Ольга Ерёмина

Николай Рубцов: «Я уйду тропой»

 

3 января 2006 года исполнилось бы 70 лет Николаю Михайловичу Рубцову, поэту, проникновенный голос которого, исполненный любви к Родине, звучал негромко и не сразу был услышан литературной общественностью. Ему исполнилось бы всего 70 лет.

Два года не дожил он до черты, роковой для поэтов, - до тридцати семи лет. В этом же январе исполнится не только 70 лет со дня рождения, но и 35 лет со дня его гибели.

Отшумела громкая слава Евтушенко и Вознесенского, ровным гудением компьютеров заглушены яростные споры физиков и лириков, нашли своё место в истории литературной и культурной жизни мужественные выступления «деревенщиков», а голос ушедшего от нас в 71-м году поэта всё звучит так же ясно, как ясно и неугасимо горит, горит звезда его полей.

В одном из ранних своих стихотворений - «Два пути» (1950) - он пишет о движении народа по людному тракту - «на телегах, в сёдлах и пешком». Что влечёт людей на тракт? Мечта о чуде, стремление к новому?

А от тракта, в сторону далёко,
В лес уходит узкая тропа.
Хоть на ней бывает одиноко,
Но порой влечёт меня туда.

Кто же знает,
                может быть, навеки
Людный тракт окутается мглой,
Как туман окутывает реки…
Я уйду тропой.

Пока длилась его короткая, полная внутреннего драматизма жизнь, Рубцов не изменял своему юношескому решению - идти тропой. Строки его стихотворения оказались пророческими.

Детство Рубцова связано с Русским Севером. Он не мог назвать родиной Емецк, где родился и прожил всего год. Не стала родиной пристанционная Няндома. Со смертью матери и трагедией первого года войны связалось воспоминание о Вологде:

«Шёл первый год войны. Моя мать лежала в больнице. Старшая сестра, поднимаясь задолго до рассвета, целыми днями стояла в очередях за хлебом, а я после бомбёжек с большим увлечением искал во дворе осколки и, если находил, то гордился ими и хвастался. Часто я уходил в безлюдную глубину сада возле нашего дома, где полюбился мне один удивительно красивый алый цветок. Я трогал его, поливал и ухаживал за ним, всячески, как только умел. Об этом моём занятии знал только мой брат, который был на несколько лет старше меня. Однажды он пришёл ко мне в сад и сказал: - Пойдём в кино. - Какое кино? - спросил я. - Золотой ключик, - ответил он. - Пойдём, - сказал я. Мы посмотрели кино «Золотой ключик», в котором было так много интересного, и, счастливые, возвращались домой. Возле калитки нашего дома нас остановила соседка и сказала: «А ваша мама умерла». У неё на глазах показались слёзы. Брат мой заплакал тоже и сказал мне, чтоб я шёл домой. Я ничего не понял тогда, что такое случилось, но сердце моё содрогнулось и теперь часто вспоминаю я то кино «Золотой ключик», тот аленький цветок и соседку, которая сказала: «А ваша мама умерла…» («Золотой ключик»).

Так в сердце ребёнка запечатлелся трагически противоречивый, звучащий горьким диссонансом аккорд любви, счастливой сказки и смерти. «…Вологда - земля для меня священная, и на ней с особенной силой чувствую я себя и живым, и смертным», - признавался поэт (из письма Г.Я.Горбовскому, 1965).

Его страсть к жизни не полыхала знойным пламенем, она словно скрывалась в глубинах сада, но в душе жило сознание, что ощущение счастья таит в себе неслыханное горе.

Ночью я видел:
Ломались берёзы!
Видел: метались цветы!
Гром, рассылающий
Гибель и слёзы,
Всех настигал с высоты!
(«После грозы»)

Была в творческой судьбе Рубцова своя, как и у Пушкина, осень: никольская. В 1964 году несколько месяцев провёл он в селе Никольском Тотемского района Вологодской области, где, по собственному признанию, «за полтора месяца написал около сорока стихотворений» (здесь и далее выделено А.Я.Яшиным, которому адресовано письмо Рубцова). В том же письме поэт говорит: «Ягод в лесу нынче полно. Но я больше люблю смотреть на них. Собирать с удовольствием могу только такие ягоды, которые быстро прибывают в ведре или в корзине. Ну, есть такие: брусника, клюква, смородина».

