Е. П. Маточкин

 

ГРЁЗЫ ТАРАКАЯ

 

Он возник в искусстве Сибири, словно невесть откуда взявшийся метеор. Подобно блуждающим странникам небес, свидетельствующим о днях первотворения, он в своих произведениях доносит наследие ушедших веков. И в самом деле, порою кажется, что его работы пришли к нам из далёкого прошлого, когда люди были дружны с природой, понимали её язык и знали, о чём шепчет лес, о чём беседуют горы. Грёзы неприкаянного странника, ничего не имеющего за душой, мечтающего о «высоких материях», пришлись ко времени и очаровали всех давно не виданной возвышенной чистотой. Наверное, так было предначертано ему свыше - ходить по Алтаю, вникать в его духовную суть, видеть то, что недоступно другим, и передавать в рисунке исцеляющую душу красоту гор.

«Вот пойду по Чуйскому тракту и нарисую что-нибудь», - говорит Николай Чепоков. Его образ жизни - бродяжничество, его дом - весь Алтай. Он кочевник по своей природе, по образу мыслей, по способу общения с миром. Его псевдоним - Таракай, это герой алтайского фольклора, обездоленный бродяга с комической маской, на первый взгляд - шутовской персонаж, а на деле - человек с тонкой душевной организацией, поэт и мудрец. Чепоков - кумандинец, представитель малочисленной алтайской народности, сирота, воспитанник детдома, с ранних лет удивлявший учителей своим талантом. Однако в художественное училище он поступить не смог из-за плохого знания русского языка. Быть может, это обстоятельство спасло его от утери яркой самобытности. Высокую же графическую культуру он обрёл под руководством заслуженного художника России С. В. Дыкова. От него у Чепокова композиционно-ритмическая свобода и лёгкий сплав сюжетного рисунка с орнаментальной узорностью.

Искусство Таракая - это привольная песнь обо всём, что он видит. Наездники Азии, созерцая окружающее и используя устоявшиеся в веках мелодические формулы, поют родным горам и степным просторам. Так и Чепоков прибегает в своём творчестве к языку народных метафор и мифопоэтических образов. Он - наследник этого кочевого мира Азии, продолжатель его древних художественных традиций. В магии линий Таракая находит поэтичное отражение родившийся в незапамятные времена культ гор, увлекая зрителей невымышленной тайной и своеобразием фольклорных сказаний. Быть может, поэтому он воплощает свои замыслы не только в рисунке, но и в стихах. В его лирике внутренний мир человека органично связывается с окружающей природой. В этой духовной слиянности есть что-то от изысканных и вместе с тем необычайно искренних и кратких японских четверостиший.

 

«Я - крохотное облачко на небосклоне.

Дождь одну лишь каплю обронил.

Напился ли, утолил ли жажду жучок?

Так незаметно проходит моя жизнь».

 

Характерны сами названия его графических листов: «Предрассветный сон», «Вечер опаздывающего странника», «Мир переполненный мудростью», «Тихий полдень», «Печаль о наступающем дне», «Музыка ночной тишины»… Действительно, его рисунки вызывают ассоциации с мелодией то протяжной и грустной, то колкой и игривой. Изображения наслаиваются друг на друга, словно вязь полифонической музыки. А красота и изящество линий заставляет вспомнить рисунки Матисса, точность и динамизм - резные древнетюркские граффити, выразительность и узорность - народный алтайский примитив.

Композиции его произведений строятся по принципу рассказа. Линия, как путь героя, как его судьба, идёт то вверх, то вниз, а по её ходу выстраиваются события, люди, деревья. Очерчивающий контур и нить рассказа сплетаются в одно целое; отступает земное притяжение, а во главу угла ставится последовательность, непрерывность. И если основное движение направляется вниз, к исходной точке, то и всё, что в этот момент происходит, изображается вниз головой. Так в «Проводах охотника» контурная линия обрисовывает очертания оленя (он же и нить мысли, и путь), а всё остальное нанизывается на неё: сам охотник, его жена, юрта, деревья. Такой тип изобразительности, не признающий ни верха, ни низа, характерен для традиционных культур народов Севера Азии.

