ГЕНРИХ ГРУЗМАН

СХОЛИЯ К ВЕРНАДСКОМУ

(опровержение официоза)

НАГАРИЯ
2 0 0 8

Примечания, дополнения к трактату автора «Загубленные гении России»,
см. главу о В.И.Вернадском.

(окончание, начало см. здесь.)

Вернадский излагает: «Носителем жизни является организм как целое, в одном из наиболее простых случаях клетка, но клетка целиком, а не её биоплазма или какое-нибудь другое вещество, в неё входящее. Жизнь прекращается не с уничтожением какого-либо вещества, а с разрушением определённой структуры, организации. Для неё, несомненно, нужны вещества определённых свойств и состава, но сами эти вещества не обладают жизненностью. Для неё нужна вода или кислород, или вещества, строящие биоплазму, но жизненными телами, «живыми веществами» в узком смысле этого слова, эти тела не являются. Вещества биоплазмы, нужные для жизни, взятые сами по себе, столь же безжизненны, как вода, кислород, белки, жиры или углероды». И резюмирует: «В стремлении неразрывно связать с веществом жизненные явления, мы в биологии имеем дело в значительной мере не только с отголосками чуждых современной науке философских воззрений, но с отголосками проявлений научного мировоззрения, стоящего в противоречии с наукой нашего времени». (1978, с.с.190,202)[1]

Посредством глубокомысленных (тобто философских) размышлений Вернадский вводит жизнь во всеобщее таинство сущего мира: в химии изомерия, в минералогии изоморфизм отражают особое, никем не объяснённое, явление – сходство по составу и различие по свойствам, чем фиксируется объективный, естественный, характер связи предметного, телесного мира с эфемерным, виртуальным порядком. Итак, в основу философии биосферы ложатся представления Вернадского, где парадигма материи выступает в лице вещества, а жизнь дана в качестве состояния, структуры, организации того же вещества, но главное, что определено умозрительным философским путём, свёрнуто в органической, неразрывной связи между ними, и именно эта связь даётся человеку в качестве одного из самых видимых и значимых феноменов сущего мира. На этой почве разворачивается наиболее глубокая интрига всей научной эпопеи Вернадского, которая, однако, не была доведена великим учёным до логического завершения.

Таким образом, связь, сходство, а в общем выражении, созидание, служит ключевой установкой философского направления Вернадского, но вместе с тем в эмпирической части его научной былины звучит не менее убеждённое резюме: «1) живое происходит из живого всегда и во всех случаях в мироздании; между живым и мёртвым непроходимая пропасть». (1978, с.326) Параметрические величины, обозначаемые учёным «связь» и «непроходимая пропасть», по определению относятся к числу категорий противостояния, при котором один орган по своей природе исключает другой, тобто между «веществом» и «состоянием» не может быть связи, а допустимы лишь отношения разлада и столкновения. Действительно, между материей и жизнью залегает «непроходимая пропасть», но только в системе координат классической науки (Математическая формула: + на – = 0 в этом случае выражает вечный закон природы). Поскольку эмпирическая часть науки строится в системе законов материи, то данное противоречие вещества и состояния, материи и жизни определяет когнитивную содержательность эмпирического уровня в познании Вернадского, где ценится лишь достоверность. Г.П.Аксёнов, бравируя фактоманией, в своей монографии не придал значения этой тонкости, и сосредоточил всю познавательную мощь постижения Вернадского в плоскости противоречия и противостояния. Автор задокументировал результативные моменты науки Вернадского о жизни (именно эмпирическую ткань его науки), «…которые входят в явное противоречие с характеристиками безжизненного вещества. Сюда входят и такие явления, как принцип Реди, как несводимость живого к неживому, автономность живого, создающие особые термодинамические поля со своими температурой и давлением. Организмы как раз могут жить вне поля тяготения, потому что их размеры идут в область молекул; живое вещество содержит собственный биологический элемент времени (ничего аналогичного нет в неживом веществе) – скорость размножения как константу; чем меньше организм, тем энергия размножения выше; необратимость живого вещества на любом уровне; увеличение, а не уменьшение свободной энергии в биосфере благодаря жизнедеятельности; резко выраженная диссимметрия живого; и наконец, деятельность организмов не является однообразным механическим процессом, она индивидуальна в разных особях. Таким образом, Вернадский подчёркивает, что живое вещество во всём противоречит физическим закономерностям. Оно не подчиняется кинематике, описывающей движение математических точек, у него есть собственное поведение, активность, законы которого отнюдь не механические».

Если иметь в виду только философскую часть исследования (а она имеется во всех случаях), то точка зрения, под которой производится обзор творчества Вернадского современным аналитиком Г.П.Аксёновым, и которую выражает официальная позиция в вернадсковедении, относится к отрицательной философии, где приоритетом обладают разделительные функции и тенденции. Потому Аксёнов, будучи как аналитик адептом различия, ставит во главу проблемы жизни, которую рассматривает Вернадский, так называемый пастеровский критерий разделения живого и мёртвого. Считается, что Луи Пастер обнаружил универсальный фактор, лежащий в основе распада мира на два полюса, и добыл основополагающую основу живой материи: диссиметрию молекул. Л.Пастер говорил, что диссиметричность есть «единственное, отчётливо выраженное различие, которое мы можем обнаружить между химией неживой природы и химией живой природы». Аксёнов разъясняет: «Иначе говоря, различие зависело не от чего-то привычного: состава и строения, а от пространственной конфигурации самой по себе, от ориентации тела в пространстве, чего-то в высшей степени как бы эфемерного». Здесь даже догадки не возникает, что это «эфемерное» есть первопричина пространственной конфигурации, а не наоборот, что и находит своё отражение в различиях свойств. Эта «тайна» и стала глубоким переживанием Луи Пастера, который, будучи, закоренелым материалистом, не смог отгадать загадку открытой им «диссимметрии». Аксёнов продолжает: «Новое явление по признаку быть диссимметричным или быть рацемичным обнаруживало кардинальное разделение между живыми телами и продуктами их жизнедеятельности и неживыми веществами. Оказалось, что по пространственной ориентации вещество вообще может быть четырёх различных видов: 1) левым, 2) правым, 3) смесью их в какой-либо пропорции и 4) ни правое, ни левое и не смесь - аморфным. Первое и второе без зеркального двойника и есть диссимметрическое вещество. «Каким образом возникает диссимметрия? – спрашивал себя Пастер. – Почему возникает определённая диссимметрия, а не противоположная ей?». Вот одна из великих тайн». В другом месте Аксёнов преобразует «великую тайну» в закон: «Правизна – левизна становится всемирным явлением природы и феноменом, позволяющим отличить живое от неживого».

Однако для Вернадского в случае пастеровской изомерии нет «великой тайны», ибо его гениальная интуиция, которая ориентирована в направлении, обратном доминированию факторов различия и разделения (моментов «правого» и «левого», что равнозначно «чёрному» и «белому», «доброму» и «злому», а в целом идеологии принципа «или-или»), никак не укладывается в объём пастеровского разделения в опосредовании Аксёнова. Открытие Л.Пастера видится Вернадским совсем в другом свете: «В сущности, однако, это реальное различие живой и мёртвой материи едва ли может служить каким бы то ни было препятствием для их соединения вместе в одно общее, как это приходится делать в геохимии, где мы имеем дело с живым веществом, объединяющим и вещество, охваченное жизнью, и вещество вполне косное, мёртвое. Мы не можем утверждать, как мы только что видели, чтобы такое вещество с молекулярной структурой без элементов сложной симметрии было носителем жизни. Мы можем лишь утверждать, что такие молекулярные структуры в природных условиях получаются исключительно в организмах… Это не особые формы материи, для которых жизнь является специфическим свойством, а те формы мёртвой материи. которые устойчивы в среде, где царствует жизнь». (1978, с.176) Вернадский, таким образом, не видел в актах различия функцию разделения, а ощущает аргумент «соединения вместе», - это и есть диагностический знак неклассического миропонимания. Освоение Вернадским открытия Луи Пастера хоронит мысль, будто Вернадский «покончил с философией», а его самого нельзя не называть «философом», не добавляя к этому эпитет «оригинальный».

В том решении, в каком Вернадский представляет к пониманию проблему материя – жизнь, самым ценным является философский аспект, где раскрывается сопоставление крайностей, которое не имеет математического знания в классической науке. Парадигмальное отношение крайностей материи и жизни он определил в естествознании посредством триады: косное вещество – биокосное вещество – живое вещество. В трактате «Загубленные гении России» я показал, что триада Вернадского (или, как выражается С.Л.Франк, «триадизм», «троичная реальность») имеет свои корни в русской науке и её идея генерирована великим И.М.Сеченовым, а в русской духовной философии содержится наиболее полное и углублённое осмысление идеологии триадизма, как особого научно-философского направления... В этом отношении прорицания Вернадского не нуждаются в схолии, но в связи с темой, затронутой Г.П.Аксёновым, требуется дополнить фабулу формулы Вернадского именно в философском разрезе.

Каждая триада знаменательна наличием третьего элемента, или переходного образования, или третьей реальности, в котором сконцентрированы функции связи, как соединительного звена противоречивых противоположностей крайностей, - в триаде Вернадского такую роль исполняет «биокосное вещество». Эта связка, как любая другая, не подвластна ни каузальным, ни стохастическим повелениям, и лишь умозрительная абстракция способна извлечь её содержательное назначение. Только философская интуиция смогла внушить Вернадскому такое соображение: «Отсутствие переходов между живым и мёртвым, невозможность создания живой материи исключительно из мёртвой не противоречит другому исходному положению, что в земной коре существует между живым и мёртвым постоянные взаимоотношения и что живое почти всегда наблюдается в земной коре и в непрерывной связи с мёртвой материей». (1978, с.136) В другом месте Вернадский преподносит блистательный образец творческого симбиоза философского и научного подходов: «Отделив мысленно организмы от окружающей среды и не принимая её во внимание, мы изучаем организмы в совершенно абстрактной, не отвечающей действительности обстановке. При таком отделении мы изучаем не природный организм, а абстракцию, часть организма, мысленно поставленную в невозможное в природе положение. Забывается принцип неразрывной связи живого и мёртвого – та неразрывная, ни на секунду не прекращающаяся связь, которая существует между организмом и внешней средой, в которой живёт организм – жизненный вихрь материи, на который указывал Кювье, тот вихрь, который проносит химические элементы среды через организмы – одни из них оставляет. Другие возвращает во внешнюю среду. Организм составляет неразрывную часть земной коры, есть её порождение, часть её химического механизма, через который проходят во время жизненного процесса химические элементы». (1978, с.213)

«Биокосное вещество» есть тот нетривиальный элемент, который был введён Вернадским в традиционную схему противоположных крайностей, и благодаря которому всё явление приобретает качественно новый облик. Самое важное свойство «биокосного вещества», как третьей реальности, следует видеть в его эндогенности, тобто этот предмет не появился со стороны, а был произведён внутри триады, из того же вещественного состава, что сама система, но в то же время регулируя различные состояния системы. «Биокосное вещество» и есть решение задачи квадратуры круга биосферы, и в этом состоит величайшая заслуга академика В.И.Вернадского, ибо таким способом он открыл новую Вселенную: геохимическую действительность или биосферную реальность. Наибольшая сложность с восприятием биосферных постижений Вернадского, в силу чего quinta essentia (основная сущность) их остаётся непонятой по сию пору, содержится в том, что биосфера или геохимическая действительность, по Вернадскому, обладает той три-единной природой, которая непостижима для классического (физико-механического) познания. (Для примера можно сослаться на образ Святой Троицы в религиозном богословии и, если уж решиться на параллели в этом плане, то триаду Вернадского следует сопоставлять не с католической фигурой Святой Троицы, а с ипостасной православной Святой Троицей, - настолько познавательно широко охватывает свой предмет философ В.И.Вернадский). И неудивительно, что Аксёнов, принижая философское свободомыслие перед фактической эмпирией, прошёл мимо самого главного в науке В.И.Вернадского.

В своёй монографии Аксёнов на все лады превозносит, что «Вернадский фактически создал учение о биологической природе времени», и даже, что Вернадский первым ввёл в обиход термин «биологическое время». Говоря об исследовании Вернадским «биологического времени» Аксёнов пишет: «Теперь он начинает над ним внутреннюю работу, и в ней означается явственный перелом: он идёт дальше уже не по философскому пути, а сворачивает на привычную дорогу описательного естествознания. Для натуралиста важнейшее значение имеет не рассуждение о предмете, хотя бы и самое правильное, но правильное описание предмета таким, каков он есть в природе, через добытые на сегодняшний день объективные факты, с помощью тех приёмов и инструментов, которые на сегодняшний день лучшие». Итак, главное в понимании автора – приоритет факта, описательный казус, что и есть методология классического ньютоновского естествознания.

Для Вернадского «правильное описание предмета таким, каков он есть в природе», тобто достоверность, есть исключительная прерогатива геохимического исследования, а, по-другому, непосредственное наблюдение планетарного материала или естественной природы. Таково credo науки Вернадского, и геохимическая действительность потому стала новой Вселенной, что внутри этой среды учёный открыл неклассический принцип триадизма. Аксёнов не заметил, что Вернадский при осмыслении живой жизни вовсе не отождествляет геохимический и биологический аспекты, и субъективное, авторское отношение Вернадского к биологическому процессу должно бы поставить Аксёнова в позу недоумения. Вернадский писал: «В виде живого вещества мы изучаем не биологический процесс, а геохимический, …что живое вещество далеко не совпадает с обычным представлением биолога, с привычным для него методом его изучения. Совокупность организмов, которую мы берём в форме живой материи для изучения геохимических проблем, превышает ту совокупность организмов, которую бы принял для своих целей биолог». (1978, с.263) «Биологический элемент времени», служащий ключевым понятием в рассуждениях Аксёнова, у Вернадского превращается в некий условный методический приём статистического характера, как он говорит: «Так как мы никогда не можем произвести учёт живого вещества мгновенно, то биологический элемент времени определяет максимальную допустимую величину деятельности этого учёта, правда, только с одной точки зрения увеличения количества неделимых и смены поколений». (1978, с.259) (О проблеме время-пространство в биосферном учении В.И.Вернадского в дальнейшем изложении будет сказано отдельно).

Триада Вернадского является вершиной эмпирического раздела его труда по биосфере Земли, где изложена достоверность геохимической действительности (биосферной реальности) планеты. Но почти единодушно этот впечатляющий по объёму, новизне и оригинальности раздел числится как вся теория биосферы, хотя теоретическая часть в суждениях Вернадского, по крайней мере, в таком компактном виде, как эмпирическая, отсутствует, и об этом уже говорилось. Причина этого необычного в науке положения обычна: подлинное теоретическое творчество зачастую, а глубина познания, практикуемая Вернадским в своих постижениях, всегда, требует философского обоснования, которое учёный не мог излагать в открытую в условиях советской диктатуры пролетариата. Но это отнюдь не значит, что творчество Вернадского лишено отвлечённых теоретических выводов: они рассыпаны по многим произведениям, часто в латентном (скрытом) виде, нередко с намёком sapienti sat (для понимающего достаточно), часть примеров было приведено ранее. К сожалению, поиски теоретических фрагментов науки Вернадского до сих пор не стали первоочередной задачей вернадсковедения. И дабы показать необходимость этой операции, я изложу лишь малую часть из теоретического арсенала Вернадского, ясно сформулированных им самим. К невысказанным моментам эпопеи Вернадского следует отнести также и творческий замысел: создать неклассическое научное мировоззрение. С этой целью Вернадский вывел само понятие научного мировоззрения, и потому наличие в суждениях Вернадского мировоззренческого уклона, который сам по себе не обходится без философского подхода, служит верным поисковым признаком.

