Генрих Грузман

 

ЗАГУБЛЕННЫЕ ГЕНИИ РОССИИ

НАГАРИЯ
2004-2005

 

Продолжение, начало см. здесь

 

А. ГЕОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. Никто не отличается почтением и уважением к достижениям своей науки больше, чем пионеры-новаторы и смелые реформаторы. Создавая теорию биосферы на базе геологических знаний, Вернадский чутко ощущал основную парадигму геологического познания, элементы которой в части, касающейся взаимоотношения живого и косного вещества, состоят из двух частей: 1. подчинения геологических процессов законам точных наук (физики, химии, механики) и 2. ведущей роли в геологическом взаимодействии внешнего источника. Понимая геологию как науку развитого эмпиризма, Вернадский прозорливо определяет эпицентр, вокруг которого концентрируются все эмпирические знания в геологии. Учёный отмечал: «В первом приближении можно основываться на учении о термодинамических равновесиях – гениальном создании американского математика и мыслителя В.Гиббса. В.Гиббс в термодинамических равновесиях принимает за параметры температуру и давление» (1983, с.69). Температура и давление, как субстанции физического бытия, подчинённого физическим законам, в форме так называемых РТ-условий или РТ-параметров исполняют в геологической теории роль генератора и внешнего возбудителя движения практически во всех видах геологического процесса, выступая геологическим аналогом ньютонова «первотолчка» в естественной эволюции земного вещества… (Ниспровержение физического гегемонизма в геологии служит основополагающей идеей в трактате о пульсациях Земли другого загубленного гения России – Н.Е.Мартьянова, о чём будет подробно изложено в соответствующем разделе данного цикла).

Во всех разделах геологической науки лишь та гипотеза заслуживает право на внимание, которая подводит данное геологическое явление под конкретные РТ-показатели, дающие определённые динамические физико-химические равновесия – высший результат теоретической мысли в академической геологии. Другими словами, чем более собственно геологический феномен получает физико-математический вид, тем более достоверным считается геологическое познание (в геологическом обиходе имеет широкое хождение такая уродливая разновидность, как математическая геология). Нарушение сложившегося равновесия и последующее стремление к новому равновесию – такова в обобщённом виде схема геологического взаимодействия. Этим современная геология демонстрирует свою верность классическому идеалу науки, проповедуя освящённый столетиями и именами эмпирический способ познания, хотя современный багаж эмпирических знаний уже давно находится в конфликте с официозными теоретическими установками, в том числе по части РТ-условий.

В концентрированном виде РТ-значения составили в геологическом цикле наук так называемый гидростатический принцип, согласно которого принята и рассчитана концентрически-слоистая модель планеты. Суть этого принципа состоит в прогрессирующем и повсеместном усилении температуры и нарастания давления земных недр с глубиной по направлению к центру планеты, - как иронически заметил Н.Е.Мартьянов, «…километры глубины и атмосферы давления рассматриваются как эквиваленты, не подлежащие сомнению» (1968, с.18). Конструктивными сегментами и закономерными блоками такого упорядоченного устройства земного шара выступают геосферы и земные оболочки и Вернадский утверждает: «И геосферы, и земные оболочки можно рассматривать как области разнообразных динамических физико-химических равновесий, стремящихся достигнуть устойчивого состояния, непрерывно нарушаемого вхождением в них чуждых данному динамическому равновесию проявлений энергии. Возможность отождествления геосфер и земных оболочек с явлениями физико-химических равновесий, характеризуемых определёнными параметрами, с которыми связываются все наблюдаемые в них явления, позволяет опираться в геохимии на теоретические построения физической химии» (1983, с.69).
В академической геологии биосфера может быть понята только по сути её эмпирической природы и априорно воспринимается как рядовая и конструктивная единица общей геосферно-оболочечной структуры планеты, отличаясь лишь своим периферийным положением на границе с газообразной атмосферой, а наличие в ней жизни рассматривается как акциденциальное, но никак не субстанциальное, свойство данного образования. При этом данная декларация сплошь и рядом расцвечивается научным орнаментом, взятым из арсенала теории биосферы Вернадского. Однако сходство здесь чисто формальное и по видимости номинальное, а содержательное представление о сущности биосферы к Вернадского и в классической геологии кардинально различны: в официальной геологии весь облик биосферы, - границы, внутренняя динамика, история в составе земной коры, - определяется не внутренними факторами, как у Вернадского, а детерминируется внешними РТ-условиями. Поэтому суждения о статусе живого вещества в биосфере, - генеральной динамической инстанции у Вернадского, - здесь не просто антиподальны, но даже антагонистичны.

Один из авторитетов эмпирической геологии – А.И.Перельман (кстати, во всеуслышание объявивший себя учеником Вернадского) удостоверяет, что «В ходе длительной эволюции (более 2 млрд. лет) живые организмы приспособились к различным условиям внешней среды и чутко реагируют на все её изменения» и «Поэтому живое вещество можно рассматривать как своеобразный «довесок» к атмосфере» (1968, с.44,24). Такой постулат действует в осадочной геологии, а в другом разделе геологии, в петрологии, он приобретает иную форму и выражен В.В.Кесаревым: «Биосфера, как и другие сферы, возникла на общих основаниях формирования земной коры за счёт глубинных продуктов органического синтеза» и ещё: «Газовая оболочка Земли – земная атмосфера – могла сформироваться за счёт поступления на поверхность глубинных газов и паров» (1976, с.с.55,51; выделено мною – Г.Г.). Из области магматической геологии это доктринальное мнение донёс В.М.Синицын: «В целом живое вещество в ландшафтной сфере выполняет роль своеобразного фермента, активизирующего геохимические продукты и убыстряющего движение вещества в круговороте» (1972, с.65). А Вернадский озвучивает нечто принципиально иное: "Жизнь создаёт не только газы, но всю земную атмосферу, так как все главные газы её в своей господствующей массе биогенны – и кислород, и азот, и углекислота» (1983, с.255). Следовательно, оппоненция взглядам Вернадского носит характер общетеоретического воззрения, а отнюдь не частных мнений в геологии, и оно гносеологически откровенно не соответствует концептуальной ёмкости творения Вернадского. Отсюда следует вывод, очевидный в такой мере, в какой парадоксален: биосферное учение Вернадского, зародившись в недрах геологической среды, оказалось непостижимым для академической геологии и даже эмпирическая сердцевина науки Вернадского - триада Вернадского - не воспринято эмпирической геологией в авторском смысле.

Если важнейшие положения теории биосферы Вернадского не имеют корректного выхода в классическую геологию, то для освоения чисто геологических фактов, то бишь реальных явлений геологической эмпирии, в биосферном учении Вернадский создал особый методологический аппарат. Этот последний состоит из иерархически соподчинённых структурных единиц эмпирического знания: эмпирические обобщения (аналитические суждения); эмпирические принципы (выводы из аналитических суждений, у Вернадского – это знаменитые два «биогеохимические принципы») и эмпирические законы наблюдаемости (синтетические суждения); в совокупности это даёт своеобразное «эмпирическое познание» (по В.С.Швырёву). Каждой ступеньке в этой иерархии великий учёный преподносит методологическое разъяснение: «Таким образом, эмпирическое обобщение, раз оно точно выведено из фактов, не требует проверки. Оно может существовать и быть положено в основу научной работы, даже если оно является непонятым и противоречит господствующим теориям и представлениям. Только такие эмпирические обобщения, основанные на всей совокупности известных фактов, а не гипотезы и теории, положены мною в основу дальнейшего изложения. 1) Никогда в течение всех геологических периодов не было и нет никаких следов абиогенеза (т.е. непосредственного создания живого организма из мёртвой, косной материи). 2) Никогда в течение всего геологического времени не наблюдались азойные (т.е. лишённые жизни) геологические эпохи. 3) Отсюда следует, что, во-первых, современное живое вещество генетически связано с живым веществом всех прошлых геологических эпох и что, во-вторых, в течение всего этого времени условия земной среды были доступны для его существования, т.е. непрерывно были близки к современным» (1988, с.20-21).

Разъяснения Вернадского по поводу эмпирических законов наблюдаемости, которые являются высшим синтезом в эмпирическом познании и высшим проявлением абстрагирующей научной деятельности в эмпирической области, приближаются к мировоззренческим основаниям научного творчества автора: «Мы должны всегда различать положительные научные факты от неизбежно гипотетических, космогонических предположений, даже если эти последние излагаются в научной форме. Я не сомневаюсь в их полезности для успехов науки, но они по точности и по значению совершенно несоизмеримы с фактами наблюдения и опытов. Нельзя опираться на космогонические выводы, когда нет соответствующих точных эмпирических фактов, подтверждающих без всяких сомнений космогонические выводы или их вызывающих» (1983, с.250).С этой позиции следующие констатации Вернадского имеют вид эмпирических законов наблюдаемости в биосферной концепции: 1. «Эволюционный процесс присущ только живому веществу. В косном веществе нашей планеты нет его проявлений». Этот силлогизм Вернадский выделяет петитом, считая его, по всей видимости, главным и базовым. 2. «…процессы в живом веществе идут резко по-иному, чем в косной материи, если их рассматривать в аспекте времени. В живом веществе они идут в масштабе исторического времени, в косном – в масштабе геологического времени». 3. «Различие между живыми и косными природными телами так велико, …что переход одних в другие в земных процессах никогда и нигде не наблюдается» (1977).

Благодаря стараниям Э.И.Колчинского к этому перечню эмпирических законов необходимо добавить суждение о биотическом круговороте вещества в биосфере. Действительно, биотический круговорот элементов утверждается Вернадским как одна из основных особенностей биосферы: «Мы видели, что история большинства химических элементов в земной коре … характеризуется замкнутыми круговыми процессами» (1983, с.81). Утверждение этого положения составляет пафос анализа Колчинского и он видит в этом явлении динамический механизм эволюции биосферы: «Уже развитие примитивных флоро-фаунистических комплексов и начальная их дифференциация вели к возникновению особых биогенных циклов в сложных круговоротах вещества и процессах превращения энергии. Эти биологические циклы развивались на базе большого геологического цикла круговорота веществ, наиболее ярко проявляющегося в круговороте воды и в циркуляции газов атмосферы. Формирующиеся трофические отношения в зарождающейся биосфере способствовали изыманию элементов из большого геологического круговорота и вовлечение их в новый, меньший по сравнению с исходным биотический круговорот» (1990, с.167).

Комплекс собственно эмпирических достижений Вернадского (эмпирические обобщения, эмпирические принципы и эмпиричечские законы наблюдаемости), положенные им в основу эмпирического раздела теории биосферы, однако, не коррелируются с аналогичным эмпирическим материалом классической геологии. В этом состоит наиболее парадоксальная, неопознанная, черта всей науки Вернадского в геологическом аспекте. Не приходится сомневаться, хотя аналитически это не удостоверено, что триада Вернадского стала родоначальником мощного методологического средства в геологии – системного анализа. Но развитие последнего пошло в классической геологии в направлении, не совмещаемым с биосферной методологией Вернадского. Процессуальная часть традиционного системного подхода в геологии, как свидетельствует специалист по геохимическим системам Б.И.Смирнов, связана с выбором в анализируемых объектах базового свойства, то есть тождественного свойства, служащего основанием связи. Этот, так называемый системообразующий признак впоследствии преобразуется в системообразующее отношение, которое Смирнов называет подмножеством F(s) и формулирует: “Подмножество F(s), объединяющее факторы общие для некоторой группы элементов, выступает в качестве регулятора целостности последней. Если мощность F(s) слишком мала или равна нулю, данный комплекс элементов не может быть назван системой – это конгломерат, компоненты которого ничем не связаны друг с другом, кроме сонахождения» (1977, с.16). Эмпирические показатели живого и косного вещества, которыми оперировал Вернадский, обладают столь различными ключевыми характеристиками и их отличительные признаки проявлены на всех уровнях – структурном, морфологическом, генетическом  и, что особенно важно для такого исторического образования, эволюционном, - что в них становится невозможным выделение ни системообразующего признака, ни системообразующего отношения (подмножество F(s)). Итак, рефлексия Вернадского биосферы в качестве системной организации живого и неживого вещества не имеет подтверждения со стороны современного системного анализа в геологии.

И далее. Категорическое утверждение Вернадского об отсутствии эволюционного процесса в косном веществе, никак не говорит о лишении такового в мире косного вещества или геологической реальности. Суждения великого учёного должны пониматься в сравнительном плане и эволюция органического мира в сравнении выступает несхожей и отличной от эволюции неорганического мира, и для доказательства Вернадский применяет фактор времени: «историческое время» для органической эволюции и «геологическое время» для неорганической эволюции. Поскольку точные науки, формирующие парадигму классической геологии, лишены внутреннего исторического качества, то радикализм В.И.Вернадского на лицо. (Н.Е.Мартьянов, низвергая монополизм физических законов в геологии, исходит из гностической максимы: время есть философский камень пульсационизма. А сама эта максима, как видно, рождена в эмпирических недрах биосферного гнозиса Вернадского, но Мартьянов об этом не знал). Как раз в этом пункте эмпирия биосферы когнитивно расходится с содержательным смыслом эмпирической классической геологии. Однако Вернадский, как подлинный творец научных ценностей, твёрдо стоявший на позиции преемственности, не мог отбросить все устаревшие моменты и гносеологические максимы своей науки, и он склонялся к признанию ряда несущественных показателей классической геологии, - как-то: биотический круговорот и постоянство биомассы в биосфере, которые сами по себе спонтанно со временем выветривались из геологической теории.

Итак, расхождения эмпирического содержания фактического знания биосферы Вернадского с канонами эмпирической классической геологии имеют не случайный, а принципиальный методологический характер. А сами классические положения, не состыковывающиеся с ноуменальными постижениями Вернадского, в ретроспективном плане имеют следующий вид. 1. Эволюция неорганического (косного) вещества составляет один из развивающихся разделов современной геологии, но нигде и никогда это развитие не связывается со специфическим «геологическим временем», а геологическая эволюция полностью отождествляется с биологической эволюцией. Академик А.Н.Заварицкий писал: «Разные горные породы с этой точки зрения не являются отдельными независимыми объектами изучения. Они представляют результаты общего эволюционного процесса и так или иначе связаны между собой генетически. Идея эволюции даёт возможность (подобно тому, как это имеет место в биологических науках) устанавливать взаимные соотношения горных пород и располагать в определённом порядке отдельные их виды и группы» (1961, с.6-7). В тематическом сборнике «Эволюция магматизма в истории Земли» записано резюмирующее заключение: «Эволюция магматизма является наиболее важной закономерностью, проявленной за все периоды геологической истории Земли (начиная от отдельных вулканов и даже вулканических потоков или интрузивных тел до магматических ассоциаций долгоживущих складчатых областей)» (1987, с.424).

2. «Азойные» или бесжизненные стадии, отсутствие в которых органической жизни считается диагностическим признаком, твёрдо обосновались в геохронологической шкале ранних этапов истории Земли как лунные (нуклеарные) и катархейские эры. 3. В силу и соответственно этому абиотическое возникновение живой материи стало общим местом всех материалистических теорий происхождения жизни (бифуркации Морозова, диссипативная организация Пригожина, гиперциклы Эйгена, теории А.И.Опарина, Дж.Холдейна, С.Миллера и другие). М.Д.Голубовский пишет: «В биологии непременным атрибутом материализма считается абиогенез: возникновение жизни на земле из косной материи» (1990, с.85). 4. В своём суждении Э.И.Колчинский выводит биотический круговорот вещества, поставив его механизмом эволюции биосферы, из большого геологического круговорота. Однако последний имеет весьма низкий научный вес в геологической теории. Идея, высказанная В.И.Лебедевым и Н.В.Беловым о геологической аккумуляции солнечной энергии и её диссипации в глубинах условиях при редукции октаэдрического состояния алюминия в тетраэдрическое, которая, как можно понять Колчинского, составляет основу сентенции о круговоротах не получила распространения за пределами специальных разделов геохимии. Правда, некоторое время в теоретической геологии имела хождение некое производное идеи Лебедева и Белова – о переходе на глубине осадочных пород в кислые магматические расплавы, влившееся в общую концепцию гранитизации. Резкая критика в адрес этой концепции привела к её трансформации в отношении исключения представления о геологическом круговороте, а последние выступления специалистов не оставляют сомнения в невозможности осадочной гранитизации, - как высказались А.Ф.Белоусов и А.П.Кривенко: «Выплавление магм на глубине всегда идёт за счёт кристаллических пород и обычно путём последовательного перехода в расплав определённых комбинаций минералов (котектик)» (1983, с.11). Показательно, что в воззрениях о геологическом круговороте живому веществу отводилась малозаметная и настолько незначительная роль, что В.М.Синицын, представивший самое развёрнутое сочинение о круговоротной механике в геологических процессах, не употребляет термин «биосфера», заменив его расплывчатой «ландшафтной сферой». А роль живого вещества в ландшафтной сфере расписана в виде «довеска к атмосфере» и только катализатора, но никак не активной силы, как у Вернадского. Если у Вернадского живое вещество имеет себя первичной инициативой в генерации атмосферы и гидросферы планеты, то в суждениях геологического круговорота оно есть вторичное из атмосферы и гидросферы (геологическая присяга на верность догме – материя первична, а жизнь вторична!), как толкует тот же Синицын: «Доминирующая роль воды и газов в составе живого вещества даёт основание видеть в нём своеобразную материальную форму совместного существования вещества атмосферы и гидросферы» (1972 с.65).

Широко распространённые в геологии так называемые ритмичные, цикличные и периодические процессы со всё большей определённостью обнажают своё коренное качество, соответствующее не модели круговорота, а спиралеобразному сочетанию новообразований и унаследованности. Но в классической геологии не желают отказаться от идеи круговорота, а принимают её в более усложнённой форме, и М.М.Камшилову удалось установить, что «В силу самой природы жизни биотический круговорот не может быть полностью замкнутым, последующие витки круговорота не совпадают с предыдущими. Биотический круговорот оказывается спиралью – великой спиралью жизни» (1974, с.54-55). 5. В числе непосредственных признаков биосферы Вернадский неоднократно указывал на постоянство физического объёма биомассы в биосферы, считая, по всей видимости, этот признак неотъемлемым качеством биосферы. Э.И.Колчинский, осторожно высказываясь о том, что точные количественные расчёты изменения биомассы планеты являются задачами будущих исследований, приводит, тем не менее, достаточно большое количество вычисленных данных, чтобы проблема склонилась в пользу слов академика Н.М.Страхова: «Завоевание континентов сопровождалось резким возрастанием общей биомассы живого вещества: она по крайней мере удваивается. В океане также продолжается рост биомассы и расползание живой материи по дну – бентос захватывает новые участки глубокого дна, продвигается в пелагическом направлении и планктон, что несомненно также увеличивает биомассу морских организмов» (1971, с.549).

