Николай Смирнов

Путешествие на Алтай

Предисловие

Случайности случаются вовремя. Справедливость это истины мы с женой ощутили на себе сполна в начале марта 2002 года, когда жена отправилась на педагогический семинар в Дом Учителя, проводимый лучшим педагогом России Шалвой Александровичем Амонашвили. Амонашвили – личность удивительная и замечательная, уже больше двадцати лет этот флагман для всех учителей и работников образования. Кроме этого, у Ольги с ним намечается сотрудничество. Поэтому у неё были все основания поехать на этот семинар.

Предоставлю слово жене.
«…С первого взгляда становилось ясно, что они не москвички. В этот слякотный зимне-весенний день москвички были преимущественно в сером немарком. Одна же из двух идущих впереди меня женщин – та, что повыше – была в красном пальто и чёрной шляпе. Светлые волнистые волосы были рассыпаны у неё по плечам. Вторая была в чёрном пальто и красной шляпе с большими полями; из-под шляпы выбивались кольца каштановых кудрей. Женщины весело и растерянно смеялись и вертели головами по сторонам, оглядывая Лубянскую площадь.

Я быстро догнала их:
- Вы не метро ищете?
- Ищем, - дружно засмеялись они. – А что, так заметно?
Я убавила шаг:
- Давайте, я вас провожу. Вы не с семинара?

В Московском Доме Учителя в этот день заканчивался семинар выдающегося современного педагога Шалвы Александровича Амонашвили, посвящённый гуманной педагогике и духовности образовательных пространств.

Через пять минут мы стояли в переходе метро и я доставала свой блокнот. Белоснежка и Краснозорька – так я окрестила про себя Лиду и Веру – были учительницами начальных классов из Горно-Алтайска. Они вспомнили моё выступление на семинаре и теперь наперебой говорили мне:

- Вы приезжайте! Наша пятая школа – как теремок. Увидишь её и сразу поймёшь, что это именно она. И мы рядом живём. У нас из окна горы видно. У нас мужья с машинами; всё покажем, везде отвезём.

Я записала в блокнот адреса, на прощание поцеловала новых знакомых в щёчку и мы разбежались».

Вечером, делясь со мной впечатлениями о прошедшем семинаре, жена рассказала о Белоснежке и Краснозорьке.

- Приехали издалека? – спросил я рассеянно.

Я по образованию педагог-историк, на лекции и семинары к Амонашвили ходил часто. Светлая энергия, ум и доброта Шалвы Александровича буквально привораживают слушателей.

- Да на Амонашвили когда угодно можно сходить, - заявил я.

- Они из Горно-Алтайска, - возразила жена.

Это сообщение не произвело на меня никакого впечатления.

- Приезжают и из Хабаровска.

- Да пойми ты, - накинулась на меня Оля, - люди ехали три дня в поезде сюда, потом поедут три дня обратно, истратят на это все свои учительские сбережения. Для них это огромное событие, праздник необыкновенный. Понимаешь, им около сорока, а Вера первый раз в жизни в Москве. А ты со своим московским снобизмом – «когда угодно»!

Я согласился. И оживился:

– С Алтая, говоришь?

На стене у нас висит большая старая карта Советского Союза. Я быстро нашёл Горно-Алтайск и, что говорится, вошёл в проблему. Окинул взглядом жёлто-зелёное поле карты от Москвы до Алтая, уже понимая, что примериваюсь к будущему маршруту.

- Говоришь, в гости приглашали? Всё, летом едем. И, кстати… забыл предупредить: едем автостопом.

- Далековато… – жена слегка смутилась, имея в виду не только расстояние, но и количество времени до предполагаемой поездки.

- А когда ещё нам представится возможность увидеть нашу страну? Что ты поймёшь, сидя у окна поезда? Если уж использовать такой шанс, то на всю катушку. М ы с д е л а е м э т о.

Надо сказать, что я – коренной москвич. До встречи с женой, которая жила тогда в Калуге, я восемь лет не выезжал за пределы МКАДа. Ольга же путешествовала в комсомольской юности довольно много. На момент нашего знакомства мы оба были не в лучшем финансовом положении, поэтому скоро пришлось начать передвигаться между городами автостопом. В результате через несколько месяцев путь от Москвы до Калуги я уже воспринимал как обыкновенный коридор между нашими квартирами. Ну, может, чуть более длинный, чем следовало бы, но не намного.

Если прочертить на карте маршруты наших последующих странствий, когда мы уже вошли во вкус, то получится меч с волнистым лезвием и темляком у крестовины. Рукоятка – путь на Изборск, концы перекрестий уведут на Куликовское поле на юге и в Вологду с Костромой на севере, темляком станет путь жены до западной Украины, а лезвие… волнистое лезвие упрётся в Горно-Алтайск. Именно его нам и предстояло прочертить.

Собственно, когда Ольга сказала, что встретила женщин с Алтая и они пригласили нас в гости, всё было ясно, надо было только перевести это внутреннее понимание в слова и соответствующие поступки. Весомее такого ответа на запрос может быть только найденный авиабилет до нужного места. Нельзя сказать, что совсем не было никакого волнения, оно было. Но это было бодрящее состояние, этакий лёгкий воодушевляющий холодок перед прыжком в неизвестность.

Однако если на тонком плане всё было уже решено, то практических проблем оставалось достаточно много и их так или иначе надо было решать. Кроме этого, мы никогда не подгоняем всю свою жизнь под какой-либо план за несколько месяцев до его осуществления, ибо изменчивая жизнь обязательно внесёт свои коррективы. Жёсткие программы, как правило, реализуются плохо, а это вызывает разочарование, неизбежное при стойко созданном клише желаемого. До этого наше самое дальнее путешествие длилось пять дней и пролегало по маршруту: Москва-Новгород-Псков-Изборск-Москва.

Несравнимость масштабов меня не пугала, тем более что в одиночку жене приходилось добираться и до Хмельницкого. К тому же расстояние как таковое, как и бытовые вопросы в пути лично у меня никогда не вызывают пиетета, настолько сильно обычно бывает устремление к конечной цели. Это порой мешает, особенно, когда происходит непредвиденная задержка, а мысленно расстояние уже преодолено, но подобные настроения, как правило, находятся под контролем.

Вообще, путешествия автостопом – вещь довольно специфическая и для человека непосвящённого кажется очевидным безумством. Между тем, среди многих молодых (и не очень) людей такой способ передвижения пользуется заслуженной популярностью, потому что обладает рядом несомненных преимуществ. Если суммировать, то, во-первых, это экономно, что особенно актуально на фоне беспрерывно дорожающих билетов. Во-вторых, это познавательно, ибо позволяет увидеть мир изнутри, а не будучи отгороженным от него стеклом экскурсионного автобуса. Так что, когда я в самом начале упомянул об этом Ольге, то просто констатировал признаваемую нами обоими действительность. В-третьих, это позволяет посмотреть не только на мир, но и на людей, и увидеть их такими, какие они есть, ибо, беседуя с незнакомым человеком, водитель скорее будет откровенным. А если к тому же увидит искреннюю заинтересованность, то и расскажет всё про свой край, все местные легенды и реальные события, для данного места значимые.

И, наконец, в-четвёртых, это даёт чувство свободы, то самое чувство, которого некоторые так сильно боятся, а некоторые, напротив, жаждут с болезненной остротой. Не принадлежа ни к тем, ни к другим, мы с женой любим ощущение пути, то ощущение единства человека и трассы (читай: судьбы), когда ты с ней один на один и она разговаривает с тобой посредством тех путников, кто так же по ней едет и по различным мотивам останавливается рядом.

Кстати, о мотивах. Конечно, есть группа людей, готовых везти кого угодно и куда угодно. Но за деньги. С такими нам, естественно, не по пути, как и им с нами. Как правило, их можно опознать с первого взгляда и не припомню, чтобы случались ошибки. Если только одна-две. Такие люди не смотрят в глаза, а если и смотрят, то равнодушно, не отвечают на приветствие и в голове у них щёлкает счётная машинка, а мельчайшие жесты показывают напряжение и желание сохранить дистанцию, не пустить в душу незнакомого человека. С такими всё очень просто: «Извините, мы едем бесплатно. Спасибо, что остановились. Всего хорошего». И - всего хорошего.

Те же, кто сажают, делают это по разным причинам. Некоторые настолько устают от одиночества в долгой дороге, что рады каждой живой душе, кто-то возвращается домой после ночной смены и ему надо не заснуть за рулём, кто-то сам когда-то ездил автостопом и знает, что это такое, кто-то просто проявляет любопытство, а кому-то, как и нам, интересны люди и их рассказы.

Профессиональные водители - это совершенно особое племя людей, вольных и насмешливых, которые не уходят на высоко оплачиваемую работу, не желая потерять своей свободы. В городе их не отличишь от прочих представителей рода Homo sapiens, но на трассе, когда они приглашают усталого путника в свой дом, то есть в кабину, их огрубевшие души раскрываются и дарят случайному попутчику воспоминания, откровения и загадки своей жизни.

И Россия. Большинство жителей мегаполисов не чувствует за своей спиной мощного дыхания тех необъятных пространств, имя которым Россия. О них вспоминают лишь тогда, когда смотрят по телевизору прогноз погоды. Но насколько сильна аберрация дальности! Европеец думает, что Иркутск и Красноярск совсем рядом, а омичи и томичи – это то же самое, что туляки и калужане. Выйти за границы иллюзорного мира, почувствовать реальную мощь расстояний и ветров – это тоже практика автостопа…

Круг нашего с женой общения – если иметь в виду сверстников - довольно ограничен: это молодые филологи, психологи и историки, копающие материал для диссертаций и слагающие стихи. Трасса же даёт возможность разотождествиться со своей средой, своей социальной ролью, с диссертационной темой и притязаниями. Когда «назад пятьсот, пятьсот вперёд», а дорога пустынна и начинается дождь, ты стоишь один и спрашиваешь пространство: «И что я здесь делаю, я, такой уважаемый и любимый?» Пространство молчит в ответ и ты начинаешь медленно топать в нужном тебе направлении, чтобы не замёрзнуть, продолжая недоумевать: «Кой чёрт понёс меня на эту галеру?» Потом шаг твой становится размеренным, мысли светлыми и лёгкими и ты уже не торопишься попасть в пункт «Б», до которого пятьсот километров: ты вдруг осознаёшь, что находишься в единственно нужном именно для тебя месте и в единственно необходимом именно для тебя времени. Одежда промокла насквозь, но на губах твоих играет улыбка Будды.

Обыкновенно в такие моменты откуда ни возьмись появляется машина, которая довозит тебя как раз туда, куда надо.

Но путешествовать просто с посохом в руках в нынешние времена довольно проблематично, - хотя бы потому, что исчез сам институт странничества и люди потеряли навыки общения при встрече с таким явлением. Так что необходима определённая материальная база, тем более прочная, чем на более долгий срок растянется предполагаемое путешествие. Не только из-за удобств, но и из-за элементарной независимости. Вспоминая, сколько времени мы тратили в прошлых поездках на поиск достойного ночлега, я рад был твёрдо сознавать, что сейчас подобной проблемы не предвидится. Компактная двухместная палатка, коврики и лёгкий спальный мешок, специально приобретённый накануне, явили наш дом. Дом поместили в старый рюкзак, который Ольга старательно перешила для удобства, проявив в этом деле привычную сноровку. Зонты, одежда потеплее, мыло, шампунь, зубные щётки и расчёска, сменное бельё и обувь, ещё кое-какая мелочёвка, без которой тяжело существовать современному человеку, составили наш багаж. Кроме этого, мы везли в подарок пригласившим нас женщинам книгу «Дваждырождённые», написанную на основе священного индийского эпоса «Махабхарата» интереснейшим человеком: индологом, журналистом, создателем и руководителем педагогической общины для детей-сирот «Китеж» - Дмитрием Владимировичем Морозовым.

Выезд назначен был на первый день августа.