Самым важным из таких россыпей мудрости является обобщение, сделанное Вернадским в форме закона, и потому я назвал его законом живой жизни: «Жизнь создаёт в окружающей её среде условия, благоприятные для своего существования» (1987, с.47; выделено мною – Г.Г.), и ещё: «Организмы есть индивиды, они во многом независимы от окружающей среды, автономны…» (1978, с.140; выделено мною – Г.Г.) Этим законом Вернадский наносит сокрушительный удар по приспособительно-адаптивной схеме понимания жизни – центральном постулате той разновидности дарвинизма, где мировоззрением служит борьба за существование, части классического идеала науки. В тех теоретических выдвижениях, где Вернадский затрагивает мировоззренческие аспекты своей былины о жизни, ясно ощущается неприязнь к борьбе за существование, как формы функционирования живой жизни. И, напротив, закон живой жизни явно благоволит к антитезису борьбы за существование, который бытует в недрах русской духовной философии под именем закона солидарности (князь П.А.Кропоткин) или закона взаимной помощи. Закон живой жизни слагает ядерную часть неклассической доктрины Вернадского и, следовательно, является главным уложением русской либеральной науки.

Аксёнов потратил немало усилий, дабы выделить новаторские, радикальные моменты в творчестве Вернадского, и пришёл в итоге к признанию, что учёный создаёт совершенно новую научную концепцию. Однако называет её не «неклассической доктриной», а считает, что «Её можно было бы назвать эмпирическим геоцентризмом или рассмотрение геологических и биологических, точнее, биосферных закономерностей на астрономию». Но, если термин Аксёнова для новой концепции вызывает некоторые сомнения в семантическом отношении, то утверждение о распространении биосферных закономерностей на астрономию, Космос принципиально неверно в смысловом плане.

Самой заброшенной, тобто не вызвавшей к себе никакого интереса, теоретической новацией Вернадского стало открытие социального качества живой жизни, а точнее сказать, не само открытие этого качества, - авторский приоритет здесь принадлежит эллинским мудрецам, - а его философское осмысление. Вернадский говорит о коллективистских или социальных свойствах организма, «…понимая под социальной структурой живого вещества способность некоторых организмов образовывать на земной поверхности скопления-смеси, в которых преобладают, постоянно или временно, элементы одного и того же однородного вещества» и далее продолжает, что «…существует ряд явлений, которые заставляют нас рассматривать социальную структуру как определённое свойство живой материи, чрезвычайно для неё характерное и связанное с некоторыми другими её свойствами, имеющими геохимическое значение». (1978, с.с.246,247) Такова эмпирическая достоверность социального свойства живой жизни в наблюдениях Вернадского, а философское созерцание приводит его к итогу: «…приходится искать объяснение социальности не в воздействии окружающей среды на организмы, а внутри самих организмов – с геохимической точки зрения – в свойствах той или иной живой материи». (1978, с.249)

В истории научных знаний, социология и сопутствующая ей атрибутика, как ни одна другая научная отрасль, выразила недостаточность и ограниченность классического комплекса знаний, обусловленного общей приниженностью человеческого фактора в классической картине мира. Потребность в этом факторе, данная через знание «…о всём, что происходит с людьми, когда они взаимодействуют друг с другом» (Н.Смелзер «Социология», 1994,с.14), была так велика, что социология практически так или иначе поглотила в себе ведущие дисциплины, вытесняя с приоритетного рубежа познания точные ньютоновские науки и приближаясь к фронту жизни. Но если в установочном плане, - нацеленности на человеческий ориентир, - социология вполне отчуждена от классического миропредставления, то в гностической ориентации (ущербности личностных активов) и методологической предпочтительности (фактомания, приспособительная адаптация), социология оказывается на острие парадигмы материи. Отец-основатель научной социологии Эмиль Дюркгейм считал социологию самостоятельной научной дисциплиной, обладающей своими особыми фактами, и определял: «Социальный факт узнаётся лишь по той внешней принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами». (1995, с.36) Современное представление социологии, невзирая на крупные деформации и реформации определяющих основ, сохраняет классическую консистенцию: в «Современном философском словаре» (1998) сказано, что социология «фокус своего внимания переносит с того, что происходит с людьми, когда они приспособляются к социальной форме, на то, что происходит с ними, когда они, взаимодействуя, воссоздают и создают социальные формы».

Итак, социальность в современной социологии есть внешняя сила, держащая под принуждением каждый организм, вынуждая его к приспособлению, или, по-другому сказать, социальность есть внешнее приобретённое качество живой жизни. Философская интуиция Вернадского, позволяющая ему ощущать живой мир в форме самостоятельной парадигмы, не приемлет подобную когнитацию как раз в общепознавательном порядке: социальный колорит организма есть продукт внутреннего производства или имманентный запрос личности. В данном понимании биосфера представляется гигантским планетарным социумом, будущее состояние которого учёный назвал ноосферой. Такое понимание противоречит социологической практике в классическом мире и убеждения Вернадского выступают контрфорсом диалектическому материализму: «…что с геохимической точки зрения чрезвычайно трудно в связи с этим стать на почву тех объяснений социальной структуры, которые связывают её с механическим воздействием внешней среды, рассматривают её только как известную форму приспособления организма к условиям внешней среды». (1978, с.247) В советской социологии, культивирующей общественное сознание, коллективный разум и принцип партийности, воззрения Вернадского должны представляться более, чем еретическими. Социологическая отрасль науки же в целом чувствует в таком вольномыслии новое, принципиально отличное от классического образа, осмысление природы социальности в живой жизни. В совокупности это может служить объяснением «заброшенности» социальной тематики в отечественном вернадсковедении.

И, наконец, третьей, но самой распространённой из неразработанных теоретических сентенций Вернадского, является баллада о вечности жизни. И эта дума насквозь интуистична (тобто философична), ибо познавательные средства классического мировоззрения не обладают разрешающей способностью для понимания вечности, и вечность, как таковая, суть непостижимая величина для традиционной теории познания. Вернадский писал: «Идея об извечности жизни – старинная идея в научном миросозерцании, основательно забытая в ХIХ в., когда привыкли ставить вопрос об её первоначальном зарождении в земной коре… Впервые идея об извечной жизни в научной литературе была высказана в форме, обратившей на себя внимание в 1860-х годах. С тех пор она осталась в науке». А в классической науке идиома «вечность» могла восприниматься только по-классически и только однобоко: «вечность» полностью ассоциировалась с математическим понятием «бесконечность», созданному по математическому способу от противного понятию «конечность», и её пытались опосредовать с помощью показателей парадигмы материи – «начало», «конец», «граница». Вернадский во многих местах своих сочинений многословно пытался показать, что признаков «начало», «конец» у вечности нет, намекая, что вечность относится к познанию другого, «неклассического», аттестата. Однако намёки не имели действия, и в настоящее время вечность никак не застрахована от притязаний критериев «начало», «конец». В своих текстах Вернадский сделал крылатым прелестный фразеологизм – «вечное бдение жизни».

В силу способа своего научного познания, или, если можно так выразиться, логики интуитивизма (бездоказательности аргументов), Вернадский обязан онаучить («опредметить») свои озарения и придать им эмпирическую (онтологическую) форму. Вечность у Вернадского воплотилась в известный принцип Реди – непреклонный постулат «живое от живого», антитезис абиогенеза. Вот образец размышления учёного, как бы конспекты несотворённой теоретической калькуляции: «Вечность жизни. Принцип omne vivum e vivo может быть расширен дальше. Можно считать установленным, что он проявляется в течение миллионов лет геологической истории Земли с доальгонской эры, с эры архейских времён. Но сохраняется ли он неизменно всегда? Можно ли считать это эмпирическое наблюдение доказательством вечности жизни, её постоянного, резко отличного от косной материи нахождения в Космосе. Существуют ли в нём извека две различные формы проявления материальной среды – мёртвая и живая. Мы неизбежно здесь подходим к вопросам философским путём, но мы можем подойти к ним, создав определённые научные гипотезы… Вечность жизни можно понимать различно. Можно считать, что жизнь всегда в Космосе существовала и существует как таковая, захватывающая автоматически необходимую для её проявления материю. Она так же вечна, как вечно движение, вечна материя, энергия, эфир». (1978, с.319) Однако принцип Реди, как любой другой принцип, относится к разряду виртуальных активов, имеющих направляющий характер (по И.Канту, принцип есть общие условия), и предрасположен более к целевой установке, чем к эмпирической очевидности, а потому он сам нуждается в наглядной эмпиризации. И Вернадский выставляет такую онтологизацию в виде размножения живой жизни.

Вернадский пишет: «Существование предела максимального размножения характерно для каждого вида, является эмпирическим обобщением, которое служит основой всех дальнейших выводов». (1988) Вернадского нельзя назвать первооткрывателем феномена размножения организмов, но, несомненно, он сделал открытие, сосредоточив внимание на этом факторе живой жизни, а, возникший под влиянием интуиции учёного интерес сделал из этого фактора объект познания, на котором Вернадский блестяще раскрыл свой способ познания – онаучивание интуиции. Явление размножения организмов имеет отношение ко всем без исключения проявлениям актов живой жизни и потому обладает абсолютной наглядностью или полной достоверностью. Но в курсе познания у Вернадского, как уже говорилось ранее, для достоверности недостаточно быть только чувственно показанной, она должна быть понятой, тобто доказанной. Понять и доказать феномен возможно только с помощью того, что человек единственно понимает – способов, средств и приёмов научного познания, то есть логико-рационального метода при всех его недостатках. Аксёнов говорит о неизданной работе Вернадского, в которой даны математические закономерности размножения живых организмов, хотя в трактате «Живое вещество» достаточно математико-статистических упражнений на этот счёт. Вернадский даже называет размножение силой – самой важной концептуальной персоной парадигмы материи, и отмечает, что «…мы представляем себе эту силу как подчиняющуюся правилу инерции». Такова механика получения Вернадским эмпирических обобщений – самородного средства онаучивания, опредмечивания интуиции (бездоказательных аргументов). Инерция в данном случае выступает мерилом высшей достоверности эмпирического обобщения, ибо закон инерции является главным уложением логико-рационального метода, а эмпирическое обобщение, венчающее эмпирическую стадию исследования, в познании Вернадского исполняет лишь функциональную роль – свидетельства подлинной достоверности или природной истинности феномена, либо явления, что необходимо предшествует теоретическому проникновению.

Непонимание этого обстоятельства (смешения эмпирического и теоретического) привело аналитиков творчества Вернадского к самому глубокому заблуждению: отождествлению органического размножения и физической инерции. Говорит Г.П.Аксёнов: «Итак, Вернадский развивал свою фундаментальную идею вечности жизни, в которой роль инерции как меры массы играло размножение». Не было принято во внимание, что даже семантический смысл этих терминов кардинально противоположен: инерция (inertia) есть неподвижность, бездеятельность и она выражает высшую законоположенность парадигмы материи – верховенство внешнего источника движения (закон внешнего воздействия). А Вернадский синонимировал размножение организмов с предикатами «давление жизни», «расползание жизни», «всюдности жизни», «экспансии жизни», что и отдалённо не напоминает неподвижность и внешнюю зависимость инерции. Характерна логика, какую Аксёнов пытается приписать Вернадскому, склоняя его к физической доктрине, за отказ от которой он же его восхваляет. Аксёнов пишет: «…свойства живого вещества не сводятся к свойствам косной материи, от которого оно якобы произошло, все они определяются собственными закономерностями. Следовательно, если в механике мерой массы является инерция, что является мерой живого вещества? Что аналогично инерции (или ускорению) в живом мире? Конечно, размножение. Это движение организмов по земной поверхности с переменной массой, с умножающейся массой. Нет ничего важнее в бытие живых тел, чем их размножение». Как можно уравнивать явления, если их свойства столь противоречивы?

В текстах Вернадского ясно понимается другая логика: размножение есть универсальное свойство жизни, как и вечность, а значит, размножение, как эмпирическое обобщение, не может быть независимым от теоретического понятия вечности жизни. Обычное, тривиальное определение размножения, данное как передача организмом своих признаков по наследству или сохранения себя во времени, богатейший фактический материал Вернадского подводит к теоретическому заключению: размножение есть способ, каким вечность жизни удостоверяет себя в реальности. Как ни странно, но именно о том, что размножение раскрывается у Вернадского в вечность и не имеет никакого отношения к инерции, говорит Аксёнов, аннотируя мысли великого учёного, но понимает их в прямо противоположном смысле. У Аксёнова сказано: «Существование определённой «зависимости между ходом времени и размножением, различной для каждого вида или расы» /§ 32/, которую находит Вернадский, есть константа, которая никогда не может быть превзойдена. Она независима от среды. Обозрев свойства этой константы, он переходит к глобальным закономерностям движения живого вещества, которые повторяются мириады лет с неизменностью и правильностью. «Весь этот бесчисленный мир живых организмов распространяется по Земле без перерыва в течение миллионов лет медленным или быстрым движением сообразно непреложным числовым законам. Эти законы могут и должны быть установлены, ибо только они позволяют нам связать явления, на первый взгляд столь далеки одно от другого, как явления астрономические и биологические» /§ 62/. Это распространение мы не можем точно осознать, а оно подобно распространению и давлению газа на внешнюю среду. И также как давление газа, оно подчиняется законам статистическим, которые нельзя вывести из поведения отдельных молекул газа. В этом смысле требуется найти, говорит Вернадский, скорость распространения масс организмов по земной поверхности, причём оно происходит примерно одинаково и на суше, и в водной среде». Размножение как акта вечности, то есть независимость от среды, не может быть уподоблена инерции, как состоянию движения, подвергающееся внешнему воздействию, также поверхностной и неправомерной аналогией является отождествление «давления газа» с «давлением жизни».

Важно, что феномен размножения организмов («расползание жизни», по Вернадскому) осуществляется не только во времени, но и в пространстве, и этот факт стал своеобразным аргументом Вернадского в пользу тезиса о неразделимом единстве времени и пространства, составившем фундаментальную основу философии биосферы. Об этом Г.П.Аксёнов отрапортовал следующим образом: «Феномен размножения оказался мостиком между вечностью и временем жизни, он вёл Вернадского к исследованиям времени и пространства как фундаментальному свойству. Вернадский обнаружил, что цифры, характеризующие создание новых масс организмов и передающие потенциальную энергию жизни, так же точны, как движения планет по орбитам. Время играет в биологических явлениях другую роль, нежели в физических объектах, оно не является внешним параметром, а зависит от событий внутри организма. Его нельзя никоим образом элиминировать из биологических явлений. Тем более, свои особые свойства имеет внутреннее пространство жизни. Оно обладает свойствами, которых нет в строении неживых объектов, влияет на симметрию. Найденные им параметры воспроизведения организмов не могли не углубить перед Вернадским ту «простую» проблему, которая стояла перед его внутренним взором всегда, ещё со студенческих лет: что такое время и пространство?»