В итоге очевиден общий вывод: эмпирическое наследство Вернадского находится в противоречии с эмпирической базой классической геологии, а то, что принято в теории Вернадского, не имеет оправдания в теории геологии. А это означает только одно; - созидая теорию биосферы, Вернадский преступил священный закон эмпирического (классического) познания: если факты неверны, то теория должна быть ложна. Этот закон лапидарно высказал профессор Корнелий Ланцош, близкий друг Альберта Эйнштейна: «Наблюдения подтверждают закон, предложенный Ньютоном, и больше говорить здесь не о чём». Противоречие науки Вернадского обладают положительным, а не отрицательным, эффектом, ибо, согласно открытию Вернадского, научная мысль, полученная как подлинное знание, вечна и бессмертна. Позитивный смысл тут содержится в том, что своим отрицательным, по отношению к существующему научному мировоззрению, качеством оно провоцирует и стимулирует дальнейший рост знаний. Открытие Вернадского, взятое в гносеологическом разрезе, должно быть соотнесено с грандиозной тайной мировой науки: величественная перипатетическая научная система мира Клавдия Птолемея была воздвигнута на ложном факте о неподвижной Земле, помещённой в центр мироздания, но в течение полутора тысячелетия оказывала мощнейшее положительное воздействие на облик научного познания.

Как истинный реформатор, Вернадский питает почтение к эмпирическим заслугам геологии и в теорию биосферы принимает геологические факты, обработанные совершенным методологическим аппаратом с учётом эмпирических канонов традиционной геологии. Но эмпирическое познание Вернадского вошло в неодолимый конфликт с новейшими эмпирическими приобретениями геологии, - и в этом состоит непреходящая, невидимая и по настоящему парадоксальная, заслуга великого русского учёного. Даже идеально сработанное фактическое познание не застраховано от летального исхода (об этом было известно ещё Ф.Энгельсу и его слова, адресованные физическим наукам, вполне приемлемы для геологического цикла: «…что в этой области господствует односторонняя эмпирия, та эмпирия, которая сама, насколько возможно, запрещает себе мышление, которая именно поэтому не только мыслит ошибочно, но и оказывается не в состоянии верно следовать за фактами или хотя бы только верно излагать их и которая, таким образом, превращается в нечто противоположное действительной эмпирии» (1955, с.84)). Этим Вернадский наносит сильнейший удар по узаконенному геологическому познанию в целом и выступает со строгим укором в адрес академической геологии, застрявшей в стане классической науки и продолжающей верно служить её божествам – эмпирическому факту и физическим принципам.

Неклассическая наука не может ограничиваться эмпирическим познанием, с этого только начинается познавательный ход современного научного постижения, - таков негласный и невысказанный тезис, таящийся в противоречии науки Вернадского. Ценность этой апокрифической максимы сокрыты в том, что за ней просвечиваются начала методологии нового типа, не признающей  фактоманию ньютоновского научного мировоззрения. Вернадский не мог сказать открыто, но дал понять отчётливо, что эмпирическое познание в своём чистом виде недостаточно, что факт как таковой вовсе не есть гарантия истины, что знание, опирающееся на факты без вольного полёта мысли, ложно, и что, наконец, пришёл конец ньютоновской эпохе «hipotheses non fingo»(«гипотез не изобретаю»). В этом следует видеть не глубокомысленные эскапады неординарного ума, а осмысленные и целенаправленные экзерциции (упражнения) по выработке методологической базы неклассической русской науки.

Как и многие другие конституальные моменты его творения, данные методологические усилия Вернадского идейно коренятся в содержательной полноте русской духовной доктрины. Филиппика Льва Шестова, самого оригинального духовного мыслителя русской формации, полно показывает сущностные претензии неклассической методологии: «Историки хотят думать, что они вовсе и не «судят», что они только рассказывают «то, что было», извлекают из прошлого и ставят пред нами забытые или затерявшиеся во времени «факты», суд же приходит не от них, а сам собою, или даже что сами факты несут с собою уже суд. Тут историки не отличаются и не хотят отличаться от представителей других положительных наук: факт для них есть последняя, решающая, окончательная инстанция, после которой уже некуда апеллировать. Многие из философов, особенно новейших, не менее загипнотизированы фактом, чем положительные учёные. Послушать их – факт есть уже сама истина. Но что такое факт? Как отличить факт от вымысла или воображения? Философы, правда, считаются с возможностью галлюцинации, миража, фантастики сновидений и т.д. И всё же мало кто даёт себе отчёт в том, что, раз приходится отбирать факты из массы непосредственных или посредственных данных сознания, это значит, что факт сам по себе не есть решающая инстанция, что в нашем распоряжении ещё до всяких фактов есть некие готовые нормы, некая «теория» которая является условием возможности искания и нахождения истины. Но что это за нормы, что это за теории, откуда пришли они и почему мы им так беспечно вверяемся? Или, может быть, нужно иначе спросить: да точно ли мы ищем фактов, точно ли факты нам нужны? Не являются ли факты только предлогом или даже ширмой, заслоняющей собой совсем иные домогательства духа? Я сказал, что большинство философов преклоняется пред фактами или пред «опытом», но ведь были и такие – и далеко не из последних, - которые ясно видели, что факты в лучшем случае лишь сырой материал, подлежащий обработке или даже переработке и сам по себе не дающий ни знания, ни истины» (2001, с.7-8).

В многосмысленном гнозисе Вернадского нет более выразительного примера резкого расхождения новаторского подхода учёного с методологическим догматизмом официозной науки, чем геохимия, отцом-основателем которой он числится. И «унылая фигура умолчания» дополняется здесь не менее грустной позой непонимания. Вернадский определил: «Геохимия – история химических элементов нашей планеты – могла возникнуть лишь после окончательного выявления новых понятий об атоме и о химических элементах… Геохимия научно изучает химические элементы, т.е. атомы земной коры и насколько возможно – всей планеты. Она изучает их историю, их распределение и движение в пространстве-времени, их генетические на нашей планете соотношения» (1983, с.с.15.14; выделено мною – Г.Г.). Итак, во главу угла Вернадский ставит «новые понятия об атомах и о химических элементах», имея в виду трансформацию научного сознания в связи с крушением классической науки и появлением новых приоритетов. Квазиоткровенное мышление Вернадского, - персональное приобретение учёного в этом процессе, - непринуждённо вводит эти «новые понятия» в базу доктрины адеквата человека, тобто атом и химический элемент необходимо обращаются в духовное ядро системы. Следовательно, геохимия изначально задумывалась Вернадским в качестве либеральной науки. А это, в свою очередь, неизбежно выводит на переднюю линию аналитики индивидуальные качества объекта познания. Вернадский постигает: «Каждый химический элемент отвечает для нас особому атому или атомам, определённо точно отличным по своему строению от других атомов, соответствующих другим химическим элементам. Атом науки ХХ в. не есть атом древних мыслителей – эллинов и индусов – или мусульманских мистиков средних веков и учёных нашей цивилизации последних четырёх столетий. Это совершенно новое представление, новое понятие… Может быть, было бы правильнее дать «атому» ХХ в. новое название. Это можно было бы сделать без всякого ущерба для исторической правды… И мы в ХХ столетии являемся свидетелями расцвета этого рода новых наук – наук об индивидуальных атомах – физики атомов, радиологии, радиохимии и последней выявившейся – геохимии, небольшой части астрофизики» (1983, с.с.12,13; выделено мною – Г.Г.).

Итак, авторское понимание Вернадским сущности геохимии, как новой науки ХХ века, можно передать в опосредовании: геохимия есть индивидуальная история атомов и химических элементов в естественных условиях. И это кардинально противоречит тому, что извещается западными родоначальниками геохимии – Ф.Кларком в Америке и В.М.Гольдшмидтом в Европе, которые предназначали геохимию для изучения распространения и миграции атомов и химических элементов в земной коре. Собственно говоря, европейские учёные вычленили из истории Вернадского статистическую характеристику и во главу угла поставили поведенческую функцию атомов и химических элементов, и в таком качестве геохимия вошла в геологический цикл наук на правах важнейшей научной отрасли. Это качество было узаконено как основное содержание геохимии во всех учебниках и справочниках (к примеру, «Советский энциклопедический словарь» (1985) в статье «Геохимия» излагает: «наука, изучающая хим. состав Земли, распространённость в ней хим. элементов и их стабильных изотопов, закономерности распределения хим. элементов в разл. геосферах, законы поведения, сочетания и миграции (концентрации и рассеяния) элементов в природных процессах»).

По сути дела, европейской науке, вознесшейся на субстрате квантовомеханических и кибернетических представлений, органическую часть которой составляет геохимия в её хрестоматийном виде, понятие истории не потребно в принципе, а для геохимии даже вредно. Научный мир не увидел новаторства в смелых пассажах Вернадского и не понял его. А суть миро-зрения в том, что, если атом называется никелем и занимает в таблице Менделеева клетку №28, то, где бы не обретался этот элемент – в недрах Земли, в океане, атмосфере, минералах, породах или живых тканях – он всегда остаётся узником своей клетки и в планетарных условиях действует только в соответствии с параметрами, какие обеспечивает ему номер клетки. Собственное имя ему, по сути, и не требуется, - он вполне может обойтись своим номером, а вся его история мыслится в последовательных перемещениях (так называемые миграции, концентрации или рассеяния), где поведение атома строго регламентируется физико-химическими законами (типа закона Гиббса или РТ-постулата) и математическими уравнениями. Последние являются важнейшими в геохимии, взятой в качестве статистической модификации, - излюбленного полигона для неприглядной операции под названием «математизация геологии».

Квантовая механика и астрофизика категорически утверждают, что для преобразования или генезиса атомов (химических элементов) необходима огромная температура, которая недостижима в условии маленькой планеты Земля, и термоядерные реакции могут происходить только в недрах (типа Солнечной) систем. Подавляющая часть известных атомов образовалась в результате Большого Взрыва в Космосе, - так называемый процесс нуклеосинтеза, - и с тех пор атомы только количественно перераспределялись, но не перерождались качественно. Так что физическая концепция изначально не приемлет для атомов понятия истории, взятого в строгом понимании термина, а Вернадский, как бы в насмешку, вводит новый термин «бренность атомов», предусматривая как раз исторические пертурбации атомов и ссылаясь на известный процесс радиоактивного распада в недрах Земли. Следовательно, геохимия, представляемая её первородителем академиком В.И.Вернадским, и геохимия, принятая к действию академической геологией, образуют два различных института, разнопрофильность которых особо выпукло выступает в отношении геохимии к биосфере.

Если эмпирическая геология, культивирующая статистическо-информационную европейскую разновидность геохимии, выставляет её в качестве самостоятельной дисциплины, имеющей весьма опосредованное и отдалённое отношение к биосфере, то наука Вернадского впитывает в себя историчность атомов и химических элементов в геохимии как средство эмпирического познания биосферы, и геохимия для Вернадского в полной мере, не считая исключительных случаев, оборачивается в биогеохимию, то бишь геохимию живого вещества. Постулат, обеспечивающий динамическую активность биогеохимии по Вернадскому, представлен учёным двумя знаменитыми биогеохимическими принципами: «Этот первый биогеохимический принцип, как я его называю, гласит: биогенная миграция химических элементов в биосфере стремится к максимальному своему проявлению…»; «Этот биогеохимический принцип, который я буду называть вторым биогеохимическим принципом, может быть сформулирован следующим образом: эволюция видов, приводящая к созданию форм жизни, устойчивых в биосфере, должна идти в направлении, увеличивающем проявление биогенной миграции атомов в биосфере» (1989, с.с.123,126). Итак, процесс, осуществляющий реальную динамику геохимии, назван Вернадским «биогенной миграцией земных атомов» («биогенной миграцией химических элементов»), а его теоретическое обобщение выглядит как вступление к философии биосферы: «Жизнь, поистине, является одной из наиболее могучих геохимических сил нашей планеты, а вызываемая ею биогенная миграция атомов представляет форму организованности первостепенного значения в строении биосферы»(1989, с.127)

Непонимание Вернадского по части геохимии в общем и целом коренится в физическом постулате о генетическом постоянстве и неизменности атомного состава Земли, откуда и суждение Вернадского о «биогенной миграции» отождествляется с транспортабельной функцией атомов и химических элементов. Потому в большой науке, в частности казённой геохимии, стерилизуется или попросту игнорируется глубокомысленное постижение великого учёного: «Геохимия доказывает тесную связь живого вещества с историей всех химических элементов, она нам являет его как часть организованности земной коры, совершенно отличную от косной материи» (1983, с.251; выделено мною – Г.Г.). В основе этого постижения гнездится смысл возвещения Вернадского об «индивидуальных атомах», в свете которого «биогенная миграция атомов» есть не что иное, как индивидуальная история атомов или группы атомов – химического элемента, где транспортабельная способность атома становится либо конечным последствием, либо побочным эффектом.

Самое полное представление о новаторском даровании Вернадского как автора биогеохимии даёт блистательно составленная им геохимическая история марганца, взятого в качестве индивидуального атома. Биография марганца подана им во всех возможных ракурсах и аспектах – генетическом, парагенетическом, минералогическом, петрологическом, седиментогенном, - но апофеозом стало биогеохимическое лицо марганца – прекрасный образец квазиоткровенного мышления Вернадского. Вернадский сообщает: «Марганец даёт минералы, он находится в состоянии рассеяния, он входит во все живые организмы и в природные воды. Соединения, наиболее богатые марганцем, содержат до 77% металла (например, минерал манганазит MnO). Вместе с тем он находится в состоянии чрезвычайного рассеяния, например, всегда в наиболее чистых соединениях кальция… Марганец присутствует в каждом организме, в каждом микробе, в количестве, совершенно для нас неуловимом, и вместе с тем он на земной поверхности даёт скопления в миллионы тонн. Его история в каждой из земных оболочек совершенно разная» и продолжает: «В силу этого история марганца в земной коре кажется запутанной; в одном и том же минерале атомы марганца отличаются разной валентностью и очень различными химическими свойствами» (1983, с.с.83,86). Валентность элемента и его химические свойства есть главнейшие диагностические критерии, по которым один элемент отличается от другого и которые служат индивидуальными признаками самого элемента, и следовательно, в природных условиях марганец наличествует в форме различных и разнотипных элементах – окислах, солях различных кислот, двух-, трёх- и четырёхвалентных соединениях; свою лепту вносит и геологическое время – кембрийский марганец далеко не однотипен с марганцом плейстоценового возраста. Понятно отсюда стремление Вернадского назвать «атом ХХ в.» другим именем…

Таким образом, в естественной истории отсутствует строго обозначенный атом марганца, облик которого определён местом в таблице Менделеева под №25, - этим номером именуется лабораторный марганец, а природный марганец несёт в себе множество модификаций и самая важная и определяющая, - Вернадский особо настаивает на этом, - из них является биогеохимическая. Вернадский умозаключил историческую сводку по марганцу: «Мы теперь можем сказать, что в биосфере миллионы тонн марганца находятся в непрестанном биогеохимическом движении, входят и выходят из живого вещества… Таким образом, живое вещество играет очень большую роль в геохимической истории марганца, оно совершенно преображает её, вызывает создание новых, сильно окисленных его соединений. Можно видеть в марганцевых организмах, в бактериях, специальное приспособление живого вещества к исполнению этой функции, последствия которой проявляются в многочисленных геохимических процессах; их влияние сказывается на истории всей планеты» (1983, с.с.93,95; выделено мною – Г.Г.). Я особо выделяю последнее, ибо в этой мысли свёрнут идейный замысел геохимии Вернадского в её авторском биогеохимическом представлении. Это обстоятельство тем более заслуживает упоминания, что новаторский опыт Вернадского исторического исследования по типу биографий атомов имел продолжение только в творчестве его любимого ученика – академика А.Е.Ферсмана, о котором будет сказано в дальнейшем. Но поскольку кончина постигла одновременно учителя и ученика (1945 год), то оказывается, что геохимия как история атомов и химических элементов ушла в историческую память, вытесненная статистической геохимией, а шедевральные геохимические миниатюры – этюды о судьбе и жизни отдельных атомов, созданные Вернадским и Ферсманом, до настоящего времени не имеют аналогов.

Итак, впитывая в эмпирическую ткань биосферной теории природный феномен плодородия почвы, Вернадский вобрал в свой научный багаж тенденцию к неприятию главной доктрины академической биологии – борьбы за существование. А с другой стороны, в лице геохимии как истории атомов и химических элементов логия Вернадского обзаводится той же тенденцией, но к непризнанию академической физической схемы мироздания. В совокупном виде наука Вернадского заявляет о себе как самостоятельное ноуменальное образование, находящееся в скрытой оппозиции к доктринальному строю современной научной картины мира, а потому таящее в себе предпосылки и начала некоего нетрадиционного научного видения, какое требуется быть названным неклассической русской либеральной наукой.

 

Б. БИОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. Вошло в аналитическую привычку делить биосферу Вернадского на две как бы самостоятельные части – живая субстанция и косная субстанция. Несколько утрируя, можно подумать, что в геологическом аспекте сосредоточена эмпирическая часть биосферного учения Вернадского и это соответствует природе академической (классической) геологии, но нельзя сказать, что теоретическая часть его воплощена в биологическом аспекте. Ибо, во-первых, академическая биология не в состоянии воспринять весь теоретический радикализм науки Вернадского и, прежде всего, с философской стороны, а, во-вторых, структурное строение знания Вернадского непосредственно не подпадает под общезначимый стандарт эмпирическое – теоретическое, хотя он значится тут в пионерах. Биологический аспект здесь ценен и необходим тем, что живая жизнь, являющаяся главной заботой Вернадского, составляет предмет познания в биологии, и на этом формальном базисе глубокомысленные экскурсы учёного находят лучшее понимание, если не по части рецептивности (восприимчивости) суждений, то в отношении постановки проблем.

