Ольга Ерёмина

Гурзуфская тропка

Повесть

 

«Неожиданное путешествие есть урок танцев, преподанный Богом».

Курт Воннегут

 

 

Севастополь останется русским

«Севастополь останется русским» - так пел Александр Городницкий.

Не знаю, останется ли - давление официальной украинизации сильно. Но сейчас это на порядок более русский город, чем Москва. Нет таджиков, киргизов и кавказцев. За три дня я не слышала украинской речи, только лёгкий южный акцент в довесок к чистому русскому - без матов и грубости. Хотя разговаривала и заговаривала я с массой людей, и окружающую речь слушала внимательно.

Испытала подлинное счастье - может быть, в детстве, на майской демонстрации, куда ходила с мамой, испытывала нечто подобное. Севастополь 9 мая - это блеск солнца, цветущие каштаны и белые акации, нарядные горожане - все с цветами, женщины в лучших платьях и серьгах, никаких пьянок и безумного пива, все за полтора часа выстраиваются вдоль линии будущего парада и терпеливо стоят на своих местах всё время - с начала парада ещё почти полтора часа. Мальчишки висят на фонарях и фонтанах, девушки и парни лезут на столбы, а детишки подбегают к ветеранам и дарят им цветы. Всё искренне, светло - севастопольцы хотят быть Россией, они верят в нашу страну - в небесную Россию, в идеал добра и справедливости. Многие сначала смотрят московский парад - он на час раньше, чем свой, а затем бегут на улицы. Когда проходят моряки, девушки млеют.

Как горько осознавать, что наша страна - увы, не та небесная Россия. Особенно в этот день, когда в Москве начиналось противостояние протестующих людей власти в лице безликого ОМОНа - праздник действительно со слезами на глазах получился.

Вечером я смотрела салют над бухтой - огни отражаются в морской воде. Боже, как торжественно и празднично! Вся набережная плотно заполнена народом, поют песни, скандируют: Се-ва-сто-поль! Не видела ни толкающихся, ни пьяных. В Балаклаву, где сняла комнату, вернулась с чувством утраты - завтра уезжать.

Я люблю Севастополь. Я хотела бы там жить.

1

2	3	4
5	6	7
8	9	10

1. Страж; 2. Балаклавская бухта; 3. Отблески; 4. Феерия;
5. В ожидании; 6. Гвоздики; 7. Участники штурма Берлина;
8. Жители осаждённого Севастополя; 9. Детство; 10. Моряки

 

 

35-я береговая батарея. Музей

Несколько лет назад мы с мужем были на мысе Херсонес (не путать с городом Херсонес, это в разных местах). Красная земля, изрытая окопами, железом нашпигованная. И обломочки человеческих костей...

Здесь сражались последние защитники Севастополя - героическая оборона закончилась предательством генералов, среди которых были Октябрьский и Жидилов. Они удрали на самолёте, а около восьмидесяти тысяч народу остались без помощи, без эвакуации, бед еды, питья и медпомощи. А вокруг были фашисты. Там отца моего мужа, деда моих детей Николая Васильевича Смирнова, старшину первой статьи, контуженного, без сознания, взяли в плен.

9 мая, билетов не было. Вход в музей бесплатный, но по билетам. Дело в том, что бетонные казематы батареи и лестницы не вмещают большого количества экскурсантов, большие группы просто опасны - не уместятся, например, на той площадке, которая выходит к морю прямо из батареи. Поэтому число людей в группах ограничено. Я об этом не знала. Когда мне объяснили, я пошла к заместителю директора по экскурсионно-просветительской деятельности Уманской Татьяне Ивановне, сказала, что я из Москвы, и что отец моего мужа здесь воевал до последнего дня. Она взяла с меня обещание написать ей всё, что помнит муж, и прислать оставшиеся фотографии, рассказать о послевоенной судьбе воина. Сходила в кассу и вынесла мне билет с проставленным временем экскурсии (на входе в батарею стоят работники и пускают строго по времени, указанному на билете).

Я плакала почти без остановки. Слёзы сами катились по лицу. (В Википедии есть информация о музее.)

В Севастополь стоит съездить только за тем, чтобы прикоснуться к этой зияющей ране и ощутить пульс войны. Чтобы сердце не заплывало ленью и жиром.

Потрясло, как создатели музея сделали Пантеон. Торжественная и грустная музыка. Лица ушедших смотрят на нас со звёздного неба, под которым простёрся разрушенный Севастополь, а затем тают, превращаясь в огоньки свечей.

А на стенах - имена воевавших здесь людей, оказавшихся в гигантской ловушке, выхода из которой почти не было. Имени Смирнова Николая Васильевича пока нет - но будет. Свободного места оставлено очень много...

 

   

 

Фото: 11- 12 - 13 - 14 - 15

 

 

8 мая. Вечер. Балаклава

В Балаклаву я приехала неожиданно для себя вечером 8 мая. Дама по имени Этери, с которой я познакомилась в ожидании автобуса в Алупке, дала мне телефон своей подруги Елены, которая сдаёт комнату, и буквально вытолкнула меня из маршрутки. Я даже заплатить не успела (там платят при выходе), как оказалась на остановке, которую вышедшие со мной мужики назвали «Киевские гусары». Оказалось: «Памятник киевским гусарам». Оттуда надо было доехать до 5-го километра (это конечная многих видов транспорта, край Севастополя, там большой рынок). Сесть на девятку - автолайн, которая ходит по Балаклаве. Там до остановки «Пожарная часть». Найти дом 13. Иду, нашла - двухэтажная сталинка. Вижу дивный балкон - почти десять метров, через весь дом - два балкона соединены в один, растяжка висит - «Орифлейм», и по всему балкону куча цветов в вазонах. Многие уже цветут. Я аж обзавидовалась - вот классно на таком балконе посидеть! Там и столик, и лавочки! Оказалось, что балкон относится как раз к той самой квартире, куда меня направили! Я на следующее утро я пила кофе на этом балконе за этим самым столиком! Там ещё горшки с укропом, петрушкой и щавелем, бассейн с лягушками и примулами цветущими, аист игрушечный и много всего другого. Есть место и для белья - посушить, и иллюминация по вечерам горит, и по праздникам флаги вывешиваются - живёт семья российских военных в отставке. Елена, хозяйка, директор «Орифлейма», потому и растяжка с этим названием висит.

Когда я увидела комнату (особенно после гурзуфской конурки), всю в зеркалах и в цветах, с двуспальной роскошной постелью и чудесным бельём, я растерялась и сказала: мол, у меня столько денег нет. Елена рассмеялась и взяла с меня в сутки 100 гривен - это столько же, сколько стоит самое дешёвое жильё в Гурзуфе, и то пока весна. Ванна, стиральная машина, кофе по утрам на балконе, освещённом солнцем, чай и ужин, приготовленный хозяйкой, внимательной и ненавязчивой, соловей под окном пел всю ночь… Короче, я была в раю.

Вечером гуляла по Балаклаве: памятники и обелиски погибшим в боях на Балаклавских высотах, неширокая набережная, кораблики и яхты, катерочки и пограничные катера, рыбачьи лодки. Куприн на набережной - словно не памятник, а сам, живой, стоит. Над городом высится Генуэзская крепость. Как в Гурзуфе. Только в Гурзуфе разрушенная. (В Судаке тоже, но в этом году я до Судака не добралась.)

На одном катере отправлялась экскурсионная группа, но я попросилась взять меня, капитан сказал - да. За 30 гривен я увидела вечернюю Балаклаву с воды, слушала неплохую экскурсию. Мы вышли в открытое море - там играют дельфины - азовка. Мягкие вечерние тени, отсветы заката на скалах, подсвеченные розовым облака. Крепость пламенела в лучах заходящего солнца, потом стала потухать. Причаливали мы почти в темноте. Затем дошла до городского пляжа - это несколько десятков квадратных метров бетона. Там народ детишек выгуливает - ходят по краю бетонного обрыва без всякого ограждения детишки по году-полтора-два, и родители спокойно стоят. Москвичи бы все извелись: не ходи туда, не суйся к краю, там опасно! У коренных жителей психология иная - дети с раннего детства понимают: там обрыв, туда нельзя. Воспитывается ощущение границы.

Хотела пойти на крепость, но стало совсем темно. В магазинчике на остановке «Пожарная часть» (от набережной две остановки, спокойным шагом 10 минут в удовольствие) купила перекусить, но Елена дома накормила меня рыбой в овощах - вкусно! Сетовала, что её младшенький сегодня домой не придёт ночевать, в другой квартире останется - младшенькому четверть века.

Ах, как я спала!

 

 

10 мая. Утро. Балаклава

9 мая утром пили кофе на балконе - хозяин приехал поздно вечером, познакомились. Классный дядька. Рассказывал, как однажды переборщил с удобрением для цветов, и все растения в горшках и кадках так вымахали, что с балкона улицы не было видно вообще. Рассказали мне, как доехать до места, где будет парад в Севастополе.

Весь день я провела в городе, вернулась после салюта без сил, сполоснулась и сразу уснула.

Десятого утром подскочила: как же можно спать, когда крепость на горе, а я там ещё не была! А вдруг убежит!

Потопала по городу. По улице Калича. Любовалась акациями, сиренью и маками, которые начались сразу, как кончились дома. К крепости ведёт сначала дорога, а затем широкая тропа. Даже ступеньки кое-где есть. Несколько лет назад башню реставрировали, реставрировали, да не выреставрировали. Говорят, всё рухнуло, стало хуже, чем было, и всё забросили. Сейчас самое ветхое на вид - это леса, не убранные от башни. Там ещё странное сооружение - рельсы, лебёдка (кажется, это так называется) и вагонетка. Всё ржавое и запущенное. Наверху куча туристов (идите с утра в будний день, если соберётесь): кто-то ругает цены, кто-то… Перечислять не буду. Дети плачут - зачем годовалых детей тащить на верхотуру?

Я пошла дальше не назад по тропе, а по склону вниз к маяку. Виды на бухту и море - бесподобные. Особенно хорошо, что весна и ещё зелень не выгорела. Маки по обрывам, цветы всякие незнакомые. Народ исчез - там круто, каменисто. Сделала несколько кадров - училась выстраивать композицию, подбирала передние планы. В море играли дельфины, летали чайки - дельфины рыбу вверх выгоняют, чайкам раздолье. Катерочки сновали, яхта белая по фарватеру шла. Выход из скального завода для ремонта подводных лодок в деталях виден.

На маяке сидел пёс и молча смотрел - не сунусь ли я на маяк. Я пошла вниз - по такому крутому склону, естественно, генуэзцы не жили, чё им там делать. А вот внизу, ближе к воде, жили - фундаменты явно различаются. Обошла скалу со стороны моря - ещё сверху увидела, что там должна быть церковь - по алтарной части. Даже молитву пропеть захотелось - моё церковно-певческое прошлое порой просыпается. Запела. Благо, вокруг ни души.

В алтарной части - потрясение: из левого края стены храма, слегка наискосок, выпирает из ровного пола жила прозрачного кварца. Он так светится, сверкает, что фотоаппарат пасует. Может, и не кварц это, а горный хрусталь. Думаю, и геологический молоток не возьмёт. Несколько малюсеньких осколочков бережно собрала - пусть дочь смотрит, определяет. На фоне красно-ржавых камней смотрелось как чудо. Уверена - храм здесь не зря поставили, и не генуэзцы, а гораздо раньше. Здесь же тавры обитали. И не даром жила оказалась в алтаре. Камню дикому, редкому, тоже поклонялись.

Назад иду - на каменной стене, где яхтклуб, сидят парень с девушкой. Я захохотала - они удивляются, чего это я: а под ними на стене приклеена реклама: живые раки. Они поняли, не растерялись и давай пальцами, как клешнями, щёлкать. Вместе смеялись.

Купаться на пляже я не стала. Странно было купаться с бетона в Балаклаве после живых камней Гурзуфа. А на морские пляжи некогда было. В этот день ещё гуляла по Севастополю, а вечером уехала в Москву.

Такой и останется Балаклава в памяти: солнце, крепость, бухта, маки и «живые раки».

 

16	17	18	19
20	21	22	23
24	25		26

16. Мирное утро; 17. Улица Калича; 18. Три башни; 19. Алый шёлк;
20. Мошкара; 21. Балаклава в утреннем освещении; 22. Кайма; 23. Вход в Балаклавскую бухту;
24. Храм; 25. Жила; 26. Живые раки

 

 

8 мая. Канатная дорога и Ай-Петри

Впечатления мои разной глубины и интенсивности, потому и осмысляются они неравномерно.

На Ай-Петри я хотела подняться давно, ещё с 2003 года. Тогда мы с мужем были довольно ограничены в средствах, а с нас хотели взять не только по 60 гривен за подъём и за спуск (60 умножить на 4), но и ещё по 40 гривен за рюкзаки (тоже умножить на 4), причём камеры хранения у них внизу нет. Тогда мы и без того были переполнены впечатлениями от Крыма и решили столько денег не тратить. Желание же подняться осталось.

Муж после этого был в Крыму несколько раз, в том числе с дочкой, но до канатки так и не доехал. Пути в иную сторону лежали. И вот я всё же решила узреть море с высоты серых зубцов Ай-Петри. Правда, как раз моря-то я и не увидела. Но по порядку…

Утром десять минут мне потребовалось на то, чтобы собрать вещи и упихать их в рюкзак. Я коротко простилась с хозяйкой комнаты и покинула Гурзуф - села на автобус в Ялту. Приехала на автовокзал, по Ялте бродить не стала - села сразу на маршрутку до Алупки. Предпоследняя остановка - Канатная дорога. Автобус свернул с верхней трассы (их три - верхняя, средняя и нижняя) и стал петлять между санаториями. Я попросила мою остановку объявить для меня особо громко - вдруг засну (накануне легла поздно).

Подъезд к канатке узнала сразу. Цены за эти годы не изменились, да только курс изменился, и теперь 60 гривен - это не то, что 60 гривен девять лет назад. Рюкзак мой был наполовину пуст, я утянула ремни, и он сошёл за косметичку. Денег за него не взяли.

Мы загрузились в вагончик, подождали минут пять и тронулись. Подъём как подъём - может быть, впечатление спокойное, без потрясения, оттого, что вокруг было пасмурно, а затем мы вошли в облака - и белая пелена затопила окна, плывём бесшумно, как в овсяном киселе. На промежуточной станции пересели в другой вагончик - билеты надо было сохранять и дядьке на станции отдавать. Работники канатки очень серьёзные, сосредоточенные, ни улыбки. Преисполнены важности от сознания серьёзности дела.

Здорово стало, когда вышли из облаков - солнце осветило склоны, мы рванулись на штурм твердыни - самая крутизна впереди, скалы ровно перед тобой, но вагончик легко парит над серыми камнями, лесами и жемчужными облаками. Я даже огорчилась, когда наконец приехали. - только во вкус вошла!

Народ выгрузился и ринулся куда-то вперёд, там целый табор - город торговый, торговля, правда, только просыпается - для Ай-Петри ещё рано, турист долго спит. Я же первым делом вернулась назад, к склону, чтобы посмотреть, откуда мы приехали. Там стояла, замерев, глядя на ползущий снизу другой вагончик, и на едва колышащуюся пелену светлых облаков, сквозь которые не видно моря внизу, но налево - виднеется Ялта, а направо - скальные зубцы, суровые, серые - корона Крыма - Ай-Петри. Невольно меня повлекло туда. И тут на моём пути оказалась кафешка. Неожиданно я вспомнила, что несколько дней ничего толком не ела, и вдруг захотела есть. Возле дверей стояла девушка в переднике - ясная, юная, чистая. Официанты кучкой сидели за дальними столиками и курили, а она одиноко грустила. Недавно работает, подумала я. Ей надо искать что-то иное, пока не оказало на неё развращающее влияние это злачное место.

Спросила у неё, что в этой кафешке подают. Она робко принесла мне меню. Я заказала плов - просто плов, больше ничего. Села на столик у самого обрыва - на открытой веранде, сидела - щурилась на светящиеся облака, ощущая полное растворение в пространстве. Недалеко, на татарских подушках, сидела семья с тёщей, зятем и детьми, тёща что-то громко и противно вещала о своей любви к лагману и сладким винам. Я отключилась от них и изучала складки скалы, формы сосновых стволов, искривлённых непогодой, жёлтые цветки очитков на самом краю бездны…

Плов с одиноким листиком петрушки в центре был средним на вкус. Есть можно. Особенно с голодухи. Посидела ещё немного, наслаждаясь тишиной, - громогласным соседям принесли, наконец, заказ, и они временно замолчали. Затем плавно двинулась по склону вправо, минуя столики, фотографируя сосны и скальные зубцы. Они прямо-таки заворожили меня. За крайней кафешкой спустилась в ложок, затем вылезла на скалы - насколько возможно. Нашла пион триждытройчатый - ещё с бутонами. На Аю-Даге отцветали. Вот что значит высота! На крайней скале - медитация над облаками. Вернулась в ложок, удалилась от обрыва. Оказалось, что вход на зубцы - платный, что это территория заповедника, стоят кордоны - многочисленные, дорожки провешены верёвками, и на входе будка и касса. Это если идти туда, куда все сначала ломанулись, - через базар и налево. А я-то направилась к обрыву - и оказалось, что уже прошла мимо будки, но брожу там, где нельзя.

Когда я не спеша, с блаженной улыбкой, вылезла из-за перегиба склона, ко мне направился дежуривший недалеко сотрудник заповедника: мол, низзя. Я ему говорю: коли уж я здесь оказалась, дайте сфотографирую вот эти цветочки. Пока примерялась, он начал рассказывать, что это за цветы. Я ему про Аю-Даг - мол, там тоже заповедник, там неопалимая купина цветёт и всё такое. Он видит, что я по его фене ботаю, и расцвёл. Подоспел второй в камуфляже, помоложе, - видит нашу мирную беседу, начал говорить, что у того, первого, пять жён и жигуль шестидесятого года выпуска. Я смеюсь: их начали в семидесятом выпускать. Он говорит: мол, не верь ему, он ко всем женщинам пристаёт, потому что он почки ест сосновые, они мужскую силу повышают. Сорвал мне почку, очистил, на, мол, ешь. Я говорю: мне, вроде, ни к чему. Он: иммунитет! Съела. Я вообще сосновые побеги люблю есть с детства. Как лакомство.

Сфотографировала эту парочку.

Так они вывели меня на дорожку огороженную, а отпускать не хотят - не в смысле денег (будка с кассой за спиной осталась), просто и мужикам пококетничать хочется. Такой простодушный флирт. Тут я окинула взглядом окрестности и струхнула, не знаю, куды бечь: на зубцы дорожка прямо, затем налево, а если направо смотреть, то там хребет горный, и всё синё от грозовых туч, молнии сверкают и гром доносится. Лишь непосредственно над зубцами солнце. Думаю: как ливанёт, а я рюкзак с вещами в кафешке оставила, где плов ела. Только тоненькая рубашка на мне. И ветер поднялся. Владимир (тот, что первым меня поймал, ему лет пятьдесят) вещает, что гроза мимо пройдёт. Мол, опыт - его не пропьёшь. Такие грозы через хребет не перевалят. Мол, иди, не бойся. А сам чуть ли не дрожит от мужского своего начала. Мне смешно стало, я его в щёку поцеловала и по тропе прямувала.