Таракай воскрешает ещё один архаический приём - так называемый рентгеновский снимок, т.е. изображение того, что находится внутри какого-либо объекта. У Чепокова «рентгеновский снимок» показывает людей в юрте, хотя сама она фигурирует как элемент пейзажа. Художнику, согласно замыслу, важно не только дать панораму со стоянкой, но и рассказать о героях в их домашней обстановке. Такая ушедшая из арсенала современности изобразительность могла бы показаться нарочито искусственной, но только не у Таракая с его по-детски искренним мировосприятием.

Главные герои Чепокова - горы, реки, деревья, звери совсем не претендуют на оригинальность, а напротив, погружают в мир родного Алтая, в глубины национальной условной изобразительности. Там даже время описывается народной мудростью с помощью зооморфных иносказаний. Оно могучее, как сарлык, стремительное, как марал, и ускользающее, как рыба. Подчёркивая древность этих сравнений, Таракай в «Ловце времени» рисует благородного оленя в духе скифского искусства - с вывернутым крупом и длинными ветвистыми рогами, стелющимися вдоль спины.

А сколько поэзии, например, в одном маленьком, казалось бы, ничего не значащем фрагменте, где изображаются лошади на водопое! Ручеёк, который привлёк животных, бежит совсем не из камней, а из груди скалистого великана. Он протянул свою ладонь, и из неё кони пьют воду горы-матери.

Солнце у него с человеческим лицом, облака похожи на огромных птиц, а луна предстаёт в виде сказочного семиголового Дельбегеня. Священную Белуху Таракай увидел в образе лежащей беременной Богини; её волосы - стекающий ледник, дающий жизнь чаше Аккемского озера.

В его рисунках мир не раздроблен современным позитивизмом, а составляет единое целое, навеянное мудростью предков. В нём всё взаимосвязано и сцеплено в мифопоэтическом образе, в котором духовное облекается в узнаваемые формы, а реальность поэтизируется. Звёзды, светила, облака, дожди - непременные герои его произведений. Они обрамляют каждый его лист, преображая композицию в цельное творение космоса. Созвездия, как цветы, окружённые сиянием, образуют своего рода небесный хоровод. Солнце и луна - супружеская пара в традиционном сознании алтайцев, своей вселенской любовью они задают тон всему искусству Чепокова. Он, лишённый в сиротском детстве материнской любви, теперь наполняет этим сердечным чувством каждый свой замысел. Можно сказать, Вселенная Чепокова - это Вселенная любви. Всё в ней наполнено и материнской лаской, и неистребимым влечением полов. В его работах любвеобильные женские горные духи сочатся грудным молоком - чистыми источниками воды. Ею утоляют жажду маралы; она наполняет чашу за чашей. Так течёт с высоты ручей - из озера в озеро.

Природные метафоры Таракая необычайно поэтичны и коренятся в возрождающихся языческих верованиях алтайцев, одухотворяющих всё сущее и с глубокой древности воспринимающих Алтай как Мать-кормилицу. Тогда и люди, и звери жили в согласии, а прародители вступали в любовную связь с тотемными предками. Так, у Чепокова воскрешаются сакральные изображения женщины с барсом или маралом, ведущие свою родословную от палеолитического мифа о связи женщины с копытным животным. Эти его листы пленяют артистизмом линий, полных восточной неги и пылкой чувственности. Силуэты накладываются один на другой, контуры пронизывают друг друга и застывают в сладостной истоме. Кажется, сама Богиня любви направляла здесь его послушное перо.