Великий Сеченов ещё в 1860 году провозгласил: «Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен; поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него, Так как без последней существование организма невозможно, то споры о том, что в жизни важнее, среда ли, или самое тело, не имеют ни малейшего смысла» (1952, с.553). В биологию это положение ввёл на правах основополагающего постулата академик И.И.Шмальгаузен: «Мы уже рассмотрели дарвиновский принцип естественного отбора в свете новейших данных и видели, что он основан на сложнейшем неразрывном взаимодействии внешних и внутренних факторов. Организм и среда совместно определяют эволюционный процесс» (1983, с.135). Поэтому триада Вернадского – скелет его теории биосферы, который в геологии если и встречает понимание, то исключительно в формальном порядке, - в биологии, казалось, должен просто влиться в фундамент теоретической части науки. Но софийное содержание триады Вернадского тут же выводит её из поля предикации академической биологии, тот же результат ожидает и отношение Вернадского к ключевому понятию современной биологии – понятию эволюции. При всех новациях, внесённых биологией, вооружённой дарвиновской идеей, в общепринятое спенсеровское понятие эволюции, в силе остаются спенсеровские критерии: исходный пункт эволюции и общая динамическая схема развития. Динамически эволюция раскрывается в бесконечность, двигаясь в направлении максимального совершенствования и предполагая некую начально-примитивную величину, воплощённую в понятие о первоисточнике эволюционного движения. Это последнее несущей конструкцией пронзает все научно действующие системы и имеет различные наименования: архе Анаксимандра, первосущность Аристотеля, первотолчок Ньютона, первопричина Лайеля, первоатом Гамова, начальные условия в космогонии; Низами чудными строками передал это ощущение:

«Мне тайну разъясни
Первичного движенья
Для нас его закон –
Начало постиженья».

 

А у Вернадского отношение к этому «закону постиженья» нескрываемо ироническое: «Это часто забывают, считая, что, раз наблюдается закономерно протекающий процесс изменения организмов, перехода одних их построений с ходом времени в другие, этот процесс должен был иметь исходный пункт, к которому можно прийти, уходя в глубь времени» (1988, с.134).

Биологическая часть творения Вернадского, - именно та, где живая жизнь поставлена не только предметом познания, но и методом познания, - зиждется на небольшом количестве априорных допущений, данных в квазиоткровенной манере Вернадского, тобто несистематизированно, в форме отдельных озарений ума. Вместе с тем данные откровения глубокомыслия достаточно легко допускают сочетания в две важнейшие аксиомы биосферы: 1. «…живое вещество является одной из форм нахождения химических элементов» и «На земной поверхности нет химической силы, более постоянно действующей, а потому и более могущественной по своим конечным последствиям, чем живые организмы, взятые в целом» (1926, с.25) и к тому же: «Живое вещество есть самая мощная геологическая сила, растущая с ходом времени» (1965) и 2. «Пределы биосферы обусловлены, прежде всего, полем существования жизни» (1926).

В совокупности эти аксиомы раскрываются в положение доктринального значения: «Живые организмы с геохимической точки зрения не являются случайным фактом в химической организованности земной коры; они образуют её наиболее существенную и неотделимую часть» (1983. С.51).

Утверждение «могущества» органической материи в природе переводит живое вещество из производных в разряд действующих факторов, вследствие чего биосфера выпадает из иерархически соподчинённой схемы строения планеты, созданной на основе законов классической науки. Аксиоматийное умозрение Вернадского имеет в своей базовой основе эмпирический закон наблюдаемости, то есть очевидно реальную совокупность фактов, зафиксированную и задокументированную многочисленными и разносторонними наблюдениями. Явив таким зримым и непреложным способом своё самобытно – несравнимое естество, биосфера потрясла естествознание каскадом открытий, которые до настоящего времени не признаются научной достоверностью, хотя не имеют каких-либо серьёзных контрдоводов, - современное естествознание не решается произвести требуемых учением Вернадского кардинальный пересмотр своих опорных начал.

Из числа биосферных открытий Вернадского на первое место следует поставить выведение субъекта–носителя того нового качества, какое русский учёный предусматривает для биосферы как среды жизни. Вернадский говорит: «В то же самое время каждый организм является самодовлеющим целым, отдельным и независимым от других. Каждый организм является в биосфере активным нарушителем её энергетического и материального строения. Можно с энергетической точки зрения назвать организмы энергетическими биоцентрами (1992, с.222). Радикальная новация этого извещения Вернадского не произвела должного впечатления в большой науке, возможно, в силу того, что дана в форме отвлечённой философской сентенции, говорящей о философском воспитании Вернадского: организм как «энергетический биоцентр» есть биосферный эквивалент русско-духовного культа личности, есть специфическая модель доктрины адеквата человека - первейшего признака либеральной науки. В гнозисе Вернадского случается неоднократно, что ключевые моменты системы, какие не имеют подтверждения со стороны академической науки, нежданно получают поддержку в анналах русского духовного воззрения; так и интенция об «энергетическом биоцентре» находит смысловую парафразу в словах М.О.Гершензона – одного из идеологов русской духовной формации: «В каждой живой особи есть чувственно-волевое ядро, как бы центральное правительство, которое из таинственной глубины высылает свои решения и действует с непогрешимой целесообразностью. Каждое такое ядро, т.е. каждая индивидуальная воля – unicum в мире, всё равно, возьмём ли мы человека или лягушку; и сообразно с этим нет ничего более своеобразного, как мироотношение каждого живого существа. Всё, что живёт, живёт индивидуально, т.е. по-особенному в каждом существе и абсолютно цельному плану» (1991, с.90). Вернадский, демонстрируя мощные задатки лидера науки, расширяет этот постулат, придав ему принципиальное звучание, на атом и химический элемент и создаёт науку геохимию, как историю персональных «энергетических биоцентров».

В западном дарвинизме активность и самобытность динамики живого вещества передаётся термином «виталическая сила» и её действие знаменитый Жорж Кювье назвал «сложным вихрем»; Вернадский цитирует высказывание Ж.Кювье: «Жизнь представляет, таким образом, более или менее быстрый, более или менее сложный вихрь, направление которого постоянно и который всегда захватывает молекулы, обладающие определёнными свойствами; но в него постоянно проникают и из него постоянно выбывают индивидуальные молекулы, так что форма живого тела для него существеннее, чем его вещество. Пока это движение существует, тело, в котором оно имеет место, живо, оно живёт. Когда движение окончательно останавливается, тело умирает» (1983, с.52) Превалирование формы над содержанием было характерным свойством для методологии классической науки и в разрезе биологии оно привело к тому, что, по словам Вернадского, «…в общем оставляли в стороне не только вещество – молекулы, но также действие организма на окружающую среду, т.е. движения молекул среды, существенно необходимые, по мнению Кювье, для жизни» (1983, с.52). Таким образом, для западного дарвинизма опорным являлось дихотомичное отношение организм – среда, в первооснове которого заложено понимание определённой субстанции живого вещества, обособленного от равнозначной субстанции окружающей среды, и естественный отбор выводится как органический вид взаимодействия противоположных начал. Совершенно иное структурно-функциональное и генетическое толкование живой динамики преподносит Вернадский в своей теории и по поводу «вихря» Кювье высказался: «Этот вихрь вызван к жизни самим организмом. Нужная для него сила таится в самом организме. Процесс этот – самое важное проявление автономии организма в окружающей его среде. Химическое влияние каждого отдельного организма проникает далеко в окружающую среду, за пределы организма» (1992. С.125).

Постоянно упирая на первоосновное для своей теории положение о неразрывности связи организма и среды, Вернадский столь же настойчиво декларирует ведущую роль органической жизни в этой связи и предусматривает такую организацию для биосферы в целом, где органическая часть исполняет роль отнюдь не ординарного сообщника или пассивного соучастника, а как раз приобретает функцию ударной силы в земной коре. Вернадский не мог использовать термин «виталическая сила», который для социального института был эмблемой «реакционного идеализма», и учёный изобрёл выразительные и более фигуральные синонимы: «напор жизни», «давление жизни», «всюдность жизни», «экспансия жизни», «растекание жизни», - словоформы, смысл которых раскрывает содержание прилагательного «энергический» к существительному «биоцентр». Вернадский поучает: «Растекание жизни – движение, выражающееся во всюдности жизни, есть проявление её внутренней энергии, производимой ею химической работы… Оно есть проявление, прежде всего, автономной энергии жизни в биосфере. Эта энергия проявляется в работе, производимой жизнью – в переносе химических элементов и в создании из них новых тел. Я буду называть её геохимической энергией жизни в биосфере» (1989, с.26). И далее, в продолжение темы: «Несомненно, климатические изменения в геологическом времени идут в биосфере в течение более 2 млрд. лет, по крайней мере, причём жизнь в биосфере не уменьшается по своей мощности, но расширяется и проникает в новые, ранее безжизненные области планеты. Её значение увеличивается в ходе геологического времени. Её проявлением является эволюционный процесс изменения организмов в ходе геологического времени, а её значение проявляется, прежде всего, в «напоре жизни», который выражается в резком механическом воздействии на окружающую среду живого вещества» (1987, с.46).

Став планетарным явлением, жизнь у Вернадского превратилась в главную сюжетную линию исторического развития планеты Земли и геологическая история под воздействием жизненного фактора качественно преобразилась. Эти умозрительные выводы из огромного фактического материала логически споспешествуют зачатию первого великого постулата Вернадского: жизнь вечна на Земле. Раз зародившись, жизнь не прекращалась ни на йоту времени в геологической истории планеты, невзирая на великое множество губительных катастроф и деструктивных катаклизмов, изобиловавших в этой истории, - ни один элемент сугубо геологического мира (минерал, порода, либо формация) не может сравниться в этом с жизнью как виталической силой. Долгое время это открытие существовало в классической геологии, не афишируя себя, как априорное допущение смелого ума, ибо внутреннее, философское содержание этого открытия смертельно опасно для генерального уложения социального института – догмы «материя первична, жизнь (сознание) вторична». Но истина всё же заявляет о себе с эмпирической достоверностью и В.Б.Кадацкий, не пытаясь вникнуть в философские глубины, наблюдает, «…что реальные природные вариации на Земле, в том числе, и климатические, за обозримое геологическое время, по крайней мере, с момента появления живого вещества, никогда не выходили за рамки, угрожающие существованию организмов» и недоумевает, не зная ответа: «почему эстафета жизни за миллиарды лет, несмотря на всевозможные катаклизмы, ни разу не прерывалась; и, наконец, каким образом поддерживались благоприятные для жизни природные условия столь длительное время?» (1986, с.с.64,15)

На вопросы, вызвавшие неумеренные сомнения современного натуралиста, был дан однозначный ответ самим Вернадским: «благоприятные для жизни природные условия» были созданы и создаются самой жизнью, - в этом состоит второй великий постулат Вернадского. Вернадский писал: «Уже в 1912 г. я отметил замечательную черту в строении нашей планеты, что все газы, образующиеся в биосфере, теснейшим образом связаны своим происхождением с жизнью, с живым веществом, всегда биогенны и изменяются главным образом биогенным путём» (1987, с.222). Но не только базовый газовый состав биосферы создан живым веществом, но и внутреннее структурно-функциональное строение атмосферы, как единственной обители жизни, обусловлено созидающими радиациями живой жизни, и Вернадский утверждает: «Газы биосферы всегда генетически связаны с живым веществом, и земная атмосфера им определяется в своём основном химическом составе» (1989 с.54).

Далее Вернадский выводит: «Всякий организм совокупности (т.е. живого вещества) постоянно, неудержимо захватывает прямо или косвенно лучистую энергию Солнца и превращает её в свободную, т.е. способную производить, химическую энергию. Значительная часть лучистой энергии Солнца, достигающей земной поверхности, таким образом, захватывается и превращается в новую форму». И мало того, - оказывается, «что живое вещество собирает в земной коре солнечную энергию и этим путём изменяет геохимические процессы глубоких геосфер земной коры» (1983, с.с.63,128). Академическая наука, признавая факт преобразования лучистой энергии Солнца органической материей (теория фотосинтеза), не способна отвести первично-инициативную роль в этом процессе живому веществу, равно как при формировании атмосферы действующая и определяющая сила традиционно принадлежит космическому (астрономическому) фактору. Но консервативная традиция не имеет в мыслях Вернадского аргументарного веса и он отмечает, что «Газовая атмосфера Земли едва ли поэтому является созданием фазовых равновесий планетного вещества, не есть астрономическое явление, но есть выявление химических и биогеохимических процессов земной коры… Земная атмосфера (тропосфера) не есть астрономическое явление в своей основе» (1992, с.с.230,235). Аналогично нетрадиционно выявляет Вернадский генетически прочную связь живого вещества с водной оболочкой Земли (гидросферой): как жизнь невозможна без воды, так вода неотделима от жизни. Вернадский исходит при этом из идеи постоянства массы воды на планете, и вода, по Вернадскому, «является не только постоянной, геологически вечной, но она является единым связанным целым. Я буду его называть водным равновесием земной коры» (1983, с.126). Следовательно, между водой и жизнью в биосфере существует постоянная динамически организованная связь, и этим Вернадский опровергает узаконенную точку зрения в геологии о том, что источник основного объёма воды в гидросфере располагается в глубинных недрах Земли, откуда она транспортируется на поверхность вулканическими процессами (так называемая ювенильная концепция или гипотеза дегазации мантии Земли).

Итак, биосфера, находясь под умственным протекторатом русского учёного, оформилась в своеобразное образование, которому трудно подобрать иное определение, как дом жизни, и это сооружение состоит из трёх неразъединимых этажей: атмосферы, гидросферы и литосферы (осадочной оболочки). Такой познавательный образ биосферы не нашёл благосклонного отношения ни в одной из заинтересованных отраслей – геологии, биологии, астрономии, климатологии, и только в среде непризнанного пульсационного воззрения Н.Е.Мартьянов почти слово в слово воспринял новацию Вернадского: «Именно жизнь создала атмосферу и гидросферу. Именно её деятельность определила «циркуляцию вещества в биосфере». И, следовательно, зародившись на далеко не жемчужной планете, именно жизнь и превратила её в жемчужину, необходимую для появления человека» (1996). А самобытность феномена Вернадского обеспечивалась тем, что полновластной хозяйкой дома поставлено живое вещество, и в номотектическом закреплении этого положения проявился триумф квазиоткровенного мышления Вернадского. Подвергнув определённому когнитивному синтезу предыдущие два великие постулата, Вернадский получает третий великий постулат: закон живой жизни. Формулировка этого постулата лишена чеканной доктринальной формы и категоричности закона и в авторском виде подана: «Жизнь создаёт в окружающей её среде условия, благоприятные для своего существования» (1987, с.47; выделено мною – Г.Г.)

По многим линиям нацеливая, предусматривая и упреждая мысль на этой истине жизни, Вернадский, тем не менее, не берётся за отдельную рефлексию её смыслового содержания, хотя выставляет непререкаемый в геологическом мире аргумент эмпирической достоверности – геологическую (палеонтологическую) летопись. Вернадский пишет: «Взятая в целом палеонтологическая летопись имеет характер не хаотического изменения, идущего то в ту, то в другую сторону, а явления, определённо развёртывающегося всё время в одну и ту же сторону – в направлении усиления сознания. мысли и создания форм, всё более усиливающих влияние жизни на окружающую среду» (1989, с.127; выделено мною – Г.Г.). Силлогистика закона живой жизни несёт в свёрнутом виде философские (теоретические), научные (эмпирические) и методологические противопоказания не только учреждениям социального института, типа геологии, биологии, климатологии, но и базовым элементам системы воинствующего материализма. Идиома Вернадского «энергетический биоцентр» с вызывающей прямотой указывает на сферу, где таятся философские корни науки Вернадского и которая была настолько чужда духу воинствующего материализма, что большевистский режим вынужден был изгнать эту сферу за пределы страны, - речь идет о русской духовной школе. С непринуждённой откровенностью закон живой жизни озвучивает (horribile dictu (страшно сказать) для материалиста-ленинца), - верховенство нематериального, чисто идеалистического фактора.

В сугубо научной плоскости закон живой жизни означает: 1. Эволюция, если называть так органическую часть всеобщего развития, проходит под эгидой жизни и является функцией внутренней активности живого вещества, тобто не жизнь открывается как результат эволюции, а эволюция суть последствие жизни; 2. Не жизнь приспособляется к внешним условиям, а внешние обстоятельства приспосабливаются жизнью для своих потребностей. Таковы главные следствия закона живой жизни Вернадского. Дарвиновское открытие естественного отбора, который непосредственно докладывает о свободном поведении организма в среде своего обитания, оказывается не менее, чем онтологическим доказательством закономерности, отмеченной Вернадским.
Беря в биологическом аспекте биосферы все изложенные новации Вернадского в комплексе и в философском контексте, необходимо следует признать, что живое вещество, как объект познания, рассматривается Вернадским в понятиях, концептуально отличных от академической биологии, тобто биосфера Вернадского принадлежит к некоей иной биологии. Это отличие, помимо непринципиальных разночтений, содержательно состоит из кардинальных различий в основополагающих моментах: представлении о конкретном субъекте-носителе и воззрении на динамику естественного отбора. Субъектом-носителем в академической биологии принята так называемая популяция – совокупность или население однотипных организмов, ещё называемых биоценозом; в общем моменте понимается «Популяция как элементарная эволюирующая единица» (И.И.Шмальгаузен). В таком качестве популяция принципиально не сходится с субъектом-носителем, заявленным Вернадским в лице «энергетического биоцентра», и между ними наличествует та полярная разница, какая существует между коллективом и индивидуальностью.

Подобная разнозначимость субъектов-носителей необходимо приводит к ещё более разительным расхождениям по второму пункту. Основным динамическим принципом естественного отбора в современной биологии традиционно утвердилась борьба за существование, реально действующая в виде механизма элиминации (уничтожения, подавления) неприспособленных особей. Академик И.И.Шмальгаузен определил: «Борьба за существование всегда связана с элиминацией менее приспособленных особей и только через эту элиминацию ведёт к естественному отбору, т.е. переживанию и размножению особей, наиболее соответствующих данным условиям существования. Элиминация является обязательным выражением всех форм борьбы за существование» (1946, с.117). В коренном отличие от изложенного биосферный кодекс Вернадского не содержит понятий о «приспособленных» и «неприспособленных» организмах, здесь каждая особь есть «энергетический биоцентр», а потому нет никакой надобности в механизме элиминации.

А само явление приспособления, рассматриваемое в учении Вернадского с позиции закона живой жизни, выводится в полном противоречии с канонизированной схемой адаптациогенеза (учения о приспособлении), принятой в традиционной биологии как основной механизм видообразования. Следовательно, по Вернадскому, не организм есть результат приспособления (адаптации), а приспособление (адаптация) суть продукт жизни организма, и не борьба за существование определяет смысловое содержание этой жизни, а взаимная помощь спороднённых особей даёт ей направление, и потому представление об элиминации исключено из теории биосферы Вернадского целиком и полностью. Таким образом, мысль своего учителя В.В.Докучаева о взаимопомощи в органическом мире Вернадский в противовес борьбе за существование расширил до идеологического фундамента теории биосферы, чем обозначил неклассический статус своего учения, а в лице последнего и неклассическое направление в естествознании.