Твёрдому намерению лечь спать рано, чтобы уехать утром пораньше, не суждено было сбыться. Вечером к нам приехала Марья, наша «двоюродная дочка», как в шутку мы её называем. На самом деле Маша одна из лучших ольгиных учениц в бытность работы жены в калужской школе и с ней мы поддерживаем постоянные, фактически семейные отношения. Маша завзятая театралка, автостопом тоже поездила немало (опять-таки с ольгиной подачи) и она полгода как приехала жить в Москву. Она, кстати, недавно была в Нижнем Новгороде с друзьями и успела уже поделиться с нами особенностями трассы. Непосредственно перед нашим отъездом она захотела пожелать нам доброго пути и заодно проконсультироваться у бывшей учительницы перед пробным вступительным экзаменом в институте. Тема консультации – русский язык, диктант – оказалась почему-то очень для обеих дам увлекательной и в результате спать мы легли в третьем часу ночи.

Стало ясно, что идея часов в семь утра оказаться уже на трассе явно утопична, потому что ехать нам предстоит целый день, а не какое-то небольшое время, в связи с чем важно хорошо отдохнуть. Поэтому, когда мы выходили из дома в одиннадцатом часу, то были этим вполне удовлетворены. Необходимо ещё отдельное спасибо сказать Ольге, которая, как опытный турист, бескомпромиссно потребовала все вещи собрать с вечера, иначе раньше обеда наш бы выход не состоялся.


День первый

Дым, жара. – «А не повернуть ли обратно?» - Застряли под Владимиром. Долгожданное Солнце. – Начинающая бабушка. - Дым в кабине над Окой. - Корова на дороге. - Парень из Москвы с поезда. - Работки, душ под колонкой.

Москва и Подмосковье горит. Дымится и тлеет. Невероятно засушливое лето на огромном участке европейской части России привело к обширным пожарам, в том числе и торфяным. Последний раз нечто подобное было лишь в 1972 году, то есть ровно тридцать лет назад, но сейчас, похоже, размеры бедствия ещё значительнее. Москва уже несколько дней как затянута плотной пеленой сладковатого торфяного дыма. Двадцать-тридцать метров – фактический предел видимости. Кажется невозможным вдохнуть полной грудью и сделать что-то энергично, любое усилие вызывает темноту в глазах, а непрекращающийся тупой зной в этом туманом мареве, когда даже не видно солнца на небе, принуждает по возможности занимать горизонтальное положение. Каково людям, работающим в центре!..

Мы стоим в вагоне метро, держимся за поручни и сосредоточенно глядим друг на друга, изредка ободряюще улыбаясь. Мы слегка напряжены, но никакой предстартовой лихорадки нет. В пути от наших усилий будет мало что зависеть, единственное непременное условие – доверие к трассе, к миру, который ты пересекаешь, и это знает всякий автостопщик. Всех случайностей всё равно не предусмотришь, бесполезно и даже вредно напрягаться изо всех сил, выгадывая какие-то условия, наоборот – спокойная уверенность в плодотворном разрешении любого ситуационного узла, - вот наше базовое чувство. Мир изощрён, но не злонамерен. Эту истину необходимо затвердить и проникнуться ей. Жителю столицы, напуганному беспрерывными потоками известий в СМИ об убийствах, грабежах и насилиях, оторванному от реальной живой природы, разучившемуся разговаривать с ней, такой подход будет казаться неоправданным безрассудством. Таким обывателям нелишне заметить, что в подъездах их собственных домов зачастую гораздо опаснее, нежели вдалеке от города, а уж количество разнообразных отморозков в Москве и её области давно перевалило за критическую отметку.

Причина такого страха, конечно, в другом. Именно эмоциональная и духовная инерция не даёт раскрепоститься и заковывает человека в латы однообразного существования, вызывает почти паническое отторжение любых перемен, любых неожиданных поворотов жизни. Непросто жить в отрытом мире, полном привходящих случайностей, спокойнее и уютнее находиться в неком аквариуме, где легко можно расписать свою жизнь на несколько лет вперёд и курсировать механически по заранее заданным маршрутам, испытывая запрограммированные чувства и уверяя себя, что всё идёт как надо. И… бессознательно томиться своим пленом.

Мы хотим ж и т ь, а не существовать, поэтому нам дороги флюктуации случайностей, сквозь которые незримо просвечивают пока ещё непознанные высшие закономерности; мы не хотим уподобляться приклеившимся к стене моллюскам.

Выезд из Москвы – дело особенное. Важно оказаться там, где водители расслабляются и прекращают попытки изображать из себя прожжённых таксистов, но при этом не переплатить на пригородных автобусах. Владимирская дорога – не самая удобная в этом отношении, так как сразу за кольцевой один за другим начинаются пригороды совершенно столичного толка и первый из них – Балашиха. Мы добираемся на метро до станции «Шоссе энтузиастов», а там садимся в автолайн, идущий как раз в Балашиху. Следовать машкиному совету и голосовать в черте города неохота. Как говорится, что любителю хорошо, то профессионалу – смерть.

Первый наш выход на трассу происходит в Балашихе перед «Макдональдсом». Сначала мы намереваемся уйти за него, но там начинается резкий спуск. Машина останавливается почти сразу и мы воспринимаем это как должное. Белый «Бычок», за рулём – то ли чеченец, то ли ингуш, то ли дагестанец; довольно молодой. В кабине мы ему объясняем, кто мы такие и куда направляемся. Понять нас он не может принципиально, переспрашивает в надежде, что ошибся и услышал неверно.

- И всю дорогу так ехать будете?! – поражается он. – За сколько же туда доехать можно?

- За недельку подтянемся, - солидно отвечаю я.

- И сколько вам за это заплатят? – не унимается парень.

Он просто не в силах свести воедино образ отпуска и автостоповскую поездку в такую даль. Он убеждает нас, что во время отпуска он предпочёл бы отдохнуть. Мы терпеливо ему разъясняем, что для нас именно то, что мы сейчас делаем, и является отдыхом, что Алтай гораздо привлекательнее, чем остекленевшее от жары и людей Сочи, но остаёмся радикально непоняты.

- Зачем ехать так далеко? Зачем ходить куда-то? Какие горы? Раз отпуск – отдыхать надо!

Отдыхать – значит лежать и жариться на пляже, лениво поглядывая на проходящих женщин, потом поесть шашлыка с хорошим вином или пивом и заняться спортом, то есть поиграть в бильярд. О том, что мир слишком велик для таких примитивных представлений, что может существовать жажда жизни и новых впечатлений, рассказывать здесь можно только из любви к искусству или по обязанности. Сейчас как раз второй случай. Тем более что униженно кланяться и поддакивать человеку только потому, что едем в его машине, мы полагаем излишним. Но презрение, хотя бы и скрываемое, тоже не лучшее чувство. Откуда мы знаем: может, в ком-нибудь что-то и изменится после встречи с нами. Такой водитель попался нам не зря, но ведь и мы не зря ему попались и нет никаких оснований считать, что он для нас более важен, чем мы для него.

Так или иначе, это наша первая машина, честь ей и почёт.

Однако после первой машины наступает антракт. Развилка перед мостом, на которой мы стоим – теоретически место очень хорошее. Но на практике оказывается, что уехать оттуда не получается. Мы ещё довольно близко от города, и любая проволочка нас невольно нервирует. Скорей, скорей, прочь из этой задымлённой Москвы! Какие могут быть остановки? Но, однако, приходится стоять, почти не опуская руки, и терпеливо ждать, пока кто-нибудь отреагирует на нас должным образом. Пытаемся перейти за мост, но там укладывают асфальт и нам приходится возвращаться. Каждая минута, проведённая на кипящем асфальте, окутанные торфяным смогом и выхлопами непрерывного потока автомобилей, неимоверно нас угнетает. Нас злит количество сворачивающих на Электросталь машин, злит то, что, пока мы неудачно искали лучшее место, впереди встала какая-то женщина с ребёнком. Мы оказываемся прикованы к одному месту и наша зависимость от людей, проезжающих мимо, нас раздражает.

- Что за люди! – возмущаюсь я. – Вот ты посмотри только: едет один, да на такой тачке шикарной. Он что, через десять километров тоже сворачивает? Или занят очень? А этот? Что, неужели во всём этом потоке нет человека, едущего на нормальное расстояние?

Оля мудро замечает, что, если мы хотим путешествовать и дальше, нам придётся приобретать свою машину. Произносится это так, что, кажется, ещё немного, и станет ясно, что нам дали знак: «Ничего у вас больше таким образом не выйдет. Растите и ездите на своём собственном транспорте». После чего можно переходить на другую сторону трассы (ещё надо умудриться перейти её в этом месте) и совершенно опустошённым возвращаться обратно. Ещё без денег никто и не посадит.

Но проходит часа полтора, и пятитысячная, наверное, по счёту машина, выбивается из общего ряда, замедляет ход и останавливается рядом.

Ура! Мы едем до поворота на Суздаль, то есть до Владимира!

Эти сто пятьдесят километров кажутся нам быстрыми и мы почти не замечаем времени, проведённого в кабине. В значительной мере оттого, что мысленно уже давно уехали километров на триста. Разговариваем свободно и уверенно, наслаждаемся удивлением водителя и сознанием величия собственных замыслов. Пока всё складывается успешно и унылые скрежетания под Электросталью забыты. В этом особенность автостопа: сколько бы ни стоял ты и сколько бы ни отчаивался, но стоит сесть в кабину, как все эти чувства мгновенно испаряются, настроение улучшается, потому что оно о б я з а н о улучшиться, так как сразу же начинается интенсивное общение с взявшим нас человеком, перед которым желчное уныние изображать было бы странно. Хотя бы потому, что большинство людей шокированы дальностью цели и самой постановкой вопроса вообще и им надо представить всё в лучшем виде, чтобы они перестали сомневаться, ведь такие сомнения не лучшим образом действует и на нас. Так что пусть уж лучше восхищаются. Никакого обмана тут нет, это просто работа с людьми, насыщенная, плотная и разноуровневая.

Проезжаем Шатуру, в её стороне сейчас живут на даче удивительные люди, ольгины знакомые по работе. Это авторы многочисленных учебников по литературе Беленький и Снежневская, которым уже за восемьдесят, но которые, тем не менее, в полной мере сохраняют творческую бодрость и полны новых замыслов. В данный момент им очень плохо, потому что именно здесь основные очаги торфяных пожаров.

Мы едем сквозь сладкую дурманящую пелену, включив жёлтый свет, и так продолжается несколько десятков километров. Однако с водителем разговариваем и находим гораздо больше общего, нежели в первой машине. К Владимиру подъезжаем уже почти друзьями и с удовольствием выслушиваем добрые пожелания и напутствия. В дороге каждое доброе слово ценно!

На суздальском повороте уже стоит человек, так что мы встаём позади него. Однако ни ему, ни нам катастрофически не везёт. Автомобили тяжело прокатываются мимо, водители ошалело смотрят прямо перед собой и ни с кем посторонним общаться явно не желают.

По крайней мере, мы видим Солнце и голубое небо, от чего в первопрестольной за последние дни уже отвыкли. К тому же Владимир – не Москва, здесь совсем другой воздух, даже несмотря на близость оживлённой дороги, поэтому нам всё равно легче. Я спускаюсь в придорожные кусты и меня сразу окружает многоголосье цикад и кузнечиков. Будто и нет рядом дороги, хочется прилечь, зажмуриться и тихонько мурлыкать. Мне приходит на ум, что Москва нынче – громоздкое и разлагающееся на солнце тело сдохшего динозавра, умертвляющее всё живое. Владимир же - город, вполне измеряемый человеческими мерками, он укладывается в сознании и охватывается воображением. Хоть я и москвич, и город свой люблю.

Парень, стоящий впереди, подходит и знакомится. Он едет в Киров, домой, а в Москве был по делам студенческим.

- Киров – это Вятка? – уточняю я. – Там, где Герцена ссылали?

