Александр Костюнин,
член Союза писателей РФ
Заговор
Хабар Керимхана
Камень катится с горы.
Дагестанская пословица
К сумраку глаза постепенно привыкали...
Зухре-эме сидела на зелёной атласной подушке и скрипучим голосом читала Коран. Я стоял перед ней на коленях... едва держался... Голова раскалывалась от боли. Ни встать, ни пошевелиться... Хотелось безвольно повалиться на глинобитный пол, ничего не видеть, не слышать, но я терпел... Терпел и сквозь боль слушал. Я ни слова не понимал по-арабски, догадывался - она читает суру Аят уль-Курси.
Самую сильную суру Корана:
Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим.
Аллаху ля иляха илля хВаль-хайуль-каййyум.
Ляа та´хузуху синатyн Валяа наум
Ляху маа фиссамаауяати Ва маа филь ардз...
Непроизвольно у меня началась судорожная зевота, потекли слёзы... Я чувствовал: из головы уходит мёртвый холод... Приходит тепло... тепло... тепло... По углам в полумраке качались тени. Сознание заволакивал сладкий добрый туман...
* * *
Наш родовой аул - высокогорный Кара-кюре.
Дах* почти никогда не рассказывал о себе, но я и так знал: на первом месте у него - родители, на втором - братья-сёстры, на третьем - почтенный род, аул. Хорошим собеседником отца трудно назвать. До хабаров - не охоч. Будто горная река в долине: полноводная, уверенная, молчаливая. Для себя отец места даже в мыслях не оставил - полностью растворился в тухуме. Так испокон веков поступали все достойные горцы.
Отец родился в тридцатом, поэтому ни на какую войну по возрасту не попал. Служил в армии три года восемь месяцев уже в мирное время. Ближайший к нашему Кара-кюре призывной пункт располагался в Кусаре, на территории Азербайджана. Добирались туда пешком, горными тропами. На станции новобранцев грузили в товарняк, как всех служивых тогда, и - вперёд.
Командир сразу приметил его на перроне: джигит здоровый, трапеция два метра.
- Будешь в вагоне старшим. Фамилию запиши!
Отец стушевался: он даже расписаться толком не умел. На счастье в вагоне оказался односельчанин, тоже лезгин, он и черканул за отца. Служить они с земляком попали в одну часть. Повезло. Куда без толмача? Отец ещё до призыва положил глаз на мою мать, она не возражала, писала ему в адрес воинской части аккуратные письма на русском. А он и прочитать не мог. «Земляк, выручай!» Тот читал отцу вслух, затем под диктовку, непонятными, неарабскими знаками чужого алфавита, выводил ответ. Приходилось часто делать перекуры, вертаться взад, перечитывать, что-то вычёркивать... Ежели помарок набиралось много, вырывали чистый лист из тетрадки. Несколько писем дома сохранились... Отец вспоминал:
- Каждый слов с трудом нашёл.
Беря во внимание исключительную замкнутость отца, я могу-уу себе представить то отчаянное волнение, которое испытывал он, обращаясь через переводчика к далёкой юной горянке восторженными эпитетами: «манящий луч солнца», «моя восточная звезда», «трепетная лань». Земляку, видно, роль писаря быстро наскучила, решил подхохмить. Внимательно слушая отца, он кивал, а текст сочинял свой, что в голову взбредёт... И когда в далёком ауле моя мать, истомившись ожиданием, распечатала конверт с воинским штемпелем, к великому ужасу своему, негодованию яростному, узнала, что любимому она «является исключительно в страшных снах в образе упрямой козы»... Дальше-хуже: «...ты для меня не годишься, твой род ниже моего, я нашёл девушку красивей!» Письма от наречённой в адрес полевой почты приходить перестали. Только спустя год отец, получив весточку из дома, совершенно случайно от другого бойца узнал о злой шутке. Он земляка - на дыбу... Тот сознался, заодно взяв на себя и все остальные грехи мира...
Когда человеку близкому наносили обиду, гнев отца краёв не замечал...
После досадной истории с любовной перепиской он ночами стал зубрить русскую азбуку. Стремление поддерживать неразрывную связь с родом было таким могучим, что безграмотность не могла стать неодолимой преградой. Дотянуться до матери, до сестёр, до любимой девушки, коснуться, если не рукой, хоть словом...