Вскоре тропа свернула влево, в дубовый лес - дубы искривлённые, кора бугристая, буки тоже кривенькие, листва свежая, солнцем пронизанная. Птицы поют, будто за хребтом небо не набухает грозой. Тропа красно-охристая, ветвится, порой весь склон истоптан тысячами ног. Но сейчас народу почти нет. Пара человек встретилась. Наверное, грозы боятся. Легко пробежала подъём - лес кончился, склон всё круче, впереди ограждение и обрыв. Ветер усиливается. Читаю складки обрывающихся скал. Какие мощные силы вздыбили эту массу породы! Камни под ногами отполированные - сколько ног и ветров по ним гуляли! Да, если гроза нагонит меня, то спускаться по таким скользким камням будет непросто. А я ещё в босоножках, кроссовки в рюкзаке. Поднимаюсь. Над линией леса - гроза видна, словно приблизилась, тучи сизые, молнии бьют в вершины. За перегибом, куда обрываются сбросы, всё то же жемчужно-опаловое море облаков, а над зубцами так же безмятежно голубеет лоскуток ситца с нарисованным солнышком. Зубцы всё ближе. Фотографирую их с разных точек - как интересно наблюдать за изменением конфигурации одних и тех же скал.

Вот я возле самых зубцов. На них не попасть. Точнее, можно, но очень опасно. Ограждение стоит. Несколько человек вылезли за ограждение, на триангуляционную вышку, и фотографируют друг друга. Ох, как мне надоели эти снимки - я на фоне такого, я на фоне эдакого.

Вдоль склона вправо - всё менее вытоптано, всё больше растений и мелких цветов. Оттуда уже видно Алупку. Хотелось идти всё дальше и дальше, но ветер стал доносить первые капли дождя. С большим желанием остаться - приходится поворачивать к лесу, на спуск.

Запоминаю картину: налево, внизу, под обрывами - море двуслойное, облака перламутром отливают в предощущении нашествия собратьев сверху. Солнце горячее - точно над скалами. Направо - зелёный склон стелется можжевельником, кудрявится дубовыми листьями, из-за хребта свешиваются грозовые тучи, прошитые молниями. Не жалею о плохой погоде (мол, моря не видела): картина до того великолепная, что дух взвивается.

В лесу - будто грозы и не бывало. Такие же блики солнца, птицы и цветы, камни и корни дубов. Я уклонилась влево, фотографируя спуск и цветы, и выбралась в небольшую ложбинку, буквально заваленную бутылками, видно, не кинутыми именно в эту ложбинку, а принесёнными дождевыми потоками сверху. Ложбинка лежала в стороне от туристских троп. Мне стало обидно за гору, я набрала в руки бутылок сколько могла, перелезла залом, ограждающий ложбинку со стороны, где идут тропы, выбралась на поляну и наконец набрела на маркированную тропу. Там - я заметила ещё раньше - чуть ли не на каждом шагу стояли вместительные мусорные ящики. Пока шла до ящика, дождь закапал. Навстречу - Владимир, несёт что-то в руке. Остановился, говорит, мол, товарищу дождевик несу. Дождь между тем притих. А Владимир со мной стоит, и затем повернул меня провожать - вот мальчишка, мне же нёс дождевик, да признаться побоялся. Не было там, откуда я шла, никакого товарища. Тем более что дождь опять усилился. И туристов не было - все сбежали.

Я почти пробежала мимо торгующих татар, забрала рюкзак и вернулась на канатку. Купила билет и поплыла вниз. В вагончике экскурсионная группа, экскурсовод с ироническими нотками в голосе повторяла заученные шутки, наблюдая, как неискушённые туристы ведутся на предложение купить у работника канатки недорого памперсы и парашюты китайского и молдавского производства.

До чего прекрасно смотреть снизу на скалы, на которые ты смотрел только что сверху! Как поучительно осознавать относительность высоты.

Со станции канатной дороги я доехала до верхней трассы, меня подбросили до алупкинского поворота, и там-то мы проторчали битый час - автобусы шли мимо, места заняты, а стоячих, мол, не берут, ГАИ проверяет. Холодно, влажный ветер. Я уже думала двинуться автостопом: зачем судьба меня маринует на этом дурацком повороте, что ей от меня надо? Оказалось, надо, чтобы я разговорилась с Этери и в итоге через час оказалась не в Севастополе, а в Балаклаве.

 

27	28	29	30
31	32		33

27-28. Зубцы Ай-Петри. Вид из кабины канатой дороги; 29. Гроза надвигается; 30. Небо над зубцами; 31. Корона Крыма; 32. Накат; 33. Внизу Алупка

 

 

2 мая. Самолёт, Симферополь, троллейбус, Гурзуфская тропка

Дальше надо рассказывать по порядку, иначе непонятно будет.

Чтобы успеть на регистрацию, мне пришлось встать в пять утра и к первому поезду метро уже быть у дверей станции. На Белорусском - аэроэкспресс, бег по коридорам и эскалаторам до терминала Д, длиннющая очередь на регистрацию, лезу без очереди и успеваю. Гнусная таможня с кроссовками в тазике, ожидание, самолёт - буднично как-то, хотя не летала двадцать с лишним лет. На таможне в Симферополе заставили снять корочки с паспорта. Зачем?

У аэровокзала - толпа таксистов. Чуть ли не за руки хватают. Я прямиком к троллейбусу - посмеялась, на них глядя. У меня украинская мелочь была - доехала до вокзала. Курс плохой. Разменяла только 200 рублей - и правильно: в Гурзуфе, куда я всё же решила ехать (в последний момент решила, до конца не знала, где буду и что - так устала от Москвы, что сил не было даже помечтать о поездке), курс был намного лучше - не в обменнике, а в сбербанке, не на набережной, а выше, где местный народ живёт, у девятиэтажек.

12.50 в гривнах стоит троллейбус до Гурзуфа. Троллейбус попался древний и гадкий, дребезжал и на крутых подъёмах натужно подвывал. В горных посёлках буйствовала сирень. Чатыр-Даг возвышался справа, манил отвесами. Ну да что! Кто от Симферополя до Ялты на троллейбусе не езжал, тот Крыма не видал.

Высадилась я на остановке «Гурзуфская тропка». Чуть спустилась вниз от трассы по ступенечкам - тишина, айва цветёт крупными белым цветами - как яблоня, но лепестки намного больше. Сирень благоухает. Справа виноградник - лозы изгибаются на охристой земле, почки зелёные только разворачиваются, я аж повизгиваю от счастья. Речечка слева течёт, журчит среди кустов - там у местных лавочки и дачи, огородишки малюсенькие. Я иду вниз с блаженной улыбкой. Глициния гроздьями свисает, прямо по гаражам вьётся, каштаны возле пятиэтажек, затем частные домики пошли - народ городит как может, второй, третий этаж пристраивает. Держу направление на купола церкви. Дорожка узенькая - машина гоняют, как не врезаются? Я вжимаюсь в стену. Мужик на мопеде останавливается: вы жильё ищете? Могу предложить - цены называет, агитирует рьяно. Я говорю: дескать, не готова сразу согласиться, пока хочу сориентироваться. Он злой уезжает. Чуть ниже тётка меня хватает - мол, у меня жильё. Ну, я это всё описывать не стану, не пошла к ней. Притопала на площадь, где церковь стоит - новодел. Раньше там рынок был, а теперь только разворот автобуса, остановка и стоянка машин. В Гурзуфе я первый раз - выбрала это место ради книги, которую пишу. Чтобы понять, что именно видели в 1954 году мои герои.

Жара, я устала, но такая красота кругом, что противные приставучие тётки только скуку навевают: с такими несколько дней жить - ядовито. Вижу забор, а за забором высоченные кипарисы и чудный парк - оказывается, там уже «Артек». Ноги сами собой свернули влево и понесли меня по дорожке вдоль забора, дорожка идёт рядом с трассой местной. Птицы поют! Дрозды по тропинке скачут. Забор - каменная кладка с решёткой, на кладку можно в некоторых местах залезть, что я и сделала. Диво предстало моим глазам: вниз по горе раскинулся свежей зеленью лес с колоннами кипарисов, с пышно цветущим насыщенно-розовыми цветами багряником (иудиным деревом), ниже - море синеет, Адалары - скалы-близнецы - в воду кинуты, Аю-Даг фоном - изгибает спину. Фотоаппарат не опускаю. Рвусь к Адаларам. А там ворота, на воротах охранник - территория «Артека». Двигаюсь дальше, влево же - три женщины туда идут. Из Севастополя. В гости в «Артек», говорят. Работали там когда-то. Доходят до очередной проходной и советуют мне, мол, дальше не ходи, это всё выше, всё дальше от моря, там уже лагерь, там жильё не сдают.

Я под рюкзаком, пусть и не тяжёлым, обливаюсь потом, но продолжаю блаженно улыбаться, хотя несколько разочарованная, что не удалось сей же час проникнуть к морю - к желанному. Поворачиваю по той же дорожке назад. И правильно делаю…

 

34	35	36	37

34. По Гурзуфской тропке, 35. Улочка Гурзуфа; 36. Лагерь Кипарисный; 37. Адалары

 

 

2 мая. Как снять комнату, райский сад, художница Мария и где есть что

…Потому что слева, из дворика какой-то гостинички, выходит женщина лет пятидесяти со сложенным мольбертом, в сильных очках, и двигается в ту же сторону, что и я. Я с восторгом неофита начинаю говорить про потрясающую архитектонику пейзажа. Слово за слово - она узнаёт, что мне нужна комната, что я, так сказать, литератор, приехала в Гурзуф первый раз. Почему же нельзя снять у женщин, которые сидят возле остановки? Я горячо объясняю, что не хочу жить вместе с торговками, что мне особенно важно, чтобы хозяйка была хорошим человеком.

Мария Григорьевна (так зовут художницу, она, естественно, из Москвы, но Гурзуф знает как свои пять пальцев, каждый год - с самого детства - приезжает сюда писать) звонит своей подруге, та ей советует направить меня к общей знакомой - назовём её Светланой. Говорит точный адрес и заверяет: она дома.

Мария Григорьевна в сопровождении уже совсем усталой меня идёт к себе домой - она живёт как раз рядом с церковью, с остановкой, в здании начала ХХ века, именуемом в народе общежитием. Чудесный, почти одесский дворик. Там мы ставим художественные принадлежности и поднимаемся по проулочку (сама бы ни за что не нашла) к улице Коровина. Светлана обрадовалась Маше, но с некоторым сомнением посмотрела на меня: мол, я пока не готова принимать гостей, но после секундного колебания повела смотреть комнату за 100 гривен - это самое дешёвое, что можно было найти вообще. Деньги нужны, пенсии не хватает.

Дворик малюсенький, проход узкий, налеплено - комната на комнату, чтобы как можно больше приезжих вместилось, в этот же дворик выходят двери туалета, кухни, комнаты, предложенной мне. В самом конце - дом, где живёт хозяйка, веранда превращена в комнаты, три из которых хозяйка сдаёт.

Светлана - женщина лет пятидесяти пяти, одета в свободное платье, плавно облегающее ещё широкие бёдра. Она родом с Урала, широкое, типично русское лицо, волосы светлые, но стрижены очень коротко, буквально по-мальчишески. Говорит о том, что у неё гостям полная свобода, что она ни за кем не следит и никого ни в чём не ограничивает. Только чтобы чистоту соблюдали и все вещи клали на свои места.

В комнатке - двуспальная кровать с непривычно мягким для меня матрацем, шкаф и стул. И тридцать сантиметров до окна, чтобы только встать с кровати, и то боком.

Мария Григорьевна ушла, пристроив меня, а я мгновенно забралась в душ, вскипятила чай, съела булочку и плюхнулась в постель - спать.

Через полтора часа я вскочила и двинулась смотреть Гурзуф - уже вправо от церкви. Надо было купить хоть какой-то еды и попытаться разменять деньги.

По указателям забрела на дачу Чехова - вечерело, посему я только познакомилась с вальяжным, женолюбивым, артистичным хранителем музея (его мама - одесситка, слышно сразу), наметив дачу к обязательному посещению, и поползла к пляжам. Увидела входы в парки, которые теперь принадлежат санаториям, ворота всюду закрыты, вход платный и только с экскурсоводом. Жаль.

Набережная с обычными кафешками и тупой музыкой не вызвала никакого воодушевления. Олеандры на набережной помёрзли этой зимой, цветов ещё не посадили, только сосны стоят кое-где. А вот торговцы - везде, скучают, народу пока мало.

Долго сидела на красной гальке, кидая в воду камни, смотрела на светящиеся в закатном солнце Адалары. Вернулась в сумерках с банкой консервов и хлебом, поела. Побеседовали со Светланой - она учитель русского языка и литературы, сейчас не работает, только репетиторством занимается. Я рассказала ей о своих книгах и методических пособиях для учителей. Она посетовала, что все говорят-то по-русски, но в школе изучают украинский, в итоге ни русского, ни украинского толком не знают.

У неё сейчас снимает комнату сорокалетняя москвичка, одинокая женщина по имени Наташа. Светлана и Наташа остались на кухне щелкать семечки, а я упала в сон.

 

 

3 мая. Море в тумане, знакомство

В Москве семь утра. В Гурзуфе шесть. Но мой организм живёт по Москве, и в семь обычно просыпается сынок, чтобы собираться в садик. Вот и я просыпаюсь в семь - железно. Пять минут лежу в постели, думаю: хочется чаю, но хозяйка на ночь закрыла кухню на ключ, а мне ключа не оставила. Сама она ещё спит. Утро чуть туманное, но такое живое, свежее. Неужели я проваляюсь в постели - и не схожу на встречу с солнцем и морем?

Наташа вчера говорила, что она купается на Гурьевских камнях - это название пляжа на территории, занятой «Артеком». Справа - лагерь «Кипарисный», слева - множество других лагерей, а между ними пляж с парой заброшенных строений, куда ведёт асфальтовая дорога, а детских домиков никаких нет. Мол, местных туда пускают, а с прочих отдыхающих летом деньги берут, а сейчас не пропускают. Наташа мне говорит: не пытайся туда ходить, я лазила через забор, вся испачкалась - его соляркой, что ли, намазали специально. А затем по кустам тайком пробираться, одежду рвать.

Но я-то хочу к морю! И меня никак не привлекает городской пляж. Душа рвётся к Адаларам.

Я надеваю купальник и, как зачарованная, иду по пустой улочке в сторону тех самых ворот, где злой охранник. Дивный воздух, пение птиц, дымка над морем. Адалары закутались в эту дымку и словно ждут, что кто-то разгадает их тайну. Миновав небольшое понижение дороги, под которым в овражке течёт речка, я поворачиваю мимо цветущего багряника, подхожу к ритмически вырастающим из тумана кипарисам и смотрю влево, на домики, взбирающиеся по горе. В каменной стене - зелёная дверь с полукруглым верхом. Я на минуту замираю, вглядываюсь в эту дверь - словно там скрывается что-то важное. Кроме певчего дрозда, меня никто не видит. Затем легко иду к воротам. Они открыты, в будке нет никакого охранника. Я прохожу на заветную территорию и бегу к морю!

 

38. Пробуждение

 

Щеглы и зяблики скачут, сойки перелетают с дерева на дерево, горлица воркует.

Возле нескольких кустов замираю, слушаю соловьёв. Здешние соловьи поют несколько иным тембром, чем подмосковные, песенка быстрее, короче и более отрывистая. Запахи рвутся в ноздри, окутывают всё фигуру. Кажется, вся кожа вдыхает ароматы южного берега.

Асфальт поворачивает направо, а я бегу по каменистой тропинке прямо. Впереди - каменный парапет, с него я вижу, как возле моря тренируются два мужчины. Один, в чёрном тренировочном костюме, совсем близко от меня, стоит спиной, меня не видит. Я осторожно слезаю с парапета, камешки хрустят, и я говорю мужчине: «Доброе утро!» Он вздрагивает от неожиданности, оборачивается и шутит:

- Вы, я вижу, лёгких путей не ищете!

Спускаюсь к воде. Боже, какое счастье! Понимаю, что тело не разогрето, надо бы помахать руками, подвигаться сначала, но терпения не хватает - и я вхожу в воду. Штиль, туман, Адалары еле видны, солнце, только что вышедшее из-за мыса, едва просматривается в дымке. Нога непривычно нащупывает камни. Вот плоский камень - по нему удобно идти. Окунаюсь по плечи - обжигает, но через несколько секунд телу становится жарко. Вода - градусов семнадцать, можно сказать, тёплая. Отплываю от берега совсем чуть-чуть - меня смущают медузы. Я думаю, что они жгутся, и их довольно много. Приходится повернуть назад.

Полотенцем вытираться не хочется, начинаю активно разминаться. Мужчина атлетического телосложения, как я потом узнала, дзюдоист, окончив разминку, встаёт возле воды, мелко крестится, как футболисты перед выходом на поле, и окунается в воду. Я прошусь сплавать вместе с ним - немного боюсь, вдруг ногу в холодной воде судорогой сведёт. Он говорит мне, что жгутся сиреневые медузы, а белые безвредны. Вместе плывём - уже намного дальше,  чем я первый раз. Затем в воду входит тот, что был в чёрном костюме, и плавает очень долго.

Солнце поднимается выше, разгоняет туман, видны светлые Адалары и дельфины-азовки, резвящиеся совсем близко. Долго наблюдаю за дельфинами и чайками, которые их сопровождают. Солнце согревает меня. Пытаюсь сообразить: проснулась хозяйка или ещё нет. Как хочется выпить горячего кофе!

Через некоторое время подходит ещё парень, тоже раздевается. Дружески разговариваем - где же ещё знакомиться москвичам, как не в Крыму! Он уже несколько дней здесь, помогает своему другу - местному жителю строить очередной скворечник для туристов. Разговор складывается легко, без заминок и принуждения. Я решаю, что хозяйка уже должна проснуться, но от моря уходить жалко, и соглашаюсь сплавать последний раз. Плывём вместе с Николаем (назовём его так). Мысленно я оцениваю его возраст - возможно, года тридцать два. Стройный, приятное, с хитрым прищуром светлых глаз, лицо, коротко остриженные русые волосы.

Затем вместе поднимаемся по дороге мимо соловьиных кустов и обсыпанного цветами багряника. Над морем ещё нежно стелется туман, а на склоне уже совсем тепло, даже жарко. Легко болтаем о разных разностях.

На выходе, возле будки - охранник нарисовался. Я дружески здороваюсь с ним - пусть запомнит меня. Я же не вхожу - выхожу. И собираюсь прийти сюда ещё раз!