Мимоходом отмечаю, насколько писать без ошибок мне легче, чем говорить. Но никто на это не реагирует – всё-таки слова только вспомогательные орудия в общении, когда видишь человека перед собой.

Оказывается, что город так и не переименовали и он носит имя Кирова до сих пор. А жалко. Населённых пунктов с такой корневой основой у нас в стране было, наверное, больше всяких других. Это логично – покойного соперника надо возвеличить, показать уважение к нему и тем самым приобщиться к его популярности. Сталин знал, что делал.

Тем временем, как мы понимаем, надо что-то делать и нам. Мы простояли на оживлённой трассе уже не меньше часа с нулевым эффектом. Возникают невольно предательские мысли о том, что нас приглашала к себе наша владимирская подруга Лена, дача которой расположена недалеко отсюда. «Отдохнёте, расслабитесь, а утром дальше поедете», - убаюкивала она нас за два дня перед выездом, когда была у нас в гостях. Непрерывный палящий зной пополам с выхлопными газами и пылью мучителен. Особенно, если продлить это чувство на несколько дней вперёд без всякой надежды на изменение. Но если дать слабину сейчас, то, в принципе, можно сразу разворачиваться и ехать назад. Путь наш настолько велик, что этот парень из Вятки (так не хочется называть этот город Кировым!) кажется нам долгим попутчиком. А такие города, как Пермь или Тюмень, вообще скрываются в неясной дымке. Будут ли они когда-нибудь? Да и есть ли сейчас?..

Мы принимаем решение уходить с невезучего места, несмотря на всю его внешнюю привлекательность. Парень увлекается нашим решением, но двигаемся мы энергично и особого разговора с нами у него не получается, посему он отстаёт на первом же перекрёстке, где голосуют какие-то рок-музыканты, длинноволосые и все в чёрном.

А мы шагаем, понимая, что это единственное сейчас продуктивное действие. Ещё через час подходим к выезду из Владимира, где объездная трасса смыкается с дорогой, выходящей прямо из города. На заправке там продают квас из бочки, мы пьём жадно и несколько больше, чем следовало бы. Пытаемся встать сразу перед развилкой (если стоять в сторону Владимира), но впустую тратим на бесплодное стояние ещё полчаса.

Выезд из города фактически представляет собой длинный спуск в котловину, на подъёме из которой виднеется Боголюбово. На спуске машины, естественно, не останавливаются и мы, вконец одуревшие от шума, жары и газов, тащимся через это неожиданное препятствие. Там нас ждёт хоть какая-то тень, но игнорирование нашего желания поскорее уехать от навязчивого владимирского гостеприимства доводит нас почти до опустошения. Опять велико искушение сказать сакраментальную фразу: «Автостопа не существует!», сесть на проходящий в сторону Москвы автобус, а потом… потом злобно переживать собственное безволие, нажить невроз на почве комплекса неполноценности, косится друг на друга, скрыто, а то и прямо упрекая спутника во всевозможных ошибках и просчётах. К тому же выслушивать утешения от тех, кому мы успели рассказать за последние три месяца о своих планах.

Наша дальновидность нас бодрит. В самом деле: что происходит такого, к чему мы не были готовы заранее? Пройдёт этот день, пройдёт ещё один и ещё. Рано или поздно мы всё равно уедем и доберёмся туда, куда считаем нужным. Что нам эти несколько часов по сравнению с годами последующих воспоминаний?

Но пешие переходы так или иначе пора прекращать, потому что Боголюбово тянется вдоль трассы на десять километров. Мы садимся в подошедший автобус и он вывозит нас за пределы этой гравитационной аномалии. Владимир нас отпустил. Теперь точно не может быть никаких мыслей о том, чтобы вернуться на ночь к Лене, так как расстояние между нами уже достаточно большое.

У следующей деревни (Пенкино?) мы стоим уже в тени, пребывая в полной уверенности, что лимит неудач на сегодня полностью исчерпан. Меня, правда, смущает неожиданно сузившаяся дорога, на федеральную трассу явно не похожая, и небольшое количество машин. Как будто за Владимиром страна сходит на нет. Мы уже наблюдали подобные же феномены в других местах, например, после Ярославля, и достойного объяснения им найти никак не можем. Гадаем, что же будет дальше. К нам неожиданно пытается присоседиться пожилая деревенская тётушка с авоськой.

- Я к вам! – радостно сообщает она, ковыляя по пыльной обочине.

Вот это заявочки!

- Зачем? – вырывается у меня глупый вопрос.

- Будем вместе уезжать! Так веселее, - тяжело дыша, улыбается тётушка, не сбавляя шага.

Пока она подходит, отказываясь слышать на расстоянии, мы хором и долго уверяем её этого не делать, дескать, нам будет рядом с ней совсем невесело, потому что ей надо в соседнюю деревню, а нам чуть дальше, что двоих с рюкзаками и так плохо берут, а рядом с троими, тем более такими живописными, не остановится никто и никогда.

Так мы погубили искренний порыв начинающей бабушки. Она теперь всё отведённое ей бабушечье время будет желчно, с обидчивым недоумением вспоминать этих молодых хамов, отбрыкавшихся от неё в её же деревне. Про то, что святая простота хуже воровства, она, само собой, не подумает.

Худо-бедно, но продвижение наше происходит, хотя и время уже близится к пяти. Правда, жара настолько сильная, что совершенно не хочется есть и съеденное с минералкой печенье вызывает у нас ощущение тошноты в следующей машине, где мы сидим на пассажирских местах в грохочущем «Газике» и по очереди развлекаем двух мужиков спереди. В одной из деревень мы умываемся у колонки, а под Вязниками, на самой границе с Нижегородской областью я останавливаю, наконец, «Газель», едущую в Нижний. Надо сказать, что у Оли ловля машин не особо получается и на меня сегодня водители явно реагируют лучше. Теперь это пожилой мужичок, знающий себе цену, как многие профессиональные водители, и оттого спокойный и основательный в словах и жестах.

Под Нижним тоже горят торфяники, выжженные придорожные перелески смрадно тлеют, сладковатый торфяной туман смешивается с едким дымом открытого огня. Кое-где беспомощно стоят одинокие пожарные машины, их присутствие не вызывает никакого воодушевления. Смотреть на обугленные уродливые остовы деревьев и волны чёрной погоревшей травы тяжело, мы-то понимаем, что климат меняется не сам по себе, и настолько безводное лето – по большому счёту результат антропогенного воздействия.

- Несколько дней назад трассу перекрывали, - рассказывает водитель - Люди объезжали вот по этой дороге, - он кивает на боковую однополоску,. незаметно сворачивающую в ёлочки. – Толкучка была ещё та! Особенно, если фура с фурой встретятся. А здесь не проедешь – задохнёшься от дыма.

Мы едем по Нижнему. Город действительно крупный и серьёзный, вызывает невольное уважение; всё-таки третий в стране после Москвы и Питера. Проезжаем мы в основном по рабочим районам, по улице Грекова. Исторический центр, Волга и затон имени Карла Маркса, который мы с изумлением обнаруживаем, рассматривая карту, остаются далеко слева. Зато мы переезжаем Оку. Ока здесь, за километр до впадения в Волгу, необычайно широка, почти такая же, как сама Волга в Ярославле. Уступами вздымается высоченный правый берег, гряда холмов буквально нависает над рекой. Мост на высоте метров в тридцать застывшим полётом стрелы вытягивается к ним, врезается в узкую расселину трассы, которая тоже устремляется круто вверх, но всё-таки не успевает за холмами и до самой вершины стиснута их мощными откосами.

Подъём мы одолеваем едва ли наполовину. Кабина внезапно заволакивается дымом, мотор чихает и с облегчением останавливается. Причина прозаична, особенно если учесть невыносимый зной: выкипела вода, а затем и часть масла. Выбора у нас нет, я беру двадцатилитровую канистру и бегу к Оке, мимоходом прикидывая, за счёт каких резервов буду подниматься обратно.

У моста, не раздумывая, начинаю спускаться по бетонному откосу. Угол наклона не менее сорока градусов, высота с пятиэтажный дом. Через несколько секунд понимаю, что одно моё неверное движение приведёт к тому, что весь оставшийся путь я преодолею вниз головой, ибо ухватиться абсолютно не за что, а я к тому же в сандалиях, боковые швы на которых уже начали тихо расползаться. Осторожными шажками добираюсь до естественного склона, перевожу дыхание и, цепляясь за деревья и кусты, спускаюсь на берег. Каменистые выступы пляжа дают возможность набрать полную канистру, будь там песок, пришлось бы разуваться и заходить в воду по колено.

Застоявшийся организм жаждет стремительного и резкого движения. Зря я переживал за свои резервы. Обратно иду настолько быстро и сосредоточенно, что проскакиваю нужный поворот и поднимаюсь на два уступа выше трассы. Спускаюсь теперь вниз, снова рискуя слететь кувырком, продираюсь сквозь кустарник и сорняки, никогда не видавшие человека, и возвращаюсь всего спустя двадцать минут после ухода.

Половина воды с шипением испаряется в раскалённых трубках, но с грехом пополам подъём мы всё-таки преодолеваем. Водитель нас высаживает и тихо-тихо, чтобы не перегреть двигатель ненароком ещё раз, катится под горку в гараж. Совершенно ясно, что он вывез бы нас далеко за город, потому что контакт мы установили хороший, но эта непредвиденная остановка спутала и нам, и ему все карты.

В принципе, мы и так уже почти за городом. Идём в сгущающихся сумерках и размышляем, что делать дальше. Проходя мимо длинного деревянного забора, наслаждаемся сильнейшим яблочным ароматом – за забором огромная яблоневая плантация, говоря прозой, садовые участки. Но забор высок и укутан колючей проволокой.

Наконец, встаём за последним, судя по всему, перекрёстком. На другой стороне дороги – непонятные гаражи; у меня мелькает идея спуститься к Волге и найти там пригодное для ночлега место - ведь ночевали же так вот, на берегу Волги, наши знакомые девчонки! Но идея эта как мелькает, так и рассасывается в воздухе, потому как глухие гаражи – не самое спокойное место, обычно ночью это территория наркоманов, бомжей и прочих тёмных личностей с намерениями не менее тёмными, чем их личности. Это редко встречающийся в жизни мир опереточных негодяев. Всё это Оля мне доходчиво и несколько утомительно разъясняет и нам ясно: так или иначе, а надо ехать.

Мы ещё явно не нащупали ритм путешествия, не отработали определённых стереотипов отношения к происходящему. Отсюда появляется элемент подвешенности и заброшенности, носящий характер, конечно, психологический. Меня, надо сказать, подобные вещи мало смущают, мне вообще всё равно, где ночевать и сколько времени ехать, но наличие рядом жены диктует свои особенности восприятия ситуации. К тому же в самом деле тревожит то, что мы проехали всего-навсего половину из замысленного мной перед стартом. До Нижнего добирались дольше, чем пару недель назад до Вологды, и это неожиданно удлиняет наш путь.

Решение ехать – правильное, поэтому первая же машина останавливается рядом с нами. Мы договариваемся, что нас подвезут до деревни Работки. Выясняется это уже в кабине, но там темно, а в темноте карту не очень-то посмотришь, как ни старайся. По расстоянию это примерно шестьдесят километров.

Машин на трассе много, в том числе и встречных. Это очень неудобно, слепящие фары проносятся мимо нас без пауз и передышек. Водитель жмурится, тихо чертыхается и я вполне его понимаю. Сам он ведёт машину с ближними подфарниками, дальний свет не включает, чтобы не слепить другим. Другие слепят, а он – нет, хоть и ругается.

При скорости под сто двадцать мы резко тормозим и я едва успеваю понять, что произошло. Вернее, перешло. Почти полностью чёрная корова, тупо кося на нас глазом, неторопливо пересекает трассу.

Да-а, и корову, и нас было бы жалко, а хозяин животного, вероятно, сейчас валяется где-нибудь в сарае вдребезги пьяный и к ответу его не призовёшь.

