СТИХИ

ВДОХНОВЕНИЕ

Мёрзнуть в собственном огне

(ты куда, словесный табор?),

пропадать в пылу метафор.

На ходу. При всех. Вчерне.

Обдирать свои крыла

о наждачный день устанешь.

Вот пристанище пристанищ:

край родимый – край стола.

Горе – прочь, и с плеч – гора.

Миг парадный, мир отрадный!

Тычется в листок тетрадный

шариковый клюв пера.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Во имя жизни солнечной, нетленной,

что зыбко брезжит в золотой дали,

великие энергии Вселенной

легко пронзят все атомы Земли.

Велением Божественного Плана

омоется земное естество

распахнутой водою океана,

распаханной волнением его.

Зачем недальновидным сокрушеньем

лепиться ко вчерашней нашей мгле?

Верховным водно-огненным крещеньем

отмечен будет каждый на Земле.

Засветятся в сокрытых недрах руды.

Кора Земли, как схожа ты с окном!

А ветоши уродливые груды

сметёт венчание воды с огнём.

Потом крыло проклюнуться захочет,

и зуд в лопатках кто-то ощутит.

И над шелками тонких оболочек

вдруг различит Нерукотворный Щит.

Земли и Неба новое спряженье

раскроется в живом кристалле дня…

Так, значит, вот оно – Преображенье,

ниспосланное Ангелом Огня!

17 ноября 1996 г.

РОЗНЬ

Снуём по планете, питая сердца нелюбовью.

А это не пища – отрава! – в застолье любом.

Не ведаем: это вражда между глазом и бровью,

меж правой и левой рукою, меж носом и лбом.

Чужие флюиды духовности – нам аллергены.

Какой в организме соборном у нас перекос!

И церковь Христа не спешит на урок экумены.

А разве не ради единства сошёл к нам Христос?

Перевран Коран, чтобы только прикончить гяура.

И кровь по коре Древа Жизни течёт прямо в крах.

Кто кран тот закроет? Ведь это конца увертюра!

Уж крона пожухла, и черви жиреют в корнях.

Шииты, суниты… Католики и протестанты…

Лишь в ниточку разница! Так ли она уж важна?

Но крики смертельные рвутся в оглохшем пространстве,

и ниточка разницы вечно от крови влажна.

Шизоидный тип, вертикалька усишек, триликий

дал формулу немцам простую: силён – значит, прав.

Попрал он советы, заветы великих религий,

все «чёрные сотни» в чернейшую душу вобрав.

Маляр-недоумок со светом вступил в поединок.

Под стягом арийским принёс он кровавый распад.

И стали вздыматься Синаи из детских ботинок

у газовых камер фашизма – у адовых врат.

А вон сортировка людей на евреев и гоев.

«На первый-второй рассчитайсь!» О, нехитрый рассчёт:

все те, что из гоев – тупая отара изгоев,

а дети Израиля – избранный Богом народ!

От розни к резне! Нескончаема кровь истязаний –

Итог копошенья в навозе удельных страстей.

И в узком кольце горизонта куриных сознаний

кресты прорастают из всех безымянных костей.

Ах, торт «патриотов» - словесная роспись по тесту!

За строем военным увесистый кроется куш.

И нефть маслянистым пятном растеклась по подтексту.

И дохлая рыба всплывает со дна алчных душ.

А Клинтоны-Буши ракет смертоносные туши

на головы рушат безвинных, не чуя вины.

Глухие сердца этих Бушей всё глуше и глуше.

Цинизм сатанинский – цинизм «бесконтактной войны»…

Рознь – это военные грозы и детские слёзы,

и «чёрные дыры» судьбы, и оскалы угроз.

На розни – холодной, бесплодной! – не вырастут розы,

но Сад Мировой – как и райский! – немыслим без роз.

ВОЛОДЕ ВЫСОЦКОМУ

Твой памятник гнётся под грузом чугунных метафор:

гитара и путы, и сумрачный профиль коня.

Стеклянные банки прекраснее греческих амфор:

гвоздики и розы живее в них день ото дня.

Где сфера твоя, утешитель мой, брат мой небесный?

На тысячах дисков твой страждущий голос распят.

И так натурально вознёсся страдалец над бездной,

где правят всегда чернота, суета и распад.

Земля – место ссылки вселенской, Сибирь Мирозданья.

Мы гнём свой хребет на пожизненной каторге лет.

Порой не заметишь от зла до добра расстоянья:

так тьма исчезает, внедрившись напористо в свет.

А воздух исписан родными для нас именами.

И мёртвые впаяны в судьбы – нам важен их суд.

Граница открыта, мой брат, между вами и нами:

мы все поместились в бездонный вселенский сосуд.

Твой раненый хрип бьётся крыльями в этом сосуде.

А в нашем краю мы по-своему все – на краю.

Но ты возвратишься к нам, если Небесные Судьи

скостят тебе срок отбывания в вашем раю.