В своей философии А.Бергсон употребил термин «дление» и Вернадский, кажется, был единственный, кто проницательно разглядел в нём гениальный смысл, и выдвинул его на переднюю линию научного поиска. Русский учёный, демонстрируя свой философский вкус и образованность, с восторгом отзывается о французском мыслителе, «…выдвинувшего с огромной силой понятие психологического времени – «дления» (La duree) и его противоположность физическому и математическому времени, корни которого лежат в научной работе Ньютона, физиков и математиков». (1978, с.318) Аксёнов выпячивает вывод Бергсона, утверждая, что la duree concrete (конкретное дление) есть «универсальное время», посредством которого человек фиксирует свои собственные переживания, свою собственную продолжительность (дление). Однако Вернадский в психологическом времени Бергсона видит несколько иной, более широкий контекст, не отвергая авторский смысл. Если Аксёнов полагает, что «время жизни – дление – это и есть то время, которое было давно уже найдено в науке под различными наименованиями и свойства которого с разных сторон описывались в различных дисциплинах», то Вернадский указывает на одну сторону, одну загадку: «Великая загадка вчера-сегодня-завтра, непрерывно нас проникающая, пока мы живём, распространяется на всю природу». (1988) «Загадка вчера-сегодня-завтра» есть иносказание главной триады истории прошлое – настоящее – будущее, и, следовательно, в длении Бергсона Вернадский предусматривает не время, а историю. Кстати, исторический подтекст усматривается и в суждениях Бергсона, особенно, там, где он образно изображает дление как переход «перед» в «после», как связную мелодию, если слушать её с закрытыми глазами.

Итак, через дление теоретическое мышление Вернадского увязывает вечность с историей. В мировой философии есть умозрительная единственная система, где история, как таковая, соотносится с вечностью, - это религиозная философия истории русского философа Н.А.Бердяева, где история выводится как динамическая пульсация времени и вечности. Отличительная особенность системы Бердяева состоит в том, что в основу исторического процесса положена духовная жизнь исторической личности, а отнюдь не народные массы, войны или династические смуты. Вернадский выступил с мировоззренческой декларацией: «Есть два противоположных научных миропонимания – одинаково верных? – миропонимание физика с теми двумя его разновидностями, с какими выступает Ленард (нобелевский лауреат, противник А.Эйнштейна – Г.Г.) и реалистическое миропонимание натуралиста или исследователя духовной жизни человечества». Вернадский являет собой страстного проповедника второго научного миропонимания, которое и есть новый неклассический способ мышления, и для которого воззрение Бердяева, состоящего, в свою очередь, из двух разновидностей, - земной истории и небесной истории, - исполняет роль философского обоснования. Это означает, что исследования Вернадского в области естествознания непременно несут в себе исторический подтекст.

Действительно, творчество Вернадского настолько пронизано историческим пафосом, что Вернадского следует называть не только «философом», но и «историком». Один из лучших биографов Вернадского Л.И.Гумилёвский назвал его «полным хозяином истории науки». Однако Вернадский был не простым хозяином истории в науке: он творил исторические знания и цельная историческая установка позволила Вернадскому «…выделить геохимию как науку, имеющую своей задачей изучение истории атомов, понимаемых как химические элементы на нашей планете». (1983, с.28; выделено В.И.Вернадским) Даже на волне ажиотажа, охватившего мировую научную мысль в начале ХХ века в связи с познанием материи на атомном уровне, когда, казалось, была до основания разрушена система ценностей прежней науки, атом, обладающий собственной историей, казался экзотической фигурой для всех – физиков, химиков, геологов, историков. «Может быть, - вопрошал Вернадский, - было бы правильнее дать «атому» ХХ в. новое название. Это можно было бы сделать без всякого ущерба для исторической правды». (1983, с.12) Историчность, таким образом, вводится Вернадским в неклассическое научное мировоззрение в качестве непременного составного элемента. А со своей стороны, это означает, что философичность и историчность есть два лёгкие, через которые осуществляется дыхание русской либеральной науки.

Геохимия Вернадского, будучи, по сути, исторической дисциплиной, качественно и в корне отличается от геохимии Ф.У.Кларка и В.М.Гольдшмидта, которых казённая наука числит в соавторах Вернадского, и в сочинениях которых преобладает описательное, статистико-информационное направление в изучении химических элементов Земли и Космоса. Вернадский сполна оценивал важность этого направления и с огромным почтением относился к западным творцам геохимических знаний. Но без истории геохимическая действительность биосферы не могла состояться, и, по сути дела, Вернадский создал русское течение геохимии – историческую геохимию (А.Е.Ферсман, Я.В.Самойлов). (В 1945 году одним за другим скончались академик В.И.Вернадский и его верный друг и сподвижник академик А.Е.Ферсман. Это был страшный удар для русской науки: погибла историческая геохимия, ибо наследников у неё не оказалось. Советская геохимия после Вернадского полностью перешла на западный описательный порядок, и в последующих определениях геохимии как науки упор делается на выявление закономерностей распространения химических элементов, а история атомов, как правило, не упоминается).

Не известно, как сказать правильно: история есть момент вечности, либо вечность – момент истории, но совершенно бесспорно, что Вернадский вывел в живой жизни теснейшую и неотторжимую связь истории и вечности. И отсюда само собой вытекает вопрос о времени, как непосредственное следствие связи истории и вечности, ибо история при всех обстоятельствах является наукой о времени. А суть этого вопроса заключена в природе того времени, какое Вернадский принял в свою научную эпопею, - является ли время теоремой, тобто научным положением, условия которой ясно поставлены, либо время суть дилемма, решение которой следует извлечь из двух противостоящих посылок. Аксёнов, поставивший проблематику времени в вернадсковедении, однако, пропустил этот начальный момент, приписав Вернадскому понимание времени, данного в философии Бергсона, и сведя, таким образом, вопрос о времени к теореме. А точнее сказать, теорема времени Аксёнова является не ноуменальным упущением, а неизбежностью, продиктованной его низкой философской образованностью, свойственной опытно-фактологическому воззрению. В силу этого последнего Аксёнов фиксирует природу основных объектов в познании Вернадского: «вечность становится эмпирической величиной, равно как и время» и далее: «Только понятия, здесь употребляемые: вечность и время – не философские, а эмпирические, аналогична только сама умственная конструкция соотношения их». Подобный индекс умствования Аксёнов приписывает Вернадскому и сообщает: «Не мечтательно-абстрактно он спрашивает, как до него тысячи мыслителей всех времён и народов, а переводит вопрос в чрезвычайно конкретную область – что такое время и пространство в материи? Тем самым поставлен вопрос не о характере или определении некоей сущности времени, на что всегда нацеливаются философы. Вопрос переводится в иную плоскость – о принадлежности времени к материальной сфере, а не к человеческому сознанию, например».

Но Вернадский не может отнести «время» и «вечность» к продуктам материального мира, не вступая в противоречие со своей основной концепцией живой жизни на планете: «время», «вечность», «жизнь» суть константы виртуальной сферы. Виртуальной природой «время» и «вечность» обладают в философии Бердяева, вследствие чего Вернадский видел вопрос о времени не как Аксёнов в виде теоремы, а исключительно как дилемму: психологическое время Бергсона против исторического времени Бердяева (или европейская школа против русской школы). Автор аналитической монографии сильно заблуждался в определении решения дилеммы Вернадского, «…что выбор перед ним стоял прямолинейный: примкнуть в толковании понятия времени либо к Эйнштейну, либо к Бергсону».

Никто, более Вернадского, не оценивал и не восхищался дерзновенным выпадом Анри Бергсона против научного классицизма: он ввёл психологию человека во время, а время ввёл в жизнь. По А.Бергсону, жизнь – это время, а время – это жизнь. У Бергсона, на что особенно упирает Аксёнов, время «однородное» и «универсальное», и именно эти параметры создают времени Бергсона вид принципа, посредством которого воззрение Бергсона сочетается с принципом Эйнштейна: «Всякая система отсчёта имеет особое время», ибо различие между физическим временем Эйнштейна, оставшемся в классическом введении, и психологическим временем Бергсона, хранящим классические критерии «однородности» и «универсальности», чисто методологическое. Они различаются только системами отсчёта: без человека у Эйнштейна и с человеческими пертурбациями у Бергсона; Бергсон перевёл внешнеотсчётное время во внутренне-человеческие переживания и сделал из человека счётчиком, мерой времени, а время остаётся той же физической величиной, но измеряемой в единицах человеческого дления...

Аксёнов не понимает, что Эйнштейн и Бергсон оба находятся в классическом поле Ньютона, заменив лишь ньютоновы абсолюты новыми, более углублёнными, но теми же опытно-экспериментальными знаниями: «Но что такое реальное время, спрашивает Бергсон в своём трактате и отвечает: его выявляет не рассуждение, а эксперимент, а именно знаменитый опыт Майкельсона-Морли, который и явился толчком для создания теории относительности. Порождённая им загадочная невозможность сложить скорость света и Земли возникала из предвзятых концепций абсолютного времени классической механики или неопределённого «эфирного» времени. Развенчавший абсолютное время Эйнштейн предположил, что преобразование, которое ввёл Лоренц, есть в действительности, что здесь кроется запрет на достижение любым материальным объектом скорости света и «вручную» ввёл в основание своей теории первый постулат: скорость света постоянна и не зависит от собственного движения источника света; скорости света и его источника не складываются, потому что наступает «растяжение» секунд и «сокращение» сантиметров». Знаменательно, что классическое родство Эйнштейна и Бергсона в проблеме времени было ясно Вернадскому, и это выводит Аксёнов, но он не придал значения своему заключению, - у него сказано: «Создаётся, если учесть достижения 1936 г., впечатление, что философия Бергсона уже тогда, в 1936 г., представлялась Вернадскому концепцией в рамках новой эпистемологии. Сопоставление её с концепцией Ньютона имеет громадный скрытый смысл: он уравнял их, отнеся к одному способу познания. На самом деле Бергсон создавал не философскую систему, а будущую теорию биологии, потому что анализировал факты науки, а не умственные продукты». (выделено мною – Г.Г.) Здесь воочию стоит крупное противоречие, ибо «новая эпистемология», на которую намекает неоднократно Вернадский, никак не может отождествляться с классическим ньютоновским познанием, и в этом состоит один из главных умственных продуктов феномена «золотого десятилетия».

Итак, ясно, что Вернадский, уже только по характеру своего постигающего процесса, не может соотноситься ни с физическим (ньютоновским), ни с психологическим (бергсоновским) кодексами, а время дилеммы Вернадского раскрывается единственно в историческом (бердяевском, русском) плане. В противовес «однородному» и «универсальному» времени Бергсона историческое время Бердяева представляется чутким, постоянно колеблющемся производителем, существующим согласно динамическому принципу: время изменяется во времени. Сущность этого принципа, как и всё воззрение Н.А.Бердяева, является сугубо философским произведением, а потому природа времени, которое входит в дилемму Вернадского, становится понятной только в философском освещении.

Очередная гностическая ошибка Аксёнова обнаруживается в том, что, принижая в целом значение философского подхода, он проигнорировал в проблеме времени силлогистику Иммануила Канта, создавшего непревзойдённое до сих пор философское учение о времени и пространстве. Столь намеренное пренебрежение мнением Канта в официальной позиции вернадсковедения вовсе не означает отказ от философии (ибо над любой позой естествоиспытателя витает философия), а значит, переход на рельсы другой философии, где веет духом ленинского неприятия Канта и его философского мироощущения. Академик В.И.Вернадский, владеющий баснословной эрудицией, рефлектируя дилемму времени, естественно, не мог пройти мимо Канта. В великолепном докладе «Кант и естествознание» (1904) он сказал: «И если я, обычно далёкий от философской работы, тем не менее, выступаю в философском обществе с сообщением об этой стороне творческой деятельности одного из величайших философов нового времени, то делаю это потому что изучение отношения Канта к науке его времени имеет большой интерес не само по себе, но для выяснения некоторых общих вопросов истории человеческой мысли». В этом же докладе Вернадский произнёс слова, которые могли бы послужить назиданием аналитикам, сохраняющим в науке антифилософские анахронизмы: «В этом смысле научная деятельность до известной степени предшествует философской работе, и после крупных научных обобщений, раздвигающих рамки познанного или рушащих веками стоявшие, научно выработанные, философски обработанные положения, можно ждать проявлений философского гения, новых созданий философской мысли, новых течений философии». (1988, с.с.179,181)

Поскольку природа времени оказывается у Вернадского в сугубо философском поле, то данная схолия непременно должна дополнить основной текст о Вернадском ссылкой на философские каноны И.Канта. Тут у меня нет возможности для подробного изложения философских премудростей Канта, и я вынужден ограничиться лишь извлечением моментов, потребных для темы ведущейся беседы. Дефиниции времени и пространства у Канта однотипны: «Пространство и время, вместе взятые, суть чистые формы всякого чувственного созерцания, и именно благодаря этому возможны априорные синтетические положения». (1998, с. 144-145) Чистое созерцание при этом исключает дискурсионные формы, и признаковыми для времени и пространства Кант делает интуитивные априорные допущения. Главный же диагностический признак у времени и пространства один и с его формулирования Кант начинает своё учение о времени и пространства: «Пространство не есть эмпирическое понятие, выводимое из внешнего опыта»; «Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-нибудь опыта». (1998, с.с.130,136)

Суждения Аксёнова, приведённые ранее об эмпиризме времени, формально противоречат кантовским утверждениям, но только на первый взгляд, ибо они беспочвенны настолько, что не могут быть даже суждениями, и не подлежат сопоставлению с кантовской логикой. Чувственные созерцания времени и пространства Кант дифференцирует на два типа: эмпирическую реальность и трансцендентальную идеальность. Эмпирическая реальность или объективная значимость определяет собой пространство и время, обременённых объектами-носителями: например, для пространства – пелопонесские войны, альпийские луга, гималайский медведь; для времени – девонские известняки, средневековое искусство, прошлогодний снег. Трансцендентальная идеальность существует как абстракция пространства и времени, как априорные созерцания и, в конце концов, как виртуальные акты. Суть высказываний Аксёнова можно бы приурочить по смыслу к первому типу, но это фикция, ибо трансцендентальная идеальность всегда предшествует эмпирической реальности, в нём сосредоточена когнитивное ядро явления и без второго не бывает первого; так что с кантовской точки зрения соображения современного аналитика не более, чем пустословие.