Отметим: собирая клюкву, поэт получает удовольствие.

Следующее письмо Яшину датировано 25-м сентября 1964 года. Вчитаемся в его строки: «Пишу всё из того же села Никольского, откуда написал Вам предыдущее письмо. Вы его получили? Не выезжаю в Москву, в институт потому, что перехожу на заочное. А ещё потому нахожусь именно здесь, что здесь мне легче дышится, легче пишется, легче ходится по земле».

Поэт ощущает счастливую полноту мира в единении с природой:

Доволен я буквально всем!
На животе лежу и ем
Бруснику, спелую бруснику!
Пугаю ящериц на пне,
Потом валяюсь на спине,
Внимая жалобному крику
Болотной птицы…
(«Доволен я буквально всем!…»)

Но продолжим: «Много раз ходил на болото. Километров за шесть отсюда есть огромное, на десятки километров во все стороны, унылое, но ягодное болото. Собирал клюкву. Ходил туда до тех пор, пока не увидел там змею, которая на меня ужасно прошипела. Я понял это, как предупреждение. Мол, довольно! И больше за клюквой не пойду. Да и птицы в последний раз на болоте кружились надо мной какие-то зловещие, большие, кружились очень низко над моей одинокой головой и что-то кричали».

Этот эпизод отразился в «Осенних этюдах» (позволю себе большую цитату):

От всех чудес всемирного потопа
Досталось нам безбрежное болото,
На сотни вёрст усыпанное клюквой,
Овеянное сказками и былью
Прошедших здесь крестьянских поколений…
Зовёшь, зовёшь… Никто не отзовётся…
И вдруг уснёт могучее сознанье,
И вдруг уснут мучительные страсти,
Исчезнет даже память о тебе.
И в этом сне картины нашей жизни,
Одна другой туманнее, толпятся,
Покрытые миражной поволокой
Безбрежной тишины и забытья.
Лишь глухо стонет дерево сухое…
«Как хорошо! - я думал. - Как прекрасно!»
И вздрогнул вдруг, как будто пробудился,
Услышав странный посторонний звук.

Змея! Да, да! Болотная гадюка
За мной всё это время наблюдала
И всё ждала, шипя и извиваясь…
Мираж пропал. Я весь похолодел.
И прочь пошёл, дрожа от омерзенья,
Но в этот миг, как туча, над болотом
Взлетели с криком яростные птицы,
Они так низко начали кружиться
Над головой моею одинокой,
Что стало мне опять не по себе…

«С чего бы это птицы взбеленились? -
Подумал я, всё больше беспокоясь. -
С чего бы змеи начали шипеть?»

И понял я, что это не случайно,
Что весь на свете ужас и отрава
Тебя тотчас открыто окружают,
Когда увидят вдруг, что ты один.
Я понял это как предупрежденье, -
Мол, хватит, хватит шляться по болоту!
Да, да, я понял их предупрежденье, -
Один за клюквой больше не пойду…

Почему я уделяю так много внимания этому, казалось бы, незначительному эпизоду? Мне представляется, что именно в нём наиболее ярко отразилось противоречие, которое оказало решающее влияние на судьбу Рубцова и которое может быть истолковано наиболее прямолинейно и, соответственно, может исказить представление о творческой судьбе поэта. В «Осенних этюдах» мы видим то же столкновение полноты счастья и близости смерти. Человек стремиться к счастью, но бессознательно ощущает его «ужас и отраву» и в момент наивысшего подъёма отталкивает от себя то заветное, о котором так мечтал. Возможно, именно эта душевная драма подталкивала Рубцова к частой перемене мест работы и жительства.

Очень грубо звучат слова А.И.Павловского в одном из наиболее авторитетных изданий - биобиблиографическом словаре русских писателей XX века: «По натуре Рубцов был бродягой»[*] .