ВЗДОХ О ЮНОСТИ

Как будто недавно

амур баловал огнестрельно,

а жизнь беспредельна была

и не очень смертельна.

Поэты-друзья

учиняли на славу облаву,

не зная:

от нёба до неба

дорога лишь в Слово –

не в славу.

Летят журавли?

Иль страницы летят вереницей?

Мы к небу рвались

и гнушались ручною синицей.

А муза –

стрекозкины крылышки,

вид бледнолицый…

Магнитное поле судьбы

засевали пшеницей:

земной, семенной, именной –

мы не били баклуши…

А всходы – лишь годы?

Да нет –

и созревшие души.

ОДА ГОРИСУ

Горис , Горис,

твой горный адрес

в полёте лет всегда со мной.

Горис , Горис,

гористый абрис

под абрикосовой луной.

Горис , Горис,

под Божьим Взором

гор кротость, крыша и краса.

Горис , Горис,

врагу отпором

гор гордость, горечь и гроза.

Твоя духовная цензура –

Суд Божий и укор земной.

Под свежим небом Зангезура

ты – свет, озвученный зурной.

Ты весь – незримая корона.

В ней зёрна солнца, юг, восток.

Горис , и корень ты, и крона,

И крови ты моей исток.

Май 2003 г., Москва

ПЕСНЯ О ДУШЕ

Я видела Душу – в алмазном футляре она,

подобном яйцу из нездешних белейших сверканий.

Она – это Искра Огня, и её белизна

всего на Земле серебристее и осиянней.

Душа – мой Творец, и я послана ею сюда

сыграть свою роль в череде всех предшественниц-ролей,

отбыть свою боль и отведать труда и стыда,

и распорядиться своею свободною волей.

Мы долго с тобою, Душа моя, были на «вы».

Но ты ворвалась в моё зренье, подобно комете.

О, Бог мой живой над макушкой моей головы!

О, Свет Несказанный! Ты – Главный Правитель на свете!

МОЛИТВА

Как выдох России, берёзовый лес

стоит молчаливо.

Храни его, Боже, чтоб он не исчез

в зиянии взрыва.

Храни эту розу средь лютой зимы:

планета ей – ваза.

Цветок – это лёгкое слово земли,

а дерево – фраза.

Храни эту чайку над гибкой волной,

храни это море.

Храни сивучонка в стране ледяной –

в полярном дозоре.

Храни человека – сосуд суеты.

Спаси его, Боже,

от злой темноты и тупой слепоты,

безверья и дрожи.

Он так замарал Твой сияющий Дар

во вред Мирострою.

Идёт, осуждённый Земной этот Шар

волочь за собою.

Как Истину видеть незрячим очам?

На что уповая?

Планета – не глобуса пёстрый кочан:

она ведь живая!

И всё же, о Боже, волной о валун

кровь бьётся о кожу.

Спаси человека в Великий Канун,

спаси его, Боже!

Спаси – он у чадной тщеты в кабале,

затянут трясиной.

Спаси – чтобы сердце на этой земле

не стало пустыней.

Спаси – он успеет в трагический час

сомкнуться с Великим

и весь превратится в натруженный Глаз,

заполненный Ликом.

30 октября 1989 г.

КУПОЛА

Песня

Лес осенний стоит, как охрана, -

порыжелая стража Земли.

Купола православного храма

позолотой сверкнули вдали.

И коснулись прозревшего слуха

колокольные звоны судьбы.

Эти звуки доступны для духа

на границе борьбы и мольбы.

От порока уйди, от порога.

И живи у Небес на виду.

Мы соборною верою в Бога

Отвратим от планеты беду.

Купола на живом небосклоне –

словно гроздь благодарственных слов.

И Творец держит Сам на ладони

эту спелую гроздь куполов.

19 сентября 1995 г.

ПЕСНЬ АТЛАНТА

Солнце волны инкрустировало золотом.

Плыл на лодке, как на облаке, атлант.

Славен обликом своим, годами молод он.

И такой живой у юноши талант.

Рвётся песня через все тысячелетия,

разделяющие в новой жизни нас.

Попадаюсь в её солнечные сети я –

в её нежную полуденную вязь.

Перекаты баритона бесподобного

источили до ажура забытьё.

И упала капля века допотопного

в приоткрытое сознание моё.

Мне понять язык древнейший очень хочется.

Говорю себе: хоть слово улови!

И душа моя мне стала переводчицей:

это песнь о Боге, Солнце и Любви.

…Исчезали расы разные и нации,

словно хворост в поедающем огне…

Кто из вас, друзья, в той дальней инкарнации

был атлантом, спевшим песню мне во сне?

2 ноября 1996 г.

У АРАРАТА

Здесь лавовый панцырь в сверкании дня.

Но тягость оков облегчают стихии:

здесь беглые ветры и камни сухие

избрали главою Стихию Огня.

Огонь в каждый атом земной устремлён.

И ток его в каждую толику выжат.

Как выжить? Он так необузданно дышит,

и жизни сжигает безвременно он.