До младшего брата!
Младший братишка Алимагомед - единственный из шести оставшийся в живых.
Трое старших не вернулись с фронта. Погибли. Двое - умерли во время войны от голода, болезней. Алимагомед для отца был ближе, дороже, чем сёстры и, наверное, даже мать. «Брат - это крыло» - говорят на Востоке. Мужское, до боли своё, кровное... Казалось, он заменит... восполнит потерю братьев собой. Алимагомед в классе прилежно учился, заслужил серебряную медаль. Математика, физика вообще - на отлично. Семья гордилась им! А он, пока отец топтал кирзачи в армии, не получив дозволения у старшего в роду мужчины, самовольно укатил в Свердловск, поступать в горный институт на инженера. Ну, ладно, допустим, уехал... Уехал и уехал. Невесту присмотре-е-ел! (Сам с троюродной сестрой помолвлен с детства.) Отец, разумеется, отругал его по межгороду на лезгинском, как следует - имел право. И с тех пор пропал наш Али-ими*.
Похоже, оженили его там... На ру-у-усской!!!
За столько лет ни разу не навестил родной аул, не проведал мать, сестёр, могилы предков, зияраты шейхов. Ни единой весточки брату не прислал! Сколько было тоски, горечи в словах отца, который во время войны, когда холодно, голодно, Алимагомеда еле выходил:
- На головэ бэлый чэрви кищэл... Чэрви, живой чэрви! нажом в ранэ кавырал, чистыл.
Дико было сознавать, что родному дяде безразлична священная для горца связь с тухумом. Мы долго не имели о нём никакой информации. До-оолго... Когда был совсем мальцом, конечно, я не особо придавал значения, но с годами думал об этом чаще и чаще: «У меня есть родной «ими». Может, живут где-то на планете сродные братья, сёстры...» По наивности думалось, что все в подлунном мире свято, трепетно относятся к своему роду, лишь мой дядя - другой. Непонятный, нелюдимый... Но раз я наткнулся в книге на историю про чужие адаты, которые царили за морями, за долами - в сказочной средневековой Европе - и точку зрения пришлось изменить…
Жил-был Хлодвиг Меровинг - король рипуарских франков.
В один скоромный день этот Хлодвиг, ни с того ни с сего, объявил войну своему родичу Рагнахару. Он подкупил его приближённых. Массивные золотые браслеты - цена измены. Предатели, как было условлено, выдали супостату вождя связанным.
- Ты унизил наш королевский род, позволив себя связать! - притворно возмутился коварный Хлодвиг и ударом меча отрубил Рагнахару голову.
Хлодвиг и дальше не церемонился, истребив всех родственников, стоявших во главе соседних племён. Их владения перешли к Хлодвигу, богатства стекались в казну. Земли убитых он раздавал сподвижникам. За это они становились преданными слугами. С помощью знатных людей и могущественной дружины Хлодвиг отнимал у простых франков их древние свободы, а у народного собрания - права. Все трепетали перед именем Хлодвига, единоличного властителя франков. Власть его простиралась почти на всю Галлию.
Когда с родственниками было покончено, деспот принародно разрыдался:
- Горе мне, я остался совсем один в чужом враждебном мире. Если б только мог исправить нелепую ошибку... Покажись, мой милый сородич, - брошусь в твои объятья... Отдам полцарства...
Народ на площади был растроган до слёз...
Вассалы жалели раскаявшегося правителя. Люди тихонько перешёптывались, в надежде, что, добро, как в сказке, победит зло... И свершилось чудо! В тишине прозвучал одинокий ломкий голос:
- Господин, дозвольте, - из свиты вышел прекрасный юноша, - я Ваш племянник!
Радостный Хлодвиг жарко обнял его… и подло вонзил кинжал в самое сердце.
Вот теперь точно - весь многочисленный древний род уничтожен. Оказывается, лицемер и не думал горевать... Хлодвиг просто желал выяснить: не откликнется ли на его причитания живая душа. Не дай Бог, проморгали кого-нибудь в спешке...
У нас в горах адаты другие: «Дерево держат корни, человека держит родня».
- Алимагамэд нада найти!
Слушаю и повинуюсь! Слово отца - закон.