На заправке к нам просится по-городски одетый парень. Ему ехать меньше, чем нам, но водитель берёт с него пятьдесят рублей. Видимо, за одежду (с нас-то чего возьмёшь?). Оказывается, парень тоже из Москвы, но до Нижнего доехал на поезде. Ну вот: и за билет платил, и сейчас.

Деревня Работки расположена в стороне от дороги, о чём свидетельствует мерцающий в темноте указатель. Нам необходимо как-то ополоснуться после такого сумасшедшего дня и мы в полном мраке осторожно продвигаемся по корявому сельскому асфальту, намереваясь дойти до Волги.

Начинается собственно деревня и тянется она довольно долго, Волги не видно. Спрашиваем у какого-то аборигена, сидящего на корточках возле дороги и курящего в рукав.

- Это вам ещё с километр пройти надо, - цедит он. – А вы откуда будете?

Мы говорим «спасибо», идём дальше. Абориген увязывается за нами и я сбрасываю рюкзак на одно плечо, на ходу разминаю затёкшие члены. На всякий случай. Но всё обходится, хотя спешка мужика, нас обогнавшего, не совсем понятна.

Выходим на более или менее освещённое место, видим колонку рядом с массивным дубом. За придорожной поляной непрерывный ряд заборов, - там дома и спят люди. Становится ясно, что нашу Волгу мы уже нашли и на сегодня путешествие закончено. Время первый час. Неизвестно, когда мы дойдём-таки до реки и что мы там найдём в глухой темноте, а главное, - что будем делать после, ведь у воды ночью, как правило, летают комары?

Принимаем решение располагаться на ночлег прямо здесь. Осматриваемся. Дорога, по которой мы шли, пустынна, в домах тоже не появляется признаков жизни. Бесцеремонно разоблачившись донага, я с довольным фырчанием залезаю под колонку, а Оля, отпуская ехидные и совершенно неуместные шутки по этому поводу, налегает на рукоятку.

Блаженство!!! Вода, согретая общим зноем, прохладными струями расплёскивается по плечам, стекает по спине и ногам. Я на корточках изворачиваюсь под колонкой, едва не подвывая от наслаждения, и выглядит это, наверное, в самом деле, несколько забавно. Чувствую себя так, словно сбросил липкий полиэтиленовый скафандр, д ы ш у всем телом, п о ю всем телом… Ни единый стежочек, ни одна мокрая тряпочка не стесняет, хм… как ни странно, не стесняет именно душу. Вот она, психофизиология…

Свобода и удовольствие переполняют меня настолько, что, кажется, появись сейчас кто, и внимания не обратил бы. Оля не настолько раскрепощена, но и она так или иначе приводит себя в порядок. Освежённые и вдохновлённые, мы отходим с поляны на заросший деревцами участок между дорогой и домами, рыщем в темноте, выбирая конкретное место. В результате располагаемся прямо на заросшей колее от какого-то транспорта. Кажется, мотоцикла с коляской. Меня одолевают по этому поводу определённые сомнения, но Оля машет руками и кричит: «Я хочу спать! Я хочу спать! Доставай еду!» Жена хочет спать и есть, – как тут будешь противоречить?!..

Я ловко избегаю необходимости ставить палатку, говоря, что «сейчас подойду», и подгадываю так, чтобы возвратиться к импровизированному ужину.


День второй

Удивление сельчан, чайник. - Жара, едем тяжело. - Самум на границе Чувашии. - Шофёр из Йошкар-Олы. - Чувашия – выжженная степь. - Волга, Мариэла, десантники. - Керосинщик, Шаймиев. - Разъезд за Казанью. - Салман: эзотерика, душ из канистр, кафе «Тургай». - Нижнекамск и Елабуга: две галактики. - Ночь на разъезде: пшеничное поле, сосны.

Утро несколько тяжёлое. Размётанная ночь топырилась зигзагами, мы то и дело просыпались от всяческих шорохов, разговоров, один раз Ольга весьма энергично попросила некоего гражданина немедленно убрать огонь – гражданин, прогуливаясь в ночной прохладе, был, вероятно, изумлён нашим домом и решил уточнить, что это такое. Для лучшего рассмотрения начал использовать зажигалку. Наш дом, однако, отнюдь не отличается несгораемостью, пришлось прикрикнуть.

Я совсем потерял ощущение времени. Среди ночи мне казалось, что уже утро, утром я вообще не сразу понял, где нахожусь, фантазматические сны чередовались и перемешивались с посторонними звуками, ощущениями неровностей пола и прочими особенностями походных ночёвок.

Оля просыпается первая, неуклюже пихается, расталкивая меня или потягиваясь столь своеобразно, потом высовывает голову наружу. И засовывает её обратно.

- Там нас уже делегация ждёт, - сообщает она.

Так как я никак не реагирую на её слова: ну, ждёт, так пусть подождёт, не развалится, мало ли нас делегаций ждало! – она опять высовывается и вступает с аборигенами в контакт.

Картина получается уморительная: человек пять-семь пожилых женщин и бабушек стоят шагах в десяти сбоку от входа, не решаются подойти и напряжённо взирают на непонятное явление, которого – это они точно помнят – вчера вечером здесь ещё не стояло. Оля коротко объясняет кто мы такие, и что такое наша палатка.

- А… ну, слава Богу, - облегчённо вздыхает одна из бабушек. – А то мы уж думали: коляску нам подбросили с ребёнком!..

Потрясающая ассоциация. Конечно, наша палатка необычной формы, но спутать её с детской коляской – это надо ухитриться. И ведь стояли, мялись, смотрели друг на друга: кто же первый предложит какое-нибудь действие? И вместе с тем сторожились связываться с непонятным, ибо смекали, что первому наверняка придётся стать ответственным и взять на себя хлопоты по инвентаризации феномена.

Узнав, что мы приехали из Москвы, женщины вторично во все глаза глядят на нас. Предположения их не оправдались, но чудо всё равно налицо. Москва здесь, в Работках, представляется чем-то нереально далёким и вообразить, что кто-то ещё вчера мог оттуда выехать, а потом провести ночь у них в посёлке, им безумно тяжело. Размеренная поселковая жизнь никак не предполагает таких скачков, - и мы при этом всего в пятистах километрах от столицы!

Оля осваивается, как всегда, быстро.

- Вы, вместо того, чтобы стоять и смотреть, лучше бы кипяточку нам принесли, - и доверительно сообщает. – А то мы озябли чего-то ночью…

Вышедший посмотреть на митинг молодой мужик из соседнего дома безмолвно скрывается за изгородью и приносит вскоре небольшой чайничек и ржавую железную кружку.

- Кружка только одна, извините, - смущается он.

К этому времени из палатки вылезаю и я, и понимаю, что интерес сельчан не случаен. Мы умудрились расположиться на отдых фактически на главной деревенской площади!

Молчаливо отмечаю, что Оля была всё-таки права, когда настояла на том, чтобы мы взяли с собой пакетики с кофе. Днём, конечно, будет опять жарко, но с утра такая перспектива – лишь далёкая абстракция. Мы подкрепляемся, осматриваем местный магазинчик в поисках съестного и, как на работу, выходим на трассу.

По пути обращаем внимание на то, что Работки живописно помещены в чашу кольцевидной котловины и гряда холмов в отдалении изолирует посёлок от остального мира. Если посёлок достаточно старый, то очень интересно, какие особенности могли сформироваться в поведении местных жителей и их восприятии мира, когда со всех их сторон окружали высокие холмы, переваливать через которые практической необходимости, наверное, и не возникало.

Что нас ждёт – неизвестно, и гадать неохота. Вокруг бабочки, цветочки, птички и бездонный бокал дороги, от которого мы отхлебнули лишь один небольшой глоточек.

С утра начинается прежняя история. Кто проезжает мимо, кто энергично показывает, что будет скоро поворачивать. И куда можно поворачивать в такой глуши? Езжай себе прямо да езжай. Один добрый человек на «МАЗе» с прицепом подвозит нас до того места, где многие сворачивают. Это всего несколько километров, там трасса действительно разветвляется. Кто-то едет на Чебоксары и Казань, а кто-то – на Большое Мурашкино и Сергач. Да-а…

За автосервисом мы зависаем на два часа. Нас опять начинают одолевать всяческие сомнения – возможен ли автостоп за пределами центральной России? Машины всех марок и расцветок притворяются, что мы невидимки, и заставляют нас глотать пыль с дорожным угаром и печься под весёлым солнышком, которое поднялось уже достаточно высоко.

- Ничего, - успокаиваю я Ольгу. – Работки близко, нас там уже помнят, вынесут ещё водички. Поживём там недельку – и домой. Может, и к Волге разок спустимся…

Но Оля занята важным делом, она уговаривает проезжающие автомобили обратить на нас внимание.

- Машина, нам ехать надо, - убеждает она машину. – Нам правда ехать надо. Так что, машина, ты уж останавливайся давай… Не хочет! Не верит, что нам ехать надо.

- Надо плакат написать: «Мы здесь стоим не просто так!», - предлагаю я. – Или: «Кто не остановится, тот дурак».

- Вот балбес! – радуется жена. – Надо же таким балбесом быть!

- Я тебе дело предлагаю, а не всякие там хиханьки, - наставительно указываю я. – А тебе и невдомёк, что машина тебя не слышит. Она же быстро проезжает. Да и шумит к тому же.

Несколько раз нас подбрасывают на совсем крошечные расстояния, но худо-бедно довозят до посёлка Воротынец. Последним, кто нас довозит до этого самого Воротынца, становится таксист из Дзержинска, что под Нижним Новгородом. Он едет в Воротынец к сыну, который жил там всё лето у родителей жены. Сыну его исполнилось уже семь лет, в сентябре он должен пойти в первый класс и ему пора готовиться к школе. Ольга очень удивляется, зачем забирать ребёнка в начале августа и мужик тоже мнётся. Но объяснять не хочет. Ладно, дело хозяйское. Зато он рассказывает нам, что в Дзержинске полно химических предприятий и город это очень грязный.

Воротынец немножко левее трассы, до Волги от него не больше десяти километров. Там, где нас высаживают, находится автовокзал этого райцентра. Небольшая площадь, образованная остановками и несколькими магазинчиками, занята импровизированными торговыми рядами из деревянных ящиков и коробок из картона, за которыми восседают бабушки и профессионально продают рыбу и молодые яблоки. Солнце бьёт отвесными лучами прямо в темя и совершенно неясно, как бабушкам удаётся высидеть на этом пыльном солнцепёке без всяких зонтов и укрытий. Мы чувствуем себя как вялые куклы из растопленного воска и только холодная минералка, запасы коей обновлены нами в одной из местных палаток, скрашивает наше существование. Ледяную воду из магазина мы разбавляем тёплой водой из недопитой бутылки, спрятанной в моём рюкзаке, и получаем много прохладной, которую глотаем без перерыва, потому что вокруг не только очень жарко, но и сухо.

Перед нами в наглую встают голосовать местные девицы. Буквально в трёх метрах. Устраивать дискуссии с сельскими хамами ни малейшего желания у нас нет и мы терпеливо ждём, пока эти барышни будут подобраны.

Второй день мы палимы нещадным зноем, я мысленно удивляюсь, каким образом нам удаётся обойтись без теплового или солнечного удара. Вслух удивляться таким вещам, - значит, навлекать на себя праведный гнев жены, которая свято блюдёт неписаные законы путешественников: начнёшь обсуждать возможную беду – получишь её непременно.

Вместе с тем, за эти два дня из нас выветрился весь аристократический снобизм. Мы уже не выбираем придирчиво марки автомобилей, а готовы ехать на всём, что движется. Я ловлю себя на том, что с завистью провожаю глазами проезжающие изредка трактора – они-то едут, пусть и медленно, а мы продолжаем стоять и конца-края этому пока не видно. Карта изучена наизусть, мы забавляемся тем, что находим на ней изумительные названия деревень и городков в том районе, где сейчас проезжаем. Ох уж эти русские деревни! Кобыленка рядом с Коммунаром, Ключищи и Ендовищи поблизости от Большого Рыбушкина и Карги, Останкино и Ваганьково (они-то откуда?), Выползово и Мочалище… Единственно, возмущает нас Малое Мамлеево под райцентром Лукояновым. Мамлеев – модный ныне писатель, претендующий на исследование русской души и, видимо, оттого обильно населяющий свои «метафизические» романы маньяками, некрофилами и самоубийцами.