У Канта сказано: 1) по поводу пространства: «Следовательно, мы сохраняем эмпирическую реальность пространства (в отношении всякого возможного внешнего опыта), хотя признаём трансцендентальную идеальность его, т.е. что пространство есть ничто, как только мы отбрасываем условия возможности всякого опыта и принимаем его за нечто лежащее в основе вещей самих по себе»; 2) по поводу времени: «Таким образом, наши утверждения показывают эмпирическую реальность времени, т.е. объективную значимость его для всех предметов, которые когда-либо могут быть даны нашим чувствам… В этом, следовательно, состоит трансцендентальная идеальность времени, согласно которой оно, если отвлечься от субъективных условий чувственного созерцания, ровно ничего не означает и не может быть причислено к предметам самим по себе (безотносительно к нашему созерцанию) ни как субстанция, ни как свойство». (1998, с.с.135,141,142)

Самое важное из учения И.Канта в излагаемом сюжете заключено в тех его представлениях о времени, которые не осмыслены до конца и по сию пору, как это не кажется странным при широкой рефлексии кантовских постижений. Хотя время и есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний, оно не принадлежит к внешнему порядку, присущему самим вещам. В этом состоит величайшее таинство трансцендентальной идеальности: внутреннее ядро сущности объекта, откуда исходит время, принадлежащее и характеризующее этот объект. В этом таится философский смысл тезиса А.Эйнштейна: «Всякая система отсчёта имеет особое время». С другой стороны загадочную суть трансцендентальной идеальности выразил В.И.Вернадский: «Мысль о закономерной бренности атомов может быть выражена в другом образе, более удобном для философского мышления, более общем: время есть одно из основных проявлений вещества, неотделимое от него его содержания». (1988) У Самуила Маршака есть чудные строки:

«Мы знаем, время растяжимо,
Оно зависит от того,
Какого рода содержимым
Вы наполняете его».

На философском языке И.Кант выразил эту особенность времени следующим образом: «Время не есть нечто такое, что существовало бы само по себе или было бы присуще вещам, как объективное определение и, стало быть, оставалось бы, если отвлечься от всех субъективных условий созерцания вещей… В самом деле, время не может быть определением внешних явлений: оно не принадлежит ни к внешнему виду, ни к положению и т.п.; напротив, оно определяет отношение представлений в нашем внутреннем состоянии». (1998, с.139-140)

Итак, феномен трансцендентальной идеальности говорит, что не время рождает динамическую последовательность событий, а сами события посредством трансцендентальной идеальности создают своё время с соответствующей последовательностью. К выявлению различных сторон сущности объекта при его исследовании добавляется ещё одна, наиболее существенная, дающая трансцендентальную идеальность – источник собственного времени целокупного объекта, тобто той неповторимой последовательности, благодаря которой объект имеет себя как данный объект, имеет свою жизнь и свою историю. В силу этого Н.А.Бердяев считает демиургом истории «действующую душу», а В.И.Вернадский вправе связать бренность (наличное существование) атомов с временем, ибо только время даёт полную историческую характеристику бренности атомов.

Трансцендентальная идеальность пространства и времени, представленная в глубокомыслии гениального мыслителя, не может считаться новым элементом или свойством, - это та же чувственная созерцательность, данная a priori (у Канта, до опыта; у нас – в интуиции), но сконцентрированная в ядерной части вещества или явления. Множество событий, обладающих сущностями, потенциальными в отношении времяносной трансцендентальной идеальности, однако, не создаёт несусветной путаницы времён, - как отметил Кант: «Различные времена суть лишь части одного и того же времени». (1988, с.137) Пока что путаница царит в наших головах, что совершенно неизбежно в переломные моменты мыслительной деятельности в целом, наподобие современного русского духовного потрясения. Поэтому так сложно представить себе, что в основную, коренную, сущность вещества входит время, как виртуальная категория, и вместе с тем, для времени требуется некая особая определённость – трансцендентальная идеальность. Таково время, понятое в философском разрезе, и оно же исполняет основную функцию в историческом процессе при динамической пульсации с вечностью (по Н.А.Бердяеву), осуществляемой согласно принципу время изменяется во времени.

Хотя в рефлексии Канта между временем и пространством обнаружены сходные признаки, но немецкий философ творил не только в эпоху расцвета классической науки Ньютона, но и сам являлся соавтором классической научной картины мира, и потому опосредование пространства и времени Кантом дано по-ньютоновски раздельно. Он же гениально просто сформулировал объективную разницу между этими феноменами: «Вне нас мы не можем созерцать время, точно так же как не можем созерцать пространство внутри нас». (1998, с.128) Вернадский был если не первый учёный, кто сразу уразумел общенаучное значение теории относительности А.Эйнштейна, то единственный из натуралистов, кто внедрил воззрение А.Эйнштейна в естествознание. Но мало того. Эйнштейновское единство пространство и времени, опровергнувшее ньютоновский абсолютизм, стало центральной опорой в теории биосферы Вернадского, которое связало в непрерывную совокупность предметы и явления геохимической действительности и привело к созданию нового понятия: геологического континуума. Вернадский написал: «Нельзя отрицать, что новое мировоззрение, вносимое теорией относительности в понимании Эйнштейна, ближе к реальным представлениям, которые составляют содержание наук о природе, чем те отвлечённые представления о Мире, которые выработаны физиками. Несомненно, теория относительности в этом смысле является поворотом в сторону того понимания Космоса, которое проникает научную работу натуралистов-эмпириков, и разрушения того, что основывалось на вековой работе физиков ХVII – ХIХ столетия, и связанных с ним построений математической физики». (1978, с.40)

Геологический континуум есть высшая точка теоретической стороны сочинения Вернадского, и в качестве таковой представляет собой законченный объект познания философии биосферы (Интернет-трактат «Загубленные гении России»). Сущность этого объекта познания составляет неразрывное единство времени и пространства, но качественное содержание как самой связки время – пространство, так и составляющих компонентов, неидентично в постижении Вернадского ни чисто физическим, ни чисто философским представлениям. В лице геологического континуума великий учёный открыл естественную планетарную систему координат, вобравшую в себя геохимическую действительность биосферы. Эта система слагается двумя самостоятельными и самобытными по природе, но неразрывно слитыми, осями: временем, которое Вернадский назвал «реальным временем натуралиста», и пространством, обозначенным «реальным пространством натуралиста». Это сообщение не нуждается в дополнительной схолии, но в связи с темой ведущихся рассуждений требует более широкого комментария.

Новации Вернадского о «реальном времени натуралиста» и «реальном пространстве натуралиста» вовсе не являются новыми терминами, - это свёрнутые в семантические формы генеральные задачи науки, возрождающейся на новом субстрате. Поставка данных «генеральных задач», познавательно раскрывающих геологический континуум per se, сигнализирует о том, что наука Вернадского несёт в себе ту трансцендентальную идеальность, которая даёт право на обладание собственным временем. Итак, Вернадский есть демиург своего времени, а в историческом разрезе, по схеме Бердяева, хронон в русской науке ХХ и части ХХI веков должен быть назван временем Вернадского (для пояснения требуется заметить, что хронология небесной (духовной) истории в бердяевской редакции лишена числовых показателей, а индексируется в связи с именами творцов (исторических личностей): время Моисея, время Иисуса Христа, время Спинозы, время Пушкина и прочая, и прочая).

По причине отсутствия в науке Вернадского скомпонованной целокупной теоретической части «генеральные задачи» не могли быть выражены в конкретизированной форме. Хотя они, как таковые, судя по творческому тонусу творений учёного, никогда не покидали его действенную интуицию, существуя в постигающем потенциале в апокрифическом виде. В отношении «реального пространства натуралиста» мысль Вернадского дошла до принципиального уровня, тобто учёный сформулировал принцип этого пространства – принцип симметрии вещества. Вернадский писал: «Одновременно в наше научное мировоззрение, в самую его суть, уже вошло другое несводимое на движение представление – учение о симметрии. Оно находится в нём, как стороннее включение, не связанное с другими созданными физиками и математическими моделями мира и материи. А между тем, эмпирическая основа учения о симметрии является одним из самых прочных достижений науки. Его глубокое значение провиделось Л.Пастером и П.Кюри, на нём строится учение о твёрдом состоянии материи – кристаллографии, оно неудержимо захватывает химию и минералогию, но оно стоит сейчас не только вне области нашей картины мира, оно не затронуто философской мыслью, и не выявлены те следствия и те приложения, которые из него следует и которые неизбежно приведут к чуждой прошлым векам научной картины Вселенной». (1988, с.219)
Хотя для познания пространства геологического континуума принцип симметрии вещества имеет более направляющий, чем решающий характер, но главное начало положено (особо ценной в этом отношении кажется работа В.И.Вернадского «О геологическом значении симметрии» с неким потаённым, апокрифическим смыслом), и сам Вернадский в этой связи имеет виды на идеи Пьера Кюри. Мне кажется, что великий учёный тут несколько преувеличивает значение физикалистских положений П.Кюри, а больше надежд, по моему мнению, таит в себе кристаллография Евграфа Фёдорова, но это уже удел будущих аналитических исследований. При этом следует иметь в виду, что пока современная геология остаётся в тисках классической доктрины Чарлза Лайеля, путь в лабораторию животворных идей Вернадского закрыт, и пространство геологического континуума непостижимо.

Совершенно иные обстоятельства сложились в сфере времени геологического континуума – «реального времени натуралиста», где способ мышления учёного, приведший к ситуации с геологическим континуумом, в целом, и временем, в частности, казался научному миру в русской науке неприемлемо радикальным, а потому Вернадский в своих поисках был одинок. Прорыв произошёл в наши дни, когда появилась монография Г.П.Аксёнова, посвящённая проблеме пространства и времени в творчестве Вернадского. В монументальном обзоре Аксёнова отсутствует термин «геологический континуум», как нет его в сочинениях Вернадского. Но у Вернадского понятие геологического континуума когнитивно полностью перекрывается смыслом употребляемой связки время – пространство, которую он распространял единственно на планету Земля в лице геохимической действительности биосферы, тогда как Аксёнов, судя по смысловым флексурам его мысли, идейно не допускает существования геологического континуума как самостоятельного образования.

Игнорируя указание Вернадского, что геохимические качества живого вещества не подобны биологическим свойствам организма, Аксёнов вводит константу «биологическое время», открытое А.Бергсоном, в связку время-пространство, принятое Вернадским. Открытие «биологического» или «психологического» времени Бергсоном явилось актом огромной важности, ибо оно с неукротимой силой утвердило верховный статус живой жизни в сущем мире Вселенной. Ранее говорилось, что познавательные потенциалы Вернадского и Бергсона располагаются на разных уровнях, обладая при этом некоторыми общими и связующими моментами. Поэтому имеет право на существование вопрошание: правомерна ли подобная операция, тобто соответствует «биологическое время» Бергсона времени, которое предусмотрено Вернадским в единстве время-пространство, оно же – геологический континуум? Аксёнов не ставит этого вопроса, а механически уравнивает два, умозрительно различающихся, времени. И в этом состоит очередная гностическая ошибка Г.П.Аксёнова. Ошибочный вывод Аксёнова: «Вернадский был единственным учёным в 1929 году, который своим понятием биологического времени перевернул все представления на 180 градусов: не жизнь как ничтожная, не принимаемая во внимание подробность на ничтожной крупице в космосе – планете Земля, существует на фоне великой Вселенной, но вся материальная Вселенная разворачивается на фоне времени жизни. Он не упоминает здесь о Бергсоне, но явным образом, по мысли его под биологическим временем имеется в виду именно его реальное время, что с абсолютной несомненностью обнаружится совсем скоро в следующих статьях и выступлениях Вернадского. Он употребляет свой термин, пока не обсуждая этого специально, в явно более широком смысле, чем Бергсон своё реальное время, относя его не только к человеку, к внутренней жизни его организма, но и ко всему живому веществу планеты. Именно это время, утверждает он, является реальностью всей Вселенной, универсальным временем».

Vis active (деятельная сила) этого силлогизма состоит в признании за «биологическим временем» «универсального» значения. Но «универсальное время» есть клич классической науки Ньютона и всех физических дисциплин, входящих в состав классической науки, против которого выступали Бергсон и Вернадский, правда, с разных идейных позиций. Бергсон отвергал не классическое мировоззрение, а ньютоновское понимание времени, ибо оно не давало утвердиться живой жизни в качестве приоритета сущего мира и запрещало «психологическое время», а Вернадский не признавал в живой жизни действия принципов и постулатов классического мировоззрения в целом. В самом двусмысленном положении оказалась геология – основополагающий субстрат геохимической действительности (биосферы). Один из идеологов современной геологии В.Ю.Забродин проповедовал, исходя из того, что теория относительности А.Эйнштейна суть новая неклассическая наука: «Однако эффекты теории относительности проявляются лишь при скоростях, сравнимых со скоростью света (специальная теория относительности), или в присутствии больших тяготеющих масс (общая теория  относительности). Очевидно, для геологических процессов, протекающих с крайне незначительными (по сравнению со скоростью света) скоростями и в постоянном поле тяготения Земли, справедливы эффекты механики Ньютона с соответствующими временными характеристиками… Попытки ввести определение одновозрастности геологических событий, якобы опирающиеся на эйнштейновские (или близкие к ним) представления и отвергающее ньютоновские операции под предлогом их неадекватности, неверны: мир геологических тел и явлений есть часть физического мира, где действуют законы ньютоновской механики и евклидовой геометрии». (1982, с.157; выделено мною – Г.Г.) Следовательно, геологический континуум существует в двух видах: классическом, где действуют «эффекты механики Ньютона», и неклассическом, где являют себя «реальное время натуралиста» и «реальное пространство натуралиста», неразрывное единство которых составляет геохимическую действительность, а другими словами, континуум Ньютона против континуума Вернадского.

У Аксёнова сказано: «В описательных науках о Земле имеют дело с медлительными геологическими явлениями, и потому построения теории относительности, описывающие быстрые движения, сопоставимыми со скоростью света, их не касаются, являются сугубо частным случаем для геологического и биологического движения». В совокупности это означает, что автор монографии о Вернадском всецело находится под влиянием точки зрения о классическом характере геологического континуума, и все его умопостроения, в том числе бергсоновское «биологическое время», предназначены только для него, но отнюдь не для континуума Вернадского. Но самый веский контрдовод навязыванию Вернадскому «биологического времени» Бергсона содержится в философском ракурсе времени.

Теория биосферы построена Вернадским на основе знаменитой триады: живое вещество – биокосное вещество – косное вещество. Триадизм Вернадского придаёт учению своеобразный и уникальный облик не только в научной плоскости. В философском контексте триада Вернадского образует трансцендентальную идеальность как раз в самом характерном виде, как когнитивное ядро явления, формирующее своё собственное время, что предусматривалось И.Кантом. Это означает, что геологический континуум, фундаментальную основу которого составляет биосферная триада, необходимо несёт в себе специфическое время, которое и есть «реальное время натуралиста». Это последнее включает в себя живое (биологическое) вещество, взятое per se лишь как часть триады, и потому биологическое время не может быть достаточным для геологического континуума Вернадского. Биологическое время действенно только для сугубо биологической трансцендентальной идеальности, тобто процессов, совершающихся в рамках исследования суверенного биологического континуума, что и провозгласил Бергсон в лице психологического времени, - примером может служить рассмотрение метаболических (обменных) процессов в качестве взаимосвязанных актов анаболизма и катаболизма, направленные на непрерывное обновление живого материала и обеспечение его необходимой энергией. Такова кардинальная разница между живой жизнью в биологическом измерением и в геохимической координации, или, как выразился Вернадский, между искусственной и естественной (природной) лабораториями.