Поэт мечтал о спокойной жизни, о возможности серьёзно работать, о своей квартире. В конце 1968 года тридцатидвухлетний Рубцов написал полное глубокого отчаяния письмо В.И.Другову, в то время работавшему секретарём по идеологии Вологодского обкома КПСС. Именно этот человек мог бы помочь поэту обрести собственное жильё. Рубцов не пишет официальное заявление. Тон письма доверительный:

«Уважаемый Василий Иванович!

Обращаюсь к Вам в крайнем случае по чрезвычайно важному для меня делу. <…>

Для ясности общей картины расскажу немного, без всякого художества и подробностей, о своей жизни.

Родился я в 1936 году. Родителей лишился рано, поэтому исключительно мало знаю о них. С пяти лет воспитывался в различных детдомах Вологодской области, в частности, в Никольском Тотемского района. Там закончил семь классов, и с тех пор мой, так сказать, дом всегда находился там, где я учился или работал. А учился я в двух техникумах - в лесотехническом и горном, работал кочегаром тралового флота треста «Севрыба», слесарем-сборщиком… в г. Ленинграде, шихтовщиком [**] на Кировском (бывшем Путиловском) заводе, прошёл четыре года военной службы на эскадренном миноносце Северного флота. В 1962 г. сдал экстерном экзамены за десять классов и поступил на заочное отделение Литературного института им. Горького в Москве. В настоящее время - студент-заочник последнего курса этого института. Начиная с того же 1962 г. я постоянно жил и зарабатывал, как говорится, на хлеб (а также занимался студенческими делами) в г. Вологде и её окрестностях. Но постоянного адреса всё это время не имел. Снимал «углы», ночевал у товарищей и знакомых, иногда выезжал в Москву - на период экзаменационных сессий. В общем, был совершенно не устроен.

При Вашем благожелательном участии (Вы, конечно, помните встречу с Вами вологодских и других писателей) я получил место в общежитии. Искренне и глубоко благодарен Вам, Василий Иванович, за эту помощь, т.к. с тех пор я живу в более-менее нормальных бытовых условиях.

Хочу только сообщить следующее:

1. Нас в комнате проживает трое.

2. Мои товарищи по месту жительства - люди другого дела.

3. В комнате, безусловно, бывают родственники и гости.

Есть ещё много такого рода пунктов, вследствие которых я до сего времени не имею нормальных условий для работы. Возраст уже не тот, когда можно бродить по морозным улицами на ходу слагать поэмы и романы. Вследствие тех же «пунктов» я живу отдельно от жены, - впрочем, не только вследствие этого: она сама не имеет собственного жилья. Среди малознакомых людей я привык называть себя «одиноким». Главное, не знаю, когда это кончится.

Василий Иванович! Вряд ли ошибусь, если скажу, что жизнь зовёт к действию…»

Это письмо не было закончено - и не было отправлено адресату. А спустя два с небольшим года в момент ссоры Рубцов был убит близкой ему женщиной…

Но вернёмся к теме родины - малой родины поэта. Русский Север был знаком ему не понаслышке. С 16-ти лет он работал в Архангельске подручным кочегара на тральщике. Величественная Северная Двина, беспокойное Белое море оставили глубокий след в душе юноши. Наивная гордость звучит в его ранних стихах:

Я весь в мазуте,
         весь в тавоте,
                Зато работаю в тралфлоте!
(«Я весь в мазуте, весь в тавоте…»)

 

Забрызгана
      крупно
         и рубка,
             и рында,
Но час
  отправления
                дан!
И тральщик
      тралфлота
                треста
«Севрыба»
      Пошёл
         промышлять
                в океан…
(«В океане»)

 

В сентябре 1953 года Рубцов приезжает в город Кировск Мурманской области, учится в горном техникуме. Море - стихия, уже знакомая юноше. В Кировске его окружает другая стихия - горы. Дыханием северных ветров овеяны каменистые плато Хибин; низкие облака цепляются за острые скалистые обрывы; на перевалах, похожих на узкие щели, даже в августе не тает снег.

Но в 1955 году Рубцов в Ленинграде. Отсюда его и призывают на военную службу во флот, в город Североморск, что в 25-ти километрах от Мурманска - в Кольском заливе Баренцева моря.