Поэтому когда около нас останавливается грязный, пыхтящий и напрочь раздрызганный «КамАЗ», мы счастливы особенным счастьем людей, нашедших в пустыне оазис. Как в башню, забираемся в высокую-высокую кабину и глядим на всё сверху вниз. Трясёт, воняет, ползёт еле-еле, но зато – выше всех!

Водитель едет к родственникам в Чувашию. Оля бесхитростно начинает расспрашивать его, какие они, чуваши, и водитель, посмеиваясь, сообщает, что он как раз чуваш и есть.

- Ух ты, как здорово! – радостно удивляется Оля. – Никогда живых чувашей не видела…

Ну и язык.

Но водитель не обижается.

- Только мёртвых раньше, да, видела? – смеётся он.

Оля энергично выясняет, каков процент чувашей в местных селениях, как они общаются с русскими, чем отличается их быт и народные представления.

Узнаём, что русских в республике больше пятидесяти процентов, что чуваши очень много пьют, что чисто чувашских деревень в республике мало, но чувашский язык изучается в школах обязательно.
- И Пушкина на чувашском изучаете? – поражается Оля.
- И Пушкина, - утверждает водитель.

- А давайте, я буду читать стихи Пушкина, а вы будете сразу переводить на чувашский! – придумывает Оля и сопротивляться её идее, как всегда, очень трудно.

Водитель особого энтузиазма не проявляет, но Оле гораздо важнее собственная придумка, чем чьи-то сомнения.

- Я вас любил, любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем…

И водитель увлекается, задумывается, и читает Пушкина на чувашском!

Язык чувашей шелестящий, со многими шипящими и сложными сочетаниями согласных. Позже Оля объяснит мне, что он – аналитический, в отличие от флективного русского. Сказать такое водителю, - он бы, наверное, испугался и убежал, но Оля молчит. И слава Богу.

Один раз мы притормаживаем и долго едем крайне медленно, потому что впереди неторопливо продвигаются несколько комбайнов, обогнать которые никак не удаётся из-за узости трассы и значительного потока встречных машин.

Но мы не переживаем. Особая прелесть присутствует в медленной езде, словно переносишься на двести лет назад и видишь окружающее таким, каким его видели люди, проезжая на лошадях и телегах. Каждое дерево из тех, что посажены вдоль пути, сразу оживает тогда своей жизнью, текущей вне зависимости от того, кто едет мимо. На него можно долго смотреть, увидеть изгибы его ветвей, рисунок на коре, шевеление листьев. Можно даже проследить за трепетанием отдельного листика или цветка, на который села пчела или бабочка. Мы как бы приобщаемся к этому уголку, который существует, как и миллионы подобных же мест, независимо от нас, и смысл этого существования - свой особенный, ни на какой другой не похожий, и оно будет длиться, это существование, когда мы проедем сто метров или сто километров, вне всякой зависимости от нашего присутствия где-либо. А потом, спустя много месяцев или лет, мы его вспомним и пошлём мысленный привет, ибо когда-то мы подсмотрели за краешком его жизни, а оно тоже взглянуло на нас; взглянув же, запомнило и протянуло между нами тоненькую ниточку связи и незримого понимания.

Это продолжается минут двадцать, наконец, комбайны сворачивают к какой-то деревне, и мы разгоняемся почти до шестидесяти километров в час.

Высаживаемся мы на самой границе Нижегородской области с Чувашией, предварительно постояв некоторое время на месте и попереводив Пушкина ещё немного. На границе стоит ДПС, а кругом расстилается запылённая горячая равнина. Водителю надо поворачивать резко вправо – он едет в Ядрин. Мы благодарим его и оглядываем место.

Машин фактически нет и для меня это большой вопрос – куда деваются в таких местах все транзитники, которых должно быть немало? Ведь и из Москвы ездят в Сибирь, да мало ли таких далёких маршрутов! Оля привлекает моё внимание – сзади нас крутится настоящий маленький самум, пыльный смерч. Он как-то неуловимо приближается и мы спешно закрываем лицо ладонями, пытаемся отвернуться от вихря пыли, песка и мелких камней. Кисло смотрим друг на друга, кое-как отряхиваемся, делаем по глотку минералки.

- Так, поприветствовали, - бормочет Оля, утираясь рукавом.

Мы стоим на плоском, как блин, месте. Пыль, полынь и яростное солнце – это всё, что нас окружает. О том, что такое вода, люди, наверное, вспоминают здесь только по праздникам. Но нам везёт и меньше, чем через четверть часа мы уже садимся в ещё один «КамАЗ», на этот раз очень ухоженный и уютный. Мы настолько привыкли к грязи и полному разгрому в кабинах российских грузовиков, что некоторое время пытаемся примириться с несообразностью. Ощущение такое, что мы попали в старый советский фильм об ударниках, где у героев всё отутюжено, накрахмалено и вылощено в самых неподходящих для этого условиях. Но мы лицезреем это своими собственными глазами и нам становится ясно, что подобное бывает не только в фильмах. Идеальная чистота, почти стерильность в кабине, где всё разложено по своим местам, а не болтается чёрт знает где, некурящий, тщательно выбритый шофёр в чистой и аккуратной одежде – дело удивительное.

Пожилой и уже совершенно седой румяный дядька с удовольствием с нами общается, много рассказывает о местах, мимо которых проезжаем. Сам он изъездил таким вот образом всю Европейскую часть России - за тридцать-то лет стажа!

- А за эти годы дороги сильно изменились вообще? – задаю я сакраментальный вопрос и дядька машет рукой:

- Не то слово. Причём я даже не скажу, что машин намного больше стало ездить. Если немного совсем только. Да и то за счёт частников. Сами дороги, конечно, получше стали – и расширились во многих местах, и поровнее асфальт класть стали, и развязок хороших настроили. Но зато и опаснее стало. Где попало уже ночевать не встанешь. Двадцать лет назад возил я велосипеды, и это с открытым кузовом у грузовика. И вот еду, бывало, уже вечером, так где запримечу место удобное, так съезжаю тихонько с шоссе и становлюсь тут же неподалёку. В рощу там заеду, к речке или на луг какой. И сплю спокойно. А сейчас разве возможно такое? Закрытые фуры – и те на ходу прямо вскрывают, как консервные банки, а чтобы заночевать так – и речи не может быть. Машину уведут, а самого пристукнут. Сильно времена изменились…

- Мне кажется, я уже раньше вас подвозил, - говорит он, поглядывая на нас заинтересованно. – Как сейчас помню: года два или три назад точно такие же ребята здесь на какой-то фестиваль бардовских песен ехали. И в это же время, примерно. Чу-уть, может, пораньше.

- Увы, по этой дороге мы впервые едем, - разочаровывает его Ольга. – И на Грушинском фестивале в первый и последний раз я была лет двадцать назад, когда он ещё только начинался. А теперь там по несколько десятков тысяч человек приезжает, целый город, люди за несколько недель палатки ставят, чтобы место застолбить. А Вы мужчина колоритный, мы бы Вас обязательно запомнили!

Лиса Патрикеевна.

- Надо же, совершенно такие же ребята, - огорчается польщённый водитель. – Три года прошло, а я их всё помню. Вообще частенько людей подвожу, мне интересно, зачем человек на дорогу вышел, куда едет…

Я вслух удивляюсь приятному несоответствию кабины и водителя устоявшимся стандартам, дядька интеллигентно улыбается.

- Каждый живёт, как сызмальства приучен. И где бы ни находился он тогда, везде будет свою линию гнуть. Мне это нетрудно, а для другого – тоска зелёная, он всю жизнь готов жить, будто в воронке от взрыва.

Приятный мужик. Основательный и не грубый. Хорошо.

Мы едем по московской широте, но впечатление такое, что находимся в степях южной Украины, и вот-вот из-за пригорка вылетит конная казачья лава с Григорием Мелеховым во главе. Бурьян, полынь, пыльные жёлтые балки вместо привычных оврагов, белое выгоревшее небо… Это совсем другая страна, от Москвы нас отделяют уже не только километры, но и ритмы окружающего, психологически воспринимаемые совсем иначе. Одновременно с этим растёт понимание того, как далеко мы собрались, и сколько нам надо ещё проехать, если через каких-то семьсот километров ничего уже не напоминает о России. Точнее говоря, о Руси. Мы переполнены впечатлениями и о конечном пункте уже давно вспоминаем только тогда, когда объясняем водителям, кого им посчастливилось подвозить. Впервые в путешествии происходит практическое осознание громадности просторов нашей Родины, её исключительного многообразия. Ведь и здесь живут люди, и живут они совершенно по-другому, чем в тех же Работках или в самом Нижнем. Они и сами совсем другие, у них свои предания, своя религия, представления, стереотипы поведения.

Непосредственно перед Чебоксарами начинаются крутые ровные холмы, покрытые короткой жёлтой травой без единого кустика или деревца; мы то забираемся на самый верх и видим впереди плоскую равнину с городом, растёкшимся по ней, то ныряем вниз, и тогда холмы сдвигаются, возносясь прерывистыми неправильными гребнями и загораживая полнеба.

В Чебоксары въезжаем примерно в два часа дня. Проезжаем по самому краешку, как и в Нижнем Новгороде. Однако приметить ухоженность улиц успеваем.

- В Чувашии вообще очень внимательно следят за порядком, - рассказывает нам шофёр. – Вот я из Йошкар-Олы. Ничего я плохого про свой город сказать не могу, люблю его очень. Но порядка там такого нет.

Мы узнаём, что Йошкар-Ола – столица Марийской республики – Марий Эл, и что до Казани нам как раз лучше ехать через Марий Эл, потому что все дальнобойщики теперь ездят именно так, по северному берегу Волги. Мост через Волгу под Казанью, якобы, открыли после ремонта недавно и сделали платным, вот люди и вспомнили про бесплатный маршрут – через Волжскую ГЭС, что под Новочебоксарском.

Между Чебоксарами и Новочебоксарском пролегает абсолютно плоская равнина, рассекаемая шикарной скоростной трассой. Между городами километров пятнадцать и какое-то время видны они оба. Мы сворачиваем в сторону Волги и ещё издалека распознаём циклопические сооружения Волжской ГЭС. Нам хочется знать, когда начнётся Мариэла (так называть её мне больше нравится), но наш дядька лишь добродушно посмеивается.

- Когда в Мариэлу въедем, вы сами всё сразу увидите и поймёте, - говорит он.

Вскоре нашему взору открывается Волга. Мы проехали параллельно ей в Нижнем, не дошли до неё несколько сот метров в Работках, а теперь, наконец, должны пересечь её в своём неуклонном стремлении к поставленной цели.

Волга величественна и огромна. Противоположный берег едва угадывается в дымке, мы словно приближаемся к океанскому заливу, настолько головокружительная картина предстаёт перед нами. Движение этой громадной массы воды столь неотвратимо, что вода эта, кажется, только по ошибке называется рекой. Мы совсем недавно видели Волгу в Ярославле и Костроме и там это была большая река. Здесь это уже не река, а что-то другое, выходящее за пределы разумения. Медлительные выпуклые водяные пласты переваливают один через другой, скользят всей массой по зияющей – если на миг представить её лишённой воды - впадине русла и теряются в его безбрежном просторе. Эта вода с т е к а е т по земной поверхности прямо в Каспийское море, подобно опытному лоцману проложив себе правильный путь через тысячи километров болот, лесов, гор и бескрайних степей. Нечеловеческие масштабы предстоящего нам завораживают. Мы долго едем по плотине, глядя, как нехотя приоткрывается противоположный берег, а набухшая, напитанная мощью сотен рек и ручьёв Волга, выгибаясь тусклой, чуть подзеркаленной линзой, медленно вздымает к нам свои перевитые жилами массивные водяные мышцы.

