал (именно использовал, а не доказал) явление радиоактивного распада как источника тепла при анализе геологических явлений, не было сделано в сущности ни одного открытия, которое непосредственно доказало бы ведущую роль радиогенного тепла в тектонических процессах. Напротив, появилось несколько крупнейших обобщений, в которых напрашивался совершенно противоположный вывод, что и вынудило И.Верхугена, одного из ревностных сторонников радиогенной идеи, заявить (1957): «В любом случае значение теплового потока под океанами даёт серьёзные основания полагать, что либо теплопроводность не является главным процессом при передаче тепла, либо принятые данные о распределении радиоактивных веществ в континентальных областях должны быть пересмотрены». Но теплопроводность всегда была основным процессом переноса тепла в твёрдых средах, а наиновейшие данные по распределению радиоактивных элементов лишь подтвердили прежнюю тенденцию. Следует просто признать, что, по словам А.Т.Асланяна (1955), «…возвели явление радиоактивности по существу в ранг духа, в категорию вездесущей и всемогущей геологической силы, долженствующей дать желаемый эффект в такое время и в таком месте, где это им нужно».

Вывод Н.Е.Мартьянова заключается в том, что «…теплопроявление радиоактивного распада… есть не причина, а следствие геотектонического процесса, который и является генератором внутреннего тепла Земли» (стр.48). Тщательно вдумываясь в этот чрезвычайно важный и богатый последствиями вывод, мы не можем не уловить в нём отзвуки непонятого в своё время и возрождаемого к жизни автором «Энергии Земли» тезиса акад. М.А.Усова: «Земля не потому сжимается, что охлаждается, а потому охлаждается, что сжимается». Непонятого и потому позабытого именно в силу того, что он противоречит физическому закону, по которому тела расширяются потому, что нагреваются, а сжимаются потому, что охлаждаются.

Логическим венцом подобных воззрений Н.Е.Мартьянова служит утверждение об изменяемости констант вещества. В сущности, феноменологический образ мышления в геологии заключается в использовании полученных в лабораторных условиях определённых констант вещества (точки кипения, точки плавления, удельные теплоёмкости, различные термодинамические величины и постоянные и т.д.) для моделирования природных процессов. «Постоянство физических свойств, - пишет Н.Е.Мартьянов (стр.63), - которое представляется экспериментатору столь очевидным, в действительности сохраняется до некоторой степени лишь на протяжении короткого отрезка времени существования экспериментальной физики. Эти наблюдаемые физические свойства характеризуют ту стадию развития вещества, которую оно переживает в настоящий момент на поверхности Земли». Так геология вплотную подошла к самой злободневной проблеме современного естествознания – проблеме постоянства физических констант вещества. Всем, видимо, памятен тот накал страстей, который был вызван мыслью об изменении гравитационной постоянной, а ведь гравитационная постоянная – лишь одна из физических констант вещества.

Вполне определённые признаки несостоятельности феноменологического образа мышления в геологии без труда можно усмотреть в высказываниях и признаниях самих представителей подобного способа исследования, к примеру, геофизиков В.П.Жаркова и В.А.Магницкого (1970): «Можно было бы думать, что уже бриджменовская эпоха в физике высоких давлений приведёт к важным геофизическим результатам. Однако в действительности этого не получилось, и остаётся фактом то, что Бриджмен существенного влияния на геофизику не оказал». И далее: «В настоящее время весь диапазон давлений и температур, соответствующих глубинам Земли вплоть до её центра, перекрыт лабораторными экспериментами». В разрезе физики это положение, несомненно, составляет революцию, но почему революции не произошло в геологии, и мы не только не имеем каких-либо кардинально новых открытий, но для неё по-прежнему остаются загадкой многие давно известные закономерности геологического движения, даже те, что происходят не в глубочайших недрах Земли, а на её поверхности?

Рассматривая всю проблему геоэнергетики в подобном освещении, Н.Е.Мартьянов не мог не прийти к тому выводу, к какому он и пришёл – источником энергии тектонических процессов может быть только само вещество Земли. «Земля, как и всякое иное скопление вещества, обладает неисчерпаемым запасом энергии междуатомных взаимодействий. Эта энергия является неотъемлемым условием бытия планеты и функционирует безгранично» (стр.51). В этой связи нельзя не заметить, что хотя обсуждению энергии междуатомных взаимодействий автор посвятил отдельную главу, вопрос об энергии Земли решён только в философском плане, в общей форме, и мы вправе ждать от автора ответа на множество вопросов именно в конкретных плоскостях. Необходимость этого тем более настоятельна, что Н.Е.Мартьянов в междуатомных связях видит причину «одного из самых грандиозных явлений в истории естествознания» - пульсаций Земли. Идея пульсаций – научное кредо автора. Именно к этой мысли он подводил читателя, когда резко обрушивался на феноменологический образ мышления, когда доказывал, что тектонический процесс есть явление глобальное, когда утверждал, что тектоническая энергия не может быть генерирована отдельными локальными процессами, а заключена в самом веществе Земли, в её междуатомных взаимодействиях. А посему и тектонические движения должны быть реализованы в форме глобального процесса, единого механизма, сконструированного на базе всеобщего и основополагающего диалектического принципа – взаимодействия притяжения и отталкивания. Глобальный пульсационный процесс не может быть изучен никакой другой наукой, кроме геотектоники, и именно поэтому Н.Е.Мартьянов так много ждёт от этой, пока ещё рядовой, отрасли геологии.