Николай говорит, что живёт близко и целый день работает, только после обеда приходит позагорать на пляж. Действительно, очень скоро он задерживает шаг - оказывается, он живёт в доме за той самой зелёной дверью с полукруглым верхом, возле которой я останавливалась. Сама удивлена такому совпадению.

Я с удовольствием бы с ним встретилась вечером, называю адрес - но понимаю, что найти этот домик без провожатого невозможно. Так что это простая формальность с моей стороны, увы.

Николай говорит: тогда пойдём, покажу, что мы строим. Мы проходим ещё немного по дороге, он показывает рукой вверх по горе, где под кипарисами притаились скворечники. Киваю: поняла. Легко ухожу. Какой радостный день меня ждёт!

 

 

3 мая. Никита, тихий вечер на море, в гостях у Маши

Ура, хозяйка проснулась! Кухня открыта! Высыпаю в кипяток последний пакетик кофе, заботливо положенного в мой рюкзак мужем. И думаю: как хорошо, что кухня была закрыта, если бы не это, неизвестно, увидела бы я такое прекрасное утро!

Хозяйка показывает мне короткую дорожку к девятиэтажкам, где банк, и я быстро иду туда и меняю деньги. Как оказалось, в этот день был самый выгодный курс - 267. Позже будет хуже. Возле девятиэтажек обнаруживается кинотеатр в сталинском стиле и местный рыночек, где покупаю немного картошки, огурцов, печенья и ещё кое-какую мелочь. Быстро возвращаюсь, завтракаю. На кухне два холодильника - надо положить продукты. Открываю первый, большой, современный - он пустой, не работает, и пахнет оттуда совершенно невозможно - вонь застарелой рыбы, которую хозяйка здесь держит для своей кошки. Спешно захлопываю дверцу.

Открываю старый, со сломанными отделениями, - работает, продукты туда еле вмещаются. Это явная характеристика хозяйки. Новое стоит пустым, не идёт в работу, выезжаем на старом, хотя ничто не мешает включить для себя и туристов новый.

Кидаю в торбу деньги и бутылку с водой и бегу на остановку. Транспорт на Ялту ходит каждые полчаса. Еду в Никитский ботанический сад. Цена поездки - 2,5 гривны.

Автобусик высаживает меня на остановке с названием «Никитская тропка». До входа в сам сад довольно далеко, но для меня прогулка по маленькой улочке меж заборов, увитых глицинией, мимо стройных столетних кипарисов, меж грядок с тюльпанами и цветущей клубникой - уже награда. Дорожка разветвляется, и я спрашиваю девушку, куда правильно идти. Она местная, и говорит, что здесь очень скучно жить. Я её умом понимаю, но сейчас всё моё существо захвачено прелестью видов и разнообразием зелени. Как можно скучать в такой красоте?

Узнаю вход в Никиту. Мы там были с мужем девять лет назад. Билет - 26 гривен. Ещё 20 гривен просят за экскурсию, но я не хочу экскурсии, хочу бродить одна. В кассе выдают по два жетона - их надо бросить в прорезь турникета. Толстая тётка-контролёр стоит на входе, заметив моё замешательство, отбирает у меня из руки два жетона и сама бросает в прорезь. Причём так, что один жетон падает, а второй остаётся зажатым у неё в потной ладони. Таким образом она зажала уже штук пять жетонов. Простой бизнес: она отдаст их потом кассирше, та поделится с ней деньгами. Народу много, ботсад не обиде. А на хлеб с маслом в этот день она наберёт.

Мне от этих мыслей делается противно. Друзья, бросайте жетоны в прорезь и проходите сами! Не давайте денег толстой тётке.

Я бродила по ботаническому саду до изнеможения. Поставила себе цель пройти по возможности по всем дорожкам. Очарованная архитектоникой пространства, я впитывала ритмы кипарисов и ливанских кедров: вертикаль и горизонталь. Шершавая красная кора секвойи и гладкая, нежнейшая кора земляничного дерева. Строгие тюльпаны и нежные лепестки ирисов и пионов. Сильный запах смолы и едва уловимый аромат оливковых ветвей. Журчание воды и кваканье лягушек. Мощные шелковистые стволы платанов и причудливые изгибы коры пробкового дуба. Душный запах цветущей лавровишни и чарующие волны сирени. Резная листва клёнов и глянцевые листья магнолий.

Когда я, основательно загрузив ноги, добралась до нижнего выхода, солнце стояло в зените. Но я же не могла не навестить кактусы! В кактусятнике, что ниже дороги с остановкой, я пробыла ещё часа полтора, наблюдала за золотыми рыбками и черепахой в прудике, искала ракурсы, чтобы запечатлеть в одном кадре как можно больше причудливых кактусовых форм. Своими фотографическими опытами осталась довольна.

 

39	40	41	42
43	44		45

39. Багряник (иудино дерево); 40. Под водопадом глицинии; 41.Пионы в Никитском саду; 42. Узорочье; 43. Пробковый дуб; 44. Кактусятник; 45. Царство форм

 

На остановке чудом села на автобус, который шёл прямо на Гурзуф. Но, оказывается, он подъехал не со стороны «Артека», а со стороны Ялты. Мне бы доехать до девятиэтажек и там короткой дорогой дойти до дома, но я этого не знала и вышла у развилки, где северный вход в санаторий «Гурзуфский». Пришлось топать через весь Гурзуф по самой жаре. Вот этот-то путь и утомил меня несказанно.

Ополоснулась и упала на постель. Спать не могла - впечатления переливались через край. Природа Никиты и Гурзуфа мне виделась буквально пронизанной эротическими образами: фаллические символы кипарисов и женственно обволакивающие их цветущие деревья и кустарники. Не удивительно, что несколько месяцев до этого молчащий Пушкин в такой обстановке вновь начал писать стихи и возжелал тайком наблюдать со скалы за купающимися татарочками.

Солнце приближалось к Гурзуфскому седлу, когда я вышла из дома. Мимо зелёной полукруглой калитки - к воротам с охранником. Приветливо поздоровалась с ним - он узнал меня и пропустил беспрепятственно. Я с улыбкой сказала ему, показывая на цветущий багряник:

- Вы целый день стоите в такой красоте - Вы должны были превратиться в цветущее дерево!

- Да по такой жаре я должен превратиться в сушёную воблу!

- Ну, на воблу Вы совсем не похожи!

Медленно спускалась я по дороге. Возле одного дерева остановилась - соловей заливался так самозабвенно, что я размечталась: вот бы его увидеть. Минут сорок я едва дышала возле этого дерева, ходила под ним, разглядывала каждую веточку. Вот он поёт, я уже слышу, что он рядом, совсем-совсем рядом! Шея затекла, но певца любви я так и не увидела.

Зато чуть ниже по дорожке увидела художника, рисующего Адалары. Он местный, зовут Виктором. Скалы получились у него как живые - сияющие, тёплые в закатном солнце. Говорил же мне муж всегда носить с собой фотоаппарат, а я его в этот раз не взяла. И как пожалела! Потому что белые скалы стали тёпло-розовыми, они отбрасывали в воду нежные дрожащие отражения. Эх, растяпа!

В воде оказались сонмы медуз. Вся вода между волнорезами просто кишела медузами. Я сплавала один раз - вода была намного теплее утренней, но моя надежда выплыть за слой медуз не оправдалась - им не было конца. Я долго сидела на волнорезе, пришёл папа с сыном, ловили крабов сачком - опять я пожалела о фотоаппарате, потому что они поймали краба с хорошее чайное блюдце. Мальчик был крайне доволен.

Затем пляж опустел, а я всё сидела - ждала дельфинов (говорили, что они приплывают на закате), ждала… сама не знаю чего.

Высветилась луна. До полнолуния оставался один воробьиный скок. Блики задрожали на лёгких волнах, сладко закружилась голова. Я побрела в гору, подолгу останавливаясь, чтобы насытить обоняние запахами вечерней земли.

На открытой веранде дома, где жил Николай, были слышны громкие голоса. Наверное, ужинают, может, выпили немного мужики.

Дома я расспросила хозяйку, как попасть на Аю-Даг. Времени у меня не так много, столь важный поход нельзя откладывать. Поняла: надо доехать до верхнего «Артека», а там выйти и спросить. А лучше ехать до трассы - там пересесть на троллейбус в сторону Партенита, выйти напротив хвостика медведя и идти прямо в гору. Преисполненная намерения непременно взойти на Аю-Даг, я решила закончить день визитом к Марии Григорьевне: надо её поблагодарить за помощь в поиске комнаты.

Она не ждала моего прихода, немного напряглась - видимо, её смущают внезапные визиты. Я сказала, что на минутку - просто поблагодарить за помощь. В итоге мы просидели два часа: Маша оказалась необычайно чутким, внимательным собеседником, интереснейшим человеком, автором прекрасных книг о том, как помочь детям в художественном освоении мира, как научить их рисовать. Самая популярная её книга - «Каждый ребёнок - художник».

И работает она в моём любимом музее - Музее изобразительных искусств имени Пушкина.

Одну из её книг - только что вышедшую - я просмотрела внимательно. Комментарии автора были не просто ценными - проникнутые любовью к живописи и детям, они заставили меня трижды пожалеть, что я никогда не училась рисовать. После знакомства с её книгой так захотелось попробовать!

Мария Григорьевна Дрезнина подарила мне каталог своих работ - Таруса и Гурзуф. Я хорошо знаю Тарусу - с детства, и мы вместе вспоминали цветаевскую тропку, камень, обозначающий место, где хотела бы лежать Марина, церковь за оврагом, лопухи и оранжевые от ягод ветви облепихи. Гурзуфские картины её чудным образом отразили именно то, что я так явственно почувствовала в этот день в Никите: музыкальность и, так сказать, гендерную обусловленность пейзажа. По-русски говоря, явственно выраженное мужское и женское начало, особенно ярко отражающееся в периоде цветения, которое так любит писать Мария.

Она говорит: писать сейчас надо быстро, весна необычайно дружная и жаркая, деревья отцветают гораздо раньше, чем обычно. Я говорю о намерении завтра отправиться на Аю-Даг, Маша провожает меня, на прощание мы вместе любуемся возле её дома огромным цветущим каштаном, возносящим свои свечи к луне, словно желая получить её священный огонь.

На кухне - свет: хозяйка и Наташа щёлкают семечки. Каждый вечер они проворно, нервно щёлкают семечки. Социально приемлемое выражение невроза. Хозяйка - вижу по глазам - не верит мне, что я была у Маши. Я не хочу ей ничего доказывать. Наташе потом показываю каталог, она лениво листает, вижу, что её мысли - в ином измерении.

Утро вечера мудренее.

 

 

4 мая. Море без медуз

Утро мудренее не оказалось. Потому что дверь на кухню вновь была заперта, и мне пришлось вновь идти на пляж без утреннего чая. В этот раз я шла не осторожно и медленно, а прямо-таки летела, потому что горячее солнце, выглянувшее из-за скалы Шаляпина, пекло с самого утра, воздух благоухал свежестью, а птицы неистовствовали от весны и любви.

Охранник (новый) вышел из будки, посмотрел на меня вопросительно, но я сказала ему, что я белая, пушистая, искупаюсь и уйду. Он кивнул и отправился досыпать.

Вновь услышала соловья, спрыгнула с каменного парапета за спиной мужчины в чёрном спортивном, он приветливо поздоровался.

Штиль. Адалары словно приближены - каждая складочка видна. Вода чистейшая, различим каждый камешек - даже далеко от берега. И - о радость! - нет медуз. Но я в этот раз не сразу полезла в воду, а всё же немного размялась. Разнообразные упражнения на растяжку перемежала с заплывами. Разговорилась с загорелым атлетом Сашей - тем, который дзюдоист. Ему лет тридцать пять на вид. С удовольствием (правда, не прямо) разглядывала его сильные мышцы и проработанный торс. Муж научил меня ценить усилия, которые надо прилагать, чтобы сохранять форму. Уважаю.

Саша в Гурзуфе живёт год - по его словам, пришлось переехать сюда из Донецка ради здоровья ребёнка. Сдают комнаты, он говорит, что не гнушается любой работой - и уборку делает, и ремонт, и прочее, что нужно. А утро - его время. Его и моря.

Я назанималась вволю, сделала массаж икроножных мышц - ух и забиты же они у меня после хождения по Никите! Хорошо, массажный крем взяла с собой, вчера промяла ноги - а то бы сегодня вообще не встала. А ещё хочу на Аю-Даг идти! Солнце пекло - хотелось загорать, утренний загар легко ложится, кожу не сжигает. Но у меня нет коврика, из дома не везла, у хозяйки брать не хотела, а галька всё же холодная. Пора домой.

Саша тоже засобирался.

Но тут захрустела галька - и появился Николай. Мне почудилось облечение в его взгляде, когда он встретился со мной глазами. Это подтолкнуло меня остаться ещё ненадолго. Поздоровались с некоторым напряжением. Рассказала, что была вчера весь день в Никите, что выставка тюльпанов уже не выставка - тюльпаны отцвели по такой жаре слишком быстро.

Не стоять же на берегу! Я сплавала - с каждым разом смелела, заплывала всё дальше, ныряла и чувствовала себя в воде совершенно свободно.

Ну, пора и честь знать. То есть пора и завтракать. Хозяйка уж точно проснулась.

Николай, хоть только что пришёл, тоже стал переодеваться. Как будто случайно он заметил, что вчера в обед обгорел на пляже - «долго Вас ждал». (Мы на «Вы».) Я же не обещала прийти! Я в Никите бродила!

Но это словно безразличным тоном высказанное сообщение тронуло меня.

К этому моменту мы уже знали основные данные о семейном положении друг друга. Николай разведён, жена вышла замуж вторично, они живут в Калининграде - дочери тринадцать лет. (Вновь Калининград в моей жизни возникает…)

Я рассказываю о своих детях. Когда упоминаю о Нине, он спотыкается:

- Так...? (Подразумевается: так сколько же у вас детей?)

Мне становится совсем смешно:

- Трое. Старшей девятнадцать, младшему два.

- Кто же с детьми остался?

- Муж.

Всё. Романа не будет, можно не волноваться. После этого позволительно и о купальниках женских поговорить - нейтральным тоном.

Мы поднимались по дорожке не спеша. К тому моменту, когда мы уходили, на пляж пришло уже довольно много народу, и я постеснялась переодеваться без кабинки, большого полотенца, чтобы закутаться, не было, и я сняла верхнюю часть купальника, отойдя в заросли в сторону от дороги. Николай сказал, что не раз наблюдал, как женщины выходят из воды и выжимают свой купальник - то есть поролон - очень странные жесты получаются. Я смеялась: но ведь холодно же, если в поролоне вода! А купить купальник сравнительно большого размера без поролона - я, например, хотела, но не нашла в продаже, по крайней мере в ближайших магазинах, а далеко искать некогда. Так что женщины покупают эти «увеличители» далеко не всегда по своей воле, а порой по воле производителя.

- А иногда бывает - специально покупают, чтобы заманить.

- Но потом же всё равно всё видно!

- Ну, а потом получается, что будто бы так и надо.

- Кому надо? - тут я немножко понедоумевала. Ну не демонстративный я человек, такие женщины меня всегда удивляли: явное не скроешь. А кто хочет обмануться, тот и так обманется.

Подошли к его калитке, я притормозила, но он сказал, словно немного смущаясь:

- Я сейчас пойду с тобой, посмотрю, где ты живёшь. А то вчера вечером искал - адрес запомнил, но дом не нашёл.

Так мы перешли на «ты».

Они с другом заканчивают работу в девять вечера, затем сполоснуться и ужин, а в десять, если можно, приду - погуляем. Приходи, конечно. Как раз луна растёт - на луну смотреть лучше вдвоём. (Посмотрим, каков ты кавалер!)

Дома переоделась - надела тонкую рубашку с длинными рукавами, бросила в маленький рюкзачок два банана и два яблока - на Аю-Даг же собралась. Туда же положила купальник (вдруг после восхождения спущусь к морю и искупаюсь) и свежую блузку (чтобы надеть после купания). Заодно вспомнила, что вчера из окна маршрутки видела почту - надо бы мужу по электронке письмо написать, а то в первый день с хозяйкиного компьютера кинула пару фраз - и всё. Хозяйка так трепетно к компу относится, аж дышать боится, что я больше не отважилась просить у неё доступа в сеть.

Итак, я выйду возле почты, а потом отправлюсь на Медведь-гору.

Хороший был план, но…

 

 

4 мая. Поход на Роман-Кош

На остановке народ, как всегда, жмётся к забору, за которым спускается к морю лагерь «Кипарисный» - часть «Артека». Во-первых, тенёк ищут, во-вторых, не жаться нельзя: дорога такая узкая, что даже пару шагов отойти от забора - может быть опасно.

Подходят два мужчины. Первый лет пятидесяти пяти, с седеющими, когда-то чёрными, но по-прежнему буйными кудрями, с несколькими золотыми зубами, одет очень колоритно: военного времени гимнастёрка, такие же брюки, видавшие виды кирзачи, основательно драные, через плечо синяя торба с портретом Че. И с баяном!

Второй мужчина, возможно, чуть постарше, сухой, немного сгорбленный, в кроссовках, футболке и спортивных штанах. С маленьким рюкзачком. Первый начинает шутить с красивой сероглазой молодой женщиной. Та:

- Куда вы на этот раз собрались?

- На Роман-Кош. Как вы после вчерашнего?

- Устали очень, но так интересно! Мы вам так благодарны!

Кто-то спрашивает:

- А где вы были?

- На Аю-Даг ходили.

- Даже мой сын дошёл - ему девять лет.

Эх, думаю, знала бы я, что они на Аю-Даг ходили - с ними бы пошла.

Сероглазая женщина оказывается смолянкой. Она сообщает мне, что мужчина - Владимир Григорьевич, он же дядя Володя с баяном, он же дядя Вова с гармошкой, много лет проработавший музыкальным руководителем в «Артеке» - местный проводник-неформал, то есть водит группы сборные - как соберутся - без всяких турбюро и формальностей. Объявляет в санатории, где он работает массовиком-затейником, что тогда-то идёт туда-то. И группа собирается. А сейчас они всего лишь вдвоём собрались на Роман-Кош. Я об этой вершине знаю лишь весьма смутно. Да, самая высокая точка Крыма. Но о том, что из Гурзуфа за один день можно дойти до Роман-Коша и к шести вечера, как обещает Владимир Григорьевич, спуститься назад…

Автобус скоро подойдёт. Шестого числа Владимир Григорьевич собирается вести ещё одну группу на Аю-Даг. Можно присоединиться. А сегодня мне не обязательно идти на Медведь-гору - не убежит. Я доверяю миру - вот открыта дверь, зовёт неизвестная вершина, неужто я отвернусь от этой удачи?

Где же Роман-Кош? ВГ говорит, мол, его не видно отсюда, и машет рукой перпендикулярно морю, туда, где на хребте видны островки снега. Высота - 1545 метров над уровнем моря. То есть практически над тем уровнем, где мы сейчас находимся.