Волга – граница миров. Въехав на другой берег, мы понимаем это сразу. Стоило нам проехать всего-то пару-тройку километров по мосту, как всё волшебно преобразилось. Сосны, ели, густой широколиственный лес, – пересекая унылую, пустынную Чувашию мы думали, что уже бесконечно долго этого не увидим. А увидев, поняли, что въехали в нежную зелёную Мариэлу.


Фото 1. Волга – граница между Чувашией и Мариэлой. Чебоксарская ГЭС.

- А вы что ж, думали, что я в том пекле жить стану? – посмеивается старый шофёр. – Не-ет, там пусть чуваши живут, а я свою Мариэлу люблю, ничего мне больше не надо.

Он везёт нас ещё тридцать километров до поворота и всё это время мы проезжаем по тенистой дороге, задевая порой кабиной ярко-зелёные, подсвеченные солнцем ветви широко и привольно растущих ив с необычно крупными листьями.

Шофёр очень тепло с нами прощается, сожалеет, что мы не хотим заехать в Йошкар-Олу, а он не имеет возможности нас подвезти дальше. Он очень хороший пожилой дядька и мы рады, что сели в его машину. Но место, где он нас высадил – небольшой разъезд с одним поворотом – явно не производит впечатления места, насыщенного автомобилями. Машины по главной дороге проезжают примерно раз в минуту и только одна из десяти сворачивает в сторону от Йошкар-Олы, то есть туда, где стоим мы. Никаких обещанных фур и грузовиков, едущих в объезд, и близко нет. Похоже, их тут никогда и не было.

Между тем, место само по себе очень привлекательно характерной для средней полосы неброской лесной красотой, что после длительного пребывания в раскалённой степи, где невозможно найти тень по причине её полного отсутствия, кажется действительным волшебством. Рядом с дорогой – заброшенный потрескавшийся бетонный постамент с трансформаторной будкой, в тенистом прохладной лесу две старые колеи от трактора. Люди иногда здесь появляются…

После оживлённых дорог в районе Чебоксар нам кажется, что мы попали в сонное царство. Через двадцать минут, когда окончательно становится ясно, что мимо нас будет проезжать не более десяти машин в час, восемь из которых имеют явно местное происхождение, у меня возникает нервическая мысль возвращаться в Чебоксары и ехать в Казань по южной дороге. Здесь тихо и хорошо, но у нас в данный момент иные ценности. Всё-таки решаем подождать хотя бы час. Время пока терпит.

Из-за поворота к нам выруливают двое великовозрастных пацанов в шортах и с какими-то пакетами. Мы смотрим, как они появляются, подходят и молча располагаются рядом. Удивляемся, спрашиваем, чего они собираются ждать. Один из парней, постарше, нехотя буркает в сторону, что через сорок минут тут будет проезжать местный автобус (а время почти четыре часа). Ольга вежливо просит ребят отойти в сторонку, раз уж мы здесь встали и ждём отнюдь не автобуса до соседней деревни.

- Просто рядом с четверыми машина не остановится, - объясняет она.

- Вам надо, вы отходите, - бросает старший через плечо, даже не удостаивая нас взгляда.

- Мы вообще-то первые сюда пришли, и просим вас по-хорошему, - замечает Ольга.

Мальчики совсем отворачиваются от нас и независимо присаживаются на корточки, доставая сигареты. Видимо, мы их не впечатляем. Ну что, силой их гнать прикажете? Ребятки наглы и равнодушны, они местные, и на лицах у них так и написано: «Я из соседней деревни». Мы с Олей переглядываемся.

- Ребята совсем тупые, давай отойдём, - произносит она вполголоса.

Я подхожу к приподнявшемуся старшему.

- Я понимаю, что ты у себя дома, но перед незнакомыми взрослыми людьми не надо казаться таким крутым, будь попроще. И если с тобой разговаривают, повернись к собеседнику, не развалишься.

Парень шевелит рефлекторно толстыми губами, настороженно глядит на меня взглядом начинающей шпаны, пытаясь определить степень опасности. Но я не воплощение третьего закона Ньютона, я здесь по другому поводу, поэтому просто отворачиваюсь и мы с женой отходим на десяток шагов ближе к развилке.

И почти сразу нам улыбается удача! Незаметно вынырнувшая тёмно-зелёная «Мазда» бесшумно тормозит рядом с нами, а сзади останавливается ещё и бордовая «Нива». Оля обмолвливается с водителем «Мазды» парой слов и делает характерный приглашающий жест. Я запрыгиваю на переднее сиденье, и меня тотчас мягко вдавливает в его обивку. За рулём сидит молодой симпатичный мужик в серых тренировочных штанах. Его зовут Сергей. У него голубые глаза, пшеничные волосы и усы. Он энергично выспрашивает, кто мы такие и куда путь держим.

- Вот это да! – искренне восхищается он, крутя головой. – И всё автостопом?

Получив утвердительный ответ, он ещё раз искренне восхищается.

- Молодцы, ребята, это, конечно, здорово! А сюда-то вы как попали? Вам же на Казань!

Я пополам с Ольгой объясняю, что нас сюда привезли и сказали, что все дальники идут на восток по этой дороге. Сергей смеётся и качает головой.

- Нет, грузовиков здесь никаких не бывает, если только из деревни в деревню… И это хорошо очень, потому что здесь тишина сохраняется и красота первозданная. Вы вот на Алтай за красотой едите, а красота, она вот тут, совсем рядом от Москвы. Я как приехал сюда после армии, так и не выезжал отсюда ни разу, и никуда и не хочется выезжать. Вот вы проезжаете по дороге и то можно увидеть, насколько тут хорошо, а если вглубь заехать, так и вообще говорить нечего. У нас же тут сплошные санатории, заповедники да национальные парки. Я просто тут инженером лесного хозяйства… егерем то есть работаю и всё знаю, всю республику исколесил, везде был. Здесь, ну… можно сказать, сад эдемский, такая красота. Климат очень здоровый, никакой слякоти, как у вас там в Москве; зима – так, значит, зима, лето так лето. Ягод, грибов столько, что никуда ходить не надо - прямо на опушке собрал, сколько надо, и делай с ними, что хочешь потом! А если очень много нужно, так стоит только в лес зайти. Так потом и не выйдешь, если есть страсть к этим вещам.

Животных опять-таки много, мы здесь их численность поддерживаем, следим внимательно за поголовьем. Бывало так, что малину собираешь, а на другом конце поляны медведь малину собирает. Урчит, радуется тоже… Их, если не трогать и шуметь достаточно, чтобы предупреждать о своём появлении, бояться нечего. Другое дело, что люди часто в панику впадают, начинают кричать там, убегать, или, наоборот, подходить поближе, чтобы рассмотреть, или вообще сфотографироваться вместе. Этого никакое животное не полюбит. Так этих медведей такое количество тут, что приходиться контролировать, отстреливать. Иначе они борзеют, прямо в деревни заходят, скотину драть начинают… А что ему? Людей-то не трогают, а коров одним ударом. Я помню, своими глазами видел, как корова от медведя удирала по полю. Ну, она отбилась от стада, подошла чересчур близко к лесу, а там медведь сидел. Ну, он за ней и побежал…

- Так ведь медведи быстро бегают, что ему за коровой гоняться-то? – не выдерживаю я.

Сергей смеётся, машет рукой.

- Что вы! Коровы носятся как лоси, бывает! Правда, недолго. Так вот, та корова от медведя вдоль опушки улепётывала, а мишка за ней по лесу бежал. Деревья валил на бегу, – словно траву приминал, как танк. Под конец выпрыгнул на поле, лапой один раз вот так сделал… - он проводит сверху вниз рукой с растопыренными полусогнутыми пальцами. - И шкуру с коровы всю одним взмахом и стащил. Как перчатку. Страшный зверь на самом деле. И очень умный. У нас тут и волков полно, но мишек больше, они здесь главные. А человек… человек главный, пока ко всей этой природе уважительно относится, правила в лесу соблюдает.

Оля работала в своё время в заповеднике, где выращивали медведей, и занималась «мониторингом крупных хищных млекопитающих», поэтому ей очень хорошо понятно то, о чём рассказывает наш водитель. Она сама вставляет несколько историй на эту тему, и Сергей совершенно счастлив, видя, что его понимают.

На короткий момент он замолкает, потом опять оживляется.

- А дорога здесь пустынная на самом деле, вам, можно сказать, повезло, что нас встретили. Я тут уже привык ездить, и всякий раз восхищаюсь, в каком чудесном краю я живу… Тут, если от дороги чуть в сторону отъехать, то такие озёра будут! Вода прозрачная, синяя, в глубину метров на двадцать видно, как на Байкале. Монетку на дно кинешь, так она лежит и сверкает себе, словно её в любой момент обратно вытащить можно. Кристальные озёра. Причём они одно в другое впадают, сложные системы образуют, берега разные: там коряга над водой торчит, там дерево так склонилось дугой, словно вода его притягивает, там валун какой-нибудь замшелый лежит… Красота!

Сергей торопится рассказать нам как можно больше, зная, что не так уж и много нам вместе ехать. Он и признаётся в один момент:

- Вот представьте, если приду я домой и начну вдруг перед женой такие рассказы рассказывать. Она же меня за сумасшедшего примет! Чего ей рассказывать-то – оба в таком месте живём, всё каждый день видим. А вот когда незнакомые люди попадаются, из других мест, тогда сразу начинаешь понимать и ценить свой край по особенному. Поэтому здорово, что я вас встретил: мне же самому приятно поделиться тем, что вокруг меня такая красота лежит!
У меня мама в Чувашии – вы через неё проезжали – живёт, в Новочебоксарске. Так она как приехала сюда, так ахнула, уезжать не хотела. Там у неё каждое деревце на счету, как богатство какое, а здесь – никто их не считает, деревья-то!

Сергей обводит рукой и весело смеётся. Потом мгновенно затормаживает, полуразвернувшись, и показывает нам заболоченное озерцо на левой стороне дороги.

- Было бы время, можно было бы спуститься вниз, там такой берег живописный, - поясняет он нам и добавляет, видя моё секундное замешательство оттого, что он остановил машину на встречной полосе. – А здесь машин мало, я привык ездить, как хочу.

Озерцо живописно и с дороги, восхищая множеством оттенков зелёного. Прямо по середине его, важно поглядывая по сторонам, плывёт крупная утка с выводком утят, уже достаточно большеньких и самостоятельных, потому что они двигаются несколько вразнобой. Чёрная вода бесшумно раздвигается и оставляет позади семейства медленно расходящиеся маленькие волны, покачивающие плоскую зелень прибрежных кувшинок.

Машина неслышно разворачивается, и мы несёмся дальше. Стрелка спидометра почти всё время держится на 120 км/ч.

- Я вот с другом вдвоём еду, так у него «Нива», она больше не пойдёт, вот я и ползу, как черепаха, - рассказывает Сергей. – А так летишь сто семьдесят-двести и прекрасно себя чувствуешь. Машина послушная, трасса прямая, свободная…

Мы узнаём, что Сергей и его друг – бывшие десантники и они в данный момент едут на озёра купаться и праздновать День десантника. Ведь сегодня как раз второе августа (что-то сейчас в Москве творится!). Сергей усиленно зовёт нас с собой.

- Всего двенадцать километров и такая красота там – словами не выскажешь! Мы же туда едем не как некоторые празднуют: водка, дебоши там, драки… Нам отдохнуть охота. А вы заодно и на Мариэлу посмотрите, и сами отдохнёте, сполоснётесь. А вечером дальше поедете.

Да, это соблазнительно. Но ехать нам далеко и соблазнов ещё на пути будет немало. Мы в дороге только второй день и не одолели ещё и пятую часть её. Так что с большим сожалением, но приходится отказаться.