Под глобальностью пульсационного процесса подразумевается единство, которое охватывает все виды движений земной материи и где механические, физические, химические, биологические и другие формы движений являются составляющими компонентами и взаимосвязанными элементами. Не следует ограничивать глобальность только всеобщностью и одновременностью. Поэтому пульсационный процесс, визитной карточкой которого являются геотектонические движения и который сочетает в себе многие формы движения (механические, физические, химические и пр.), не может быть смоделирован в лабораторных условиях. Видимо, следует спорить с автором «Энергия Земли», который утверждает на стр.77: «…если справедливо заключение, что длительное действие незначительных сил может приводить к огромным изменениям, то справедливо и обратное заключение, что кратковременное действие, соразмерное с суммой длительных действий, должно приводить к таким же результатам». Другими словами, создаётся некая теоретическая база экспериментального воспроизведения геологических явлений. В этом суждении при справедливой посылке сделано несправедливое умозаключение. Каким образом время, которое, по словам Мартьянова на предыдущей странице, «является главным фактором геологических процессов», может быть заменено КРАТКОВРЕМЕННЫМ действием? Могут ли быть воспроизводимые процессы геологическими, если исчезнет главный фактор геологических процессов? Следовательно, пульсации, открытие которых является, по словам Мартьянова, «самым замечательным выводом геологии», неподвластны познанию методами и способами точных наук.

В этом отношении следует считать крылатыми слова автора «Энергии Земли»: «…мы не считаем себя вооружёнными хуже, чем представители точных наук, ибо если мы и не имеем возможности экспериментировать, то зато располагаем лабораторией природы и кроме учебника физики имеем ещё и каменную летопись Земли».

Не требуется особой проницательности, чтобы обнаружить в претензиях к основополагающей идее пульсации неверного, а то и неграмотного прочтения геологической летописи. Мы не всегда и не до конца отдаём себе отчёт в том, что не можем видеть каменную летопись в первозданном виде и читаем её «с конца». Мы зачастую читаем только видимую часть летописи, противопоставляя, иногда и пропуская то, что уничтожено теми же геологическими движениями. На базе этого возникло одно из самых уродливых понятий в геологии – понятие о неполноте геологической летописи. Как Природа не терпит пустоты, так Природа не знает неполноты. В каменной книге Природы с одинаковой полнотой зафиксирована как созидательная, так и разрушительная деятельность, и ещё неизвестно, что из них является текстом летописи, а что её иллюстрациями. Геологическая действительность всё больше убеждает нас в том, что в реальных процессах происходит не только чередование противоборствующих стремлений, но и логическое, а значит и генетическое, предопределение одних другими. Органическое и непосредственное единство антагонистических тенденций составляет несомненную ценность пульсационной концепции, что самым выгодным образом выделяет её из всех прочих тектонических гипотез.

Небольшая по объёму книга Н.Е.Мартьянова внушает нам крайне важную мысль: истинное познание геологических процессов, порождённых пульсационными движениями, требует мышления в корне противоположного эмпирическому мышлению представителей точных наук. На стр.76 автор пишет: «Но для физика нет метода исследования, кроме эксперимента, и потому то, что не обнаружено экспериментально, для него не существует». Для сравнения можно привести свидетельство одного из видных физиков, близкого друга Альберта Эйнштейна, проф. Корнелия Ланцоша: «Обычно инициатива принадлежит экспериментатору. Экспериментатор в результате своих опытов находит какие-то соотношения между физическими величинами. Задача теоретика состоит в том, чтобы найти некое уравнение, к которому можно было бы подогнать результаты эксперимента. В случае удачи теоретик находит достаточно общее уравнение, которое позволяет объяснить несколько различных экспериментов. Однако теоретик может спросить себя: «Почему природа реализует именно это уравнение, а не какое-нибудь другое?». Но физику задавать такой вопрос просто не пристало. Он берёт результаты эксперимента без проверки, и если ему удаётся дать строго математическое описание явления, то его задача как физика на этом заканчивается. Так поступал, например, Ньютон. Он взял астрономические наблюдения Кеплера и на их основе построил свою знаменитую теорию тяготения. С помощью этой теории он сумел великолепно описать движение планет солнечной системы в полном соответствии с наблюдаемым движением. Единственное предположение, которое пришлось ему сделать, состояло в том, что между двумя любыми массами действует сила, пропорциональная произведению этих масс и обратно пропорциональная квадрату расстояния между ними. Конечно, можно спросить, почему именно квадрату расстояния, а не кубу. Однако все вопросы такого типа просто бессмысленны, поскольку они выходят за пределы наблюдаемых явлений. Наблюдения подтверждает закон, предложенный Ньютоном, и больше говорить здесь не о чём».

Мы сознательно акцентировали своё внимание только на методологической стороне геотектонической концепции Н.Е.Мартьянова, опустив многие весьма интересные и важные её частности, с одной стороны, а с другой стороны – неточности, противоречия и даже неверные суждения, полагая, что любой непредвзятый читатель самостоятельно сможет составить по ним правильное мнение. Это вызвано не только тем, что методический подход к решению темы является, по нашему мнению, наиболее сильной стороной работы Н.Е.Мартьянова. Взятый в целом, образ научного мышления, выраженный в «Энергии Земли», может служить образцом при любом геологическом исследовании и именно методологической базой концепция Мартьянова отличается от известных пульсационных идей Бухера (Бачера), Тетяева, Обручева, Усова и это отличие гораздо глубже и принципиальнее, чем может показаться с первого взгляда.

 

 

 

ЛИТЕРАТУРА

 

АВГУСТИН БЛАЖЕННЫЙ. ОБ ИСТИННОЙ РЕЛИГИИ. ТЕОЛОГИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ. Изд. «Харвест», Минск, 1999

АЛТУХОВ Ю. П. ГЕНЕТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ В ПОПУЛЯЦИЯХ. Изд. «Наука», М., 1989.

АМБАРЦУМЯН В.А. ПРОБЛЕМА РАЗВИТИЯ В АСТРОНОМИИ.

КАЗЮТИНСКИЙ В.В. В сб. «Проблема развития в современных науках», М., 1983.

АНОХИН П.К. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ. М., 1978.

АНУЧИН В.А. ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ ФАКТОР В РАЗВИТИИ ОБЩЕСТВА. М., 1977.