Сколько стоит такой поход? ВГ говорит, что он собирает по десять гривен с человека - на новый баян (этот воистину боевой - поцарапанный, потрёпанный.). То есть за этот поход с нас он получит всего двадцать гривен? Маловато. Позже, вернувшись, я думала, что я ему заплачу намного больше: я так напишу о нём, что с ним захотят сходить все туристы Гурзуфа. Весёлый, доброжелательный, неунывающий, он легко воспринимает тяжёлые порой характеры своих подопечных и дарит людям радость преодоления горы и себя.

И я выхожу не возле почты, а вместе с ВГ и поджарым Сергеем на остановке «Краснокаменка».

Итак, нас трое. Сергей с сомнением смотрит на меня, он явно недоволен тем, что какая-то дама навязалась с ними. Я прошу ВГ оставить баян в Краснокаменке у друга - конечно, с баяном на Роман-Коше интереснее, но вдруг меня придётся нести, шучу я, а два баяна нести трудно. ВГ согласен, заодно берёт у друга военную пилотку и капитанскую фуражку - для меня. Я прошу зайти на почту - вдруг там есть Интернет. Увы, нет. В магазине покупаю шоколадку и булочку - и стартуем. Времени - чуть больше десяти утра.

Сначала идём про пространной Краснокаменке, над которой за полем возвышается семидесятиметровой высоты отколыш - кирпичного цвета Красный камень.

(Я не пишу путеводитель, поэтому гугл в помощь тем, кто хочет узнать подробнее.)

Извилистый наш путь поначалу лежит мимо развалин асфальтового завода, где на дорогу подтекают реки оставшегося асфальта. Затем мимо новых участков, недавно огороженных, со злыми псами в будках и складами стройматериала. Асфальтированный участок заканчивается. Минуем прямоугольное озеро чистейшей воды - специальный водоём, куда собирают талую воду для полива виноградников. Время от времени оглядываюсь назад, на море, на Аю-Даг, который становится всё дальше и ниже.

После поворота дорогу перегораживает шлагбаум - это граница заповедника. Кордонов пока нет, но, говорят, с пятнадцатого мая встанут. Сушь такая, что одной спички достаточно для пожара.

Путь лежит через лес кудрявых дубов, вскоре справа открывается вид на карьер, где лет тридцать-сорок назад добывали камень для строительства трассы на Ялту. По краю растут молодые сосенки. Отсюда отлично видно Красный камень - с обрыва карьера он не кажется величественным.

Дорога ныряет под полог. Вскоре встречается некое сооружение за забором - ВГ говорит, что это родник, который заключили в трубу. Лесная дорога поворачивает влево, и мы оказывается среди чудесных крымских сосен. Высокие, стройные, они роняют большие смолистые шишки. Воздух уже прогрелся, и терпкий запах смолы пронизывает всё вокруг. Дорога круто берёт вверх, я отключаюсь от созерцания окрестностей. Подъём неожиданно тяжёл для меня. Может, акклиматизация ещё не закончилась (я всего третий день в Крыму), может, забитые вчера ноги, может, длительное отсутствие подобных нагрузок и резкий набор высоты. Короче, я едва отрываюсь от дороги, чтобы увидеть цветущие розовые, с жёлтой серединкой пионы - триждытройчатые, скалы справа от дороги, за стеной сосен, одну огромную толстенную сосну с лирообразно поднимающимися боковыми ветвями, фиалки и веронику. Глина и камни под ногами.

ВГ живо интересуется растениями, спрашивает меня, которая из цветов вероника, а то много про неё говорили, а какая она - не знаю. Всё показываю ему, объясняю, почему пион - триждытройчатый. Несмотря на пот, заливающий глаза, пристраиваюсь, чтобы фотографировать. Думаю о муже: как ему интересно было бы всё это увидеть и пройти! Ради него время от времени записываю видео дороги и панорамы.

Сергей скачет впереди - он в Крыму с двадцатого числа и всё это время почти каждый день ходит куда-то с ВГ, в том числе на Демерджи. Сам ВГ идёт так легко, будто порхает. Я понимаю, что баян он бы нёс без труда.

Иду медленно, выдыхая глубоко - на каждом шагу, стараюсь не сбиваться с ритма. Чувствую мощнейшую чистку всего организма. Семь потов сходит, потом ещё семь, пока мы не попадаем в буковый лес. Там мне становится почему-то немного легче. Может, дорога немного выполаживается. Буки с серой корой, стройные, светлые. Солнце пронизывает молодую листву, дует довольно сильный ветер, блики летают по серой прошлогодней листве. Я была в буковом лесу в Медоборах - летом темно под пологом, даже трава не растёт. Но здесь пока светло. Птицы свищут.

Обгоняем группу туристов. ВГ успокаивает меня, что впереди родник - можно будет попить и отдохнуть. Подъём продолжается. По сторонам дороги замечаю бледно-розовые цветы лунника. Говорю: дескать, лунник у нас в низинах растёт, возле речек, а в у вас в горах. ВГ: так родник близко, вот он воду и чует.

Слева от дороги из склона вытекает родник - чистейшая вода. Умылась, отдохнула. Попила совсем немного - и так идти тяжело. Но до чего вода вкусна! Набрала в бутылку.

Справа, в ущельице, журчит река. Хочу пофотографировать, но понимаю, что сил на это нет. Иначе я совсем отстану. Сергей без конца бурчит на меня, уйдёт вперёд, стоит там и бурчит. ВГ радостно идёт то рядом со мной, то догоняет Сергея и идёт с ним. В лесу множество дорог, и легко можно свернуть не туда.

Немного отдохнув, я иду легче. ВГ рассказывает про старую Романовскую дорогу, которой мы придерживаемся.

Видимо, это лишь один из участков царской дороги. Видна каменная кладка, которая укрепляет дорогу там, где она пересекает ложбины и идёт по крутым склонам.

Вверх, вверх… Выходим на поляну - стоит скромный памятник партизанам Крыма. ВГ кратко рассказывает, как они здесь бились и бедовали. На поляне - белые цветы, похожие на крупный гусиный лук. Выше, метрах в ста, великолепная ложбина между соснами, покрытая жёлтыми примулами. Сосны здесь намного ниже и - это уже не крымская сосна, а какой-то другой вид. Чем выше мы идём, тем больше примул. Вскоре встречаем родник, возле него стоят палатки днепропетровцев.

- Привет Днепру!

Именно так - просто Днепром - называют на Украине Днепропетровск. Город прекрасный, так недавно прогремели там трагические взрывы. Я вспоминаю про моё общение с Алексеем, моим первым мужем, и начинаю говорить по-украински, чем удивляю ВГ.

От второго родника тропинка круто убегает вверх и влево. Мы срезаем поворот Романовской дороги и выходим на неё значительно выше поляны с родником. Если идти по ней, на повороте будет строение - хижина пастухов, страшненькое такое, но зимой и в сильную непогоду ночевать вполне можно, даже печка-каменка есть.

Дорога, довольно ровная, примерно на одном уровне огибает южный, возвышающийся над морем склон горы. Ветра, дующие с моря, осаждают здесь свою влагу, и невысокие сосны по сторонам дороги представляют здесь зрелище волшебное и таинственное: они все обросли чешуйчатыми, серо-сизыми в солнечных отсветах, лишайниками, свисающими с веток грязными комьями. Справа склон усыпан ярко-жёлтыми цветами примулы, которые резко контрастируют с хмуростью сосенок.

Вот сосны расступаются, и мы видим море: оно подёрнуто дымкой, синее, голубое, палевое, нежное, притягательное. Аю-Даг кажется небольшой игрушкой, Адалары заметны только с зумом.

Сергей мучает меня в очередной раз. На протяжении всего подъёма он время от времени подавал мне фотоаппарат и просил снять его на фоне Аю-Дага - причём хотел, чтобы я делала по два-три одинаковых кадра. Вставал в однообразные позы и требовал щёлкнуть. Признавался в любви к Аю-Дагу, говорит, что ему особенно нравится попка медведя. Причём сказал это раз десять. Это уже симптом. Нереализованные мужские желания. Диагноз в студию!

Всё, дорога отворачивает от моря по склону вправо, мы заходим во внутреннюю часть хребта, подрезаем склон - если смотреть сверху, дорога выглядит буквой З в зеркальном отображении. Так она огибает один склон до распадка, в котором ещё лежит снег, огибает другой. Под сосенками замечаю трубочки ландышей - ВГ просит меня показать ландыши, говорит, что не знает, как они выглядят. Я не удивляюсь: в его жизни обыденность - это «золотой дождь» и глициния, а не ландыши.

Цветёт гусиный лук, встречаются примулы - те, что именуются в ботанике «первоцвет весенний», ещё что-то клубеньковое растёт.

Травка свежая едва пробивается сквозь прошлогоднюю траву, веет прохладой. Я думаю, что у меня, кроме рубашки, нет иной одежды, но солнце такое тёплое, на небе ни облачка - вперёд.

Распадок, через который когда-то был каменный мост. Сейчас он разбит, размыт водными потоками, видны руины. Огибаем склон - и вновь подъём. Впереди - нет, не вершина, а перевал - Гурзуфское седло. За ним - зелёные долины, ведущие к Бахчисараю, голубые ленты нескольких водохранилищ и древние города на плоских вершинах Тепе-Кермена, Чуфут-Кале и Мангупа. Туристы говорят, что их можно даже разглядеть в бинокль.

Если стоять на Гурзуфском седле спиной к морю, то слева будет вершина с Беседкой Ветров. Действительно, беседку соорудили на вехотуре, где постоянные ветра. А направо - крутейший взлёт. Но далеко не на вершину Роман-Коша. Это только подъём на Бабуган-яйлу - прекрасное летнее пастбище. Подъём необычайно каменистый, причём камни не заветренные, со свежими (относительно жизни камня) сколами. Справа от дороги - словно бруствер. Спрашиваю - ВГ объясняет, что всё прозаически просто: именно здесь проложена газовая труба! И дорогу газовики накатали. Я так поняла, годах в восьмидесятых. Когда её прокладывали, на вершине, где Беседка Ветров, нашли таврский клад - археологи считают, что там было таврское святилище. Я сразу представила себе сцену в ефремовском духе. Ведь на таких горах не жили, жили в долинах, близ воды, а на гору ходили молиться своим грозным богам - или богам милостивым, задерживающим жестокие северные ветра на слонах гор и защищающим южное побережье Крыма от холода. Представила процессию, которая идёт по серпантину в гору - может, поднимаются обыдённо самые сильные юноши и девушки, чтобы принести жертву своим богам-покровителям и показать свою силу и удаль. В любом случае, в посещении такого святилища должен непременно присутствовать элемент инициации.

Среди мелких сосенок по крутейшей дороге поднимаюсь медленно, разглядывая камни под ногами. Наш поход длится уже почти четыре часа, отдыхали мы всего один раз - у первого родника, но дышать здесь почему-то легче, и награда за подъём - дивные виды и поля голубых, фиолетовых и жёлтых фиалок на сухой спутанной траве яйлы. Едва отдышавшись, ползаю по траве - фотографирую. Запах - нежнейший. Ветер, небо во всю ширь, снежники спускаются в ложбины… Как выразить восторг, охватывающий душу?

Здесь, на высоте около тысячи четырёхсот метров над уровнем моря, даже на подъёмах дышать мне намного легче, чем в лесу. Видно, глубокое дыхание в соснах пробило в моих лёгких какие-то застарелые пробки, заставило работать нижние отделы, которые при нашей сидячей городской жизни засоряются отработанным воздухом, и я дышу - как лечу. Только натруженные ноги дают о себе знать.

Влево яйла обрывается скальными сбросами, замечательно фотогеничными. Редкие корявые сосны крепко держатся за расщелины в скалах. В ложбинах слой почвы глубокий, пышный, плодородный, нога даже намного пружинит. Прошлогодние сухие травы густы, и цветы россыпями голубых агатов и фиолетовых аметистов сверкают на солнце.

Возле тропы я замечаю хрупкий прямой стебелёк с удивительной чашечкой - прострел, или сон-трава. Но среди многочисленных видов прострелов я никогда не находила такого чудного: лепестки, обычно у сон-травы яркие, фиолетовые, голубые или даже жёлтые, густо-густо опушены довольно длинными (длиннее, чем обычно) ворсинками и имеют тёмно-серый цвет. Может, с лёгким оттенком фиолетового, но сквозь густой пух ворсинок он практически не заметен. Вокруг пестика с тычинками - множество листочков покрывала, тонких, заострённых, тоже часто опушённых, так что цветок похож на пушистый колокольчик. По всей вероятности, это прострел крымский. Листьев у него не видно - они лишь маленькой розеткой прижаты пока возле основания стебля.

Позже, перед самой вершиной, я набрела на целое поле сон-травы и заставила-таки равнодушных к цветам мужчин опуститься на колени, чтобы разглядеть эту чудо природы, которая создала удивительный приспособительный организм - ворсинки. При резких колебаниях температуры они держат вокруг стебелька и листьев тепло, выделяемое самим растением, создавая микроклимат, где цветок может переждать холод и даже снегопад.

Ещё подъём - мы миновали величественную скалу слева, нависающую над долиной, и оказались в чаше, образованной миллионами лет таяния снегов. Слева к дороге подползал снежник. Вернее, он отползал, постепенно подтаивая, и возле камня, на ещё влажной земле, выглядывали прямо из бурой травы жёлто-оранжевые огоньки примулы. Я несказанно обрадовалась снегу, прямо как родному. Он зернистый, твёрдый, скорее, уже фирн, чем снег. Я набирала зерна снега в ладони, умывалась, даже жевала, подбрасывала снег пригоршнями вверх и наблюдала, как он искрами салюта сверкает на солнце.

ВГ улыбался. Хмурый Сергей разделил мою радость, но своеобразно: он вновь протянул мне фотоаппарат и требовал, чтобы я снимала, как он стоит на снегу. Ну что ж, кесарю - кесарево.

Сергей вдруг признался, что у него с собой фляжка разливного коньяка, который он решил выпить на вершине. Я рассердилась про себя: так вот почему этот тип так бежал, не давая мне спокойно пофотографировать! Ему, видишь ли, хотелось побыстрее коньяку глотнуть! Он решил так восхождение отметить!

Дорога, колеи которой глубоко утопают в мягкой почве яйлы, уже проросла свежей травкой. Видно, как она вьётся, взбирается на холм, за которым и есть Роман-Кош. Но для меня - ещё остановочка: в огромной чаше, образованной на вершине яйлы природой, в самом центре я вижу несколько почти вертикально выступающих блоков известняка, между ними - пустота. Карстовая воронка! С одного боку отчётливо просматриваются следы свежего оползня. На большом пространстве яйлы благодаря скалам стока нет, талые воды текут в центр, промывают в известняках полости, скапливаются в глубинах скал и затем чудными родниками выходят на поверхность на склонах гор. Может, вода того родника, из которого мы пили, сбежала как раз с окружающих нас сейчас склонов.

К вертикально, с небольшим наклоном уходящим в землю камням подбирается белый язык снежника. Из травы, чёрной от влаги, выглядывают два тонких, голубых с сиреневатыми прожилками, бокальчика с оранжевыми пестиками: чудо весны - крокусы. Листиков не видно, лишь тонкие стебельки цветов выбрались на свет божий и вынесли хрупкие, но такие стойкие головки цветов.

Вот и последний взлёт. На вершине - ветер, сильный, но относительно тёплый. Горка камней, крест стоит. Ну, само собой, фотографируемся. Отчётливо виден на востоке гребень Чатыр-Дага, над ним парит орёл. ВГ говорит, что здесь часто можно встретить оленей, пасущихся на склонах. Перед нами они не показались. Однако вид с вершины искупил всё.

Всё же любовались мы недолго. Ветер загнал нас в ложбинку - тут же, на вершине. Ощущение, что это не природное образование, а остаток какого-то сооружения, может быть, небольшого строения, где жила стража. Вершина, скорее всего, была сторожевым пунктом, где должны были зажигать сигнальные костры. Её видно со всех древних городов на вершинах плато, и не было лучшего способа разом предупредить народ об опасности, надвигающейся со стороны моря, как зажечь сигнальный костёр.

В ложбинке мы устроились довольно удобно. Сергей достал коньяк, налил мне в крышечку. Я не хотела, желудок абсолютно пустой, я по дороге даже воды не пила, чтобы не давать лишней нагрузки на сердце. Но мужики, жаждущие выпить, так на меня напали, что я решила: мол, крышечка - не стакан. Глотнула. Коньяк обжёг горло. Сергей протянул мне кусок лепёшки с сыром и сырокопчёной колбасой. Я откусила - нет, в горло совсем не идёт. Запила родниковой водой. Достала два банана - один съела сама, другой отдала мужикам - они его поделили и решили, что это лучшая закуска для коньяка. У ВГ оказался в торбе стеклянный, внушительных размеров, бокал, а Сергей начал сетовать, что забыл свою любимую можжевеловую рюмку. Пришлось ему пить прямо из горла. Мне налили ещё крышечку. Тогда я достала яблоко, разрезали его на части и съели. Купленная шоколадка и булочка остались ждать лучших времён.

Тем временем перевалило за три часа. А ещё идти вниз! Нехотя тронулись. Мужики-таки коньяка хлебнули не по две крышечки, развеселились, и Сергей рассказал, что он, оказывается, бывший футболист, служил когда-то в спортроте. Несколько историй поведал. Затем мы с ним завели беседу о лиге чемпионов. Острая тема! Он не выносит Барселону! Болеет за Баварию, но уверен, что выиграет Челси. Говорит, даже с сыном поспорил. Я авторитетно поддержала разговор, и он наконец взглянул на меня с неким уважением.

На спуске попросил меня найти ему парочку интересных камней с вершины. Я обещала, он торопит: ну где же камни! Я говорю, мол, по траве идём, когда будет крутой спуск, где газовики склон нарушили, там найду. Нашла ему несколько камней с красивыми мраморовидными прожилками. Думаю: что ж сам найти не может? Он признался, что у него межпозвоночная грыжа, что ему трудно наклоняться и трудно сидеть. Он даже на привале не сидит - больно. И спускаться ему много больнее, чем подниматься - межпозвоночные диски не справляются с амортизацией. Это меня немного смягчило. А то я уже составила о нём самое нелестное мнение. Он сильно похож повадками на моего отца - так же любит себя, так же красуется и считает своё мнение единственно верным, так же имеет пристрастие к выпивке, причём частенько выпивает в одиночку. Пардон, не выпивает, а дегустирует.

На обратном пути я вновь подбежала к знакомому снежнику. На этот раз я не стерпела - ну когда ещё в таком месте окажусь! Сняла рубашку и плюхнулась животом прямо на снег, обтёрлась, умылась. Так я в этот день искупалась второй раз - утром на море, днём в снегу. Сергей, глядя на меня, раздухарился - тоже разделся, залез на снег, протянул мне фотоаппарат - снимай, мол, как я буду под мышками снегом вытирать! Ну в точности как мой отец.