В жизни он совсем не прагматик, а когда затрудняется говорить или заикается, становится похожим на ребёнка. Пожалуй, эта естественная детская открытость и позволяет ему по-особому видеть мир чистым, незамутнённым взглядом. Поначалу рисунки Таракая могут показаться странными, но чем дальше, тем больше зрителю хочется погрузиться в его магнетический мир с тихими голосами духов и далёких предков. Ему дан необычный дар рассказывать о своих грёзах, видеть невидимое и так просто и красиво говорить о самом сокровенном, вплетая в современность необычайно глубокую древность.

Он не цитирует известные памятники, но, усвоив их изобразительный язык, лишь слегка стилизует рисунок. Так, персонажи каракольской гробницы эпохи бронзы с лучами на голове преображаются в загадочных духов. Он в большей мере возрождает блестящий декоративизм скифо-сибирского звериного стиля. Однако в его искусстве совсем нет сцен терзания, столь популярных у пазырыкцев Алтая. У Чепокова мир образов совсем иной - созерцательный и умиротворённый, полный согласия и духовного лада. И та же его пуантель, украшающая силуэты то разреженными, то сгустившимися роями точек, подобна экспрессивным ударам петроглифов скифского времени. Переместились на листы Чепокова и завитки оленьих рогов с узорными розетками. И всё же в графике Чепокова воскрешаются не столько отдельные элементы, сколько образы реальных и вымышленных звериных существ, перетекающих из одной ипостаси в другую.

Грёзы Таракая - это некий иной мир, в нём наряду с обычной земной жизнью, где-то суетной и непутёвой, а где-то спокойной и целесообразной, существуют другие сферы бытия, в которых всё живо, где даже камни глядят своим немигающим оком. Его художественное мышление во многом традиционно, и поэтика его искусства тяготеет к зооморфным метафорам, как и образный мир древних петроглифов, хотя некоторые явления персонифицируются в облике обнажённой женщины. Олицетворяя осень, она спускает со своих волос струи дождя, а будучи добрым горным духом, кормит грудным молоком всё сущее на Алтае. И в том языческие образы Таракая сопрягается с языческой красотой античности. День предстаёт в виде сокола, ночь - филином, а сокровенная мудрость - в виде барса, пятна на шкуре которого уподоблены звёздам.

На многих рисунках Чепоков изображает себя старцем с редкими взъерошенными волосами, с посохом и сумкой через плечо. В пути ему бывает совсем нелегко, но он живёт грёзами, которые называет «глупыми». Глупые они только в том, что абсолютно лишены прагматики. Его грёзы - это грёзы поэта, а всё, что связано с поэзией, художеством - всё это выглядит несколько «глупо» в современном рыночном мире. Но, несмотря на свою бедность и «незавидное» положение, странный бродяга-художник продолжает шагать по родной земле. Он идёт в окружении гор, которые глядят на него своими антропоморфными ликами. В этом языческом мире ему дышится легко и свободно. Сам Алтай защищает его от холода и от бед, одаривая своей неиссякаемой энергией и вдохновением.

 

 

 

Высказывания и стихи Таракая

 

ОСЕНЬ. «Здесь мои воспоминания о том времени, когда я бродил. Дует ветер, холодно. Осень в виде женщины. Волосы её, как тучи с дождём. Я греюсь у костра. Огонь всегда живой, вечно улыбающийся, весёлый и озорной».

ОЖИДАНИЕ. «Для нас, алтайцев, горы живые. Одна гора - женщина, чем-то беременна. Рядом утёс прислушивается к биению её сердца и защищает то, что должно родиться. А вокруг человеческая жизнь идёт. Мы не обращаем внимания на то, что сокровенное, что скрыто от нас, чего мы не видим. У нас что-то своё, свои проблемы».

АЛМЫСКА. «Алмыска - женщина-оборотень. Если к природе начинаешь относиться плохо, по-хамски, она порой превращается в ужасную женщину с когтями, зубами и может отомстить. Где-то вырубки идут, погост, пьянка. А где-то жизнь более приближена к старине, самобытности: у стоянки люди пасут овец; живут естественно, в согласии с природой».