В русле этого направления Вернадский оценивает познавательный уровень современной ему биологической науки: «Изучая живые организмы, биологи в большинстве своих работ оставляют без внимания неразрывную связь, теснейшую функциональную зависимость, существующую между окружающей средой и живым организмом. Ясно сознавая организованность организма, они совершенно не учитывают организованность среды, в которой живёт организм, т.е. биосферы. Эта среда представляется им инертной, от организма не зависимой, - как хорошо и ярко выразил Клод Бернар – космической. Так, изучая организм, они изучают не природное тело, а идеальный продукт своей мысли. Это – часто удобный, даже необходимый приём научной работы, очень распространённый в естествознании. Следуя ему, сложные явления природы заменяют упрощёнными моделями, идеализируют эмпирические выводы или факты, от них отходят. Материальный треугольник не есть треугольник геометрии, «атмосфера» физики не есть окружающая нас тропосфера, животное или растение биолога не есть живое, реальное тело, не есть природный организм… Живой организм биолога в «космической среде» в огромном большинстве случаев резко отличается в своём научном охвате от реального тела эмпирического значения – живого организма биосферы. Целые области биологических проблем в общем оставались и остаются вне кругозора биологии»(1983, с.51-52,53).

Но с наибольшей силой неклассическое мышление Вернадского раскрылось в вопросе о происхождении жизни на Земле. Почти все многочисленные теории и гипотезы возникновения жизни так или иначе имеют в качестве преамбулы представления о начальных примитивных органических формах, возникших в маловероятных и чуждых им условиях косного вещества. К примеру, концепция Л.Л.Морозова (1984) основана на лабораторно выведенном признаке живого – наличии киральной чистоты или нарушении зеркальной симметрии; аминокислоты живого вещества суть L-изомеры, а сахара есть D-изомеры. В неорганическом веществе действуют так называемые рацемические смеси, содержащие равное число левых и правых изомеров, и факторы, которые препятствуют возникновению ассиметрии, являются мощными и разнообразными, а факторы, способствующие возникновению киральной системы, - исчезающе малыми. Задача, по словам В.П.Казначеева, состоит в том, что «Необходимо, следовательно, проанализировать в эксперименте маловероятное событие, превратить в многократно усиленную последовательность событий, напоминающую цепную реакцию»(1989, с.73).

В таком виде данная задача определяет проблему происхождения жизни как концептуально ключевой гнозис материалистической философии и решение этой проблемы приобрело в материализме характер ритуального обряда, исходящего из общего логического стереотипа и предопределённых гностических заготовок. Каждая гипотеза при их пугающем изобилии должна обладать рядом обязательных условий: 1. .Живое вещество необходимо происходит из неживого – процесс абиогенеза, в соответствие с чем естественная история Земли разделяется на два мегаэона – криптозойский (безжизненный) и фанерозойский (органический); 2. Первичные формы жизни необходимо должны быть примитивными, элементарными, и возникать дискретно, то есть в отдельных пунктах пространства и времени; 3. Процесс развития жизни необходимо должен двигаться в направлении превращения первичного маловероятного события в механизм действующего аппарата природы; 4. Законом на всех стадиях необходимо должно быть приспособление к меняющимся внешним условиям – процесс адаптациогенеза.

В теории биосферы Вернадского отсутствует что-либо похожее на академическую теорию либо гипотезу происхождения живой природы, - и это симптоматично, ибо этим учёный даёт понять, что генезис жизни есть проблема духовная, а не генетическая. В этом контексте Вернадский решительно отвергает одну из опор материалистического воззрения – процесс абиогенеза и замечает: «Проблема абиогенеза, создания homunculus-а не может интересовать геохимика; может интересовать и имеет значение только проблемы создания комплекса жизни в биосфере, т.е. создания биосферы». Вернадский извлекает из небытия и реанимирует задавленный мощью материалистического мировоззрения принцип Реди, сформулированный в ХVII столетии: «Omne vivum e vivo» (всё живое из живого), ибо, как он замечает: «Это было отрицание самопроизвольного зарождения и абиогенеза и провозглашение непрерывного единства живого вещества в окружающей нас среде – в биосфере – с самого его начала, если таковое было». Подобные заявления вовсе не являются данью прошлого либо голословными изречениями широкомыслящего творца, - Вернадский излагает итоги аналитической работы в рамках собственного, тобто исторического, геохимического подхода: «Изучая геохимическую историю углерода, мы не видим в ней следов абиогенеза; нигде не существует органических соединений, независимых от живого вещества, которые свидетельствовали бы о существовании такого процесса в течение геологического времени. Геохимия доказывает тесную связь живого вещества с историей всех химических элементов, она нам являет его как часть организованности земной коры, совершенно отличную от косной материи. Нет в её данных места для абиогенеза, для произвольного саморождения. И нет признаков его существования». Из эмпирического принципа Реди Вернадский делает основание для своего первого великого постулата, поскольку «кажется совершенно законной идея вечности жизни», и выставляет комплексную преамбулу для своего познания происхождения жизни на Земле: «Живое вещество всегда, в течение всего геологического времени, было и остаётся неразрывной закономерной составной частью биосферы, источником энергии, ею захватываемой из солнечных излучений – веществом, находящимся в активном состоянии, имеющим основное влияние на ход и направление геохимических процессов химических элементов во всей земной коре» (1983, с.с.250,251).

Задача Вернадского в противоположность материалистического догмата формулируется в иных терминах: «с геохимической и геологической точек зрения вопрос стоит не о синтезе отдельного организма, а о возникновении биосферы» (1983, с.250). Тут на передний план выдвигаются забытые суждения Вернадского о «жизненной среде» и «монолите жизни», как о системном сочленении всего живого со средой своего обитания: «1) Жизненная среда не может быть сведена к морфологически единому организму, когда-то населявшему планету, живая среда не может быть морфологически однородна… 2) Уже в связи с этим живая среда не могла произойти из единого одноклеточного организма, принесённого из космической среды…» И следует вывод, отрицающий преамбулу всех материалистических теорий происхождения жизни: «3) Неизбежно допустить, что, может быть, и менее сложная жизненная среда сразу создалась на нашей планете как нечто целое в догеологический её период. Создался целый монолит (жизненная среда), а не отдельный вид живых организмов, к какому нас ложно приводит экстраполяция, исходящая из существования эволюционного процесса… Необходимо допустить одновременное создание ряда организмов разной геохимической функции, тесно связанных между собой, т.е. допустить абиогенез монолита жизни – задача экспериментально немыслимая» (1989, с.137).

Жизнь возникла вместе со средой своего обитания и экспериментальное воспроизводство примитивного первоорганизма – фикция, - таково резюме воззрения Вернадского, на каком базируется всё здание учения о биосфере. Логика учёного здесь прямо противоположна общепринятому научному мышлению: в приложении к концепции Морозова, по Вернадскому, всё должно быть наоборот – предпосылка зарождения жизни содержится в максимальной вероятности нарушения зеркальной симметрии и эти факторы будут наиболее активными. Но даже для формальных сторонников Вернадского новаторство такого мышления оказывается не под силу, как, к примеру, для М.М.Камшилова: «Развитие биосферы на нашей планете обязано маловероятному сочетанию благоприятных факторов как в начале формирования жизни, так и в течение последующих 3-3.5 млрд. лет» (1979, с.225).

Итак, Вернадский предусматривает, что не многоактное воздействие материальных факторов друг на друга с последовательным появлением новых факторов, а одновременно изменившееся динамическое состояние всей планеты вынуждало материальные агенты взаимодействовать по-новому и приводило к появлению биосферы, именно как системы, как органическое сочленённое единство живого и косного вещества. Однако учёный не показал механизм такого взаимодействия, - во всяком случае, техника биотического круговорота здесь явно не приемлема. Сама постановка Вернадским проблемы возникновения жизни в виде биосферы исключает классическую предпосылку всякого движения – внешнее воздействие, опосредованное в «первотолчке» Ньютона. По Вернадскому, источник активности переносится во внутрь организма, системы, объекта, что есть по своей сути не что иное, как объективные дрожжи принципа саморазвития – головного принципа пульсационной гипотезы и русского пульсационизма (М.М.Тетяев, М.А.Усов, Н.Е.Мартьянов). А это, в свою очередь, означает, что внутренняя активность сообщает системе определённое динамическое состояние, под влиянием которого протекает процесс возникновения нового качества или явления, и что в корне меняет стратегию естественного взаимодействия тел.

В русле классической ньютоновской механики стратегия взаимодействия определяется так называемым законом инерции Ньютона-Галилея: всякое движение, а также его изменение, происходит только под воздействием внешнего источника. Принцип саморазвития делает внешнюю активацию моментом внутренней генерации, а стратегия контактирующих тел переходит со схемы взаимо-действия на схему со-действия. Биосфера, став результатом перехода всей планетной системы в новое динамическое состояние, воспроизвела и новую действующую силу – живое вещество, а точнее, она возникла вместе с этой силой, но обеспечила максимально возможные условия для её прогрессирующей и ускоряющей деятельности, - в этом заключён динамический смысл данной геосферы. Это обстоятельство опосредовано Вернадским в форме понятия «биогенной миграции атомов и химических элементов», а динамически обусловлено двумя биогеохимическими принципами.

Следовательно, функционирование живого вещества на планете неизбежно должно создать новый динамический режим, который и будет отражать внутреннее содержание биосферного динамического состояния как особой стадии естественной органической (геохимической) истории. В этом состоит глубочайший смысл мысли Вернадского о воздействии живого вещества на все параметры геологической среды. Не изменяя физического облика геологических агентов и при отсутствии какого-либо внешнего материального возбудителя, живое вещество вынуждало все действующие атрибуты земной коры взаимодействовать (а точнее, содействовать) в новом направлении, то есть формировать условия для своего существования. При этом Вернадский обнаруживает специализацию организмов в данном процессе и выделяет особо функциональные «организмы – концентраторы химических элементов»: «Таким образом, нам известны, по крайней мере, от 17 до 19 химических элементов, концентрирующихся в живом веществе. Эта концентрация приобретает ещё большее значение в силу факта, что эти организмы, концентраторы специальных химических элементов, не являются какими-нибудь редкими телами в природе. Наоборот, организмы-концентраторы встречаются в больших количествах, дают значительные массы вещества и тем самым играют видную роль в экономии биосферы» (1982, с.228).

Направление эволюции, таким образом, сориентировано в сторону изменения динамического состояния системы, которое должно разрешиться появлением нового явления и нового динамического типа эволюции (парадигма «эволюция эволюции»). Таким новым динамическим типом биосферы, по Вернадскому, стала ноосфера, но, главное, подобную эволюционную новацию у Вернадского осуществляет сила из разряда живого вещества и такой силой стал человек. Показав объективные предпосылки и давая знать о духовной необходимости появления человека, Вернадский внёс в вековечную, популярную и актуальную, но от этого не перестающей быть какофонией, проблему человека своё оригинальное видение, какое он нарёк: человек как геологическая сила. Переход биосферы в новое состояние, являющееся важнейшим рубежом геологической истории, не может являться и не является только прерогативой самой биосферы, тобто взаимодействия внутри системы живое – косное.

Являясь несомненным результатом эволюции самой системы, это состояние в той же мере выражает результат взаимодействия между всеми геосферами в объёме планетарной системы. Это обстоятельство позволяет рассмотреть теорию биосферы шире авторских пределов и увязать учение Вернадского с непризнанной пульсационной концепцией Н.Е.Мартьянова, которая увидела свет лишь в 2003 году и о чём будет доложено в соответствующем разделе данного цикла. Пульсационная геология видит историю Земли в последовательности общепланетарных пульсационных актов, состоящих из смены динамических состояний планеты. Осадочная оболочка, как неотъемлемая часть биосферы, возникла и стала такой же ведущей осью в эволюции одного из них - в платформенно-геосинклинальную динамическую стадию геотектогенеза. Следовательно, живое вещество биосферы существовало внутри платформено-геосинклинального состояния планеты и формировало динамический режим этой стадии. Внутренняя эволюция биосферной системы ознаменовалась возникновением человека, который и стал действующим лицом в условиях изменившегося динамического состояния биосферы и планеты, превратившись в новую геологическую реальность.

Если необходимы свидетельства о наличии в советской науке негласных запретов на научную продукцию, выпускаемую академиком В.И.Вернадским, то смелая гипотеза о происхождении жизни на Земле служит красноречивым примером этому, - в соответствующих разделах советской науки отсутствует даже упоминание о ней, не говоря уже о научной оппоненции. А между тем  своим гнозисом о генезисе жизни на Земле Вернадский как бы мимоходом разрешил наибольшую мистерию классического экспериментаторского познания, имеющую вид проклятия, – о демоне энтропии Известно, что любое тело отдаёт в окружающий мир часть своей внутренней энергии, оказывающейся, таким образом, бесполезной для системы тела. Энтропия определяется как средство беспечной траты внутренней энергии в рамках так называемого цикла Карно и как мера деградации энергии из полезной в рассеянную, которая обладает тенденцией к возрастанию (интеграл Клаузиуса). Энтропия есть злая сила, творящая хаос из порядка, и благодаря ей «мир неумолимо приговорён к тепловой смерти» – таков вердикт высокоавторитетных Людвига Больцмана и Анри Бергсона. Жизнь как природное явление постоянно заводит академическую науку в тупик, а благодаря демону энтропии тупик кажется непреодолимым и самым непроницаемым. Ибо энергия, отдаваемая жизнью в окружающую среду, не только не утрачивается для организма, но, напротив, становится источником его жизнедеятельности. Один из светил европейской теплофизики П.Шамбадаль уныло констатирует, «что явления живой природы несовместимы с законом возрастания энтропии, который управляет физическим миром» (1967, с.275). Насколько научный мир был шокирован жизнью, как природной реальностью, очевидно свидетельствует Э.Шредингер, значившийся в лидерах современной квантовой науки, который, задавшись специальной целью, в трактате «Что такое жизнь с точки зрения физики?», вынужден был склониться к полумистическому решению: признанию некоей «отрицательной энтропии», посредством чего организм черпает порядок из окружающей среды.

В противовес такому физическому миропорядку концепция жизни и её происхождения Вернадского прочно опирается на идею об организме, как организаторе биосферы, как производителе, а не потребителе, порядка. Экспансия жизни, по данным Вернадского, безгранична, а потому перспектива мира прямо противоположна энтропийно-физическим предначертаниям, и отношение Вернадского к энтропийной картине мира резко контрастировало с общепринятым шаблоном современной ему науки. Вернадский вещал: «Природные явления, выраженные энергетически, обыкновенно сводятся к принципу Карно. Мы знаем, что они всегда связаны с деградацией энергии; количество свободной энергии, способной производить работу, падает с каждым природным явлением. Энергия рассеивается в виде тепла, - энтропия мира, как говорил Клаузиус, увеличивается, и уровень тепла выравнивается. Если мир имеет границу, если совокупность природных явлений конечна, - из этого должен воспоследовать конец мира, - уравнивание энергии, которое не позволит проявиться никакому природному явлению, связанному с энергией. Долгое время эти выводы считались достоверными следствиями, законом природы; не находили исключений из этого правила, приведшего к важным научным открытиям». Позиция Вернадского в этом кардинальном пункте современной ему науки, таящем последние отголоски классического ньютоновского миросозерцания, была отнюдь не нигилистически-критиканской, а, как и всё в его научном творчестве, эмпирически обоснованной и фактически задокументированной.

Русский учёный убеждённо утверждает: «Проявления жизни являются эмпирическим фактом, с трудом входящим в рамки других природных явлений в аспекте принципа Карно. Уменьшение энергии, её рассеяние в виде тепла, не имеет места в жизни (такой, как мы её понимаем) зелёных хлорофильных растений или автотрофных микробов, взятых в природном аспекте, т.е. неразрывно от биосферы. Наоборот, в силу факта существования этих организмов количество свободной энергии, способной производить работу, очевидным образом увеличивается к концу их жизни в окружающей природе, в конце концов с ходом геологического времени. Свободный кислород, изготовляемый зелёными растениями, каменный уголь, образующийся из их остатков, органические соединения их тел, питающие животных, движения и другие физические и химические проявления, очень различные и многочисленные, представляют выявления новой деятельности энергии, не сопровождаемой никоим образом деградацией исходной лучистой энергии Солнца. Эта энергия перешла в такую форму, которая создаёт организм, обладающий потенциальным бессмертием, не уменьшающим, а увеличивающим действенную энергию исходного солнечного луча».

Выводное умозаключение Вернадского тут важно не столько как научное мнение само по себе, сколько как выражение нового научного мирообозрения, сформулированного русским натуралистом: «Энтропия Клаузиуса не имеет реального существования; это не факт бытия, это математическое выражение, полезное и нужное, когда оно даёт возможность выражать природные явления на математическом языке. Оно верно только в пределах посылок. Отклонение такого основного явления, каким является живое вещество в его воздействии на биосферу, в биосфере от принципа Карно указывает, что жизнь не укладывается в посылки, в которых энтропия установлена». И в качестве естественного закона поставлено философское суждение Вернадского: «Живое вещество становится, таким образом, регулятором действенной энергии биосферы» (1983, с.с.252,253,254,255; выделено мною – Г.Г.). В 1977 году глава Брюссельской школы теплофизиков Илья Пригожин был удостоин Нобелевской премии за цикл работ, где в числе прочего показано, что энтропия есть сила, творящая порядок из хаоса, а вовсе не наоборот, как прежде считалось Р.Клаузивиусом и Л.Больцманом.

Итак, суждения Вернадского о происхождении жизни на Земле, которым в строгом сюжетном понимании не пристало называться гипотезой либо концепцией, а скорее всего, идеологической схемой, дающей оригинальное видение проблемы в свете идеологии доктрины «адеквата человека», служат завершающим аккордом того раздела биосферной теории, где объектом познания положено живое вещество в образе органической жизни («биогенная миграция атомов и химических элементов»). Следующим тематическим разделом науки Вернадского выступает та часть теории биосферы, где объектом познания выставлено живое вещество в образе человека и которая была названа ноосферой (сферой разума). Сентенция о генезисе живой жизни помимо оригинальных и новаторских помышлений гениального автора явилась также когнитивным рубежом в его творчестве, поскольку сделав пульсацию динамических состояний мотором эволюции эволюции биосферы, в частности, «монолита жизненной среды», Вернадский доказал необходимость появления в биосфере особого состояния - ноосферы и человека как носителя и демиурга этого состояния.

Возведение человеческого фактора в ранг действующего агента естественного процесса в биосфере стало ноуменальным следствием из профетического прозрения Вернадским происхождения жизни на Земле и онтологическим последствием великого закона живой жизни… Это обстоятельство выглядит подсудным актом в глазах большой науки, которая рассматривала человека в естествознании не более, как своеобразную вещь в природе, не уйдя далеко от античного натурфилософского взгляда древних греков. И этим русский учёный обозначил зону размежевания между своим учением о биосфере и академической биологией, которая застыла перед человеком как биологическим явлением. Без понимания этого обстоятельства нет пути к осознанию нетрадиционной новаторской роли науки Вернадского в объёме всего цикла естествоиспытательских наук, а также к выяснению внутренних особенностей его собственного гнозиса, сделавших его самобытным явлением русской науки.