Я его ещё на скалу загнала, которая над снежником нависает, я сняла так, чтобы в кадре были и трава, и снег, и скала, и он на фоне неба. Эх, всё равно не оценит.

Мимо шли харьковские туристы, те, которых мы обогнали ещё перед родником. Это оказалась команда какого-то издательства - директор, замдиректора и сотрудники. Я прокричала, что тоже редактор, и мы поздравили друг друга с днём печати - завтра 5 мая.

Назад бежали весело, быстро. Сергей жаловался, что спина болит. Спустившись с седла, видим - впереди мужчина с огромным рюкзаком, к которому приторочена гитара, с трекинговыми палками - шагает как-то странно, будто ноги натёр. Думаю, может, его разгрузить надо. Догоняем:

- Может, вам помочь? Давайте хоть гитару понесём?

- Я свой рояль никому не отдам, - смеётся.

- Но мы же видим, что Вам тяжело, может, Вы ноги стёрли?

- Нечего стирать. У меня нет стоп. Не волнуйтесь, я уже третий раз здесь хожу.

Я сглотнула.

- В таком случае - доброго пути!

Так мы пошли дальше, оглядываясь время от времени на сорокапятилетнего мужчину без стоп, спускающегося с полной выкладкой с Гурзуфского седла.

 

46	47	48
49	50	51
52	53	54
55	56	57
58	59	60

46. Вид на Аю-Даг от села Краснокаменка; 47. Красный камень; 48. Озеро виноградное; 49. Крымская сосна; 50. Блики букового леса; 51. Кладка Романовской дороги; 52. Памятник партизанам Крыма; 53. Проводник; 54. Берега Тавриды; 55. На Гурзуфском седле. Нам туда; 56. Посмотрите направо; 57. Посмотрите налево; 58. Бабуган-яйла; 59. Вид на Чатыр-даг с вершины горы Роман-Кош; 60. Я свой рояль никому не отдам

 

Дорога позволяла видеть красоту, но я радовалась душевно, что не отложила фотографирования с утра на обратный путь, как бы мне ни было тяжело: солнце ушло за хребет, изменилось освещение, и лес выглядел уже совсем иначе.

Спускались мы быстро.

Когда подходили к нижнему роднику, я вновь услышала журчание реки и решила, что остановлюсь и непременно поснимаю. Попросила мужчин ждать меня у родника, а сама полезла в овраг и там умылась ещё раз, любовалась струями воды, фотографировала, сняла небольшое видео. Жаль, мало кадров сделала. Просто усталость сказывалась.

У родника вновь открыли фляжку - я две крышечки, мужики по бокалу. Однако во фляге осталась ещё половина, даже больше. Непорядок!

Всю дальнейшую дорогу мужики говорили о винах - крымских и прочих. Причём ВГ говорил как опытный винодел, работавший несколько лет в совхозе, где выращивали виноград и делали вино, а Сергей как дегустатор. Я ушла вперёд и заставила Сергея напряжённо догонять меня - он ведь не мог допустить, чтобы женщина обогнала его.

Вот открылся вид с карьера - Аю-Даг окрасился в вечерние тона. Вот поворот, цветущая айва и озеро. Я надела купальник - не зря же его с собой таскала - и поплыла. Мужики решили остаться на берегу. Вода - градуса двадцать два, после моря - как парное молоко. Так хорошо было смыть с себя пот, прополоскать волосы. Это было третье купание за день: в море, в снегу и в талой воде.

Вышла я - свежая, надела белую блузку, но лишь вошла в Краснокаменку, как вдруг накатила усталость. Было шесть вечера. Тут оказалось, что последний автобус в Гурзуф уже ушёл, а мужики решили зависнуть в Краснокаменке у друга ВГ и допить коньяк.

Честно говоря, я даже рада была остаться одна. Вверх - пятнадцать км, но и вниз тоже пятнадцать. Плюс ещё - добраться до дома. Спустилась на трассу, до поворота на Артек, поймала машину. Машина довезла меня как раз до почты (ирония судьбы), но она оказалась уже закрытой. До дома - ещё километра три, как минимум, пришлось мне идти пешком. Тут-то я и натёрла ногу.

Было семь вечера, когда я, пыльная и утомлённая, добрела до дома. Еле-еле я заставила себя залезть в душ. Сил на то, чтобы помыть голову, просто не оставалось. Есть совершенно не хотелось. Упала на постель и забылась.

 

 

4 мая. Несбывшаяся лунная дорожка

Через полтора часа меня словно укололо: вечером собирался прийти Николай! Я с усилием оторвала тело от постели, заставила его двигаться на кухню. Выпила чаю - немного ожила, с трудом съела пару печенин. Заставила себя рассказать Наташе, где была и что видела. Назавтра ВГ собирался пойти на Красный камень в три часа, всем об этом говорил, приглашал - я Наташе об этом сказала, она решила присоединиться.

Ещё на завтра ВГ, узнав от меня, что Мария, художница, хочет попасть на закрытую теперь территорию санатория «Гурзуфский», предложил приходить к шести часам к северной проходной - мол, он нас проведёт.

Предупредила хозяйку, что ко мне собирается зайти мужчина. Она сказала сурово:

- Только чтобы у меня в доме ничего такого не было.

И поджала губки.

Я её успокоила, что он только заглянет - и мы пойдём гулять. Луна полная, нужно непременно увидеть лунную дорожку.

До половины одиннадцатого я стойко сидела на кухне и ждала. Когда стало ясно, что кавалера не будет, мне стало так жаль собственных усилий, затраченных на отрыв себя от постели, и времени, даром просиженного на кухне, что я предложила Наташе пойти смотреть лунную дорожку вместе.

Мы двинулись на набережную. По дороге, возле памятника Коровину, встретилась мне утренняя сероглазая женщина из Смоленска. Она первая увидела меня и приветливо поздоровалась:

- Как вы сходили?

Я коротко рассказала, а Наташа смотрела на меня во все глаза:

- Тебя весь Гурзуф уже знает!

Я говорю, мол, не весь. Но стрела попала глубоко: её ещё утром уело, что я свободно прошла на Гурьевские камни, куда ей приходилось перелезать через забор.

Слово за слово - оказалось, что мы обе учились в школах в Калуге - она в шестой школе, я в пятой, она на год младше меня, жила на Правобережье. Отец её работал во ВНИИМЭТе, где работало много моих знакомых, а мать её и брат, как у меня, до сих пор в этом славном городе живут. Она же уехала учиться в Москву, да так и осталась в столице.

Общие воспоминания немного сблизили нас, и мы даже примирились с тем, что в прекрасную лунную ночь невозможно нормально посмотреть на лунную дорожку: на городском пляже волнорезы, над ними пристроены кафе, и над всем морем - пошлые звуки ударника. А созерцание луны любит тишину.

Легла я за полночь, в полной уверенности, что завтра утром на пляж встать просто не смогу.

 

 

5 мая. Водные процедуры. Ярмарка со сканированием. Находка на даче Чехова

Удивительно, но утром я встала в шесть по местному времени. Долго разминала икроножные мышцы и - что бы вы думали? - потопала на пляж.

На воротах стоял новый охранник - молодой парень. Он двинулся ко мне, загораживая проход.

- У Вас есть пропуск?

Я улыбнулась:

- Пропустите меня искупаться, пожалуйста.

- А почему я должен Вас пускать?

- Все Ваши коллеги-предшественники меня пускали, я белая и пушистая, просто искупаюсь и всё.

С невозмутимым лицом парень просто отошёл в сторону и стал смотреть на вершины деревьев.

Прилетела на пляж. Никого, ещё слишком рано. Активно разминаюсь. Вдруг со стороны скалы Шаляпина громко хрустит галька - почти бегом движется Саша с большим пакетом в руках, на ходу подбирая мусор. Пробегая мимо меня, он объясняет:

- Субботник!

Я собираю близлежащий мусор и пихаю в его пакет. Он бежит дальше вдоль всего пляжа, затем кидает пакет в контейнер возле асфальтовой дороги и возвращается. Он делает свою зарядку, я свою. Плаваем вместе.

На груди и животе у него я замечаю две светлые полосы - они резко выделяются на фоне загара.

- Шрамы?

Саша кивает. Видимо, ему лестно моё внимание, и постепенно его немногословность тает. Он рассказывает интереснейшие вещи о своём спортивном прошлом, об институте физкультуры, об участии в сборной Украины и о причинах своего ухода из спорта.

- Когда едешь на соревнования - два спортсмена и тренер, а после тренер подаёт ведомость, где надо расписаться за сорок человек, становится неприятно, словно в грязь наступил. Суточные за 38 человек тренер кладёт себе в карман.

Да, я хорошо это знаю - мужу приходится порой расписываться за мёртвых душ. Но он денег с этого не имеет. Просто липовая отчётность, о которой знаю все начальники - и всё же требуют.

Я советую ему попробовать устроиться тренером в «Артеке» или в Ялте - не столько ради зарплаты, сколько ради самореализации. Представляю, как мальчишки - воспитанники будут уважать такого дядьку.

Прибегает спортсмен в чёрном. Мы радостно здороваемся, я рассказываю, как ходила на Роман-Кош. Ужасно горда собой: выдержала весь этот путь. Николай не появляется.

С Сашей мы поднимается по дороге - ему направо, мне налево. Прекрасный человек, сильный и в меру брутальный мужчина, хотелось бы такого иметь своим другом. Прощаемся, думая, что увидимся ещё. Увы, больше я его не увижу - по крайней мере в этом году. Может, кто-то из вас, читатели мои, поедет в Гурзуф, утром придёт на Гурьевские камни и передаст Александру привет.

На веранде дома, где живёт Николай, утреннее движение. Вчера вечером у меня просто не было сил, а сейчас я задумалась: почему же человек, который не выглядит пустозвоном, не выполнил обещание? Что-то тут не так. Чувство несоответствия в течение дня крепнет, и вечером…

Но сейчас утро. Владимир Григорьевич, наш вчерашний проводник, говорил, что в девять он будет на местной ярмарке играть на гармошке. Ярмарка на стадионе. Узнаю у хозяйки, где это. Может, куплю там свежих продуктов.

Заодно денег ещё немного обменяю.

Иду мимо банка - оказывается, в них по субботам и воскресеньям банк не работает! Вот она какая, заграница… Внимание, русские! Меняйте деньги в будни.

Двигаюсь мимо пятиэтажек. Это район, где живут местные, далеко от моря, приезжие здесь не очень-то останавливаются. Посему все свои. От стадиона, от ярмарки, идут женщины и пожилые семейные пары с авоськами. Я невольно обращаю взгляды на сумки - что в них? Торчат рыбьи хвосты - у большинства. Колбаса видна, булки.

За стадионом - небольшой пустырь. Возле входа играет гармонист, но не ВГ. Торговцев немного, они изнывают от утренней жары. Я хочу купить докторской колбасы, но тот кусок, что лежит на прилавке, великоват. Хозяин говорит:

- Берите, что мы её, резать будем? На жопу скидка.

И называет новую цену.

Я не ради цены - умилила терминология - беру этот кусок.

Кстати сказать, за оставшиеся дни я съела пару кружочков - извинилась перед хозяйкой, что оставляю этот кусок у неё в холодильнике. Не из-за вкуса, вкус ничего, но восхождение на Роман-Кош было таким стрессом для организма, что он просто отказывался тратить энергию на переработку пищи.

Купила помидоров и зелени.

На выходе продолжал играть гармонист - но на этот раз уже ВГ. Нос у него был неприлично красный, видно, после вчерашней затянувшейся дегустации. Но он подтвердил, что в шесть ждёт меня у северного входа.

Несла я сумку - а навстречу мне тётки на базар спешат. И все мою сумку глазами так и прожигают, прямо-таки сканируют. Что сегодня дают? В Москве я таких взглядов давно не видела.

Едва позавтракав, собралась на новые подвиги. Пора наведаться к Чехову. По дороге забежала к Марии Григорьевне - она ведь хотела в парк бывшего санатория МВД, теперь «Гурзуфского», так получите и распишитесь.

Мария Григорьевна собиралась на пленэр. Она припозднилась и теперь торопилась. Писать надо быстро, иудино дерево по такой жаре уже отцветает. Мы условились, что я зайду за ней в половине шестого.

На даче Чехова тихо. Наверное, я стала первым посетителем в этот день. Цена вопроса - 20 гривен. Зашла во все четыре комнаты бывшей татарской сакли, прочитала стенды экспозиции, фотографировала. Затем меня пригласили на экскурсию - это происходит так: под навесом, в тени, рассаживаются на скамейках и стульях (с миру по нитке) посетители, к ним выходит в белом костюме хранитель музея (тот самый, с которым я познакомилась в первый день, женолюб и гурман, в белом костюме, ну, тот, у которого мама - одесситка). Он как заправский артист читает свою краткую (минут на двадцать) лекцию - артистично, с таким выражением, что постоянно хочется аплодировать - ну просто после каждого абзаца. Чехов в его интерпретации получается этаким женолюбом и гедонистом, просто душка. Хочется, как девушки-«антоновки», ходить за таким мачо гуськом. Поклонница, ага.

Затем все сами идут осматривать дачный дворик, комнаты и пляж. Очень разумно придумано, если учесть, что группы бывают большие, а комнатёнки малюсенькие.

Итак, у Чеховской дачи - личный пляж. С одной стороны выступает в море скала Пушкина, с другой высится Дженевез-кая, попросту говоря - генуэзская крепость. Там, наверху, гостиница «Артека» - «Скальная», она построена на фундаменте стен генуэзской крепости. Вот молодцы были генуэзцы!

Пляжик удобный, галька мелкая. Сюда-то и ходили купаться татарские девушки - со всех сторон закрыто. Только не учли юной прыти Александра Сергеевича и его друга Раевского. Со скалы-то всё видно.

Вот оно - мощное витальное поле Гурзуфа, бьёт ключом, разливает волны силы. И Чехов саклю эту не для того купил, чтобы рассказы писать: купил, чтобы убежать наконец из тюрьмы, которую сам себе построил в Ялте, где за ним неусыпно следили сверх меры заботливые мать и сестра: как же, смертельно больной, а за женщиной ухаживать взялся! К тому же ей уже за тридцать, актриса, замужем не была.

Гости одолевали Чехова, вся его личная жизнь была как на ладони, а хотелось уединения, свободы. Он нашёл её в Гурзуфе, куда приезжал, чтобы встречаться с Ольгой Леонардовной Книппер, женщиной-богиней, мощно реализованной актрисой, которая стала его женой и до конца своей долгой жизни оставалась хозяйкой дачи.

Воображение живо нарисовало мне горячее летнее утро: сорокалетний, ещё совершенно молодой мужчина - Антон и стройная, страстная Ольга выбегают из домика, чтобы спуститься по небольшой лесенке, бросится в прохладную воду и купаться, нырять, плавать до изнеможения. Затем блаженно упасть на мелкую гальку…

И трансформировать мощную энергию, пропуская её через себя, выводя на уровень высокого искусства: ему за два дня написать пьесу «Три сестры», а ей сыграть во всех пьесах мужа ведущие роли.

Сейчас этот пляжик меня не притягивает - больше привлекают отломки скал, которые огромными глыбами загромождают бухту. Видимо, последствия землетрясения. Осторожно перелезаю через камни, разглядываю структуру. В чёрном камне змеятся белые мраморные трещины. Вот глыба известняка с отчётливо заметной, но немного лишь стёршейся кварцевой щёткой. А вот отдельный камень размером с альбомный лист - он чудесен: небольшая каверна, в ней кварцевая щётка - явная, иголочки довольно длинные, не обломанные. С другой стороны натёки кварца, слои отчётливы на изломе. Белые прожилки. Какая прелесть!

Долго разглядываю, затем кладу камень и замечаю место. Лезу дальше - до самого конца, до последней скалы. Преодолев очередной завал, обнаруживаю округлую бухточку метров пять шириной, с плоским камнем посередине, где на розовом полотенце лежит довольно худая женщина. Она не против соседства. Её зовут Марина, примерно моя ровесница - и, естественно, москвичка. Она только что оформила развод, и хотя, судя по тону, её отношения с мужем были совершенно прохладными, процедура эта всегда бывает малоприятной, и лечить душу лучше всего - морем.

Габбро-диабазовая скала чёрного цвета поднимается отвесно над бухточкой, на высоте двух метров от воды - каменная площадка, куда ведут справа несколько ступенек. Кому, для чего нужно было вырубать ступеньки перед отвесной скалой? Я предположила, что, генуэзцы прятали здесь, среди камней, пару лодок, чтобы в случае чего можно было спуститься со скалы по верёвочной лестнице на площадку и отплыть с тем, что не должны были захватить враги - с деньгами или женой.

У Марины других предположений не было, поэтому я устроилась загорать рядом, на соседнем камне. Мы неторопливо разговаривали - про семьи, детей (у неё дочь - ровесница моей дочки) и преимуществах весеннего Крыма перед прочей заграницей. Марина предложила мне крем от загара - если бы не он, я бы точно обуглилась, потому что чёрные скалы накапливали жар и отдавали его так, что у меня совершенно прошла больная шея, которая мучила меня ещё с Москвы - то ли застужены были мышцы, то ли потянула.

Когда мы перегревались, то сползали с покатого камня, обросшего не скользкими, а жёсткими водорослями, и уплывали в море. Марина плавала хорошо, она в Москве всё время занимается в бассейне - для фигуры, и мы уплывали за мыс - там меньше медуз и вода теплее.

И так нам было хорошо и спокойно, что я огорчилась, когда пришёл мужчина лет пятидесяти с мальчиком. Оказалось, это Рудик - ухажёр (а может, спонсор) Марины, а мальчик лет восьми - его сын от третьего брака, сам же Рудольф - в разводе. Всё бы ничего, но мальчик ныл беспрестанно, а Рудольфу беспрестанно звонила бывшая жена, мать мальчика, и зудела, что, мол, надо его покормить, следи, чтобы он не простудился, не снимал носочки и прочая ботва.

Я спокойно отношусь к различным коллизиям между мужчиной и женщиной, понимая, как сложна и многогранна жизнь. Но это перманентное мычание в ответ на звонки озабоченной бывшей и нытьё мальчика вошли в диссонанс с моим состоянием, и я решила, что пора в тенёк.

Сплавала напоследок и повернула к выходу. Камень с кварцевой щёткой так и лежал - никто его не тронул, хотя народу пролезло мимо множество. Я осторожно завернула его в полотенце и положила в свою торбу.

Дома я гордо показал его хозяйке - она лишь сказала, что географичка в их школе была бы рада такой камень иметь. Я предложила отнести его географичке - до Москвы явно не довезу, тяжёлый, а оставить на берегу жалко - всё равно море обломает хрупкие кристаллики. Хозяйка сразу:

- Да я ведь просто так сказала.

Отстранилась.

Я тогда потащила камень Маше - она только вернулась с пленэра и обедала. Камень оценила, но куда она его денег? У неё и так багаж огромный.