Сколько мы едем, проехали всего мимо одной или двух деревенек, уже полузаброшенных и вросших в землю. Людей здесь мало, места пустынные…

- Я очень люблю свою землю, - утверждает спокойно Сергей и видно, что для него это не пустые слова. – И ни на что её не променяю. Можно сказать, что здесь я вторую родину нашёл. Места-то точно такие же, как в центральном районе, только сохранилось всё лучше, нетронутое всё. А люди не знают, какая красота рядом с ними, рвутся куда-то на Кипр, в Анталию, в Египет… Ладно бы ещё ехали, чтобы на памятники посмотреть, пирамиды там, дворцы старинные. А то приезжают и с пляжа не выходят никуда, а потом ещё хвастаются… Да я свои озёра ни на какое Красное море не променяю! Тут, конечно, туризм не помешал бы, потому что республика бедная, да никто этим заниматься не хочет, всё на самотёк пущено, только мы вот – лесные инженеры – за порядком следим, лесу помогаем. А водоёмы, их же очищать надо, а никто этим не занимается. Пьющих много. Работать не хотят, совсем опустились. Хозяин хороший любой земле нужен. А уж для такой чудесной, как Мариэла, тем более.

Не первый раз за путешествие мы слышим от человека, что он любит свою землю. Причём признаётся в этом без всякого пафоса. Можно ли такое представить в Подмосковье? И не просто говорит, что любит, но и знает, и умеет рассказать про неё. Йошкар-Ола – глубочайшая провинция с точки зрения москвича, но и здесь живут люди, и живут они, вовсе не стремясь в столичную суету и не ощущая себя из-за этого обделёнными. Мы убеждаемся, что пока есть такие люди, как этот бравый десантник – теперь егерь – до тех пор будет сохраняться настоящий русский дух в нашей стране, неподвластный пришедшим из-за границы чуждым веяниям.

- А чего в этой Москве делать? – удивляется и недоумевает Сергей. – Я там жил некоторое время, в Выхино. Потом не выдержал, уехал обратно. Нельзя там нормальному человеку долго жить. Человек должен с природой общаться, а там какая природа? Всё Подмосковье застроили, замусорили… Трудно там. Я даже, - он немного смущённо смеётся, – жалею вас поэтому, что вы должны в таком месте жить. Соберётесь переезжать – знайте, что есть на свете такая Мариэла, где хорошим людям всегда рады.

У малозаметного на нашей скорости поворота к располагающейся тут же крошечной деревеньке мы останавливаемся. Подъезжает и тормозит следующая за нами бордовая «Нива». Пока мы подписываем Сергею наши книжки, оттуда выходит ещё один бравый десантник в тельняшке, с густыми чёрными волосами и роскошными гренадёрскими усами. Он с удовольствием с нами знакомится и Оля просто тает, попав в окружение подтянутых добродушных мужиков. Я их фотографирую всех вместе, и мы ещё некоторое время разговариваем, явно не желая расставаться.


Фото 2. 2 августа – День десантника. Ольга, справа Сергей и его друг в центре .

- Эх, если бы времени у меня чуть побольше было, - с чувством говорит Сергей. – Довёз бы вас до Казани, да не обессудьте: нечасто у нас праздники выдаются.

Мужикам и впрямь надо ехать, и нам тоже. С сожалением мы прощаемся. Сергей запрыгивает в свою зелёную «Мазду», товарищ его – в «Ниву», и они скрываются за деревьями.

Мы стоим довольно долго; я несколько камней швыряю в заболоченный пруд поблизости от дороги. Ряска на несколько минут отплывает в сторону, а после терпеливо смыкается вокруг того места, куда упал камень.

- Так вот и мы с тобой, - говорю я Оле. – Проберём всех до костей, дадим человеку поглядеться в отражение, а ряска всё равно потом затянет, как и не было ничего. Мораль ясна: всякую тину и плёнку должны разгонять собственные источники движения. Например, бьющие со дна ключи. А ещё лучше – какая-нибудь речка.

Но жена не настроена на философские беседы. Она исподтишка начинает кидаться в меня маленькими камешками. Как часто в наших единоборствах, я сразу испытываю смешливую расслабленность, настолько сосредоточена она в своих нехитрых замыслах. Я отхожу на середину дороги, бормочу что-то о кавалькаде «Крайслеров», которая скоро подъедет и заберёт нас отсюда, потом хватаю камень весом примерно три килограмма и качу его в сторону Оли. Она отпрыгивает, смотрит на меня возмущённо, зато глаза её мигом проясняются, всё сосредоточенное лукавство и экстремальная живость при реализации своих коварных планов относительно меня улетучиваются. Я удовлетворён.

Несколько раз я примериваюсь к пруду – нет ли там более или менее приемлемого места для того, чтобы хоть разок окунуться, смыть с себя пот и грязюку. Но пруд всё же создавался для иных целей, омовение в нём, вероятно, совершают только лягушки.

Многие машины прямо перед нами сворачивают с дороги и едут куда-то чуть вбок. Нас это возмущает. Такое впечатление, что они от нас шарахаются. Я начинаю что-то плести про то, что это результат моих опытов с аурой, но тут рядом с нами останавливается долгожданный «Крайслер» - грузовик с оранжевой цистерной и надписью «Огнеопасно» на борту.

Мы начинаем осматриваться и располагаться. Кабина производит удручающее впечатление: всё грязно, ни один циферблат на приборной доске не работает и стрелки безжизненно висят на нулях, пластиковые панели наполовину выдраны, наполовину обклеены обрывками каких-то плакатов. К тому же почти каждое наше движение таит в себе, оказывается, немалую угрозу.

- Ты рюкзак в другую сторону поставь, - советует водитель. – А то там масло протекло, испачкаешь.

Хорошо, нет проблем.

- Ноги туда не вытягивайте, там тряпки в солидоле.

Как скажете, не будем.

- Тут особо не облокачивайся, а то сиденье вперёд уедет.

Да? Ну ладно…

- Руку сюда не клади, видишь – тут провода открытые, мало ли что…

Любопытно…

Я прошу приоткрыть наглухо задраенные окна. Окно слева не открывается, просто иногда можно вынуть стекло, но потом его долго вставлять обратно. Верхний люк заклинило и он вообще, можно сказать, не существует. Зато можно приоткрыть окно справа. Для этого водитель, представившийся между делом Алексеем, протягивает мне плоскогубцы.

- А то там одна железка торчит, эта… ручка отвалилась давно.

Отдавая инструмент, Алексей заботливо предупреждает:

- Только осторожнее там с ними, а то болт расшатался, развалятся ещё в процессе. Да! – и окно до конца не открывайте, а то там резьба сорвана, стекло вывалиться может…

Ироничный немой вопрос так откровенен в наших глазах, что Алексей фыркает, взглядывая на наши физиономии, и поясняет со смешком:

- Это не моя машина.

И обстановка разряжается понимающим обоюдным хохотом.

Алексей - профессиональный болтун. Неторопливыми словами, похлопывая утверждающе по баранке и поглядывая на нас периодически, он начинает рассказывать о б о в с ё м. Если наши ответные замечания затягиваются, он начинает новое повествование поверх этих наших бестактных попыток.

Как только мы садимся, тут же переезжаем через речку. Оказывается, машины сворачивали не просто так в сторону, а под мост. Речка небольшая, но внизу достаточно народу для такого места, песчаный пляж. А я примеривался к болоту! Э-эх… Мы с Олей провожаем речку завистливыми взглядами безнадёжно опоздавших и я спрашиваю, как её название. Хотя название в данной ситуации – утешение небольшое.

- А я не знаю, - беспечно отзывается Алексей. – Сколько лет тут езжу, а никак не могу запомнить все эти шурум-бурум. Чего себе голову засорять? Едешь себе да едешь.

Он говорит, не останавливаясь ни на минуту, в моменты, где сказать уж совсем нечего, вставляет профессиональные междометия типа этого самого «шурум-бурум» или просто ряд невнятных звуков, похожих на цитирование алфавита в кабинете логопеда. Такой человек не может носить человеческое имя, у него должна быть профессиональная кличка и про себя мы уже называем его Керосинщиком.

Минут через десять он вдруг вспоминает, что ему, вообще-то, возить людей запрещено, если эти люди не экспедиторы со специальными разрешениями. Мы выжидающе молчим, вместе думаем, как решить эту проблему. С одним пассажиром у Керосинщика всё отработано: человек рядом с постом ГАИ ложится на второе сиденье, и его не видно. А нас двое. Но два человека – это уже аудитория, такими вещами не разбрасываются, поэтому мы уверены, что выход Керосинщик найдёт. Так и есть.

- Ладно, это, в общем, неважно, они у меня все уже тут прикормлены. Это когда только начинал ездить, бывали всякие там шурум-бурум, а сейчас всё нормально. Мне ведь вообще-то и курить в кабине нельзя, - сообщает он, закуривая очередную сигарету. – Надо отойти на расстояние, радиусом не меньше пятидесяти метров, прикидываешь? И скорость больше пятидесяти кэмэ развивать нельзя, и обгонять никого нельзя… А я так ездить не привык, я нормально привык ездить.

Он с мельчайшими подробностями повествует нам о своей работе (а возит он авиационный керосин для вертолётного парка Казанской области), объясняет, что его цистерны хватит максимум на три часа лёта, тут же переходит на начальника татарина, который, как и все татары, тащит своих, жадный и крутит много левых дел с другими татарами. Что его давно приглашает знакомый бизнесмен быть его личным водителем, но он отказывается, потому что ни под кем ходить не привык, а любит вот так ездить по белу свету. Что татары поднялись, занимаются активно строительством, что все поля у них засеяны, а дома содержатся в полном порядке по сравнению с нищей Мариэлой, и алкоголиков мало - и мы видим, что это действительно так, стоит нам пересечь границу с Татарстаном.

Разговор плавно переходит от частных экономических вопросов к глобальным политическим.

- Ну это… вызывает, значит, Путин Ментеймирку к себе в Кремль, сажает напротив себя и говорит: «Ментеймирка, суверенитет суверенитетом, а триста твоих законов российским не соответствуют! Потом: есть у тебя нефть или нет?» Ментеймирка покорно соглашается: «Есть!». «Чья нефть: татарская или российская?». «Российская», - уныло отвечает Шаймиев. «Ну так где же бабулечки?! – разводит руками Путин. – Ты там строительство развёл – молодец, метро в Казани строишь – хорошо, но зелёненькие-то вынь да положь!»

Керосинщик радостно делает характерный жест, как будто перелистывая пальцами купюры, и продолжает:

- Путин ему: «Я тебе не Боря, за тобой в Казань ездить не буду, чтобы уговаривать договор подписать. Ты у меня ещё всю дань от Батыя до Мамая вернёшь! Ну так что: партия сказала…». «Комсомол ответил», - говорит Ментеймирка. А Путин говорит на прощанье: «Вот и хорошо! А зелёненькие – вези».

То есть совершенно очевидно, что рассказчик сидел рядом и всё это прекрасно слышал, сам периодически вставлял фразу-другую. Оно и ясно: мужики решили сообразить и вот нашли третьего, чтоб не скучно было.

Поистине, среди водителей есть категория таких, которые будут готовы говорить на любые абсолютно темы, поддерживать абсолютно любой разговор, при этом высказывать собственное, временами довольно оригинальное мнение. И всё это на основе общения с огромным количеством людей, рассказы которых причудливо сплетаются и претерпевают своеобразные изменения в голове у такого водителя, а его типично шофёрская самоуверенность, убеждённость в том, что никто лучше него жизнь знать не может, сообщают его высказываниям шарм само собой разумеющейся убедительности. В результате рождается новый маленький миф.

Именно к такой категории принадлежит Керосинщик. Сын Шаймиева живёт парой этажей выше его, поэтому он всё про него знает, а равно и про лошадей, которыми увлекается высокородный сосед.