* * *
В ауле поговаривали: наша тётка Зухра - сестра отца, настоящая колдунья. К старости она полностью ослепла, но при этом считалось: «Зухре-эме* не видит земной мир, зато потусторонний - насквозь!» Она умела предсказывать, заглядывая в будущее, могла исцелять. Я не очень-то верил в эти байки... ёрничал, пока самому не потребовалась помощь. Болезнь подкралась тихо, как змея... Никаких травм на тренировках, особых, не получал, ничем серьёзным в детстве не болел. Внезапно в десятом классе, ближе к весне, почувствовал недомогание: часто стала болеть голова, словно кто сжимал её металлическим обручем; появилась вялость в ногах, во всём теле... Меня уже не манило выходить во двор, забираться, как раньше, на самую вершину одинокого старого тополя на краю села, лазить до изнеможения по отрогам гор, купаться в лавинном водопаде. Состояние было такое, точно меня хорошенько отдубасили... Мать выпытывала: что с тобой? что случилось? где болит? Отец озабоченно хмурился.
Вот тогда и потащили меня к тётке...
Серая покосившаяся хижина её прилепилась на самом краю пропасти, в дальнем конце аула... Эту неприметную глинобитную саклю я знал с детства. Как не знать! У входа, над головой висел пучок сушёных колючек от сглаза. В сарае, в жилой комнате, пахло всем сразу: и терпким ковылём, и ароматной мятой, и прополисом. В маленьком медном горшочке на алых углях вечно клокотало какое-то зелье. Каждый раз, когда я прикасался к металлической ручке двери, меня шибало током, хотя электричества в сакле не было.
Оп!-пп!!! Вот и сейчас...
Зухре-эме завела меня в заднюю полутёмную каморку, тяжело опустилась на зелёную расшитую подушку, велела прикрыть за собой дверь и встать на колени. В детстве так хотелось побывать в этой таинственной комнате, но входить сюда строго запрещалось. На стене, за спиной у тётки, висел старинный ковёр ручной работы, на низеньком столике огромная морская раковина, Коран в древнем кожаном переплёте, гладкий булыжник, гранёная бутылка с жидкостью, спички... На тётке было тёмно-синее платье до пят, на голове толстый шерстяной платок. Она долго шептала неразборчивое, затем, пошарив в воздухе, коснулась сухонькой рукой моего лба и, делая паузы, негромко заговорила:
- Ты должен... умирать давно. У тебя девять сглаз... Тебе девушки... сделали порчу. Они влюблялись, каждая ворожила, чтоб ты к ней был привязан. Но это противоположное, потому живой.
Мерно покачиваясь взад-вперёд, она стала по-арабски читать Коран. После каждой строчки тётка Зухра зажигала спичку и, не дав ей сгореть полностью, кидала огарок в баночку с водой.
...Ман заллазии яшфау ´индаху илля-а би-изних
Йа´лямy маа байна айдийхим Вамаа хальфахум
Время от времени она плевала то на пол, то мне... в лицо!..
И на лезгинском приговаривала:
- Пусть тяжесть уйдёт в землю! Чтобы всё отрицательное сгорело, вернулось полезное. Пусть придёт в твою душу лёгкость!
Валяйyхийтууна бишяй им мин ´ильмихии илляа би маа шааааа.
Васи´я кyрсиййyху-с-самааВаати Валь ард
Валяя удухуу хифзухумяа Ва хВаль´алиййyльазийм.
У меня началась зевота, потекли слёзы... Я чувствовал: из головы выползает чёрный холод, приходит ласковое тепло. Сознание заволакивал сладкий лиловый туман... Я не понимал: сколько времени прошло, много ли? мало?.. Как долго здесь?.. Стылая тягота растворялась у меня в висках, на затылке, освобождая...
Становилось легче...
Тётка закончила читать. Протянула мне банку с водой, в которой плавали огарки спичек:
- Пей!
Вода на вкус обычная - ни горькая, ни сладкая. Остатком она обрызгала мне лицо, голову, одежду.
- Иди, позови мать.
Нетвёрдо ступая, я вышел из колдовской каморки. Мать сидела в комнате на краешке стула, тревожно поднялась навстречу:
- Ну, что, сынок?