Наташа разочарована - она ходила к трём часам на остановку, куда собирался прийти ВГ, чтобы вести группу на Красный камень. Но ВГ почему-то отменил поход, и Наташа почти час простояла на жаре напрасно. Думаю, что эмоционально она обвинила меня.

Вернулась домой. Полежала в холодке - в клетушке, которую я снимала, было довольно прохладно. Задремала на полчаса, но в пять встала - надо привести себя в порядок и явиться к Марии Григорьевне.

 

61	62	63	64

61. Дача Чехова в Гурзуфе; 62. Вид на Гурзуф от дачи Чехова; 63. Здравствуйте, Антон Павлович!; 64. Камни Чеховской бухты

65. Находка

 

 

5 мая. Парк санатория «Гурзуфский». Луна в перигее

Вот теперь я вовремя. Маша готова - одета в стиле дачного отдыха начала двадцатых годов: в льняную свободную одежду. Синяя косынка повязана на голове так, что сразу видно: перед нами художник. Она хорошо знает Гурзуф, и мы не спеша доходим до северного выхода минут за двадцать, беседуя по дороге. Как приятно разговаривать с этой женщиной!

Северная проходная - это монументальное сооружение. Вспоминаю: был санаторий МВД. Какое-то здание, ворота железные - охранник. Мы скромно говорим, что хотим подождать Владимира Григорьевича, баяниста. Он показывает нам на специальную комнату для ожидания, но там душно, и мы отходим в сторону, в тенёк. Ждём ВГ - его нет. Уже десять минут седьмого - ВГ нет. В это время наш охранник уходит, а на его место заступает новый. А мы-то уже на территории! Мы ещё минуту стоим, а потом спокойно идём гулять туда, куда вход для простых смертных по пропускам или за 20 гривен. В сад, где Маша знает каждую тропинку, где раньше свободную гуляли отдыхающие и где она написала столько своих картин. Подходим к знаменитой статуе Ночи, к львам и фонтанам, к прекрасным жилым зданиям начала двадцатого века. Как цветут деревья! Как хорошо, свободно гуляется, как вольно стоят кипарисы и кедры, какие укромные уголки есть для уединённых свиданий в этом парке! За забором - парк имения Раевских, где жил Пушкин. Но забор выше, чем прежде, и калиточку замуровали, говорит Маша.

Быстро темнеет, когда мы попадаем на аллею, очаровавшую нас обоих. МГ вспоминает, что раньше на этой аллее был уродливый монументальный… туалет. Теперь его снесли, остался фундамент, а вокруг выросло множество жёлтых акаций - «золотого дождя». Молодые деревца цветут так обильно, что вся аллея кажется золотой - даже в сумерках. Я забираюсь вверх, туда, где была задняя стена строения и откуда сейчас видно море. Луна жёлтая, яркая, как апельсин, крупная необычайно - в синем ещё небе. Справа кипарис, слева высокая акация, в проёме между ними - лунная дорожка. Зову Марию. У неё больные колени, ей трудно подниматься в гору, но она влезает - и тоже замирает в восхищении. Так мы стоим, пока не чувствуем, что уже совсем холодно.

Маша уверенно ведёт меня к выходу, что возле фонтана (это местный центр). Среди домов тепло, мы шествуем по местному Арбату, удовлетворённые прогулкой, и расстаёмся, желая друг другу спокойной ночи. Девятый час. День можно завершать.

Дома я варю пару средних картофелин, но не могу съесть. Даже чаю не хочу. Некоторое время лежу на своей чрезмерно мягкой постели, вспоминаю детали общения с Николаем. Может быть, у него что-то случилось? Скорее всего, так.

Надеваю ветровку - я же должна насладиться лунной дорожкой до полного удовлетворения! Иду в сторону Гурьевских камней, но у знакомой калитки сворачиваю. Она открыта.

Огибаю дом - веранда. Там две женщины - одна лет сорока пяти, худая и страшная, другая - лет шестидесяти, полная, ещё страшнее. Они готовят ужин. Оборачиваются ко мне, сверля меня глазами.

- Добрый вечер, мне нужен Николай, он тут у вас ремонтом занимается.

- Какой Николай, какой ремонт? - они делают вид, будто меня не понимают. Но меня не смутишь - я терпеливо жду ответа. Тогда они делают вид, что вспомнили. Показывают на тропинку вверх - вон туда иди, там он.

Скворечник, который видно с дороги. Свет горит внутри - работа идёт вовсю. Три мужчины, один из них - Николай. Он вкручивает саморезы в панель. При ярком электрическом свете замечаю, что он старше, чем я сначала подумала. Глаза лучатся мелкими морщинками, коротко стриженые волосы на висках - с сединой. На полу - крупные капли крови.

Заметив меня, он, кажется, немного смущается, но приветливо, чуть торопливее, чем надо, говорит о своей работе.

- Мы тут вот… - показывает.

Затем:

- Извини, я вчера не пришёл - допоздна заработались, руки поранил, - протягивает мне ладони с глубокими порезами.

Потом выясняется, что козлы старые, шатались, он крепил потолочную панель, она на него упала, он упал с козел… Короче, не до свиданий.

- Ну, тогда заканчивай, а то уже поздно, и пойдём смотреть луну.

Минут десять я сижу на верандочке возле его комнаты - такой же кельи, как у меня, только кровать уместить и шкаф, и самому суметь развернуться. Местный стандарт. Тихо, поёт соловей, кто-то шуршит в шевелюре кипариса.

Николай приходит - свежий, бодрый, в белой лёгкой куртке. Только вот поужинать надо.

Тётки - хозяйки этого царства - ворчат, что ужинать надо садиться вместе, что другие ещё не подошли. Я тоже сажусь за стол и съедаю горсточку риса. Хозяйки старательно демонстрируют свою недоброжелательность ко мне. Николай управляется со своей порцией, и мы направляемся в сторону пляжа, спокойно проходим мимо молодого охранника.

- Хочешь, пойдём в «Артек»?

Николай в подростковом возрасте ездил в «Артек» - не как отличник. Он занимался бальными танцами - вот, оказывается, откуда в его движениях пластика и гармоничность, так редко встречающаяся у мужчин. Причём был, по его словам, в смене с разновозрастными отрядами - это как раз та смена, в которой участвовали несколько моих знакомых.

От поворота дороги мы сворачиваем по тропинке и идём сквозь заросли кустарников. Луна светит так ярко, что не надо и фонарей. Тропинка приводит к открытой калитке, возле которой пустая будка охранника. Мы попадаем на территорию действующего лагеря. Нам почти тут же встречается отряд. Мы шествуем мимо, как ни в чём не бывало. Затем ещё встречаем трёх молодых парней - и больше никого за всё наше путешествие.

Скалы, нависающие над морем, огромная, властная луна, кипарисы и лавры, башня над скалой с гротом Пушкина, скала Шаляпина в серебристом свете. Когда мы поднимаемся на башню, у меня так начинает щемить сердце от невыразимой прелести мира и моря, что я ложусь грудью на парапет:

- Вот здесь останусь жить…

Спускаемся на действующий, ухоженный артековский пляж - за скалой Шаляпина, усаживаемся на конце волнореза. Долго, долго, долго сидим - наблюдаем за лунной дорожкой. Она то удлиняется, подбираясь к нашим ногам, то сжимается в круг в десятках метров от берега. Луна играет нашими душами, и это молчаливое созерцание делает нас ближе, чем в иных случаях многочасовые разговоры.

Позже, уже в Москве, я узнаю, что именно в эту ночь луна была в перигее.

Прохладно, с моря дует свежий ветерок. Постепенно луна затягивается лёгким тюлем - завтра погода изменится, московское похолодание наконец доберётся и до Крыма. Знобко.

Боже, как не хочется уходить! Я ускоряю шаги, и мы молча идём вверх, мимо столовой, похожей на дворец, мимо кактусового сада подстриженных лавров. Выбираемся к верхнему посту охраны. Охранник удивлённо смотрит на нас, но ведь выпускать - не впускать.

Николай провожает меня до церкви, но я чувствую озноб - видимо, с непривычки перегрелась на чёрных камнях Дженевез-кая, и он сворачивает в магазин, чтобы купить вина - согреться.

Тихо-тихо на хозяйской кухне мы открываем бутылку, пробуем вино, едим шоколадку. Разговариваем шёпотом. Вдруг по дворику мимо кухни, как привидение, метнулась человеческая фигура - это Наташа. Мы не могли её разбудить - но она ощутила присутствие мужских вибраций и, старая дева, подскочила, чтобы точно узнать обстановку. Заглянула в кухню и тут же метнулась назад. Нет, ей не надо было в туалет, она точно чуждую для себя энергию почуяла.

Шёл второй час ночи, завтра у Николая рабочий день, а я собираюсь на Аю-Даг…

 

66	67	68
69	70	71

66. Дженевез-Кая; 67. Вид на скалу Пушкина от гостиницы Скальная; 68. Пальма цветёт; 69. Маша Дрезнина. Санаторий Гурзуфский; 70. Ожидание; 71. Полная луна

 

 

6 мая. Хмурое утро

Уснуть я не смогла. К утру накатила тошнота, маялась, кусала губы… Думать не было сил - так велико было общее утомление, переизбыток воспринятых впечатлений буквально разрывал мир моих чувств.

О том, чтобы идти на пляж, не было и речи.

Облака затянули небо. Прохладно.

Когда хозяйка встала, я, бледная, попросила у неё что-нибудь типа активированного угля. Она начала пространно рассказывать о том, что часто приезжие попадают в такие ситуации: съедят чего-нибудь непривычного, особенно мяса, и потом маются. Или фруктов немытых. Летом вообще много разных кишечных болезней. Приезжают отдыхать - попадают в больницу. Слова она сыпала мелким горохом, мгновенно переходя от одной темы к другой, совершенно с ней не связанной, а часто даже противоположной, и вспомнилось мне выражение Лескова: «у неё заяц в голове». Хозяйка сообщила, что сегодня должны приехать её старые знакомые - женщина с двумя детьми - семи и полутора лет. Опа! Я из дома уехала от детей, и попала к детям. Полтора года - совсем малютка, зачем в такое путешествие тащить! Оказалось, что у будущей визитёрши муж здесь работает на стройке, она из украинской глубинки и приезжает время от времени на выходные, чтобы с мужем повидаться.

На минуту хозяйка ушла с кухни, где я заваривала себе крепкий чай, вернулась с таблетками - и уже в другом настроении. Таблетки, мол, эти от прежних отдыхающих остались. А вот вы ночью здесь с мужчиной были, вино пили - так сейчас дети приедут, чтобы этого даже и близко не было. Я у себя такого категорически не допускаю. (Наташа донесла.)

Я даже не стала возражать, говорить, что мы просто тихо сидели на кухне. Бесполезно! Её воображение проворнее всяких уверений нарисовало уже себе картину того, что она в своей жизни так панически отвергала.

В неё был влюблён мужчина - много лет он ухаживал за Светланой без взаимности. Когда же она отказала ему бесповоротно, то вскоре сломала ногу. Едва выздоровела - ещё раз сломала ту же ногу. Только поправилась - третий раз сломала ту же самую ногу и в придачу позвоночник. Желудок резанный. Треть осталась. Долго лечилась, и вот эта-то женщина, что сегодня должна приехать, как раз и жила в её доме, пока Светлана лежала в ялтинской больнице.

А тут ещё Наташа - каждый год раза по два приезжает из Москвы, одинокая и зашоренная, жалуется, что нервы не выдерживают на работе, ест в Гурзуфе одну овсяную кашу на воде, читает какие-то книжки по ритмологии (как и сама хозяйка), сухая и закрытая, но менять в своей жизни ничего не хочет. Что же порождает такой страх?

Запив таблетки «достаточным количеством воды», я минут сорок лежала в своей комнате. Лёгкая дремота флёром окутала меня.

Встала я как от толчка - легко, будто не мучило меня недавно недомогание. Девять часов! Через полчаса на остановке соберётся группа на Аю-Даг. Я надела спортивную майку, на неё тонкую, любимую свою рубашку, подаренную мне отцом в девятнадцать лет, шитую-перезашитую, но необычайно удобную. Штаны, кроссовки, рюкзачок, бутылка с водой - и вперёд.

Перед уходом я слышала, как хозяйка подробно рассказывала Наташе, что мне стало плохо, и затем с псевдоучастием спросила меня, лучше ли мне. Я ответила, что уже чувствую себя вполне хорошо. Она не поверила.

 

 

6 мая. Камни Аю-Дага

К остановке подходил целый отряд - во главе Владимир Григорьевич, за ним семь гвардейцев и две солидных размеров дамы (о, ужас - в шлёпанцах!). Гвардейцам было в среднем лет по пятьдесят - донецкие шахтёры, отдыхающие в санатории, а дамы - сотрудники шахт, может, бухгалтерши какие-нибудь.

ВГ сказал, что вчера припоздал к Северному входу в санаторий, но я его успокоила, что мы прошли его именем. Спросила про поход на Красный камень - он посетовал, что группа не собралась. Эх, думаю, как теперь Наташа будет на меня смотреть - как я иду, так группа собралась, как она захотела - так нет. И через забор-то ей, бедненькой, лазить приходится…

Итак, нас одиннадцать. Шахтёры перешучиваются, дядьки здоровые, но ВГ говорит, что ходят они обычно плохо - лёгкие засорены, дышать им тяжело. Проводник с баяном - играет, настроение поднимается.

Автобусик довозит нас до трассы, там мы пересаживаемся на троллейбус и пару остановок едем до (названия не запомнила), откуда прямой асфальт до начала медвежьего хвостика. Мужики собирают деньги для ВГ, хотя он громко заявляет, что поход безкоштовный, что администрация санатория платит ему зарплату. Деньги он брать не хочет, я забираю их у мужиков, расстёгиваю молнию на его кармане и всовываю их туда...

По асфальтовому отрезку идём стройными рядами, мы с ВГ громко поём артековские и прочие пионерские песни, из шахтёров всего один порой подпевает - видно, слова плохо знает, а петь хочется. ВГ показывает - направо - внушительные домики какого-то то ли газпромовского, то ли нефтяного российского посёлка, спускающиеся практически по склону Аю-Дага. Сразу за ними дорожка сужается, входит в кудрявый низкорослый дубовый лес. Мы быстро и бодро доходим до полянки, на которой лениво отдыхают два типа в камуфляже. Они не спеша встают и протягивают нам бумаги с печатями, где написано, что здесь заповедник и они берут за посещение заповедника по 15 гривен. ВГ предупреждал об этом, и мы без споров достаём по 15 гривен. Хотя надо было бы у этих мужичков удостоверения сотрудников заповедника спросить. Но они грустно говорят, что уже начались пожары - и правда, чуть позже, с вершины, мы увидим грязно-сизый дым на горе в стороне Ялты.

На этой поляне я фотографирую цветущую яркими жёлтыми цветами дикую акацию - не «золотой дождь», а простую, коих было множество в моём тольяттинском пионерском детстве.

Выше акации - ничего не видно, там начинается зона облаков. Кто-то из мужиков сожалеет, но я возражаю: тропу мы и так увидим, а идти лучше - прохладнее. Мужики думают, что я местная, ВГ сообщает им громким шёпотом, что я была на Тянь-Шане, они проникновенно тянут: «А-а!» - и с этого момента слушаются меня, как миленькие.

Цветёт жёлтым цветом неопалимая купина. Но в тумане она не опасна.

После Роман-Коша тропинка на Аю-Даг кажется мне пухом. Я порхаю по острым камням, как бабочка. Мне весело, но петь при подъёме песни, как ВГ, у меня лёгких всё же не хватает. Мы часто останавливаемся, ждём отстающих женщин. Им реально тяжело. Да и шахтёрам тоже. Они достают платки, вытирают лбы и шеи. Пара человек раздевается на остановке, но я им этого делать не советую - в облаках загар прилипает ещё сильнее, чем на открытом солнце, и легко можно обгореть. Жестоко запрещаю мужикам пить воду - говорю, на вершине сядете, пять минут отдохнёте, затем попьёте. Они слушаются. Один делает очень большие шаги на крутом подъёме, пыхтит - советую ему вспомнить, как он едет в гору на машине - на какой передаче? Вот и идти в гору надо маленькими шагами.

Тропинка ведёт буквально в лоб по хвостику медведя, поэтому дорога не длинная, но чрезвычайно крутая.

На очередной остановке в тумане, на краю почти отвесной стенки (женщины сильно отстали) ВГ начинает играть кадриль, я запеваю и пускаюсь в пляс. Шахтёры, прислонившись к камням, тяжело дышат и ошеломлённо взирают на это действо. Я задорно выкрикиваю в ритм кадрили:

- Где же кавалеры?

Одна шахтёрская душа не выдерживает - и вот на узкой дорожке нас двое, пытаемся разойтись так, чтобы соблюсти фигуры танца. Товарищи хватают фотоаппараты, чтобы запечатлеть кадриль на склоне Аю-Дага.

Ещё несколько поворотов тропинки - и мы подходим к настоящему курумнику. Каменная река стекает сверху - и чуть позже мы выходим к ней ещё раз, только камни уже намного более крупные. Я предлагаю мужикам залезть на острые камни и сфотографировать их, но они с сомнением качают головами. Тогда я протягиваю одному фотоаппарат и сама залезаю в центр курумника - повыше. Так у меня осталось несколько кадров со своей персоной.

Вспышка радости, эмоциональный взрыв - когда мы выходим одновременно из полосы леса и из пелены облаков. Под нами зелёный прогал, деревья не мешают, поэтому прекрасно видно вершины Бабуган-яйлы, где я была позавчера, и бугор Роман-Коша. Красный камень в тумане. Под нашими ногами - кажется, протяни руку - колышется, живёт, дышит жемчужно-голубоватая пена облаков. А над хребтом - голубейшее, чистейшее небо. Многие мои спутники оказались над облаками первый раз.

Мужчины, отдышавшись, оглядываются и радостно шутят друг над другом. Над обрывом нависает большой серый камень, они предлагают друг другу залезть на него и позировать. Один шутя признаётся, что страшно боится высоты. Шутки у них типично хохляцкие - с постоянной денежной подоплёкой. Я подзуживаю их, они хотят покрасоваться передо мной, атмосфера весёлой гулянки.

Из тумана выныривает звук гармошки, подходят женщины и ВГ - он шёл рядом с ними, чтобы они не приуныли. У него дар - быть в нужный момент с теми, кому особенно тяжело.

ВГ рассказывает про древнюю крепость на Аю-Даге - мы, оказывается, стоим буквально у неё под стеной. Нам бы голову поднять, а мы на облака внизу смотрели.

В Крыму много поселений на горах, но все они связаны с источниками воды. В пятнадцатом веке, как считают, после землетрясения вода ушла с Аю-Дага, и крепость была покинута. И последними уходили из крепости византийцы, бежавшие сюда после падения столицы христианского мира, воспринимавшегося как знамение конца света. В таком случае землетрясение и уход воды с Аю-Дага - прямой знак приближения Судного дня.