АРИСТОТЕЛЬ СОЧИНЕНИЯ. Т.1 –1975; Т.2 – 1978; Т.3 – 1981. Изд. «Мысль», М.

АСТАУРОВ Б.Л. ГЕНЕТИКА И ПРОБЛЕМА ИНДИВИДУАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ. В журнале «Онтогенез», 1972,т.3, №6.

АХУТИН А.В. ИСТОРИЯ ПРИНЦИПОВ ФИЗИЧЕСКОГО ЭКСПЕРИМЕНТА. ОТ АНТИЧНОСТИ ДО ХVII в. Изд. «Наука», М., 1976.

БАБКОВ В. В. ВВЕДЕНИЕ. ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПРОБЛЕМА ГЕНЕТИКИ ПОПУЛЯЦИЙ. В книге «С.С.Четвериков «Проблемы общей биологии и генетики». Изд. «Наука», Новосибирск, 1983.

БАКУНИН М.А. АНАРХИЯ И ПОРЯДОК. Изд. «ЭКСМО-ПРЕСС», М., 2000.

БЕЛИНСКИЙ В.Г. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. ОГИЗ, М., 1948.

БЕЛОУСОВ А.Ф., КРИВЕНКО А.П. МАГМОГЕНЕЗ ВУЛКАНИЧЕСКИХ ФОРМАЦИЙ. Изд. «Наука», Новосибирск, 1983.

БЕРДЯЕВ Н.А. ВЕТХИЙ И НОВЫЙ ЗАВЕТ В РЕЛИГИОЗНОМ СОЗНАНИИ. Л.ТОЛСТОГО. В сб. «О религии Льва Толстого». М., 1912.

БЕРДЯЕВ Н.А. СМЫСЛ ИСТОРИИ. Изд. «Мысль», М., 1990.

БЕРДЯЕВ Н.А. ИСТОКИ И СМЫСЛ РУССКОГО КОММУНИЗМА. Изд. «Наука», М., 1990.

БЕРДЯЕВ Н. А. САМОПОЗНАНИЕ (ОПЫТ ФИЛОСОФСКОЙ АВТОБИОГРАФИИ). Изд. «Книга», М., 1991.

БЕРДЯЕВ Н.А. ФИЛОСОФСКАЯ ИСТИНА И ИНТЕЛЛИГЕНТСКАЯ ПРАВДА. В книге «Вехи. Интеллигенция в России». Изд. «Молодая гвардия», М., 1991.

БЕРДЯЕВ Н.А. ФИЛОСОФИЯ СВОБОДНОГО ДУХА. Изд. «Республика», М., 1994.

БЕРДЯЕВ Н.А. РУССКАЯ ИДЕЯ. В сб. «Византизм и славянство». Изд. «ЭКСМО-ПРЕСС», М., 2001.

БЕРНАЛ Дж. НАУКА В ИСТОРИИ ОБЩЕСТВА. Изд. иностранной литературы, М., 1956.

БУДЫКО М.И. КЛИМАТ И ЖИЗНЬ. Гидрометеоиздат, Л., 1971.

БУЛГАКОВ С.Н, отец, Л.Н.ТОЛСТОЙ. В сб. «О религии Льва Толстого», М., 1912.

БУЛГАКОВ С.Н., отец. СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. Изд. «Наука», М., 1993.

БУЛГАКОВ С.Н., отец. СВЕТ НЕВЕЧЕРНИЙ. Изд. «Республика», М., 1994.

БУХАРИН Н.И. ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ СОЦИАЛИЗМА. Политиздат, М., 1989.

ВАВИЛОВ Н.И. КРИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР СОВРЕМЕННОГО СОСТОЯНИЯ ГЕНЕТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ СЕЛЕКЦИИ РАСТЕНИЙ И ЖИВОТНЫХ. В журнале «Генетика» 1965 №1.

ВАВИЛОВ Н.И. ЗАКОН ГОМОЛОГИЧЕСКИХ РЯДОВ В НАСЛЕДСТВЕННОЙ   ИЗМЕНЧИВОСТИ. Изд. «Наука», Л., 1987.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОСФЕРА. Л., 1926.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОГЕОХИМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ. Т.1. Л., 1934.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. О КОРЕННОМ МАТЕРИАЛЬНО-ЭНЕРГЕТИЧЕСКОМ ОТЛИЧИИ ЖИВЫХ И КОСНЫХ ЕСТЕСТВЕННЫХ ТЕЛ БИОСФЕРЫ. М., 1939.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. РАЗМЫШЛЕНИЯ НАТУРАЛИСТА. КН. 1 – 1975 г., КН. 2 – 1977 г. Изд. «Наука», М.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. ОЧЕРКИ ГЕОХИМИИ. Изд. «Наука», 1983.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. ХИМИЧЕСКОЕ СТРОЕНИЕ БИОСФЕРЫ ЗЕМЛИ И ЕЁ ОКРУЖЕНИЯ. Изд. «Наука», М., 1987.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. ФИЛОСОФСКИЕ МЫСЛИ НАТУРАЛИСТА. Изд. «Наука», М., 1988.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. ТРУДЫ ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ НАУКИ. Изд. «Наука», М., 1988.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. НАУЧНАЯ МЫСЛЬ КАК ПЛАНЕТНОЕ ЯВЛЕНИЕ (неопубликованные фрагменты). В сб. «Вопросы истории естествознания и техники», 1988 №1.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОСФЕРА И НООСФЕРА. Изд. «Наука», М., 1989.

ВЕРНАДСКИЙ В.И. ТРУДЫ ПО БИОГЕОХИМИИ И ГЕОХИМИИ ПОЧВ. Изд. «Наука», М., 1992.

ВЕРНАН Ж-П. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ МЫСЛИ. Изд. «Прогресс», М., 1988.