- Не волнуйся, мам. Всё хорошо. Тебя тётя зовёт.
Мать ушла, оставив дверь приоткрытой. И получилось... я слышал всё:
- Керимхан сумеет теперь сам лечить сглаз. Почувствовала сильное тепло... В его руках много лекарства. Алимагомеду навели порчу, потому забыл дорогу в родной аул. Видела: Керимхан поедет к нему, вылечит. Я научу...
Вот как... Оказывается, Али-ими не по своей воле утратил память - ему... порчу сделали. Не такую, чтобы сгинул… Навечно, чтоб присох к чужбине, начисто стёр из памяти родительский дом. Выходит, такие заговоры бывают сильные. У каждого - незримая оболочка вокруг. Человек может заболеть, если кто-нибудь проникнет сквозь неё. Я узнаю: как очистить. Тётя меня научит...
Ключ сильнее замка!
К началу девяностого года я уже приторговывал фруктами, деньги чуть тоже имел, экономическое положение появилось, достаток.
И тут отец опять за своё:
- Алимагамэд нада найти!
Я пообещал:
- Найду.
Подключил тогдашний КГБ, дядьку объявили во всесоюзный розыск. Через полгода приходит бумага официальная: «проживает в Краснокаменске Читинской области, доктор технических наук». А следом - письмо от дяди: «Я что преступник, разыскиваете меня через милицию? Позорите». Город Краснокаменск был, оказывается, раньше закрытым, секретным. Но при Горбачёве пошли изменения: объявили, что у нас от американцев никаких секретов, и всё открыли, показали. Город сделался обычным.
- Надо ехать! - не унимался отец.
Ночью мне снится сон: улицу вижу, дом; путь нам преграждают плохие люди, отвожу их рукой, заходим в квартиру дяди.
На утро сообщаю родителям:
- Сон был. Вроде без особых проблем доберёмся в Читу завтра-послезавтра.
Собираемся с отцом, спускаемся из аула на трассу. Шесть утра. В сентябре ранним утром свежо... Мимо на «Волге» - знакомый Ахтынский первый секретарь. Подвозит нас до Махачкалы, в аэропорт. И тут, словно подстроено, - бывает же - самолёт в Москву. В Москве - Внуково. Дальше в Читу самолёт - на следующий день утром. Мы с отцом по залу туда-сюда: не знаем, что делать! Народищу всякого... сесть негде. Отец в папахе, усы горячими щипцами закручены, бараньим жиром намазаны, такой бравый джигит. Ему в ту пору лет под семьдесят было.
Советуюсь с ним:
- Что будем делать?
- Нэ знаю.
И тут подходит к нам один:
- Могу жильё на ночь устроить, рядом.
Цену заломил, но мы согласились. Хватаю баулы - два тяжеленных чемодана, полные подарков: гранаты, яблоки нового урожая, национальные носки ручной вязки, домашнее вино - тащу, как ишак, следом за мужиком. Он к дачному посёлку свернул. Идём, идём... С километр, наверно: вдоль зарослей высокого чёрного кустарника; узкими, еле приметными мосточками, шлёпающими, хлюпающими по лужам; краем ухалызаной вязкой дороги... Отец-то в хромовых сапогах, а я в лакированных туфлях, в белых носочках. Устали. Холодно. Двенадцать ночи. Хоть бы успеть поспать! Чувствую: не туда ведёт нас... Переглядываемся с отцом. Мы для местных бичей нацмены, богатые хачики, басурмане... Кто его знает?
- Слушай, ты обещал рядом. Куда ведёшь?
- Недалеко осталось.
И тут я по-московски:
- Ё... - мать!.. Предупреждать надо, что так далеко.
- Подходим.
Ну, ладно. Вроде поворачивать поздно...
Километра два отмотали с этими чемоданами, не меньше. «Жильё» - неказистый дощатый домик. Заходим... Парень показал нам комнатушку. С дороги быстро сморило, я закимарил. Через сон слышу голоса... Туда-сюда... Что-то не то. Я парень городской, в Махачкале учился, понимаю... У отца нож в сапоге, с костяной ручкой из рога, ухватистый такой. У меня ничего. Полчаса прошло - кипиш сильней... Уже не до сна. Отец сел на кровати:
- Нэхарошый мэста.