Внушительный камень с правильным ромбовидным вырезом лежит прямо возле тропы. Местные проводники называют его троном - действительно, чем не трон! Рядом, возле остатков стен, цветут под пологом дуба и грабинника нежные пионы. Шахтёров почему-то очень интересует, почему пион - триждытройчатый. Я беру лист пиона в ладони, показываю прилежным ученикам, как от основного черешка отходят три, на каждом из которых - по три листка. Мужики рассматривают другие листья, убеждаются, что везде - трижды три, почему-то глубоко удивляются устройству природы. Вот что их пробило! Ведь необходимо же удивляться - пусть их заскорузлые души испытают эту благодать на покорённой горе.

Покорённой - потому что крутой подъём кончился, дальше по спине медведя идёт довольно пологая тропа. Вновь поют птицы, слышен какой-то едва уловимый треск и пощёлкивание - мы так и не поняли, что это - словно насекомые точат дерево. С веток свисает множество тонких ниточек, на которых качаются небольшие гусеницы. Совсем немного пройти - и мы возле горы камней, добавивших к пятистам семидесяти семи метрам Аю-Дага ещё метра четыре высоты. Это высшая точка горы, но совсем не эффектная - она под пологом леса, и вокруг ничего не видно. Немного дальше - «видовые» площадки (на самом деле совсем не площадки, а крутые, рыжего цвета, склоны), откуда сквозь вершины невысоких сосен открывается вид на Артек и Гурзуф. Справа, на хребте прилепились облака, но над морем чисто, и отчётливо заметны клубы дыма, поднимающиеся где-то за Массандрой или Никитой. Я вдруг до боли представляю себе, как горит смолистый сосновый лес, и душа сжимается от напряжения.

На поляне, рядом с видовой площадкой, плавно двигался какой-то мужчина - ВГ сообщил, что это местный экстрасенс, он меряет энергетическое поле, и предложил мне пойти к нему познакомиться. К слову, несколько человек по ходу путешествия спрашивали меня, не экстрасенс ли я. Отшучивалась. Знакомиться не пошла - зачем мешать человеку! Да и мне сейчас это ни к чему.

Между тем мой партнёр по кадрили достал… разливной коньяк! Товарищи сразу подкатили к нему - мол, угости! Но он первым делом нашёл меня - дескать, с тобой желаю выпить! Благо, у него всё же рюмочка с собой была, а не только крышечка. Я его страшно разочаровала - тем, что не спешу, как они, вернуться в Гурзуф до обеда, а останусь на горе одна. ВГ заботливо объяснил мне, как пройти в Партенит (там везде на камнях жёлтые стрелки нарисованы), мы весело попрощались - и я осталась в тиши весеннего леса.

Весёлость слетела с меня, как только последний шахтёр исчез из виду. Я прислонилась к замшелому камню, готовая заплакать. Но слёз не было - в моём организме, как говорят в КВНе, не осталось жидкости. Шибляковый, низкорослый, кривоствольный лес, так не похожий на мои любимые сосняки и казавшийся мне чуждым, незаметно входил в моё сердце - пляшущими бликами солнца, узорчатым мельканием ящериц на камнях, торопливым шорохом змей в сухой прошлогодней листве, огромными, мудрыми камнями, которые порой складывались в сооружения, похожие на дольмены (я уверена, что это и были дольмены).

Природа Гурзуфа проникнута эротикой, аскетизм природы Аю-Дага в этом резко контрастирует с ней. Здесь хочется медитативно шагать по оранжевой тропе среди камней - то чёрных габбро-диабазов, то кирпично-красных или полосчатых роговиков, вставших вертикально под давлением магмы, так и не прорвавшейся наружу. Аю-Даг - неродившийся вулкан, но напряжение магмы словно до сих пор ощущается натяжением земной коры, он как затаённая почка, как семя в пустыне, которое много лет может терпеливо ждать своего часа - случайного дождя, чтобы раскрыться и процвести.

Огибая огромные валуны, минуя солнечные поляны, где плоские камни лишь едва прикрыты слоем мха и сухой гривой жёлтой травы, я постепенно выходила на южную, обрывающуюся к морю сторону Аю-Дага. Перед моим мысленном взором вставали люди, с которыми меня за последние дни свела судьба. Вот Светлана, хозяйка дома, и Наташа - зачем они даны мне? Их страхи, ход мыслей и эмоции - как на ладони. Несчастные женщины, которые не смогли, побоялись осознать своё глубинное, женское начало, оказались в плену своих предрассудков и узкого жизненного опыта, принять который не хватило широты души и энергии. Обе с высшим образованием, неглупые, и готовые в любой момент испортить жизнь тому, кто посмеет нарушить их покой. Или жёстко отвергнуть новый опыт в случае, если уничтожить его носителя не удастся. Как мне быть во взаимоотношениях с ними? Переезжать, когда осталось две ночи, тратить силы на поиски новой комнаты - смысла нет. Значит, сведём разговоры и общение к минимуму.

Мария Григорьевна Дрезнина, Маша - совсем иной случай. Полно реализованная как творец и как женщина - и жена, и мать, и воспитатель хрупких детских душ. Великолепно видна разница между нею и Светланой (они примерно одного возраста) - особенно в том, как они готовы и умеют слушать. Мария буквально впитывает энергию человека, говорящего с ней, Светлана трещит своё. В картинах Марии - такая эмпатия, слияние с природой и впитывание её ритмов, что диву даёшься. В картинах Светланы (она тоже писала - самоучкой) - фантомы разрывающегося от противоречий эго.

Другая пара - я и Наташа. Мы ровесницы. У меня трое детей и муж, у Наташи - никого.

Противоположности - наш проводник и Сергей, с которым мы ходили на Роман-Кош. Коллективист - и индивидуалист. Эмпатия - и закрытая ото всех самовлюблённость. Вот тебе, Оля, как на ладони, лики, лица и личины.

Николай - полная противоположность моему мужу. Зачем мне дана встреча с ним? Он смеялся: мы с тобой как пионеры - ходим на пионерском расстоянии. Я действительно ощущаю себя рядом с ним школьницей. Что он будит во мне? Среди нагревшихся камней Аю-Дага я вдруг понимаю, что он осуществляет мою давнюю, подростковую, даже не вполне осознававшуюся, а потом и вовсе затёртую временем мечту - точнее, не мечту, а романтический образ - о свидании при луне с любимым, а может, даже не с любимым, но непременно с влюблённым в тебя человеком. И пел соловей о любви, и тосковала луна, и звёздное ночное небо качалось над их головами, и море ласково стелилось к ногам, и дивные лёгкие тени убегали по лунной дорожке - далеко-далеко в сияющее под луной море.

После долгого домашнего уединения, жёсткой каждодневности буден и забот.

Справа деревья расступились - и открылось морская синь, полная блеска и зноя. Далеко внизу - острые скалы, то красные, то чёрные - из лазурных вод. Именно эти берега Тавриды оплывал Пушкин, именно они привели его в восторг (читать непременно вслух):

 

Прекрасны вы, брега Тавриды,

Когда вас видишь с корабля

При свете утренней Киприды,

Как вас впервой увидел я;

Вы мне предстали в блеске брачном:

На небе синем и прозрачном

Сияли груды ваших гор,

Долин, деревьев, сёл узор

Разостлан был передо мною.

А там, меж хижинок татар...

Какой во мне проснулся жар!

Какой волшебною тоскою

Стеснялась пламенная грудь!

Но, муза! прошлое забудь.

 

Дорога Раевских, проложенная по следам древней дороги, полузасыпанная камнями, оплыла, заросла кустарником и жёсткими колючками. По ней и вела тропа в Партенит. Солнце стояло в зените, жара одолевала, но синь моря питала меня, скалы внизу дразнили своей недоступностью, и я даже пожалела, когда тропа, постепенно понижаясь, привела к повороту налево, откуда спустилась на территорию очередного санатория с прекрасным парком.

Тут дала о себе знать бессонная ночь. Ноги стали тяжёлыми, глаза сами закрывались. Я еле дотопала от проходной до остановки в центре Партенита, откуда идут автобусы на Ялту, минут десять подождала, допивая воду, загрузила себя в автобус и попросила объявить, когда будет Гурзуфская тропка.

Выйдя на тропку, я с удивлением смотрела на знакомый виноградник: четыре дня назад лозы едва курчавились, а теперь развернули полный лист и мощно зазеленели.

Дойдя до пятиэтажек и уже считая себя знатоком Гурзуфа, я свернула вправо, думая сократить путь, и заблудилась. Пройдя какими-то задами, выбрела на школьный двор, оттуда какой-то подворотней - до здания, в котором неожиданно оказалась почта, которую я до того не могла найти. Значит, так надо. Еле таща ноги, я всё же отыскала в себе силы зайти в Интернет и написать письмо мужу.

В моём ящике накопилось много писем, но я не стала их даже открывать - до дома бы доползти.

Почта с Интернетом оказалась совсем рядом с кинотеатром, рынком и банком - просто надо было пойти по ступенькам вверх от памятника Ленину, довольно высоко, за деревьями не видно, а я не догадалась.

От рынка уже совсем близко - маленькими кривыми улочками с кустами сирени и  жасмина.

- Была на Аю-Даге, дошла до Партенита, - только и смогла сказать я хозяйке. Душ - сон.

 

72	73	74
75	76	77
78	79	81

80

72. Во главе колонны шахтёров дядя Володя с баяном; 73. Над облаками; 74. Трон; 75. Остатки стен на Аю-Даге; 76. Вид на Гурзуфское побережье с вершины Аю-Дага; 77. Камни Аю-Дага; 78. Любопытство; 79. Сердце медведя; 80. Дорога Раевских; 81. Вид с дороги Раевских на южный склон Аю-Дага и Партенит

 

 

6 мая. Бабы. Рыбаки. Ночь на набережной

Ишь, поспать среди дня захотела! Как бы не так! Вот тебе!

Раздался громкий незнакомый женский голос, затем детский плач. Это приехала та самая семья (пока меня не было) и сейчас вернулась с моря.

Терпела.

Затем мужской голос - шаги на крыше - грохот и говорок хозяйки. Оказалось, что бочка для летнего душа, стоящая на крыше кухни, протекла и её срочно нужно починить. И это надолго.

Хозяйка старательно мела двор, что-то стирала и вешала на многочисленные верёвки.

Я поднялась. Доползла до кухни - там с недовольным видом восседала апатичная девочка лет семи. Пока мама с маленькой ходила на море, она отказалась куда-либо идти и всё время тупо сидела на кухне.

Хозяйка вновь осведомилась, не тошнит ли меня, не болит ли живот. Подтекст: помни, что жизнь - это не только наслаждение, но и расплата за него. Я ещё раз вежливо ответила, что всё в порядке. Она сказала, что постоянно всё моет, чтобы у гостей было чисто и хорошо. Мания чистоты. Всё должно быть на своём месте. Над раковинами, ванной, унитазом и дверями наклеены краткие инструкции, как смывать, как вытирать пол тряпкой и куда класть душ.

- У меня свобода, когда хочешь уходи, когда хочешь приходи, - заявляет хозяйка. На деле - обратное.

Я поняла, что мне надо тикать, прихватив наполовину полную бутылку вина, оставленную вчера Николаем. А то скандала не миновать.

Шесть вечера. Купальник надеть, бутылку с водой - в торбу, бутылку с вином - туда же. И знакомой дорогой.

Не веранде дома с зелёной калиткой - те же самые женщины. Только на этот раз они не строят из себя непонимающих. Не дав мне даже поздороваться, они буквально выкрикивают:

- Николая мы Вам не отдадим!

Опешила. Натиск продолжается:

- Уходите свой дорогой! Мы Вас не пропустим к нему!

Тут я чуть не вскипела:

- Да я сама пройду, если мне надо!

Но тётки готовы кинуться в драку. Вот ещё фрукты! На какие больные точки в их психике я надавила? Все гендерные особенности поведения обнажены до предела.

Усмехаюсь, говорю примирительно:

- Да не заберу я Николая. Мне просто ему надо одну вещь вернуть.

Слова «вернуть» и «вещь» оказывают магическое действие: та, что помоложе, подходит к повороту дорожки и демонстративно-громко зовёт:

- Николай! Тут к тебе вчерашняя ЖЕНЩИНА пришла.

После такого пассажа я спокойно поднимаюсь по лесенке, а Коля в это время спускается ко мне. Тётки стоят снизу, наблюдают за нами. Мне смешно и грустно. Зачем Николаю эта кабала? Но, возможно, я не всё знаю. Не с ними и не ради них он работает, а ради друга.

Вкратце объясняю ему ситуация, показываю на торбу, в которой обрисовывается бутылка. Он улыбается лукаво, берёт бутылку и относит в холодильник. Тётки наблюдают.

- Мы сегодня допоздна работаем, я зайду в одиннадцать, ты ещё не будешь спать?

- Приходи.

Мимо тёток прохожу, не прощаясь.

Куда мне направить свои стопы?

Конечно, на Гурьевские камни.

Я застаю последние лучи солнца, успеваю искупаться. Сижу на волнорезе. Затем туда приходят три рыбака - местные парни лет двадцати пяти с удочками. Я сначала не обращаю на них внимания, но любопытство берёт своё, и когда они ловят очередную рыбку, я прошу показать её мне. Такая рыба смешная! Морской ёрш. Ерш растопыривает плавники, и парни снимают его с крючка осторожно, боясь уколоться - ядовитая рыбка. Увеличить - так просто чудище будет. Но, говорят, вкусная.

Рыбка с голубой полоской, переливчатой и сверкающей - самая красивая. Смотрю в воду - их отчётливо видно, парни беззлобно ругаются, что они наживку объедают с крючков и спокойно плывут дальше. Шутят над собой и над рыбой - непринуждённо, свободно. Море общее, рыбы всем хватит! Вот позавчера бы Вы пришли - посмотрели! Вот клёв был! Только успевай! Один показывает мне фото на мобильнике - внушительное блюдо с жареной рыбой, с ломтиками лимона и бокалами пива. И это ещё не всё пожарили - половину в морозилку положили.

Солнце скрылось за горой, темнеет, прохладно.

Во нашем дворике тихо - мужик, ремонтировавший бочку, закончил работу, а все прочие куда-то ушли. Наконец я могу выспаться!

В десять выныриваю из сна, записываю первое за последние годы четверостишие:

 

Нерождённый вулкан, перемятая в складки порода,

Напряжение магмы дрожит колокольным нутром.

И в предчувствии вечности чутко затихла природа,

И дорога Селены застыла морским серебром…

 

- и вновь ныряю в дремоту.

Выныриваю, записываю некоторые наблюдения над обитателями дворика - ныряю в сон. Выныриваю, когда дверь в комнату хозяйки - после того, как она заперла калитку и кухню - закрывается. Тихо открываю замок на калитке, отворяю кухню и кипячу чай. В соседнем дворике - громкие голоса, неудержимо-пьяный хохот. Хозяйка подскакивает, мечется по двору, с преувеличенным вниманием поясняет, что она проснулась из-за этого смеха. Выхожу на улицу - в соседнем дворе гости. Прошу их вести себя потише, хотя бы не ржать на всю ивановскую.

- А нам сказали, что до одиннадцати можно.

- Можно-то оно можно, но у нас тут за стенкой двое детей спят.

Компания стихает. Хозяйка вновь закрывается в своей комнате.

Пью чай и ухожу к себе, прислушиваясь к ночной тишине.

Ровно в одиннадцать открывается калитка - перед моей дверью появляется фигура в белой ветровке. Тихо, не говоря ни слова, мы выходим на улицу.

На набережную? - Да, я там в этом году ещё не был.

Спускаемся мимо памятника Коровину. Там, где начинаются кафешки, ещё много звуков и музыки. Вдруг слева, из-за решётки, раздаётся жалобный голос:

- Люди, остановитесь, пожалуйста! Помогите мне!

- ???

- Зайдите в кафе такое-то, спросите того-то и скажите, что меня в туалете закрыли!!!

Не могу сдержать хохота. Находим нужное кафе и сообщаем о необходимости спасти коллегу.

Удаляясь всё дальше от кафе и дискотек, мы наконец можем спокойно смотреть на луну. Она не царит на небе, как вчера, а лишь время от времени выныривает из туч. Довольно прохладно. Из парков доносятся дивные ароматы. Меня остановил запах белой акации - я его ни с чем не спутаю.

Пытаюсь объяснить строителю, почему мне так важно облекать события в слова. Ищу подходящий образ. Слово проявляет скрытый узор явления - вот если по отшлифованному дереву морилкой пройтись, узор становится отчётливо виден, выявлена красота дерева. Так и слово - красоту жизни высвечивает.

Говорим - о своих семьях, об учёбе и судьбе, о различных экзотических работах, которыми приходилось заниматься. О машинах, дочерях и строении Аю-Дага. Мне хочется как можно больше узнать об этом человеке. Хочется, чтобы он сумел понять меня. Замечаю так много совпадений, что голова кругом. Начиная с того, что мой первый муж был 1974 года рождения, муж второй и действующий, так сказать, - 1974 года. Николай тоже семьдесят четвертого…

Рассказываю ему о своей книге, о путешествии Ефремова в Крым в 1954 году, об их с Таисией жизни в Гурзуфе и встрече восхода на Ай-Петри. Именно это привело меня в Крым и Гурзуф.

И горячо жалею, что длинная набережная оказывается такой короткой.

Говорю, что завтра хочу прокатиться на кораблике. Николай заботливо советует одеваться теплее.

Прощаться трудно. Отрываю себя от этого вечера…

Завтра хозяева дома, где работает Николай, поедут за стройматериалами в Симферополь, он будет работать, конечно, но днём обязательно придёт на пляж. В два. А послезавтра я уеду. Девятого мая я должна быть на параде в Севастополе.

 

 

7 мая. На кораблике вокруг Аю-Дага

Понедельник. Сизые облака. Но солнце есть. На Гурьевских камнях из знакомых - один Сергей, тот, что в чёрном спортивном. Разминается. Я плыву - особенно легко. Ветерок, небольшое волнение, но вода - может быть, относительно воздуха - кажется мне теплее обычного. Подходит Сергей, разговариваем - о том, что немногие туристы отдыхают так, как я, на полную катушку: и купание по утрам, и горы, и музей. Правда, у других понятие катушки иное.

Сергей - подзадоривая:

- Ну что, до буйка?

До буйка я ещё не плавала. В первый день мне это расстояние казалось вообще огромным - не столько из-за метража, сколько из-за температуры воды.

- А за него цепляться можно?

Это если понадобится отдохнуть.

- Можно.

- Поплыли!

Он плывёт грамотным кролем, опуская лицо в воду. Я в пруду отучилась плавать правильно, плыву сажёнками - голова над водой, но так прочно держит вода, что сама удивляюсь её мягким, надёжным объятиям. Буёк оказывается совсем рядом. Я цепляюсь за него больше для порядка, чем из-за усталости, некоторое время вишу на нём - не ощущая холода, вспоминаю, как описывал Ефремов купание своих героев в Ледовитом океане. Вот это да! Как бы мне хотелось стать одной из таких героинь… Но это ж сколько над собой работать… Мой спутник немного не доплывает до буйка, поворачивает к берегу.