Незнание этой разницы, а оно исходит из пренебрежения философским мышлением, видится причиной следующей, но уже последней, гностической ошибки Аксёнова: уравнивание природы и длительности геологического времени с биологическим временем. Аксёнов аргументирует: «Так Вернадский, рассмотрев только в самом первом приближении структуру биологического времени-пространства, делает гигантской важности заявление, открытие, по сути дела, – пропорциональное соответствие длительности геологического времени длению времени биологического. Его постулат геологической вечности жизни даёт ценнейший продукт, показывает совпадение, соединения времени в его биологической и геологической формах. Ни один учёный в мире такого соответствия не устанавливал. Интуитивно и сознательно все принимали заведомо: живой мир, как и всё в мире, живёт и движется в рамках времени – некоего большого Абсолютного Времени Большой Вселенной. Планетные процессы включены в состав астрономических процессов, и все вместе соответствуют длительности существования этой Большой Вселенной. Для Вернадского эти обнимающие все процессы большого вместилища и гигантские энергетические взаимодействия в некотором смысле исчезли, стушевались, стали некими абстракциями. Конкретные факты не согласны с этими моделями. И, следовательно, они не являются определяющими, ведущими, потому что 1) наука ХХ в. установила, что Абсолютного времени нет, не существует как научного факта, оно существует как философское рассуждение старой метафизики, более того, имеет истоком религиозную идею Ньютона; 2) дление существует как научное явление грандиозного масштаба, на которое наука прежняя не обращала внимания. Ничего не зная о геологической древности жизни, философия Бергсона зато установила зависимость времени от жизненного процесса. Вернадский, относясь к времени не как к философскому, но как к реальному явлению, инициируемому размножением организмов, устанавливает его внутреннее строение как научного понятия. В таком случае научная логика требует сделать вывод: биологическое время длится столько, сколько существует жизнь на Земле, не принимая в расчёт резко противоречащие этому выводу теоретические и гипотетические представления о Большой Вселенной и о «происхождении жизни на Земле». В таком случае биологическое дление устанавливается по геологическому счёту времени, выраженному в годах. А оно продолжается, как установлено в геохронологии, первые миллиарды лет. Таковы эмпирические факты».

Стремление только к «эмпирическим фактам» или фактомания привела автора монографии к познавательной (гносеологической) путанице и противоречивому самоотрицанию: отвержение «Абсолютного времени» противостоит признанию «универсального времени»; время не может быть инициатором размножения организмов, ибо размножение есть индикатор вечности, но не времени; понятие «дление» даётся в усиленном всеобщем порядке, что вполне адекватизируется с абсолютизмом Ньютона. Фактомания советского аналитика или эмпиризация времени застила ему творческий свет, исходящий из брызжущей мыслями персоны великого русского учёного. В столь усечённом кругозоре остаётся невидимым наивысшая трагедия всей постигающей эпопеи Вернадского: проблема геологического времени.

Только Вернадский с присущим ему скрупулёзностью наблюдения и филигранностью мышления мог разглядеть в объекте своего исследования – живой жизни огромную бездну, которая скрывается за предметом, так хорошо известном, по крайней мере, вызывающим неувядаемый интерес, - временем. Точнее, эта бездна носит название геологическое время: ни абсолютистское время Ньютона, ни релятивистское время Эйнштейна, ни биологическое время Бергсона одинаково не приемлемы для геологического времени геологического континуума Вернадского. Интеллектуальные порывы Вернадского, круто замешанные на интуиционных созерцаниях, постоянно опережали общий познавательный уровень академической науки его времени, а насколько этот же уровень отстал от мыслительного напора учёного и спустя шесть десятилетий после его смерти, можно без труда удостовериться из завершающего резюме аналитической монографии Г.П.Аксёнова. Автор заключает: «Вернадский фактически создал учение о биологической природе времени-пространства. Его опорные, главные черты суть следующие: 1. На основе эмпирического обобщения космической роли живого вещества, реализующегося в форме биосферы как геологической оболочки планеты, он выдвигает в 1929 г. обобщение о том, что время имеет биологическую природу. По всей видимости, Вернадский был первым в науке, кто ввёл термин биологическое время. 2. На основе биогеохимического эмпирического обобщения о вечности, непроисходимости жизни из инертного вещества Вернадский тогда же выдвигает положение о том, что биологическое время является фоном длительности для всей Вселенной. Следовательно, все остальные времена, которые мы выделяем в качестве удобных обозначений длительностей в разных науках, как-то – историческое, геологическое, космическое, - охватываются длительностью биологического времени. 3. Биологическое время, по всей видимости, одно. Исходя из двух основных процессов в мире – бренности атомов и бренности биологических объектов, Вернадский делает важнейший вывод о стирании грани между психологическим и физическим временем. Психологическое время Бергсона Вернадский понимает как биологическое время, что уже делал сам Бергсон в трактате «Творческая эволюция», не вводя определения «биологическое», но подразумевая его. 4. На основе историко-научного анализа достижений описательного естествознания Вернадский сделал ещё один вывод, что на рубеже XIX-XX вв. и независимо от теории относительности было создано понятие неразделимого пространства-времени. Его Вернадский считает соответственно, биологическим пространством-временем и неоднократно подчёркивает, что все свойства времени имеют аналоги в свойствах пространства и обратно. Только в целях изучения мы можем разделять то, что в природе существует связно».

Классическая геология скрывает в себе самое большое аналитическое чудо постигающего человеческого духа: относительную геохронологическую шкалу, процедуру, посредством которой человек заставил говорить умершее время. Человек без страха погружается в глубины древности, от воображения которых можно сойти с ума, но человек, напротив, получает основания гордиться своим умом. Фрагменты, детали и термины геохронологической таблицы проникли во все разделы гуманитарных наук, и даже, правда, изредка, в сферу точных знаний. Архейская эра, юрская система, девонская эпоха, ледниковый период употребляются повсеместно не просто для стилистического украшения, а как знаки, обозначающие специфический отрезок времени.

Вся человеческая жизнь, вся человеческая цивилизация и весь технический прогресс обусловлены, порождены и зависимы от астрономического источника времени и абсолютного космического положения Земли. Геохронологическая шкала относительного геологического времени является коллективным созданием, и все творцы шкалы не задумывались над тем, что они созидают время, природа которого контрастно отстоит от природы мирового времени, и тем самым непроизвольно расширяют трещину в фундаменте абсолютистского ньютоновского времени классической картины мира. Время геохронологической шкалы обладают относительной природой, тобто оно исчисляется по отношению друг к другу: к примеру, время девонской эпохи обладает внутренними признаками, каких лишена силурийская эпоха. Это означает, что эмпирическая реальность (по И.Канту) относительной геохронологической таблицы исходит из имманентно-внутренней сферы явления геологического (планетарного) мира. Вернадский первый разрушил главную негласную заповедь классической геологии, которая гласит, что геология кончается там, где начинается человек. Вернадский провозгласил человека геологической силой, и уже только этим, не говоря о многом другом, разметал все крепостные валы между геологией и миром человека. Объединяя и опосредуя мысли вольнодумцев (Л. де Бюффон, К.Шухерт, А.П.Павлов), которых не признавали в геологии и естествознании классической науки, Вернадский сетует, «…что человеческая культура в её историческом развитии до сих пор не сознаётся как естественноисторическое проявление жизни на нашей планете, и то видное всем и бросающееся в глаза изменение лика Земли, которое сейчас производится человеком, не учитывается как одно из проявлений геологической истории Земли, того же самого в основе своей характера, как явление денудации, горообразования или выветривания. Изменённая культурой земная поверхность не есть что-то чужое природе и в ней наносное, но есть естественное и неизбежное проявление жизни как природного процесса». (1978, с.46) Это означает, что человек, человечество и человеческая культура включаются в состав геологического континуума Вернадского. И здесь воочию выступает глубочайшее противоречие, которое видел и осознавал только один Вернадский.

Мировое время по роду своей природы и происхождению является астрономическим и абсолютным, и в отличие от относительной геохронологии абсолютное астрономическое время требует независимого внешнего наблюдателя (часы). Это главная особенность астрономического времени означает, что обусловленное им мировое время есть особая эмпирическая реальность (по И.Канту), отличной от аналогичной эмпирической реальности относительной геохронологии. Следовательно, принципиальное отличие между относительным и абсолютным временами содержится в летоисчислении, обусловленном разными системами отсчёта – внутренней в относительной шкале и внешней – в абсолютной. Классическая идеология приложила всю свою мощь, дабы внедрить в человеческое сознание пифагорову магию чисел: число почитается эталоном точности, точным полагается всё исчисленное, вычисленное, подсчитанное, а потому точное время обязательно должно быть числовым, и внешнеотсчётная шкала астрономического времени непременно предполагает цифровую основу. Таким образом, в антропогене (в относительном летоисчислении), а правильнее сказать, в голоцене, вместе с человеком в живую жизнь планеты внедрилось качественно новое время, вобравшее в себя все достоинства и достижения классической науки; внешнеотсчётное астрономическое время суть несущая колонна классического мироздания.

Человек настолько свыкся со своим астрономическим временем, что не только не замечает неудобств, связанных с этой системой, но даже борется с тем, что угрожает его вековечной привычке, давно ставшей нормой жизни. Между тем, астрономическое время является чуждым человеческой жизни, а вся система астрономического летоисчисления имеет для человека условный и вспомогательный характер, ибо трансцендентальная идеальность (по И.Канту) человеческого существования всегда расположена внутри человека, но не в космическом просторе. Тогда как в действительности человек даже свой возраст, тобто длительность жизни, выражает в астрономических единицах (годах), «уточнённых» математическими знаками (числами). Расхожая истина гласит: человеку столько лет, на сколько он выглядит. Стало быть, значение имеет не зафиксированный документальный возраст, а общее самочувствие, вид человека. Первые с этим противоречием разобрались женщины: они отвергли внешнеотсчётный показатель возрастания и стали показывать свой вид, как выразитель настоящего возраста; заберите у женщин зеркало и человечество лишится деторождения.

Вернадский единственный разглядел в этой, казалось бы, обыденной и тривиальной житейской ситуации проблемное поле и прочувствовал остроту сложных отношений. С позиции классического мировоззрения в ойкумене (населённой человеком части Земли), предназначенной Вернадским для парадигмы жизни (биосфере, геохимической действительности, геологическом континууме), наличествует разорванное противоречиями, треснутое и неоднозначное, время, которое не может войти в основополагающую связку время-пространство. Астрономическое или классическое мировое время противостоит, с одной стороны, человеку, который является геологической силой, а, с другой стороны, не сообразуется с относительным временем геологического прошлого, тобто вступает в противоречие с геологической историей.

Легенда о «разорванном», «испорченном» времени бытует только в русской духовной (идеалистической) философии, и её автор, великий русский философ Н.А.Бердяев, не называя это время «астрономическим», вещает: «Время нашей мировой действительности, время нашего мирового эона, есть время разорванное; оно есть время дурное, заключающее в себе злое, смертоносное начало, время не цельное, разбитое на прошлое, настоящее и будущее… Время не только разорвано на части, но одна часть его восстаёт против другой. Будущее восстаёт на прошлое, прошлое борется против истребительного начала будущего. Исторический процесс во времени есть постоянная трагическая и мучительная борьба этих растерзанных частей времени – будущего и прошлого… Разрыв между прошлым и будущем есть основная болезнь, основной дефект, основное зло времени нашей мировой действительности. Если признать существование только злого и больного времени, в котором прошлое и будущее разорваны, то нельзя было бы опознать и признать существование подлинной, реальной исторической действительности, которая свершилась бы в каком-то настоящем, целостном, подлинном и реальном, не разорванном и не смертоносном времени, свершилась бы во времени, несущем жизнь, а не смерть». Резюме Бердяева: «…что мы живём в историческом, больном времени, во времени разорванном, что это есть не что иное, как отражение разорванности нашего бытия, не вмещающего цельности». (1990, с.с.55,57; выделено мною – Г.Г.) В этом заключении ясно сказано о недостаточности классического бытия нашего времени, и в своей исторической концепции Бердяев ставит глобальную историческую триаду – прошлое-настоящее-будущее.

Вернадский же подходит к проблеме с научной стороны, и он прекрасно понимает, что первопричина таких противоречий вовсе не во времени, как таковом, а в операции познания времени в науке; отрицание заложено в средствах исчисления или измерения времени – во внешнеотсчётной шкале, порочно не само время, а измерительная линейка, посредством которой время отображается в научном сознании. Интуиция говорит Вернадскому, что числа вовсе не служат эталоном точности и они недостоверны так же, как всё классическое познание. Это обстоятельство блестяще, как и все свои сентенции, высказал А.Бергсон: «Не будем забывать о том, сколько искусственного в математической форме физического закона и, следовательно, в нашем научном познании. Наши единицы измерения условны и, если можно так выразиться, - чужды намерениям природы: как можно допустить, чтобы природа относила все свойства теплоты к расширениям одной и той же массы ртути или к изменениям давления одной и той же массы воздуха, заключённого в постоянном объёме? Но этого недостаточно. Измерение вообще есть операция чисто человеческая, предполагающая, что один предмет реально или мысленно накладывается на другой известное число раз. Природа не думала о таком наложении. Она не измеряет и не считает. А между тем, физика считает, измеряет, устанавливает отношения между "количественными" изменениями, чтобы получить законы, и это ей удаётся». Но Бергсон только поставил проблему, как всегда, непринуждённо проникая в отрицательное знание, а Вернадский искал решение, искал то эндогенное геологическое явление, которое единственно могло исполнять миссию трансцендентальной идеальности времени в геологическом континууме.

Это решение явилось в науку в лице открытия радиоактивности А.Беккереем (1896), а точнее, таким решением его признавал В.И.Вернадский, тогда как все иные исследователи, не исключая первооткрывателя, не обратили внимания на эту сторону, а в устах Вернадского воспринимали его как нечто экзотическое, непотребное. Вернадский уверенно заявил: «В радиоактивной изменчивости атомов мы владеем абсолютным в нашей Солнечной системе эталоном времени, совершенно независимым от астрономических явлений. При её посредстве мы приходим к естественному эталону времени». (1997, с.145) Самопроизвольный, тобто независимый от внешних причин, радиоактивный распад атомных ядер полностью принадлежит имманентной собственности вещества, и два эти качества – внешняя независимость и эндогенная природа – делают радиоактивность той трансцендентальной идеальностью, которая способна выполнять обязанности геологического времени, вкупе с его измерением. Но при этом совершенно необходимо соблюдение условия того, что радиоактивность имеет место во всех атомах геохимической действительности биосферы, тобто планета Земля способна генерировать химические элементы, из которых она состоит. Вернадский ни на йоту времени не сомневался в этом: «Сейчас ясно, что в эоны времени планета – наша Земля – из одного химического состава радиоактивным распадом превращается в новое химическое тело, в корне изменённая в своём составе – можно сказать, обновлённая. Процесс перехода закономерный, количественно учитываемый и его исследование, мне кажется, должно привести нас к пониманию периодической системы Менделеева. Опираясь на это великое эмпирическое обобщение, мы можем здесь с уверенностью идти в будущее». (1939).