Динамической основой биологического взаимодействия, тобто поведения организма в неорганической внешней среде, а также отношения с себетождественными особями, является процесс адаптации (приспособления) и адаптациогенез служит главным механизмом видообразования – генеральной операции эволюционной биологии. При всех дискуссируемых вариантах отношения среда – организм социальный институт безапелляционно выбирает одну позицию, credo которой изложил П.К.Анохин: «В этом отношении организация живых существ представляет собой в полном смысле слова отражение пространственно-временных параметров их конкретной среды обитания» (1978, с.13). Однако человек, взятый как биологический вид, безоговорочно не вписывается в биологическую адаптационную схему: человек не только приспосабливается к окружающей среде, но обладает способностью приспосабливать внешнюю среду к свои потребностям, - и даже, более того, делает это последнее целью и смыслом своей жизни. Итак, в  области человека линия органической эволюции претерпевает крутой перелом и, как пишут Н.П.Депенчук и В.С.Крисаченко: «Если вся предшествующая эволюция заключалась в приспособлении организмов к окружающей среде, то теперь наступил этап, когда живое приспосабливает окружающую среду к своим потребностям» (1987, с.207).

В этой кризисной ситуации социальный институт не нашёл ничего лучшего, как изъять человека из природного органического мира, тобто из среды биосферы, и объявить его «сверхбиологическим» существом, - как извещает академик И.Т.Фролов, один из ведущих специалистов по гуманитарной теме в социальном институте: «Следовательно, специфика человека как биосоциального существа состоит в том, что его превращение в существо «сверхбиологическое» в основном высвободило его из-под власти эволюционных механизмов» (1983, с.84). Понятно, что манёвр со «сверхбиологическим» человеком не может избавить биологию не только от реальных противоречий в явлениях адаптации и видообразования, но и от антиномии собственного взгляда, которая отчётливо видна в свете воззрения Вернадского: закон живой жизни Вернадского не приемлется социальным институтом для всего органического мира, но неожиданно проявляет своё действие в гоменоидной сфере. Тем самым обнаруживается исторический и генетический разрыв между человеком и нечеловеческой природой, который спонтанно предписывается принципом «сверхбиологического» состояния человека и которым необходимо инкриминируется установка человека в природе – быть повелителем и покорителем природы. В совокупности это определяет гносеологический субстрат парадигмы воинствующего материализма в естествознании – опоры социального института, на отрицании которого базируются исходные моменты теоретической части науки Вернадского – учения о ноосфере.

 

3. УЧЕНИЕ О НООСФЕРЕ ЗЕМЛИ В.И.ВЕРНАДСКОГО. Строгие науковеды не решились бы совокупность знаний о ноосфере, сообщаемых Вернадским, назвать учением в общезнаемом виде как систематизированном своде суждений и умозаключений, связанных посредством логического выведения. Представляемые Вернадским ноосферные знания и не могут быть оценены в системе традиционных измерителей духовных ценностей, ибо получены они с помощью нетрадиционных средств: квазиоткровенного мышления и научного мировоззрения русской духовной формации. Это значит, что некоторые теоретические концепты Вернадского, имеющие значение системообрзующих суждений, вовсе не обладают рангом таковых в разрезе академических науковедческих требований социального института. К числу таковых относится методологическое обобщение Вернадского установочного типа: «Реально это единство человека, его отличие от всего живого, новая форма власти живого организма над биосферой, большая его независимость, чем всех других организмов от её условий, является основным фактором, который, в конце концов, выявился в геологическом эволюционном процессе создания ноосферы» (1989, с.194). «Единство человека», под которым Вернадский понимает целостный приоритет человеческого фактора в биосфере, показывает, что учёный вовсе не расширяет поле предикации академической науки о человеке – антропологии на естествознание, а имеет в виду особое качество человека – человека как духовную категорию, как носителя и создателя научной мысли. Это духовное предпочтение Вернадского, культивируемое им в материалистическом естествознании, выставляется социальным институтом наибольшим заблуждением учёного, попыткам очищения от которого посвящены par excellence (по преимуществу) многочисленные интерпретации и экзегетические обзоры сочинений Вернадского в советской науке.

Методологическим новшеством в учении Вернадского необходимо считать выведение нового параметра эволюции, взятого из арсенала пульсационной механики, - динамического состояния; тобто фактором эволюции, по Вернадскому, служит не внешние активы и источники, а неумолкающий внутренний пульс системы, имеющий в биосфере трёхчленное строение. Учёный пишет: «Это новое состояние биосферы, к которому мы, не замечая этого, приближаемся и есть «ноосфера» (1988, с.503; выделено мною – Г.Г.). Этим, прежде всего, удостоверяется исторический характер ноосферы. После того, как новое динамическое состояние планетарной системы породило биосферу с живой жизнью, Вернадский прорицает исторически новое динамическое состояние, но уже биосферы, - ноосферы и нового ведущего – человека. Вернадский настойчиво взывает к пониманию того, что переход от биосферы к ноосфере суть процесс природный и естественный, осуществляемый со стихийной необходимостью, но базой этого процесса служит духовный рост человека. В свете этого требуется произвести уточнение понятийной и терминологической базы учения, чего Вернадский, по понятным причинам, сделать не мог. Логика помышлений Вернадского предусматривает, что пульсация динамических состояний земной материи непосредственно производит НЕ биосферу и НЕ ноосферу, а, в первом случае, «монолит жизни» или живое вещество, которое в силу закона живой жизни формирует среду своего обитания – биосферу, а, во втором случае, человека, но не первородного гоменоида, а мыслящего существа, средой обитания которого предназначается творимая им посредством того же закона, ноосфера как сфера разума. В условиях жёстского прессинга головной догмы социального института – первичность материи и вторичность сознания – Вернадский не мог высказать вслух своих мыслей о когнитивном превосходстве нематериальной инстанции. Но это не должно означать, что с появления ноосферы отмирает биосфера как таковая или же ноосфера, как новая оболочка, покоится на биосферном субстрате, - а значить это должно только одно: ноосфера суть стадия развитой биосферы и одновременно развитого человека.

Вначале свою рефлексию Вернадский строил на человеческом факторе в образе коллективного «цивилизованного человечества», явно в унисон с гносеологией западной концепции человека как члена человечества, и он написал: «Изучение истории человечества приводит к непреложному и чрезвычайно важному заключению, что цивилизованное человечество является огромной новой геологической силой в истории планеты… Ибо, изучая историю атомов – химических элементов – в биосфере, геохимия на каждом шагу сталкивается с цивилизованным человечеством, как с новой геологической силой, меняющей, по-видимому, коренным образом извечный, стихийный ход геологических процессов. То, что особенно останавливает внимание геохимика, это – всё увеличивающийся темп влияния человеческой жизни на земные химические процессы: невольно создаётся впечатление о возможном, в ходе времени, коренном их изменении под влиянием этой новой народившейся на нашей планете геологической силе. Возможно, что с появлением цивилизованного человечества на нашей планете создалась сила, которая заставляет совсем иными путями двигаться геохимические планетные процессы» (1989, с.173). А в форме итогового заключения звучит суждение: «В последние тысячелетия наблюдается интенсивный рост влияния одного вида живого вещества – цивилизованного человечества – на изменение биосферы» (1989, с.185).

Однако академик В.И.Вернадский не был бы русским духовником, если бы основополагание своего гнозиса доверил коллективному абоненту, да и судя по смысловому содержанию его размышлений, словоформа «цивилизованное человечество» впечатляет не столько как научный термин, сколько как сводный знак общего значения. А познавательную ёмкость своего постижения русский учёный передаёт через индивидуализацию «цивилизованного человечества» в форме научной мысли человека. Именно это последнее определяет собой и оригинальность, и уникальность, и самобытность научного творения Вернадского, который ноосферу или сферу разума сделал составной частью естествознания. У Вернадского сказано: «Эволюционный процесс получает при этом особое геологическое значение благодаря тому, что он создал новую геологическую силу - научную мысль социального человечества. Мы как раз переживаем её яркое вхождение в геологическую историю планеты… Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние – в ноосферу» (1989, с.185). В другом месте учёный расширяет и конкретизирует свою мысль: «Научная человеческая мысль могущественным образом меняет природу. Нигде, кажется, это не проявляется так резко, как в истории химических элементов, как в структуре биосферы. Созданная в течение всего геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает всё сильнее и глубже меняться под влиянием научной мысли человечества. Вновь создавшийся геологический фактор – научная мысль - меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты. Очевидно, эта сторона хода научной мысли человека является природным явлением» (1988, с.215). Отсюда исходит эпохальное заявление Вернадского: «А так как среда жизни есть организованная оболочка планеты – биосфера, то вхождение в неё, в ходе её геологически длительного существования, нового фактора её изменения - научной работы человечества – есть природный процесс перехода биосферы в новую фазу, в новое состояние – в ноосферу» (1989, с.205).

Для духовника Вернадского словосочетание «научная мысль», хоть и есть научная конкретизация положения «цивилизованного человечества», но в собственном философском освещении, а таковое для Вернадского существует только в облике русской духовной формации, - суть не более, чем абстракция, тобто обобщённое опосредование некоего духовного свойства индивида, суть которого в его определённости. Вернадский не мог обойтись без пояснения: «Научная мысль сама по себе не существует, она создаётся человеческой живой мыслью, есть её проявление. В мире реально существуют только личности, создающие и высказывающие научную мысль, проявляющие научное творчество – духовную энергию» (1988, с.216). Итак, человеческий фактор, которому Вернадский придаёт определённость научной мысли, несёт в себе содержание индивидуальной мысли, но именно научного качества, тобто созидая научные ценности. Вернадский излагает свои постижения: «Человек ввёл в структуру планеты новую форму действия живого вещества на обмен атомов живого вещества с косной материей. Раньше организмы влияли на историю только тех атомов, которые были нужны для их роста, размножения, питания, дыхания. Человек расширил этот круг, влияя на элементы, нужные для техники и для создания цивилизованных форм жизни. Человек действует здесь не как Homo sapiens, а как Homo sapiens faber» (1983, с.257). Философский смысл соображения Вернадского закодирован в приставке faber (созидание, сотворение), которая на самом деле не прилагательное (не прилагается), а коренное существительное – существо мысли творца, выявившего особое качество человека, а точнее, новую грань в ореоле более глубоко познанного предназначения человеческой личности. Homo sapiens есть ранг человека как члена человечества – продукт и достоинство западной концепции человека, а в отличие Homo sapiens faber представляется созданием Вернадского, с которым он входит в поле предикации русской концепции человека. Вернадский провозглашает: «Homo sapiens faber – его мысль – есть новый факт, возмущающий вековой, геологически вековой, уклад биосферы»(1989, с.126).

Употребляемая Вернадским форма «человек» не может быть уравнена с понятийно насыщенным термином западных мыслителей, ибо в духовном плане русский учёный имеет в виду расширительное значение и пользуется ею в качестве термина вольного содержания, но в научно-конкретном смысле данная норма превращается у него в строго осмысленную идиому. Для Вернадского человек - это носитель и демиург научной мысли, и эта последняя не есть обобщённая отвлечённость, но сугубо индивидуальная константа, обязательно с созидательными функциями, через которые раскрывается самозначимость отдельного человека. Человек-faber есть имя научной мысли, которую Вернадский кладёт в основополагание своего гностического сооружения как человеческий фактор, которому предназначается роль организатора мира биосферы. Человек, следовательно, организует и направляет все изменения в геологической среде биосферы, а потому он становится в данном процессе  НЕ духовной и НЕ биологической, но как раз геологической силой. Утверждение Вернадского, что «С человеком, несомненно, появилась новая огромная геологическая сила на поверхности нашей планеты», следует числить в ряду главных достижений эпохи. Скрупулёзно строгое понимание термина «человек как геологическая сила» должно включать в себя смысл того, что человек потому обращается в геологическую силу, что он есть и духовная, и биологическая стать одновременно. В этом плане закон живой жизни Вернадского является поведенческим регулятором человека как геологической силы  в биосфере.

Будучи в историческом аспекте стадией развития биосферы, ноосфера онтологически знаменует собой высшую степень организованности биосферы, - в этом состоит первое отличительное свойство ноосферы. Учёный исходит из того, что с появлением цивилизованного человечества, одухотворённого научным сознанием, - а более точные исторические координаты: момент рождения научной мысли с сознанием человека-faber, отчленяющегося от сознания человека-sapiens, - на планете появилась сила, «которая заставляет совсем иными путями двигаться геохимические планетные процессы» и «Естествознание есть одна из тех сил, которой человек переделывает биосферу – переводит её в новое состояние, в ноосферу» (1989, с.180). Эта сила зарождается внутри биосферы и действует в режиме природного стихийного процесса не потому, что привносит в динамический контур биологического взаимодействия новый материальный фактор, а благодаря тому, что заставляет функционировать прежние отношения биосферы в другом ритме, пульсе и направлении, то есть организовывает отношения объективной реальности в соответствии с целевой установкой человека как геологической величины. Созидательная целевая установка есть душа и сердце Homo sapiens faber, который в своей целостности становится главным производителем ноосферы и в том же качестве человек приобретает право быть геологической силой.

Организованное преобразование биосферы под воздействием научной мысли, взятое в ракурсе истории, привело, однако, к созданию в реальном режиме исторического времени фаустовской науки и фаустовской действительности, тобто фаустовского мира с торжеством sapiens, но отнюдь не faber, которому, по определению, чужды любые деструктивные катаклизмы типа войн, революций, освободительных битв. Но ноосфера принадлежит исключительно faber и Вернадский узаконивает это положение, выводя второе отличительное свойство ноосферы: ноосфера суть сфера будущего. Глубокомыслие учёного и философа полагается здесь в том, что sapiens и faber суть один и тот же процесс научной мысли, но протекающий под духовным руководством разных установок. Вернадский досконально обосновывает действующие пружины, причины и цели исторически неизбежного перехода в новое ноосферное состояние, но само наступление эпохи ноосферы относит к будущим свершениям человечества, а нынешние ноосферные знаки есть следы, ориентиры по пути следования: «Ноосфера есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. Он может и должен перестраивать своим трудом область нашей жизни. Перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше. Перед ним открываются всё более и более широкие творческие возможности. И, может быть, поколение моей внучки уже приблизится к их расцвету. Здесь перед нами встала новая загадка. Мысль не есть форма энергии. Как же может она изменять материальные процессы? Вопрос этот до сих пор научно не разрешён» (1988, с.509).

Таким образом, в противовес реально существующему и активно действующему фаустовскому человеку «человек созидающий» Вернадского относится к ирреальному миру и представляет сферу мыслимого существования. Ноосфера, по своей познавательной сущности, является ни чем иным, как научным прогнозом и исторической перспективой человечества, но в то же время, по своей духовной природе, в настоящем исполняет облагораживающую миссию побудительного стимулятора и несёт в себе функцию целевой установки, противной ныне узаконенной фаустовской установки на борьбу за существование и господство человека в природе. Итак, учение о ноосфере, взятое в первородном авторском помышлении, есть не столько онтологическая вершина научной теории биосферы Вернадского, сколько credo его философии биосферы. В познание биосферы учёный интуитивно вложил философскую содержательность русского духовного мироощущения, выразив последнее ex professo (со знанием дела) в онтологические знаки и понятийные фигуры. Этим самым Вернадский распространил русскую концепцию человека на всю живую субстанцию и ввёл русское понимание человеческой жизни в институт живой жизни. Но поскольку русское понимание онтологизируется в признание за человеческой личностью ведущей функции процесса или состояния, то и Вернадский выставил подобный vis tegro (внутренняя движущая сила) биосферы в человеческом измерении, и им стал человек как геологическая сила, а Homo sapiens faber поставлен антитезой фаустовскому человеку. В этом состоит вклад великого натуралиста в русскую духовную философию, а его биосферную теорию возможно понимать, как расширенный онтологический раздел русской концепции человека.

Данный разрез ноосферы делает творение Вернадского уникальным и самобытным не только в собственно научном аспекте, но и в чисто философском контексте, выступающим особенно контрастно на фоне западной концепции ноосферы, выполненной Е.Ле Руа и Т.де.Шарденом. Известно, что под влиянием лекций В.И.Вернадского в Сорбонне и Париже (1922-23 г.г.) французский математик Е.Ле Руа выступил с утверждением, что «существует человеческая сфера, сфера размышления, мысли в собственном смысле слова, сфера духа или ноосфера» (Le Roy E., 1927). Кроме термина «ноосфера», который Вернадский позаимствовал у французских мыслителей, и самой общей дефинитивной схожести в определении этого термина, других точек соприкосновения русской модели ноосферы Вернадского и западного представления не имеется. (Ссылка Вернадского на авторов западной концепции ноосферы всегда имеет в виду этот общеформальный, а не содержательный, аспект и даётся в описательном, а не когнитивном, порядке, - примером служит одно из основополагающих суждений Вернадского: «История науки и техники, вместе взятые, может быть рассматриваема в геологии и биологии как история создания на нашей планете в биосфере новой геологической силы – человеческого труда и мысли. Эта геологическая сила, медленно создававшаяся геологически длительно, в нашем столетии получила яркое проявление, и на наших глазах превращается, как выразились Леруа и Тейяр де Шарден, в ноосферу, т.е. охватывается научно-технической мыслью и переходит в новую геологическую стадию» (1988, с.271-272). Ничего, кроме почтения к научным коллегам, что совершенно естественно для интеллигента такого ранга, в суждении Вернадского нет. Но только не для социального института, который усматривает тут немалый идеологический грех, - как тогда выражались, «прислужничество перед буржуазной наукой», - и В.А.Анохин писал: «В.И.Вернадский, игнорируя материалистическую, марксистскую философию, заимствовал термин, а в известном смысле и понятие «ноосфера» у представителей идеалистической философии, что было определённой данью идеалистическому мировоззрению» (1982, с.38-39). C’est tour dire – этим всё сказано). Состояние брожения, наступившее в интеллектуальной среде Европы после Первой мировой войны, а точнее, после краха всех либерально-гуманистических идеалов, обусловившего эту мировую бойню, вызвало жгучий интерес к идее ноосферы как сферы человеческого разума, как иллюзии некоей панацеи от всеобщего безумия человечества. Время жесточайших катаклизмов первой половины ХХ века – войн, революций, гражданских смут, освободительных коллапсов, - почти целиком лишило спасительной веры в человечество как коллективного мудреца. Европейский разум, не отвергая полностью коллективный учредитель, взял на вооружение некоторые его свойства, в частности, научную мысль и общечеловеческие права, и европейская скарбница мудрости обогатилась новой разработкой – философией экзистенциализма, составной частью которой стала концепция ноосферы в редакции Т. де Шардена. Идеологии экзистенциализма (М.Хейдеггер, К.Ясперс, Ж-П.Сатр, А.Камю) выпало на некоторое время стать чаянием интеллекта Европы о возрождении человека, павшего в результате всеобщего деструктивизма и нигилизма ХХ века, термин «ноосфера» приобрёл роль прожектора, освещающего будущую перспективу человечества, а сочинение Т. де Шардена стало едва ли не бестселлером и социологической модой.