Вытираясь полотенцем, Сергей сдержанно-удивлённо говорит мне:

- За Вами не угнаться, Вы плаваете как дельфин!

Наверное, я краснею.

Солнце скрывается, облачность становится всё более плотной. Задувает ветер - с запада. Иной, чем в предыдущие дни. Никак знаменитая низовка.

Сергей - сильная фигура, некрасивое лицо, но лицо приветливое, доброе. Прощаемся - я думаю, что смогу прийти ещё завтра - напоследок. Но это утреннее свидание с морем становится крайним.

На завтрак - зерненный творог, половина коробочки. К чёрту колбасу!

Так, у меня остался день. В планах - посетить музей Пушкина, что в санатории, за 20 гривен, и прокатится на кораблике. Надеваю всё самое тёплое, что у меня есть: футболку, водолазку и ветровку.

На набережной - ветер, волны поднялись. Кораблик - «ОМ» - как в моём детстве на Волге, стоит у причала. Узнаю про билеты - у тётки на набережной, что под зонтиком сидит. Покупаю - 60 гривен за полтора часа. Плывём в сторону Партенита.

До отправления 50 минут. В воротах санатория с музеем Пушкина - охранник. Говорю, что хочу в музей. Он разводит руками: понедельник - выходной. Я ужасно огорчена. Ну хоть по парку походить! Он говорит: сейчас начальство, давайте во второй половине дня, сговоримся. Денег хочет.

Сижу на пирсе возле кораблика. Застёгиваюсь до конца, надеваю капюшон. Замерзаю. Отправление в 10.30.

Возле пирса, только войти в воду, лежит-хохочет на весь берег та самая женщина, что с двумя детьми в нашем дворике живёт. Её дети уныло сидят на берегу, муж стоит, а она кричит всем - мол, так тепло, не поверите! И грудью по камням елозит, далеко не заплывает. Я-то знаю, что вода не холодная, но её показное веселье мне неприятно.

Погружена в себя, соединённые усилия мысли и чувства пытаются пробить старые запреты.

Наконец пассажиры рассаживаются во внутренних помещениях, отчаливаем. Над морем туман, кораблик проходит между Адаларами, но я даже не могу их толком разглядеть, так туманно. Но зато начинаю внимательно слушать экскурсовода.

Подплываем к скале Шаляпина, небрежно именуемой Шаляпкой. Затем - грот в Пушкинской скале. Кораблик там не умещается, только засовывает нос - полюбопытствовать на спокойно сидящих бакланов.

Как удар - вспоминаю я стихотворения Николая Заболоцкого из цикла «Последняя любовь», написанное в 1956 году:

 

МОРСКАЯ ПРОГУЛКА

На сверкающем глиссере белом

Мы заехали в каменный грот,

И скала опрокинутым телом

Заслонила от нас небосвод.

Здесь, в подземном мерцающем зале,

Над лагуной прозрачной воды,

Мы и сами прозрачными стали,

Как фигурки из тонкой слюды.

И в большой кристаллической чаше,

С удивлением глядя на нас,

Отраженья неясные наши

Засияли мильонами глаз.

Словно вырвавшись вдруг из пучины,

Стаи девушек с рыбьим хвостом

И подобные крабам мужчины

Оцепили наш глиссер кругом.

Под великой одеждою моря,

Подражая движеньям людей,

Целый мир ликованья и горя

Жил диковинной жизнью своей.

Что-то там и рвалось, и кипело,

И сплеталось, и снова рвалось,

И скалы опрокинутой тело

Пробивало над нами насквозь.

Но водитель нажал на педали,

И опять мы, как будто во сне,

Полетели из мира печали

На высокой и легкой волне.

Солнце в самом зените пылало,

Пена скал заливала корму,

И Таврида из моря вставала,

Приближаясь к лицу твоему.

 

Я вдруг поняла, что каменный грот Заболоцкого - то самый, куда наш кораблик сунул свой нос. А на скале стоит та самая башня, где мы с Николаем смотрели на величественную луну и где я хотела остаться…

Аналитическую статью по циклу Заболоцкого «Последняя любовь» я писала семь лет назад, в роддоме, где ждала появления на свет своей второй дочки - Ладушки. Врачи удивлялись моему занятию: до меня в предродовой статей не писал никто. Заболоцкий, уже вернувшийся из заключения, прожив полжизни с женой, неожиданно (а кто ожидает этого?) полюбил молодую женщину, ответившую ему взаимностью. Так после его строгой философской лирики возник пронзительный цикл «Последняя любовь». Заболоцкий в этом - Тютчев двадцатого века.

Песня «Очарована, околдована…» на стихи из этого цикла стала шлягером, но если текст прочитать в череде других стихотворений, явственно будет слышен драматизм отношений мужчины и женщины. Именно с любимой женщиной автор поехал кататься в каменный грот - и увидел незримый мир ликованья и горя, и отчётливо ощутил призрачность не этих подводных фигур, а собственной своей прозрачности и неведомости.

В ночь, когда луна ныряла в облака, я ощущала себя - иной, лёгкой, прозрачной, удивлённо взирающей на самоё себя. Может, мир моря и скал суждён нам, чтобы мы ощутили тонкие силы, способные, однако, насквозь пробить тело опрокинутой скалы.

…Снизу, с воды, наблюдала скалы Аю-Дага, окутанного низкими облаками, угадывала ту самую тропинку, по которой шла вчера. Чайки летали над берегом - белые на фоне чёрных скал. Обогнув нос медведя, поразилась: на той стороне солнце пробивало облака и освещало склоны. Над Партенитом оно светило вовсю, и было ужасно обидно, достигнув Птичьих скал и осмотрев побережье Партенита, вновь повернуть в туман и холод Гурзуфа.

Как я замёрзла! Почему я взяла с собой в Крым так мало тёплых вещей? Надо было хоть спальник достать из рюкзака, закутаться. Знал бы, куда падать, соломки бы подстелил.

Но как важно увидеть снизу путь, который ты проходил вчера вверху! Эта тема будет много раз вставать в моём сознании.

В начале второго - дома. Во дворике - тётя, та, что купалась. Говорю ей:

- Как Вы азартно купались!

Подозрительно:

- А что это значит - азартно?

Приехали. Подбираю синонимы: весело, заразительно, так, что все остальным хотелось купаться, на Вас глядя. А сама с тоской думаю: «Страшно далеки они от народа…» Я этой поездке я разговаривала со встречными свободно, не подбирая понятных для них слов. И часто натыкалась на то, что меня не понимают. В лучшем случае человек спрашивал значение незнакомого слова.

В тёплом халате залезаю под одеяло и покрывало, пытаюсь согреться. Едва только тело расслабляется, как часы показывать три четверти второго. В два я обещала быть на Гурьевских камнях. Боже мой, неужели сейчас, когда я только согрелась и придремала, мне нужно куда-то идти!

 

82	83	84
85	86	87

82. Скала Шаляпина, справа грот Пушкина; 83. Каменный грот; 84. Неродившийся вулкан; 85. Голова медведя; 86. Вид на Аю-Даг с восточной стороны; 87. Витязь

 

 

7 мая. «Море слегка разыгралось…»

Вновь вытаскиваю себя из-под одеяла. Кидаю в торбу купальник. Почти бегу по дороге, чтобы не замёрзнуть. Ветер ощутимый.

Охранник удивлённо воззрился на меня: купаться в такую погоду?

На берегу ни души. Понимаю, что добежала за пять мину, а времени до двух ещё - целых десять минут. Не спускаюсь на гальку, сажусь, прислонившись к стенке волнореза, - спасаюсь от ветра. Потом думаю: а вдруг Николай придёт, я меня не видно, и уйдёт? Сажусь на ступеньках лестницы так, чтобы ветер не очень задувал и чтобы меня не проглядеть. Наблюдаю со стороны за своими мыслями - ох, девчонка же! Как маленькая. С досады решаю, что вот он будет подходить, а я специально так сижу, будто его не вижу. Замечаю его краем глаза. Но за несколько шагов всё же не выдерживаю - поворачиваюсь… Эх, не справилась с ролью! Сознание раздваивается - смотрю на своего ребёнка из состояния взрослого. Какие ухищрения! Ради чего?

Короткий, добрый, приветливый разговор. Обмен новостями.

Неожиданно облака расступаются - выходит солнце. Всё преображается, море кажется ласковым, тёплым. И я, только что ёжившаяся, зову Николая купаться.

Плаваем, но недолго. Я не хочу нырять - мочить волосы, но для меня остаться с сухой головой - всё равно что не искупаться. Какие-то очень важные, чувствительные центры находятся на голове.

Приходится потом выжимать волосы, распускать их - сушить.

Народ, обрадовавшийся солнцу, выползает на берег. Но солнце обманывает - вновь ныряет в облака. Я заявляю, что хочу горячего чаю. Мы заходим в магазин, покупаем конфеты. Николай признаётся, что сладкоежка. Приводит меня в свою келью, приносит чай. Но - я слышу - тётка, не уехавшая в Симферополь за стройматериалами, бузит на веранде, возмущается, что он так долго прохлаждался на пляже, и мне становится неприятно.

- Я пойду работать, а ты, если хочешь, отдохни здесь.

У него тихо и уютно, а у меня - дитё во дворе ревёт и недовольная моими ночными похождениями хозяйка бурчит. Но я ухожу.

Домой не хочется. Заворачиваю к Маше - завтра я её не увижу, надо попрощаться и поблагодарить её. Она дома, занята, но узнав, что я прощаться, приглашает сесть. В атмосфере доброты и понимания меня охватывает радость, мы пьём кофе с конфетами (которые мне дал с собой Николай). Маша просит меня рассказать, как я отдыхала, где была:

- А то я пишу целыми днями и не знаю, как люди здесь время проводят.

Поощряемая вниманием, я рассказываю всё, что видела в Гурзуфе и окрестностях, всё, что думаю о хозяйке и Наташе. Маша говорит, что не знала так близко Светлану, что если бы знала о её отношении к мужчинам и встречам, не отвела бы меня к ней. Я уверяю, что всё случилось правильно, что если так произошло, то это нужно было для меня: научиться не сердится, не раздражаться, а понимать и видеть сущность гендерных связей.

В моей жизни уже была женщина, чрезвычайно похожая на Светлану, - это бабушка моего первого мужа, в одном доме с которой я прожила пять лет. Она так же говорила о свободе, так же уничтожала мужчин, так же кормила свою кошку рыбой и регулярно топила котят. Слишком много совпадений, чтобы они были просто совпадениями. Это урок мне - учись на малых примерах, отделяя мух от котлеты, замечай в других свои недостатки, не клади тухлую рыбу в новый холодильник, не мешай другим пользоваться новым. Учись реагировать на знаки быстро и точно.

Самоограничение, ужимание себя во всём - яркая черта Светланы. Уже завтра жизнь даст мне пример противоположный - Елену, в балаклавской квартире которой я сниму комнату. Гедонистическое наслаждение жизнью - другая крайность. Но эта крайность тоже не даёт вырваться за пределы своего заскорузлого «Я».

И Светлане, и Наташе тоже нужно было со мной встретиться. Но станет ли это для них уроком - зависит только от них.

Даже в день отъезда хозяйка не преминула спросить меня, не тошнит ли меня, не болит ли живот. Как её уели мои ночные прогулки!

Я понимаю Светлану: в наши дни, когда самый откровенный разврат благодаря пропаганде стал обыденностью, когда мужчины-курортники за ночь водят к себе несколько женщин, а женщины запирают в комнатах грудных детей и уходят в загул, когда на светлый источник витальной энергии, бьющий в Гурзуфе, налипают все возможные виды грязи, немудрено отгородиться, запереть себя от всех проявлений жизни. Но ведь витальная энергия, преобразуемая в эротическую, едина для всех - её можно низвести до уровня канализации, а можно поднять вверх, как это делают поэты и художники.

Разговор коснулся занятий, которые Мария Григорьевна проводила с методистами по русским сказкам. Я рассказала о своих размышлениях. Вот, например: привычное с детства «Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!» вдруг вопрошает: а почему избушка должна поворачиваться? Что она символизирует? (Не помню, писал ли об этом Пропп.)

Избушка в дремучем лесу - символ человека, точнее, его психики. Перед у неё - сознание, зад - подсознание. Когда к ней приходит иной человек - иное сознание, то и воспринять его необходимо сознанием, а тёмным, непроявленным бессознательным обратиться к лесу, где властвуют глухие, не поддающиеся рефлексии инстинкты.

Причём под передом избушки мы обычно подразумеваем только одну из четырёх сторон, а три остальных в нашем восприятии - это зад. Тем самым мы обнаруживаем в своих представлениях образ того, что сознание намного меньше пространства занимает в нашей психике, чем подсознание. Зад у избушки - как тёмная сторона луны: сознание знает о нём, но не может туда заглянуть, а тем паче познать и подчинить себе эти грани.

Надо ценить всё значение каждого, даже самого маленького прорыва человека при познании своих сторон, обращённых к лесу, способность помочь в этом другим людям.

Избушка поворачивается - психика подвижна.

У неё есть курья нога - связь человека с миром животных инстинктов. У неё есть выход в космос, куда вылетает Баба Яга на ступе.

В современной традиции при утере многих старинных понятий и предметов, под влиянием западноевропейских иллюстрации возникло совершенно искажённое зрительное представление о Бабе Яге - будто она летит на метле.

Читаем сказки: Баба Яга в ступе едет (летит), пестом погоняет (упирает), а помелом след заметает.

Ступа и пест - два древнейших орудия труда, сакральные предметы, связанные не только с измельчением зерна в муку, но - крайне важно! - являющиеся символом соития мужчины и женщины. Ступа и пест - древнейшие жреческие атрибуты, связанные с поклонением женским божествам. Движение песта в ступе имитирует движение в половом акте.

Помело замыкает триаду жреческих атрибутов. Помело - это совсем не метла. Обращаемся к авторитету Владимира Ивановича Даля: «Помело - пук мочал или тряпья, ветоши, или хвойнику, на помелище для обмёту печного поду, под посадку хлебов».

В русской печи огонь зажигали на поду, когда дрова прогорали, угли сметали в сторону - и в раскалённую, но чистую печь, на капустные листья, сажали хлебы.

Хлебы в данном случае - символ рождения детей. Недаром про детей говорят, словно о хлебе: «растёт как на дрожжах».

Пест и ступа - символ соития, помело готовит раскалённую печь для посадки хлебов - рождения детей…

- А конфеты хорошие! - пробуя, с выражением говорит Маша.

- Это Николай…

Маша по-доброму смеётся:

- Вот и мне досталось от вашей любви!

До любви о-чень далеко, молча думаю я. В момент наибольшей откровенности этот мужчина признался, что он никогда ещё не любил. Женился по воле рассудка, развёлся, увлекался женщинами - но без любви. Отчётливо вижу, как пагубно влияет на его отношение к женщине негативный образ матери, фактически уничтожившей мужа, когда тому было 53 года. Но как много надо проработать с ним, чтобы хотя бы направить его мысль к раскрепощению от подсознательных образов.

…Тургенев Иван Сергеевич в своё время был чрезвычайно популярным писателем. Говоря нынешним языком, звездой. И не только благодаря менеджерскому таланту Некрасова Николая Алексеевича. Дело в том, что его повести и романы были написаны на живом материале, и читатели узнавали если не себя, то своих знакомых. Это щекотало нервы, возмущало, радовало, досаждало, но никого не оставляло равнодушным. Все с замиранием сердца открывали новый номер толстого журнала, чтобы узнать, кого вывел в своём романе знаменитый писатель на этот раз.

Я тоже вывела здесь реальные лица. Прочитают ли эти заметки в Гурзуфе - не знаю. Некоторые имена я изменила, адреса не дала, но понимаю, что в маленьком провинциальном посёлочке узнать человека ничего не стоит. Мне - одно утешение: я иду в этом тропой Тургенева.

Ещё интересно: в разговоре я несколько раз упоминаю Сент-Экзюпери, цитирую «Цитадель», называю имя переводчицы - Марианна Кожевникова. Мы с мужем однажды были у неё в гостях. Маша оживляется: оказывается, Марианна - её подруга детства, они живут близко (возле «Динамо»), родители их были старинными друзьями. Много удивительного на свете.

В дверь постучалась шустрая женщина - Мария Григорьевна представила её как работницу «Артека», которая водит детей в походы и знает каждый цветок и каждую тропку. Она звала Машу на какую-то встречу. На другое утро, уезжая, я вдруг поняла, что камень с кварцевой щёткой надо оставить именно этой женщине. Едва успевая на автобус, я забежала к Маше и положила к дверям закрытой комнаты камень и записку. Надеюсь, этот магнит обретёт своё место в мире людей.

Мария Григорьевна, благодарю Вас за тёплые слова, за горячий кофе и доброе отношение.

Вот теперь и домой не грустно идти. В парк Раевского, в доме которого жил Пушкин, я уже не успеваю - ничего, будет повод приехать сюда ещё раз.

Вновь задрёмываю на полтора часа. Мысль стучит в сознании, как жилка на виске. Записываю.

Расчесалась, посмотрела на себя в зеркало: страшилище какое! Нос красный, обгорел, вокруг глаз белые круги - за очками кожа не загорела. Не просохшие после купания волосы змеями сползают на плечи. Какая разница! Отмахиваюсь от своего отражения.

Готова к вечернему разговору с Николаем. Он ничего не подозревает - приходит весёлый, немного выпивший. Я досадую:

- Зачем ты выпил! Мне так много надо успеть тебе сказать.

И на Гурьевской набережной, под шум моря, гремящего крупной галькой…

Роль женщины в отношениях с мужчиной: Богиня, Фея, Апсара, Прекрасная дама. Роль мужчины - по аналогии. Три энергетических кольца, совмещение и гармонизация. Женщина - точильный камень для мужчины.

Да, мы долго говорили, провели вместе несколько часов. Пусть читатель нарисует в своём сознании ту картину, которая ему ближе и понятнее всего. Ибо я знаю, что каждый способен воспринять только то, что он готов воспринять и разглядеть в поступках других людей.

Николай проводил меня до калитки и ушёл лёгкой походкой, не оглядываясь.

Затем - в свободном полёте - я увидела Ай-Петри, Балаклаву и Севастополь. Вернулась домой, обняла детей и мужа. В своих снах я вновь спускаюсь Гурзуфской тропкой, и кипарисы рвутся в небо, и встаёт над морем огромная оранжевая луна.

 

88	89	90	91

92

88. Вид на Аю-Даг с Гурзуфской набережной; 89. Гурьевские камни; 90. Вы рисуйте, вам зачтётся; 91. В парке Раевских; 92. Улица старого Гурзуфа

 

Май 2012

Гурзуф - Москва

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№50 дата публикации: 21.07.2012