- Знаю.
Что делать? Уснуть боязно, врасплох застанут. Мы с отцом придвинули к двери стол на случай, если толкнут, хара-ура... шум-гам будет. Страховку сделал, теперь прилёг поверх одеяла:
- У Вас нож что-нибудь есть?
- Эсть.
- Отдайте мне.
Положил под руку.
На часах - четыре. Шум усиливался. Я один момент не стерпел, стол оттолкнул - дверь настежь!.. Сам особо не боюсь. Резкий свет - в глаза, на веранде за столом пять-шесть барыг в сизом папиросном дыму, водяру лакают. Увидели меня, замерли. Ханыги, сразу видно, нехорошие люди.
Я зло - хозяину:
- Вы, что, б..! Почему спать не даёте?
Наехал на них. Не дай Бог встретиться с дружными волками. Но эти нет... «Ап-ап» - воздух глотают. Не ожидали! Подхожу вплотную. Уставились на меня.
- Вы спать дадите, нет? - сам закипаю, мышцы напряглись - я в хорошей спортивной форме.
Растерялись. Хозяин, оправдываясь:
- Извини, у меня гости.
Обратно иду к себе, придвигаю стол, ложусь, нащупываю нож. Вдруг тихохонько дверь толкнули - стол заёрзал! Резко вскакиваю:
- Чё случилось?
- Да, не бойся! - хозяин голову в щель суёт, дружки сзади напирают.
Взглядом со мной пересёкся, зрачки расширились… Стопорнулся. Назад сдал.
За окном начинало сереть.
Кодла убралась. Мы буквально чуть дреманули:
- Ни копейки урусу не заплачу. Не дали спать...
Отец хмуро:
- Заплати. Харам нам нэ нада.
- Нет!
Потащились назад в аэропорт. И - до Читы. А из Читы в Краснокаменск на кукурузнике. В город - на автобусе... У них местами снег. Городишко странный: улиц нет, одни номера. Нам нужен «Краснокаменск - 404».
Едем по центру, меня какое-то чувство подталкивает... Прошу водителя:
- Остановите, пожалуйста.
Выходим. Прохожего спрашиваю:
- Где 404?
- Вон тот! - показывает на девятиэтажку.
Рядом почти. Заходим в подъезд, поднимаемся на лифте на третий этаж. Напротив дверь с табличкой: «Исмаилов». Я отцу объявляю:
- Здесь проживает Ваш младший братец.
Отец не видел его больше сорока лет, я - только на пожелтевшей крохотной фотографии. Теперь нажимаю звонок, открывает девушка. Я как увидел, похожа на мою сестру. Глаза родные, огненно-карие. Волосы только русые. Бывает же!
- Салам алейкум!
- Здравствуйте.
- Это квартира Исмаилов?
- Да, вы кто будете?
- Я Исмаилов Керимхан.
А её отца - Алимагомед Керимханович. Она сразу догадалась.
- Проходите... Проходите на кухню! Сейчас позвоню папе.
Времени часа три, рабочий день.
Мы с отцом теперь заходим. Чемоданы затаскиваю. У них четырёхкомнатная секция. Отец здоровый мужик: не привык кухни-мухни... Не развернуться! Руку поднял - задел люстру, плечом чуть холодильник не опрокинул...
Я смеюсь:
- Прошу прощения... Горные мужики привыкли к простору.
- Да, конечно, извините, извините. Лучше - в гостиную.
Стали знакомиться: что да как. Звать Оля, учится в Москве - институт кибернетики. Есть сестра - постарше, замужем за военным. Мать - Аня Владимировна.
Оля позвонила: с работы примчались мать, отец.
Дядя прямо с порога, напряжённый, - к отцу. Глядит чужими глазами. Минуты три... Долго мне показалось. Я тоже так стою. Теперь они сели и снова давай молчать.
Я не утерпел:
– Дядя Алик, я Ваш племянник, Керимхан. Это - Ваш старший брат... Одного отца-матери. Мать бывает же?
Так продолжаем, сидим. Отец молчит, Алимагомед молчит. Принесли кушать. Я пытаюсь сгладить... Ушлый же торгаш, нет-нет. Дипломатично, туда-сюда:
- Мы Вас приехали, мы Вас нашли.