В «Современном философском словаре» (1998), в статье «Ноосфера» Д.М.Федяев сделал удачную аннотацию трактата Т. де Шардена: «Жизнь характеризуется: а) «изобилием», благодаря которому проявляется эффективность борьбы за существование; б) «изобретательностью», определяющей совершенство структуры живых организмов; в) «безразличием к индивидам»; г) «тенденцией всеохватывающего единства»… С появлением человека психогенез сменяется и поглощается более высокой функцией – вначале зарождением, затем последующим развитием духа – ноогенезом. Соответственно,  выделяется и новый покров Земли, «мыслящий пласт» – Н. С её появлением Земля «меняет кожу» и обретает душу…Т.о. мы снова приходим к науке – со-знанию рода, всеобщему разуму». Таким образом, здесь налицо набор концептуальных основ, типичных для полновесного классического гнозиса: «эффективность борьбы за существование», «безразличие к индивидам», коллективный пафос – «всеохватывающее единство», «всеобщий разум» и наука как «со-знание рода». К тому же де Шарден, уверенный, что ноосфера, как и любая сфера, обязана иметь свой центр, нарекает оный «точкой Омега» и помещает сюда особый параметр – «всеобщую любовь», тобто любовь с коллективистской функцией. Точка Омега у де Шардена есть полная копия классических «первоисточников»( архе, первосущности, первоатома и прочая), а «всеобщая любовь» суть иносказание коллективно дискредитированного человечества, ибо она предназначается, по Д.М.Федяеву, для понятия об утопическом «всемирном государстве».

В этом контексте должно быть очевидно, что ноосфера Вернадского не может коррелироваться с ноосферой де Шардена ни по одному из оснований, ни порознь, ни, тем более, совокупно. Вернадскому принципиально чужда концептуальная конструкция заданной модели во всех проекциях, ибо русский духовник противостоит здесь адепту западной концепции человека как члена человечества. Вернадский в корне не приемлет «безразличие к индивидам», отвергает «эффективность борьбы за существование», утверждает не прогрессивную однонаправленную эволюцию по линии психогенез – ноогенез, а единственно эволюцию эволюции, где ноогенез суть тот же психогенез, но в особом состоянии, и, наконец, определяет науку отнюдь не как «со-знание рода», а исключительно как «со-знание вида». Итак, ноосфера де Шардена – производное западного воззрения и ноосфера Вернадского – продукт русского научного постижения принадлежат двум различным полюсам познавательного пространства человеческого духа…

В итоге следует, что как эмпирическая часть теории биосферы Вернадского не вмещается в академическое прокрустово ложе традиционных наук физического, биологического и геологического цикла, так теоретическая ноосферная часть полярно расходится с аналогичной европейской ноосферной генерацией в науках гуманитарного цикла. Здесь особо должна быть выделена геологическая отрасль знания как та обитель, откуда произросла биосферная эпопея Вернадского и которая, тем не менее, оказалась неприспособленной для радикальных новаций Вернадского. Для современной геологии кажется grande profundum (великая тайна) не только сентенция Вернадского о человеке как геологической силе, но и вся логия Вернадского в её новаторской ноосферной целокупности. Понятие «человек как геологическая сила» чуждо геологической науке по традиционному определению, ибо она не может ввести человека в разряд собственно геологических сил, участвующих в магматизме, метаморфизме, тектогенезе, седиментогенезе; в геологии человек закономерно воспринимается не как агент, а как жертва землетрясений, извержений, трансгрессий и регрессий, эрозионной стихии. Геология как наука заканчивает свою познавательную миссию там и тогда, где и когда появляется человек как природное явление. Следовательно, Вернадский, имея в виду огромный деятельный эффект человеческого фактора в биогенной миграции атомов и химических элементов, ставит вопрос о расширении традиционных познавательных границ геологической науки за счёт человеческой данности. (Вернадский реанимирует забытые мысли А.П.Павлова и Ч.Шухерта: «Они сочли возможным принять такое проявление Homo sapiens за основу для выделения новой геологической эры, наравне с тектоническими и орогеническими данными, которым обычно такие деления определяются» (1989, с.190). Кстати, подобное стихийно осуществляется в геологической практике).

Как далеко не ушла наука Вернадского от классической геологии, но всё же коренные предпосылки радикализма великого русского учёного таятся в недрах геологической дисциплины, которая снабжает все теоретические вымыслы фактическим материалом, и, прежде всего, в области геохимической деятельности человека... Самый талантливый ученик Вернадского академик А.Е.Ферсман назвал геохимическую деятельность человека «техногенезом», а саму оболочку биосферы, поражённую активным технологическим творчеством человека, - «техносферой». Этим Ферсман онаучивает умозрительное утверждение своего учителя: «Человечество, как живое вещество, неразрывно связано с материально-энергетическими процессами определённой геологической оболочки Земли – её биосферой. Оно не может быть от неё независимым ни на одну минуту» (1988, с.505). В доказательство Ферсман представил прелестный этюд о промышленной биографии химического элемента железа, повторяя не только методический путь исследования своего учителя , но и теоретические выводы в отношении энтропии.

Ферсман повествует, демонстрируя немалый художественный талант: «И, наконец, вмешивается в геохимию железа сам человек, стремясь наперекор законам энергетического равновесия расплавить в условиях земной поверхности чистый металл, с гораздо большим запасом энергии, чем более устойчивое окисное его соединение, борясь против законов энтропии природы, сохраняя, защищая и покрывая железо от неизбежного хода природного процесса в сторону увеличения энтропии системы. В этой борьбе человека с законами природы, в успехах металлургии и химии, в создании новых устойчивых равновесий твёрдых сплавов, в механической защите железа оловом, цинком, краской, металлами – хромом, никелем, фосфатами – он открывает пути в защите железа от окисления, замедляя темпы увеличения его энтропии: создавая свои высокоэнергетические системы, он их использует в новом направлении и в новых подходах промышленности и хозяйства. В идеях Анри и Джинса, как бы ни спорны были их построения, человек продолжает победный путь над энтропией Вселенной, и железо – этот замечательный элемент, сочетающий устойчивость ядра с гибкостью строения наружных оболочек электронов, превращается в его руках в мощный рычаг борьбы с природой, борьбы с обесцениванием её материи, с рассеянием её энергии, рычаг борьбы за завладение и подчинение своей воле и своей мысли той единицы космоса, неразрывно слагающейся из вещества и энергии, которую мы называем атомом» (1937, с.368-370).

Громко озвученная патетика «борьбы» человека с природой и упоение «победами» человека на этом фронте отражает здесь публицистический пафос официального курса человека на «покорение» природы. Но ферсмановское воодушевление, стимулированное побуждениями его учителя, делает, однако, такой пафос ложным, ибо Ферсман передаёт восторг не от грубого насилия над природой, а от результатов со-трудничества человека и природы, в собственно ноосферном режиме Вернадского. Поэтому прямое уравнивание техносферы и ноосферы, получившее широкое хождение в советской геохимии, - А.И.Перельман безапелляционно заявил: «Та часть нашей планеты, которая охвачена техногенезом, представляет собой особую сложную систему – ноосферу» (1979, с.269), - противоречит коренным началам геохимии Вернадvского-Ферсмана, невзирая на не совсем последовательные заявления последнего. Невольно техносфера стала той реально действующей инстанцией, где расхождения в понимании воззрений Вернадского и официозной точкой зрения в науке приобретают не только выразительный, но и принципиальный характер, где геохимия, ставшая генеральной дисциплиной геологического цикла, открыто заявляет об отказе от истории Вернадского-Ферсмана и переходе к эмпирии Кларка-Гольдшмидта, или, говоря в другом ракурсе, пренебрежением русской моделью в угоду западного макета.

Современная техносфера, которую ещё называют сферой взаимодействия общества и природы, обладает сложной внутренней структурой и собственной историей, зародившись где-то в недра XVIII столетия сторонников отождествления техносферы и ноосферы не настораживает тот факт, что В.И.Вернадский, обладая огромнейшими познаниями в области истории технического знания, не упоминает о ноосфере ни в связи с промышленной революцией ХVIII века, ни по поводу грандиозных успехов техники ХIХ-ХХ веков, которые были видны Вернадскому достаточно, чтобы отнести ноосферу к будущему состоянию биосферы. М.С.Микулинский отмечает: «То состояние человеческого общества, которое он назвал ноосферой, по мнению Вернадского, только зарождается. Его расцвет наступит только тогда, когда станет возможным основанное на научных знаниях сознательное управление общественными процессами и взаимодействием общества и природы в глобальном масштабе» (1988). Если придерживаться определений, содержащихся в «Современном философском словаре» (1998), где под ноосферой понимается «сфера взаимодействия природы и общества, в которой человеческий разум при посредстве технически оснащённой деятельности становится определяющим фактором развития», то можно быть убеждённым, что «взаимодействие общества и природы в глобальном масштабе» уже наступило. И этот рубеж ознаменовался самым ярким феноменом ХХ века – научно-технической революцией (НТР), в содержательном поле которой происходит развитие и становление техносферы в её специфически-концептуальной форме, называемой в науке «экосистемой». А синтезированный процесс взаимодействия общества и природы В.М.Николин и М.С.Матлак называют «нообиогеоценозом»(1987, с.15), эклектически спаяв воедино ноо, био и гео.

Итак, техносфера, взаимодействие общества и природы, экосистема, НТР – суть различные наименования или, если угодно, синонимы того объекта, с которым отождествляется ноосфера Вернадского. Здесь отчётливо выступает первое принципиальное положение, препятствующее осуществлению данного отождествления: техносфера как детище НТР суть явление настоящего времени, разворачивающееся на наших глазах и охватившее своей деятельностью весь земной шар, тогда как ноосфера относится к будущему времени и, как сказал Вернадский: «Я считаю, что мы не можем в нашей работе не учитывать неизбежных тенденций будущего и с этой точки зрения отделять историю науки от истории техники» (1988, с.272). Итак, отделение науки от техники лежит в основе несовмещения техносферы и ноосферы.

Вторым принципиальным положением, ещё более препятствующим слиянию техносферы и ноосферы, служит то обстоятельство, что в настоящей техносфере человеческий разум «становится определяющим фактором развития», базируясь на ответственности законов, по преимуществу наук точного или физического цикла, тогда как недостаточность физического знания, прежде всего? по причине приниженности в нём индивидуально-человеческого фактора, красной нитью проходит в учении ноосферы Вернадского. Достаточно вникнуть в смысл хотя бы одной из основополагающих деклараций Вернадского, чтобы ощутить идеологическую несовместимость проблемного поля науки Вернадского - nervus vivendi (движущей силы) ноосферы с когнитивными заботами физического познания – quinta essentia (основной сущностью) НТР и техносферы. Вернадский повествует: «Напрасно стал бы человек пытаться научно строить мир, отказавшись от себя и стараясь найти какое-нибудь независимое от его природы понимание мира. Эта задача ему не по силам; она является и по существу иллюзией и может быть сравнена с классическими примерами таких иллюзий, как искание perpetum mobile, философского камня, квадратуры круга. Наука не существует помимо человека и есть его создание, как его созданием является слово, без которого не может быть науки. Находя правильности и законности в окружающем его мире, человек неизбежно сводит их к себе, к своему слову и к своему разуму. В научно выраженной истине всегда есть отражение – может быть, чрезвычайно большое – духовной личности человека, его разума»(1988, с.221).

Современная техносфера или научно-техническая революция ХХ века создала самую яркую особенность этого времени, вписавшую данный хронон навечно во всемирную летопись, и эта особенность – глобальная экологическая катастрофа человечества. Суть экологической катастрофы состоит в том, что промышленное производство человека, удовлетворяя материальные потребности, одновременно разрушает благоприятную для существования человека как биологического вида внешнюю среду или, точнее, структуру биосферы. Тема НТР и экологического бедствия человека исключительно обширна и у меня нет возможности касаться её (в другом трактате «Философия геологии» я подробно рассмотрел её и вывел формулу экологической катастрофы – знание против сознания), и я сошлюсь только на высокоавторитетное мнение председателя экологической комиссии ООН профессора И.Ятамару, который в конце ХХ века подсчитал, что человечество погубит себя в ближайшие 200 лет.

Должно быть очевидным, что в свою ноосферу, как будущую обитель знания, Вернадский не мог допустить техносферу, где  знания выступают против сознания, и самым активным протестантом здесь заявляется Homo sapiens faber  - хозяин ноосферы, по Вернадскому. Степень отпора Вернадского можно определить, если сравнить новаторские пропорции знания Вернадского с тем пониманием биосферы, какое наличествует в казённой геологии и какое приспособлено к требованиям современной, порождающей экологический катаклизм, техносферы. Достаточно полно это последнее дано в рефлексии В.И.Николина и М.С.Матлака: «Современная область биосферы включает верхнюю часть литосферы, гидросферы и нижние слои атмосферы. Здесь осуществляется круговорот веществ и превращение энергии, вызванное каким-либо  внешним вмешательством, вызывает ответную реакцию экосистемы, которая либо перестраивается, приспособляясь к изменившимся условиям, либо погибает. Во втором случае возникшая ситуация характеризуется как экологическая опасность или даже как экологический кризис»(1987, с.10; выделено мною – Г.Г.).

Это означает, что внутреннее содержание техносферы, выделенной академиком А.Е.Ферсманом в соответствии с онаученными духовными установками Вернадского, не сообразуется с качественной сущностью современной техносферы, а, следовательно, необходимо считаться с двумя функциональными типами техносферы: реальной техносферой, действующей ныне в биосфере как инструмент НТР, и некоей  виртуальной техносферой, предназначаемой для будущей ноосферы. Вопрос о виртуальной техносферы является основным вопросом в учении о ноосфере Земли и он стоит как чисто  онтологическая проблема, ибо теоретически и гносеологически, он блестяще разрешён академиками В.И.Вернадским и А.Е.Ферсманом, из новаторских поползновений которых выкристаллизовался основной динамический принцип ноосферы – человек как геологическая сила. Расшифровывается это таким образом, что Homo sapiens faber – отец-снователь ноосферы – осуществляет свою faber-миссию непосредственно в природной геологической обстановке, руководствуясь не техническими законами, а исключительно законом живой жизни, тобто своими собственными потребностями, и таким способом человек заявляет о себе как геологической величине. Следовательно, виртуальная техносфера несёт в себе в свёрнутом виде принцип человека как геологической силы. На этой умозрительной ноте обрывается учение о ноосфере и завершается творческая деятельность выдающихся русских учёных-натуралистов – В.И.Вернадского и А.Е.Ферсмана, которые скончались в один год (1945 год).

Итак, основной вопрос ноосферы спонтанно раскрывается в синтез человека и природы. При этом априорно ясно, что такой синтез должен иметь особую внутреннюю консистенцию, качественно отличную от промышленного взаимодействия общества и природы, каковое зиждется на противоборстве человека с природой, ведомого человеком во имя своего господства и с целью покорения природы. Именно такую синтетическую консистенцию представил академик Б.Б.Полынов в лице своей теории ландшафтов и, следовательно, основной вопрос ноосферы теоретически был решён и дан Полыновым через посредство особого атрибута – так называемого геохимического ландшафта. Однако учение о ландшафтах Б.Б.Полынова осталось незавершённым, а его идеи и замыслы не получили ни продолжения, ни понимания (прежде всего, понятие о геохимическом ландшафте), ни, тем более, развития. Академик Борис Борисович Полынов (1877-1952 г.г.) в 30-е годы подвергался тюремному заключению и научной дискриминации и также принадлежит к когорте загубленных гениев России.

Отождествление ноосферы с реальной техносферой относится к чисто научным заблуждениям и объясняется отсталым научным мировоззрением эмпирической геологии. Но даже в этом заблуждении биосфера, как объективная реальность, остаётся, - исчезают Вернадский и Ферсман. Но творение Вернадского подвергается деформации и искажению иного порядка, при котором исчезают и ноосфера, и Вернадский: речь идёт об отождествлении ноосферы и коммунизма как осознанном политическом действии. В условиях, когда европейская интеллектуальная корпорация после грандиозных катаклизмов ХХ века прониклась тревогой за общественное состояние человека и явился жгучий интерес к футурологическим предсказаниям типа ноосферы как будущей сферы разума, делом чести социального института стало выставление своей фундаментальной догмы о коммунизме в виде светлого будущего человечества в требуемом спасительном ракурсе и привлечение такого авторитета, как Вернадский, в качестве научного обоснования. Таким образом, воочию поставлена чёткая политическая цель и потому практически весь аналитический запал соответствующей направленности был сосредоточен почти исключительно на ноосферном разделе учения Вернадского. Отождествление ноосферы и коммунизма в той или иной форме, по существу, стало сквозным рефреном подавляющего числа комментариев трудов В.И.Вернадского.

В.П.Казначеев говорит об учении Вернадского о ноосфере: «Это учение следует рассматривать как гениальное естественно-научное обобщение закономерностей космопланетарной эволюции планеты Земли». Не совсем понятна суть «космопланетарной эволюции», но совершенно прозрачна ложность сделанного из этого соображения заключения о том, что с воззрением о ноосфере «…у учёного органически связаны его борьба против идеалистических философских течений, против субъективистских явлений в истории естествознания». Если бы не поразительный, но обязательный, догматизм деятелей социального института, то сей автор должен бы знать, что главные конструкты науки Вернадского – понятия о Homo sapiens faber и о ноосфере как сфере научной мысли – есть самые идеалистические образования в естествознании и этим обусловлен новаторский флёр всех ноуменальных сказаний Вернадского, а также должен бы видеть открыто демонстрируемую Вернадским принадлежность к наиболее идеалистическому лагерю в русскойфилософии – русскому духовному воззрению. Казначеев продолжает: «При этом очень важно помнить, что в своих общенаучных обобщениях В.И.Вернадский даёт конкретно-научное образование закономерного характера преобразования биосферы Земли в ноосферу. Последняя понимается как состояние планеты, которое осуществляется по мере утверждения социалистической системы в глобальном масштабе» (1989, с.с.12,15,22,). Здесь используется логический приём, типичный для институциональных толкователей Вернадского: при истинных посылках (у Казначеева – суждение о закономерном характере перевода биосферы в ноосферу) следует ложное умозаключение (у Казначеева – суждение о «социалистической общественной системе» как моменте ноосферы). Намеренно ошибочное умозаключение в логике называется  софизмом  и софистикой пронизана вся силлогистика уравнивания ноосферы с коммунизмом. По отношению же к творчеству Вернадского она совокупно есть не менее, чем non sens (нелепость), ибо нелепо инкриминировать коммунистические побуждения учёному, у которого неприязнь к социалистическому идеалу выражена на уровне отвращения, а тезис «все социалисты – враги свободы» поставлено едва ли не научным credo.