ДАРЯЩАЯ НЕВИННОСТЬ. «Эта сценка по смыслу, скорее, с обратным знаком. Животные - марал змея, волки - символизируют мужское начало. Женщина в цветах. В руках её снадобье усыпляющее».

ГОСТЬ. «Более тёмным обозначил аил и стоянку чабанов. К ним приехал гость. Он рассказывает, что творится в мире. Всё можно проследить, что в деревне делается, что в городе. Тарелки летающие, самолёты, вертолёты - обо всём рассказывает гость. А горы слушают, взирают на всё это с недовольным видом».

ТРИ МИРА ЧЁРНОЙ СОБАКИ. «Под чёрной собакой я подразумеваю чёрную полосу своей жизни. Когда у тебя плохое настроение, тебе и на земле плохо, и даже небо дождливое, мрак сплошной. А если хорошее, то самая плохая погода кажется тебе хорошей».

ТИХАЯ НОЧЬ. «Тихая ночь - томная женщина. Длинные волосы - облака. Стоянка. Муж с женой чай пьют. Разговор идёт. Рядом ребёнок. Идиллия. Всё хорошо».

ПОЛДЕНЬ ЧЁРНОЙ СОБАКИ. «Хоть и полдень, у меня ужасное настроение. Лежу. А сверху на меня взирают духи, наблюдают, что со мной творится. Духи в виде грифона, марала или рыбы - перетекают из одного в другое».

ПЛЫВУЩАЯ КУДА-ТО. «Женщина на марале плывёт по озеру. Внизу рыба. Вода - символ информации. Женщина плывёт как бы по знанию».

ОБМАНЧИВЫЙ НЕКТАР СОН-ТРАВЫ. «Мои ассоциации с весной. Начало лета. Раскрылись сон-трава, пион. Красивые цветы, красивая девушка. Идиллия».

ЛОВЕЦ ВРЕМЕНИ. «Время - это то, что не схватишь, не поймаешь, не спрячешь никуда. Человек с арканом тщетно пытается поймать его, присвоить. Время - оно сильное, как бык, стремительное, как марал, и текучее, как рыба».

МЕСЯЦ ОГНЕННОГО МАРАЛА. «Это месяц сентябрь. Я бежал на свадьбу и опоздал. Грущу, хотя и не очень. Свадьбы разные бывают - с пьянкой, дракой. Я же сижу у костра и наблюдаю, как всходит луна. Это совсем не плохо».

БЕЛЫЙ САРЛЫК. «Бытовая сценка на стоянке. Белый сарлык - сильный, своенравный. Его гонят в загон, а он не хочет. Дух держится за солнышко и наблюдает, что происходит. Гора в виде женщины. Озеро, родник».

МИР АЛМЫСКИ. «Алмыска в виде прекрасной женщины. Она спокойно взирает на жизнь стоянки. Старичок беседует с внуком. Мать варит обед. Отец пасёт отару. Тихая жизнь».

ЛЕТЯЩИЙ. «Это мои грёзы, фантазии. Сказки, заблуждения подняли меня, и я парю над миром. Лечу над Алтаем. Внизу - горы, жизнь, своя реальность. Алтай в виде союза женщины и мужчины. Видны Телецкое озеро, Горно-Алтайск, стоянка, деревня. Облачко с дождичком. Райские птички - мои глупости».

МИР ДЛЯ ДВОИХ. «Это мир влюблённых. Вокруг них разворачиваются то ночь со звёздами, то день со своими заботами, машинами, городами. Вся информация вокруг них крутится, тем не менее, это их мир. В виде сокола - день хищный, а ночь - в виде филина».

РОЖЕНИЦА ЛУНА. «Гора в виде ждущей беременной женщины. Её охраняют кезеры - каменные воины. Луна - здесь не просто светило, а символ подлунного мира, что-то непонятное и мистическое. Снежный барс - уникальная, загадочная кошка, обитающая на вершинах. Она - страж сверху, кезеры - снизу».