ВИСТЕЛИУС А. Б. ОСНОВЫ МАТЕМАТИЧЕСКОЙ ГЕОЛОГИИ. Изд. «Наука», М., 1980.

ГАЛЛ Я.М. БОРЬБА ЗА СУЩЕСТВОВАНИЕ КАК ФАКТОР ЭВОЛЮЦИИ. Изд. «Наука», М., 1976.

ГЕГЕЛЬ Г. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ НАУК. Т.2. ФИЛОСОФИЯ ПРИРОДЫ. Изд. «Мысль», М., 1975.

ГЕГЕЛЬ Г. НАУКА ЛОГИКА. Изд. «Мысль», М., 1999.

ГЕРЦЕН А.И. ИЗБРАННЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Т.1. Политиздат, М., 1948.

ГЕРШЕНЗОН М.О. ТВОРЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ. В сб. «Вехи. Интеллигенция в России». Изд. «Молодая гвардия», М., 1991.

ГЕРШЕНЗОН М.О. СУДЬБЫ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА. Изд. «Захаров», М., 2001.

ГИЛЯРОВ М.С. О ТРУДАХ АКАДЕМИКА И.И.ШМАЛЬГАУЗЕНА ПО ЗАКОНОМЕРНОСТЯМ ФИЛОГЕНИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ. Предисловие к книге «И.И.Шмальгаузен. Избранные труды». Изд. «Наука», М., 1983.

ГОЛУБОВСКИЙ А.Д. ЛЮБИЩЕВ ПРОТИВ ЛЫСЕНКОВЩИНЫ: ИСТОРИЯ И УРОКИ ПРОТИВОСТОЯНИЯ. Журнал «Вопросы истории естествознания и техники», 1990 №3.

ГОРШКОВ Г.П. О ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ФОРМЕ ДВИЖЕНИЯ МАТЕРИИ. В сб. «Философские вопросы геологических наук». Изд. МГУ, М., 1967.

ГУЛД С.Дж. В ЗАЩИТУ КОНЦЕПЦИИ ПРЕРЫВИСТОГО ИЗМЕНЕНИЯ. В сб. «Катастрофы и история Земли. Новый униформизм». Изд. «Мир», М., 1986.

ДАНИЛЕВСКИЙ Н.Я. РОССИЯ И ЕВРОПА. В сб. «Византизм и славянство». Изд. «ЭКСМО-ПРЕСС», М., 2001.

ДАРВИН Ч. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ВИДОВ ПУТЁМ ЕСТЕСТВЕННОГО ОТБОРА. Сельхозиздат, М., 1952.

ДЕПЕНЧУК Н.П. ЭКОЛОГИЯ И ТЕОРИЯ ЭВОЛЮЦИИ (МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КРИСАЧЕНКО В.С.АСПЕКТ). Изд. «Наукова думка». Киев, 1987.

ДОКУЧАЕВ В.В. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ. Изд. АН СССР, М., 1949.

ДОКУЧАЕВ В.В. К УЧЕНИЮ О ЗОНАХ ПРИРОДЫ. СОЧИНЕНИЯ. Т.V1. Изд. АН СССР, М-Л., 1951.

ДРАГУНОВ В.И., КРУТЬ И.В. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ГЕОЛОГИИ. В сб. «Проблемы советской геологии». Изд. «Недра», Л., 1971.

ДУБИНИН Н.П. НАСЛЕДОВАНИЕ БИОЛОГИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ. Журнал «Коммунист», М., 1980 №11.

ЖУКОВСКИЙ П.М. ПУТИ ЭВОЛЮЦИИ КУЛЬТУРНЫХ РАСТЕНИЙ НА ОСНОВЕ ГЕНЕТИЧЕСКИХ И БОТАНИЧЕСКИХ ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ. В журнале «Генетика», 1965 №1.

ЗАБРОДИН В.Ю. ВРЕМЯ-ДЛИТЕЛЬНОСТЬ И ВРЕМЯ-ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ. В сб. «Развитие учения о времени в геологии». Изд. «Наукова думка», Киев, 1982.

ЗАВАДСКИЙ К.М. РАЗВИТИЕ ЭВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ ПОСЛЕ ДАРВИНА  1859 – 1920-е ГОДЫ. Изд. «Наука», Л., 1973.

ЗАВАДСКИЙ К.М., КОЛЧИНСКИЙ Э.И. ЭВОЛЮЦИЯ ЭВОЛЮЦИИ. Изд. «Наука», Л., 1977.

ЗАВАРИЦКИЙ А.Н. ФИЗИКО-ХИМИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПЕТРОГРАФИИ ГОРНЫХ ПОРОД. Госгеолтехиздат, М., 1961.

ЗУБКОВ И.Ф. ПРОБЛЕМЫ ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ФОРМЫ ДВИЖЕНИЯ МАТЕРИИ. Изд. «Наука», 1979.

ИГУМЕН ГЕННАДИЙ. ЗАКОН ТВОРЕНИЯ. ОЧЕРК ФИЛОСОФСКОЙ СИСТЕМЫ И.М. ГОЭНЭ-ВРОНСКОГО. Диссертация на степень Магистра Церковных наук Православного Богословского Института в Париже. Буэнос-Айрес, 1956.

ИСАЧЕНКО А.Г. ОПТИМИЗАЦИЯ ПРИРОДНОЙ СРЕДЫ (ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ АСПЕКТ). Изд. «Мысль», М., 1980.

ИСФОРТ Г. ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ ПРОЦЕСС И ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА. Изд. «Прогресс», М., 1983.

КАДАЦКИЙ В.Б. КЛИМАТ КАК ПРОДУКТ БИОСФЕРЫ. Минск, 1986.

КАЗНАЧЕЕВ В.П. УЧЕНИЕ В.И.ВЕРНАДСКОГО О БИОСФЕРЕ И НООСФЕРЕ. Изд. «Наука», Новосибирск, 1989.