Происхождение атомов на Земле стало самой болезненной проблемой, которая отстранила теоретические размышления Вернадского от идеологического поля большой науки, продолжающей испытывать принципы, правила и приёмы классической картины мира, хотя её фундаментальные основы были уже изрядно расшатаны. По своей сути, открытие радиоактивного распада в атомном мире явилось следующим после «золотого десятилетия» ударом по всей конструкции классического мироздания. Однако академическая наука обезопасила себя тем, что явление радиоактивности было ограничено малой группой так называемых «радиоактивных элементов», а на земном возникновении атомов было поставлено жесткое taby. Математические расчёты точных наук доказывают, что реакции ядерного распада сопровождаются выделением такого количества тепловой энергии, что планета Земля должна расплавиться. Генезис атомов, ядер и изотопов во Вселенной обязан Большому Взрыву, и термоядерные реакции их превращения могут происходить только в условиях звёздных систем, аналогичных нашей Солнечной Системе, а при планетарных режимах правомерны лишь миграционные перемещения атомов, но отнюдь не размножение, а тем более, переход одного химического элемента (атома) в другой. Это легковесное taby, больше тенденциозное, чем когнитивное, существует в академической науке по сию пору, невзирая на обилие прямых и косвенных данных во всех отраслях естествознания, доказывающих обратное. Во всяком случае, Вернадский в своих изысках не придаёт данному запрету серьёзного значения. Этот случай являет собой прекрасную иллюстрацию к наблюдению, сделанному Томасом Куном: «…чего учёные никогда не делают, сталкиваясь даже с сильными и продолжительными аномалиями: хотя они могут с этого момента постепенно терять доверие к прежним теориям и затем задумываться об альтернативных для выхода из кризиса, тем не менее, они никогда не отказываются от парадигмы, которая ввергла их в кризис». (1977)

Вернадский не принадлежит к такому разряду учёных и мыслительный консерватизм для него органически чужд. Мысль учёного насыщена до предела, если у этого организма существует предел, и направлена она на то, что не может быть достигнуто в классическом мировоззрении в принципе: на получение шкалы исчисления геологического времени в геологическом континууме или в биосфере. Вернадский ввёл человека в геологию, но его интуиция говорит, что относительная геохронология, достаточная для дочеловеческого геологического прошлого, не может иметь себя жезлом истории в геологии, где ведущей выступает человеческая воля. Другими словами, относительная геохронология есть время живой жизни в дочеловеческий период, но каково геологическое время того периода, где человек берёт на себя роль геологического производителя на планете, и как биосфера переходит в ноосферу? В таких контурах можно предположить облик проблемы, которую Вернадский поставил перед русским естествознанием, а на глубинном срезе и перед философией. Однако данная дилемма особенна в том плане, что она является задачей одного исследователя, единого постигающего ума, и никого, кроме Вернадского, она в науке не интересовала.

Интуиция геологического времени захватила Вернадского полностью, но он не понимает её, тобто не знает как её онаучить, и потому размышления учёного на эту тему перенасыщены сомнениями, метаниями, внутренними противоречиями, колебаниями, терзаниями и дерзаниями, «идёт подземная работа мысли, - пишет Вернадский в дневник, - временами прожигающая». Кто сказал, что только художественное вдохновение сопровождается страданиями человеческой души? Это неправда: постигающий дух учёного страдает постоянно и неимоверно. Вся обширная эпистолярия Вернадского, помимо выступлений, докладов и научных текстов, глаголет только о работе мысли и мышлении. Проблему исчисления геологического времени учёный рассматривает со всех сторон, подверженных анализу, - он даже изобрёл единицу геологического времени – «декамириаду», и увлёкся числовой комбинаторикой, хотя знал (и уже не интуитивно), что для геологического времени не может быть действенна никакая числовая шкала; число как мерило точности осталось в классическом мире вместе с евклидовой геометрией. Вернадский самолично не может онаучить свою интуицию времени геохимической действительности, и он изобретает коллективный орган для решения проблемы: Вернадский открывает Радиевый институт (1922), где изучается совокупность элементов, в которых радиоактивность проявляется наиболее открыто, и которые, таким образом, служат доступным материалом для опознания естественного эталона времени.

Появление Радиевого института должно значиться как знаменательная веха в истории русской науки, ибо он предназначался для самой актуальной проблемы естествознания и занимал место флагмана русской геологии. Здесь всё вращалось, в познавательной плоскости, вокруг того, что К.Шухерт называл особенной «психозойской эрой» в геологической истории, а А.П.Павлов – «антропологической эрой»; шло исследование вопроса соответствия времени доголоценового (дочеловеческого) периода в относительном летоисчислении и века голоценовой (человеческой) живой жизни; в более широком контексте проблема ставилась как соотношение времени биосферы прошлого и времени ноосферы будущего, а точнее, ноосферной части биосферы. Наивно думать, что такая глобальная проблема может быть решена одномоментно и под эгидой одного творца, - совсем наоборот: история свидетельствует, что крах великих и глобальных идей обязан, обычно, поспешному решению под самодержавным руководством. Вернадский велик уже тем, что поставил саму проблему и создал научный орган для её исследования, но великий учёный оставил ещё и программу этого исследования, исполняя тем свою обязанность лидера русской науки. И эту программу следует оценивать как научное наследство, мыслительный завет гениального творца научных ценностей.

Однако ни самим учёным (по крайней мере, в опубликованных текстах), ни его последователями, ни, тем более, аналитиками-вернадсковедами не выделялась и не обозначалась особо эта «программа-завет», и опубликована она была как финишная часть трактата «Очерки геохимии» в качестве обычных для Вернадского научных сентенций. Вернадский прорицал: «В геохимии радиоактивных элементов следующие новые области новых эмпирических фактов и связанных с ними эмпирических обобщений сейчас возникают. Их ещё нет, но они зарождаются. Это, во-первых. Точное изучение геологического времени, пользуясь недвижным (случайным в том смысле, что он причинно не связан ни с каким явлением, характерным для солнечной системы) эталоном времени. Необходимо разложить кажущееся нам цельным разнообразие мира на реально существующую мозаичную по времени его структуру. Надо геологическое время выразить в неподвижных числовых единицах и установить его проявление в земной коре. Задача огромная: надо собрать миллионы неизвестных фактов и их обобщить. И, во-вторых, надо создать радиоактивную карту земной коры на фоне геологической карты. Надо выразить её как в количественном учёте рассеяния и концентраций радиоактивных атомов, так и в том тепловом эффекте, какой они производят своими сгущениями и разрежениями. Эта задача ещё большая и совсем не затронутая. Впервые в прошлом году становится на этот путь наш Радиевый институт. И, наконец, задача ещё большая, большая по количеству необходимых для этого, совсем отсутствующих, фактов и потребного для этого научного опыта. Надо количественно учесть то изменение, которое на фоне геологического времени производится ?-излучениями, ?- и ?- лучами в химических равновесиях нашей планеты – в её поверхностных оболочках прежде всего. Надо найти и познать радиохимию планеты, часть новой области геологии – радиогеологию. Здесь, вероятно, ключ решения многих основных геологических проблем. Только став прочно в этих новых областях фактов, геохимия подойдёт к выявлению «законов» земной коры и сможет проникнуть за её пределы». (1983, с.340)

В этом возвещении не следует искать слабых или сильных сторон, внутренних противоречий, верность традициям или подчинение старине, - оно составило эпоху в русской науке уже тем, что оно есть и есть как сформулированное научное направление. Самое главное случилось в том, что наука, не только советская, но и мировая наука, пренебрегла глубокомыслием Вернадского и свернула на совершенно другое направление – создание атомного оружия. Радиоактивные элементы наука стала использовать не для целей поисков естественного эталона времени, а для разрушения внутренней структуры атома и получения атомной энергии, дабы эту жизнь атома насильственно использовать для жизни (или против жизни) человека. Радиевый институт, бывший при жизни Вернадского на острие научного прогресса, после смерти своего основателя превратился в заурядное вузовское заведение. Не понимая и не принимая сути научных устремлений Вернадского, советские геохимики восприняли буквально экстатическое суждение Вернадского – «Надо геологическое время выразить в неподвижных числовых единицах…», которое требуется лишь как начальное средство эмпирической констатации, и стали внедрять в биосферу каноны абсолютной (ядерной) геохронологии, базирующейся на внешнеотсчётной числовой шкале. Радиевый институт стал во главе необычайно развившегося в советской геологии течения (или метода) абсолютного геологического возраста, который даже средством летоисчисления нельзя назвать, ибо он применим далеко не во всех геологических явлениях, а там, где он применяется, непозволительно часты случаи ляпсусов, противоречий и даже фальсификации явлений. Числовые показатели стали вводиться в относительную геохронологическую таблицу, провоцируя появление ненужных и чуждых параметров «начала» и «конца».

Уже говорилось, что философичность и историчность есть генеральные черты того научного мышления, которое посеял в русской науке академик В.И.Вернадский. Его теория биосферы представляет собой первое произведение русской либеральной науки, хотя в этом плане эпопея Вернадского авторски не обработана и, прежде всего, с философской стороны. Философия биосферы отсутствует в творении великого учёного только как законченная философская система в принятой академической форме. Тогда как сущностная содержательность науки Вернадского источает творческий философский дух. Этот творческий метод знаменателен тем, что Вернадский был в курсе, как он выражался, «истории философского мышления», и потому живо интересовался современной ему академической философией. Контакт Вернадского с Анри Бергсоном красноречивое тому подтверждение. И как бы Г.П.Аксёнов не старался сузить философскую составляющую творчества Вернадского, несомненно, что размер философичности учёного был таков, что он вполне уяснял себе те драматические коллизии, которые происходили на философском фронте в первой половине ХХ века, и очевидцем которых он был.

Поскольку философия входила в качестве непременной составной части творческой методологии Вернадского, то он не мог пройти мимо обрушения философской мысли, происшедшей в Европе и России, когда русская идеалистическая философия была подавлена большевистской философией, а величественное европейское мудролюбие привело к появлению фашистской идеологии. Впоследствии большевизм и фашизм были разрушены до основания и потерпели крах именно как определённые идеологические (равно, философские) догмы, и Вернадский, опять-таки как ведущий лидер русской науки, не мог не быть озабочен воздействием такой философии на пестуемый им эмбрион русской либеральной науки. Великий учёный выступил с заявлением: «Признавая, конечно, глубочайшее значение философии в жизни человечества и посвятив несколько лет ее изучению, автор пришёл в своём жизненном пути, в конце концов, к заключению, что в данный исторический момент философия в обсуждении научных вопросов не может иметь примата над наукой. Круг его интересов и знаний определённо лежит в научной, а не философской области. Он склоняется к философскому скептицизму и не считает для себя возможным делать философские выводы из своей научной работы. Но не может быть поставлена грань пытливости разума. Философская оценка всей научной работы – и биогеохимической, в том числе – будет происходить. Автор думает, что она приведёт к созданию новой философии, которая неизбежно явится следствием происходящего, небывалого раньше в истории, научного движения. Но философ не может в данный момент указывать путь учёному с пользой для последнего; он неизбежно должен в наше время занимать второе место для научного понимания происходящего. Философия важна и ценна, но не она сейчас ведёт человечество в научной области». (1992, с.266) Эти слова были произнесены не столько учёным-профессионалом, сколько мыслителем, мыслящим по-философски широко, высоко и глубоко, а потому имеющим моральное право критически оценивать философский уровень современного ему знания.

Философский скептицизм Вернадского включают в себя, понятно, в виде апокрифического смысла, отвержение советской философии воинствующего материализма, сотворившей так называемую «пролетарскую науку», бывшую повседневной практикой советской науки во времена Вернадского. Ректор Коммунистической Академии (центрального органа пролетарской науки) М.Н.Покровский громогласно провозгласил в 1932 году: «Пролетариат имеет все данные, чтобы забрать науку в свои руки, он должен забрать, ибо без неё он не произведёт социальной революции, не осуществит социалистического хозяйства». Воззрение Вернадского не могло брать за образец подобный стиль мышления, но высказать вслух своего отвержения не могло. Наука Вернадского «не производила социальной революции», а имела целью научную истину, и семена русской либеральной науки, посеянных Вернадским, дали всходы в трёх (из достоверно известных на данный момент) случаях: пульсационной геологии Н.Е.Мартьянова, генетической селекции Н.И.Вавилова и теории геохимического ландшафта Б.Б.Полынова. В противовес пролетариат продемонстрировал свои средства, посредством которых он «забирает науку в свои руки»: Н.Е.Мартьянов в 1949 году был приговорён к расстрелу, заменённому на 10 лет каторги, за антисоветскую деятельность; академик Н.И.Вавилов в 1943 году был умерщвлён в саратовской тюрьме за борьбу с пролетарской наукой; академик Б.Б.Полынов в 1938 году был подвергнут тюремному заключению за шпионскую деятельность в пользу английской разведки. Ни одно из этих учений не было доведено до полного завершения, но каждое из них сильно могучей когнитивной перспективой. Схолия к Вернадскому не может обойтись без упоминания хотя бы в конспективно-контурном виде основных положений этих инноваций.

Основной труд Н.Е.Мартьянова «Размышления о пульсациях Земли», над которым автор трудился и в условиях ГУЛАГа, вышел в свет в 2003 году после его смерти и четвертьвековых хлопотаний. Идея пульсаций появилась в классической геологии задолго до Мартьянова в образе гипотезы, а точнее, в форме полуфантастического допущения, одного из многих, свойственных современной геологии. Из идеи пульсации Мартьянов сделал идеал эмпирической геологии, а из идеала создал идеологию теоретической геологии, самостоятельно вложив в пульсации дух интуиции Вернадского о взаимопроникновении крайностей и о принципе «время изменяется во времени». Однако Мартьянов представил в пульсационном освещении только одну, самую простую, модификацию геологического комплекса движений земного вещества, а именно: геомеханическую (геотектоническую), оставив будущим исследователям магматическую, осадочную и метаморфическую разновидности.

Мартьянов первый законодательно ввёл интуицию в кодекс научного мышления в качестве способа познания, и определил: «научная интуиция, как атрибут познания, есть чувственное восприятие диалектики природы». (2003, с.35) Взгляд Мартьянова на сущность и характер классической (физической, ньютоновской) научной картины мира не только идентичен тому пониманию, что высказывает Вернадский, - это суть одно мировоззрение. У Мартьянова сказано: «Физика оказывает огромное влияние на все разделы естествознания, принося в них, однако, не только результаты своих открытий, но и свой феноменологический образ мышления. Это влияние физики привело к тому, что в естествознании были приняты физические аксиомы о том, что в физической лаборатории можно исследовать все без исключения природные процессы. Что законы физики имеют всеобъемлющее значение – то есть, что они действуют одинаково как в лаборатории, так и в космосе. И поэтому за пределами тех сил, которые обнаружены физикой, не может существовать никаких иных сил». (2003, с.37) Этим самым Мартьянов под корень срезал господство властелина земных недр – физические параметры «давление» и «температуры», так называемых РТ-условий. Пульсационные движения земного вещества, по Мартьянову, не вызываются внешними РТ-условиями, а прямо напротив, порождают эти условия как свою энтропию.