ПОЛДЕНЬ БАРСА. «Я слышал, что через барса на землю нисходит какая-то информация. Барсы - звери очень красивые, скрытные, живут на высокогорье. Нарисовал небесного барса, который спустился и разглядывает нижнюю жизнь.

ВЕЧЕР. «Запоздалый охотник едет мимо стоянки. Старик с внуком вышли посмотреть. Идиллия».

БЕЛУХА. «Белуха - Кадын Бажи - мать Катуни в виде беременной женщины. Рядом горы - повивальные бабушки. Озеро в виде казана с водой, чтобы обмыть ребёнка. В образе горной собаки спит охранник Белухи А ниже идёт наша жизнь несколько сумбурная, непутёвая, где-то хорошая, где-то плохая».

 

Луна бредёт над горами

Огни в окнах шумных домов.

В лучах бесшумно снуют призраки.

Тихо.

Еле-еле слышен бубен древнего кама.

 

Не спеша брожу, где вздумается.

Что в горах только не увидишь

Разное - смешное и грустное.

Никому не нужный хожу и рисую.

 

Это не сказка и не вымысел.

Я знаю. Это существует.

Где-то в горах у кедра

Ютится аил у лунного озера.

 

Давно чабан не был дома.

Хорошо, что приехал односельчанин.

В аиле сегодня оживлённо.

Гость рассказывает разные новости.

 

Это не сказка и не вымысел.

Я знаю: это существует.

Где-то в горах у кедра

Ютится аил у лунного озера.

 

У-ф-ф! Отдохну в тени деревьев.

Ручеёк убаюкивает. Не страшно.

Всё равно к ночи доберусь до места.

Хорошо, тихо, полдень.

 

Когда-то в старину считали:

Всё зло от Дельбегеня семи ртов.

Батыр закинул злодея на Луну.

И что же? Ох, грустно, грустно мне!

 

Есть волшебный посох у меня.

С его помощью ношу своё богатство.

Погоду разную, ночь, день, события…

Всего не перечислишь.

Смеются надо мною - вот глупец!

Конечно, я глупец, ведь у меня мой посох.

 

Путь мой далёк и труден.

Филин мне крикнул.

Однако пора отдохнуть!

Задумался я немножко

И тут кедр у родника

Предлагает мне ночлег.

 

Печаль на юной щеке. Тихо угасает закат.

Когда стихнут твои шаги,

Подберу твоё горе.

В котомке, полной собственных слёз,

Есть ещё много места.

 

Привычен мне горький снег.

Грёзы мои согревают сердце.

Танцует мой старый плащ.

Не поймут путника зрители,

Укутанные духотой автобусов.

 

Пролетели летние дни.

Прохудились крыши лесов.

Осень заглянула ко мне в гости.

В старом плаще моём,

Оказывается, много дверей.

 

Сырая осень влюбилась в меня.

Нынче я сказочно богат.

Шуршит золото в грязной ладони.

Но, увы, этот избыток не опохмелит меня.

 

Осенний дождь сыпанул золото под ноги.

Предложил я находку в придорожном кафе.

Ухохатываются надо мной километровые столбы.

Не впервой слушаю я их незлобный смех.

 

Улыбка знакомых - к чему?

Клевета недругов - к чему?

Дорога - мудрый учитель.

Мимолётное тепло костра - подсказка.

Клевета - сладкое яблоко

В горьком соусе добра.

 

Май неспокойный опять наступил.

Ржанье коней, крик ягнят, чтение книги.

Нет, не поможет ничто заглушить

Громкий, назойливый гомон кукушки.

Снова и снова, куда ни взгляну,

Стан любимый везде.

 

День, ночь - разницы нет.

Трудно угадать настроение гор.

Вчера поднялся в тайгу - хорошо!

Сегодня же всё наперекосяк.

Улыбка красавицы сменилась гримасой старухи!

 

 

См. также "Рассказы о Таракае" Игоря Муханова.

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

49 дата публикации: 9.03.2012