КАМШИЛОВ М.М. ЭВОЛЮЦИЯ И БИОСФЕРА. М., 1979.

КАНТ И. КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА. Изд. «Литература», Минск, 1998.

КАНТ И. ОСНОВЫ МЕТАФИЗИКИ НРАВСТВЕННОСТИ. Изд. «Мысль», М., 1999.

КЕДРОВ Б.М. О СООТНОШЕНИИ ФОРМ ДВИЖЕНИЯ МАТЕРИИ В ПРИРОДЕ. В сб. «Философские проблемы современного естествознания». Изд. АН СССР, М., 1959.

КЕДРОВ Б.М. ПРИМЕНЕНИЕ В.И.ЛЕНИНЫМ МАРКСИСТСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ К АНАЛИЗУ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ. В сб. «Великое произведение воинствующего материализма». Социздат, М., 1959.

КЕДРОВ Б.М. О ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ФОРМЕ ДВИЖЕНИЯ В СВЯЗИ С ДРУГИМИ  ЕГО ФОРМАМИ. В сб. «Взаимодействие наук при изучении Земли». Изд. АН СССР, М., 1963.

КЕДРОВ Б.М.К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ МИРОВОЗЗРЕНИЯ В.И.ВЕРНАДСКОГО. В книге «В.И.Вернадский. «Размышления натуралиста. Книга 2». М., 1977.

КЕЙСЕВИЧ Л., СОБОЛЬ И. ЧЕЛОВЕК ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. Еженедельник «Семь дней» от 23.08.2001г. Тель-Авив.

КЕЛЛЕ В.Ж. НАУКА КАК КОМПОНЕНТ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ. Изд. «Наука», М., 1988.

КЕСАРЕВ В.В. ЭВОЛЮЦИЯ ВЕЩЕСТВА ВСЕЛЕННОЙ. Атомиздат, М., 1976.

КИПЕРМАН С. СВЕТ СОЛНЦА МЕЖ ЧЁРНЫХ ТУЧ. Еженедельник «Час пик» №№274-276 1997, Тель-Авив.

КИПЕРМАН С. СКВОЗЬ ВСЕ КРУГИ АДА. Еженедельник «Еврейский камертон» от 24.10.2004г., Тель-Авив.

КЛЮЧЕВСКИЙ В.О. РУССКАЯ ИСТОРИЯ. ПОЛНЫЙ КУРС ЛЕКЦИЙ. В ТРЁХ КНИГАХ. Изд. «Феникс», Ростов-на-Дону, 2000.

КОЗМЕНКО А.С. ОСНОВЫ ПРОТИВОЭРОЗИОННОЙ МЕЛИОРАЦИИ. Сельхозиздат, М., 1954.

КОЛЧИНСКИЙ Э.И. ЭВОЛЮЦИЯ БИОСФЕРЫ. ИСТОРИКО-КРИТИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ ИССЛЕДОВАНИЙ В СССР. Изд. «Наука», Л., 1990.

КОММОНЕР Б. ЗАМЫКАЮЩИЙСЯ КРУГ. ПРИРОДА, ЧЕЛОВЕК, ТЕХНОЛОГИЯ. Гидрометеоиздат, Л., 1974.

КРАТКИЙ ФИЛОСОФСКИЙ СЛОВАРЬ. Под редакцией М.Розенталя и П.Юдина. М., 1954.

КРОПОТКИНЪ П.А. ВЗАИМНАЯ ПОМОЩЬ КАК ФАКТОРЪ ЭВОЛЮЦИИ. 1907.

КРОПОТКИН П.А., князь АНАРХИЯ, ЕЁ ФИЛОСОФИЯ, ЕЁ ИДЕАЛ. Изд. «ЭКСМО-ПРЕСС», М., 1999.

КРУПЕНИКОВЫ И. и Л. ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ДОКУЧАЕВ. Изд. «Молодая гвардия», М., 1949.

КРУТЬ И.В. ВВЕДЕНИЕ В ОБЩУЮ ТЕОРИЮ ЗЕМЛИ. Изд. «Мысль», М., 1978.

КРУТЬ И.В. СОВРЕМЕННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ПРОСТРАНСТВЕННО-ВР.ЕМЕННЫХ ПРИНЦИПОВ КЛАССИЧЕСКОЙ ГЕОЛОГИИ. В сб. «Развитие учения о времени в геологии». Изд. «Наукова думка», Киев, 1982.

КУН Т. СТРУКТУРА НАУЧНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ. М., 1977.

ЛАНЦОШ К. АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН И СТРОЕНИЕ КОСМОСА. Изд. «Наука». М., 1967.

ЛАЦИС О. МАСТЕРА ПЕРЕЛОМА. Журнал «Глобус» 2004г. №630, Тель-Авив.

ЛЕКТОРСКИЙ В.А. СУБЪЕКТ, ОБЪЕКТ, ПОЗНАНИЕ. М., 1980.

ЛЕНИН В.И. ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. Т. 18. Госполитиздат, М., 1961.

ЛЕНИН В.И. О ЗНАЧЕНИИ ВОИНСТВУЮЩЕГО МАТЕРИАЛИЗМА. Политиздат, М., 1981.

ЛОМБРОЗО Ч. ГЕНИАЛЬНОСТЬ И ПОМЕШАТЕЛЬСТВО. Изд. «ЭКСМО-ПРЕСС», М., 2003.

ЛОССКИЙ Н.О. УСЛОВИЯ АБСОЛЮТНОГО ДОБРА. Политиздат, М., 1991.

ЛОССКИЙ В.Н. СПОР О СОФИИ. Париж, 1936.

ЛЫСЕНКО Т.Д. О ПОЛОЖЕНИИ В БИОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКЕ. Кишинёв, 1950.

МАЙР Э. ПОПУЛЯЦИИ, ВИДЫ И ЭВОЛЮЦИЯ. Изд. «Мир», М., 1974.