- Да, пацаны конкретно поднялись, - снисходительно соглашается он, фигурно выпуская дым изо рта.

Он всё также знает про строительство в Казани метро, про нефтяные факелы, виднеющиеся на горизонте, высказывается о проблеме двуязычной педагогики и этнического состава татарских школ. Даже если он говорит, что ничего не знает, это не мешает ему накидать в течение пяти-десяти минут несколько спонтанных рассуждений на заданную тему.

Мы трясёмся, словно едем по просёлочной дороге, глотаем отвратительный запах фенола от химпредприятий в Волжске и Зеленодольске и слушаем параллельно рассказы о проблемах укладки нового асфальта в этих городах и ситуации вокруг химической промышленности в республике.

Черноволосый, с загорелой физиономией, он поглядывает на нас чёрными, как маслины, глазами, небрежно закуривает очередную сигарету и, словно диктор радио «Свобода», просвещает ошалевших путешественников о положении дел в мире и его окрестностях.

Высаживает он нас в идеальном для автостопщика месте – у последнего поворота на Казань. Дальше идёт дорога на восток, объездная кончилась.

- Давно уже таких классных ребят не подвозил, - признаётся Керосинщик. – Ещё бы провёз, да время нету. Ну, да вам отсюда легко будет уехать, здесь хорошо должны останавливаться.


Мы благодарны Керосинщику за байки и точное место десантирования, но одновременно рады, что всё закончилось. Четыре часа дикой тряски и сигаретный дым при отсутствии вентиляции нас достаточно утомили. Казань осталась сзади и справа, перед нами – прямая дорога на Набережные Челны.


Фото 3. Трасса за Казанью.

Пост ГИБДД неожиданно большой, пожалуй, такого нам ещё не приходилось видеть. Сотрудников ГИБДД там не меньше двадцати и они тормозят чуть ли не половину машин, а движение на трассе кое-какое есть, это не Мариэла. Я лакомлюсь мороженым и мы опять стоим, плохо понимая, как будем уезжать. Водители на нас совсем не реагируют, а солнце между тем потихоньку садится. Ставить палатку вроде как особо и негде, потому что кругом голая равнина, довольно взъерошенная и пыльная, просматривается чуть ли не на несколько километров, а ночевать в соседстве с толпой сомнительных мужиков, кажется, только по недоразумению натянувших форму ДПС, не очень-то хочется. Энергетически место походит на московский рынок, - много мусора, много волосатых животов, цепочек из жёлтого металла, гортанных выкриков и малоприятных взглядов и жестов. Нас это вроде не касается, но есть чувство брезгливости ко всему этому сборищу. Так неприятно глядеть на копошение тараканов. Вроде и не хищники, а гадко и глаз не оторвёшь вместе с тем.

Берёт нас теперь чистокровный татарин, тоже сравнительно молодой парень, который представляется Салманом. Оля никак не может понять, переспрашивает его имя несколько раз и я пихаю её в бок, чтобы успокоилась и прекратила расистские выходки.

Салман осведомляется, курящие мы или нет, и, узнав, что нет, курит редко, а чтобы выдохнуть дым, всё время оборачивается к своему окошку. Он не меньше русского Керосинщика страдает от произвола начальства, но мудро рассуждает, что, как показывает жизнь, жадные люди рано или поздно получают своё сполна.

- Был нормальный человек, а как власть получил, так и не узнать его теперь, - рассказывает он. – К сожалению, со многими так бывает, власть… она искушает очень. Не надо отчитываться ни перед кем, никто слова поперёк не скажет. Недаром говорят, что медные трубы тяжелее всего пройти. Если у человека нет внутри ощущения, что все его успехи ещё и обязывают его к чему-то, то очень плохо. Пропал, можно сказать, такой человек. Он, кажется, и имеет всё, а сам в страхе живёт всё время, как бы это не потерять. Всех подозревает, то есть и друзей у него уже быть не может, только так… подельники. А кто боится, тот, наоборот, все неприятности к себе и притягивает.

Салман родился и живёт в селе, окончил 9 классов, потом ПТУ, теперь шоферит. Откуда у него такое ясное представление об этих трудно формализуемых вещах?

Дальше – больше. Разговор заходит о том, почему современные города держатся за счёт приезжих и вообще о дальнейшей судьбе России в связи с агрессией западной поп-культуры. Подбирая простые слова и аналогии, я излагаю фрагменты теории этногенеза Льва Николаевича Гумилёва, говорю о том, что, когда в центре костра дрова выгорают, пламя вспыхивает с новой силой, подключая энергию дров с края. Так и столица уже выдохлась энергетически и нуждается в притоке свежих сил из провинции, а прессинг западной цивилизации действительно опасен, потому что в процессе него нарушается естественный ход развития российского суперэтноса, образуется химерическая система, в перспективе нежизнеспособная. Салман слушает со вниманием и понимает легко, что показывает соответствующими замечаниями и примерами.

- Вот вы люди умные, учёные, как вы считаете, в религии есть смысл? – задаёт он наивный вопрос, и всем телом поворачивается к нам, настолько ответ для него важен.

- Это вопрос сложный очень, не на пять минут, - осторожно отзываюсь я, памятуя о том, что татары мусульмане. – Сам-то что думаешь? Ведь если вопрос готов, то, выходит, и подумать уж над ним как-то случалось?

Лицо Салмана выражает сомнение. Он рассказывает про знакомого старика, который стал муллой, когда понял, что подходит старость и пора подумать о душе.

- А жил всё время как очень нехороший человек. Я просто его с детства знаю и отец мой его с детства знает. Всегда обманывал, спекулировал, доносительством по мелочи всяким занимался. А теперь вот окончил медресе и стал уважаемым человеком, слова поперёк не скажи. Всё равно, что против Аллаха говорить будешь. Нельзя спорить с муллами. Так вот я и думаю: что в нём изменилось, чтобы он действительно людям помогать мог? И не как-то там мешок довезти или денег дать, а в душе помочь разобраться. Кто его знает, тот к нему не пойдёт, потому что он такой же остался, всё подарки ему неси на все праздники…

- А Бог в его деятельности как-то участвует? – провокационно спрашиваю я.

- Да в том-то и дело, что, получается, в мечети или церкви, как у вас, православных, одно говорят, а другое делают. А Богу и не нужны они вовсе, чтобы своё слово сказать, и помочь как-то человеку.

Что мы ему можем объяснить? Человек всё сам прекрасно знает. И не только знает, но и сказать об этом может.

- Мне вообще-то во-он туда, - улыбается Салман и кивает вправо, в нашу сторону.

Мы смотрим направо. Там Нижнекамск. Но моста нигде поблизости нет, ближайший только в Набережных Челнах. Вот и приходится объезжать сто километров.

Время уже близко к полуночи, ночь окутала прозрачной чёрной вуалью огромные пространства татарских степей. Справа, за Камой, сияет ровными огнями сплюснутый диск Нижнекамска. До него не больше двадцати километров. Прямо же по ходу мерцает звёздочками ночных огоньков другой город – Елабуга. Она чуть дальше, и нам надо именно туда.

Ночная дорога – особенная. Мы словно движемся в безвоздушном межгалактическом пространстве, а поблизости повисли в необъятной беспредельности войда две галактики, два маяка для усталых странников, два мира со своей жизнью, своим теплом и своим уютом.

Узнав, что мы грязные и голодные, Салман оживляется и предлагает нам помыться, так как у него есть две канистры с водой, и они ему теперь уж не нужны.

- А дальше, километров через тридцать, будет замечательное кафе «Тургай». Там очень вкусно кормят. Всё время, как проезжаешь мимо, там всё машинами заставлено – люди же знают. Я и сам хотел заехать перекусить, а теперь точно заедем.

В удобном месте он останавливает грузовик. Уже почти ночь. При свете фар я хладнокровно раздеваюсь, как вчера в Работках, и с удовольствием привожу себя в норму. Воду всё же экономлю и её остаётся ещё достаточно. Оля тоже споласкивается кое-как, но никак не хочет расслабиться и понять, что в темноте при направленных в другую сторону и к тому же движущихся источниках света мы сливаемся с бегающими тенями и никому до нас нет никакого дела.

Кафе «Тургай» – первое придорожное кафе, в которое мы заходим на нашем пути. Там очень уютно, просторно, обслуживают быстро и с улыбками. К тому же там дёшево: за восемьдесят рублей мы заказываем себе неплохой ужин на двоих. Кухня там самая разнообразная: и русская, и татарская, и среднеазиатская, и даже кавказская.

- Здесь много кто ездит, - поясняет Салман.

После импровизированного душа и горячей еды – первой за двое суток - мы понимаем, что жизнь может быть гораздо прекраснее, нежели мы думали о ней последнее время. Я настолько расслабляюсь, что забываю на столе кошелёк, вручённый мне женой перед высадкой и, уже залезая в кабину, стучу себя по голове и бегу обратно, сопровождаемый её выразительным взглядом.

- С вами хорошо ехать, - Салман вовсе не исполнен сентиментального добродушия накануне расставания, он, как сельский житель, основательно и спокойно говорит то, что есть. – А я вот пару недель назад подвозил одного мужика до Ульяновска, так он меня просто достал. Всё говорит про какую-то парапсихологию, про магию, всё пристаёт: давай, говорит, проблемы твои решу… Я уж говорю ему: ты, дескать, сиди молчи. Едешь, и Бог с тобой, а рот открывать не надо. А он всё гонит чего-то, причём всё непонятно, с мысли на мысль как-то перескакивает, уследить, к чему он клонит и что вообще сказать хочет, невозможно. Под Ульяновском спрыгнул и спасибо не сказал. Вроде двести пятьдесят километров проехал бесплатно, а просто – прыг и всё. Бог с ним, конечно, просто неприятно как-то было, думал, вообще никого больше брать не буду, а тут смотрю: вы стоите, решил взять. И хорошо, что взял. Приятно с вами общаться очень.

Вылезаем мы на разъезде под Елабугой и это для нас важный шаг: теперь окончательно ясно, что через Казахстан мы не поедем, иначе нам следовало бы ехать до Набережных Челнов, а там дальше, на Уфу.

Время полпервого ночи. После короткой заминки мы шагаем во тьме. Мимо нас, разрезая темноту и тишину, иногда проносятся рычащие грузовики. Наша цель – некое скопление деревьев, которое мы углядели в неверных отсветах фар на другой стороне дороги. Душевность и простота Салмана, хороший ужин нас умиротворили, к тому же мы уехали за Казань более чем за двести километров.

Мы топаем по кромке поля, постоянно утыкаясь в какие-то кусты или сворачивая в канавы. Я предлагаю ставить палатку прямо на примятой пшенице, но Оля возмущается таким святотатством и гонит меня дальше, хотя сама идти на своих каблуках едва может. Наконец кое-как добираемся до узенькой сосновой лесополосы. К этому времени поднимается громадная тёмно-оранжевая Луна, она заливает всё призрачным сиянием, заштриховывает ночь причудливыми тенями.

Мы нетерпеливо выгребаем шишки из-под предполагаемого места ночёвки и довольно сумбурно ставим палатку. Оля, как обычно, кипятится и распоряжается, потому что я опять путаю последовательность действий, а я безжалостно ставлю ей на вид, что отделаться от меня ей всё равно не удастся, а меня всё происходящее вполне устраивает.

Отхожу от палатки чуть вбок и долго стою, смотрю на Луну, поднимающуюся довольно быстро. Она уже высветлилась, ровный золотистый свет приковывает, чарует, завораживает. На ум почему-то приходит семья Вернадских со своими особыми взаимоотношениями с Луной, у меня чуть-чуть кружится голова и нападает лёгкое оцепенение.

Летучие ароматы сосновой смолы и пружинящего крепкого мха погружают нас в долгий и спокойный сон, а тихий шелест ветвей и падающие изредка шишки шепчут нам свои ночные рассказы.


продолжение

[обсудить статью]

 

Ваши комментарии к этой статье

 

13 весна 2003 г дата публикации: 14.04.2003