Блестящие новации Мартьянова непосредственно подводят к качественно новому представлению о геологическом времени, именно в том контексте, какой Вернадский опосредовал из своей интуиции. На этом пункте оборвалось исследование Н.Е.Мартьянова, и те главнейшие свойства геологического времени, которые способны онаучить интуицию Вернадского, остались нераскрытым смыслом в сочинении Мартьянова. Самостоятельное осмысление суждений великого геолога дают следующие результаты: 1) Первое главнейшее свойство геологического времени: геологическое время не теряет себя в геологической летописи (антитезис дарвиновского тезиса о «неполноте геологической летописи»); 2) Второе главнейшее свойство геологического времени: геологическое время неповторимо и необратимо (антитезис классическому принципу «или-или» и правилу круговращения); 3) Третье важнейшее свойство геологического времени: геологическое время неоднородно и анизотропно (обоснование динамического принципа «время изменяется во времени», который, в свою очередь, отвергает палеонтологическую летопись, как основу относительной геохронологии).

И, наконец, Мартьянов первый и единственный из геологов задался вопросом: что есть геологический факт, а, дав на него ответ, тем самым заложил основы философии геологии. В совокупности это всё означает, что в лице Н.Е.Мартьянова русская геология обрела истинного творца, способного реформировать классическую геологию Чарлза Лайеля, бесконечно отставшую от творческого горизонта Вернадского. Но советская геология, окостеневшая под двойным игом классических (физико-механико-химических) канонов и догматической философии, не дала Мартьянову возможности для обновления науки, и даже редакционная коллегия, издавшая труд Мартьянова, не видит в нём реформирующей тенденции. Тем не менее, сибирский геолог Н.Е.Мартьянов останется в истории русской науки как основатель геологической отрасли русской либеральной науки – пульсационной геологии.

В своём трактате «Живое вещество» Вернадский немало времени и места отвёл выделению генетической селекции, как особому феномену деятельности человека в природе, или как «геохимической работы культурного человечества». В частности, он пишет: «Человек создаёт, как мы видели, и половые разности, например, в стаде коров или овец, плантациях женских финиковых пальм и т.п. Но он не только создаёт расы, аналогичные видам, и способствует их внедрению в природу и покрывает ими значительные площади земной поверхности. Он создаёт и более сложные формы их смешений, ранее неизвестные в природе, - новые органические смеси. Такой формой являются, например, характерные насаждения плодовых деревьев, привитых к подвидам другого вида. Сейчас мы имеем многие тысячи квадратных километров земной поверхности, покрытых плодовыми садами, где растут деревья сложного характера – их корневая система и начало ствола принадлежит одному виду, тогда как остальная часть дерева принадлежит другому виду или другой расе. Эта сложная система, которую нельзя назвать симбиозом и которая поддерживается в природе только постоянным приложением человеческого труда, т.е. внешней энергией, не является симбиозом, а совершенно особой формой живой материи, которая без вмешательства человека в ней не существует». (1978, с.50)

Вернадский, по сути дела, производит конспектирование положений генетической селекции академика Н.И.Вавилова, но в его сочинении нет упоминания имени Вавилова, что не может не показаться странным. А разгадка проста: редакционная коллегия издания 1978 года изъяла имя Н.И.Вавилова из текста Вернадского, ибо на тот момент Вавилов числился врагом пролетарской науки. Этот красноречивый жест показателен не столько с научно-познавательной, сколько морально-нравственной стороны. Г.А.Савиной, посвятившей отношениям В.И.Вернадского и Н.И.Вавилова специальную публикацию, написаны хорошие слова: «Вернадский раньше других понял и оценил значение работ Вавилова, но у него, так же, как и у Вавилова, было преимущество перед остальными – преимущество мыслителя… Не только творческая ненасытность (макрокосм идей Вернадского и «вселенский» азарт Вавилова) роднила этих двух учёных, которые не были похожи ни по складу ума, ни по темпераменту, ни по манере научного творчества; их сближал тот не часто встречающийся даже в большой науке масштаб, который как бы стирает грань между чертами характера человека, его талантом, трудолюбием, гражданской и просто жизненной позицией и уводит в ту область цельного восприятия личности, где слово «гений» не кажется заведомо гиперболой». (1995, с.8-9) Та же Савина свидетельствует, что знакомство Вернадского с Вавиловым состоялось ещё в студенческие годы последнего, и с тех пор Вернадский не переставал интересоваться и вникать в научное творчество своего молодого коллеги, содействуя и поддерживая его. Так что Вернадский никак не мог пропустить имя Вавилова в своей эпохальной работе и интерес Вернадского к исследованиям Вавилова носил далеко не праздный характер.

В шуме эйфории, которая была вызвана открытием Ч.Дарвина естественного отбора, осталось несколько в тени то, что великий английский натуралист говорил и о другом роде отбора – искусственном. Русское течение дарвинизма отличалось от европейского дарвинизма помимо прочего и тем, что придавало искусственному отбору самостоятельное значение, и создало в своём лоне особую дисциплину – генетическую селекцию. Великий русский дарвинист И.И.Шмальгаузен объяснял: «Разница между искусственным отбором и естественным, главным образом, в том, что последний всегда направлен к достижению наилучших условий для жизни данного вида организмов, а искусственный отбор направлен к достижению максимальной продуктивности соответственно требованиям человека, хотя бы это происходило и вопреки интересам организмов» и продолжает, разъясняя: «Естественный отбор получает поэтому в условиях культуры новое направление, которое соответствует этим условиям. Процесс адаптации продолжается, но он определяется теперь не природной обстановкой, а той обстановкой, которая создаётся человеком». (1983, с.с.346,347)

Академик Н.И.Вавилов был гением генетической селекции, - отрасли, которая удовлетворяет потребности человека в природе. Вавилов, неся в целевой установке генетической селекции верховенство человека в живой жизни, следовал в биосферном русле Вернадского. Назревали условия, при которых приоритет отбора в природе должен перейти от естественной формы к искусственной, и первый шаг к этому был сделан законом гомологических рядов Н.И.Вавилова. Беспрецедентная в истории науки коллекция культурных видов злаков и растений, как говорил, Вернадский, «культурная раса», собранная Вавиловым во всех странах планеты представляет собой мощнейшую эмпирическую базу, аналогичную эмпирической базе теории биосферы Вернадского и теории естественного отбора Дарвина. Таким образом, с развитием генетической селекции создаётся ситуация, при которой биология Дарвина должна уступить место биологии Вавилова. Но этого не произошло в силу известных обстоятельств. Поэтому учение генетической селекции Вавилова, таящее в себе онтологическую ось русской либеральной науки, осталось нереализованным и незавершённым.

Философский разрез генетической селекции, естественно, имеет в своём эпицентре человеческий фактор, но с той отличительной особенностью, что данный фактор осуществляет свою руководящую роль во всех аспектах. Генетическая селекция производится человеком, во имя человека (духовно) и с пользой для человека (материально). Это обстоятельство служит исходной причиной того, что технологические формы генетической селекции – растениеводство и животноводство, формально входя в состав научно-технической революции (НТР) современности, принципиально отличается от индустриальной формации – центра НТР отсутствием материальных отходов. Следовательно, хозяйствование генетической селекции является безотходным производством, а именно безотходное производство, по единодушному мнению технологов и экологов, является единственной панацеей от экологического бедствия – результата НТР.

Бешеная деятельность академика Н.И.Вавилова на ниве генетической селекции спонтанно катилась к вызреванию специфического воззрения, но Вавилов не успел сформулировать собственную генетическую концепцию. Как раз это обстоятельство привлекло внимание Вернадского, ибо, может быть, он единственный понимал, что генетическая селекция Вавилова кардинально реформирует научное отношение человека к природе и место человека в природе (тобто, в геохимической действительности). На базе представлений вавиловской генетики проступает основное направление прогресса органической жизни: охранение и усовершенствование способов размножения, именно как средства, осуществляющего миссию вечности жизни. Размножение, являющееся как способ воспроизводства самого себя, тобто сотворение вечности, укладывается в природе в определённую эволюционную цепочку: открытосеменной способ (массовое производство семян и икринок) следует к покрытосеменному способу (цветковые растения), а затем к яйцекладущим организмам, где плод (зародыш) защищается твёрдым покрытием, и, наконец, к высшим млекопитающим, где плод, помещённый во внутрь материнского тела, охранён наиболее надёжно. При таком понимании рушится та традиционная суть живой жизни в животном царстве, которую академическая биология выставляет в форме императива трофической (пищевой) функции и согласно которой животный мир делится на хищников и жертв. По логике невысказанных, но предусматриваемых Вернадским и Вавиловым, упований главное назначение органической жизни отнюдь не в трофической оргии, а в размножении и заботе о потомстве. В словаре В.Даля сказано, что хищник есть «похищатель, тать, вор, грабитель, взяточник и неправедный стяжатель», и в соответствии с чаяниями Вернадского и Вавилова в природе нет хищников и жертв, а хищники и жертвы есть в обществе, - и это люди.

Пульсационная геология Мартьянова есть проблеск познания русской либеральной науки в геологическом, тобто косном, мире, а генетическая селекция Вавилова суть то же самое в биологическом, то есть живом, мире. В соответствии с триадизмом науки Вернадского (косное вещество-биокосное вещество-живое вещество) русская либеральная наука наследует и константу третьей реальности, и на этом поприще проявляет себя наиболее интригующая концепция в русском естествознании – теория геохимического ландшафта академика Б.Б.Полынова. По сути дела, эта последняя является оригинальной разработкой общих суждений В.И.Вернадского и, следовательно, методологическая преамбула геохимического ландшафта Полынова гнездится в биосферных постижениях Вернадского. В трактате «Живое вещество» Вернадский указал: «Для того, чтобы учесть геохимический эффект скопления живого вещества, необходимо изучить геохимический эффект жизни в какой-нибудь естественной области земной коры, необходимо брать все живые однородные организмы, в нём находящиеся, из всех классов и групп организмов. Только химический анализ средней пробы так взятого сообщества организмов может иметь значение для учёта геохимических процессов. Конечно, для получения этого среднего числа мы можем, если это практически возможно, исходить из анализов его частей, подобно тому, как мы это делаем при учёте химического состава горной породы. Как ни трудна такая задача, она исполнима и, в общем, должна давать не менее точные результаты, чем химический анализ горной породы какого-нибудь горного массива». (1978, с.67) Концепция академика Б.Б.Полынова мало фигурирует в научно-исследовательских фолиантах и отчётах и не только по причине её незавершённости, а более всего в связи с её непонятностью и непризнанием. Поэтому рассмотрение её в качестве реализации воззрения Вернадского в сфере русской либеральной науки нуждается в более детальном представлении.

В русском естествознании наряду с термином и понятием «биосфера», которые идеологически опосредуются теорией Вернадского, появился термин и понятие «ландшафт», где первоначально излагались взгляды, несозвучные воззрению Вернадского. Хотя формально «биосфера» и «ландшафт» обладают близкими понятийными потенциалами и осмысляют одну и ту же совокупность органического мира и окружающей среды, содержательно «ландшафт» включает в себя весь законодательный кодекс классической науки (адаптацию как динамический принцип, закон внешнего воздействия, борьбу за существование, абиогенез, взаимодействие экзогенных и эндогенных сил), который отвергается в биосфере Вернадского. Сама биосфера воспринимается в этом кодексе достаточно однозначно, как элемент оболочечного строения Земли и как носитель органической жизни (биосфера – «…земная оболочка, охваченная биологической жизнью, которая налагает на неё своеобразную геологическую и физико-химическую организованность». («Философский энциклопедический словарь», 1997) Биосфера является тут стадией геологической истории и историческим фоном для ландшафтов, изучение которых вменяется в обязанность новой отрасли в естествознании – ландшафтоведении. Главный идеолог ландшафтоведения академик В.Н.Сукачёв вывел структурную ячейку ландшафта, названную им биогеоценозом, где частица гео является географическим индексом, и сама концепция получила в русском естествознании название географического ландшафта. Идеологической частью географического ландшафта служит отношение к роли человеческого фактора в ландшафтоведении, - В.Н.Сукачёв написал: «Большинство авторов, писавших о ландшафте, считало необходимым включить и человека с его хозяйственной деятельностью в состав ландшафта. Применительно к биогеоценозу это нецелесообразно, так как человек является не компонентом биогеоценоза, а лишь мощным фактором на него действующим и нередко коренным образом его переделывающим». (1972, с.235)
В игнорировании человеческого фактора в ландшафтной динамике заключена принципиальная позиция традиционного учения о географическом ландшафте, создаваемого в отечественной науке работами академиков В.Н.Сукачёва и Л.С.Берга и их школ. Здесь отражена последовательная реализация основного догмата материалистического гуманизма о господстве человека в природе: человек не является частью какого-либо биогеоценоза и, не подчиняясь его законам, познаёт эти законы с целью их изменения или подчинения своим потребностям. Поэтому он входит в природное сообщество (каким в данном случае является биогеоценоз) как внешняя сила, материализуя своё духовное превосходство в сотворении иного, неприродного, мира, тобто создания объектов и явлений, отсутствующих в природе и подавляющих природный порядок. Академик В.И.Вернадский не приемлет данную хищническую экспансию человечества, которая идёт в разрез с подлинной экспансией живой жизни в природе, и он нейтрализует эту, в целом, негативную, установку актом «третьей реальности». Точнее говоря, эта установка была уничтожена как установка триадизмом науки Вернадского; биокосная инстанция стала знаменем той биосферы, которую учёный видел своим авторским замыслом.

Биокосная часть триады Вернадского демонстрирует себя наилучшим образом в облике почвы – удивительнейшего продукта природы, обладающего уникальным свойством – плодородием. Раскрытием поразительных свойств почвы наука обязана гению В.В.Докучаева – великого учителя Вернадского. С проникновения в глубокую суть почвы, гениально поданной Докучаевым, который первый ввёл человек в природный почвенный процесс не как хищника – покорителя, а как действенного участника – производителя, начал Полынов свою реформаторскую деятельность Полынов проницательно отметил наиболее тонкую и самую ценную особенность почвы в лице биокосного актива геохимической действительности: «Почвообразовательный процесс при неизменности всех прочих факторов его может существенно изменить свой характер под влиянием только одного времени, причём в прямой функциональной зависимости от времени в этом случае будут находиться форма и состояние тех соединений почвы, которые являются продуктами превращения находящихся в материальной породе первичных минералов» (1956, с.45). Таким образом, почва под аналитическим взором Полынова превращается в функцию времени, но именно «реального времени натуралиста» Вернадского, и почва per se есть поле деятельности той операции, которая создаёт трансцендентальную идеальность геологического времени – процесса размножения и превращения атомов, который в физике был так неопрятно назван «радиоактивным распадом». Таким способом Полынов «опредметил» интуицию  Вернадского о темпоральной сущности живой жизни, заложенной в биокосной инстанции «третьей реальности».