МАЛКЕЙ М. НАУКА И СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ. Изд. «Прогресс», М., 1983.

МАНИН Ю.М. НТР И ЭКОЛОГИЗАЦИЯ ПРИРОДЫ. Минск, 1979.

МАРКС К. СОЧИНЕНИЯ. Т.21. Т.42.

ЭНГЕЛЬС Ф. Госполитиздат, М., 1955.

МАРКС К. КАПИТАЛ. КРИТИКА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ. ТОМ ПЕРВЫЙ. КНИГА 1. Политиздат, М., 1983.

МАРТЬЯНОВ Н.Е. ЭНЕРГТЯ ЗЕМЛИ. Книжное издательство. Новосибирск, 1968.

МАРТЬЯНОВ Н.Е. ПИСЬМА НИКОЛАЯ МАРТЬЯНОВА. Еженедельник «Пятница». 1996. №№63-65.

МАРТЬЯНОВ Н.Е. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПУЛЬСАЦИЯХ ЗЕМЛИ. Красноярск, 2003.

МЕДВЕДЕВ Ж.А. О БИОЛОГО-АГРОНОМИЧЕСКОЙ ДИСКУССИИ В СССР. Самиздат, 1963.

МЕЙЕН С.В. СПЕЦИФИКА ИСТОРИЗМА И ЛОГИКА ПОЗНАНИЯ ПРОШЛОГО В ГЕОЛОГИИ. В сб. «Развитие учения о времени в геологии». Изд. «Наукова думка», Киев, 1982.

МИКУЛИНСКИЙ С.Р. В.И.ВЕРНАДСКИЙ КАК ИСТОРИК НАУКИ. В книге «В.И.Вернадский «Труды по всеобщей истории науки». Изд. «Наука», М., 1988.

МИРЗОЯН Э.Н. СТРАТЕГИЯ ЭВОЛЮЦИОННОГО СИНТЕЗА. Бюлл. МОИП, отд. биол., 1986, т.91 №2.

МИТИН М.Б. ЗА МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКУЮ БИОЛОГИЧЕСКУЮ НАУКУ. Изд. АН СССР, 1949.

МИЧУРИН И.В. СОЧИНЕНИЯ, Т.1. Изд. АН СССР, 1939.

МОЗЕЛОВ А.П. ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ ЕСТЕСТВЕННОГО ОТБОРА. Изд. «Наука», Л., 1983.

МОИСЕЕВ Н.Н. ЧЕЛОВЕК И НООСФЕРА. Изд. «Молодая гвардия», М., 1990.

МОЧАЛОВ И.И. В.И.ВЕРНАДСКИЙ – ЧЕЛОВЕК И МЫСЛИТЕЛЬ. Изд. «Наука», М., 1970.

МОЧАЛОВ И.И. ПРОБЛЕМА ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В.И.ВЕРНАДСКОГО. Журнал «Вопросы философии», 1971 №9.

НАЗАРОВ В.И. УЧЕНИЕ О МАКРОЭВОЛЮЦИИ. НА ПУТЯХ К НОВОМУ СИНТЕЗУ. Изд. «Наука», 1991.

НАЛЕТОВ И.З. НАУКА И ФИЛОСОФИЯ В КОНТЕКСТЕ НЕДАВНЕГО ПРОШЛОГО. Журнал «Вопросы истории естествознания и техники». М., 1990 №3.

НАЛИВКИН Д.В. ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕРЫВОВ. В сб. «Этюды по стратиграфии». Изд. «Наука», М., 1974.

НИКОЛИН В.И., МАТЛАК Е.С. ОХРАНА ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЫ В ГОРНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. Изд. «Вища школа», Киев – Донецк, 1987.

ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ И ЕГО ФОРМЫ. Сборник статей. Политиздат, М., 1986.

ОЛЕЙНИКОВ Ю.В. ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ АЛЬТЕРНАТИВЫ НТР. Изд. «Наука» М., 1987.

ОНОПРИЕНКО В.И. ПРОГРАММА ЕДИНСТВА ИСТОРИКО – ГЕНЕТИЧЕСКОГО И СИСТЕМНОГО ПОДХОДОВ В СОВРЕМЕННОЙ ГЕОЛОГИИ. В сб. «Развитие учения о времени в геологии». Изд. «Наукова думка», Киев, 1982.

ПАРАМОНОВ Б. ПРОДЮСЕР СТАЛИН. Журнал «Глобус», 2004г. №630, Тель-Авив.

ПЕРЕЛЬМАН А.И. ГЕОХИМИЯ ЭПИГЕНЕТИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ  (ЗОНА ГИПЕРГЕНЕЗА). Изд. «Недра», М., 1968.

ПЕРЕЛЬМАН А.И. ГЕОХИМИЯ. Изд. «Высшая школа», М., 1979.

ПИАНКА Э. ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭКОЛОГИЯ. Изд. «Мир», М., 1981.

ПИСАРЕВ Д.И. ИЗБРАННЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ И ОБЩЕСТВЕННО- ПОЛИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ. Госполитиздат, М., 1949.

ПЛЕХАНОВ Г.В. ИЗБРАННЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Т.I-IV. Соцэкономгиз, М., 1956 – 1958.

ПРИГОЖИН И. НАУКА, ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ДЕМОКРАТИЯ. В сб. «Философия и социология науки и техники». М., 1989.

ПРИГОЖИН И., СТЕНГЕРС И. ПОРЯДОК ИЗ ХАОСА. НОВЫЙ ДИАЛОГ ЧЕЛОВЕКА С ПРИРОДОЙ. Изд. «Прогресс», М., 1986.

ПУАНКАРЕ А. НАУКА И ГИПОТЕЗА. Изд. «Слово», С-Петербург, 1906.