Несколько иная софистская схема для процедуры отождествления ноосферы с коммунизмом представлена Ю.В.Олейниковым, который помещает ложный тезис в посылочную часть своего суждения. Первая посылка последнего гласит: «В.И.Вернадский же, исследуя с естественнонаучных позиций проблему влияния человека на природную среду, сделал вывод о необходимости коммунистических социальных преобразований», а вторая посылка более широкого профиля излагает, что «Именно с социализмом, открывающим возможности для планомерного, целенаправленного развития науки и техники и максимального использования их в интересах народных масс, связывается теперь сознательное стремление к построению ноосферы». На этой основе конструируется общий вывод с претензией на универсальный императив: «В этом смысле становление ноосферы и коммунизма есть единовременный естественноисторический процесс, который имеет одинаковую социальную направленность» 1987, с.с.118,116,124).

Но большинство аналитиков не считают нужным для данной процедуры прибегать к каким-либо логическим выведениям, а пользуются декларативными извещениями, типа: «ноосфера выступает в качестве естественной основы коммунизма, а коммунизм – в качестве социального воплощения ноосферы» Ю.М.Манин,1979, с.133) или «Необходимая предпосылка ноогенеза – коммунистическое преобразование общества» М.М.Камшилов,1979, с.232). Политизация ноосферы порой достигает неконтролируемых размеров, как это позволил себе академик А.Л.Яншин: «Ноосфера является результатом слившихся в единый поток двух величайших процессов современности: в области научной мысли, с одной стороны, и социальных отношений – с другой. Поэтому создание ноосферы возможно лишь как следствие прочного союза тех сил, которые являются основой этих процессов, т.е. союза науки и трудящихся. Сейчас мы видим, что в странах социалистического содружества такой прочный союз уже существует, и всё более ясные следы этого союза мы наблюдаем в жизни большинства развивающихся стран» 1988, с.501). Демагогичность данной декларации, нашедшей достойную оценку в факте коммунистического крушения в России, может быть достаточно полезной, если к нему подойти как к реальному опыту и историческому уроку, тобто воспользоваться методологическим приёмом, культивируемым В.И.Вернадским в истории науки.

Стремление деформировать воззрения В.И.Вернадского, предпринимаемые со стороны науки – социального института, включает в себя и попытки фальсифицировать учение Вернадского, то есть стремление подвести под это учение нечто ему обратное, осуществляемое в рамках того же социального института. Такая попытка в развёрнутом виде представлена в последнее время авторитетным знатоком проблемы ноосферы в советской науке Н.Н.Моисеевым. Этот автор начинает с того, что «Основное содержание учения о ноосфере, часто называемое биосферно-ноосферной концепцией Вернадского, трактуется как переход от биосферы к ноосфере, который должен неизбежно произойти. Более того, в ряде работ говорится о том, что такой переход уже давно начал происходить – с того времени, как человек стал всё более активно вмешиваться в процессы, протекающие в окружающей среде. Мне кажется, что такая трактовка учения о ноосфере не только упрощена, но и искажает его глубинный смысл» 1989, с.99). А «глубинный смысл» учения о ноосфере, по Н.Н.Моисееву, состоит в том, что «…утверждение о неизбежности перехода биосферы в ноосферу мне представляется неправомочным: он не может произойти автоматически, человечество должно оказаться способным его осуществить» 1989, с.100). Но уже сама преамбула новой трактовки безапелляционно устраняет В.И.Вернадского от соучастия: «Благодаря стохастичности (изменчивости), изначально присущей нашему миру, предсказать более или менее точно особенности нового состояния невозможно, - невозможно в принципе! Будет ли место для человека в этой новой биосфере? Ответа пока нет» 1989, с.98). Столь решительное отрицание предсказательного способа мышления полностью обезоруживает Вернадского как учёного, а сомнения в гуманистической перспективе человека повергает Вернадского в нокаут как философа. Почему-то синонимируя стохастичность не со случайностью, а с изменчивостью, на базе которой отвергается предсказательный подход, Моисеев столь же решительно начинает предсказывать «особенности нового состояния»: о том, что переход биосферы в ноосферу осуществляется не в силу естественных причин, а под воздействию сознательной воли человека, опирающегося на так называемый экологический императив – «совокупности ограничений и запретов, выполнение которых необходимо для дальнейшего прогресса человека, развития биосферы, их совместной эволюции» 1989, с.100); о том, что появление ноосферы произойдёт не эволюционно-неизбежным историческим путём, а благодаря осознанному поведению людей, руководимых Разумом: «Согласно биосферно-ноосферной концепции Вернадского, процессы развития природы и общества должны стать направляемыми Разумом» 1989, с.112).

На точке зрения Н.Н.Моисеева можно было бы не задерживаться, ибо в принципе она трактует ту же излюбленную тему «сверхбиологического» человека, который призван господствовать и властвовать в природе, если бы автор не пошёл дальше своих единомышленников и не вскрыл самую роковую черту этого понимания. Последовательность Моисеева заключена в том, что он делает совершенно логичный вывод из всей совокупности воззрения о «сверхбиологическом» человеке: «Разум на определённом этапе развития планеты может стать основным фактором её развития и определить наступление эпохи ноосферы» 1989, с.106; выделено мною – Г.Г.) Таким образом, Разум, в сентенции Моисеева полностью уподобляясь известному Абсолютному Духу, несёт свою миссию «основного фактора» ноосферы вне человека, чем определяется «сверхбиологическое» состояние. И более того, Разум у Моисеева перерастает рамки даже Абсолютного Духа: «Он должен быть способен расширять своё воздействие на окружающую среду и перестраивать своего носителя – человека» (89, с.118). Отчленённый от человека, а потому противопоставленный ему, Разум в новой трактовке ноосферы обладает единственной перспективой – быть божеством, ибо воздействуя на окружающую среду и перестраивая человека, Разум приобретает монопольные черты  надреального («сверхбиологического») существа.

 

4. В.И.ВЕРНАДСКИЙ О ГЕОЛОГИЧЕСКОМ КОНТИНУУМЕ. Со времени эллинских мудрецов утвердилось невысказанное правило, что любая наука может претендовать на статус совершенного и законченного знания, если она предоставляет новый взгляд на мир и принимает участие в научной картине мира. Греки первыми стали организовывать научное знание, конструируя особую естественную совокупность непрерывно связанных явлений, находящихся под протекторатом научного знания и сознания, или континуум, который больше известен под названием научной картины мира. Этот космологический подход древние греки воплотили в перипатетическую картину мира Клавдия Птолемея, осуществив ослепительный прорыв человеческого духа и создав вечный мавзолей доблести античного ума. Научные потрясения, перевороты, реформации (вульгарно называемые научными революциями) приобретают статус эпохальных только в случае кардинального изменения научной картины мира и соответственно внутренней структуры научного континуума. Вернадский, сообразно своему урождённому дарованию лидера науки, создавал новую форму научной совокупности знаний в биосфере, сочетающую в себе геологическую и биологическую дисциплины. Vis activa (побуждающая сила) для Вернадского явилось то обстоятельство, что его наука НЕ коррелируется ни с академической геологией, ни с традиционной биологией, и Вернадский, стало быть, создал научный континуум для своей науки. А поскольку последняя опирается на основополагающий тезис о человеке как геологической силе, то учёный сотворял специфический геологический континуум. Соответственно этому творец проводит рефлексию фундаментальных атрибутов континиуума – время и пространство, доказывая наличие в реальной геологической природе не общепризнанных констант физической картины мира, а самобытного геологического времени и специфического геологического пространства, за что не брался ни один теоретик естествознания ни до, ни после Вернадского.

Говоря о пульсирующем характере изменений природного состояния, эмпирически известном в геологии, и акцентируя внимание на необратимости эволюционного процесса, также эмпирически зафиксировано законом Долло в биологии, Вернадский прозревает в этом незнаемый ракурс и заключает: «Можно видеть, что она (необратимость – Г.Г.) связана с особыми свойствами пространства, занятого телом живых организмов, с особой его геометрической структурой, как говорит П.Кюри, с особым состоянием пространства» И факты, известные эмпирически, но не объяснённые теоретически, он кладёт в доказательную базу своего умозаключения: «Почвы и реки девона, например, иные, чем почвы третичного времени и нашей эпохи. Это область новых явлений, едва учитываемых научной мыслью» 1977, с.с.21,18). Суждения Вернадского о геологическом континууме могут служить хрестоматийным образцом синтеза научного и философского мышления, того, уже не разъединимого постижения, какое в теории всегда знаменует ослепительный взлёт человеческой мысли. Но чем более ослепляющим кажется пожар знаний, разожжённый одиноким творцом, тем более мощные средства тушения обрушиваются на него, - эта закономерность, увы, также сказалась на великом русском натуралисте.

же в 1938 году Вернадскому было известно, что «Мы переживаем сейчас в науке чрезвычайно важную эпоху её развития. Впервые объектом исследования является время, долгие века находившееся вне её кругозора. Это обстоятельство характеризует науку нашего времени и отличает её от науки ХIX cтолетия. Сейчас становится ясным, что время есть чрезвычайно сложное проявление реальности, и содержание этого понятия чрезвычайно различно… Представление Минковского и его предшественников о времени, как о четвёртом измерении пространства, есть математическое отвлечение, логически не имеющее почвы в научной реальности, фикция, не отвечающая реальному содержанию науки, её представлению о времени. В геометрии, конечно, время может быть выражено вектором. Но явно такое его выражение совсем не охватывает всех его свойств в природных явлениях, изучаемых натуралистом, и ничего ему реального в смысле знаний не даёт. Оно ему не нужно. …удобно отличать реальное пространство природы – в данном случае биосферы – от геометрического пространства, как пространство физическое, как это, кажется, предложил впервые Гельмгольц. Точно также и время натуралиста не есть геометрическое время Минковского и не время механики, и теоретической физики, химии, Галилея или Ньютона» (1992,с.259-260). Из этого умозрения следует следующий мандат: геологическое время – это не физическое время Эйнштейна, а особое «реальное время натуралиста», и геологическое пространство - это не физическое пространство Минковского, а особенное «реальное пространство натуралиста», которые в качестве опорных осей формируют самостоятельную систему координат – геологический континуум, объективно и когнитивно несовместимую с римановым физическим континиуумом.

В научных текстах Вернадского отсутствует данный мандат в авторском изложении, ибо на этом пункте прервалась постигающая деятельность великого учёного. Однако же оставшееся наследие учёного предоставило достаточно, чтобы без особого напряжения вывести замысленный, но не завершённый, когнитивный кодекс натуралиста в облике геологического континуума, и прийти к выводу об уникальности духовного подвига академика В.И.Вернадского. Возможно, неоконченность и незавершённость величественной былины Вернадского не следует считать познавательным недостатком, а лучше склониться к мудрости библейской истины, что есть время разбрасывать камни и есть время собирать камни. Может быть, время Вернадского есть время разбрасывать камни идей и мыслей, намёков и предположений, невысказанных истин и скрытых смыслов, а наше время есть время собирания разбросанных гением камней, попытке чего и посвящается следующее «Послесловие».

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«У меня нет никаких сомнений относительно выдвигаемых
мною доктрин; все мои сомнения относятся только к
стилю и к расположению материала; больше всего я боюсь,
что, может быть, мне не удалось ясно показать,
каковы те взгляды, которые я хотел бы отдать на
суд беспристрастного исследования».
Давид РИКАРДО

 

При необозримом богатстве научного наследия академика В.И.Вернадского как-то в стороне остаётся момент, какой по своей познавательной ёмкости вполне претендует на роль основополагающей характеристики творческого портрета Вернадского. Вернадский не только учёный, тобто творец научных ценностей, и не столько натуралист, то бишь исследователь и первооткрыватель тайн природы, а именно мыслитель в ранге мудролюбия, то есть философ. По творческому сочленению научных и философских знаний Вернадский не знает себе равных не только в естествознании, но и в научной сфере в целом. Вернадский был первый, кто во всеуслышание заявил о подобной методологии, и единственный, кто достиг на этом поприще блистательных успехов. Кровная и неразрывная связь сочинений Вернадского с идеалистической русской духовной философией, хоть не декларируется, но взыскуется учёным постоянно, - Вернадский  приобщён к русскому духовному вещанию в такой степени, в какой отстранён от системы воинствующего материализма. А между тем Вернадский, как творец самой обширной теории в естествознании и как деятель самой материалистической из всех наук, не может не быть материалистом, и здесь не должно видеть парадокса… Вернадский, по существующей в философии градации, является уникальным творцом, совместившим в себе одновременно черты идеалиста и материалиста (тем самым доказывая несуразность и непотребность данной градации), и как материалист он примыкает не к ленинскому диалектическому материализму, чей догматизм отвращает учёного, а многочисленные и настойчивые попытки по обращению Вернадского закончились всемерным провалом, а к иной материалистической системе, бытующей в русской философии в конце ХIX векаXХ – начале ХХ веков и которую Н.А.Бердяев забыл приобщить к русскому философскому ренессансу, - материалистической системе Г.В.Плеханова.

Следовательно, будучи идеалистом, Вернадский кровно связан с русской духовной философией, но как материалист, он раскрывается в материалистическую систему Г.В.Плеханова – великое достижение русского духа, входящее в состав русской духовной доктрины. Великий философ и крупный общественный деятель Г.В.Плеханов (1856-1918 г.г.) образует весомое звено в цепи загубленных гениев России и социальный институт изъял из системы Плеханова все внутренности, оставив за этим философом только роль, в действительности совершенно малосущественную, талантливого распространителя марксизма в России. Плеханов явился в истории русской философии первооткрывателем общественного феномена, который он назвал «общественной психологией» или «общественным мнением», и в противовес отдельным догадкам, заявляющим о себе ещё в античное время, а в известной мере в противоположность известному «Общественному договору» Ж.-Ж.Руссо, выступил зачинателем учения об общественном мнении. Как раз этого, а также положений о географическом материализме, социальный институт не может простить Г.В.Плеханову, ибо они не подпадают под догматизм воинствующего материализма, да и в целом Плеханов был стойким идеологическим противником В.И.Ульянова-Ленина и не признал Октябрьский переворот.

Однако, если парадокса не существует в том, что материалист Вернадский, отвергнув ленинскую схему воинствующего материализма, стал близким к философскому материализму Плеханова, то парадокс наглядно присутствует в том, что последний никак не отозвался на это обстоятельство, а точнее сказать: авторы «спороднённых» систем нигде и никогда не пересекались, не ссылались и не вспоминали друг о друге. Нелепо думать, что оба творца, пребывая как современники в одной стране и обладая оба феноменальной эрудицией и широчайшим кругозором, ничего не знали друг о друге. Стало быть, наличествовал некий веский и объективный повод для разобщения и он обнаруживается достаточно просто: признание социалистического идеала Плехановым и отрицание социалистического идеала Вернадским. При этом требуется знать, что в конце ХIХ – начале ХХ веков общественная жизнь России была предельно наэлектризована политикой и подобное разночтение именно в политической плоскости приобретало характер принципиального расхождения, а потому крупный политик своего времени Г.В.Плеханов (политика была роковой страстью великого мыслителя) не обращал внимания на деятеля науки В.И.Вернадского, равно, как и наоборот.

А между тем при несколько углублённой рефлексии оказывается, что социалистический тезис, употребляемый в норме идеала, именно в этом качестве не обладает требуемыми критериями и относится скорее к разряду лжеидеалов. На более глубоких уровнях у обеих проницаний бытует не просто нечто однотипное, а одно и то же плодоносное ядро, которое и называется этими авторами одинаково – свободный человек. Имея в виду свободного человека, Плеханов рассуждает о роли личности в истории и преподносит общественное мнение как степень зрелости свободного человека, а у Вернадского свобода человека выступает необходимейшим условием научной мысли. Особенность тут заключена в том, что и Плеханов, и Вернадский НЕ доказывают необходимость или наличие свободного человека, а берут эту константу как данность, как действующую преамбулу, ибо представление о свободе и свободной личности обладает в русской духовной доктрине специфически русской нормативной формой. Русская духовная школа несёт в себе философию свободы как диагностическое свойство и выставляет необычайно звучного глашатая – Н.А.Бердяева, которого называют «философом свободы» (из многих трудов и учебников этого автора достаточно назвать некоторые с примечательными титулами – «Философия свободного духа», «О рабстве и свободе человека», «Философия свободы»). Только один факт использования свободного человека в качестве действующего персонажа в ноуменальных упражнениях делает Плеханова и Вернадского членами одной масонской ложи – русского духовного корпуса, а эта спороднённость по мощи на порядок превосходит любые политические расхождения.

Итак, Плеханов обосновывает принципиально новое для материалистической философии положение: через общественное мнение – принадлежность свободного человека – реализуется роль личности в истории на современном этапе человеческой цивилизации, и этой концептуальной базе основывает учение об общественном мнении. Но, аналогично Вернадскому, его логия не подходит под номенклатурные признаки учения как такового, - скорее всего, это следует называть апорией Плеханова, ибо в порядке постановки вопроса философ сформулировал только противоречивые составляющие особого общественного конструкта. Плеханов утверждает: «1) Общественное мнение управляет миром; оно определяет взаимоотношение членов общества; оно создаёт социальную среду. 2) Человек – продукт социальной среды, его мнения определяются особенностями этой среды». Последующие уточнения основной мысли приводят к следующему силлогизму: «Для диалектических материалистов мнение людей, конечно, управляет миром… Но это не противоречит тому, что «общественное мнение» имеет свои корни в социальной среде и, в конечном счёте, в экономических отношениях; это не противоречит тому, что всякое данное «общественное мнение» начинает стареть, как только начинает стареть вызывающий его способ производства. Экономика формирует «общественное мнение», которое правит миром». И, наконец, ещё одно суждение: «Чтобы понять историю научной мысли или историю искусства в данной стране, недостаточно знать её экономию. Надо от экономии уметь перейти к общественной психологии, без внимательного изучения и понимания которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологий» (1956,т.11, с.с.134,178,247). Итак, с одной стороны, - общественное мнение, которое «управляет миром», а следовательно, и экономикой; с другой стороны – экономика, формирующая общественное мнение, и, значит, влияющая на мир, и, наконец, с третьей стороны – некое взаимодействие между экономикой и общественной психологией, - такова  материалистическая апория Плеханова.