В этой позиции следует видеть наиболее принципиальное расхождение концепции Полынова с классической доктриной в естествознании, где время не имеет сколько-нибудь решающего значения, и в этом гнездится преамбула идеологии русской либеральной науки в ландшафтоведении, хотя Полынов иногда говорит о «географическом ландшафте» и о «ландшафте советских географов». Концепция Полынова, однако, содержит не только идеологическую преамбулу русской либеральной науки, но и твёрдое указание на главнейший критерий природного исследования, который обращается в методологию русской либеральной науки – историчность. Полынов писал: «Необходимо также иметь в виду, что ландшафт мы должны рассматривать не только как эффект взаимодействия природных процессов, но и как систему, осуществляющую работу этого взаимодействия. Из этого последнего положения вытекает методологическое следствие о необходимости исторического метода в учении о ландшафтах». (1956, с.509) (О другом важнейшем критерии методологии русской либеральной науки – философичности, которая была вполне присуща мышлению учёного, Полынов не мог писать так открыто, ибо во времена Полынова сей предикат целиком принадлежал философии диалектического материализма, к которой Полынов питал скрытое отвращение.)

Гностической особенностью концепции географического ландшафта служит то обстоятельство, что ландшафт практически поглощает в себе биосферу, или оставляет за ней абстрактное значение всеобщего термина. Полынов начинает с разрушения этого постулата и «ландшафт» у него выставляется как структурная ячейка биосферы, которая дана в качестве закономерного (вещественного, функционального и генетического) способа взаимных связей природных атрибутов биосферы. Полынов резко критиковал В.Н.Сукачёва за несовершенство и ошибочность его конструкции биогеоценоза, ибо в геохимических условиях частица гео выражает никак не географическое, а только геологическое содержание, и употребил термин геобиоценоз. Но, видимо, опасаясь терминологической схожести с дефиницией Сукачёва, не стал вводить понятие геобиоценоз в свою концепцию геохимического ландшафта на эмпирической стадии, оставляя «ландшафт» конструктивным ядром биосферы.

Полыновская сентенция в русском естествознании носит название теории геохимического ландшафта (в противовес академическому «географическому ландшафту»), и прилагательное «геохимический» здесь отнюдь не прилагается, а выражает сущность исследовательской программы, проведённой в естественно-природных условиях биосферы, тобто в условиях геохимической действительности Вернадского. Выполнение программы осуществлялось соответственно познавательному режиму, предусмотренному Вернадским, хотя её авторский облик совершенно оригинален, и содержательно состоит из двух последовательных операций: «1. Имея в своём распоряжении данные: а) о химическом составе коренной горной породы, б) о химическом составе воды, дренирующей эту породу, и, как контроль, в) о химическом составе остаточных продуктов выветривания, мы можем составить себе представление о характере миграционной способности элементов в местном гипергенетическом цикле. 2. Имея в своём распоряжении данные о миграционной способности элементов в местном гипергенетическом цикле, мы можем составить себе представление о местном географическом ландшафте…». (1956, с.480) В таком стиле Полынов выполняет задачу, поставленную Вернадским – «учесть геохимический эффект скопления живого вещества» в особом качестве биосфере – в ландшафте геохимическом, где человек исполняет роль геологической силы.

Познавательным достижением исследовательской программы Полынова (которая, по сути дела, есть творческий синтез научных воззрений В.В.Докучаева и В.И.Вернадского) стало появление своеобразной методологии геохимического ландшафта: комплекс представлений об элементарном ландшафте, местном ландшафте и ландшафтном блоке. Высокая разрешающая способность этой методологии сказалась в том, что теория геохимического ландшафта обрела завершающий онтологический порядок в виде стройной типологической схемы: ландшафтная цепь – ландшафтная сеть – ландшафтная область – почвенно-климатическая зона. В итоге концепция геохимического ландшафта Полынова неопровержимо подтвердила мысль Вернадского, сквозным рефреном проходящую сквозь все творения учёного: биосфера не является рядовой земной оболочкой, а есть самобытное и уникальное образование земного вещества, обладающее собственными закономерностями строения и развития.

На этом восхождении прервалась творческая деятельность замечательного натуралиста, замкнувшись, практически, на эмпирическом этапе исследования. И на этом уровне скопилось так много знаний, что их обобщение и систематизация может привести к качественным теоретическим нововведениям, как в ландшафтоведении, так и в теории биосферы. Понятно, что детальное освоение творческого наследия академика Б.Б.Полынова есть удел будущих аналитических расследований, но и в опубликованных сочинениях великого геолога имеется достаточно, чтобы прозреть важнейшие теоретические выводы. Первый из них состоит в том, что в противовес принятым на официальной линии штудиям Сукачёва, Берга, Северцова и других, где царит невообразимая дефинитивно-терминологическая неразбериха, Полынов разделил функции, тенденции и потенции геобиоценоза и ландшафта в биосфере. Производительной силой здесь выступает человеческий фактор, который обосновывает научную ценность геобиоценоза, как такого конструкта, где человек имеет своё законное место в природе. Любая геохимическая структура или система, следующая в фарватере научных постижений Вернадского, что является основополагающим для геохимии ландшафтов Полынова, спонтанно привязывается к человеческой константе, даже если последняя конкретно не обозначена. В сентенции Полынова человеческий фактор предусматривается даже как необходимость онтологического плана в качестве элемента природы, которому Докучаев забронировал место в числе почвообразователей. Онтологическая потребность человека в ландшафтной динамике перерастает в теоретическое умозрение, которое достигается путём мышления, родственного способу постижения Вернадского. Итак, предчувствия Полынова должны быть онаучены в форме выводов, незнаемых ранее ни в ландшафтоведении, ни в теории биосферы: человек является элементом геобиоценоза, геобиоценоз суть молекула биосферы, и, наконец, ландшафт есть историческая категория.

В наше время слова Вернадского «С человеком, несомненно, появилась новая огромная геологическая сила на поверхности нашей планеты» сделались крылатыми. Чего нельзя сказать о их смысле, лежащим прямо на виду, что биосфера, наполненная живой вечной жизнью, качественно меняется, когда вечная живая жизнь приобретает человеческое обличье. Этот новый комплекс, исторически и онтологически новое сообщество человека со своей средой, и называется по-полыновски ландшафтом, а отсюда вытекает формула Полынова: ландшафт есть геобиоценоз человека. В этой максиме воплотилось логически воспроизводимое из исследований Полынова теоретическое обеспечение учения о ландшафтах как о генетическом комплексе естественных явлений, где человек выступает геологической силой. Эмпирический багаж исследований Полынова и, особенно, его научные рассуждения вплотную подводят к познанию конечной истины учения о ландшафтах, чего сам Полынов сделать не смог: триады ландшафта – геологическая среда (косная природа) – биологическая среда (живое вещество) – техногенная среда (человеческий фактор). (По сути дела, каждая из этих «сред» есть онтологическая реализация «средней пробы» Вернадского.) Это ноуменальное достижение полыновского подвига мысли дополняет биосферное глубокомыслие Вернадского в том, что человек имеет доступ в ноосферу только в форме ландшафта, тобто своего собственного геобиоценоза, а сама ноосфера может состояться только на ландшафтной основе.

В вольномыслии Полынова можно обнаружить нюанс, какой не попадает в центр внимания аналитиков творчества Полынова, но какой составляет диагностическую особенность последнего, взятого в контексте русской либеральной науки: Полынов в свои онтологию и методологию воплотил дух докучаевского познания, а теоретическое умозрение его должно развиваться в ракурсе более высокого биосферного проницания Вернадского. Полынов видел в личностях Докучаева и Вернадского гораздо больше, чем тривиальную хронологическую преемственность учитель – ученик. И он писал: «В конце концов, докучаевское понимание почвы как оболочки, в которой происходит постоянное взаимодействие между живой и мёртвой природой, с одной стороны, и как зеркала, отражающего все элементы физико-географической обстановки происхождения и развития почвы, - с другой, обнаруживает непрерывную эволюцию от «Русского чернозёма» В.В.Докучаева до биосферы его ученика В.И.Вернадского и ландшафта современных советских географов». (1956, с.725) Если в отношении следования от почвы Докучаева к биосфере Вернадского Полынов прав полностью, то касательно «ландшафта современных советских географов» он прав только при отождествлении собственных умодостижений с советской школой географов, чего, в действительности, нет: ландшафтная схема Полынова качественно отлична от основополагающей в советской географии модели Берга – Сукачёва. Гносеологическая особенность всего учения Полынова, даже в его незавершённом виде, состоит в демонстрации того, что направление Докучаева не вошло в концептуальную конструкцию Берга – Сукачёва, а, следовательно, творческий дух Докучаева, равно как авторский замысел Вернадского, не может существовать в принятой в советской геологии и географии транскрипции биосферы Вернадского. Противостояние Полынова с академической пролетарской наукой вылилось в прямую конфронтацию, когда академик выступил в защиту учения В.В.Докучаева, объявленного советским социальным институтом, в том числе школой советских географов, «лженаукой».

Творчество одного из наиболее ярких апостолов русской либеральной науки академика Б.Б.Полынова не было завершено: судьбе было угодно пресечь это дарование на самом взлёте. И хотя научные достижения Полынова произвели в русском естествознании сильное впечатление, идейная сердцевина его исканий не была понята, а целый ряд теоретический измышлений были восприняты совсем не адекватно авторскому замыслу. И причиной непонимания этого замечательного исследователя была вовсе не незавершённость труда, - академик Б.Б.Полынов создал достаточно много для осуществления своего творческого дарования, - а те, содержащие в нём неклассические тенденции, генетически исходящие из диалектической доктрины Докучаева, которые не могли быть восприняты в соответствующем духе в стане канонического современного ландшафтоведения. В свете чего доведение концепции Полынова до завершающего научного результата выглядит не только как дело научного долга, но и как актуальная потребность науки. Ибо в недрах неиспользованных научных потенций академика Б.Б.Полынова хоронятся истоки животворной триады ландшафта: геологическая среда - биологическая среда - техногенная среда – антагониста современной научно-технической революции (НТР) и исцелителя человечества от экологического бедствия.

Даже если эту интенцию посчитать не научным выводом, а логическим допущением, то и тогда интерес к русской либеральной науке поднимется до уровня общего запроса. Этот последний усугубляется следующим общефилософским заключением, к которому спонтанно приводит данная схолия. Трагическая судьба Вернадского, Вавилова, Мартьянова и Полынова является не только персонально-индивидуальной принадлежностью жизни каждого гения, но есть общая судьба творческой мысли в условиях советского социального института (советской науки) – плоть от плоти философии воинствующего материализма (диалектического и исторического материализма). Познавательная несостоятельность не только ленинской (советской) формы материализма, но и предпочтения материалистического мировоззрения в целом, происходящие на наших глазах в глобальном историческом масштабе, самопроизвольно ставят перед русской наукой первейшую задачу избавления от догматических материалистических захватов, и извлечению продуктов научной мысли, непринятых, непонятых, а то и сознательно задавленных, в прошлом, которые, по словам Вернадского, «неизбежно приведут к чуждому прошлым векам научной картины Вселенной». Однако эта задача должна иметь в предсознании глубокую мысль Вернадского, высказанную на пике массового террора в стране (1938 г.), но исключительно актуальную в наши дни: «Государственная мораль единого государства, хотя бы и социалистического, в его современной форме не может удовлетворить критическую свободную мысль современного учёного и его моральное сознание, ибо она не даёт для этого нужных форм».

(окончание, начало см. здесь.)

ЛИТЕРАТУРА

АКСЁНОВ Г.П. В.И.ВЕРНАДСКИЙ О ПРИРОДЕ ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА. ИСТОРИКО-НАУЧНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ, ИИЕТ, М., 2006
БЕРГСОН А. ТВОРЧЕСКАЯ  ЭВОЛЮЦИЯ. Электронный философский портал.
БЕРГСОН А. СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ, Т.1. Изд. «Московский клуб», М., 1922.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОСФЕРА. Л., 1926.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОГЕОХИМИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ, Т.1. Л., 1934.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. РАЗМЫШЛЕНИЯ НАТУРАЛИСТА. КН.1 - 1975; КН. 2 – 1977. Изд. «Наука», М.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО. Изд. «Наука», М., 1978.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ОЧЕРКИ ГЕОХИМИИ. Изд. «Наука», М., 1983.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ХИМИЧЕСКОЕ СТРОЕНИЕ БИОСФЕРЫ ЗЕМЛИ И ЕЁ ОКРУЖЕНИЯ. Изд. «Наука», М., 1987.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ФИЛОСОФСКИЕ МЫСЛИ НАТУРАЛИСТА. Изд. «Наука», М., 1988.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ТРУДЫ ПО ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ НАУКИ. Изд. «Наука», М., 1988.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. БИОСФЕНРА И НООСФЕРА. Изд. «Наука», М., 1989.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ТРУДЫ ПО БИОГЕОХИМИИ И ГЕОХИМИИ ПОЧВ. Изд. «Наука», М., 1992.
ВЕРНАДСКИЙ В.И. ТРУДЫ ПО РАДИОГЕОЛОГИИ. Изд. «Наука», М., 1997.
ГОЛУБОВСКИЙ А.Д. ЛЮБИЩЕВ ПРОТИВ ЛЫСЕНКОВЩИНЫ: ИСТОРИЯ И УРОКИ ПРОТИВОСТОЯНИЯ. Журнал «Вопросы истории естествознания и техники», Л., 1990, №3.
ЗАБРОДИН В.Ю. ВРЕМЯ-ДЛИТЕЛЬНОСТЬ И ВРЕМЯ-ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ. В сборнике «Развитие учения о времени в геологии». Изд. «Наукова думка», Киев, 1982.
ЗАВАДСКИЙ К.М. ВИД И ВИДООБРАЗОВАНИЕ. Изд. «Наука», М., 1968.
КАНТ И. КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА. Изд. «Литература», Минск, 1998.
КУН Т. СТРУКТУРА НАУЧНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ. М., 1977.
МАРКС К., ЭНГЕЛЬС Ф. СОЧИНЕНИЯ Т.41, Т.21. Госполитиздат, М., 1955.
ПОЛЫНОВ Б.Б. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ. Изд. АН СССР, М. 1956.
ПРИГОЖИН И., СТЕНГЕРС И. ПОРЯДОК ИЗ ХАОСА. НОВЫЙ ДИАЛОГ ЧЕЛОВЕКА С ПРИРОДОЙ. Изд. «Прогресс», М., 1986.
ПРИГОЖИН И. НАУКА, ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ДЕМОКРАТИЯ. В сборнике «Философия и социология науки и техники», М., 1989.
РАКИТОВ А.И. ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ НАУКИ. Изд. «Мысль», М., 1977.
САВИНА Г.А. ЧИСТЫЕ ЛИНИИ (В.И.ВЕРНАДСКИЙ О Н.И.ВАВИЛОВЕ). В сборнике «Трагические судьбы: репрессированные учёные Академии наук СССР». Изд. «Наука», М., 1995.
СКУАЧЁВ В.Н. ИЗБРАННЫЕ ТРУДЫ, Т.1. Изд. «Наука», М., 1972.
ТУГАРИНОВ И.А. «ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ» И ГЕОХИМИЯ. В сборнике «Репрессированная наука», Л., 1991.
ШВЫРЁВ В.С. ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ И ЭМПИРИЧЕСКОЕ В НАУЧНОМ ПОЗНАНИИ. Изд. «Наука», М., 1978.
ШРЕДИНГЕР Э. ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ФИЗИКИ. 1943. Электронная библиотека по философии, 2005.

________________

Ваши комментарии к этой статье

Ваши комментарии к этой статье

№36 дата публикации: 01.12.2008