Водки бутылочку поставили. Они налили себе. Дёрнули, расслабились слегка. Я, естественно, при отце никогда за рюмку не брался. Пошла разборка. Жена, дочь не участвуют. Отец у меня плохо знает русский, неграмотно разговаривает. Пришлось мне:
- Что случилось, Али-ими? Почему не пишите, зачем не общаемся. Вы родной дядя. Ваши дочери - мои сёстры. Родители сколько писем писали вначале, тыщи - от Вас ни ответа, ни привета. В чём дело?
- Все послания храню, - открывает антресоли, наверху кучами лежат. - Но мой старший брат меня обидел.
Отец встрепенулся:
- Обидэл? - дах, когда плохое, всё понимает.
Я опять подключаюсь:
- Не имею права, конечно, соваться, вы оба старше меня... Это я подал в розыск. Извините. По просьбе отца, он хотел Вас найти. Сорок лет не виделись, вы самый младший... Три брата погибли в войне, двое в детстве.
Короче туды-сюды.
- Понимаешь, Керимхан, я после школы поехал в Свердловск, поступил... Встретил прекрасную девушку - дорогого мне человека... Полюбил. Сильно. Ты молодой, поймёшь... Звоню старшему брату поделиться радостью, а он одно твердит: «Харам!» Ещё я обижен... когда мать умерла, не сообщили.
Отец стал объяснять:
- Сынок, баде* старый плахой стал. Я чабановал, ти знаищ. Кагда прыэхал, мат умэр. Тэлэфон в ауле нэт: как сабщу. Куда?
Я перевожу. Дядя горячо:
- Жена твоя грамотная!
Мать моя - член партии, работала заведующей библиотекой.
- ...она что не могла сообщить?
Отец не сдаётся:
- Пачаму дамой глаз нэ кажет. Думал, камэн с гары - гара рухнэт. Нэт! Разве сам нэ знал, мать старый, балной. Ждёт. Для матэри хоть йшницу на ладони изжар, - отец многозначительно поднял вверх рубцеватый палец, - в долгу будищ!
Я делаю этот контро-ход. Дядя молчит. Сказать нечего. Он-то не знает, что ему порчу навели... Голова, разум при этом отключаются. Ведь ежели по уму, да по нашим горским традициям, так именно младший сын должен остаться с родителями, обеспечить их старость.
Поставили вторую бутылочку. Выпили по три рюмки. Я сам думаю: как же мне незаметно начать колдовать?.. Всё не с руки.
Теперь третий день у них гостим. Слышу: гул за окном, машины туда-сюда. Дядя - профессор большой.
- Оля, что у вас такое?
- Сегодня у родителей серебряная свадьба. Сейчас все - в ЗАГс, потом банкет.
Отец дёргает:
- Что здэс?..
- День свадьбы... - как объяснить, что она «серебряная», я не знал, у нас не бывает.
Приезжаем в ЗАГС. Там ора-ура, шампанское, шум-гам. И тут деловая женщина, которая командует, протягивает отцу перьевую ручку.
- Подпишите, пожалуйста.
Отец недоумённо головой крутит, отмахивается, вижу - сбежать хочет. Я его за фалды пиджака:
- Отец, стойте. Так нельзя здесь. Надо Вам поставить подпись.
- Пачаму?!
- Вы тогда не одобрили, когда он женился на русской. Разженить нельзя. Во время Вашего прибытия они хотят законно оформить. Вы должны подтвердить, что не против его свадьбы, которая прошла двадцать пять лет назад. Чётки не спасут, жена рая не лишит.
Мой дах погрустнел. Видно, не рад, что влип.
- Вы старший в роду. Видите, сколько людей Вас ждут...
Отец с неприязнью берёт перо, под добродушно-весёлыми взглядами гостей наклоняется в три погибели над бланком и недовольно ставит корявую подпись. Меня тоже попросили подписать свидетельство. Я - с удовольствием: «Одобряем от имени Дагестана!»