 

Поставив свободного человека производителем научной мысли, Вернадский со своей стороны также наталкивается на трудно разрешимый казус (апорию). Учёный обнаруживает эмпирическую закономерность, что научно обогащённые личности появляются в истории науки редко и хаотично, тобто совсем не показательны для людского сообщества: «Ибо мы знаем, что такие личности в общей массе человечества всегда редкое явление, не всегда имеющее место. Надо ждать иногда века, чтобы после ухода из жизни вновь появились люди, способные уловить нить, оставленную ушедшими… Иногда надо долго ждать, чтобы вновь появились равные им умы или равные им таланты; иногда они не появляются» (1988, с.с.216,217). Следовательно, люди, обладающие «духовной энергией», редки, случайны и не характерны для человечества, что видимо противоречит априорному постулату о постоянной и неиссякаемой духовной активности человека, и не соотносится с доктриной о научной мысли как планетарном явлении, действующего со стихийной неизбежностью. Своё противоречие Вернадский обозначает чисто натуралистически: «Мы не знаем пока, почему, как и отчего происходит такое нарождение талантливых людей, орудий научной мысли, и их скопление в близких поколениях, отсутствие их в других» (1988, с.217). Итак, содержание научной мысли в понимании Вернадского составляет ключевое смысловое затруднение ноосферного учения, или, другими словами, идеалистическую апорию Вернадского.

Таким образом, творческий эффект сочетания двух систем зависит от того, будут ли данные апории суммироваться в одну общую, либо каждая из них станет решением или средством для решения другой. Важно, что решения проблем, скрытых в потенциале каждой из апорий, нельзя найти в авторских первоисточниках, ибо обе системы – Плеханова и Вернадского – обрываются как раз на данных моментах, но именно на этом этапе, на стадии постановки задачи, между этими системами наличествует полярное разногласие, какое и не позволило сблизиться, несомненно, самым ярким деятелям русского духовного общества, разрушенного большевистским режимом. Синтез апории Плеханова и апории Вернадского является главной задачей, оставленной в наследство гениальными русскими мыслителями.

Итак, первым шагом на пути этого синтеза является осмысление общественного мнения, как общественного параметра, в условиях ноосферы. По утверждению Вернадского: «Биосфера ХХ столетия превращается в ноосферу, создаваемую, прежде всего, ростом науки, научного понимания и основанного на ней социального труда человечества» (1975,кн.2,с.31). В соответствие с утверждениями Плеханова это означает, что ноосфера формируется на базе превращения научной мысли в общественное мнение, а научный труд обретает характер социального явления. Как элемент общественного мнения, свободный человек выступает с претензией на ведущую динамическую роль в ноосфере и в таком качестве научная мысль кажется  способной преобразовать геобиологическую совокупность биосферы в некие «начальные» структуры ноосферы. По сути дела и воочию любая оформленная научная мысль, каждая онаученная идея несёт в себе зачатки «элементарной» почки ноосферы, а главным механизмом преобразования биосферы в ноосферу Вернадский называет «научный аппарат». Однако рефлексия Плеханова отвергает столь гладкий ход процесса с такими радужными перспективами. Ни научная мысль, ни научный аппарат, по Плеханову, не могут единолично олицетворять общественное мнение в полном спектре и широкого общественного круга, поскольку в данных атрибутах выступает общественное мнение узкой, в общественном масштабе, группы людей, а именно профессионального научного слоя, что является в известной мере иной проекцией социального института.

Уравнивание общественного мнения с ноосферой, где эволюционируоющей ячейкой выступает научная мысль, с этих позиций неизбежно приводит институт общественного мнения в состояние, где приоритетным будет научное мнение, тобто форма специализированного сознания, адекват классового сознания. Ещё А.И.Герцен предупреждал, что «Республика учёных – худшая республика из всех когда-либо бывших, не исключая Парагвайской во время управления ею учёным доктором Франсиа» (1948, с.60). Плеханов решительно выступал против господства в общественном мнении каких-либо особых форм сознания, а особенно кастовых и групповых, за что подвёргся обструкции со стороны советской аналитики. А сам Вернадский блестяще доказал ведущую роль отдельной личности в научном познании, а отнюдь не корпораций, гильдий или академий учёных.

Следовательно, приобщение доктрины ноосферы как сферы научного мандата, по Вернадскому, к институту общественного мнения в истолковании Плеханова привело обе системы не к схождению, а к расхождению по, казалось, существенным концептуальным моментам. Но, как и предыдущее политическое, это расхождение оказывается на деле видимым и формально поверхностным. Расхожее понимание ноосферы как сферы разума или научной мысли не пригодно для плехановского воззрения в силу того, что предикат «разум» не может быть общественным мнением из-за своего своеобъемлющего контекста, а предикат «научная мысль» не в состоянии обеспечить достаточную полноту общественного мнения из-за своего узкопрофессионального аспекта. Другими словами, русский философ Плеханов по когнитивному содержанию своей логии органически не приемлет западную концепцию ноосферы, которую выражали Э. Ле Руа и П. де Шарден и у которой учение Вернадского, также будучи содержательно несовместимым с европейской схемой, позаимствовало только термин и дефинитивное определение ноосферы.

Присматриваясь к сочинениям Вернадского с такой точки зрения, можно без труда увидеть, что смысловое значение термина «научная мысль» сплошь и рядом выходит в текстах Вернадского за рамки тривиального содержания научной мысли как таковой и под этим термином у русского учёного скрыто нечто иное, превосходящее значение научной мысли как единозначного источника знаний, поставленного во главу угла у Э. Ле Руа. К примеру, говоря о признаках ноосферного состояния в современной биосфере, Вернадский отмечает: «…надо выдвинуть влияние ещё одной черты нового времени – распространение единой культуры, или во всяком случае доступность единой культуры для всех стран и для всех народов, для всего человечества… Нельзя не отметить, что и здесь развитие науки является одним из главнейших факторов, если даже не самым главным фактором, обусловливающим единство человеческой культуры. Ибо научное знание есть единственная форма духовной культуры для всего человечества…» (1989, с.162; выделено мною – Г.Г.) Итак, вполне очевидно, что, говоря о ноосфере как сфере научной  мысли, Вернадский предполагает на самом деле ноосферу как сферу культуры, а в самой научной мысли функцию источника культуры определяет важнейшей и первейшей перед функцией источника знаний. Таким образом, русское понимание ноосферы, выведенное  независимо друг от друга Г.В.Плехановым и В.И.Вернадским, не адекватно первоисточнику Э. Ле Руа.

Понятно, что, взятая в чисто духовной ипостаси, культура относится к более высокому уровню и другому рангу духовных сущностей, чем научное сознание, которое она включает в себя как свою составную часть. Это положение, затуманенное в суждениях Вернадского с терминологической стороны, настолько ясно по смысловому содержанию, что возможно вывести своеобразное авторское определение культуры, лежащее в основе ноосферной вариации культуры: культура – это природа (биосфера) в человеке. Этим фиксируется факт наличия оригинального качества культуры, свойственной ноосфере, когда она понимается не столько сферой научной мысли, сколько сферой культуры. Мыслится, что рефлексия ноосферной модификации культуры принадлежит будущим прелестям аналитических упражнений. Здесь же есть место только для эмпирической констатации признаков ноосферной культуры и для устранения с когнитивной помощью этой последней апорий Плеханова и Вернадского, которые до настоящего времени существуют как самозначимые независимые атрибуты.

Однако свободный человек, став главным действующим лицом в системах Плеханова и Вернадского, уже не согласен мириться со своим раздельным существованием в автономно независимых областях, - и в этом сказывается отнюдь не субъективная воля какого-либо творца, а вполне объективные, если можно так выразиться, потребности русского духовного осязания индивидуальной личности. Культ единичной особи, - сугубо русская идея, - приняв форму свободного человека, уже не может быть отвлечённым индексом теоретического умозрения, имея перед собой такие необозримые пространства жизнедеятельности, как общественное мнение Плеханова и ноосферную перспективу Вернадского. Он неотвратимо ощущал в себе силу и настоятельную потребность соединения этих пространств в единое поле своей объективации, понукаемый к тому пафосом faber. Следовательно, творческий синтез апорий Плеханова и Вернадского спонтанно выдвигается как объективная основополагающая задача теоретизирования ноосферы в новом определении сферы культуры.

Решением идеалистической апории Вернадского становится некая сентенция, какую можно вывести в качестве непосредственного следствия из того понимания культуры («культура есть природа в человеке»), которое великий натуралист интуитивно вкладывал в термин «научная мысль» во всех своих инновациях, и это следствие гласит: в ноосфере культура слагает форму организованности (или в обобщённом виде – форму государственности). В свете этого суждения вспышки и прорывы неординарной научной энергии, которые осуществляются в истории науки спорадически и хаотично и которым Вернадский не мог подыскать рационального объяснения, всегда есть шедевры культуры и пропедевтически представляют собой первофеномены высшего ноосферного состояния духа, а на фоне засилия настоящего и прошлого они суть проблески будущего. Но как только эти проблески теряют аромат будущего свершения, они лишаются ноосферного статуса стимула и маяка, погружаясь в общий фон для последующих проявлений, а как шедевры культуры они остаются в вечности. Хаотичный и беспорядочный характер их появления необходимо закономерен, ибо, как правило, они рождаются не рациональным следованием мысли, а вдохновенными извержениями духа, и по этой причине научная мысль в биосфере неидентична научной мысли в ноосфере, иначе ноосфера не была бы духовно отличима от биосферы и она не могла бы представлять собой высшую ступень последней.

Чисто умозрительное представление даёт необычайно сложное переплетение в ноосфере противоположных тенденций: организованности и рациональной поступательности, с одной стороны, и вдохновенных интрузий и новообразований, – с другой стороны. Только квазиоткровенный способ мышления Вернадского мог справиться с такой сложностью. Не вдаваясь в неясные для него детали, Вернадский описывает этот умозрительно видимый процесс, упирая на созидательный (faber) характер общей целевой установки: «Научная работа этих эпох имеет яркий созидательный, а не разрушительный характер. Строится и созидается новое; оно для своего созидания часто использует, перерабатывая до конца, старое. Обычно выясняется, неожиданно для современников, что в старом давно уже таились и подготовлялись элементы нового. Часто сразу и внезапно это старое появляется в новом облике, старое сразу освещается… Это есть образ созидания, но не разрушения, образ невидного нам раньше, но явно закономерно шедшего процесса, ожидавшего для своего выявления своего завершения. Такой ход научного сознания наблюдается всегда, на всём протяжении истории мысли. Он лишь более интенсивен и охватывает большую область в периоде переломов. Всегда для него характерно созидание нового и сохранение ранее достигнутого" (1988, с.215-216). Итак, Вернадский мыслит науку культурой, ибо культура всегда была демоном созидания, культом faber, а культуры разрушения не существует. Учёный также выводит конструктивный мотив, по которому организовывается культура, - «созидание нового и сохранение ранее достигнутого», - что подразумевает форму государственности в ноосферном обществе.

Ещё более сложные ноуменальные катавасии отмечаются в материалистической апории Плеханова, которая возникла на базе неопределённости и противоречивости отношений общественного мнения и экономики. По сути дела, проблема тут возникла в силу того, что Плеханов в параметре «экономика» наряду с общезнаемым и неопровергаемым её значением выявляет некий нетривиальный контекст. Общезнаемое значение «экономики» составлено так называемыми политэкономическими учениями и в грандиозном виде представлено теорией Карла Маркса… Исторически непреходящая заслуга марксизма таится в том, что К.Маркс с огромной ноуменальной силой доказал экономическую природу бытия современного человечества. Ключевой и опорный тезис экономического бытия человечества гласит: экономика – это природа для человека. Самый блестящий апологет и соавтор марксизма Фридрих Энгельс разъяснил: «Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своей обобществлённой жизни. Законы их собственных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут подчинены их господству» (1948, с.267; выделено мною – Г.Г.).
Насилие человека в природе, предусматриваемое марксистской доктриной и экономическим тезисом человечества, в данном отношении не может не ущемлять свободу человеческой личности, особенно как производителя общественного мнения по Плеханову. Всяческие насильственные императивы, прежде всего, идут во вред самой личности, - если это уложение исходит из общетеоретических духовных предписаний, то современная экологическая катастрофа свидетельствует об этом со всей наглядностью эмпирической очевидности. Марксистская установка на господство в природе воочию олицетворяется в реальной техносфере и прямым курсом приводит к глобальному экологическому бедствию человечества. Понятно, что Вернадский, сооружающий ноосферное сообщество под созидательным знаменем faber, не может допустить сюда человека с задатками хищника.

У Плеханова нет прямых отрицаний категоричности экономической установки на господство в природе, но в его рассуждениях на этот счёт явственно звучат немарксистские рулады. Оригинальное учение Плеханова, называемое «географическим материализмом», насквозь пронизано нетрадиционными нотами, из которых возможно составить опосредование, являющееся по смыслу антитезисом марксистскому потребительскому тезису о человеке – повелителе природы. Новаторский плехановский модус гласит: экономика – это человек в природе. В расшифрованном виде это означает, что человек в природе, будучи свободным, обладает правом выбора и может склониться не только к общественно действующему экономическому принципу, но и к целевой установке, противной стратегии покорения природы. Хотя у Плеханова нет силлогически выраженного предпочтения, но явная симпатия к последнему отчётливо ощущается как индивидуальная позиция. Ранее подобное предпочтение в воззрении Вернадского было условно определено как виртуальная техносфера и в этом проявилась прочная точка соприкосновения двух апорий, общим основанием для которой стала стойкое неприятие деструктивизма традиционной политэкономии или реальной техносферы. Именно реальная техносфера осуществляет свою общественную функцию через диктат над общественным мнением, культивируя свою первичность и исключая решающее влияние общественного мнения, а тем более, взаимодействия между общественным мнением и экономикой, что ожидается Плехановым.

Ожидание Плеханова сместилось, таким образом, в сектор виртуальной техносферы Вернадского и отсюда вытекает идеологически связующая спороднённость главных уложений двух систем: у Вернадского – культура – это природа в человеке, у Плеханова – экономика – это человек в природе. Следовательно, апории Плеханова и Вернадского сливаются в одном знаменателе – культуре и именно культура становится важнейшим, если не единственным, динамическим рычагом в институте общественного мнения. Со своей стороны общественное мнение даёт новый выход культуре на общественную арену: культура всецело охватывает процесс общественного мнения в его целокупности, будучи определителем и одновременно определяемым общественного мнения, а также продуктом взаимодействия. Разрешение материалистической апории Плеханова, равно как и в случае с идеалистической апорией Вернадского, приводит к появлению новой сугубо ноосферной максимы: ноосфера есть общество, где культура выступает производительной силой.

Итак, в недрах русского континуума за счёт горения и бурления исключительно русского духа предъявлено представление, неизвестное в академической культурологии, декорированной именами, теориями и традициями, - ноосферная разновидность культуры, которой презентуется ноосфера per se как сфера культуры. Как видно, особый вид культуры в ноосфере базируется на двух парадоксальных с традиционной точки зрения опорах: 1. ноосферная культура как форма государственности и 2. культура как производительная сила ноосферного общества. Обе опоры при всей их взаимоисключаемости и взаимодополняемости сплавлены в единый гештальт (целостное образование) «пламенной страстью» созидания или законом faber и главный действующий персонаж здесь – человек-творец (Homo sapiens faber, по Вернадскому).

Культурное духотворение человека в ноосфере не есть, однако, собственнический продукт вольного ноуменального производства таких гениев отвлечённого мышления, как Плеханов и Вернадский. Хотя в их творениях отсутствуют указания на подобный инновационный оборот, но оказалось, что их тенденции и потенции имеют непосредственный выход в русскую духовную сферу. Русская духовная философия включает в себя в качестве одной из познавательных ценностей и украшения русского духа изысканное учение С.Л.Франка о предназначении человека быть творцом в любом реальном бытие. Франк исповедует, что «Всякий человек, вносящий отпечаток своей личности в окружающую его среду, всякая жена и мать, вносящая какой-то свой собственный нравственный стиль в жизнь семьи, свой эстетический стиль в домашнюю обстановку, всякий воспитатель детей есть уже творец» (1965, с.280). Следовательно, культура, будучи вершиной творения, понимается Франком не просто как цель жизни и не только как смысл жизни, а в качестве деятельностного акта повседневной жизни. Именно таким отношением к культуре человек ноосферы отличается от человека биосферы, данного, как правило, в западной консистенции и для которого занятие культурой – удел избранных и при том в среде высших духовных сфер; если современный человек биосферы, а точнее сказать, производитель реальной техносферы, имеет себя как властелин техники, то будущий человек ноосферы мыслится в форме продукта культуры.

Таким образом, в ноосферном эпосе плотно сплелись идеалистический, материалистический и научный виды русского постигающего духа и самым загадочным в этом невыразимом симбиозе кажется тот элемент, который был назван «виртуальной техносферой». В умозрительном ракурсе, в каком дан этот параметр будущей ноосферы, по сути дела, нет ничего рационально аргументарного, кроме отрицательного знания, полученного от реальной техносферы, тобто понимание виртуальной техносферы слагается из совокупности того, что отрицается в системе реальной техносферы. И тем не менее, в недрах русского континуума, во чреве той же русской науки, наличествует концептура, дающая полное разрешение данной проблемы и способная создать объективное заполнение виртуальной техносферы. Речь идёт о научной мысли высшего порядка: теории генетической селекции и законе гомологических рядов академика Н.И.Вавилова. Если в пантеоне загубленных гениев России нельзя выделить ни самого первого, ни самого яркого гения, то можно назвать имя, более других вызывающее в душе едкую боль: академик Н.И.Вавилов – великомученик русской науки. О трагедии Вавилова, а точнее, трагедии всей русской науки, аналога которой не известно в истории мировой науки, будет рассказано в особом разделе данного цикла.

Итак, духоведческий итог постижения академика В.И.Вернадского закодирован в формуле: ноосфера суть сфера культуры... Будучи плоть от плоти русского постигающего духа, данное творение уникально в русской науке по глубине разработки темы биосферы и беспрецедентно по полноте философского обоснования. Новаторская заслуга, а точнее, величие духовного подвига, великого натуралиста состоит, однако, не только в научном объёме познания биосферы и ноосферы, но и в том, что в совокупном виде был явлен монолитный цоколь неизвестной неклассической русской либеральной науки. А на этом цоколе нашли плодородную почву три мыслительные цвета дивной красоты: теория пульсаций Н.Е.Мартьянова, теория ландшафтов Б.Б.Полынова и теория генетической селекции Н.И.Вавилова.

 

Продолжение следует

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№34 дата публикации: 01.06.2008