РАВИКОВИЧ А.И. ИДЕИ Ч.ЛАЙЕЛЯ И Ч.ДАРВИНА О ВРЕМЕНИ В ГЕОЛОГИИ. В сб. «Развитие учения о времени в геологии». Изд. «Наукова думка», Киев, 1982.

РАКИТОВ А.И. ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ НАУКИ. Изд. «Мысль», М., 1977.

РОНОВ А.Б., ЯРОШЕВСКИЙ А.А. ХИМИЧЕСКИЙ СОСТАВ ЗЕМНОЙ КОРЫ И ЕЁ ОБОЛОЧЕК. В сб. «Тектоносфера Земли». Изд. «Наука», М., 1978.

САДЫКОВ А.М. ИДЕИ РАЦИОНАЛЬНОЙ СТРАТИГРАФИИ. Изд. «Наука», Алма-Ата, 1974.

СЕВЕРЦОВ А.Н. ГЛАВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ЭВОЛЮЦИОННОГО ПРОЦЕССА. Изд. МГУ, М., 1967.

СЕВЕРЦОВ С.А. МОРФОЛОГИЧЕСКИЙ ПРОГРЕСС И БОРЬБА ЗА СУЩЕСТВОВАНИЕ. Изв. АН СССР, сер. биол., 1936 №5.

СЕН-МАРК Ф. СОЦИАЛИЗАЦИЯ ПРИРОДЫ. М., 1977.

СЕЧЕНОВ И.М. ИЗБРАННЫЕ ФИЛОСОФСКИЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. ОГИЗ, М., 1947.

СЕЧЕНОВ И.М. ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ. Т.1. Изд. АН СССР, М., 1952.

СИНИЦЫН В.М. СИАЛЬ. ИСТОРИКО-ГЕНЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ. Изд. «Недра», Л., 1972.

СМИРНОВ Б.И. СТАТИСТИЧЕСКИЕ МЕТОДЫ В ГЕОЛОГИИ. Ч.2. Львов, 1977.

СОКОЛОВ Б.С. ВЕРНАДСКИЙ И ХХ ВЕК. Журнал «Природа», М., 1988.

СОЛОВЬЁВ В.С. ОПРАВДАНИЕ ДОБРА. Изд. «Республика», М., 1996.

СОЛОВЬЁВ В.С. ФИЛОСОФСКОЕ НАЧАЛО ЦЕЛЬНОГО ЗНАНИЯ. Изд. «Харвест», Минск, 1999.

СОЛОВЬЁВ В.С. СПОР О СПРАВЕДЛИВОСТИ. Изд. «ЭКСМО-ПРЕСС», М., 1999.

СОМИНСКИЙ М. АНТИСЕМИТИЗМ И АНТИСЕМИТЫ. Изд. «Лексикон», Иерусалим, 1991.

СПЕНСЕР Г. СИНТЕТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ. Изд. «Ника-Центр», Киев, 1997.

СПИНОЗА Б. ЭТИКА, ДОКАЗАННАЯ В ГЕОМЕТРИЧЕСКОМ ПОРЯДКЕ. В книге «Избранное». Изд. «Попурри», Минск, 1999.

СТАЛИН И.В. ВОПРОСЫ ЛЕНИНИЗМА. Госполитиздат, М., 1952.

СТРАХОВ Н.М. РАЗВИТИЕ ЛИТОГЕНЕТИЧЕСКИХ ИДЕЙ В РОССИИ И СССР. Изд. «Наука», М., 1971.

ТАММ И.Е. О РАБОТЕ ФИЛОСОФОВ-МАРКСИСТОВ В ОБЛАСТИ ФИЗИКИ. Журнал «Под знаменем марксизма», 1933 №2.

ТЕТЯЕВ М.М. ОСНОВЫ ГЕОТЕКТОНИКИ. ОНТИ, 1934.

ТОЛСТЫХ В.И. ОБЩЕСТВЕННОЕ СОЗНАНИЕ И ЕГО ФОРМЫ. В сб. «Общественное сознание и его формы». Политиздат, М., 1986.

ТРУБЕЦКОЙ Н.С., князь ОБЩЕЕВРАЗИЙСКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ. В сб. «Русская идея». Изд. «Айрис-Пресс», М., 2004.

УСОВ М.А. СТРУКТУРНАЯ ГЕОЛОГИЯ. Госгеолиздат, 1940.

ФЕЙМАН Р. ХАРАКТЕР ФИЗИЧЕСКИХ ЗАКОНОВ. Изд. «Мир», М., 1968.

ФЕРСМАН А.Е. ГЕОХИМИЯ. Т.3. ОНТИ. Л., 1937.

ФЕРСМАН А.Е. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ. Т.4. Изд. АН СССР, М., 1958.

ФИХТЕ И.-Г. СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. Изд. «Мифрил», С.-Петербург, 1993.

ФЛОРЕНСКИЙ П.А. отец. СТОЛП И УТВЕРЖДЕНИЕ ИСТИНЫ. Книгоиздание «Путь», М., 1914.

ФРАНК С.Л. ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ КОНЦА 19-ГО И НАЧАЛА 2О-ГО ВЕКА. АНТОЛОГИЯ. Нью-Йорк, 1965.

ФРАНК С.Л. СОЧИНЕНИЯ. Изд. «Правда», М., 1990.

ФРОЛОВ И.Т. ПЕРСПЕКТИВЫ ЧЕЛОВЕКА. Политиздат, М., 1983.

ФРОЛОВ И.Т., ЮДИН Б.Г. ЭТИКА НАУКИ. ПРОБЛЕМЫ И ДИСКУССИИ. Политиздат, М., 1986.

ЧАГИН Б.А. СТРУКТУРА И ЗАКОНОМЕРНОСТИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ. Изд. «Наука», Л., 1982.

ЧЕТВЕРИКОВ С.С. ПРОБЛЕМЫ ОБЩЕЙ БИОЛОГИИ И ГЕНЕТИКИ. Изд. «Наука», Новосибирск, 1983.