И пляшут, и плещутся истово в нём

его саламандры - посланницы пыла.

И с плясом таким соревнуется Сила,

и бьётся Небесный с Подземным Огнём.

И пляшут, и скачут без устали в нём

его саламандры так юрко и шустро.

А весь он - Великий Огонь Заратустра!

Вся Жизнь созидается этим Огнём!

ПЕСНЯ ПЬЮЩЕГО ЧЕЛОВЕКА

Ах, с тоски, тоски, тоски я,

ах, мозги, мозги, мозги я

пропил, братцы, пропил, братцы, ни за грош.

А ведь я до пьяной эры

жил, представьте, не без веры

в то, что этот мир по замыслу хорош.

Как случилось, приключилось,

что вся жизнь переучилась

на смертельный алкогольный лад?

Яд в себя я лью, вливаю.

Только точка болевая

всё сильней саднит – такой уж это яд.

В пьяной эре утром худо.

Руки-ноги по три пуда.

От подушки, эх, не оторвёшь башки.

Хмелем я не обезболен:

обездолен, обезволен!

Нет друзей теперь – вокруг одни дружки.

В минусе жена и дети,

и любовь, и всё на свете,

что когда-то я по трезвости обрёл.

Ну а в плюсе что имеем?

Если стану Прометеем,

моей печенью побрезгует орёл.

SOS! Душа кричит в пространство.

Как изгнать мне беса пьянства?

Гад хвостатый оседлал меня всерьёз.

Я хочу любви и света.

Только сил на это нету.

SOS, родные! SOS, чужие! Люди, SOS!

СОНЕТ О КУРЕНИИ

Пускай бранят врачи табак,

но всё запутанней на свете:

намного выглядит дурак

значительней при сигарете.

В ней сила, точно в амулете.

И тянет серый дым он так,

как кровь сырую вурдалак.

И сеет пепел на паркете.

Свой экономя баритон,

молчит столь импозантно он –

то ли в нирване, то ль в экстазе.

Да что там долго говорить:

бросайте, умные, курить!

А дураки – ни в коем разе!!!

ПРИШЕЛЕЦ

(шуточная песенка)

Было лето, праздник цвета,

аромат весёлых трав…

Он ко мне явился, где-то

НЛО припарковав.

Чтобы не было отличья,

наши нравы он постиг,

принял наше он обличье,

русский выучил язык.

И сказал: «Не от безделья

был я столько лет в пути.

Целый Космос облетел я,

чтоб одну тебя найти».

Ах, любовь – да на столетья!

Ах, какая благодать!

Ах, в космические сети

как же сладко попадать!

Я не помню, как летели

то ль минуты, то ль века.

Я была на две недели

поднята на облака.

Но однажды вдруг заслыша

тайный зов иных миров,

от меня он тихо вышел

за порог – и был таков.

Был пришелец, стал ушелец.

И в душе моей надлом.

А чужой планеты шелест

замер где-то за углом.

* * *

Вы окутаны дымком,

словно ласковым туманом.

Перед тихим Вы окном,

как пред Тихим океаном.

Я же каплей стыну в нём,

и солёной, и законной,

умоляя об одном:

различите, Заоконный!

Средь высокой жизнь-травы

нарыдались , нарезвились…

Я лишь капелька, увы.

Но ведь Вы в ней отразились!

* * *

Мне горячо от огоньков рябины,

тобой зажжённых на моём столе.

Мы молоды с тобою и любимы

друг другом и другими на земле.

Другие любят, не предвидя кражи

из мирных душ, из дум их потайных.

Нас не простят разлюбленные наши.

Как жить мы будем с непрощеньем их?

И как вдыхать насквозь промокший воздух,

нам одолживший в сентябре весну?

И как входить в тот переходный возраст,

когда растут не вверх, а в глубину?

* * *

Мой кающийся!

Хлынувший и канувший!

Мой отмелькавший!

Отмельчивший мой!

Я проиграла так –

в пустое, в камешки…

А, может быть, себя себе самой.

* * *

Шрам реки. Шаги терьера.

Шарф на шее у меня.

Как земля поднаторела

выживать во льдине дня?

Всё, что было, милый, - сплыло:

было дадено взаймы…

И метель кругом обвыла

преисподнюю зимы.

ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Лучи в прощальном горьком нетерпенье

остуженную землю золотят.

Деревья не в листве, а в оперенье –

вот-вот взлетят.

Двухлетний юбилей своей печали

я почему-то праздную с тобой.

О, сколько мы всего поотмечали

в свой год любой!

Но осень не страшится повторенья –

в ней свой горящий, уходящий лад.

Деревья не в листве, а в оперенье –

вот-вот взлетят.

В твоём весёлом, сопечальник, взоре

искрятся чувства – ласковая смесь.

Так для чего хожденье за три горя,

когда ты здесь?

Смотрю на то, как сад осенний дышит.

Души своей уже не ушибу.

И осень золотым пером распишет

мою судьбу.