Я труду научился на флоте,
И теперь на любом берегу
Без большого размаха в работе
Я, наверное, жить не смогу…
Нет, не верю я выдумкам ложным,
Будто скучно на Севере жить.
Я в другом убеждён:
Невозможно
Героический край не любить!
(«Моё море»)

Первая - машинописная - книжка Рубцова называлась «Волны и скалы» (1962). Не раз писал он восторженные строки о море, называл милым «Суровый берег, выплывший из мрака / Уступами дремотных, хмурых скал!» Но постепенно всё более ясным становится другое, сокровенное:

Где движет шторм
                разбойных волн отряды,
Любовь к земле
                горит у нас в крови.
Жизнь моряка, как пушка без заряда,
        Без этой
                вдохновляющей любви.
(«Возвращение»)

Этой самой землёй, любовь к которой вдохновляла поэта, в наиболее трудные годы помогая ему держаться на плаву, стала тихая Вологодчина: Никола - село, в котором находился детский дом, где будущий поэт закончил семилетку, и Тотьма - небольшой районный городок на берегу Сухоны, где

Много серой воды,
                много серого неба,
И немного пологой родимой земли,
И немного огней вдоль по берегу…
(«На реке Сухоне»)

Вот что писал Рубцов о Никольском, об этих «красивых и грустных местах»: «Здесь великолепные (или мне только кажется) холмы по обе стороны неширокой реки Толшмы, деревни на холмах (виды деревень), леса, небеса. У реки, вернее, над рекой, сразу у въезда в Николу (так здесь коротко называют село), под берёзами - разрушенная церковь. Тоже великолепная развалина! В этой местности когда-то я закончил семь классов (здесь для души моей родина), здесь мне нравится, и я провожу здесь уже второе лето» (из письма А.Я.Яшину от 22. 08. 64).

Любовь поэта не была слепой. Он видит не только красоту природы и прекрасные душевные качества русских людей, но и другое: «В деревне мне, честно говоря, уже многое надоело. Иногда просто тошно становится от однообразных бабьих разговоров, которые постоянно вертятся вокруг двух-трёх бытовых понятий или обстоятельств. Бывает, что ни скажи - они всё исказят в своём кривом зеркале и разнесут по всему народу. Так что лучше тут не откровенничать и вообще не отвечать на любопытные расспросы, но всё время помалкивать - это ведь противоестественно» (из письма А.Я.Яшину от 19.06.65).

В другом письме - глубокое понимание причин изменения в душе русского человека: «…почти поисчезли и здесь классические русские люди, смотреть на которых и слушать которых - одни радость и успокоение. Особенно раздражает меня самое грустное на свете - сочетание старинного невежества с современной безбожностью, давно уже распространившиеся здесь» (из письма Г.Я.Горбовскому, 1965).

И всё же поэт любил этот край, «лесистый и холмистый, кажущийся иногда совершенно пустынным, погружённый сейчас в ранние зимние сумерки уголок необъятной, прежде зажиточной и удалой Вологодской Руси» (из письма Г.Я.Горбовскому, 1965).

В Никольском сейчас музей Николая Рубцова. В древней Тотьме с её удивительными храмами-парусниками, с монастырем, в зданиях которого располагался после войны лесотехнический техникум, будущий поэт учился. Именно отсюда уехал он к морю, о котором страстно мечтал. В 1985 году стараниями скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова в Тотьме, на берегу Сухоны, среди светлых берёз поставлен первый памятник Рубцову. Второй памятник был поставлен позже - в Вологде.

Памятник Николаю Рубцову в Тотьме

Вологодской земле посвящены стихотворения Рубцова, ставшие шедеврами русской лирики: «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…», «Журавли», «Видения на холме», «В горнице», «Старая дорога», «Привет, Россия - родина моя!..», «Ночь на родине», «Тихая моя родина», «Русский огонёк», «Звезда полей». Именно эти стихотворения вошли в современные программы по литературе.

2006

 

Ваши комментарии к этой статье

 

Фото Николая Смирнова, плёнка, 2003.

____________

 

 

 

 

Ваши комментарии к этой статье

 

№45 дата публикации: 01.03.2011