ШАМБАДАЛЬ П. РАЗВИТИЕ И ПРИЛОЖЕНИЯ ПОНЯТИЯ ЭНТРОПИЯ. Изд. «Наука». М., 1967.

ШВАРЦ С.С. ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАКОНОМЕРНОСТИ ЭВОЛЮЦИИ. Изд. «Наука», М., 1980.

ШВЫРЁВ В.С. ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ И ЭМПИРИЧЕСКОЕ В НАУЧНОМ ПОЗНАНИИ. Изд. «Наука», М., 1978.

ШЕЛЛИНГ Ф. СОЧИНЕНИЯ. Изд. «Мысль», М., 1998.

ШЕСТОВ Л. АФИНЫ И ИЕРУСАЛИМ. Изд. «Фолио», М., 2001.

ШМАЛЬГАУЗЕН И.И. ФАКТОРЫ ЭВОЛЮЦИИ. Изд. АН СССР, М-Л., 1946.

ШМАЛЬГАУЗЕН И.И. ОРГАНИЗМ КАК ЦЕЛОЕ В ИНДИВИДУАЛЬНОМ И ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ. Изд. «Наука», М., 1982.

ШМАЛЬГАУЗЕН И.И. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ. Изд. «Наука», М., 1983.

ШТИРНЕР М. ЕДИНСТВЕННЫЙ И ЕГО СОБСТВЕННОСТЬ. Изд. «Основа», Харьков, 1994.

ЭБЕЛИНГ В. ОБРАЗОВАНИЕ СТРУКТУР ПРИ НЕОБРАТИМЫХ ПРОЦЕССАХ. Изд. «Мир», М., 1979.

ЭНГЕЛЬС Ф. АНТИДЮРИНГ. ПЕРЕВОРОТ В НАУКЕ, ПРОИЗВЕДЕННЫЙ ГОСПОДИНОМ ЕВГЕНИЕМ ДЮРИНГОМ. Госполитиздат, М., 1948.

ЭНГЕЛЬС Ф. ДИАЛЕКТИКА ПРИРОДЫ. Госполитиздат, М., 1955.

ЭФРОИМСОН В.П. О ЛЫСЕНКО И ЛЫСЕНКОВЩИНЕ. Журнал «Вопросы истории естествознания и техники», 1989 №4.

ЭФРОИМСОН В.П. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ И МЕТАСТАЗИРОВАНИЕ ОРГАНИЗОВАННОЙ ПРЕСТУПНОСТИ В СОВЕТСКОЙ НАУКЕ И ЕЁ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНАЯ ГАНГСТЕРИЗАЦИЯ. Журнал «Вопросы истории естествознания и техники», 1989 №4.

ЯНШИН А.Л. УЧЕНИЕ В.И.ВЕРНАДСКОГО О БИОСФЕРЕ И ЕЁ ПЕРЕХОДЕ В НООСФЕРУ. В книге «В.И.Вернадский. Философские мысли натуралиста». Изд. «Наука», М., 1988.



[1] По свидетельству очевидца (дочери Ольги) на следствии Мартьянов заявил: «Советский строй я считал отклонением от исторического пути развития человеческого общества и поэтому я считал его временным явлением, которое должно себя изжить». Мартьянов был осуждён по статье 58-10 УК РСФСР «За антисоветскую агитацию и пропаганду».

[2] См. «Письма» Н.Е. Мартьянова: http://grani.agni-age.net/articles8/3306.htm (прим.ред.)

[3] Эпитафия Ньютону передана Мартьяновым по смыслу, а дословный перевод надгробной надписи следующий: «Здесь покоится сэр Исаак Ньютон, дворянин, который почти божественным разумом первым доказал с факелом математики движение планет, пути комет и приливы океанов. Он исследовал различие световых лучей и появляющиеся при этом различные свойства цветов, чего ранее никто не подозревал. Прилежный, мудрый и верный истолкователь природы, древности и Св.Писания, он утверждал своей философией величие всемогущего Бога, а правом выражал евангельскую простоту. Пусть смертные радуются, что существовало такое украшение рода человеческого. Родился 25 декабря 1642, скончался 20 марта 1727). На скульптуре Ньютона в Кембридже высечены слова Лукреция: «Qui genus humanum ingenio superavit» (превосходил разумом род человеческий). Ж.-Л.Лагранжу принадлежат слова: «он самый счастливый, - систему мира можно установить только один раз»

[4] Поэт А.К.Толстой сказал в романе «Князь Серебряный»:

«Ходить бывает склизко

По камешкам иным.

Итак, о том, что близко,

Мы лучше умолчим».

[5] Между тем, тот же С.Дж.Гулд провозглашает, что “…единообразие условий – отнюдь не обязательное допущение, а поддающееся проверке суждение о реальном мире. В самом деле, в строгой формулировке Лайеля оно совершенно неверно” (1986, с.17). В частном случае такая противоречивость отражает персональную особенность представлений д-ра Гулда и не попадает в тематический круг рассматриваемой проблемы, но в самом широком контексте она есть не менее, чем свидетельство внутренней слабости и неустроенности не только геологической лайелевской парадигмы, но и всей классической науки. Данный изъян исторически был устранён в классической науке появлением “золотого десятилетия” ХIХ века, а классической геологии – появлением пульсационной геологии Мартьянова.

[6] При жизни М.М.Тетяев пользовался огромным уважением в русской геологии и был кумиром не одного поколения геологической молодёжи в советской России. Но после репрессии на его имя было наложено tabu такой силы, что автор сих строк даже в 80-х годах, находясь в г. Ленинграде, на Васильевском острове, вотчине легендарного «Мих-Миха», - так называли Михаила Михайловича Тетяева его коллеги и ученики, - не мог узнать точной даты и места кончины профессора.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

37 дата публикации: 09.03.2009