Жена дядина мне понравилась. У неё не особо здоровье, иногда болеет, но она домашняя, за мужем смотрит, такая. А дочь... Мы с ней много беседовали. Она на меня смотрела во все глаза... Родная кровь. Бывает же. Решил попробовать ворожить её. Дядю не решился звать... Ему непременно надо что-то объяснить, мало-мало сказать неправду... А волнение могло меня выдать... Придётся, как есть. Зухре-эме учила: достаточно глядеть на фотографию, да ещё нужна шапка, которую он обычно носит.
Вечером, когда остались с сестрой вдвоём, я осторожно предложил:
- Оля, у нас в Дагестане существует обряд: когда не видятся долго родные - принято гадать. Ничего особенного... Хочешь, покажу?
- Интересно, - она поджала под себя ноги, поуютней устроилась на диване. - А что должна делать?
- Я буду читать... вроде стихов... Ты закрой глаза и слушай. Просто слушай меня...
- Хорошо.
Оля прикрыла веки, дивные ресницы её сомкнулись.
Я включил настольную лампу, погасил большой свет, открыл семейный альбом на странице с фотографией дяди, и сначала робко, затем всё увереннее стал наизусть читать суру Аят уль-Курси:
Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим.
Аллаху ля иляха илля хВаль-хайуль-каййyум.
Ляа та´хузуху синатyн Валяа наум
Ляху маа фиссамаауяати Ва маа филь ардз.
Огонёк спички, с ширканьем вспыхнув, подбирался к моим пальцам и, не успевая обжечь, гас в стакане с водой.
Ман заллазии яшфау ´индаху илля-а би-изних
Йа´лямy маа байна айдийхим Вамаа хальфахум
Я по-прежнему не знал арабского, а смысл суры, по словам тёти, был такой: «Аллах - это тот, кроме которого, нет божества. Он живой, вечно существующий, не одолевают его ни дремота, ни сон. Ему принадлежит всё, что в небесах, и всё, что на земле, кто перед ним заступится без его разрешения? Он знает, что было перед ними, и знает, что будет после них, они овладевают из его знаний только тем, что Он пожелает. Трон его объемлет небеса и землю, и не тяготит его охрана их, истинно. Он - высокий, великий».
Время от времени я украдкой плевал на пол и в шапку дяди, приговаривая на лезгинском:
- Пусть тяжесть уйдёт на землю! Чтобы всё отрицательное сгорело, пришло полезное. Пусть придёт в ваши души лёгкость!
Валяйyхийтууна бишяй им мин ´ильмихии илляа би маа шааааа.
Васи´я кyрсиййyху-с-самааВаати Валь ард
Валяя удухуу хифзухумяа Ва хВаль´алиййyльазийм.
Из-под длинных Олиных ресниц катились крупные слёзы...
* * *
Вернулись в аул.
Дома нас ждала срочная телеграмма от дяди: «Дорогой брат спасибо ваш приезд живая вода горного родника».
От него стали регулярно приходить письма. Изредка Оля вкладывала в конверт маленькие записочки, адресованные лично мне. А летом, в отпуск, они приехали в Кара-кюре всей семьёй. Я возил восторженную Олю на море, таскал в горы, знакомил с кунаками. Моему лучшему другу Сабиру она понравилась настолько, что он... взял и посватался... Полюбить - времени не надо.
Э-ээх! Небо распахнулось во всю ширь, стало выше.
Солнце разулыбалось...
Заливаясь волшебными трелями, кружили в вихре счастья соловьи, жаворонки... Кеклики выбегали к нам навстречу целыми выводками, с любопытством выглядывали из травы, дивились на молодых...
Маки принарядились...
С альпийских лугов хлынули ароматы чабреца, мяты.
Я видел как... на глазах... камень закатывался обратно в гору.
Смотреть на это мне было гордо и радостно.
Докузпаринский район, с. Кара-кюре, 2010 год
Словарь:
дах (лезгин. разг.) - отец;
баде (лезгин. разг.) - бабушка;
эме (лезгин.) - тётя по отцу;
ими (лезгин.) - дядя по отцу;
хаpам (араб.) - в шариате запретные действия;
кипиш - волнение, паника по поводу какого-то события;
кеклики - горные куропатки
зиярат - у мусульман святые места.
С другими работами автора можно познакомиться на его на сайте: http://kostjunin.ru/events.html
Ваши комментарии к этой статье
Ваши комментарии к этой статье
№45 дата публикации: 09.03.2011